Портрет на бумажной салфетке киносценарий к чёрно-белому полноме

                ***

Надпись:                Часть I
               


                «Ангел падает на землю,
                сбитый из рогатки…»
               


                Ночь была  бескрайней и ограниченной – домами, проспектами, ломаными улочками и связками дорог и мусорных свалок. Город был велик и мал одновременно. Что-то в нём было от города современного, и что-то от крошечных городов 50-х, которые не сильно отличались друг от друга, будь это хоть в Италии времён Висконти и Атониони, хоть во
Франции времён Кокто и Дере. За какой-то  совершенно немыслимой  чертой, он гудел, ревел, сигналил, кривлялся и паясничал тысячами лиц и машин, бродячими кошками, собаками, хлюпающими лужами и шуршащими обёртками оттого, что можно было съесть, сжевать, или скурить, прочитать или завернуть. И всё это было уже съедено, сжёвано, скурено, и оборвано несколько часов назад.

                И весь город превратился в большую помойку – пустую и заброшенную – только лишь с высоты птичьего полёта можно было разглядеть в этом убожестве две небольшие фигурки, двигающиеся по одной из дорог.

                Беспокойный ворон – а это его взором можно было наблюдать всю эту панораму сверху – медленно спланировал вниз, и земля побежала, словно взлётная полоса перед взором пилота, сажающего самолёт после длительного полёта…Замелькали опять дома, стены, кучи мусора, и бугристая асфальтовая кожа вечно непригодных для езды дорог – и он сел на землю.

                Поднял клюв кверху, и негромко, но важно каркнул.

                Мир остановился, и теперь было прекрасно видно, как две фигуры, различаемые сверху как две небольшие точки, превратились в долговязого мужчину неопределённого возраста в чёрном плаще с надвинутым капюшоном, к которому, запыхавшись, бежал кургузый коротышка в длинном до пят пальто, и c такими длинными рукавами, что  не было видно даже кистей. На голове сидела, как нахохлившаяся курица, мятая чёрная шляпа, явно большего, чем нужно размера.

- Ува…жае…мы…ы…ый!...--  жадно ловя ртом воздух, проблеял он высокому мужчине, и тот, услыхав его голос, резко обернулся.

- Ты опять здесь? – грозно сказал он, и брови его хмуро сомкнулись. – Я же тебе сказал, чтобы ты больше меня не преследовал! ...Было оно так, или нет?...

- Да, но.., - коротышка умоляюще сложил пустые рукава перед грудью.
- Но если вы не сумеете убедить Хозяина в моей невиновности, то я так и останусь в этом ужасном виде!...
 
                Он беспомощно повёл плечами, и вдруг повалился на колени.

- Не губите, уважаемы…ы…й! – заныл он профессионально поставленным голосом попрошайки. – Я буду себя хорошо вести!...Честное слово…о…!...Мне стыдно…о…!...

- Ладно! – долговязый мужчина с неприязнью посмотрел на коротышку.
- Но только в  самый последний раз!... Да, исполниться воля нашего Хозяина!...

                И  он, сотворив длинной жилистой  рукою крест, вдруг резко наотмашь ударил его по лбу с такой силой, что эта нелепая шляпа слетела, и, кувыркаясь, покатилась по земле, мгновение спустя превратившись в абсолютно чёрного, улепётывающего во весь опор, кота. На, блестящей при лунном свете, лысине красовалась парочка маленьких, но совершенно натуральных рожек. Ещё мгновение – и они отпрыгнули от его головы, словно были на крошечных, но достаточно мощных пружинках,приводимых в действие какой-то тайной кнопкой. Свалившись, они скукожились, и уползли под кучу мусора двумя мокрыми, оставляющими склизкий след, червяками.

- Хвост и копыта отсохнут, и отвалятся через сутки, - сурово сказал мужчина. – Соберёшь в кучу, окропишь святой водой, и сожжёшь! Ясно?...Не съешь, а сожжёшь!...

- О, Всевышний! – снова завыл коротышка, потирая рукавом ушибленный лоб. – Нет предела твоему всемогуществу…у…!!!...

-  Как скажешь, дорогой!...

                И он, тут же изменившись в лице, согласно пожал плечиками.

- Довольно! – поморщился мужчина, и рукой отстранил его в сторону.
- Кончай этот балаган, и чтобы больше мне не попадался, иначе…Ты понял меня?...Ведь теперь ВСЁ поменялось!...

                Он угрюмо завис над ним, возвышаясь с высоты своего немалого по любым параметрам роста. И, вдруг, скинув плащ вместе с капюшоном, единым слитным движением взлетел в небо, с силой разрезая ночной воздух огромными белоснежными крыльями, и уже сверху прокричал, делая умопомрачительный вираж.

- И если ты ещё хоть раз поклянёшься  именем Хозяина в корыстных целях, то твоё наказание неминуемо…Я тебе это обещаю!... 

- Sic transit gloria mundi!...- пробормотал «чёрт», и, достав из-за пазухи огромную рогатку, вложил в неё шарик от подшипника, и, натянув резину на всю длину руки, заканчивающейся когтистой лапой, с нескрываемым удовольствием пустил снаряд в небо.

                Приложив рукав к уху, прислушался, пританцовывая под какой-то ему только слышимый мотив…

                Сдавленный крик летучей мышью скользнул с темноты…

                Глухой отзвук  упавшего тела дополнил картину нарушения…Куча красивых, безжизненных в своей белизне, перьев, падающих на его   пальто, была подобна снегу, и, вальсируя среди снижающихся хлопьев, коротышка наполовину пропел, наполовину продекламировал с
необычайным душевным подъёмом:

                Ангел падает на землю,
                Сбитый из рогатки,
                Я уже давно не дремлю
                В маленькой кроватке, 
                Не взираю сны в цветочек
                В нежно-белой коже -
                Нож, застрявший между почек,
                Не мешает всё же…

                Последние строки он прошептал свистящим шёпотом, остановился, булькнул толстыми мясистыми губами, дёрнулся всем кургузым тельцем, и, сплюнув кровавую лепёшку-сгусток сквозь парочку кабаньих клычков, рухнул  в лужу лицом вниз. Пошёл вдруг проливной дождь, словно кто-то огромный и всемогущий открыл кран, и тонны воды
хлынули вниз. В ту же секунду стало видно, что в спине у коротышки  торчал картинно-убедительный нож с деревянной рукояткой в виде креста, которая при ближайшем рассмотрении оказалась точной копией распятого Христа, мокнущего под проливным дождём… Струи прозрачными жгутами стекали по его лицу…По груди…По обнажённому впалому животу…Набедренная повязка намокла и облепляла тело…Кисти безжизненно висели, прибитые за запястья толстыми ржавыми гвоздями…На лице было написано невыносимое страдание…На мгновение вспышка света озарила его …   

                Потом ещё одна…

                ***

Надпись:                Часть II

                «Я уже давно не дремлю
                в маленькой кроватке…»

               
                Фотограф, в какой-то непонятной круглой вязаной шапочке с длинными, немыслимыми по количеству, негритянскими косичками, стоя под навесом, лихорадочно фотографировал распятого Иисуса. У него были очки с толстыми стёклами и густая чёрная борода.
 
                Чуть далее позади него под тем же самым навесом молча стояли вооружённые преторианцы. Им было прохладно и сыро, и они незаметно от фотографа пытались согреться, передавая по очереди блестящую фляжку с какой-то согревающей жидкостью.

                «Иуда», стоявший  ещё чуть далее преторианцев, задумчиво теребил полотняной мешочек на груди. Подошёл ассистент, и принёс на подносе небольшую стопку монет, сделанных под старину. «Иуда» что-то
недовольно спросил у него, тот кивнул и, достав из нагрудного кармана пачку банкнот, сунул её ему в руки.
 
                Бумажки быстро перекочевали в мешочек вслед за монетами.               
 
                Фотограф что-то прокричал, прорываясь сквозь шум дождя, и «Иисус» ожил, и, смеясь, что-то ответил ему, после чего из-под навеса выбежала молодая красивая девушка – «Мария Магдалена» - и, упав на колени перед распятым, обняла его ноги, соблазнительно обнажив бедро.
                Вспышка несколько раз осветила эту композицию.
 
                «Мария» встала, и шутливо хлопнув «Иисуса» по ноге, что-то стала ему говорить. «Иисус» ожил снова, и попытался босой ногой схватить её за ухо. «Мария», смеясь, отскочила, а молодой человек, картинно вздохнув, спрыгнул с тоненького железного помоста, совершенно невидимого ранее под таким углом, и, морщась, отодрал с запястий имитации гвоздей, которыми якобы был прибит к кресту.

                Фотограф что-то оживлённо объяснял «преторианцам», и, судя по их кислым лицам, им это не очень нравилось.

                «Иисус» уже стоял в джинсах и остроносых сапогах, и связывал длинные мокрые пряди в хвост. Подъехала «Мария» на мотоцикле, одетая подобным образом. Кинула ему  черную кожаную куртку с множеством заклёпок. В руке у неё был второй шлем.

                «Иисус» надел куртку прямо на голое тело, застегнул шлем, и, сел сзади девушки. Помахав на прощание фотографу, они лихо исчезли в темноте.

                И снова вдогонку им понеслись вспышки то ли фотоаппарата, то ли грозы…
 
                Камера отъехала назад, и чёрное беспросветное небо, озаряемое молниями, осталось за окном. На подоконнике была небольшая лужица, которая неуклонно приближалась к самому краю, медленно увеличиваясь в
размерах. Последние несколько капель нарушили равновесие, и лужица потекла тоненькой струйкой прямо на пол, постепенно уменьшаясь наверху, и с такой же скоростью увеличиваясь внизу, темнея и густея прямо на глазах. Камера двинулась дальше – лужица росла, одновременно перетекая к середине комнаты, точно такой же струйкой двигаясь к разбитой голове, лежащей на полу молодой женщины, и не было понятно:
двигалось ли она к голове, или, наоборот, лилась из неё. Убитая, чрезвычайно похожая на «Марию» лежала на спине, одетая в строгий деловой костюм 60-х годов, аккуратно сложив руки на груди, прижимая тоненький кожаный портфель. На лице застыло выражение абсолютного покоя и уверенности. На носу красовались очки в строгой роговой оправе. Пышная причёска венчало это сооружение правоты и непоколебимости. И, если бы не лужица у виска, то можно было бы подумать, что она просто задумалась. Камера, поколебавшись, двинулась дальше: ног у неё не было, вместо них торчали две культи с лохмотьями кожи. Пятна крови тянулись к чёрным строгим туфелькам, отстоявшим от трупа на 1 - 1,5 метра.

Мужской голос за кадром.               

-  Мне понадобилось двадцать лет и семь браков, чтобы понять свою истинную природу. Последняя из моих жён была уверена, что я самая настоящая Синяя Борода…

                Камера за время разговора сдвинулась ещё дальше, и доползла до конца комнаты. Дошла до двухместной кровати и неторопливо поднялась по ножке до простыни. Потом ещё выше, и  в кадре оказался уже знакомый бородач-фотограф, лежащий в обнимку с мужчиной, который ранее играл Иуду. Голова фотографа покоилась у него на груди. Распушив свою роскошную бороду, он задумчиво продолжал.

- …а я оказался на самом деле …Голубой Бородой!...Странно, правда?...

                Он засмеялся, и зарылся лицом в его волосатую грудь. «Иуда» с совершенно отсутствующим взором гладил его заросшую неаккуратными волосами шею. Он думал о чём-то своём. Фотограф продолжал, не видя лица собеседника.

- У нас были совершенно разные вкусы, и однажды мне это так надоело, что я решил узнать ЕЁ вкус…

                В кадре появился стол, на котором лежала изящно сервированная женская ступня в окружении декоративной зелени.               

                Открытая бутылка красного вина, два полупустых бокала, и фотография покойной в чёрной рамке, дополняли картину. Камера наезжает на портрет, он увеличивается, оживает, и произносит.

- У него всегда был дурной вкус…Сколько раз я ему говорила: подстригись, побрей бороду, сними эти идиотские джинсы, и, вообще, на кого ты похож?…

                Снова превращается в фотографию.            

                Фотограф продолжает.

- Когда я впервые почувствовал тягу к мужчине, то сначала перепугался до чёртиков. Я всегда считал себя замечательным любовником, а оказалось, что на самом деле я и не знаю, кого мне  надо любить…

                «Иуда» равнодушно смотрит на макушку своего любовника, продолжая пальцами перебирать пряди его волос.

- …они приходили одна за другой, занимались со мной любовью, делили со мной моё имя, и рожали детей. Потом, когда это им надоедало, делили со мной моё состояние, и называли меня самым худшим периодом их жизни. Говорили, что ещё молоды, и могут обустроить свою жизнь…Я  плакал, просил не покидать меня, но они всё равно уходили, забирали детей, и я оставался совершенно один…
 
                «Иуда» невозмутимо смотрит на свои аккуратные чистые пальцы, и постепенно на экране разворачиваются те же самые события, о которых говориться ниже. За кадром звучит голос фотографа.

-…а потом оказалось, что не обязательно искать любви у тех, кто её не способен дать…Своего первого мужчину я встретил на помойке…Он был очень верующим человеком, и когда его жена за ненадобностью выкинула на помойку, то он решил, что на то была воля божья, и поэтому просто лежал и ждал того часа, когда за ним придут…Я накануне отравился креветками, мне было очень плохо, и утром я остаток понес туда, потому что было жарко и они начали вонять…Он лежал на спине среди этой вони, и смотрел в небо…Я спросил его, неужели он не чувствует как смердит всё вокруг, а он посмотрел на меня и сказал, что только живое оставляет после себя настоящую грязь, а смерть не воняет…И, вообще, он высматривает
свою дорогу на небо, и разговаривает с Богом, потому что у него скопилась куча вопросов…Я принёс его к себе, отмыл, и переодел…Мы прожили вместе четыре месяца, он учил меня читать разные молитвы, которые придумывал сам, и смотреть на небо, чтобы увидеть свою дорогу туда, и я понял, что влюбился в него по-настоящему. Если бы он был женщиной, то мы бы могли заниматься любовью, но он родился таким каким я его нашёл…А однажды он ел рыбу, и подавился костью…Я был на работе, и не смог помочь ему…Когда я его нашёл, он уже успел остыть, и снова лежал на спине, как и в первый раз, и смотрел в небо. Только его не было – потолок и стены закрыли от него весь мир  -  и тогда я на руках  вынес его на улицу, и положил обратно на то самое место, где и нашёл,
чтобы ничего больше не мешало высматривать свою дорогу на небо и разговаривать с Богом…Потом, я подумал, что если он разговаривал с Богом, то может быть, и я задам ему несколько вопросов, но когда вернулся, то его уже не было – наверное, Бог успел раньше меня, и забрал его к себе…Я лежал на его месте  почти трое суток, пока крысы не перестали меня бояться, и не обгрызли мне ухо, но свою дорогу я так и не увидел…Я уже почти отчаялся, мне казалось, что весь мир провонял отбросами, которые также как и я отвергнуты и выброшены на свалку, но на третью ночь он вдруг появился, и сказал, что теперь он знает
свою дорогу, и что он вернулся за мной, потому что одному мне её не найти…Я обрадовался, что теперь мы снова будем вместе, он протянул мне руку, и я,  поднявшись, пошёл за ним, но по дороге вдруг почему-то вспомнил всех своих жён и детей, и мне вдруг стало казаться, что я упускаю что-то очень важное и бесконечно нужное…Я заплакал и сказал, что не могу пойти за ним, потому что здесь остались люди, которых я  когда-то любил, и мне нельзя их бросить…Он спросил, не боюсь ли я снова остаться одним, я сказал, что очень, на что он возразил, сказав, что одиночество не зависит от того с кем ты живёшь, а от того, есть ли оно внутри тебя или  нет…И посоветовал мне заглянуть внутрь себя, чтобы узнать: есть ли оно там или нет?...Я  последовал его совету, и, заглянув туда, очень долго рассматривал всё вокруг, а когда очнулся, то его уже не было – видимо он опять ушёл по своей дороге назад, но я уже не волновался за него, потому что он уже не мог потеряться.…После этого, я каждый день заглядывал внутрь себя и искал то одиночество, которое боялся больше всего на свете, потому что оно не давало мне подойти к Богу и спросить то, что давно хотелось…И однажды я так далеко зашёл, что забыл дорогу назад, и потерялся, и меня отвезли в приют для умалишённых…Последняя из жён сдала меня на руки врачам, которые всякими разными способами пытались меня вернуть назад, а сама забрала моё жильё и всё имущество, которое не успели забрать остальные…Три года я плутал внутри себя, и я уже не был себе ни интересен, ни противен, а стал совершенно безразличен, и тогда он появился в третий раз, и снова предложил пойти с ним, но к тому времени я уже понял, что нельзя  идти по чужой дороге, если можешь найти свою, и я опять отказался…Он молча развернулся и ушёл, так ни разу не обернувшись, и больше я его уже никогда не видал.…А потом с неба пошёл снегопад, но оказалось, что вместо снега с неба падали перья…Белые и пушистые…Их было много, они лежали повсюду: на кустах, на деревьях, метались по тротуарам, и залетали в окно, и казалось, что весь мир стал белым и пушистым…А ночью начался ураган, и сдул все перья на север, туда где полно снега, и где их нельзя отличить друг от друга…В ту же ночь я очнулся, и две недели спустя меня выписали домой…Но там уже жили другие люди, меня никто не ждал, и я больше туда не возвращался… Вскоре, я  нашёл работу, купил новое жильё, снова женился, у меня опять родился ребёнок, и я был почти счастлив, пока не повторилось тоже самое, что и раньше…Моя дорога оказалась кольцом, и я никак не мог перескочить на другой палец…

                Крупный план кисти «Иуды», сложённой щепотью как при крещении, на одном из пальцев которой надето кольцо. Пальцы,оказывается, в этот момент защипывали кусочек хлебного мякиша, который неторопливо отправляется в рот, который обстоятельно начинает его пережёвывать. Откат: «Иуда» в строгом деловом костюме сидит в ресторане за одним  столом с фотографом, который уже тоже одет, как и он, в серый костюм, волосы у него аккуратно зачёсаны назад, борода подстрижена, и выглядит он вполне пристойно. «Иуда», рассеянно слушая собеседника, быстрыми небрежными штрихами рисует чернильной ручкой на бумажной салфетке распятого Христа и себя, жадно пересчитывающего деньги. На столе лежит блюдо с женской ступнёй, сервированное зеленью и листьями салата. Бутылка вина наполовину пуста, в бокалах на донышке.

                Фотограф берёт ножик, отрезает кусочек и начинает намазывать на кусочек белого хлеба – это оказывается паштет, из которого слепили женскую ступню. Он с чувством надкусывает его, и, прикрыв глаза, начинает жевать, смакуя удовольствие.

                Прожевав, произносит.

- Божественно…И грешно …Всё, как всегда: внизу – ад, наверху – рай, их ноги – источник греха, ибо стоят  на самой верхушке ада, и если мы поднимемся наверх, восторгаясь их красотой, то упрёмся в райский уголок, из которого мы все однажды выскочили, и куда мы стремимся попасть всю оставшуюся жизнь. В тот самый, который делает нас такими ручными и податливыми, дарит нам наслаждение, детей и, в конечном итоге, разорение души и тела.…И мы снова оказываемся внизу, там, откуда начинали своё восхождение…

                «Иуда», перестав рисовать, поднимает лицо и, наконец-таки нарушив монолог собеседника, задаёт вопрос,

- А что же потом?...

- Ничего…Нам же не это важно…

- А что тогда?...

- Желания…Если бы их не существовало, то их было бы просто необходимо придумать, иначе мы никогда не начали своё восхождение, ведь в противном случае незачем было бы спускаться…

                Появляется последняя супруга фотографа, она точь-в-точь как на фотографии. На груди у неё висит жемчужное ожерелье из небольшого жемчуга, похожего на бисер. Спрашивает мужа.

- Где тебя черти носят? Виктор хочет ещё один съёмочный день, а ты опять пьян, как   свинья!...

                Фотограф поднимает голову, и пристально смотрит ей в глаза. Потом берёт рукой горсть паштета и начинает с ожесточением размазывать его по лицу, по горлу, по сорочке. Произносит с остервенением.               

- А я и есть свинья!...Разве ты этого ещё не поняла?...
 
                Монтаж: его лицо на какое-то мгновение искажается, и превращается в свиное рыло, вырастают клыки, и он  по-кабаньи свирепо хрюкает.

                Дёргает её звериной лапой за ожерелье, и жемчужины бисером рассыпаются перед ним, после чего его  лицо возвращается в нормальное состояние.               
 
                Крупный план прыгающих жемчужин.
 

                Супруга молча  берёт салфетку, на которой рисовал «Иуда», и жёстко вытирает ему лицо. Остатки на сорочке и в бороде. Выбрасывает её на пол, потом берёт его за руку, и, как ребёнка, насильно уводит. Обмякнув, он послушно следует за ней, беспомощно оглядываясь на «Иуду».
 
 
                Тот смотрит на него спокойным безразличным взглядом.               
               
                Супруга фотографа, задержавшись на секунду, оборачивается, и, высунув язык, с намёком облизывает верхнюю губу. Судя по всему, они уже давно являются любовниками. Но её муж этого не замечает. 

                Они уходят, «Иуда», нагнувшись, поднимает с пола смятую салфетку, разворачивает её.

                Крупный план: распятый Иисус исчез, видимо вознесясь на небо, а коленопреклонный  Иуда в отчаянии смотрит ввысь, словно надеется увидеть отголоски того чуда, которое прошло мимо него. Медленно, но основательно рука «Иуды» сминает салфетку и вытирает ею губы.

                Бросив использованную салфетку в пепельницу, «Иуда» наливает бокал, и с совершенно спокойным и невозмутимым лицом   подносит ко рту. Камера медленно, но уверенно  наезжает, изображение увеличивается, пока не заполняет весь экран, после чего начинает возвращаться в исходное состояние, только это уже не бокал с вином, а основание хрустальной вазочки, где стоит букет засохших роз. Их десятка полтора.

                ***


Надпись:                Часть III
                «Не взираю сны в цветочек
                В нежно-белой коже…»   
               

                Камера отъезжает назад. Вазочка стоит в небольшой комнате на старом обшарпанном трюмо. Неподалёку от него стоит кровать, на которой лежит человек. Он медленно открывает глаза и смотрит на стену перед собой.
               
                Стена серая давно не крашенная, окон нет, тускло светит лампочка, просто висящая на голом проводе. Постель смята, одеяла нет – человек весь в поту, низ живота слегка прикрыт простынью.
               
                Губы его слегка шевелятся – он про себя беззвучно напевает какую-то песенку, взгляд отсутствующий, рассеянный.
       
                Правая рука медленно по одному выдёргивает волоски с живота, но он не чувствует боли и продолжает «петь». Потом, замерев на мгновенье с открытым ртом, резко подскакивает, роняя простынь на пол, и снова замирает.               
               
                Крупный план его напряжённых застывших в ожидании стоп.
               
                Потом он снова оживает, натягивает брюки, сандалии на босую ногу. Камера поднимается выше, и мы видим, что он торопливо влезает в мятую серую футболку.
               
                Поднимается по лестницам. Камера следит за его ногами.

                Человек проходит на первый этаж – это мясной магазин. Камера невозмутимо двигается от двери до крайней противоположной ей стенки. Всюду остатки мяса, костей, пятна крови, топоры и разделочные ножи.

                Человек подходит к колоде, на которой разделывается мясо – на ней со вчера лежат ошмётки мяса и костей. Он  берёт один из них,медленно подносит к носу и с силой вдыхает запах, вдавливая кусок в ноздри. Потом, резко сморщившись, сплёвывает в сторону.

                Крупный план: его руки яростно драят жёсткой щёткой колоду, густые хлопья пены стекают вниз.
 
                То же самое происходит с витринами и прилавком, всё в густой пене, которую он смывает водой из шланга.

                Крупный план: грязные клочья пены, кружась, исчезают в стоке для воды, сделанном прямо в полу. Шум воды.
       
                Теперь всё сияет чистотой. Магазин не узнать, всюду блеск, ножи и топоры разложены по порядку, всё на своих местах. Абсолютная тишина.

                Крупный план: по асфальту ползёт улитка, оставляя за собой склизкий след, за кадром слышен звук подъезжающей машины. В следующее мгновение подъезжает грузовик, мы пока видим только одни колёса, которые превращают её в жидкое пятно. Открывается водительская дверь, на землю спрыгивают мужские ноги в грубых армейских ботинках. За кадром звук кулака, стучащего по железной двери. Камера проходит,как бы насквозь, и мы видим уже то, что делается по другую сторону двери. Крупный план сотрясаемой двери, к которой прикреплён датчик, реагирующий на колебания, от него тянется провод по всей стене к прилавку, где висит красная лампочка. Она начинает мигать.
             
                Выждав несколько секунд, мужчина в ботинках открывает тугую дверь своего кузова-холодильника, и железным крюком подтягивает свиную тушу, висящую внутри.
               
                Распахивается дверь магазина, появляется мужчина в футболке. Он кивком приветствует поставщика, и прикрепляет тушу к лебёдке, которая, жужжа небольшим электродвигателем, спускает тушу в подвал на разделку.

                Поставщик подтягивает следующую тушу.

                Крупный план свиного глаза, туша слегка покачивается. Камера постепенно расфокусируется и изображение расплывается…

                С грохотом закрывается дверь холодильника.

                Крупный план: мясник подписывает накладную, отдаёт её поставщику.

                Они снова молча прощаются, поставщик уезжает, а мясник закрывает дверь.

                Крупный план: запускает маятник метронома и начинает разделку туши под его ритм.

                У него получается всё очень ловко и изящно – ни одного лишнего движения.

                Открывается входная дверь магазина. Входит покупательница – это пожилая сухая как палка женщина лет 60, но хорошо одетая и явно следящая за собой, с кричаще-ярко накрашенными губами и накладными ресницами. Она также кивком приветствует мясника, который уже переоделся в девственно чистый белый фартук и стоит за прилавком, разрубая какой-то фрагмент туши на более мелкие.

                Он поворачивается к ней и на пальцах показывает: один?...

                Женщина отрицательно мотает головой и показывает: два!...

                И, подмигнув ему, заговорщицки показывает упаковку презервативов, торчащих из сумочки, и бутылку красного вина: сегодня она не будет спать одна, к ней придёт мужчина.

                Слегка кивнув, мясник берёт котлетную часть и двумя взмахами тесака срубает ей две отбивные. Заворачивает в пакет и протягивает ей. Она обменивает его на банкноту, он хочет отсчитать ей сдачу, но она,
улыбнувшись, отказывается, и, кокетливо помахав ему пальчиками, словно юная девушка, уходит.

                Следующий посетитель – это толстый угрюмый мужчина лет 45 с проплешиной на голове и в больших очках в роговой оправе.

                Мясник пальцами показывает ему: два?...

                Угрюмый мужчина мотает головой  и показывает: один!...
 
                И, отогнув ворот рубашки, показывает след от женских ногтей: пять глубоких багровых шрамов – ночью он поругался со своей подругой, и она исцарапала его.

                Покрутив пальцем у виска, он показывает, что она просто сумасшедшая.   

                Мясник понимающе кивает и с одного взмаха рубит ему кусок шеи.
 
                Засопев, угрюмый мужчина зачарованно смотрит на то, как нож отделяет мясо вместе с костью.

                Крупный план: кулаки его судорожно сжимаются с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Кажется, он представляет, что это шея его подруги.

                Очнувшись, он берёт пакетик с мясом из рук мясника и, рассеянно оставив пару бумажек на прилавке, уходит.

                В дверях он сталкивается с двумя мужчинами, которые держатся за ручку и влюблёнными глазами смотрят друг на друга. Им не меньше 50, они невзрачны и плешивы, и смотреть на это жалко и смешно. Угрюмый мужчина провожает их презрительным взглядом: они его явно раздражают.

                Вихляющей походкой они подходят к прилавку, и, жеманничая,показывают на какой-то кусок.  Мясник, ни слова не говоря, режет его на несколько кусков поменьше, и бросает в мясорубку, которая с негромким повизгиванием в несколько секунд превращает его в кучку фарша.

                Крупный план: лопаточкой ловко засунув фарш в пакетик, мясник закручивает его и протягивает им.

                Заплатив, они точно так же, как и предыдущие клиенты, уходят из магазина.

                Бобслей: ноги клиентов, удары тесака, куски мяса, заворачивае-мые в пакет, руки, расплачивающиеся за товар, раскачивающийся маятник метронома.
 
                Подождав немного, мясник, видя, что клиентов пока нет, протягивает руку к пачке сигарет, лежащих под прилавком, и неторопливо закуривает. Присаживается на железный табурет и пододвигает к себе
пепельнице, сделанную в виде лежащей женщины с широко раздвинутыми ногами.
            
                Докурив, мясник обстоятельно тушит окурок и всовывает его в вагину женщины-пепельницы, которая к тому времени уже вся набита под завязку: уже почти вечер, он скурил все сигареты.

                Крупный план: смяв пустую пачку, он бросает её на пол, где уже валяется куча окурков и осколки костей.

                Остатки мяса, которые не продались, он складывает в пластиковое корыто и относит вниз в холодильник.

                Закрывает входную дверь на замок и опускает жалюзи.

                Сняв с себя забрызганную кровью одежду, он бросает её в корзину для грязного белья.

                Стоя под душем, он тщательно намыливается, отмываясь от крови и пота. Пена стекает по нему в сток на полу, напоминая утреннюю уборку магазина.

                Вытираясь полотенцем, он видит, что лампочка над входом опять мигает: КТО-ТО СТОИТ ЗА ДВЕРЬЮ ЧЁРНОГО ВХОДА.

                Крупный план: открывается дверь, переступив через порог, к нему входит женщина в чёрных туфлях на высоком каблуке. Мы видим её только до пояса. Рывком её мясник затаскивает внутрь, закрывает дверь, и поворачивается к ней. Медленно, но грубо его рука двигается между её ног, задирая платье всё выше и выше, пока не достигает чёрных ажурных трусиков, едва прикрывающих её лобок. Женщина слегка напрягается, её красивые сильные бёдра виляют вбок. Вторая рука поднимает платье всё выше и выше, пока не поднимается до головы. Камера медленно следует за ним. Мясник грубо разворачивает женщину спиной и наклоняет её, в результате чего она оказывается лежащей животом на колоде для рубки мяса. Платье закинуто ей на голову так, что мы не видим её даже затылка.
 Камера медленно отъезжает назад. Крепкие ягодицы, едва прикрытые чёрной узкой полоской трусиков, слегка подрагивают в ожидании.

                Мясник медленно выбирает из разделочных ножей самый маленький и, оттянув полоску трусиков в сторону, с чувством обрезает их одним неторопливым движением, словно растягивая удовольствие. Потом подносит к лицу и, уткнувшись в них, жадно втягивает в себя воздух, наслаждаясь ароматом желающей его женщины. Замерев на несколько секунд, он достаёт из заранее подготовленного таза тонкие куски вырезки и обкладывает ими её зад и бёдра. Потом рывком сдёргивает с себя ремень и с оттяжкой начинает хлестать её по вздрагивающим ягодицам, превращая их в отбивную. После нескольких десятков очень сильных ударов, он откидывает ремень в сторону, опрыскивает куски лимонным соком и посыпает специями. Выбрав кусок получше, он грубо натирает им её гениталии. Втянув воздух, он принюхивается к запаху. Переворачивает другой стороной и снова обнюхивает. Убедившись, что мясо готово, он шлёпает его на тарелку, и, отрезав кусок, насаживает его на вилку и отправляет в рот, тщательно пережёвывая.

                Женщина продолжает стоять в неудобной для неё позе. По её ягодицам течёт кровь, и не очень понятно: то ли это от мяса, то ли мясник её всё же зацепил пряжкой по голой коже.

                Съев всё мясо, он походит к женщине сзади. Голова её по-прежнему скрыта подолом платья.

                Крупный план: красивые наманикюренные длинные пальцы женщины намертво вцепляются в колоду, пропитанную кровью. На запястье у неё красуется узкий тонкий браслет с извивающимися змейками. Сильный толчок, колода начинает ритмично трястись, пальцы подрагивают в такт движениям, в тишине слышны только тяжёлое мужское дыхание, тихое животное повизгивание женщины и ритмичный стук колоды о стену, который становится всё сильнее и сильнее.

                Крупный план: запущенный маятник метронома двигается в такт со звуком раскачивающейся колоды. Потихоньку изображение расплывается и теряет чёткие очертания. Звук постепенно приглушается до полного исчезновения…

                Крупный план: открыв кассу, мясник вытаскивает из неё несколько крупных купюр, которые он протягивает женщине, к тому времени уже выпрямившейся и оправившей платье.

                Мы по-прежнему не видим её лица, она стоит к нам спиной, на голове шляпка. Мясник всё так же молча достаёт из под прилавка точно такие же, как у неё и были, чёрные трусики, запечатанные в пакет, и протягивает ей. Женщина, надорвав упаковку, вытаскивает их и тут же
одевает, не сходя с места. Берёт свою сумочку, с которой входила к нему, и поправляет складки на платье. Мясник открывает дверь и выпускает её на улицу. В ту же секунду раздаётся подряд два выстрела, первым женщину, словно кукольную, отбрасывает к стене, а вторым пробивает плечо мяснику.

                Женщина, раскинув нелепо руки и ноги по сторонам, лежит на полу, из под неё течет струйка крови, а мясник, сжав зубы, судорожно шарит левой рукой по полу.

                Крупный план: его рука нащупывает рукоятку большого тесака, и крепко его сжимает.

                Кто-то резко шагает во внутрь, но мясник, не поднимаясь с пола, наносит страшный удар наотмашь.

                Крупный план: тесак обрубает обе ноги чуть ниже колен.

                Нападающий падает на пол.
 
                Мясник, не медля ни секунды, наносит ещё один удар по уже лежащему телу, и всё затихает.

                Повернувшись на спину, мясник несколько секунд лежит, восстанавливая дыхание. Потом поворачивает голову в сторону трупа.

                Это тот самый угрюмый мужчина с царапинами на шее, который утром приходил за мясом. Тесак, воткнувшись ему посередине лба, кончиком впился в пол, пригвоздив его намертво. Из разрубленной головы натекла небольшая лужица: он умер мгновенно. Очки разделены аккуратно на две части, но ещё держатся на дужках.

                Мясник, пошатываясь, поднимается на ноги, закрывает дверь и обрезанными трусиками убитой зажимает рану.

                Склоняется над нею: пуля пробила её лоб, она тоже умерла мгновенно.

                Крупный план: небольшим разделочным ножом он надрезает кожу на плече и выдавливает пулю, из раны вытекает струйка почти чёрной крови.
 
                Достав бутылку с виски, он делает хороший глоток.
   
                Крупный план: набрав полный рот, сплёвывает на рану.

                Сам себе зашивает рану.

                Перевязывает бинтом.

                После всего, он подтаскивает труп мужчины к женщине. Помедлив немного, он начинает раздевать оба трупа: мужской с равнодушием, женский с сожалением.

                Собрав всю одежду в пакет для мусора, он относит его вниз в кочегарку, и, забросив в камеру, закрывает заслонку.

                Крупный план: гудящее пламя жадно пожирает лёгкую ткань её платья и нижнего белья, вещи мужчины горят менее охотно, с трудом поддаваясь огню.

                С большим напряжением, подняв труп мужчины, мясник укладывает его на колоде, и, чуть помедлив, вдруг начинает рубить, яростно и остервенело, нанося по нему удары. Ритм  наносимых ударов напоминают ритм толчков, когда он занимался любовью с убитой. Колода так же мерно стукается об стенку. Качается синхронно маятник метронома…

                Крупный план: пальцы лезут в приёмную камеру электромясорубки, внезапно она включается, но мы не слышим ни крика боли, ни стона. Камера отъезжает назад, и мы видим, что это были пальцы убитого, которые мясник прокручивает в фарш. Лицо его сосредоточенно-спокойно: он снова на работе. Рядышком лежит труп женщины.

                Крупный план: с другой стороны мясорубки в огромное пластмассовое корыто  выползает перекрученная колбаска свежеприготовленного фарша. Она бесконечна…

                Крупный план: кулак поставщика, бьющий по двери чёрного входа.

                Спустя некоторое время дверь распахивается, появляется мясник. Он отрицательно качает головой, на пальцах показывая, что на сегодня ему мяса не надо.

                Подстрочный перевод:
 
                «Сегодня ничего не надо…»
               
                Поставщик так же на пальцах:

                «Плохая торговля?»

                Мясник:
 
                «Я возьму завтра побольше…»

                Поставщик кивает головой и делает знак рукой: до завтра!...

                Мясник закрывает дверь.

                В магазин входит первая покупательница. Это та женщина, которая вчера покупала две отбивные. У неё немного усталый вид, но глаза счастливо горят: судя по всему, вечер у неё удался.

                Она кивком приветствует мясника, который уже переодет в чистую и свежую одежду, под которой не видна его повязка.

                Он показывает два пальца: две отбивные?...

                Она радостно подтверждает кивком: да, два!...Значит, её мужчина остаётся с ней жить, он ей уже не просто любовник.

                Пока мясник рубит ей две отбивные, она зевает, прикрыв рот ладонью, но мы успеваем чётко заметить, что у неё нет языка: она немая.

                Нарубив, мясник держит в ладонях два куска мяса, словно что-то вспоминая, после чего с хрустом резко вытягивает из пачки новый бумажный пакет и бросает их внутрь. Взвесив, просчитывает сумму на калькуляторе и показывает даме.

                Получив свой заказ, она расплачивается и уходит. На лице у неё застыла счастливая улыбка.

                Следом приходят голубые, так же жеманничая  и держась за ручку, они пальчиком указывают на кусок мяса, из которого они хотели бы получить фарш, но мясник  показывает им уже готовый фарш. Они знаком показывают, что хотели бы его понюхать. Он подносит им прямо под нос. Они нюхают, берут по щепотке на пробу – у них тоже вместо языков короткие обрубки - переглядываются и соглашаются.

                Мясник заворачивает им в пакет и бросает на весы.

                Расплатившись, они, виляя бёдрами, тоже исчезают.               

                В паузе между клиентами мясник закуривает.

                Пепельница обрастает окурками, пока не заполняется полностью.

                Пластмассовое корыто, полное фарша вначале, становится совершенно пустым. Положив последний черпак последнему клиенту  в пакет, мясник провожает его до двери, после чего её закрывает и опускает жалюзи. Уже вечер.

                Сняв с себя забрызганную кровью одежду, он бросает её в корзину для грязного белья.

                Стоя под душем, он тщательно намыливается, отмываясь от крови и пота. Пена стекает по нему в сток на полу.

                Замотанный полотенцем вокруг талии он спускается во двор. Там растёт розовый куст.

                Голыми руками он медленно отрывает две розы.

                Спускается по лестницам себе в спальную, кладёт обе розы в вазочку, но старые засохшие розы не выкидывает, а неторопливо пересчитывает, перебирая пальцами. В итоге вместе с новыми их становится 18 штук.

                Откинув простынь, снимает с себя полотенце и ложится в постель. На тумбочке рядом с ним лежит небольшая тарелка, прикрытая сверху крышкой. Он снимает её: там лежит длинная мясная вырезка не менее метра. Он кладёт её осторожно на постель рядом с собой словно женщину. На пальцах показывает что-то ей.

                Подстрочный перевод:

                «Ты мне очень понравилась, дорогая…До завтра…»               

                Целует вырезку, и, повернувшись, засыпает, зевая от усталости.


                Рот разевается широко, камера наезжает, и мы видим, что у него тоже нет языка…Камера расфокусируется и изображение снова расплывается…



                ***

Надпись:                Часть IV

                «Нож, застрявший между почек,
                не мешает всё же…»


                Камера снова фокусируется, изображение приобретает резкость. Это зеркало. В нём отражается женское тело от подбородка до середины бедра. Лица не видно. Камера неторопливо отъезжает, переходя на средний план. Теперь нам видна девушка, сидящая к нам спиной у мольберта и рисующая своё тело через зеркало. Ей около 30 лет. Она очень худая и нескладная, тело её совершенно нельзя назвать сексуальным. Единственное, что в ней красиво, так это её волосы – густые и умопомрачительно длинные – связанные в длиннющую косу, струящуюся по позвоночнику до самых ягодиц, таких же худых и нескладных, как и вся она сама. На картине уже вырисовывается узнаваемый силуэт, но до конца работы ещё не мало.

                Сделав несколько мазков, девушка откладывает кисти и подходит к окну.

                Это тот самый город, который мы видели в самом начале.

                Юноша, похожий на Христа, сидит за рулём мотоцикла и целуется с девушкой, похожей на Марию и на последнюю жену фотографа. Его правая рука очень сильно мнёт её ягодицу, но, похоже, что ей это нравится.

                Из окна также прекрасно видна помойка, на которой валялся герой второй части. Там копошатся несколько бродяг. Один из них с длинной густой бородой лежит прямо посреди кучи мусора. Уж, не он ли это?... А может кто-то, просто похожий на него…

                А если посмотреть немного в сторону, то можно увидать и тот самый мясной магазин, в котором мясник по кусочкам продал свою любимую и её мужа. Но пока только там поставщик, который привёз мясо и стучит кулаком по двери  чёрного входа. Всё ещё впереди…Возможно…

                Девушка возвращается к картине.

                Смотрит то на своё отражение, то на изображение. Проводит узкой ладонью по маленьким тощим грудям, впалому животу.

                Крупный план: закусив губы, она несколько секунд рассматривает себя в зеркале. В комнате полумрак, и она больше видится как силуэт.

                Резко захлопывает дверцу шкафа, на которой было подвешено зеркало. Ей больше не хочется рассматривать себя. Она себе противна…

                Тонкие женские ноги, обтянутые чёрными кружевными колготками, быстро идут по разбитой улочке. Звук шагов гулко отражается от стен невысоких домов – эта часть города не имеет высотных зданий и небоскрёбов. Короткое чёрное платьице болтается как на вешалке из стороны в сторону. Камера неуклонно следует за нею. Поднимается вверх: на крыше идёт ремонт, возятся рабочие, кучи материалов, инструментов, на краю крыши стоит аккуратная стопка кирпичей.               

                Девушка приходит к ночному клубу, находящемуся на первом этаже, поднимается со служебного входа. Проходит через кухню, мимо повара, что-то кричащего по-итальянски; в руке у него большой разделочный нож, при разговоре он всё время им размахивает, как единственным аргументом, все остальные, замерев, испуганно слушают его, пытаясь понять, о чём он ведёт речь, хотя, конечно, по его тону ясно, что он чем-то страшно разозлён. Лицо у него красное и слюна брызжет по сторонам. Ему около 60 лет, он тучен и невысок.

                Девушка проходит мимо, сворачивает в какой-то коридор, крики повара становятся всё тише, пока окончательно не смолкают.

                Свернув несколько раз, она спускается вниз по лестнице и стучит по железной двери. Спустя несколько секунд она рывком открывается. Перед ней стоит огромный телохранитель, чрезвычайно похожий на ангела из первой части, в чёрном костюме и чёрных ботинках. Увидев её, он снисходительно кивает ей, приглашая пройти. Не поднимая головы, она проскальзывает во внутрь.

                Оглядевшись по сторонам, телохранитель закрывает дверь на защёлку.

                Крупный план: мужской рот орёт в телефонную трубку.

- …И заставьте его сожрать собственное дерьмо!! Я не благотворительная организация, мать вашу!!...
               
                Спиной к нам сидит коротышка, знакомый уже по первой части, в абсолютно белом костюме и белой шляпе. Он, обернувшись на звук, видит вошедшую девушку, и знаком нетерпеливо показывает ей, чтобы она проходила дальше.

                Крупный план: в руках он вертит красивый нож с рукояткой, выполненной в виде распятого Христа, периодически втыкая нож в поверхность стола.

                Девушка молча подходит к черному кожаному дивану и начинает раздеваться, а коротышка продолжает орать в трубку, но мы его только слышим на фоне раздевающейся девушки.


- …Этому педриле надо отсосать километры членов, чтобы заработать хотя бы половину того, что я трачу на одних только шлюх!!...И он ещё после этого хочет быть со мной на равных паях?!...

                Девушка, раздевшись, ложится животом вниз поперёк дивана, а коротышка, продолжая орать в трубку, но уже по-итальянски, втыкает нож коротким резким движением в стол, испещренный уже дырками от него, подходит к ней, и, вытащив ремень из брюк, начинает её ожесточённо хлестать по обнажённым ягодицам, не прекращая ругаться по телефону.

                Крупный план: под яростную ругань коротышки абсолютно белый ремень взвивается раз за разом, оставляя на белой коже следы.

                С ожесточением коротышка хлещет направо-налево, и чем громче он кричит, тем сильнее удары.

                Крупный план: закусив губы, девушка молча терпит боль, не издав ни звука.

                Когда на коже не остаётся живого места, коротышка отбрасывает ремень и начинает одной рукой расстёгивать брюки. Потом наматывает её роскошные волосы на руку и, не прекращая разговора по телефону, не менее ожесточённо начинает её насиловать. Девушка, не поднимая головы,  безучастно терпит все издевательства.

                После нескольких движений коротышка достаёт белый платок из внутреннего кармана, вытирает пот со лба, потом опускает руку с ним куда-то вниз – видимо подтираясь – и застёгивает ширинку. Платок бросает куда-то в угол. Продолжая ругань, он подходит к креслу, садится в него, а девушка, еле поднявшись после всего, начинает одеваться. Губа у неё прокушена, из неё течёт кровь, но она так и не издала ни звука.

                Входит охранник, коротышка на секунду прекращает ругань и кричит ему мимо трубки.
 
- Спиши с неё пять сотен!...

                Обращается к девушке.
 
- Придёшь завтра после семи! Если не будешь жалеть свою задницу и приходить каждый вечер, то через полгода будем квиты!...И можешь забирать своего ублюдка куда захочешь!...Он всё равно скоро сдохнет от своих наркотиков!...

                И снова набрасывается на трубку.
                Крупный план: его рука открывает ящик стола и вытаскивает толстую пачку денег, небрежно швыряя ее на поверхность.

                Охранник кивает слегка в ответ и открывает дверь. Девушка, тяжело двигаясь, выходит. Ей очень здорово досталось.

                Она возвращается тем же путём, но уже гораздо медленнее. Охранник с каменным лицом смотрит ей вслед.

                Крупный план: его пальцы медленно поправляют пистолет под пиджаком, слегка задерживаются, словно раздумывают: брать – не брать…Но всё же опускаются вниз. Сейчас нет для этого абсолютно никакой причины – просто чисто механическое движение человека с оружием, случайно подмеченное камерой. В расфокусе на заднем плане: к коротышке заходит человек с бородкой в сером костюме.

                Девушка проходит опять через кухню. Скандал уже прекратился. Повар – итальянец уже выдохся и сидит на табурете, понуро свесив голову. Нож висит в опущенной вниз руке, а женщина – пожилая клиентка мясной
 лавки – гладит его по щеке и пытается напоить успокоительным. На ней белый передник и длинные резиновые перчатки. Она посудомойка. Лицо у неё так же сильно накрашено – она пытается выглядеть явно лет на 10-15 помладше. Увидев девушку, она мельком кивает ей, и снова пытается успокоить повара.

                Девушка, пошатываясь, выходит на улицу.

                Крупный план: рука в рабочей рукавице укладывает кирпич в кладку, поправляет его, чтобы он точно улёгся на место.

                Рабочие неторопливо продолжают строительство.

                Девушка заходит с обратной стороны в ресторан.

                Подсаживается к какому-то мужчине лет 55 с седой аккуратной благообразной бородкой и смотрит на то, как он ест. Он очень стильно одет, на нём хороший дорогой костюм, и он ест, красиво управляясь с ножом и вилкой. В нём есть что-то породистое и благородное, словно от Шона Коннери и Майкла Кейна одновременно. И он очень похож на человека, который заходил только что к коротышке, но он никак им не может быть, потому что по всем расчётам тогда там должен ещё находиться.

                Крупный план тарелки с едой.

                Девушка, не отрываясь, смотрит, как он ест. Увидев её взгляд, он нахмуривается и прекращает есть.

                Девушка, совершенно не замечая его, смотрит на кусок хорошего мяса на его тарелке. Она давно не ела.

                Отложив вилку, мужчина хочет её прогнать, но, взглянув на неё повнимательнее, останавливается и подзывает  знаком официанта.

               
                Девушка, не поднимая головы, ест, практически не жуя, быстро и яростно набивая рот. Мужчина смотрит на неё, забыв совершенно о своей тарелке. На его лице написана жалость. Протянув руку через весь стол, он
мягко хватает её за запястье. На мгновенье девушка замирает, но потом снова набрасывается на еду. Смутившись, мужчина убирает руку, и задумчиво гладит её бороду. Он в раздумьях.

               
                Крупный план: девушка вытирает рот бумажной салфеткой. Камера отъезжает назад и мы видим, что она стоит на коленях в каком-то глухом уголке улицы. Перед ней стоит тот самый мужчина из ресторана, и застёгивает молнию на брюках – она ему только что сделала минет. Она
поднимается на ноги, мужчина, помедлив, лезет в бумажник и достаёт от туда небольшую банкноту. Вручает ей с отеческой улыбкой, и, потрепав её по подбородку, очень довольный собой уходит.

                Девушка смотрит ему вслед.

                Крупный план: рука её мнёт только что полученную бумажку.

                Мужчина из ресторана сворачивает за угол и исчезает.

                Юноша, похожий на Иисуса, лениво позёвывая, чистит небольшим ножиком свои ногти. Он сосредоточен и нетороплив. Мимо него проходит мужчина из ресторана. На фоне этих помоек он резко выделяется своим чересчур аккуратным видом. Это явно не его район.

                Юноша провожает его мимолётным взглядом. Продолжает чистить ногти. Закончив, складывает ножик, убирает его в карман куртки и заводит мотоцикл. Погазовав несколько секунд, он вдруг резко срывается с
 места, сбивает ударом вытянутой руки по затылку мужчину с ног, и, круто повернувшись на месте, останавливается.

               Крупный план: сбитый мужчина лежит на асфальте, лицом вниз. Из разбитой при падении головы течёт тоненькая струйка крови.

                Склонившись над ним, юноша переворачивает его на спину, вытаскивает из внутреннего кармана кошелёк, забирает внушительную пачку денег, кошелёк закидывает за помойку, снимает наручные часы и обручальное кольцо. После чего, сев на мотоцикл спокойно уезжает. Здесь его никто не будет преследовать, этот его район.

                Крупный план: пострадавший не шевелится. Кровь образовала уже небольшую лужицу.

                Юноша на мотоцикле подъезжает к чёрному входу клуба, откуда недавно вышла девушка, и несколько раз нажимает на клаксон. Через несколько секунд от туда выходит женщина-посудомойка. Судя по всему, это его мать. Юноша достаёт пачку денег, которые он только что отнял у аккуратного мужчины, и протягивает матери. Она нерешительно протягивает к ним руку, не решаясь взять, но юноша сам вкладывает ей их в ладонь, и, развернувшись на месте, быстро уезжает, помахав небрежно на прощание.

                Женщина стоит на дороге, смотря ему вслед, потом, словно бы стряхнув с себя оцепенение, заходит во внутрь.

                Проходит коридором, спускается к коротышке-хозяину, и гордо кладёт ему деньги на стол.

                Коротышка смотрит на неё недовольно, потом, пробурчав что-то под нос, рывком открывает ящик стола, достаёт от туда какие-то бумаги и паспорт и небрежно кидает ей. Она молча забирает их и с гордо поднятой головой медленно-медленно уходит. Она победила на этот раз.

                Великан-охранник смотрит ей вслед долгим изучающим взглядом.

                Женщина заворачивает на кухню. Там сидит в той же самой позе убитый горем повар.
 
                Женщина подходит к нему, и, осторожно тронув его за плечо, протягивает ему документы. Он нервно поднимает голову, и, увидев их перед собой, меняется в лице. Берёт их и крепко зажимает в руках, словно бы они вот-вот могут исчезнуть. Смотрит на женщину, в глазах его вопрос: как?...Женщина закрывает ему ладонью рот, как бы прося помолчать. Потом склоняется над ним, гладит второй рукой по лицу и, помедлив, словно бы раздумывая – а стоит ли здесь? – начинает страстно целовать прямо в губы. Она в него до безумия влюблена.

                Крупный план: её ярко накрашенные губы, это они только что так страстно целовались.

                Крупный план: мужской рот. Вдруг он раскрывается и  пьяно сплёвывает блевотину. Она просто стекает с подбородка на грудь, рвота очень сильна и поток идёт за потоком.

                Девушка-художница как раз только что открыла ключом входную дверь. Увидев блюющего сожителя – а это и есть друг фотографа из второй части, которого он нашёл на помойке – она бросает пакеты с едой на пол у входа и подхватывает его под мышки. Постель – а он лежал на её постели – вся заблёвана. На тумбочке у кровати лежит набор наркомана: шприц, жгут спиртовка и ложечка – он только недавно укололся. У него очень длинные до талии прямые чёрные волосы, и это единственное, наверное, что их объединяет.
               
                Спустив его на пол, она в молчаливом бешенстве тащит его по полу, схватив за шкирку несвежей футболки. Сожитель вяло мотает головой, выдавая всё новые порции блевотины, и что-то пытается произнести. Но девушка с каменным лицом тащит его к выходу. Её терпение лопнуло.
               
                Она тащит его по лестничному пролёту. Она худая и слабая, но ярость придаёт ей силы.

                Так же волочит по двору. Подтаскивает к помойке и выбрасывает. Опрокидывает руками мусорный бак и начинает его засыпать мусором, словно бы хочет его так похоронить. Он вяло невпопад отмахивается, но толку от этого мало – он весь почти что погребён.

                Скинув на него ещё несколько баков, девушка обессилено поворачивается и уходит, словно бы вся ярость улетучилось в одно мгновение. Он ей стал абсолютно безразличен.

                Мужчина остаётся лежать на помойке.

                Крупный план: пальцы его судорожно сжимают обрывки мусора, словно это были единственные доказательства реальности этого мира.

                Крупный план: пальцы сжимают простынь, комкая её, и сжимая изо всех сил. Это уже женские пальцы. Камера медленно двигается вдоль всего тела. Это девушка-художница, она лежит на спине, а между её раздвинутых ног вовсю орудует тот самый мужчина в роговых очках. Он делает это молча и яростно, только слышен ритмичный скрип старой кровати, на  которой уже новая простынь.   

                Девушка тоже не издаёт ни звука, только сильнее сжимает пальцы. Толстяк, сделав несколько особенно яростных толчков, закусывает её плечо, от чего она вздрагивает, но он слишком крепко её держит зубами,
и, воя, сучит ногами, словно хочет влить в неё всё до последней капли. Кончив, он затихает и отваливается от неё, как пиявка, насосавшаяся крови.      
 
                Девушка лежит, словно мёртвая, не шелохнувшись. По плечу у неё струится кровь: он всё-таки прокусил ей кожу.

                Мужчина, спустя несколько секунд поднимается и начинает натягивать брюки.

                Одевшись, оставляет несколько банкнот на тумбочке, и, ни слова не говоря, уходит. Через пару секунд раздается шум захлопнутой двери. Он ушёл.

                Девушка продолжает лежать, не шелохнувшись. Потом тупо поднимается, садится на постель, встаёт и идёт к окну.

                Уже близится к вечеру. За окном темнеет. Её силуэт на фоне окна жалок и неподвижен.

                Даже не взглянув на свой портрет, она садится перед зеркалом и, сгорбившись, смотрит на себя, трогая, словно бы видит в первый раз, свои груди, шею, мешки под глазами. Потом пальцы судорожно захватывают волосы, и она начинает их медленно теребить, как будто хочет втереть в лоб.

                Её рука наощупь открывает ящик трюмо, и вытаскивает от туда чёрную шкатулку. Открывает её: в ней волшебный фонарь. Девушка ставит его перед собой, медленно раскручивает и смотрит на него, почти уткнувшись в него лицом. 

                Крупный план: картинки мелькают перед глазами, шум раскручиваемого механизма становится всё громче и громче. Наплывают картины: коротышка, размахивающий ремнём, и одновременно разговаривающий по телефону; благообразный бородатый мужчина из ресторана, прижимающий её лицо к своей ширинке; лицо толстяка в очках, извивающегося на ней…Картины меняются всё быстрее и быстрее, наслаиваясь друг на друга, пока не превратятся в сплошную неразбериху изображений под нарастающий шум волшебного фонаря…

                Какофония звуков и изображения прерывается в одно мгновение: её рука, схватив волшебный фонарь, швыряет его с размаху на пол. Становится абсолютно тихо...

                Уже одетая, она закрывает дверь и спускается по лестницам вниз. На лице у неё написана решительность. Она явно что-то задумала.

                Крупный план: её каблучки быстро-быстро спускаются по лестницам – она торопится.

                На шум её захлопнувшейся двери открывается дверь этажом ниже. Девушка, спускаясь, мельком бросает взгляд в её сторону и останавливается.

                В дверях стоит женщина лет сорока, но хорошо сохранившаяся. Она стоит в одном халатике, едва прикрывающем её пышную грудь.Посмотрев на неё, женщина одним движением скидывает халатик с плеч: под ним ничего нет.

                Стоя к нам спиной, она медленно подходит к девушке, подрагивая сильными плотными ягодицами. И только сейчас мы замечаем у неё на запястье браслет со змейками. Это любовница мясника и жена толстого мужчины в очках.

                Она кладёт обе руки девушке на плечи и, приблизившись, начинает её целовать в губы. Это сильная и хорошо сложённая женщина, и она умеет добиваться своего.

                Надавливая ей на плечи руками, она вынуждает её встать на колени, и прижимает лицом к своему животу. Схватив её за волосы, она начинает тереться об её лицо. Движения её становятся всё грубее и яростнее. Она просто насилует её.

                Когда она почти близка к концу, девушка внезапно вырывается из её рук, и отшатывается в сторону. Тяжело дыша, она с растрёпанным лицом стоит у стенки, готовая вот-вот убежать.

                Женщина смотрит на неё с презрением и ненавистью, но всё же делает к ней шаг навстречу.

                Девушка вдруг плюёт ей в лицо, и опрометью сбегает с лестницы, стуча каблучками по ступенькам, словно стреляет из автомата.

                Женщина, криво усмехнувшись, тщательно вытирает лицо ладонью. Смотрит на неё и начинает слизывать языком.

                Крупный план: язык у неё большой и длинный, она лижет им неторопливо, с расстановкой…

                Крупный план: язык продолжает облизываться. Камера отъезжает, и мы видим, что это уже язык коротышки, который облизывает пересохшую губу, делает глоток из высокого стакана и продолжает орать.


- …ты такая же дрянь, как и твой дебильный муженёк!! Он всё равно сдохнет, сколько ты его не пичкай наркотой!! Это дерьмо уже выгрызло ему всё изнутри и вместо потрохов у него уже давно одна большая опухоль!! Забирай это и проваливай отсюда, и чтобы я тебя до завтрашнего дня здесь не видел, иначе я порву твою задницу на клочки!!...Ты бы уже давно бы сдохла с голоду, если бы не моя доброта!!...О, Боже, почему я такой ДОБРЫЙ?!!...

                Швыряет ей в лицо пакетик  с наркотиками. Она молча подбирает его и кладёт на ладонь.

                Крупный план: на ладонь кладётся пакетик с кокаином. Но это уже ладонь юноши на мотоцикле. Взвесив его на глаз, он кивает и достаёт из-за пазухи пистолет. Вытаскивает обойму и показывает, что она полная. Вставляет её обратно и протягивает ей. Она осторожно берёт его в руки и вдруг начинает стрелять.

                Крупный план: пули вырывают из белого пиджака куски ткани вместе с фонтанчиками крови. Это она убивает коротышку. Она уже опять находится у него в кабинете.

                Крупный план: рука телохранителя выхватывает пистолет и тоже начинает стрелять, но не успевает: у него осечка.

                Девушка мгновенно разворачивается в его сторону и начинает стрелять в телохранителя.
    
                Крупный план: пули впиваются ему в живот, превращая его в набухшую лохмотную подушку. Рука с пистолетом отбрасывается в сторону, судорожно стреляя, и замирает.

                Девушка подходит к нему и ударом ноги отбрасывает пистолет в сторону. Телохранитель ещё шевелится.

                Крупный план: коротышка лежит, откинувшись, в кресле. Рот открыт, глаза уже остекленели. На рубашке огромное пятно.

                Крупный план: рука девушки всаживает по самую рукоятку нож с изображением распятого Христа вместо ручки коротышке в спину – но ему всё равно, ведь он уже и так мёртв и лежит, уткнувшись лицом в стол.

                Девушка вкладывает пистолет ему в руку и отходит.

                Телохранитель ещё жив, ноги подрагивают мелкой дрожью, но он недолго протянет. Камера медленно двигается вниз, наезжает. Мы видим крупным планом огромные чёрные ботинки телохранителя, дрожащие и поддёргивающиеся судорожно. И слышим звук резко захлопнутой двери: убийца ушла. А наплыв камеры продолжается до тех пор, пока изображение не расплывается окончательно…

                Внезапно изображение приобретает чёткость: теперь мы всё видим очень хорошо – край крыши, кирпичная кладка, кучи кирпичей, неаккуратно поставленных на край…

                Один из рабочих, протерев краем рубашки, надевает очки с очень сильными стёклами – а это его глазами мы только что видели – подходит к лебёдке и тянет верёвку.

                Люлька с кирпичами медленно поднимается вверх.

                Ворона, нахохлившись, сидит на флюгере. Она спит.

                Девушка выходит с чёрного хода, и, нервно сжав кулаки, быстро идёт вдоль стены.

                Крупный план: ворона вдруг открывает один глаз. Камера наезжает стремительно, и мы в отражении её зрачка видим искажённую картину улицы и идущей по ней девушки.

                Ворона, взмахнув крылом, срывается вниз.

                Девушка, нервно оглядываясь назад, торопливо идёт вдоль стены. Видимо, ей хочется быстрее покинуть это место.

                Крупный план: руки рабочего с усилием тянут верёвку.

                Замедленная съёмка снизу вверх: огромные подошвы её туфель с гипертрофированным грохотом ступают на землю, закрывая собой почти весь экран.

                Общий план: девушка оказывается прямо под люлькой с кирпичами.

                Ворона пролетает прямо над головой рабочего.
      
                Крупный план (съемка через очки): вороний помёт падает на стёкла.

                Рабочий инстинктивно дёргает головой в сторону, и, отпустив верёвку, хватается за очки.               

                Замедленная съёмка снизу вверх: люлька падает вниз, роняя кирпичи в разные стороны.

                Серия стоп-кадров, поэтапно показывающих реакцию девушки на звук:

- она останавливается;
- она начинает поднимать голову;
- она задирает её вверх;
- выражение лица меняется с недоумённого на выражение осознания происходящего;
- ужас уже явно читается в её глазах;
- она пытается отодвинуться от летящих кирпичей;
- упирается спиной в стену;
- прикрывает лицо руками, в отчаянии пытаясь избежать катастрофы;
- огромные кирпичи, закрывающие почти весь экран, падает сверху;
- первый кирпич падает ей на голову;
- разлетается на куски в разные стороны;
- девушка теряет сознание, ноги подкошены, и она с окровавленным лицом заваливается вбок;
- ещё несколько кирпичей, зависших в воздухе, оказывается на одной линии с её спиной и головой – они обязательно упадут на неё!

                С грохотом за долю секунды кирпичи падают почти одновременно вниз. Медленно оседает облако пыли.
         
                Из под груды обломков торчит неестественно вывернутая женская нога в чёрном чулке и в чёрной дешёвой туфле на высоком каблуке.

                Рабочий в состоянии шока медленно-медленно протирает очки краем рубашки. Осторожно надевает их, словно они вот-вот рассыпятся в прах от любого неосторожного движения, и, подойдя к краю крыши, так же заторможено заглядывает вниз. В тот же момент пролетает ворон,  каркнув прямо у него над головой. Вскрикнув, рабочий неловко поворачивается, и, нелепо взмахнув руками, срывается вниз. Через несколько секунд, крик обрывается и до нас доносится глухой стук удара тела об асфальт. Камера медленно панорамирует. Тот же самый звук удара тела об асфальт…Потом ёщё раз…Через равные промежутки времени удары повторяются, камера движется мимо одного дома, второго, переходит с одного балкона на другой, пока не останавливается на окне, на подоконнике которого висит, свесившись, большая пышная перьевая подушка: толстая женщина с накрученными бигуди на голове яростно выбивает её, и эти звуки - и есть звуки удара тела об асфальт, либо падение тела совпало с первым ударом палки по подушке. Далее камера продолжает своё движение вниз, под подушку: фокусировка на окно снизу, наезд – теперь оно становится узнаваемым и знакомым: это то самое окно девушки-художницы, которая попала под обвал кирпичей. Но она не погибла, а сидит напротив окна в кресле-каталке, высохшая и измождённая, лицо с огромными шрамами, волосы выбриты, на черепе следы трепанации. Ноги прикрыты старым клетчатым пледом, сбившимся в тугой комок: создаётся ощущение, что у неё нет ног вообще, поскольку ей их просто некуда спрятать. Недописанная картина стоит в углу: мало что изменилось за время болезни в обстановке комнаты.

                Крупный план: грубая женская рука яростно мешает ложкой суп в кастрюльке. Потом другая рука бросает горсть мелко нарезанной зелени  и снова с остервенением мешает.

                Перебивки крупным планом: рука толстухи яростно молотит палкой по подушке…

 -               Рука мешает суп…

 -               Снова молотит по подушке…

 -               Опять мешает…
               
-                Удар…ещё один…ещё…Ткань не выдерживает, лопается, перья, словно птицы вырываются на волю…

                Крупный план: колёса коляски со скрипом проезжают по паркету.
 
                Девушка с трудом подползает к окну и выглядывает.

                Перья летят ото всюду, свободные и независимые…Девушка высовывает дрожащую руку наружу, пытаясь поймать хоть одно, но порыв ветра сносит их в сторону. На её лице появляется гримаса боли и страдания.

                Крупный план: руки вцепляются в подлокотники.

                Со стоном она приподнимается с каталки.

                Крупный план: плед падает на пол.

                У неё действительно нет ног. Они ампутированы почти до самого паха. Оттолкнувшись от каталки, она трудом влезает на подоконник, повернувшись спиной к окну.

                Средний план, переходящий в крупный: широко по-хозяйски расставив ноги, и, уперевшись, левой рукой в бок, женщина зачёрпывает суп на пробу ложкой, и, совершенно ничего не замечая, подносит её плотоядно ко рту. На заднем плане мы видим несфокусированное изображении девушки, пытающейся устроиться на подоконнике, и понимаем что это её кухня. Но соседка – видимо, она ухаживает за больной - так увлечена, что совершенно ничего не замечает – суп для неё сейчас важнее всего на свете. На фоне ложки с дымящимся супом несфокусированное изображение девушки, выбрасывающейся из окна.

                Услыхав непонятный звук, женщина прислушивается, но не более чем на пару секунд, и, пожав плечами, наливает себе целую тарелку и начинает жадно есть.

                Крупный план: ложка уже скрёбётся о дно опустевшей тарелки – она уже съела всю порцию.

                Сытно рыгнув, женщина ковыряется во рту ногтём толстого мизинца, после чего берёт свою пустую тарелку, туда же наливает девушке суп и несёт его ей в комнату. Камера переходит на крупный план и мы видим только ноги женщины, уходящей с тарелкой в комнату. В кадре остаётся только фрагмент дверного проёма с распахнутой дверью. Потом мы слышим звук падающей тарелки и визг женщины. Она всё поняла…

                Камера снова возвращается назад, с крупного плана переходит постепенно на общий, потом уходит в расфокус…А когда снова изображение приобретает чёткость, то мы уже на фотосессии. Юноша, похожий на Христа, на этот раз весь в камуфляже и с оружием, переодетый под араба-террориста, а наш знакомый фотограф снова лихорадочно его
фотографирует. Девушка, играющая Марию, на этот раз выступает в роли американки-заложницы, с гипертрофированным испугом смотрящей на него из угла, куда она очень эротично забилась. Постепенно – кадр за кадром – «террорист» срывает с неё одежду, элемент за элементом, после чего они начинают заниматься любовью, а фотограф, валяясь на животе, прямо с пола продолжает снимать. Кажется, что они просто получают сами от этого процесса удовольствие, и, в-принципе, им наплевать, видит их кто-то или нет. А тем более, снимают их или нет. Не важно…Всё в этом мире поставлено с ног на голову…Кто-то живёт, а кто-то играет в жизнь…Кто-то подсматривает на всё это через замочную скважину, а кто-
то через объектив фотоаппарата – это игра по очень условным правилам, которых на самом-то деле и не существует…Просто, мы сами так придумали…
                Камера, постепенно передвигаясь, уходит от места съёмки, словно потеряв ко всему происходящему интерес, переходит на план окна…Солнце начинает бликовать в объективе камеры, за кадром слышны бормотания фотографа, пытающегося с пылом вуайериста заснять нужный кадр, стоны и хрипы занимающейся любовью парочки, звуки перезаряжающегося фотоаппарата, но это уже не имеет никакого значения…Мы тоже получили свой кусочек впечатлений, и, насытившись им, ищем новых героев, новых отношений и новых правил игры…