Дневник без имени. Синхронизм событий. Русский

Все имена и события намеренно оставлены без изменений, как их и представила на всеобщее обозрение жизнь в одной из ее многочисленных разновидностей из одного-единственного ракурса. Наслаждайтесь!


***
…вот и видишь ты длинную-предлинную улицу, а по сторонам ее дома, окна и крыши, люди… И ты идешь, и все кажется новым, и ты изучаешь, привыкаешь, присматриваешься, а в конце улицы оглядываешься – и вот на тебе, а ведь с этой-то стороны совсем другая перспектива оказывается! А как же полнота картины?…

Медвежий остров. Часть первая.

***
Остов был пропитан духом и мыслями людей, когда-либо в жизни побывавшим на его невеличком скалисто-лесистом брюшке, притягивал маниакально, дышал зеленью в твое обветренное лицо, щекотал пятки. Ты лыбилась и потягивалась от наслаждения, развалившись на Индейской скале, там, где детвора лишь изредка под четким руководством занимательного питерского парня Игоря, зовущего себя в киношном американском быту Джоржем Гейлом, ловила и отпускала в говорливую водичку славного озера Винниписсоки рыбку да иногда проплывала мимо на несуразных утлых каноэ-ака-байдарках, по однажды и на века прописанному плану, графику и сценарию одновременно.

Ты ступала босиком по каменистым чешуйкам этого чудесного существа, с мудрой душой гения, пережившего много поколений индейцев, оленей, белок, пришлых европейцев и заблудших не бог весть откудова диковинных зверюшек - белорусов. Вобрав их всех в свою причудливо пропитавшую пространство и разлаписто раскинувшуюся посреди пары сотен других островов медвежью душу, Остров вдруг являл их тени на Индейском Совете, принимавшем форму инопланетного рдеющего огнями круга посреди заколдованного леса, или же в Амфитеатре, куда стекался весь местный народец под вечер каждое воскресенье, дабы потрясти окрестности лирическими звуками американской гитары, там-тамами али еще каким хлещущим через край первобытно-инстинктивным искусством, что берет свои истоки в сердце человека, созерцающего чудеса мира, покоя и красоты, - иными же словами, кто во что горазд.

Когда же народец расходился спать под деревянные крыши своих нехитрых домишек, дежурные сторожевые тушили костерок, что разводился непременно по центру у самой воды, а ты слушала тишину, говорящую на сотне языков тысячами различных голосов – то были Покинувшие Остров, Но Так И Не Сумевшие Уйти. Их тени мелькали под деревянными поленьями-лавчонками, их ноги плескались у кромки воды по застывшим валунам… И вот сейчас ты, как и они, сидишь на обомшевшем пеньке чуть в стороне от разношерстного собрания и дивишься, как прозрачно и неуловимо стало твое присутствие в этом обворожившем тебя мире Медвежьего Острова…

***
«Знаешь, что я больше всего люблю здесь?» - голос позади тебя не напугал. Хорошо выглядишь в этой жизни, Чак, я рада… «Видишь, какие тени оставляют облака на дальних горах? И ничего себе! Видна гора Вашингтона, это большая редкость..»

Чак был прав, гора и впрямь была видна с Амфитеатра только в очень солнечную и ясную погоду, и то в виде пустынного миража или дымки от ведьминого котла, слишком уж далеко расположилось сие чудо света. Облака плясали свои пляски, тени ложились на склоны гор, и оставалось только сидеть, завернув ноги причудливым индийским узелком да дивиться гению сего неизвестного художника. Мысли не приходили, и нужды их гнать, соответственно, не возникало.
Чак улыбался. «Тебе здесь понравится».

Что ж, мы с тобой одной крови, ты и я. Мы умеем останавливать время, видеть невидимое и притягивать непритяжимое. А еще, мы знаем будущее. Это и дает завершенность, это и лишает желаний, отсекает привязанности. Fatal.

***
…пройдя через весь Остров эдак поперек и на запад, ты ненароком обнаруживаешь самое потайное и чудесное место этого невиданного существа – Часовню под Открытым Небом. Построенная неизвестным Мастером в указанной ему духами Острова месте, эта святыня манила и притягивала слабеющие человеческие существа сойти с коня повседневности и прильнуть иссохшими устами и уставшим челом сразу к вечности, без посредников. С обрыва у алтаря были видны закаты. Вдали – горы. Внизу – камни. В душе – покой и шотландский напев, несущийся через динамики в бесконечность. Юля, сколько там натикало? Посидим еще… Иголки под ногами. На западном пляже – песок и две березки. Ночью можно купаться голышом, надежно спрятавшись от таких же ночных искателей приключений в черной лукавой водичке. Катер пристает к берегу, знакомые голоса. Все под запретом. Все запреты нарушаемы. Все правила с исключениями. Текила бум-бум… текила санрайз…

***
Ночной лес прячет в своем чреве тропинку, поди отыщи. Остров надежно таит свои сокровища от непосвященных. Глотая жиденький свет фонарика-одиночки, темнота без пяти минут чавкает и ехидно хихикает. Вона, нашлись, пади, смельчаки, ням-ням, ну и где ж вы ноне? Ага!

- Ага, Часовня…Западный пляж должен быть в той стороне, а это свет от медпункта, я так думаю.
- Ну и пошли к нему, это в той стороне, - Юля направила фонарик вдаль, и «близь» враз испарилась, как и не было вовсе. Что-то как-то не повеселело…
- Мы в прошлом году так вот по лесу шлялись, под Минском на даче. Чудное место. Орава девок приперлась в понедельник к вечеру, на дачах – ни души, все по работам, только нам, студентам, по фиг веники. Решили мы пойти на костерок к озеру, что за парочку километров от дачи. На шашлыки. Мы, значится, прямыми путями не ходим. А как дрова дотащить? У озера ни веточки, все выбрано подчистую. Ну, обмозговав проблему, мы, как и тутошние бой-скауты, не оплошали, отыскали два стареньких одеяльца, наложили дров, взялись за концы, – и по четверо каждое волочем. А страааашно… Тяяяяжко…В поле туман, луна полная, все видать. А ничего ж не виииидно! Звуки посторонние всякие…

Лес, разверзшийся прямо перед самым носом обеих полуночниц, как водится, не спросясь, подмигнул мерцающим огоньком, хрустнул завалявшейся хворостинкой и погрозил мохнатой лапкой...

- Ээээ слушай, может повернем, а?
- Ага, - пятки засверкали, ловко удаляя путешественниц от столь желанного объекта похождений.

Когда двери, за которыми все еще посмеивались и покряхтывали от дервенелого радикулита заграничные лешие да кикиморы, захлопнулись-таки, - чтоб их! - и привычное электричество успокоило сбитые с толку городские глазки, девчонки покатились со смеху, в основном над собой же. А впрочем, что очень даже может быть, это вполне походило   на веселье запоздало разбуженного азарта, который провел бы любого зайца серого через самый замороченный лес-чародей. И где ж ты раньше был, спрашивается?

- И чем все там у вас окончилось?
- Дошли мы до железнодорожного переезда. Насыпь там высокая, лезть через нее с дровами слабо было. Была и арка, но в ней по щиколотку, а то и больше, воды. Решили здорово: Двое лезут поверху, кто по воде не может, четверо делают через арку две ходки с дровами, двое сторожат дрова.
- От кого это?!
- А вот спроси. Так и сидим мы с Катькой, дрова, значит, сторожим. А луна все наблюдает в единственный глаз и рассудку возвращаться не велит. Тут в соседней канаве раздается чих. Катя шепчет мне: «Это что еще за зверь?» - и тихо берет одно полено. Зверь издает смачный хруст и начинает громко сморкаться. Только партия переносчиков вернулась, мы за дрова и айда скорей на ту сторону. Перешли, стали. Тут в арке слышится: шлеп, шлеп. И огонек маячит,  от цыгарки, как оказалось. Кто-то как закричит: Бежим! Если б  Наташка нас не угомонила, говорит, что вы, с ума сошли, только что еле шли, еле те дрова волочили, а тут на те – бегом! Смех.
- А кто там был-то?
- Да мужика мы какого-то местного разбудили, он удочки поставил да дрых себе спокойно в канавке, ловись рыбка большая и малая… еще больше нас перепугался.

***
«Зачем вы приезжаете сюда, вам здесь нравится? Вам нравится остров?» - «А что делать летом в крошечном американском городишке? От скуки. Надо занять время, и потом, здесь не так уж плохо…» Ночная вахта сидела у огня, следила за расположившимися полукругом по сторонам Амфитеатра домишками с недобрым образом затаившимися в них хулиганами и разгильдяями кэмперами. Молодой американский паренек и сингапурец Тим, сам похожий на плюшевого медвежонка, а то и палу. «Этот парниша совсем с ума сбрендил. Я его еще смену не выдержу. Да и никто не выдержит! Будет прецедент жестокого обращения с детьми. Он каждое утро просыпается со словами: Мир катится к своему концу. Мир катится.. И так пока его не затусуют. А вчера пошли купаться, все развлекаются, а он по кромке по щиколотку ходит и орет: Вода холодная! Вода такая холоооодная! Я ему: Ну выйди тогда, что ли, посиди на берегу. А он ни в какую...» Ребенок, само собой, был оставлен родителями на вторую смену, потому как остался в полном восторге от первой.

В темноте появился силуэт. «Привет». Русский с акцентом. Не раздражающим, мягким. В голос вложена душа. Редкость, здесь мало кто в улыбку вкладывает эмоции, а чтоб вот так душу, да напоказ… Обнимает тебя, ну откуда ж они знают, что ты свой? Ну что ж ты так, я ж тоже рада… «Тяжелый был день,» - «Чак, ты идешь?» - «Я чуть позже подойду,» - и после паузы, уже без свидетелей, - «Ну как тебе здесь? Ты счастлива?» - «Я всегда счастлива,» - «Знаю».

А ведь позже,  здесь же, вот у этого костра, время остановилось. Остров заглянул тебе в глаза своими вековыми очами и наступил тот самый perfect moment, как всегда неожиданно и в общем-то совершенно не к месту, идеальное мгновение, от которого ничего нельзя отнять и к которому уже нечего добавить, и ты увидела воочию, как  время навсегда разделило свое течение на два потока, один из которых стал голубым озером, тихой гаванью этого одного непревзойденного мгновения, а другой пошел себе далее гулять да блукать по жизненным и смертельным лабиринтам минут, часов, дней и лет.

..песенка про бабочек в коробке… запеченный на костре рахат-лукум…

***
Голубые глаза. В этой жизни у тебя, Чак, голубые глаза, сильное атлетическое тело, натренированное боевыми искусствами, но твою все еще ранимую и чувствительную душу выдают слегка ссутуленные плечи и, конечно же, взгляд.  «Куда вы идете?» - «I am on my way, I don’t know where I’m going lol,» - «Вы знаете нашу песню?!» Ты пишешь письма, сидя на любимом камне на обрыве в Часовне и не ожидаешь вторжения. Это твой мир. Хрупкий и нерушимый. Теперь у меня здесь тоже любимый камень, но по другую сторону. Здесь ветки пихты нахально врезаются в обзор и скалы прячут меня от посторонних взглядов. «Ты придешь на занятия?» - «Договорились». «Поговори с Тедди, ты должна быть инструктором, возьми группу,» - «угу…a к чему это?!»

В этой жизни ты любишь детей, и они тебя слушают. Иногда. Ты переживаешь их настроения и успехи. У тебя есть любимые ученики. Я рада за тебя, Чак, ты получил-таки свой черный пояс. Ты станешь-таки педиатром, пройдя через литературу, языки, биохимию и Калифорнийскую ссылку. И Медвежий Остров. А научился ли ты слышать маленького мальчика, больного аутизмом, слушать про сделанные им бумажные птицы и кораблики, когда ты так хочешь, чтобы он  ушел и ты мог сам, как этот ребенок, получить свою порцию тепла и света от другого человеческого существа?

В Часовне пусто. Ты легла на спину. Дисперсионными каплями тебе в лицо шел теплый мелкий летний дождь. И удаляющаяся фигурка среди деревьев. Я знаю твою силу, Чак, я все помню, почему же мне тебя так жаль? Почему я стою на камне, так что даже выхожу чуть выше твоего исполинского роста, и прижимаю твою бедовую голову, что сама инстинктивно склоняется мне на плечи, ищет защиты... Я сильнее, Чак? Я все еще сильнее… А ты по-прежнему проживаешь тысячи жизней одновременно…

***
Мальчику было немного лет. В подростковом возрасте жизнь кажется ярче, а краски ее гуще и беспокойней от сорвавшихся с цепи бунтарей-эмоций. Решения принимаются легче. Поступки становятся жестче. Вода под руками от неуемной плавательной энергии брызгами хлещет в стороны.  Не хочу и не буду.

Доллар-Айленд был крохотным островком, что расположился в полутора километрах к востоку от Острова, как раз напротив Амфитеатра. Когда-то неизвестный счастливец прикупил его за один американский рубль, в честь чего и был назван сей клочок земли. На островке умещалась, насколько хватало обзора и видимости, небольшая хатка. Пристанью и не пахло. Американцев поражала и приводила в трепет одновременно идея, что, купленный по бросовой цене, островишко стоил нынче минимум миллион. Мечта нации, достойная гравировки на какой-нибудь соответствующей медной монетке.

Мальчишка-беглец был пойман и отослан родителям домой. Мечты сбываются.

***
Остановившись, время раз и навсегда сбилось с расписания. Часы же сбились с толку, окончательно и бесповоротно, перестав догонять, раз и навсегда, какую ж из всех этих дорожек да колеинок времени их просят посчитать? Их точеный да холеный механизм, подчиненный всем имеющимся законам Материи, ломался и болел от жестокого раздвоения личности. Матерь Божья, что ж она со мной делает?! Стрелки то не поспевали за атомами, то обгоняли события. Ты пошла в магазин, и купила себе нового счетовода. Ты думала, старый просто не тянет современных нагрузок. Новое детище оказалось мертвым от рождения… Села батарейка. Ты сдала часы обратно, решив сводить счеты со временем в дальнейшем без посредников. Но не удержалась еще раз, как и водится, нынче  перед часами-божьей-коровкой. Крылышки расходились в стороны, являя миру отточенный изощренный способ привязки действительности. Время раздвоилось. Действительность не выдержала и треснула. Крылышки отвалились.

***
- Давайте сегодня попробуем новое упражнение. Мы будем дышать. Закроем глаза. Вдох. Выдох. Вдох. А сейчас представили себе, это не ВЫ выдохнули, это МИР забрал у вас воздух. А вот теперь вдохнул в вас кислород, Выдохнул. Выдохнул.

Дыханье. Вода эхом отразила смачно матерящиеся русские голоса. Парус ну никак не хотел поддаваться напору серфингового увлечения Макса. Тишина звякнула и испарилась. Лес вздохнул и оскалился беззубой улыбкой.

- Что они там делают?
- Учатся летать под парусом.

***
Китайская девушка появилась на острове вдруг. Друг. Она походила на точеную фарфоровую статуэтку. Своя. Но ее появление вызывает тьму чувств и пред-чувствий. Как бывает, когда видишь будущее. И, спустя время, китайские девушки в ньюйоркском метро, ранним утром ожидающие открытия касс, фотография на сайте, где поставлена последняя точка, глаза… ревность, сродни тому далекому чувству, что ты испытала к гитаре, на которой играл как бог молчаливый и почти утративший связь с реальной субстанцией человек из твоей ранней юности. Японская гитара, доведенная его умелыми руками до совершенства, до гармонии звука и чувства, любимая, ставшая частью своего хозяина и раба в одном резко очерченном лице. Голубые глаза, обрамленные силуэтом ворона. Белого ворона. Японское прошлое не дает о себе забыть, просачиваясь сквозь реальность, подобно вездесущей в природе воде. И вот уже там стоишь ты, как фарфоровая статуэтка, пропитанная Тишиной и Покорностью. Красотой. Ни добавить, ни отнять. И часть тебя идет дальше.

***
- Закрой и внутренние двери на засов.
- Это еще к чему?
- Ты знаешь, у нас завелись мыши…
- Джеф, ты полоумный, мыши не ходят через двери!
- Отнюдь.

***
Любовь. Тысячу лет ты прожила без любви, чтобы найти ее и снова потерять. Эта мысль вжилась в твою плоть, поселилась под кожей и дразнила тебя оттуда своей прочной неизменностью ничем не выводимой ржавчины. Ты смирилась безропотно. Спор здесь неуместен. Аминь.

Когда-то, глядя на изогнутые формы японской гитары темного дерева, вслушиваясь в ее влюбленный голос и опьяненный напев, ты грезила о любви не меньшей, чем испытала она. Ты грезила вслепую, не видя, что любима больше. Что любима единожды. И эхо, рожденное в потаенных кладовых сердца, пьянило и лишало рассудка под наплывом чувств таких же искателей вечной молодости, как и ты. Но ты была глуха к эху. Тебе всегда был надобен Его Величество Подлинник.

***
- Оооо я приготовил замечательный бифштекс, не для тебя, пошла, вегетарианцы не допускаются… Идите, идите, с кровью!
- Здорово, Крис, ты молодец, за это надо выпить!

Хозяин дома, Скотт, был латинос, замечательный по своему внешнему совершенству линии и пропорций парень ближе к 30. Участие в военных действиях и чрезмерное употребление марихуаны наложили свой след слепоты на его вечно лишенные всякого содержания, просто напропалую отражающие внешний мир антрацитовые глаза, без намека на внутреннее содержание. Уголь, что нельзя уже более поджечь.

Скотт раскурил трубку.
- Это «DOORS».
- Так и не видела этого фильма…
- Давай поставим, - щелчок, и кассета ушла в ожививший ее чемоданчик.

Скот вернулся к трубке, ее запах забил остальные четыре, а то и все пять чувств.
- Будешь?
- Нет, спасибо.
- Нет, спасибо?!

***
Ага, а вот и аут-пост, на дальнем краю леса, куда никто не заходит. В основном, потому как лень. Узкая тропинка ведет вдоль берега неровными шагами к навесу. Никого. А можно еще ночью, впотьмах и в ударе да напрямик через лес да кусты… чтоб тайком погудеть… спертым в местном сарае морским гудком-сигналом опасности. Звук летит над водой, дурной страх и задор бередит и без того растревоженную кровь, мысли принимают галлюциногенный оборот… «Это Дээээвид, он-следит-за-нами-это-он…» - «Ма-акс, это лягушка, ау, Ма-акс!»

Дэвид был легендарным директором лагеря.

***
- Так ты приедешь в Калифорнию?
- Да, я им обещала.
- Мы должны встретиться.
- Почему нет.
- Я буду ждать.

«Я зря приперлась за десять тысяч километров. Ничего не изменить. Все написано. Чак, ну какого черта?!»

***
На террасе в столовой – замечательная по своему содержанию, или, точнее, бессодержательности, игрушка. На веревку привязан крючок, к дощатой крыше приделан хомут. Бросай крючок, попади на хомут. Ай-да еще раз. Ай-да еще. Тик-так, тик-так. Солнце сквозь деревья. Магия повторений.

И вот однажды лодка, что уходила с острова на Материк два раза в день, совершила для тебя свой последний рейс. Гуд-бай, Америка, так сказать. Впереди Бостон, Нью Йорк, Чикаго, Лос Анжелес, Лас Вегас… Стоило вырваться на свободу, увидеть простор. Мало было окинуть его жадным алчущим событий взглядом. Нужно ведь было съесть его, проглотить изголодавшимся троглодитом-рассудком, вытеснившим изнежившуюся сытую душу из поля деятельности, стереть прошлое, нарисовать на его месте дикую сцену в духе Пикассо…

***
may I be filled
with loving and kindness
may I be well
may I be peaceful
and at ease
may I be happy

to be continued...