Последний шаг

Как трудно сделать первый шаг. Практически не важно, зачем и куда. Младенец, делая свои первые, как в прямом, так и в переносном смысле, шаги в этой жизни, падает, ушибается, плачет... Но встает, либо сам, либо с помощью любящих его людей, и делает второй шаг – уже легче, третий – еще легче... И далее так во всем. Первый шаг за школьную скамью, первый шаг навстречу любимому человеку, первый шаг...
Как он тяжел, какой мандраж пробирает всего тебя насквозь! Кажется, что сейчас все нервы во главе с мозгом вырвутся из безвольного, не подчиняющегося им тела и в едином порыве взовьются куда-то к звездам. Безумие... Мы все знакомы с этим ощущением, все испытали и пережили его хоть раз в жизни. У кого-то оно было кратким и почти незаметным, несущим за собой нечто радостное, легкое и возвышенное, как первый поцелуй, а у кого-то долгим, мучительно томительным, как ожидание приговора, как дорога прочь от любимого человека. Но как бы тяжел или легок был этот шаг, что бы ни происходило по его совершении – он лишь первый, и, совершая его, ты всегда уверен, что дальше обязательно будет нечто еще более грандиозное, стоит лишь собраться, перейти Рубикон, не устрашиться ни своих ощущений, ни последствий, ни тяжести душевного мандража...
Первый шаг тяжел, но лишь немногие испытали, перенесли и превозмогли большую тяжесть – тяжесть последнего шага...

Тоска, холодная, но вместе с тем обжигающая – голубая водородная плазма – проснулась внезапно. Острый самурайский меч, тускло блеснув в полете полированным лезвием, выпал из темноты и полоснул слабое тело сверху вниз наискось, рассекая сердце, легкие, печень... Боли не было. Тупое одеревенение пронзило распадающиеся внутренности. Они вот-вот должны с глухим стуком упасть на пол. Их полет длится вечность... Дерево каменеет и вдруг с хрустальным звоном разлетается в воздухе, так и не достигнув черного линолеума с черными точечками шляпок гвоздей и морщинами мелких трещин. Осколки слишком мелки, чтобы осесть вниз. Они растворяются в воздухе, не оставляя никакого осадка. Нет даже тени их присутствия. Душа расколота, распылена, расщеплена вплоть до субатомарного уровня. Ее не собрать.
Утро началось как обычно. Я думаю, что никто и ничто не заметили произошедшей во мне перемены. Черный электронный будильник, стоящий на книжной полке как маленький страж перед стенами замка, украшенными разноцветными гербами и флагами – корешками книг, привычно пропикал в восемь часов. Дотянувшись как всегда почему-то левой рукой, хотя правой было бы удобнее, я выключил его, нажав опять-таки крайнюю левую кнопку (раньше никогда не замечал подобных совпадений, но сейчас мозги работают как-то особенно ясно) под серым жидкокристаллическим табло. Еще впереди час. Так много. Сколько мыслей, хороших и плохих может пролететь за это время, сколько чувств... Нет, не может. Могло – да, когда-то, кажется, что бесконечно давно, но сейчас не может. Мозг уже не мыслит. Вернее, он мыслит, но холодно, четко, как робот-автомат, лишь констатируя и накапливая факты. А это не мысли – это программа. Ведь мысль идет от чувств, от души. Которой нет. Лишь пустота.
Душевная пустота... Счастлив тот, кто не знает, что это такое. В нашем материальном мире абсолютной пустоты нет и не будет, лишь в ничтожнейших количествах где-нибудь между атомом и электроном в какой-нибудь молекуле. Да и то, согласно теории относительности импульса и координат, нельзя сказать, что эта пустота абсолютна. Космическая пустота тем более вообще не является пустотой. Абсолютная пустота существует лишь в мире ирреальном, в мире ощущений – это пустота душевная.
Странное дело, ученые утверждают, что душа – лишь девять граммов нервных клеток, раскиданных по позвоночному столбу. Быть может, и так. Тогда понятие пустоты к душе не применимо, но все же душевная пустота существует. И она абсолютна, поскольку ее нельзя ничем заполнить. Она всеобъемлюща и всепоглощающа. В ней тонут все твои чувства, мысли, желания... Кажется, что ты в одночасье стал куклой из тонкой эластичной и плотной пластмассы, удачно имитирующей собой кожные покровы во всех мельчайших подробностях и даже то, что под ними. Если случайно или специально порезаться, то потечет кровь, видны будут мягкие ткани, а если особо удачно порезаться, то и кость. Но, все равно, внутри тебя абсолютная пустота – в теле, в ногах, в руках. Ты ее ощущаешь. Лишь в голове упрямо и холодно шевелится серое вещество, продолжая генерировать программный код твоей жизни...
В левом углу потолка над кроватью вижу легкое шевеление. Паутина? Откуда? Хотя... Здесь, в этих каменных трущобах, даже такое совершенное существо как человек уподоблено самым высокоорганизованным насекомым – муравьям. Каждый день мы шныряем туда-сюда по построенному нами огромному муравейнику-мегаполису. Наша жизнь запрограммирована семьей, работой, государственным долгом - этими ставшими уже практически врожденными рефлексами урбанизации. Так что ничего нет странного в том, что рядом с одним "насекомым" вдруг селится другое.
Нечто новое, пускай крошечное, но живое, взяло и совершенно внезапно возникло в этом мире. Оно останется в нем и тогда, когда для меня слово "жизнь" потеряет всякий смысл... Правда, не могу сказать, что оно несло какой-то уж особый смысл и ранее, поскольку никогда особо не задумываешься над словами, произнося их. Каждый раз одно и тоже слово может означать абсолютно разные вещи. При этом не зависимо от своего значения, записанного в толковом словаре...

Часы... Пятьдесят минут. Пора...
На кухне немытая чашка на столе, полупустой чайник, радио вещает какую-то полную ересь. Странно, я и сам не заметил, как оказался на кухне. Многие процессы, как, например, каждодневный приход утром на кухню, настолько отложились в нашей физической и психологической памяти, что за их совершением абсолютно перестаешь следить. Как автомат...
Завтракать не буду. Сил хватит и так. Надеюсь, что хватит... Но вот кружку надо помыть. Струя воды с шумом ударяет в фарфоровое дно. Пенистый водоворот поднимает и увлекает за собой чаинку – одинокую пленницу белой тюрьмы. Она кружится в бешеном танце, то погружаясь, то вновь всплывая на поверхность, бьется о края. Голова идет кругом смотреть на нее. Но вот вода переполняет чашку, и несчастная утопленница выбрасывается на желтый эмалированный берег раковины...
Двадцать минут... Очень долго возился на кухне. Зачем? Сам не пойму. Когда наступает состояние, при котором твой мозг начинает жить какой-то собственной жизнью, то все остальные процессы, выполняемые тобой, твоим телом, тем, что управляется мозгом, что подчиняется посылаемым им импульсам, как-то замедляются, растягиваются во времени. Остановить это может лишь невероятная концентрация на какой-либо одной работе, отвлечение от всех "посторонних" мыслей...
Вот и теперь пуговица на пальто никак не лезет в петельку. Пальцы не дрожат, нет. Просто, это самая верхняя пуговица. Я обычно на нее не застегиваюсь, поэтому петелька для нее не разношена. Досадно. Такой момент, а тут вот это... По ботинкам надо обязательно пройтись губкой – рефлекс ненависти к нечищеной обуви. Что еще? Дождя вроде бы нет – шляпа не нужна... Ах, да... Записка...
Записка. Мое последнее слово в этом мире. Прощание. Пожелание. Просьба. Здесь и таится самая каверза и главный нерешенный вопрос. Прощаясь, человек всегда надеется на возвращение. Но оттуда, куда ухожу я, возвращения не предвидится, значит не стоит и прощаться...
Семь минут... Ключ бросил в почтовый ящик. Еще пригодится. Не мне, конечно, но тем, кто остается... Хотя, это спорный вопрос. Остается... значит – я ухожу? А если наоборот – они все уходят? Все люди, дома, улицы, города, все мысли, чувства, все людские знания вдруг растворятся в темноте, в хаосе мирового порядка. Ведь я останусь в их, теперь уже, мире как тело, как сгусток вполне материальной субстанции. Они будут чувствовать меня, осязать, видеть... а я их – нет. Значит, уходят они...
Три минуты... Крыша сухая, и ботинки не скользят по ржавому железу. Странно, но кроме этого рыжего железа ничего не вижу, как ни всматриваюсь в окружающий мир. Я просто знаю, что есть вокруг. Но сейчас оно не реально. Это как сон. Серый и будничный сон. Верхушки голых тополей с шапками вороньих гнезд, такие же ржавые крыши соседних домов, ощетинившиеся антеннами и покрытые параллелограммами-наростами вытяжных труб... Высоты нет. Кажется, что крыша не кончится никогда. Рыжее поле устремилось вперед вплоть до самого горизонта. Прямо в облака, за которыми проблескивает холодное осеннее солнце. Этого не может быть, но это так. Последнего шага не будет, будет вечный путь в никуда...
Часы на руке пиликают какую-то бетховенскую мелодию... Времени не осталось, вечность закончилась. Последний шаг все-таки должен быть. Обязательно. Ноги будто не шевелятся, хотя медленно переступают по рыжему скату. Сердце колотится как сумасшедшее, хотя все остальное абсолютно спокойно. Это как у студента-медика, который делает свою первую операцию. Сначала тошнит, а потом вдруг наступает интерес, и все физические неблагоприятности исчезают. Только сердце продолжает колотиться в неистовом ритме...
Внезапно крыша все-таки кончилась. Ноги сами перешагивают через невысокий бордюр. Взгляд машинально скользит, но утыкается в прозрачную, бесцветную пустоту. Там ничего нет! Странно, а как же прохожие, машины у парадной, асфальт... Неужели они уже ушли? Они оставили меня раньше, чем я сам этого пожелал. Человек не может управлять миром, но мир человеком – да...
Полет, парение, стремительная гонка каждого атома тела за право первым коснуться земли. Глупо, банально, но против закона Ньютона не попрешь. Все тела притягиваются друг к другу. И иногда для одного из тел подобное притяжение становится концом существования, финальной точкой в жизни. Она жирной черно-красной кляксой с серыми вкраплениями расплескивается по поверхности тротуара. Пройдут дожди и смоют ее, не оставив ни малейшего намека на произошедшую трагедию. Ветер покроет все тонким слоем пыли. Потом еще одним. Люди, новые, а может быть и те, которые были еще тогда, когда был и я, оставят свои отпечатки. Они врастут в серую поверхность асфальта, врастут навсегда. Шаги этих людей будут читаться как по книге. Но лишь один шаг не отыщется в этой веренице простых и сложных судеб. Мой последний шаг... Самый легкий шаг, поскольку, совершив его, ты снимаешь с себя груз жизни, и самый тяжелый, поскольку этот груз, вопреки закону Ньютона, тянет не вниз, а наверх.