Трое

Ребенок проснулся первым. Долго лежал до боли в глазах вглядываюсь в едва заметное колыхание плотных портьер. В свет фар, иногда пробивающийся сквозь занавеску и оставляющий на стене огненные росчерки. В ставшие чужими и опасными очертания привычных предметов в спальне.
Он вслушивался в темноту и боясь вздохнуть, чтоб не пропустить шорох, который издаст приближающееся чудовище. Так и не уловив признаков присутствия врага он решил заплакать. На всякий случай, а вдруг ужас оказался бы настолько хитер, что затаился и выжидает удобный момент?
Однако расплакаться он не успел. Почувствовав его состояние проснулся Родитель. Одной рукой зажав Ребенку рот, чтобы он своим плачем не разбудил Взрослого, (Взрослый очень не любил, когда его будили слишком рано), другой он погладил его по голове. Хотя, если бы мог, Родитель не гладил бы эту голову, а взял бы за волосы и со всей силы шарахнул об стену. Потом еще раз. Еще. И еще. Пока она не превратилась бы в кровавое месиво или не лопнула с наподобие перезрелой тыквы. Но вместо этого, он продолжал увещевать ребенка ласково-вкрадчивым голосом.
— Тихо, тихо, успокойся. Здесь никого нет, мы вчера вечером все проверили и закрыли все двери и окна. Тихо. Не будешь плакать?
— Нет.
— Хорошо. Тогда вставай и пойдем на кухню, что-нибудь перекусим. Вчера в супермаркете мы купили мороженого. Много мороженого. Хочешь мороженого? Ведь хочешь?
— Хочу.
— Отлично, тогда пойдем есть мороженое.  Сначала стакан апельсинового сока, затем яичницу с беконом, потом выпьем кофе с мороженым. Тебе ведь нравится мороженое.
— Да.
— Пойдем на кухню, вставай, тапочки надевай, чтоб ножки не мерзли и пойдем. Там тихонько посидим, чтоб никого не разбудить. Давай а?
— Пошли.
Ребенок не любил Родителя. В его понимании, родитель был слишком шумным, слишком мягкотелым и слишком нерешительным. Все что он не делал, он делал с оглядкой на Взрослого. Ребенка это очень злило, он считал, что он ничуть не глупее и лишь немного слабее Взрослого, так почему бы этому глупому родителю не относиться к Ребенку с чуть большим почтением?
  Пока Родитель стараясь не греметь сковородкой готовил яичницу-глазунью из восьми яиц, три себе, три Взрослому и два Ребенку, тот  задумчиво разглядывал в беспорядке наваленную на кухонном столе утварь. Ложки, вилки, большой половник и  огромный разделочный нож. Его богатое воображение тут же нарисовало ему страшную и притягательную в своей жестокой красоте картину. Он берет нож, вертит его  в руках любуясь солнечными бликами на широком лезвии из блестящей нержавейки и… Резким движением чиркает себя по пальцу. Порез получается ровным и глубоким. Кровь стекает по лезвию, по руке, капает на светлый линолеум пола… От неземной красоты узоров залитого кровью пола,  любви и жалости к себе ему снова захотелось расплакаться, но мысли его неожиданно приянли другое направление.
А как было бы здорово воткнуть этот нож в печень Родителю? Глубоко, на всю длину.  И проскальзывая пальцами по залитой стекающей кровью рукоятке несколько раз провернуть лезвие в ране. Хорошо бы было, чтобы оно там сломалось, а еще лучше самому сломать его резким движением и с треском вырвать из кровоточащей дыры кривой зазубренный обломок и …
Его кровавым фантазиям помешало пробуждение Взрослого. Тот появился как всегда неожиданно, позевывая и потягиваясь от чего под футболкой его опасно бугрились могучие мышцы.
Приветливо улыбаясь он сделал несколько шагов по кухне и грохнулся на свой любимый,  утвердившийся на могучих ножках во главе стола ,стул. А самом деле, улыбка его была показной. Он с большим удовольствием передушил бы этих двух придурков и ни на что не способных подхалимов как щенков или посворачивать им их гадкие шеи как недощипанным крям. Но…
— О! Яичницу сделали! Молодцы!!!
От похвалы они оба заулыбались жмурясь как сытые коты. Они очень любили когда их хвалит суровый, скупой на проявления чувств Взрослый.  Особенно приятно было Ребенку, будучи уже совсем взрослым он отчетливо понимал, что похвала незаслуженна и это радовало его еще больше.
Взрослый упругой походкой подошел к холодильнику, взял столовую ложку и погрузил ее в выставленную размораживаться коробку с мороженным.
— Не надо, — пискнул Родитель, — не надо аппетит перебивать. Давайте сначала яичницу скушаем, я ее уже почти доделал. Вкусно получилось. С помидорами и сыром. А потому уже кофе с мороженным…
— Не мельтеши, — осадил его взрослый и протянул ложку ребенку — хочешь?
— Давай, — слизнув с ложки обжигающе холодный комок он исподтишка, чтобы не видел Взрослый, он показал Родителю язык.
— Мальчики, к столу, — попытался, впрочем, не безуспешно, сохранить хорошую мину родитель.
Яичница, поданная прямо в сковородке, шкворчала и издавала неповторимый аромат, щекотавший ноздри и наполнявший слюной изголодавшиеся за ночь рты. Турка с кофе, сдвинутая так, чтобы горячий до синевы газовый цветок касался его лишь несколькими лепестками, деловито булькала на плите. Разделочный стол блистал чистотой. В витой вазочке тонкого стекла радовался последним часам жизни купленный вчера у метро букет бархатцев. Легкие, безупречно белые, тюлевые занавески качались в такт толчками вбрасываемой с улицы прохладе.
Они помедлили несколько секунд, наслаждаясь утренним покоем и принялись за еду, которая закончилась на удивление быстро. Родитель попытался завести свою любимую шарманку о том, как он любит эти, такие лично ему дорогие, утренние минуты в которые…, но Взрослый зыркунл на него из подобья и тот замолчал. Они с Ребенком тоже любили «эти утренние минуты», но честно говоря слушать однообразные тирады каждое утро им уж поднадоело. Собственно, только они «эти утренние минуты» и портили.
Вслед за яичницей пришел черед крепчайшего, ароматного кофе разлитого вездесущим Родителем в маленькие чашки белого фарфора с нежным голубым узором.
Гадкий ребенок тут же умудрился качнуть чашку так, что часть драгоценного напитка потекла пятная стенку чашки и образуя на блюдце противное бурое пятно.
Родитель был страшно расстроен, но по опыту знал, что воспитывать или призывать к порядку Ребенка  совершенно бесполезно. Про себя посетовав на толстокожесть Взрослого, он стоически взял испачканный прибор, тщательно обтер салфеткой край чашки, сполоснул блюдце и долил кофе до краев.
После кофе настал черед мороженного мягкие шарики которого были положены в тончайшие креманки, на чих запотевших хрустальных гранях пальцы оставляли овальные, мокрые следы.
— Что за дом такой? — оторвался от своей порции Взрослый — Еда заканчивается мгновенно, а уж мороженное…   
— Так что ж ты хочешь, — снова замельтешил утихнувший было взрослый, —  ты же его столовой ложкой кушаешь. Возьми как все мы чайную и у тебя не будет так быстро заканчиваться. Да и нам больше достанется, а то ты съедаешь столько же, сколько мы оба вместе. Это не честно. Не честно же, правда Ребенок.
— Да.
— Нечестно…— протянул родитель, — Знаете, что? Если вам это так смущает, тоже себе по столовой возьмите. А?
— Да. Давай ложку — небрежно бросил ребенок и снова, тайком от Взрослого показал язык замахавшему в возмущении ладошками Родителю.
— И давайте быстрее, на работу пора. Сегодня делов немеряно, надо несколько кубов перекидать — даже не позаботившись кинуть свою миску в мойку он поднялся из за стола.
— Последний моет посуду, — крикнул Ребенок и проворно выскочил из за стола, но тут же остановился понурившись —  Родитель уже стоял на ногах. Вот же шустрый гад и как это ему удается? Иногда ему казалось, что Родитель умеет читать его мысли.
— Ладно, вернемся помоем —  сжалился взрослый, глядя на стянувшееся в печеную грушу личико ребенка — по жребию. Пошли уже.

***

Прораб навис над кучкой перекуривающих в теньке рабочих как дредноут над прогулочной яхтой. Те нервно затушили бычки в куче строительного песка и поднялись на ноги, мня в руках заляпанные известкой бейсболки с едва различимыми орлами, быками и еще какими-то экзотическими животными на околышах и вертя в руках от полной невозможности смять жизнеутверждающего цвета каски и.
По опыту они знали, что залп главного калибра последует незамедлительно. Этот уже изрядно в возрасте дядька был хронически небрит, похмелен, от его тела вечно несло кислой капустой и гнилостно пахло изо рта и он совершенно не умел нормально разговаривать. Он умел только орать, причем приличные слова в его лексиконе занимали как бы второстепенное место, основнаые мысли и эмоции он выражал матом. Вот и сейчас, брызгая слюной и размахивая руками он пытался донести свою мысль достойную неандертальского философа и властителя дум  до окружающих.
— Е..ть вашу мать, работнички. На..я вы столько кирпичей в подъемник  на…чили? Трос б..ть, что железный, чтоб так на..яривать?   
— Железный — отозвался кто-то из рабочих.
— А мне по…уй, пусть хоть из волових яиц верченый — пуще взбеленился мастер —  порвали б…ть трос. Пи…ц теперь всему делу. Новый на…уй еще только через неделю привезут. А до этого, мы на чем будем делать? Х.й сосать? Заказчик, через забор в другую щель, ждать не будет.
— На руках поднимем, не впервой…
— Да вы, маму вашу майна/вира по малу, до морковкина заговения, такую куеву хучу кирпичей на верхотуру будите зах....ать — лицо мастера стало походить на свеклу. 
Собравшиеся начали всерьез опасаться не хватит ли его апоплексический удар. Хотя, большинство, честно признаться, именно этого и желало.
— Шеф, не ори!
Строители заозирались, среди них, бездокументных гостарбайтеров перечить прорабу было неприянто, а прораб от удивления крякнул, запутался в предлогах и в первый раз на памяти старожилов бригады не нашелся что ответить.
Подрывателем устоев оказался молодой, принятый недавно разнорабочим паренек. То ли Володька, то ли Валерка, еще даже толком узнать не успели. Да теперь похоже уже и не успеют — такого отношения к себе прораб не потерпит.
— Да я… Да ты… Да мне… Да я тебя…!!! — вновь начал наливаться пунцовым побледневший было прораб.
— Что ты меня? — спросил  то ли Володька, то ли Валерка —  что ты со мной сделать можешь? Уволить разве что? Ну так и увольняй, с таким козлом мне все равно работать противно.
—  Все, ты уволен, н...уй, прямо сейчас. Чтоб я тебя больше на площадке не видел.
— Не вопрос, только денег мне отдай.
— Какие еще деньги? Совсем ох…ел, сука?
— Как каких, я тут две недели и три дня отпахал на вас в дерьме и цементной пыли.
— А хрен тебе в горло, чтоб голова не болталась. Понял? Сдавай каску и спецовку и пи…дуй отсюда на..й.
— Значит, денег не дашь? — спокойно и даже как-то грустно полуспросил, полурезюмировал молодой человек.
— Считай, б..ть, что это за трос порванный компенсация.
— Ну ладно…
— Ты что щенок, грозить мне вздумал…— мастер замахал в воздухе кулаком с зажатой в нем трубочкой бланков и даже стал слегка подпрыгивать от возбуждения.
Однако парень размахиваний его оценить уже не мог. Бросив каску и куртку прямо в строительную пыль, он развернулся и что то шепча себе под нос неторопливо пошел  в сторону ворот.

***
— Слушай, а может не стоило так, все-таки уже девятая работа за два года? Может остановиться уже пора. А то что мы кушать то будем. Я уж не говорю про институт. Зачем было юрфак заканчивать если даже на стройке никак…
— Да ладно, фигня. Все равно галимая работа была — отозвался Взрослый.
— Галимая не галимая, а почти триста баксов платить обещали. А сейчас что? Сейчас где денег взять? Опять на «сортировку» идти вагоны разгружать?
— Припрет, так и поразгружаем, не впервой. И вообще помолчи, мешаешь сосредоточится.
Нет, так этого оставлять нельзя, думал Взрослый, этот скот, который даже нормальным языком изъясняться не может, унизил нас перед всеми и денег обещанных не заплатил. Такого прощать нельзя.