Степной ветер

 
- Папа, а сверхлюди существуют?
- Нет, сынок, это просто фантастика!


Зачем и как?

Осилить историю о степном Пути стало для меня настоящей победой над собой. Я не владею словом, по крайней мере, настолько, чтобы без сомнений браться за роман, но мне было проще рассказать все самому от начала и до конца, чем вовлекать в это дело кого-нибудь со стороны и передавать в устной форме, объясняя попутно каждый нюанс, шаг или порыв ветра, то, что проще сразу записать, пусть этот способ и лишит текст какой-то доли художественности. Все, произошедшее со мной за последние одиннадцать лет, без преувеличения сказочно, удивительно настолько, что я и сам иногда не могу поверить в реальность этих событий, пытаюсь низвести их на уровень собственных фантазий или галлюцинаций, и лишь то, что в мои практики были вовлечены сотни, а может, уже и тысячи людей, убеждает меня в том, что приключения, описанные в этой книге, не вымышленны или не приснились мне в кошмарах.
Да, колебания были долгими, я спорил с собой неделями, боясь этого странного начинания, но желание поведать о степняках оказалось сильнее, чем доводы здравого смысла, с помощью которых я убеждал себя не ввязываться в экзотическую и новую для меня авантюру. Но мне ли отказываться от нового в своей жизни? Это смешно, по меньшей мере. Каждый день приносит с собой очередные необъяснимые поначалу явления и умения, и я научился с благодарностью принимать их все, за что спасибо любимой жене Марго и лучшему другу Сереге, появившемуся совсем недавно. Они помогли мне одолеть страх перед ответственностью и гордыню, а последний подтолкнул к началу работы над этим романом, доказав ее необходимость.
Итак, я решился: несколько месяцев подряд, не освоив другого метода, скрупулезно, по-школярски, конспектировал факты и свои мысли в связи с ними, стараясь, чтобы картина моего постепенного преображения получилась целостной. Я посвящал этому два-три часа в день, не упуская ни единой детали, важной для меня. Заранее сожалею, если окажется, что именно эти подробности будут не слишком интересны другим. Но – уповаю на то, что время на этот «писательский» труд было потрачено не зря, и мне удалось создать настоящее литературное произведение, способное увлечь тех, кто пока еще не подозревает о нас.
Мы не должны рекламировать себя в прессе, это запрещено негласным кодексом степняков и их неведомых покровителей. Ко мне приходят за помощью друзья, знакомые, знакомые знакомых и те, кто краем уха где-то слышал обо мне. Иногда забредают и вовсе случайно, по зову сердца, как они это называют. Таких людей, - я подозреваю в них потенциальных коллег, - тянет куда-то вдаль, они не могу определить, куда именно, ищут вслепую, порой даже просто разгуливая по городу, и, в конце концов, находят меня.
Рассказывать в литературной форме о себе, о ничто, о Даре и Пути, и о том, что я не один на свете такой, нам позволяется. Даже приветствуется!
Те, кому нужно, поймут, что это правда, что наш мир и их мир совпадают полностью, а значит, шансы встретить степняка на эскалаторе метро, на улице или в супермаркете велики. Нужно лишь захотеть обрести свои смыслы, прислушаться и оглядеться вокруг повнимательнее! Кто-нибудь из степняков, пустынников или лесовиков непременно окажется поблизости.
Те, чья очередь еще не скоро – сочтут эту историю обычной фантастикой, мистикой или псевдореализмом. Эти жанры нынче модны в нашей стране, да и во всем мире, и каждый второй автор-фантаст пишет о разновидностях сверхлюдей или нечистой силы. Впрочем, я не большой поклонник подобного чтива, а потому могу и преувеличивать масштабы этого явления. Да, мой труд не будет выглядеть оригинальным на фоне сверхпопулярных «Дозоров» или вызывающего массовую истерию «Гарри Поттера», но я и не стремлюсь к этому. Меня не прельщает литературная слава, впрочем, как и любая другая. По этой книге о степном ветре вряд ли поставят голливудский фильм с многомиллионным бюджетом, и филологи, философы, лингвисты в университетах не станут изучать зашифрованное здесь послание, отыскивая второе, третье и тринадцатое дно.
Однако людям необходимо узнать о нас, чтобы получить все, причитающееся им. А тем, кому суждено – пройти по нашему пути легко и с радостью, избегая лишних огорчений и бессонных ночей. Последним стоит воспринять этот роман как инструкцию к действию.

Автопортрет. Поезд. Ничто

Это настигло меня, когда я был двадцатилетним студентом, еще не отягощенным фундаментальными знаниями о вселенной. Сейчас мне смешно вспоминать те времена, свою беспутное существование, глупые поступки, но особенно мальчишеские взгляды на жизнь. Я слыл легкомысленным весельчаком, пьяницей и бабником, без остановки каламбурил и относился вопиюще несерьезно ко всему, происходящему вокруг. Причем это касалось и макромира, до которого мне вовсе не было дела, и микромира, в котором обитал лично я. А что тогда могло меня взволновать? Сессия, не сданная вовремя, ссора с очередной подружкой? Или проблемы со здоровьем? Нет, все это только забавляло меня. Мне казалось, что девчонок, обращающих на меня томные взоры, можно было выстраивать ровными колоннами, и большинство из них были отменные красавицы. Наверное, эта убежденность в собственной неотразимости похожа на ту непоколебимую, но часто безосновательную веру в свое очарование, которую демонстрируют порой сами девушки. Да, духовная инфантильность андрогинна, и самовлюбленность – одно из свойств духовной инфантильности, присущей мне сполна в годы юности. С этим трудно поспорить.
Учеба? Любые экзамены, в конце концов, оказывались побеждены моими великолепными знаниями или моим даром красноречия, хотя на нашем факультете первое ценилось куда больше последнего. Не зря же я учился на юриста! Заметим в скобках, что юристом я стал неплохим, но этому помог обнаружившийся у меня дар, а не прилежные штудии кодексов и прецедентов. В студенческие же годы я был изрядным разгильдяем, мягко говоря, и дружил с себе подобными. Почти все мы были начинающими алкоголиками, гедонистами, циниками и пофигистами, независимо от пола и возраста. Частенько наша компания прогуливала лекции, приятно проводя время с пивком и рыбкой возле знаменитого гастронома, находящегося на территории университета, а то и вовсе не являлась на занятия в полном составе, предпочитая развлечения погорячее. Теперь я полагаю, эта часть пути не была факультативной, а напротив – значила очень много для дальнейшего моего развития. Но многие мои приятели тех лет так и застряли на этом уровне, а кое-кого уже давно нет в живых.
Здоровье у меня богатырское: как шутил папа, сказываются гены разноплеменных родителей. Есть такое массовое заблуждение, – хотя оспорить его трудно, - что потомки от браков людей не близких национальностей наиболее приспособлены к жизни, физически выносливы, талантливы. Почему я считаю это расхожее мнение неверным? Слишком много вспоминается примеров, ему противоречащих. Я сам как раз из числа таких везунчиков-метисов. Нет, негров в ближайших родичах не числится, а вот словечком «метис» для определения своей национальной принадлежности я пользуюсь с детства. Мне – убежденному космополиту – нравится этим термином шокировать людей, вечно возящихся со своими «корнями».
Итак, моя мама белокурая тевтонка, а папа приторно русский. Другой эпитет изобрести невозможно для человека, у которого фамилия Иванов и имя - Иван Иванович. Такая в нашей семье существовала нелепая традиция - всех старших сыновей называть исключительно Иванами. И все они шли по военной линии. Я как-то еще в школьные годы забавы ради попытался составить нашу родословную с помощью деда со стороны отца. Мы отыскали бесчисленное количество Иванов-военных в нашем роду, они терялись где-то в начале девятнадцатого века. Попутно выяснилось, что остальных сыновей принято было нарекать Николаями, Степанами и Михаилами.
Однако к огромному удивлению папиных родственников, меня, первенца, назвали Сергеем, а не Иваном. Мама – поволжская немка, равнодушная к почвеничеству Ивановых, - заявила, что не позволит портить ребенку жизнь, потому что среди ее бесчисленной родни все Иваны были сплошь алкоголиками и тунеядцами. Таковых Иванов было шестеро (мамины дядюшки, двоюродные дедушки и кузены), и я должен был превратиться в седьмого. Но к счастью, отец тоже ненавидел семейный обычай, который изрядно отравлял его существование еще в детстве. Одноклассники дразнили его «Ванькой в кубе». Когда папа стал взрослым, это сочетание имени, фамилии и отчества стало еще больше угнетать его. Почти каждый новый знакомый утверждал, что Иван Иванычей Ивановых не существует вовсе, а, следовательно, обладатель эдакой экзотической записи в паспорте на самом деле не иначе как Ефим Соломонович Розенталь, если не хуже. Поэтому мой почтенный родитель, проявив дальновидность, согласился с мамой, и мне подарили имя, вообще не входящее в список предпочтений семейства Ивановых. Признаться, я благодарен своим родителям за это решение.

Отец был достаточно обеспеченным человеком. Его военная карьера сложилась удачно, в запас он уволился полковником. Из армии папа ушел в конце восьмидесятых, в смутное время, поэтому он не понадеялся на пенсию, а ввязался в сомнительное начинание, в скандальную авантюру, как казалось тогда маме и всей родне. Он открыл свое дело, частное охранное агентство, которое впоследствии стало весьма успешным, одним из самых респектабельных в столице. Вполне понятно, почему денежные вопросы меня тоже не волновали.
Много ли нужно студенту при богатых родителях? На двадцатилетие папочка-предприниматель подарил мне квартиру, еще раньше – машину, иногда подкидывал деньжат, да и сам я частенько подрабатывал, в основном, таская на рынке мешки. Отец уговаривал нерадивого сыночка пойти на стажировку в свою охранную фирму, но, промучившись там пару месяцев помощником юриста, я понял, что пока не готов к этому. Нужно было постоянно забивать чем-то голову, а подобных напрягов хватало и на юрфаке в университете. Здоровый же физический труд не портил мне настроения. Я рассуждал во время работы о всяких глупостях, сочинял новые шутки и фантастические теории, чтобы потом рассыпать их, якобы невзначай, во время вечеринок или в перерывах между лекциями. Мои тело и сознание будто не слишком зависели друг от друга: когда первое было нагружено, второе ощущало себя свободнее, чем в минуты физической расслабленности. Да и какое-то особое гусарство было в таком способе добывания пропитания: ах, мальчик из приличной московской семьи, но так близок к народу! Экий молодец! Это чрезвычайно привлекало тургеневского типа студенточек из провинции, а мне облегчало доступ к их сердцам и телам. Почти каждая новая девчонка, лишь только начав встречаться со мной и узнав о моих подвигах грузчика, мнила себя женой декабриста или подругой революционера, но в любом случае, она была уверена, что жертвует собой, и гордилась этим. Забавно все же у женщин работают мозги!
Мне нравилась роль великого остроумца и выдумщика, хотя сейчас я понимаю, что это был просто местечковый соло-КВН, не особенно смешной, а временами глуповатый и чересчур надуманный. Фактически я взял на себя роль шута, причем играл ее в различных компаниях с одинаковым успехом, в связи с чем считался везде парнем милым, общительным и легким. Даже слишком легким! Пустышкой, если называть вещи своими именами.
Смутить или расстроить меня было трудно, почти невозможно. Все очень просто, когда тебе двадцать, и все в твоей жизни подобно хаосу, игре, весело, калейдоскопично. Вино, сигареты и музыка, друзья, собутыльники и влюбленные симпатичные самочки… Абсурдные пьяные приключения, гонки на машинах, случайные связи… Все возникающие финансовые проблемы улаживал всесильный родитель, а перспектива стать по-настоящему взрослым маячила где-то в туманных облаках будущего.
Но однажды со мной случилось нечто, что почти полностью изменило мое мировоззрение, внеся в пестрое стрекозиное существование некоторый смысл.

****
Той зимой умер дед Эммануил – один из самых близких людей, воспитывавший меня в раннем детстве. Я поехал на похороны поездом. Дело было в аккурат после Нового Года. Из-за сильного мороза я не решился отправиться в дальний путь в автомобиле, несмотря на то, что по железной дороге мог и не успеть к церемонии. Родители уже несколько дней были на месте, они еще застали тяжело больного деда в живых, а меня задержал экзамен, двойка или пересдача по которому грозила большими неприятностями: из-за этого предмета отчисляли каждый год десяток человек с курса.
Теперь-то я без угрызений совести признаюсь, что затянул с отъездом почти намеренно: не выношу похороны. Конечно, с экзаменом я бы потом разобрался, но вот перспектива увидеть любимого дедушку в гробу не слишком вдохновляла. Я предпочитаю помнить людей живыми. Я подозревал, что добрые родственники потом предъявят красочные снимки покойника в гробу, вид сверху и в профиль, в одиночку и в композиции со скорбящими, но от этой сомнительной чести отвертеться будет нетрудно. Куда тяжелее обуздать порыв начистить физиономии этим любителям фотографировать мертвецов! У меня к ним давние счеты: когда мне было лет пять-шесть, кто-то из членов семьи показал мне парадные изображения тринадцатилетнего троюродного брата, мальчика очень красивого, великолепно одетого – в строгий темный костюм, белую рубашку и галстук-бабочку, - с тщательно уложенными волосами, но уже простившегося с жизнью. Фото в полный рост в анфас так напугало меня, уже побывавшего пару раз на похоронах, что я долго еще не мог успокоиться – боялся оказаться на месте этого почти незнакомого мне парнишки. Его черный гроб до сих пор остается самым жутким кошмаром моего детства.
С тех пор я применяю любые уловки, часто даже невольные, чтобы избегать кладбищ и похорон. Даже сейчас, изменившись и обретя то, что имею, я не стесняюсь этого своего принципа. Траурные церемонии должны быть по возможности короткими и малолюдными. Они не имеют никакого отношения к воздаянию дани уважения или памяти ушедшим, но необходимы тем из остающихся, кто не умеет или не хочет смириться с тем, что все мы смертны.

 Поезд, на котором я собрался стартовать, медленный, будто из девятнадцатого века, делающий остановки на каждом маленьком разъезде, не говоря уж о множестве станций покрупнее, ползущий тысячу километров со скоростью не более сорока километров в час, должен был прибыть в Петров Вал незадолго до дедушкиных похорон. Втайне я надеялся, что этот железнодорожный мамонт увязнет где-нибудь в снегу, и я пересижу самые неприятные моменты в вагоне-ресторане, грея в ладонях рюмку дешевого коньяка.
Отправление пассажирского на Камышин было рано утром, я чувствовал себя усталым после сессии, а потому приготовился проспать всю дорогу, но дело повернулось иначе. В вагоне я познакомился с молодой парой, которая ехала в тот же поволжский городок, что и я, точнее, в деревеньку по соседству с ним, навестить друзей – степных отшельников. Черноволосая, небольшого росточка девушка с хитрыми ярко-зелеными глазами и субтильный паренек в очках и синей бандане, обоим лет по двадцать пять. Они без умолку болтали, рассказывали о своих предыдущих путешествиях, угощали меня домашним вином из трехлитровой банки и самодельным печеньем из творога. Все это было так здорово, что я почти забыл печальный повод своей вынужденной поездки. На остановках мы, накинув теплую одежду, выходили на свежий воздух, покупали жареные семечки, пироги с капустой и кефир, курили на морозе, а на каком-то пустынном полустанке даже поиграли в снежки. Я долго не мог понять, какие между ними отношения, вели себя они как брат и сестра, но были совершенно не похожи внешне. Девушка Женя откликалась на смешное имя Ёжик, а он – Гена – охотно отзывался на прозвище Утюг. Меня заинтересовали эти имена, и после третьего стакана вина я задал вопрос об их природе.
- Это наши интимные погоняла, - пояснила Женя, улыбнувшись, после чего я все-таки стал считать их парой. «Жаль, жаль», - мелькнуло где-то на задворках сознания, ведь эта девушка мне весьма понравилась. Люблю таких - смелых в общении, открытых, вызывающих. Но ничего не поделаешь! Я мог бы отбить ее у Гены, побеждал своим обаянием противников и посильнее, однако момент для этого был не слишком подходящий, а потому я отбросил мысли о флирте.

Ближе к вечеру вино кончилось, и мы пошли продолжать банкет в ресторан. Я уже и не вспоминал о покойном деде, его смерть и так подвигла меня на рекордные переживания: я даже всплакнул немного поначалу, хотя и убеждал себя в том, что все мы там будем, а потому не следует тратить эмоции на скорбь по покойникам. Новые друзья полностью захватили меня. Я внимал их бесконечным историям с восторгом неофита и был готов следовать за ними повсюду: сплавляться по горным рекам, тонуть в бушующем море, покорять вулканы и пустыни, жить в палатках, питаться хлебом и водкой… Иными словами, познать истинную радость жизни, которую до сих пор не удавалось схватить за хвост, как мне вдруг стало казаться.
По дороге в ресторан Женя взяла меня за руку. Гена не обратил на это внимания. В трясущемся переходе между вагонами девушку кинуло на меня, и на мгновенье она успела прижаться ко мне всем телом. Ее парень опять ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Я уже плохо соображал, потому что вино у ребят оказалось слишком крепким, а я до этого пару дней почти ничего не ел. Но странность поведения попутчиков машинально отметил.

В ресторане играла громкая музыка, было много народу, в основном, мужчины, изрядно перебравшие алкоголя, но продолжающие методично напиваться. Выяснилось, что мы попали на день рождения к стриптизерше Наташе. О том, что девушка зарабатывает именно стриптизом, нам поведал толстенький низенький проводник, по виду совершенная скотина, с сальным взглядом и потными руками. Невероятно неприятный, эдакий классический мелкий злодей – характерный типаж, странно, если кинорежиссеры до сих пор не устроили из-за него драку. Тогда я терпеть не мог таких типов, это сейчас я ровно отношусь ко всем, включая отъявленных мерзавцев. А тут этот подонок подсел за наш столик на правах хозяина и сообщил, что Наташа - его одноклассница, она танцует в престижном клубе в Москве, а сейчас едет в Камышин, проведать родителей. Он же, ее старинный приятель, встретив Натусю в поезде, сразу вспомнил о дне рождения, и организовал здесь праздник, собрав со всех вагонов тех, кто предпочитал путешествовать громко и с размахом. Еще в Москве проводник Дима успел сбегать в магазин и принести для Наташи огромный букет чайных роз, о чем он нам с гордостью рассказал, брызгая во все стороны слюной.
- Вот это да! - воскликнула Женя, - Наши проводники, оказывается, настоящие богачи! Отыскать розы в семь утра! Шутка ли! А я-то думала, на железной дороге мало платят. Взятки, наверное, берете, а, пупсик?
Дима смутился и стал что-то бормотать, а Женя победно улыбнулась и толкнула меня под столом ногой, мол, знай наших. В этот момент Наташа решила станцевать стриптиз для своих гостей. Девица была изрядно пьяна, но двигалась она великолепно. Аристократичная осанка и бразильская пластика, элегантность леди и развязность продажной женщины - все это необыкновенно органично сочеталось в ней. Наташа показала нам что-то вроде румбы, постепенно избавляясь от своей повседневной одежды, а вовсе не от специального изысканного туалета. Все окружающие мужчины оживились и стали аплодировать в такт музыке, вожделея красавицу-стриптизерку.

Наташа в танце сбросила рубашку, майку и джинсы, после чего осталась в кружевном черном белье. Меня это несколько охладило, так уж получилось, что я не выношу шелковые черные кружева, старая история, еще из пубертата. Моя первая девушка, которая так и не стала первой, носила похожее дурацкое белье. С тех пор меня коробит от подобной пошлости. Уж лучше розовое или желтое. А вот Гена совсем поплыл, он шептал:
- Королева! Гурия!
- Ты, небось, хочешь ее? - язвительно поинтересовался Дима, - Наташка никому не дает, у нее есть какой-то актеришка в Москве, она спит только с ним. И не надейся...
Дима горестно вздохнул.
- Знаешь, Димочка, пупсик, вам-то, мужикам, она, может, и не дает. А вот мне точно даст. Спорим? - вдруг спросила Женя, выпив залпом рюмку водки. Я увидел ее глаза, хмельные и сумасшедшие, и понял, что она вполне способна на любое безумие.
Они поспорили на бутылку шампанского, потому что больше ничего из спиртного в буфете не осталось. Я вспомнил свою мечту о паршивом коньяке вместо церемонии на кладбище и вздохнул. Женя встала и, покачиваясь, направилась к танцующей Наташе, приобняла ее, что-то прошептала, и они принялись вальсировать на узком пространстве между столиками. Женя положила голову на плечо Наташе, и я по губам прочитал:
- Я хочу тебя, милая!
Наташа захохотала, но Женю не отпускала, так они и кружились вместе, отмахиваясь от желающих присоединиться мужчин. Становилось жарковато. Слишком много самцов на двух сексапильных самочек. Гена наблюдал за девушками с явным удовольствием, он стал похож на огромного круглоголового кота, ему оставалось только замурлыкать. «Странные у них отношения», - подумалось мне, - «Возможно, она просто его подруга, а остальное мои фантазии».
Внезапно Женя резко отстранила Наташу и быстро побежала по проходу в сторону нашего вагона. Мы с Геной испугались, что Женя не впишется в узкие коридоры поезда и разобьет голову, а потому рванули за ней. Гена прихватил еще алкоголя, хотя нам всем уже было достаточно. Я еле стоял на ногах. В купе Женя упала на полку и моментально уснула, а Гена, накрыв ее одеялом, предложил пойти покурить.

****
Когда мы вернулись, то застали возле Жени проводника Диму. Он о чем-то горячо спорил с ней. До нас долетели обрывки разговора.
- Ну, хочешь, я тебе заплачу? Наташка тебя хочет, прямо сейчас.
- Уйди, как там тебя, пупсик. Я буду спать. Она отказала мне, мне на нее плевать.
Увидев нас, Дима обрадовался. Он переключился на Гену, мол, уговори ее. Гена усмехнулся:
- Да сейчас она встанет, погоди, дай очухаться. Я ее знаю.
И действительно, через минуту Женя легкой походкой, как будто не была в сильном подпитии, последовала за Димой. Гена поплелся за ними. А уж следом - совершенно ошарашенный я. Было любопытно, чем закончится эта история.
Проводник открыл свое купе и впустил туда Женю.
- Приятно повеселиться, девочки! - проворковал он, глумливо скалясь и подмигивая нам с Геной. Гена молча лыбился.
Едва прикрыв дверь, Дима захотел узнать, что происходит за ней, и это не составило ему большого труда: он быстро проковырял залепленный жвачкой высверленный шпионский глазок и приник к нему, дрожа всем телом. Очевидно, эта маленькая клетушка уже не в первый раз использовалась для сексуальных игрищ, и Дима давно приспособил ее для подглядывания. А может, это был не только Дима, а целая банда проводников-вуайеристов.
Но совсем недолго Дима довольствовался ролью наблюдателя. Через пару минут он отомкнул ключом вожделенную дверку и быстренько присоединился к девушкам. Гена выглядел обиженным.
- Чего это она там развлекается без меня? Даже не позовет, извращенка! Я себе такого не позволяю.
- Слушай... А кто она тебе? Твоя девушка?
- Нет, жена. Уже три года женаты.
- А почему она так ведет себя? А ты не реагируешь на это?
Гена засмеялся:
- Ты слышал когда-нибудь о свингерах? Это еще редко встречается у нас, но бывает. Мы обмениваемся партнерами со своими друзьями, но вот такими спонтанными приключениями тоже не брезгуем. Сам понимаешь, мы авантюристы по жизни. Женька сегодня тебя хотела вообще-то, но вмешалась эта стриптизерка...
Я тупо уставился на него. Вообще-то я не считал себя целомудренным, но про такое слышал впервые. В этот момент из купе высунулась голая Женя.
- Генка, мне долго тебя ждать? Смотри, этот толстый медведь моей девушке вставляет. Надо помочь, милый.
Гена радостно кивнул и зашел внутрь. Женя вопросительно смотрела на меня. Я покачал головой, девушка пожала плечами и снова заперла это гнездо разврата, как обозначили бы его бы моя мама или бабушка. В голове вдруг сделалось абсолютно пусто. Виски ломило, в животе ходил какой-то поршень, ноги отказывались слушаться, я присел на откидное кресло, но это мало помогло. Мое тело стало раскачиваться, как маятник, в такт движению поезда. Я бормотал что-то невнятное. Мимо меня прошла полная женщина в розовом спортивном костюме с огромным полотенцем, висящем на шее. Я сказал ей, не прекращая своих упражнений:
- Счастливого пути, Анна Ивановна!
Она изумленно и даже будто испуганно взглянула на меня, а потом повернулась и пошла в другой туалет. Меня осенило: я угадал ее имя. Несомненно! Это было первое, пока еще незначительное, чудо в моей жизни.

Через какое-то время, возможно, через пять минут, или через три часа, я не понял, передо мной появилась по-прежнему обнаженная Женя с сигаретой в руке. Она поманила меня за собой. Я встал, продолжая мотаться из стороны в сторону, и последовал за нею. В Димином купе я увидел сцену совершенно непристойную. Наташа стояла на полке на четвереньках, сзади к ней пристроился отвратительный проводник с висящим животом, а во рту она держала Генино сокровище. Наташа громко стонала, а парни обменивались впечатлениями:
- Во дает, сучка!
Пахло марихуаной. Женя уселась на столик и раздвинула ноги. Я увидел у нее татуировку внизу живота: «Возьми меня!» Как в полумраке можно было разглядеть мелкие сизые буквы на теле девушки? Но тем не менее я ясно различал их, и даже хотел потрогать, чтобы убедиться, что они настоящие. Да, я хотел ее, и был готов вступить в игру! Но Женя все испортила. Она, вульгарно причмокнув, облизнула губы – а язык у нее был очень длинным, и его кончик, как я заметил чуть раньше, доставал до носа, - и простонала:
- Действуй же, ковбой с большим членом! Я вся горю, так хочется тебя попробовать! - и это напомнило какой-то низкопошибный немецкий хард-порно фильм, из тех, что я смотрел тайком подростком. И героем подобного действа я не стремился оказаться на пару с этой томной потаскухой. Вдруг мне стало дурно, я почувствовал подступающую к горлу тошноту и выскочил в коридор, а затем, повинуясь какой-то невидимой силе, помчался в тамбур. Там было темно и спокойно. Я прижался головой к ледяному стеклу. Не знаю, что на меня нашло, я ведь и сам частенько ложился с девушкой в постель в день знакомства. Однажды их было одновременно две. Но почему-то в этот раз меня мутило. Перебрал разврату? Но я его даже не попробовал! Только одним глазком взглянул и вдохнул понюшку! Или алкоголя оказалось слишком много для меня? Тоже вряд ли…Пивали и больше.

****
Я закурил сигарету и уставился в окно. Ночью из поезда обычно ничего не видно. Или было уже раннее утро? Странно, но я совершенно отчетливо рассмотрел степь.
…Серую, унылую, бесконечную, всепоглощающую. Я разглядываю ее несколько часов, не думая ни о чем, иногда затягиваясь очередной сигаретой. Светает. Вдруг я замечаю, что здесь, в этой загадочной местности, отсутствует горизонт. Сизое небо, туман, сизый же снег - бесконечность. Небо настолько сливается со снегом, что невозможно определить, где одно перетекает в другое. Редкие деревья ничуть не нарушают заоконного однообразия.
Кое-где мелькают гигантские горы - или же облака? Становится страшно. Меня затягивает туда, в никуда, в вечное белое безмолвие. Если бы я оказался там, снаружи, меня накрыл бы ужас перед «ничто»…

За пару месяцев до этих событий многие мои друзья увлеклись философией Хайдеггера. Я тоже почитал его немного, я никогда не отставал от моды, но не смог даже приблизительно разобраться в его системе. А одно из главных понятий картины мира Хайдеггера - это как раз «ничто». Приятели взахлеб кричали:
- Тоска о ничто! Это так экзистенциально! Только тоскуя о несуществующем, можно познать себя в этом мире, да и сам мир! Ну как ты не понимаешь, Серега?
Я лишь недоуменно пожимал плечами в ответ на эти бессмысленные заявления, а апологеты Хайдеггера и Компании дразнили меня неврубастым обывателем, что, надо отметить, вполне соответствовало действительности.
Иногда нужен удар током, чтобы узнать, что такое электричество. Иногда нужна зимняя степь, чтобы повстречать ничто. А вовсе не слова из сотен мудрых книг.
Да, тут, наедине с великой степью, под перестук колес, я вдруг ощутил ничто в полной мере. Я захотел очутиться в степи, окунуться в иррациональность, оторванность от других, от всего мира, насладиться бездной, расслышать биение сердца самой жизни, понять ее сущность, познать это ничто, которое секунду назад так пугало меня. Я стремился упасть в сугробы, рассыпаться рыхлым снегом, шуршать, слушать этот тихий шепот, забыть, вспомнить... Но... Еще не время, бесспорно. Мне будто кто-то дал отмашку:
- Рано, парень!
Когда я был ребенком, то частенько представлял себе долгие путешествия по зимним безлесным пространствам, по степи или тундре, на санях, либо в покрытой шкурами кибитке. В цыганском таборе. Мне чудилось, что это единственно возможное в жизни счастье. Одиночество, свист метели, далекий вой волков... Кто-то погоняет наших лошадей. Иногда оленей, собак. Колокольчик. Банально, но непременно. А я лежу, укутанный в меха, молчаливый, умиленный, в полном согласии со всем происходящем. Счастливый. Жаль, что этого никогда не случилось. Но ближе всего к осуществлению той далекой мечты я подступился в прокуренном тамбуре поезда Москва-Камышин.

Мои новые знакомцы и неприятная ситуация, в которой я из-за них оказался, как-то сразу потускнели. Я впервые со времен детства замер в восторге от красот природы, и почувствовал, как в меня вливается что-то новое, незнакомое, какие-то необъяснимые силы, которые пребудут со мной надолго. Я причастен к этому миру, и мир вливается в меня, даря ощущение гармонии. Я люблю всех в этом мире, и это взаимно. Я – Мировой Разум, как это не идиотски звучит. Нет ни одной скрытой от меня загадки во Вселенной. Я – все.
И даже когда наваждение спало, рассыпалось в пыль, а обыденность и привычность вернулись - ощущение осталось. У меня появилась тайна, и я уверен, что она останется и изменит меня навсегда. Я стал иным, не таким, как все. Я получил что-то в подарок. От кого? Почему? Зачем? Я сомневался, что узнаю когда-нибудь ответы на эти вопросы. Уже в тот момент я почуял, что случайно попал в эпицентр какого-то опасного и восхитительного приключения, но не представлял его масштаб.
Эта степь – великая и бескрайняя – была преддверием, предвосхищением всего, что в дальнейшем случилось со мной. Она была наполнена демонами, или она сама была демоном. А я был лишь ее послушным орудием.
Как я это понял, в самом ли деле это так, связано ли мистическое озарение со сценой в купе, с Женей, Геной и пупсиком-проводником, или просто пришло время перемен, меня не волновало. Казалось, я просто оказался в нужное время в нужном месте, как те типы, в которых била молния, превращая их в неожиданных полиглотов или в гениальных сочинителей музыки. Мне достались иные способности, но они из того же ряда ненужных подарков небес, приносящих тем, кому они достались, лишь неприятности. Нужно быть очень сильным и ответственным человеком, чтобы научиться правильно использовать эти таинственные подношения.
Сейчас я могу с уверенностью сказать, что у меня это получилось. Я выбрал свой путь, и теперь уже не сверну с него.
Я по-прежнему не уверен, что понимаю до конца природу этого великого толчка к метаморфозам, произошедшим со мной. Да, с тех пор я встречал себе подобных, и моя теория насчет случайности этого происшествия подтвердилась. Но что мы, люди, можем знать точно об этом огромном мире? Даже те из нас, кто зовется степняками? Все наши догадки остаются лишь догадками.

Бабушка. Дедушка. Дар

С этого дня я стал другим. Поначалу это было неуловимо, потому как внешне моя жизнь была почти прежней. Я опоздал на похороны деда, как и планировал, поезд наш все же был остановлен внезапным снежным бураном где-то под Ильменем. Но на поминки – еще одно идиотское мероприятие – я все же был вынужден явиться, и там мрачно принимал соболезнования родни и пил, не чокаясь.
С удовольствием погостил у постаревшей на десяток лет бабушки Мины. Я всегда был у нее любимым внуком, не потому что первым, - моя кузина Дина опередила меня на пять лет, - а по причине проведенного с бабулей раннего детства. Родители мотались по гарнизонам, а меня с годовалого возраста сдали на руки бабушке, которая как раз вышла на пенсию. Как и многие социально активные женщины, она не смогла удовлетворить свой материнский инстинкт заботой о собственных детях. Все трое оказались в яслях в возрасте младше года, а бабушка вынуждена была целыми днями работать, после работы – дела домашние, а на дочерей и сына оставалось совсем мало времени. Она видела их только ранним утром и поздним вечером. Ну, и еще по воскресеньям, когда и кроме детей забот достаточно.
Понятно, что бабушка Мина обожала меня. Она считала меня своим четвертым ребенком, и в момент смерти деда я стал единственным утешением для нее. Честно говоря, до моего степного просветления я не думал оставаться в этом приволжском захолустье дольше, чем на пару-тройку дней. Но теперь я смотрел на мир иначе, а потому решил поддержать бабушку в трудный период жизни.

Я провел с ней месяц, разглядывая старые фотографии, выслушивая бесконечные истории о последних месяцах жизни деда Эммануила и выспрашивая о более счастливых временах. Такие вопросы ставили ее в тупик. Бабушка, будучи протестанткой, никогда не задумывалась о счастье. Она находила радость только в работе, но не на благо общества, а в бесконечном благоустройстве дома, и в результатах своего усердия: в вышитых или кружевных салфеточках-занавесочках повсюду, в идеальном геометрически правильном огородике, в помидорах, созревающих всегда на две недели раньше, чем у соседей, во многих других вещах такого рода. Чистота в ее доме всегда была ужасающей, а мои сестры, родная и две двоюродных, до сих пор вспоминают утомительные уборки, которые были в месяцы каникул их обязанностью. Пол нужно было вымыть три раза: мокрой тряпкой, выжатой, а напоследок еще и сухой. Непременно, а то бабушка Вильгельмина заметит и устроит показательное выступление! Еще бабуля обожала стирку. Именно обожала, слово подобрано совершенно правильно! Это было любимое занятие, точнее, удовольствие, Мины с детства: превращать грязные вещи в чистые, кипятить их часами, подсинивать, крахмалить...
А коврики! Их в доме бабушки, если не ошибаюсь, около тридцати: вязаные из тряпочек, сшитые из лоскутков, матерчатые... У каждого было свое место, и попробуй только перепутать какие-нибудь два похожих. Бабуля бледнела и тут же бросалась наводить порядок. Мы намеренно меняли половички местами и и наблюдали потом со смехом, как бабуля восстанавливает статус кво. Однажды злюка Динка сказала, что у Вильгельмины нашей сильная анальная фиксация, и показала книжку, в которой якобы объяснялось, что это свойственно всем немцам. Читать ее мы, младшие, не смогли, это оказалось сложновато.
- Случай для учебника по психоанализу! - твердили мы несколько дней, увлеченные новой идеей. Мы подметили и прочие черты, характерные для людей с этой самой анальной фиксацией. Скрупулезность, любовь к механическим действиям, занудство... Бедная старушка, как хорошо, что ей не довелось узнать об этих наших интеллектуальных шалостях.
Я интересовался, неужели и в молодости моя бабуля была такой?
- А как же, Сереженька, люди ведь не свиньи, чтобы жить в грязи и хавосе!
Да, «хавос» был для нее самой большой неприятностью. А вспомнить что-нибудь радостное ей почему-то было трудно.

Рождение детей - а разве это счастье? Первого сына она очень хотела, но вынуждена была пойти работать, когда ему было два месяца. Младенец оставался у старенькой соседки, а юная Мина Майер прибегала в обеденный перерыв покормить его грудью. Затем появились моя мама и ее сестра, близнецы, но они родились только потому, что бабушка не смогла сделать аборт. В совхозе на Таймыре, где тогда жили Майеры, не было больницы, а из медицинских работников - только женщина-фельдшер, которая делала детям прививки и от всех болезней выписывала аспирин. Ехать в город по осенней распутице не представлялось возможным, Енисей бушевал, такое путешествие было чрезвычайно опасным. И двадцатидвухлетняя Мина осталась беременной.

В конце весны, когда в город снова было не попасть, Вильгельмина избавлялась от бремени в тесном и темном домишке, на рассвете, с помощью соседки, считавшейся хорошей повитухой. Когда дочка - моя будущая мама – появилась на свет, добровольная помощница ушла, оставив родильницу приходить в себя и пообещав зайти вечерком. Эммануил, всю ночь просидевший на кухне с бутылкой водки и почти ее допивший, хотя обычно он не злоупотреблял спиртным, поцеловал жену и поспешил на работу, а Мина осталась дома с трехлетним Сашкой и новорожденной, которой тот придумывал имя.
- Эмма? Ззеня? Натася?
Через какое-то время – как раз остановились на Наташе - снова начались схватки. Вильгельмине становилось все хуже, она послала малыша за соседкой, но вторая дочка успела родиться еще до того, как повитуха успела прийти.
Близнецы показались Мине насмешкой судьбы. Безусловно, она любила их по-своему, но долгое время была зла на девочек из-за их неразумного поступка, и никогда не скрывала скандальных обстоятельств их рождения. И если Наташа только смеялась в ответ, ее сестра Тамара всегда очень переживала свою нежеланность, и в любой неприятности видела ее подтверждение. А проблем на раннем этапе жизни у нее было достаточно. Конечно, и в этот раз малышки вскоре остались почти без матери. Детей не разрешили взять в тот детский сад, где Вильгельмина работала поваром. Они ходили в ясли, расположенные в трех километрах от дома. Ютились все впятером в крошечной хибарке с удобствами на улице. А мороз зимой достигал обычно сорока-пятидесяти градусов. Девочки часто болели и при этом оставались дома одни, сами принимали лекарства и выполняли прочие процедуры. Самостоятельные были малыши, не чета нынешним. Когда я подростком подхватывал какую-нибудь простуду, а маме уже не давали больничный с великовозрастным дитятей, мое лечение сводилось к просмотру в течение недели видео и поеданию сладостей. Впрочем, болячки при этом все-таки проходили – и весьма быстро! - ,а потому оспорить эффективность этого метода борьбы с простудой трудновато.

Вильгельмина Майер ненавидела Таймыр, и когда семейству удалось переехать в Поволжье, была очень довольна. Пожалуй, именно здесь она почувствовала себя впервые по-настоящему счастливой. Она устроилась на хлопчатобумажный комбинат – поваром никуда не брали, потому что не имелось нужного диплома, а пятнадцатилетний опыт не шел в зачет, - а дед, как и на севере, стал плотником. Их новый дом был светлый и просторный, яркий, с резными узорами на ставнях и верандой, утопающей в синих и розовых вьюнках. Дом можно было всячески украшать и обихаживать, снаружи и внутри. Сын Саша уже окончил школу и уехал учиться в Саратов. Дочери тоже ничем не огорчали родителей. Отличницы, красавицы, помощницы по хозяйству.
Но главной радостью для Мины стал маленький садик. Плодородная почва и чудесный климат благоприятствовали большим урожаям. Но бабушка и дедушка вкладывали в сад-огород столько сил и времени, что он вскоре превратился в настоящую скатерть-самобранку, полную овощей и фруктов. Два десятка яблонь, оставшихся от прежних хозяев, теперь плодоносили без остановки. Вишни, сливы, абрикосы... Знаменитые на всю округу огурцы и помидоры. Даже арбузы и дыни, огромные и сахарные. Их мало кто брался выращивать в тех краях в домашних условиях, на половине сотки, а не на широченной бахче.

Мне трудно осмыслить, как они добились этого, работая еще и на предприятии по двенадцать часов в сутки. Мне вообще нелегко понять моих стариков, я человек совсем другой по натуре. Их трудолюбие и тяга к совершенству в своих начинаниях были безграничны. Бабушка Мина, придя после ночной смены, не ложилась спать, как сделали бы многие на ее месте, а сразу отправлялась полоть, сажать, окучивать, подвязывать кусты, снимать урожай, закручивать бесконечные банки с компотами, соленьями, вареньями... В детстве нам с братом и сестрами всегда казалось, что наши бабка с дедом ненормальные. В саду, как и в доме, всегда был идеальный порядок, все было на своих местах. Ни одной лишней травинки не нарушало симметрии и картинного великолепия посадок.
Даже вьюнки, ползущие по стенам веранды, казалось, были причесаны, обрызганы лаком и разложены через один: синий - розовый. Получилась шахматная доска из вьюнков. Мы, дети, даже пытались играть на ней в логические игры, вели счет побед-поражений в блокнотике, не вылезали с веранды часами. Это не понравилось деду Эммануилу: «Что за баловство в доме? Грязь сюда повадились таскать, бумажки тут с каракулями раскидывать! На улице развлекайтесь!» - и он вырубил вьюнки, с которыми всегда было слишком много возни.
А для детских игр имелось специальное место в саду: качели за домом и куча песка рядом. Там разрешалось натягивать тент и ставить под него деревянную лавку и небольшие скамеечки, покрашенные в оранжевый цвет. Это, и еще многое другое, дедушка придумал для своих внуков. Почти все в доме было сделано его руками: большая часть мебели, светильники, столовые приборы, инструменты, лестницы, выключатели, двери... Он мастерил сестрам заколки и ремешки для часов, чинил развалившуюся на части обувь, да так, что потом в ней можно было ходить годами, собирал велосипеды из, казалось бы, никчемного металлолома. Под конец жизни дедушка пристрастился вдруг к веретену. Выточил его из куска дерева и прял на нем пряжу из козьей шерсти. Потом бабушка вязала из пряжи следки и носки, добавляя яркие нитки, создавая чудесные узоры, дед пришивал к готовым следочкам кожаные подошвы, и эти своеобразные тапочки преподносились всем в качестве сувениров.

****
Я подкидывал зелено-красно-серые тапки на ногах. Неподвижность для меня синоним дискомфорта. Я постоянно дергаюсь, кружусь, размахиваю руками-ногами, трещу суставами на пальцах, даже сейчас, в своей новой ипостаси. Если приходится ждать кого-то, я расхаживаю широкими кругами вокруг места встречи, пугая тех, кому не повезло оказаться поблизости. А уж сидеть в кресле перед телевизором без движения – можно вообще с ума сойти от тоски. Но однако делать там, в деревне, по хозяйству зимой почти нечего. Сходил с утра на колонку, расчистил снег во дворе... Отопление в доме газовое. К готовке мне даже притрагиваться не разрешалось. Из уборки бабуля доверяла мне лишь пылесос. Вот и приходилось заветными тапочками жонглировать. Дед Эммануил умер, а вещи, сделанные им, живут здесь повсюду. Бабушка заметила мои упражнения опять заплакала:
- На улице холодно. Мерзнет там, в земле, а у нас натоплено...
Я возразил, слегка ерничая, каюсь, но уж слишком непоследовательной мне показалась эта ее фраза:
- Бабуля! Он не может мерзнуть. Он сейчас в своем католическом раю. Там должно быть тепло.
Бабушка Мина будто окаменела. Почему-то ей было трудно представить деда живым. И она протестантка, хотя и до сих пор утверждает, что это неважно. Католический рай – это не факт для нее. Это – химера.

- Бабушка, а ты веришь в бессмертие души?
- Я не знаю. Наверное, нет. Мы и здесь достаточно намучились, зачем еще там страдать?
- Но там же умиротворение. Это - награда за праведную жизнь.
- Сереженька, да у кого ж она праведной-то бывает? Все грешат. Всем Бог посылает искушения, никто не справляется. Никто! Всех нас в аду ждут, если он есть.

Мне нравится этот наивный эгоцентризм верующих! Бог их испытывает, искушает, проверяет. Всю жизнь. Детство: открытая банка с вареньем, оставленная матерью на столе. Искушение? Несомненно! И кто из детей сможет ему противостоять? Разве что тот, кто равнодушен к сладостям. Юность: красивая девушка, влюбленная в тебя и не настаивающая на обязательствах. Кто удержится? А главное – зачем? Мне таких целомудренных не встречалось, но говорят, бывает. В этом возрасте многие уже верят настолько, что начинают заморачиваться мелочами. Если я не сделаю это, Бог меня наградит. Разве это не эгоцентрично? А потом наступает старость, и многие начинают робко думать, что попадут-таки в рай. Но и это считается искусом! Пойми их, этих воцерквленных!
Вот моя бабушка Вильгельмина, которая вслух отрицает возможность бессмертия души для деда, но при этом втайне уверена, что он на небесах. Да, она кокетничает со мной и со своим Богом, изображает смирение, и попробуй только заикнись, что ее слова неискренни, что она ждет бессмертия и для себя тоже - взовьется, разгневается. Хотя бабушка и не знает ничего о подсознании и сознании, она прекрасно научилась науке лицемерия перед богом и людьми, принижает себя, твердит об «искушениях». Так принято, многовековая традиция: много шума из ничего.

Неужели им трудно представить, что нечто в этом мире происходит просто так? Что Богу нет дела до них? И это не искушение машет вам рукой из окна, а просто трамвай проехал? Просто смеется кто-то. И согласишься ты или нет с этим, устоишь или нет - неважно. Бог, даже если и сделал это, и не собирался проверять тебя. Ему уже давно надоело испытывать людей. Тот, кто с ним, пребудет с ним, и никакое украденное в пятилетнем возрасте варенье, никакая школьная ложь или юношеская похоть не окажут влияние на его загробную судьбу. Гордыня - это принимать всякую улыбку, всякий полет шмеля в летний день, всякий раскат грома на свой счет. По-моему, мир верующих должен быть теоцентричным, а отнюдь не эгоцентричным, каков он у большинства из них.

Многие из верующих такого толка даже ближних своих возлюбливают лишь для того, чтобы это понравилось их Богу. В глубине души все, кроме нескольких родственников и друзей, презираются как низшие люди.
Да и вообще – духовная причастность к одной из религий почти всегда сопровождается сильнейшим снобизмом. Приблизительно так мой дедушка Эммануил относился к нам, неверующим. К грешникам. Он любил нас, но всегда ставил себя выше. Поучал нас, внуков, читал вслух Библию на немецком, который почти никто из нас не знал настолько хорошо, чтобы понимать сложные тексты. Все это мессианство началось лет за девять-десять до его смерти, когда дед узнал о своем диабете. А до того момента он громогласно объявлял себя атеистом. Но перед лицом вечности старик изменился, а значит, стал другим и мир вокруг него. Дедушка стал мрачным мизантропом, проповедником, он постоянно пытался переделать нас, нехристей, под себя, спорил о вере и с бабушкой Миной. Он даже упрекал ее в том, что она происходит из лютеранской семьи. Первые сорок лет совместной жизни дед Эммануил не обращал на это ровно никакого внимания. Теперь же он стал ходить в импровизированную церковь в деревенском доме, где молодой священник просветил его насчет католиков и протестантов. Дед понял трагическую разницу между собой и женой, и последние годы жизни ежедневно убеждал бабушку сменить конфессию. А она, тоже считавшая всегда религию нелепой выдумкой для облегчения тяжелой жизни простых людей, вдруг ощутила какой-то прилив негодования. Бабуля не то что бы уверовала, но переходить в другую религию отказалась категорически.
Наши старики стали ругаться из-за «теологических» вопросов. Бабушка Мина противилась попыткам деда Эммануила обратить ее в католичество, тот обижался, замыкался в себе, неделями не разговаривал с женой, только иногда фыркал в ее сторону. Он демонстративно полировал ногти и смазывал детским кремом пятки. Дед очень следил за собой, не в пример бабушке, которая редко пользовалась косметикой и даже крем для рук считала излишней роскошью. Дедушка был франтом. У него имелось десятка два разнообразных рубашек – включая редкостные батистовые, - четыре-пять костюмов на каждый сезон, плащи, пальто, шляпы, перчатки – и всего этого помногу. Одежду дед Эммануил подбирал так, что все обязательно сочеталось друг с другом. Неизменно был идеально отутюжен, ни одной лишней складочки, весь целиком, будто бы даже лицо и лысина! На него всегда было приятно посмотреть. А бабушку Вильгельмину, равнодушную к своей внешности (что часто встречается у идеально красивых людей, вроде нее) расстраивало дедушкино пижонство и страсть к одежде. Она нередко насмехалась над ним, хотя по секрету как-то поведала мне, что дедовы аккуратность и умение хорошо выглядеть сыграло не последнюю роль в ее решении выйти замуж именно за него.

Пока деду не стало совсем плохо, а это произошло где-то за год до смерти, в доме шла нескончаемая религиозная война. Перешагнув шестидесятилетний рубеж, дед Эммануил вдруг понял, что деление мира на своих и чужих возможно не только по национальному и социальному признаку. Раньше было просто. Существовали немцы и русские. Так было во времена его детства и юности.
«Чужие» русские отняли у деда последовательно отца – его расстреляли в тридцать седьмом, - дом, небольшой книжный магазинчик, принадлежавший их семье, а затем, во время войны. и родину. Всех немцев Поволжья выселили с мест, где они проживали веками и депортировали в медвежьи углы, вроде Сибири, казахских и киргизских степей. А семнадцатилетнему Эммануилу особенно не повезло: он с четырьмя младшими братьями и матерью попал на Таймыр.
Уже там, на Таймыре, у него появились новые «свои» - простые работяги, чаще всего такие же немцы, как и он. Русские, долганы и ненцы на холодном полуострове много пили и плохо работали, справедливо считал юноша. Зато занимали все руководящие посты. И Эммануил презирал их, не умеющих трудиться, но получающих все. Впрочем, эта неприязнь была пассивной. Семейству Майеров удалось накопить денег и после реабилитации снова переехать в Волгоградскую область. Там мир стал почти однородным – без четкого деления на друзей и врагов. Сады, полные фруктов, мягкий климат, доброжелательные в целом люди – все это сыграло свою роль. Эммануил Майер много лет работал в отделе ремонта и строительства плотником, был признанным мастером своего дела, уважаемым в городке человеком, стал ветераном труда, что считалось редкостью для человека его национальности. К нему частенько обращались знакомые за помощью в работе по дереву. Дед все выполнял обстоятельно, прочно, красиво, будь то стульчик для грудничка или конек крыши, но денег за свои изделия почти никогда не брал. Иногда, если заказ был очень объемным, и его выполнение занимало несколько дней, дед Эммануил соглашался взять в качестве вознаграждения десятку-другую. Бабушка Мина ворчала:
- Настрогает на сотню, а приносит мелочь.
Но дед был непреклонен. Он считал своими тех, кто просил его о чем-либо. А у своих брать деньги нельзя. Им надо помогать бескорыстно.

Бабушка и дедушка частенько ссорились еще до начала религиозных кровопролитий, насколько я помню. Но такое случается во всех почти семьях. Когда же характер споров изменился, родственники пытались мирить стариков, встревали в их раздоры на тему «свои католики» и «чужие протестанты», ругались друг с другом... Тетя Тамара неожиданно для всех по совету свекрови окрестилась в православие, вызвав у деда шок. Он больше никогда не разговаривал со своей до того момента любимой дочерью. Ситуация, сложившаяся в последнее десятилетие жизни деда, забавляла из всей семьи лишь меня и мою саратовскую кузину Машку, хотя она поддерживала меня и не без задней мысли. Мы ровесники, всегда были близки с ней. И она даже была не на шутку увлечена мною, а я временами отвечал взаимностью. Платоническая любовь между двоюродными братьями – не такая уж редкость.
Мы с Машей, два атеиста-циника, хихикали в кулачок и иногда подзуживали деда. Дед переставал общаться и с нами, бабушка ругала внуков-охальников, грозилась не принимать следующим летом, но мы все равно приезжали. Очень уж хорошо было в Петровом Вале! Сухой воздух, жара, фрукты, мои любимые помидоры, которые я мог есть килограммами... А самым главным сокровищем тех мест была речушка Иловля, тихая, но норовистая. Ради того, чтобы нырнуть в ее чистейшую воду – теплую, как слегка остывший чай, наверху, и совершенно ледяную ближе к дну, стоило проехать полстраны. Впрочем, это касалось только меня. Машка-то жила в двухстах километрах от нашего заветного уголка, в Саратове.
Лишь последние несколько лет перед смертью деда стали исключением. Меня закрутила веселая студенческая жизнь, Машка, не желая получать образование, работала в ночном клубе – одном из первых, открывшихся в городе, - барменшей и путешествовала автостопом, нам было уже не до пыльного и скучного степного городка. Мы ограничивались поздравительными открытками несколько раз в год. И хотя я по-прежнему был очень привязан к деду и бабушке, меня редко тянуло к ним в гости. Я знал, что дед Эммануил прекратил свою религиозную пропаганду, когда почувствовал близость смерти. Он сделался капризен, как ребенок, подолгу разговаривал сам с собой, жаловался на всех, тоскливо и просяще смотрел на бабушку. А она заботилась о нем, не вспоминая о недавних упреках и непонимании. Бабушка Мина готовила деду самые вкусные блюда, гладила по несколько раз на дню его лучшие рубашки, которые ему было уже некуда надеть, купала старика в большом корыте, натирая ему мочалкой худую спину, мазала ему руки и щеки любимым кремом, рассказывала о старых «золотых» временах, и все это без единой слезинки, с нежностью, которую трудно было заподозрить в суровой ворчливой немке.

А теперь он умер, и бабушка отказывает ему даже в царствии небесном. Я не мог спокойно относиться к такому, потому и затевал эти нудные, ни к чему не приводящие разговоры с бабулей. Я был еще слишком молод и никогда раньше не интересовался природой человеческих отношений, а в те дни просто помогал старушке справиться с навалившимся на нее горем. И мне казалась эта так называемая “помощь” таким правильным и таким замечательным делом! Я считал почти подвигом то, что было моим долгом внука.


****
У бабушки стала частенько болеть голова. Раньше она страдала бессонницами и сухим кашлем, заработанным на камышинском ХБК, где Вильгельмина Майер чесала хлопок. Лет с пятидесяти бабушка почти не спала. Пару часиков ночью, иногда немного днем, после обеда. Но другие болезни у нее случались редко. Грипп, какие-то женские проблемы… За месяц после смерти деда бабуля сильно сдала.

Головные боли накатывали неожиданно. Мы с бабушкой Миной разговаривали или смотрели телевизор, и вдруг она бледнела и подносила руки к вискам.
- Как давит! Я не выдержу этого! Видно, и я скоро отправляюсь под землю, вслед за ним, - говорила она.
Вызванный врач померил давление, оно оказалось повышенным, выписал таблетки, которые бабушка не стала пить. Она всегда недоверчиво и даже пренебрежительно относилась к лекарствам. Если таблетка не избавляла за пару дней от болезни , бабушка заявляла, что это очередной обман, и стоически переносила страдания без лечения. Однажды она сломала два ребра, упав случайно в глубокий погреб, но даже тут обошлась без обезболивающих. Мне было тогда лет пять, и я своими глазами видел, как она пропалывала грядки, обвязавшись шерстяным платком, и не соглашалась полежать хотя бы несколько дней.

И в этот раз она терпела. Я не мог с этим смириться, мне показалось вдруг, что я могу помочь бабушке. Привыкнув, благодаря деду, к спекуляциям на чувствах верующих, я решил поставить волшебный спектакль. Заявил с самой серьезной миной, что у меня появился экстрасенсорный дар. Мне показалось, что на этом поле поможет сыграть самовнушение. Странно, но в кашпировских-чумаков бабушка очень даже верила. Она всегда заряжала воду и высиживала от начала до конца занудные выступления этих шарлатанов. Мне казалось странным, что эту ее страсть разделяла Машка. Они вдвоем с бабушкой Миной сидели перед телевизором с умными лицами и, закрыв глаза, изображали медитацию. Иногда мне казалось, что Машка получает от этого наслаждение эротического характера, но она сама опровергала эту версию.
- Сережка, вреднюга, мне пятнадцать лет! Через полгода будет! Я девственница! А от Кашпировского просто исходит тепло, которое мне нравится. И я лучше себя чувствую. У меня гемоглобин повышается!
- Интересно, как ты определяешь это?
- Я точно это знаю! Будто вижу через кожу и сосуды, что гемоглобина стало больше. И обмен веществ нормализуется.
Примерно то же самое, судя по всему, ощущала и бабуля, только объяснить настолько вычурно не могла. Будь в их городишке свой собственный целитель такого масштаба, как Кашпировский, бабушка Мина бы непременно к нему ходила по воскресеньям, пока дед в церкви. Дед-то, понятно, не одобрял бабушкиного увлечения колдунами. Да и мода на них вскоре прошла, и бабушка довольствовалась воспоминаниями об их увлекательных сеансах.
В мои неожиданно открывшиеся способности бабушка влюбилась с первого взгляда. Она ни минуты не сомневалась в моих словах. Я был для нее обожаемый внук, талантливый во всем. И я решил: «Почему бы и нет?» Усадил бабулю в кресло, встал за ее спиной. Пару минут подержал руки над ее головой, делая странные пассы, подсмотренные по телевизору.
- Все прошло! - неожиданно сказала бабушка.
Я опустил руки, вдруг почувствовав боль в них. Кожа горела, пальцы ныли. Я удивился, но не придал этому значения. Перенапрягся, изображая чудо – обычное явление.

Бабушка Мина в эту ночь прекрасно спала.

Но на следующий день повторилось то же самое. Я опять вылечил ее от мигрени. И еще, еще, еще... Через неделю она чувствовала себя помолодевшей и отдохнувшей, избавилась от бессонницы. К нам стали приходить соседки, потом их мужья. Я сначала смеялся и отнекивался, потом соглашался порадовать старушек. Делал страшное лицо, прикладывал кисти к больным местам. Вскоре выработался целый ритуал изгнания боли. Я водил руками по часовой стрелке, потом против, потом вдоль и поперек, шевелил пальцами, пока не чувствовал, что чужая боль передается мне.
Вот тут пришло осознание: я в самом деле получил какой-то дар. В том, что я именно получил его, я не сомневался. Ведь там, в вонючем темном тамбуре, я так остро ощутил свою сопричастность миру, свое единение с ним, свою особенность, что тогда уже понял: скоро случится нечто необыкновенное. И я дождался этого. Стал целителем. Не бог весть что, но интересно. При моей теперешней любви к человечеству это могло пригодиться. Конечно, лучше бы я научился читать чужие мысли. Это более полезный навык для эгоиста. А для альтруиста? Я всегда исповедовал альтруизм как высшую форму эгоизма. Нравиться людям, помогать им, любить их считал нужным лишь потому, что за это они любили меня. Мое шутовство и стремление стать душой компании было направлено именно на это. Отдать себя людям, чтобы они наперебой кричали:
- Сергей! Ты просто душка! Прелесть. Нет, ну вы видали более приятного человека?
Я наслаждался, упивался своей популярностью, своей нужностью для всех. В глубине души я понимал, что моя «солнечность», как определила одна подружка, это не более чем фарс, и исчезни я из жизни этих людей – они и не заметили бы. Но всегда приятно потешить самолюбие, даже такими пустяками.

А теперь, когда я стал экстрасенсом, я мог удвоить, утроить свою славу. Я мог стать настоящей знаменитостью, и уже не только в компании друзей. Главное – найти достойное применение моему Дару. Я был уверен, что легко осуществлю свои самые смелые мечты. Я даже не подозревал, что этот дар – далеко не последний, и моя тогдашняя инфантильность еще разобьется о другие чудеса, которых еще будет много в моей жизни. Я легко принял мое новое состояние, во многом благодаря оригинальным религиозным традициям нашей семьи, в которой почти каждый принадлежал нескольким религиозным конфессиям и в то же время не принадлежал ни одной, верил и не верил, воевал с теми, кто верил как-то иначе и с атеистами, был погружен в саму атмосферу мистицизма и, если не встречался сам с чудотворцами, то точно знал, что они где-то существуют.

Чудо. Отступление. Марго

Прошло пять лет, прежде чем мне был явлен второй степной знак моей избранности... Но до этого был еще одно знамение, не связанное со степью.

Как я жил эти годы? Поначалу - как всегда. Почти ничего не изменилось с тех пор, как я узнал о своем Даре. Я хвастался им повсюду, вызывая легкую зависть своих друзей и знакомых. Лечил головные боли, порезы (они затягивались в рекордные сроки), другие нетяжелые травмы, снимал похмелье или стресс, избавлял от усталости... За серьезные болезни я не брался, чтобы не оплошать. Тем более, я не понимал механизмов исцеления, а просто играл в экстрасенса, как мне казалось. Я играл, а людям это помогало. Меня немного беспокоило то, что приходится лечить наобум, в потемках. Неведомое всегда страшит. Если бы я потрудился изучить этот феномен поближе, я бы перепугался куда серьезнее. Экстрасенсы не лечат порезов. Это фантастика.

Да, популярность моя возросла, как я и ожидал. Но в то же время меня стали побаиваться. Я старался сглаживать неприятный осадок, возникающий у некоторых при общении со мной. Я много смеялся, острил, ерничал, как и раньше. По-прежнему был клоуном, всеобщим любимцем. Над своим Даром я легкомысленно подшучивал и позволял шутить другим. Тема паранормальных явлений, колдунов, экстрасенсов тогда была необычайно модной. Моим друзьям иногда нравилось разыгрывать какого-нибудь незнакомца, впервые попавшего в нашу компанию. Они описывали великого и ужасного целителя Степного (мне казалось, что это подходящий для меня псевдоним, как-то глупо творить чудеса под собственным именем), а когда интерес новичка достигал точки кипения, представляли ему меня. Худенького светловолосого парнишку в очках. Ничего особенного. Обычный студент, каких большинство. Девушкам-то я сразу казался привлекательным, у меня своеобразная харизма, которая лучше действует на женщин, чем на мужчин. Последние обычно разглядывали меня с тягостным недоумением, но потом находился страдалец, на котором я мог показать свое искусство. И я на деле доказывал, что в самом деле соответствую рассказу друзей.

Но однажды, через два года после Степного просветления, я сотворил настоящее Чудо. Мне вовсе этого не хотелось, потому что я подсознательно подозревал масштаб своих способностей и панически боялся убедиться в своих догадках, избегая любого более или менее серьезного инцидента, связанного с экстрасенсорными фокусами. Я был согласен играть, лечить понарошку, но отдаваться воле таинственного дара не собирался. Но в тот раз спастись от судьбы, подстерегавшей меня за каждым углом, не удалось.
Я ужинал у родителей, когда к матери пришла ее подруга, Анна Михайловна. Мы были знакомы давным-давно, когда-то жили на одной лестничной клетке. Но сейчас я едва узнал ее. Она выглядела изможденной, сильно похудела, ее волосы стали совсем седыми (а ведь ей было не больше сорока!), а в глазах застыла такая печаль, что казалось, ее можно было вычерпывать ковшами. Быстро выяснилось, что визит этот состоялся не просто так, спонтанно, но был запланирован ради встречи со мной. Мама не скрывала ни от кого моих успехов на поприще народного целителя, иногда я даже убирал мешки под глазами или отек ног ее приятельницам. Но тут был случай другого, непостижимого человеческим разумом масштаба.

Сын Анны Михайловны, двенадцатилетний Костик, тяжело болел. Она не уточнила, чем именно, но сказала, что врачи уже перестали бороться за его жизнь. Мальчик доживает последние дни, мучительные дни. Постоянно на уколах, в полубреду от боли. Надежды нет уже никакой. Разве что... На меня, да.

- Ты ведь поможешь ему, Сереженька? - спросила она со слезами в голосе.
Я оцепенел. Всякий раз, когда мне говорят что-либо неприятное, меня называют Сереженькой. Только бабушка не подпадает под это правило. Что я мог сделать для этой несчастной женщины и ее сына? Она даже отказывалась сказать диагноз.
- Я не умею! Не посмею! Это – слишком серьезно, мне нельзя ввязываться! Это слишком большая ответственность, мне она ни к чему! - эти слова так и не вырвались из моих уст.
По ее лицу текли слезы. Многие мужчины не могут отказать плачущей женщине, и я из их числа. Это со мной еще с детства, с детского сада. Стоило какой-нибудь малявке пустить слезу при мне – и она могла брать добычу тепленькой. Девчонки этим успешно пользовались: и пятилетние мальвины с огромными глазами, которым я таскал из дома конфеты, и десятилетние принцесски с длинными локонами, выпрашивающие у меня очередную электронную игру, подаренную отцом, и семнадцатилетние первокурсницы, вымогавшие на первой сессии подсказку. Как только я замечал прозрачные капельки в уголках глаз – выполнял все, что они просили. И этот раз не стал исключением.
- Конечно! Я не могу ничего обещать, но попробую. Не ждите многого, - почти прошептал я.
Она обрадовано вцепилась мне в руку. Сейчас ей было все равно, во что поверить. В бога, черта или Сережку Иванова. Мы сразу же отправились к ним домой. Дорогой я обдумывал, как теперь буду выкручиваться.

Костик был милым симпатичным ребенком. Его даже не слишком портила синева под глазами и сероватый оттенок лица. И отсутствие волос тоже. Проникновенные фиолетовые глаза, прозрачные кисти рук...
Квартира показалась мне очень чистой и даже как будто пустынной. К моему удивлению, не пахло лекарствами, как это бывает в домах тяжело больных. Все очень аккуратно, почти аскетично. Я даже вспомнил бабушку, дух этого жилища был похож на ее дом. За одним исключением: по стенам висели десятки акварелей, чего бабуля никак не допустила бы у себя… Копии импрессионистов. Подмосковные пейзажи. Урбанистические зарисовки. Портрет Анны Михайловны, сделанный углем.
- Это Костик нарисовал! - с гордостью сказала мать, - Он у нас победитель международного конкурса!
Я еще больше растерялся. Я должен лишить последней надежды не просто обреченного ребенка, но еще и талантливого юного художника. Так еще хуже! Меня захлестнул приступ какой-то дешевой сентиментальности, желание всплакнуть вслед за страдающей мамашей возле смертного одра ее сына, я едва удержал рыдания. Но потом меня замутило от собственной трусости и неспособности отказать. Невыносимо... Зачем я здесь? Кто эти люди? Какое они имеют право так мучить полузнакомого человека? Каждому нужно пройти свой путь, а меня пытались затащить на чужой, превратить в марионетку, дергая за ниточки милосердия, которого не было во мне ни капли в ту минуту. Только жалость, но не созидательная, которая способна помочь тому, кому сочувствуешь, а разрушительная, связанная напрямую с жалостью к самому себе и с мечтой превратиться в невидимку, исчезнуть из этого ужасного места.
Костик лежал на кровати и молчал. Анна Михайловна уже напоила меня чаем с пирожными, показала другие работы сына, его диплом с какого-то фестиваля искусств в Германии, а я все не решался начать сеанс.
- Может, я выйду? - взглянув на Костика, спросила меня его мама.
Я с благодарностью кивнул. При ней было тяжело сосредоточиться. Костик проводил ее глазами, а потом повернулся ко мне.
- Дяденька! Это бесполезно, вы же знаете. И я знаю.
- Зови Меня Сергеем, Костик. Я постараюсь помочь тебе.
- Это невозможно, - покачал головой мальчик, - Меня отпустили домой умирать. Мне остался день или два. Они меня бы там оставили, в больнице. Но вас туда не пускали. Вот мать и выпросила... Денег дала. Смешные они, женщины. Пора бы ей смириться с неизбежным и не напрягать попусту своими глупостями людей. Сейчас у вас ничего не получится, и она устроит сцену. А оно вам надо? Лучше бегите отсюда, пока не поздно.
Я никогда еще не слышал, чтобы дети или даже подростки рассуждали таким образом. Это совпало с тем, о чем я думал вот уже второй час, и мне стало мучительно стыдно за свои мысли. Я могу хотя бы попробовать! Нет, не так: я должен попробовать! У меня все получится!
Внезапно на меня накатило какое-то странное ощущение, будто горячим ветром повеяло, запахло моим любимым чабрецом, раздался клекот степных хищных птиц, и мир вокруг изменился до неузнаваемости. Стали четче очертания, ярче краски и появились пляшущие столбы света. И вместе со всем этим я ощутил дыхание предопределенности. Я смотрел на Костю и видел, как он тает. Просто растворяется в воздухе. Еще минута, и...

…Я беру его лицо в свои ладони, и передо мной открывается бездна. Страдания мальчика мощным потоком ударяют по моему сознанию. Боль наступает со всех сторон, сдавливает виски, не дает дышать, раздирает внутренности, полыхает перед глазами кровавым заревом, уносит меня за собой. Это не Костик умирает, это я умираю. Я! Последние мысли в моей жизни. Отмучился. Грохочут пушки, взрываются петарды и шутихи, а мне в мозг ввинчивается огромный штопор, безжалостный, фатальный. Костик кричит где-то вдали, но из-за сражения, происходившего в моей голове, я едва слышу его. Новый приступ боли сваливает меня с ног. Я падаю на ковер и проваливаюсь сквозь него. В темное подземелье, чудовищный лабиринт, откуда нет выхода. Но и там не смолкает канонада, только теперь к ней прибавляются чьи-то рыданья: А-а-а-а-а! Впереди я вижу свет, яркий, всепоглощающий, желанный.
«Вот и все!» - умиротворенно думаю я и погружаюсь в глубокое теплое небо. Сладкое, прозрачное, наркотически притягательное – отличный итог пустейшей жизни...

Но не тут-то было! Меня кто-то бил по щекам, из-за этого снова вернулась боль, вернулся воздух и ощущение собственной никчемности. Я силился произнести хоть слово, открыть глаза, пошевелиться, но мое тело меня не слушалось. Плакала Анна Михайловна. А Костик повторял:
- Мам, мы убили его. Убили. Ведь это бесполезно. Убили. Какая же ты дура! Тебе было мало моей смерти? Теперь ты убийца!

Потом меня куда-то потащили, осматривали, вкололи в вену нечто ужасно по своему действию - соляную кислоту, наверное, после которой меня корежило еще сильнее, встревожено кричали, что надо позвонить родным, везли куда-то в машине. Я был равнодушен к этой земной суете и жаждал только упасть обратно в небо. Меня укачивало, тише, тише, тише, спать...

****
Я очнулся в больнице. Клиника неврозов, вроде бы. Или просто дурка? У меня – нервное истощение. Да неужели? Подите вон со своими диагнозами! Ах, нельзя так себя загонять? Я не лошадь, вы меня с кем-то путаете. Я хочу выпить свое небо! Дайте мне его! Верните меня в лучший из миров. Вы полагаете, что лучший мир здесь? Ха-ха, доктор, как мало вы еще испытали! Просто потрясающая наивность! Стоит ли вам работать в таком ужасном месте? Я показал бы вам небо, если бы вы захотели...
Врачи говорили со мной, спрашивали о чем-то. До меня долетали лишь обрывки информации, я не мог понять, чего они хотят от меня, а потому либо нес какую-то ахинею, либо молчал, беззвучно посылая всех к дьяволу. А потом опять потерял себя. На сей раз совсем! С моим телом несколько раз на дню что-то делали, поили, кормили, давали лекарства, мне было это безразлично. Я лежал на кровати и безмолвно смотрел в одну точку. Я пропал как личность, осталась только физическая оболочка, но и она пребывала в апатии.

Долгое время мыслей не было вообще. Или времени не было тоже? Пустота. Никогда бы не поверил, что такое возможно. Я стал новорожденным младенцем в возрасте неполных двадцати двух.
Потом появились отдельные слова. Стена. Стул. Муха. Хочу пить. Я перекатывал в себе эти слова, сначала по одному: стена-стена-стена! Затем добавлял другое слово: стена-стул-стул-стена! Слов становилось больше и больше, они переливались и сверкали, как разноцветные стекляшки в калейдоскопе, я жонглировал ими, усмехаясь про себя, я радовался, как ребенок. Постепенно до меня ясно доходили значения этих слов. Я мог сказать себе: «Стул», - глядя при этом на стул. Мир вокруг вербализовался, обрел словесную оболочку, потеряв при этом прозрачность.
По-прежнему лежа неподвижно, я тихонько акынствовал, называя все предметы вокруг. В какой-то момент я понял, что предметов этих недостаточно. Мир должен быть шире. Где-то там, за порогом этой комнаты, этой больницы, есть масса других слов и выражений. Но как мне узнать их? Как мне подумать о них? Ведь мы не можем помыслить еще не мыслимое. Мы можем догадываться о его существовании, надеяться на встречу с ним. Но пока это тайное не покажется нам, мы не может назвать его. Что поможет вырваться из этой ловушки?
Как узок наш кругозор! Нам не дано описать неописуемое. То, что описать возможно, обрисовано кем-то до меня, изжевано до основания, до мельчайших подробностей, всеми возможными способами, до бесконечности, – но что мне до этого? Я не могу вытащить свое обленившееся сознание за пределы этой тюрьмы. Есть только я! Solus ipse sum! Как мне преодолеть себя?

Началом выздоровления стала мысль о том, что вещь и название вещи не совпадают. Слово – это только слово и ни что иное. Я обрадовался этому открытию, а, подумав еще немного, сообразил, что моя внутренняя жизнь уже давно вырвалась из тесной комнаты, ведь я использую для своих философских построений абстрактные понятия. Я засмеялся уже вслух. А как описать словами смех? Кое-что вообще не требовало озвучания! Есть неясные образы, предчувствия, ощущения, эмоции, которые невозможно передать с помощью определенного набора знаков, звуков, приравнять к словесным символам. Это неявное слишком интимно, слишком внутри, слишком невыразимо.
Я чувствовал себя гениальным провидцем, философом с большой буквы, не догадываясь тогда, что все эти озарения были частью моего прошлогоднего реферата по философии, написанного по книгам Хайдеггера, которого я полюбил после того случая в поезде. И кажется, еще Витгенштейна. Не уверен, я никогда больше не читал их. Исполнение было мое, идеи - чужие. Но в любом случае, эта метафизика оказала на меня благотворное влияние. Я вспомнил, кто я и что я. Как потом выяснилось, почти вспомнил. С того дня, как я отыскал себя, мне удалось начать путь наружу из своей апатии. Я все еще молчал, зато принялся писать историю своей семьи. Бабушка, дедушка… Бумагу с ручкой мне не дали, но меня это не смутило. У меня прекрасная память, и свой роман я хранил в лучшем из сейфов – в своей вместительной голове. Соседи по палате, – а я и не заметил поначалу, что они все это время присутствовали тут, – пытались завязывать со мной разговоры, а я отворачивался к стенке и продолжал сочинять нашу хронику. Мне снова стало хорошо и больше не хотелось отпить глоток неба.

Посетителей ко мне не пускали, хотя я пару раз и просил позвать маму и отца. Позже, отвечали врачи, когда окрепнешь. Я не настаивал, мои родственные привязанности не отличались высокой температурой, но иногда злился, не понимая, чего плохого может быть в приходе кого-нибудь из внешнего круга жизни, отличного от почти тюремной обстановки больницы. Тем удивительней было внезапное появление Анны Михайловны. В первый момент я не узнал ее, потому что мое выздоровление было частичным, случай с Костиком так и остался скрытым в каком-то полубреду. Увидев Анну Михайловну, с улыбкой поманившую меня в коридор, я перепугался. Что еще ей от меня нужно? Я не могу вернуть ее сына с того света! Я сам еле спасся. Но она смотрела на меня с таким обожанием, с таким восторгом!
- Сереженька! Сыночек мой! Спасибо тебе.
Я настолько опешил, что снова впал в ступор. Он – жив? Анна Михайловна рассказала мне, что Костик еще и совершенно поправился. Окончательно! Ни малейших симптомов. Все анализы в норме. Так не бывает. Ему оставалось не более двух суток. А что же у него было? Ведь я так и не уточнил тогда.
- Лейкемия, - это прозвучало, как приговор мне.
Это – рак? Но как такое может быть?
Неужели Дар? Мой дар – это нечто действительно существующее? Он годится не только для дружеских развлечений? Не только для снятия похмелья после вечеринок и бахвальства перед глумливыми приятелями. Я вылечил рак! Как мне жить с этим? Это слишком большая ответственность. Я не выдержу. Сломаюсь. Это – надолго? Навсегда? Каждый день я буду сознавать, что умею вытаскивать с того света безнадежных больных. И... делать это?
Зачем мне такое? У меня впереди комфортное будущее, хорошая работа, стабильный доход. Наверное, жена, дети. Как у всех. Дача под Красково. Дружеские посиделки с пивом по выходным. Поездки к морю летом. Все определенно. Все просто. Сергей Иванов заурядный парень, каких на свете миллионы. Он хочет отвечать за свою жизнь! Его не интересуют чужие. Просыпаться среди ночи и лететь к очередному умирающему бедолаге? Потому что так велит призвание? Нет! Пусть другие занимаются подобной чепухой!
Я чувствовал, что передо мной разверзлась бездна. Нужно было выбираться. Забыть о своем Даре. Никогда больше не пользоваться им. Скрывать ото всех. А иначе я обречен на моральные страдания, вынести которые не смогу. Этот дар должен был достаться другому, я просто оказался не в том месте не в то время. Может быть, как-нибудь удастся избавиться от него? Передарить ненужный подарок тому, кто сумеет им воспользоваться правильно?

Я приложил все усилия, чтобы поскорее выйти из больницы. Собрал себя по кускам, склеил Сергея Иванова заново. Весельчака и балагура. Не соприкоснувшегося с Вечностью и с наркотическим вкусом неба. Не творившего чудес в духе старинных святых. Нет, нет, нет! Я атеист. У меня скоро защита диплома. Я и так потратил много времени впустую.

С Костиком и его матерью мне пришлось встретиться еще раз. Они так настаивали на этом, что легче было повидаться с ними, чем объяснять, почему я не хочу этого делать. Мальчик хорошо выглядел, вырос, прибавил в весе. У него выросли густые светлые волосы.
-Раньше он был брюнетом, - сказала Анна Михайловна, со значением взглянув на мою блондинистую шевелюру.
Она была уверена, что я стал вторым отцом Костику! До чего же смешны порой бывают люди!
Мне было противно ее предположение. Я еле сдерживал себя, чтобы не нахамить этой глупой гусыне. И ее идиоту-сыну. И преклонение передо мной было так неуместно! Неужели мне раньше в самом деле нравилось всеобщее восхищение моей персоной? Теперь я был готов объявить войну всему миру, чтобы не нарваться на каких-нибудь поклонников своего искусства. Пусть все катятся к черту! Я – не целитель. Мне наплевать на всех. Смерть неизбежна, ни к чему оттягивать ее наступление. Ведь мальчишка раньше и сам так думал! Но теперь Костик был поражен моей холодностью не меньше, чем Анна Михайловна. Ведь я сотворил такое – и отказываюсь от положенных мне лавровых венков! Конечно, подобную скромность отнесли на счет моральной безупречности юного героя, почти бога!
- Сергей, ты не стесняйся, мы будем всегда благодарны тебе!
Пожалуйте куда подальше со своею благодарностью! Да-да, хоть в Антарктиду! Мне ничего от вас не нужно! Разве что покой!

Но, увы... Несчастному ценителю поневоле так и не удалось избавиться от своего дара. Слухами полнится земля. Регулярно появлялся кто-то, кому я не мог отказать. Друзья родителей, друзья друзей... Иногда незнакомые люди, проблемы которых задевали меня за живое. Когда первый гнев и ужас после постижения масштаба моего Дара прошел, я смирился со своей особостью. Она не приносила мне ни радости, ни особых огорчений, она меня просто больше не волновала. Если была необходимость – я доставал ее из кармана, как кошелек или паспорт. Брал и пользовался. Однако никогда не форсировал события. Я нес свой крест, покорно, но без желания.

****
Через свою подпольную практику я познакомился с Маргошей. К тому времени я уже окончил университет и работал с отцом, а потому скрывал целительские приключения особенно тщательно. Это могло навредить мне, да и отцу тоже. У нас солидная фирма, а не бюро добрых услуг! Впрочем, отец, закоренелый материалист, в мои способности не верил, и сколько бы мама не уговаривала его попробовать силу Дара на себе и вылечить хронические болячки, он отказывался.
- Бабская болтовня и сказки! В бульварных газетенках такое каждый день пишут, но это еще не значит, что оно существует. В нашей семье никаких степных колдунов нет и никогда не будет! А если будут, я знать о них не желаю!
Меня вполне устраивала такая позиция, я и сам считал, что таких чудес не бывает – и тем тяжелее было осознавать свое умение эти чудеса творить. Когнитивный диссонанс на грани фола. Многим трудно верить в то, что они не видели своими глазами или не потрогали руками, но насколько же труднее не верить в то, с чем сталкиваешься ежедневно! Точнее, убеждать себя в том, что очевидное вовсе не так очевидно, как кажется, постоянно сталкиваясь с фактами, которые хором кричат:
- Мы есть, и ты не можешь больше игнорировать нас!
Очаровательная Марго появилась благодаря уже позабытому мною случаю, когда я слегка поколдовал над больным зубом своего приятеля Севы. Боль прошла, и не возвращалась больше года. А до этого не проходило и нескольких месяцев, чтобы Сева не посещал стоматолога. В конце концов, он забеспокоился и решил сходить-таки к зубному врачу. Там его ждало небольшое потрясение: все его зубы оказались абсолютно здоровыми. Исчезли пломбы, исчезли дырки. И кариес тоже пропал, как ни бывало. Бред! Нелепица...
Севиным стоматологом и была Маргарита. Она не верила своим глазам. Судя по Севиной карте, да и по ее воспоминаниям, во рту этого пациента сохранилось не более десятка здоровых зубов. Что за наваждение? Где пломбы? Развеселившийся Сева поведал врачу о знакомом волшебнике. А потом взялся показать меня ей.

И вот она появилась передо мной, рыжая, высокая, худощавая, стремительная... Веснушки, неожиданное сочетание зеленого и желтого в одежде. Озорные синие глаза. Сразу стало ясно, что у нас роман. Как клеймо на лоб поставили: Сережа и Марго отныне вместе. Пара с большой буквы. С первого взгляда мы понравились друг другу и в тот же день оказались в моей постели, а часов через двенадцать отключили телефон, который отвлекал от главного, и провели в объятиях друг друга несколько незабываемых дней, махнув рукой на весь остальной мир.
Маргоша женским чутьем поняла, что тема чудес тяжела для меня, даже неприятна, и постаралась вообще не затрагивать ее. Наши встречи были волшебными и без дополнительных стимуляторов. Марго потрясающая девушка, открытая, искренняя, яркая. Ее чувство юмора было таким оригинальным, что во времена, когда я юродствовал и играл всеобщего любимца, я не смог бы общаться с нею. Она превосходила меня в этом во сто крат. При этом она была добродушно-сентиментальна, в отличие от меня, способного на любую злую шутку. На Маргариту даже не отложила отпечаток ее профессия. Мне всегда казалось, что врачи – хамоватые недалекие типы, для которых человек – лишь тело, и нет ничего святого. И все знакомые эскулапы были именно таковы. Но моя девушка была другой. Она готова была сопереживать любому.
Даже мне, хотя мало кто понимал, что я нуждаюсь в утешении. А она – сразу увидела. И я ценил это превыше всего. С Марго я чувствовал себя так гармонично, что вскоре убедил ее переехать ко мне. Просыпаясь с ней рядом, я твердо знал, что день будет удачным. До сих пор не знаю, влюбленность ли это, но тогда мне казалось, да и сейчас это впечатление не изменилось, что я нашел ту самую пресловутую вторую половинку, без которой жизнь неполноценна и бессмысленна. Наши сексуальные отношения и вовсе были идеальны. Нам не понадобилось изучать друг друга в постели, подстраиваться одному под другого – все с первого раза было изумительно. Каждое ее движение, каждый взгляд, вздох, стон были именно таковы, как мне всегда мечталось увидеть, услышать, почувствовать, будто эту женщину слепили специально для меня, соорудили из моего, а не чьего-то еще ребра.

Родители мои выступали против нашей идиллии. Маргарита старше меня на три года, какой кошмар, к тому же уже успела побывать замужем, что эпатировало мою маму, а профессия моей девушки пугала отца, давнего зубострадальца.
- Не может хорошая баба быть стоматологом! Наверняка она стерва и испортит тебе жизнь! - пилил меня добрый папаша, - Лучше женись на учительнице младших классов! Эта больно тихая, а в тихом омуте... Учителки громко кричат, но в быту крайне покладисты.
- Она не баба, а женщина. Бабы меня как-то не сильно волнуют, тем более, учительницы с вульгарными манерами, да и жениться я пока не надумал, - вяло отбивался я.
Также расстраивало их то, что мы не собирались регистрировать наши отношения. Мне казалось это слишком обременительным и ненужным. Формальностей с меня хватало и на работе. А Марго... Она была во всем согласна со мной. Я не хотел ребенка, и она тоже считала, что наша любовь лишь проиграет, если появится кто-то третий. Мы были вдвоем королями мира, и если бы не Дар, тяготящий меня, счастье наше было бы абсолютным.

С Маргошей мы были вместе уже два с лишним года, когда в моей жизни грянул новый гром. И он опять был связан со степью.


****
Накануне годовщины смерти деда мне позвонила кузина Маша. Саратовская ветвь нашего рода решила протрубить всеобщий сбор в доме бабушки. Машка уже связалась с моей родной сестре Анюте, студентке Института Физкультуры и волейболистке, и та дала согласие. Естественно, что еще один наш двоюродный, Артемка тоже был готов приехать из Волгограда, где он работал бухгалтером на тракторном заводе. Оставалось только уговорить меня, вечно занятого на фирме отца, и Динку Майер, гордость нашей семьи, известную музыкальную журналистку. Я быстренько прикинул, что после новогодних праздников наша страна, как обычно, впадет в затяжное похмелье, и вряд ли я потребуюсь отцу. А если что – у меня есть неплохой помощник. Я сказал Маше, что приеду.

Мне вдруг захотелось оказаться в Поволжье зимой. Все предыдущие годы я ездил в гости к бабуле летом, насладиться теплом и нескудеющим урожаем, или осенью, ко дню рождения покойного деда. Со мной были мама, Аня, однажды – Маргоша, пару раз мы встречались там с Машкой, но вот такой компанией молодежи мы не собирались давно. Лет десять, наверное. А Артема я столько и не видел, пожалуй.
Я снова выбрал поезд. Не люблю зимой ездить на машине на дальние расстояния. Неизвестно, смогу ли я вылечить себя, если влечу в какой-нибудь столб. Да и вообще – я не проверял до сих пор, работают А железная дорога – дело надежное, проверенное.
Дед Эммануил умер в православный Сочельник, почти на Рождество – ирония судьбы. Родился он в коммунистический праздник День Великой Октябрьской Социалистической Революции. Так все время и звал свой день рождения: официально, громко, но усмехаясь про себя. У нас вообще в семье с днями рождения получается смешно. У всех они либо в праздник, либо в один день у двоих-троих. Я вот ухитрился восьмого марта появиться на свет, на исходе суток – чуть-чуть не мог подождать до девятого, не пришлось бы каждый год выслушивать издевательские поздравления от родственничков. Но и с прочими было не лучше. Кто в самый Новый год справлял свой праздник, кто в день пограничника... Подкачала из нас только Машка, четвертого января, обычная скучная дата, и ни одного дубля.

На ее день рождения мы с Аней и собирались попасть. Нехорошо начинать встречу с поминок! Девчонки начнут плакать, я впервые за пять лет напьюсь, потому терпеть не могу эти ритуальные ламентации. Меня уже в поезде чуть не подвигла на пьянку родная сестренка.
Я не был с ней особенно близок, она меня на четыре года младше – самая критическая разница между детьми, если старший из них мальчик. В четыре-пять лет сын воспринимает мать слишком остро, любовь к ней почти физическая. Это какие-то фрейдистские заморочки, связанные со становлением либидо, я не вникал в эту муть, но знаю множество случаев, подтверждающих, что четырехлетний возраст для мальчишек критический.
Я помню, как бешено ревновал к Аньке, которой было внезапно отдано все материнское внимание, как плакал по ночам, выдумывая для сестры самые страшные кары... Как позже начал ползать на четвереньках и коверкать слова, пытаясь таким образом объяснить маме, что я тоже достоин любви, я ведь еще маленький! Но к чести своей, я не делал Ане мелких пакостей, не подставлял ее, хотя и знал о таком способе мести от своих друзей, у которых тоже были сестры. Когда мы подросли, я так и не смог полюбить ее, хотя уже годам к семи понял, что мама относится к нам одинаково и мне ни к чему завидовать сестренке. Малявка, конечно же, лебезила и заигрывала со мной, особенно став подростком. У меня ведь были приятели - мальчики старше ее, до которых можно было добраться лишь через противного старшего братца. Но я не поддавался на лесть и игнорировал Аньку и ее голенастых подружек-спортсменок, вовсю засматривавшихся на меня. Меня привлекали девушки-ровесницы, а не эта компания юных волейболисток.
Последние семь лет мы с ней почти не разговаривали. Здравствуй, как дела, у меня тоже нормально, ну пока! - вот и все общение на семейных торжествах. Это была наша первая совместная поездка без мамы, и тут вдруг выяснилось, что сестренка не дура выпить и оригинальная рассказчица. Она хлестала захваченный из Москвы коньяк, и без умолку болтала, травила байки, а я слушал, разинув рот. Надо же! О моей недальновидности впору слагать поэмы. Сестрица-то у меня о-го-го! А я никогда не звал ее в свои компании. Придется исправлять положение. Моим друзьям она явно понравится!

Пить с ней я не стал. Внезапно она мне напомнила Женю, девушку, предпочитающую свинг, и я испугался, что мои степные приключения продолжатся. Поэтому я старался не смотреть в окно, а ловил каждое слово Ани, ища в ее историях утраченное душевное равновесие.
Но я просчитался и на этот раз. Они ждали меня, и предотвратить новую встречу было не в моих силах.

Степь. Домовой. Иллюзии

Встреча родственничков была, как обычно, бурной, суетливой и бессмысленной. Все веселились, обнимались, показывали друг другу фотографии, накопившиеся за время, что мы не виделись. Сотни, тысячи снимков! Глупости, но избежать этого невозможно. Хорошо еще, Дина не смогла вырваться с работы, и я избежал хотя бы просмотра фотографий кузины, живущей в Москве на соседней станции метро. Бабушка Мина, обрадованная массовым наплывом внуков, напекла пять видов пирожков, наварила фасолевого супа, пельменей, наделала винегрета, открыла несколько банок с соленьями... Машка и Артем уже полдня как приехали, а мы с Аней проголодались, потому пир горой начался в бабулином доме по второму кругу. Вскоре появилось спиртное. Мы прикончили коньяк, оставшийся с дороги, потом пили вино, привезенное Машей на свой юбилей, а потом бабушка предложила своего самогона.

Яблочный самогон! Это было не совсем то, что можно представить, услышав название. Прозрачный, как родниковая вода, крепкий, с едва уловимым вкусом и сильным ароматом яблок... Я нигде и никогда не пробовал ничего подобного! К сожалению, искусство делать этот чудо-напиток именно таким умерло вместе с дедом. Старые запасы потихоньку уничтожались, а бабушка Вильгельмина не могла осилить все тонкости приготовления. Они всегда варили его вдвоем с мужем... Бабушкины дети, и уж тем более мы, младшие представители семьи, не интересовались способами самогоноварения. Остался десяток бутылок, не больше. Мы распили бутылку, к немалому удивлению бабушки, по-прежнему считавшей нас детьми, хотя младшей из нас уже стукнул двадцать один год. Тут я уже не ограничивал себя, хотя если бы задумался... Уже потом от коллеги-степняка я узнал, что нам, обладающим Даром, вообще нельзя употреблять спиртное, да и курить тоже не стоит, не говоря уж о наркотиках. Любое изменение сознания, связанное с воздействием подобных веществ, разрушает гармонию мира, уменьшает способности, а то и может направить их в неверном направлении. Алкоголь вредит и обычным людям, но для тех, кто связан со эзотерическими практиками, пусть и стихийными, он может стать губительным.
Степь начиналась в десяти минутах неспешной ходьбы от домика бабули. Степь ждала меня. И дождалась.
Наевшись, мы вдруг решили прогуляться и подышать свежим воздухом. Нас не смущало, что был одиннадцатый час вечера, а на улице стоял крепкий новогодний морозец. Мы быстренько расхватали дедушкины ватные тулупчики, которые тут называли фуфайками, – самая красивая, парадная сине-зеленая с оторочкой из меха кролика, досталась Машке, эта кокетка не упустит своего, зная, что я невольно залюбуюсь ею, - валенки, ушанки, и отправились на променад в таком почти деревенском виде.

****
Куда пойти в такое время? Конечно, на Вал! Символ городка, свидетель давно минувших дней. Когда-то Петр Первый задумал гениальное дело – соорудить канал между Волгой и Доном. Для строительства было выбрано место, где притоки Волги и Дона – Иловля и Камышинка - сближались на минимальное расстояние. Всего двадцать километров. Наняли иностранных специалистов, принялись копать... Вручную, с помощью лопат и тачек. Но как обычно, все разбилось о наше разгильдяйство. Сначала за границу убежал руководитель проекта – какой-то вороватый немец. Поговаривали, что он захватил с собой изрядную сумму денег. Выделенных на строительство. Сменивший его англичанин продолжил работы, но вскоре его отозвали из-за войны со Швецией.
При Екатерине Второй строительство канала пытались завершить, несмотря на набеги бунтовщиков-разбойников и казнь Пугачевым тогдашнего главного инженера проекта. Но даже если бы проект был закончен, вода бы в канал не пошла: в изначальных расчетах была серьезная ошибка. В итоге от этого смелого начинания сохранился только высокий ровный, поросший травой вал, проходящий по окраинному кварталу города и выдающийся далеко в степь. Поселок наш основали во время войны, на месте крупного железнодорожного узла, в аккурат рядом с этими свидетелями великих деяний, потому и название дали – Петров Вал. Сам вал давно не вызывает пиетета у жителей теперь уже городка, его растаскивают на глину, за последние десять-пятнадцать лет срыли несколько сот метров, а несостоявшийся канал завалили мусором. Иногда поднимается вопрос на разных уровнях, мол, памятник истории, спасти бы… Но все бесполезно. Людям не интересны заросшие травой рвы, каким бы ни было их происхождение...
В детстве мы с братом, сестрами и приятелями-соседями частенько бегали играть на вал, на восточную его часть, потому западная терялась где-то в неприглядном районе около депо, куда мы забредали крайне редко, опасаясь местных агрессивных подростков. Вооружившись одним на всех биноклем, мы проходили по валу среди степи несколько километров, как мне тогда казалось. Потом, когда мы подросли, выяснилось, длина его не более двух километров от начала до конца. Когда взрослеешь, многое из того, что раньше представлялось огромным и значительным, уменьшается. Это свойство не только природных или архитектурных объектов, но и многих произведений искусства. Любимые в подростковом возрасте книги, фильмы, песни вдруг делаются в лучшем случае наивными, а чаще даже глупыми десяток лет спустя. Иной раз мельчают и люди, теряя привлекательность и внешнюю, и внутреннюю. Превращение былого юношеского кумира в бесцветного типа с сомнительной моралью вынести труднее всего...

С вала хороший обзор, вдалеке виден районный центр, несколько окрестных деревушек и хуторков, горы с простенькими, но милыми названиями Уши и Лоб, поля пшеницы или гречихи, а то и просто травы, чабрец, ковыль, полынь, цикорий, какие-то неизвестные мне цветочки... Иногда мы спускались с вала и шли по пыльным дорогам, запоминая по пути ориентиры, потому что стоило слишком далеко углубиться в степь, как все вокруг становилось одинаковым. Заблудиться там было очень просто, несмотря на небольшие расстояния ориентиров, как мы их называли, друг от друга. Деревеньки ничуть не отличались друг от друга. Местами попадалось железнодорожное полотно, но это не решало проблемы. Рельсы петляли среди холмов, часто прерывались маленькими мостиками, все остановки были похожи друг на друга, а потому трудно было понять, на какой участок пути мы наткнулись.
Однажды мы с Диной, Машкой и Аней действительно потерялись. Нас потянуло на приключения под вечер, солнце уже садилось. В степи ночь наступает неожиданно. Только что было светло – и вдруг хоть глаз выколи. И мы одни, старшей – Динке – пятнадцать, нам с Машкой по десять лет. А Анюта совсем малышка. Куда идти? Дина была старше всех, она затеяла это путешествие, выкручиваться тоже пришлось ей. Мы повернули и пошли обратно, временами припадая к дороге и слушая, не застучат ли где копыта лошади, не загудит ли поезд... В каком-то фильме подсмотрели, что нужно ложиться ухом на дорогу. Сейчас мне смешно вспоминать об этом, но тогда экзотический способ помог. По крайней мере, мы не сбились с пути в кромешной тьме, а через полчаса наткнулись на первый ориентир – заброшенные развалины каких-то белых строений. Днем нам всегда хотелось проверить, живут ли тут привидения. Ночью это желание пропало. Нас обуял ужас. Ведь неподалеку еще и кладбище находится! Говорят, там еще Стенька Разин хоронил своих погибших товарищей. Или это был Пугачев? Каждый великий русский разбойник времен давно минувших изрядно поколобродил в наших краях и могил после себя оставил немало.
А что, если... К счастью, от Разрушенного замка, как звала его Машка, до вала было рукой подать. Мимо второго ориентира – небольшого пруда, коровьего водопоя, мимо трансформаторной будки, огороженной колючей проволокой – и мы уже на валу. А дальше по нему можно шагать почти до самого городка. Но последние несколько сотен метров до дома мы бежали, хотя и увидели уже смутные подмигивающие огоньки на окраине Петрова Вала. Дина посадила плачущую Аньку на плечи. Нам казалось, что кто-то гонится за нами, дышит в спину, смеется, уверенный, что поймает. Животный страх перед неведомым не оставлял нас до самых ворот.
Конечно, нам здорово попало. Особенно нашему предводителю Дине. Но и без этого нас больше не тянуло в степь по ночам. Свою тягу к авантюрам мы удовлетворяли ночевками на чердаке или в шалаше в соседском саду, у Оли и Олега Штайгервальдов, с непременной игрой в пиковую даму или в таинственный труп, с жуткими рассказами, с розыгрышами... В нашем саду делать шалаш не разрешал строгий дед, не терпящий шума по ночам. Сад у соседей был жутким, полузаброшенным, там от малейшего порыва ветра скрипели старые деревья, ухали какие-то сумеречные птицы, выл сумасшедший пес-пенсионер Шмелек в будке возле калитки. А мы сидели в темноте на туристических пенках и старых телогрейках, не решаясь даже светить фонариком, грызли семечки или поедали пирожки, испеченные бабушкой, и пугали друг друга историями о красной руке, женщине в белом платье и черном-пречерном доме, где в черной-пречерной комнате стоит черный-пречерный гроб. Подобные посиделки тоже поднимали адреналин, вызывая здоровый ужас, но не настолько бодрили, как та прогулка. Частенько мы не выдерживали в шалаше до утра из-за комаров или начавшегося дождя и неслись домой, досыпать на полу в кухне, но ни разу бегство не случилось из страха.

...И вот снова вал. Зимой я не бывал на нем много лет. Когда-то дедушка водил меня – тогда еще пяти-шестилетнего малыша - кататься сюда на санках. Неоднократно я слетал с них, потому что склон был слишком крут, летел кубарем вниз, рискуя сломать шею, но был при этом абсолютно счастлив. А вот в зрелом возрасте не получалось как-то дойти до любимого места. Даже если приезжал в Петров Вал, предпочитал проводить время в доме. Мороз – это не моя стихия, я человек жары. Но выпитое спиртное сделало свое дело. Мы носились по валу в городской его части, облепленной с одной стороны гаражами, а с другой – деревенскими домами, как сумасшедшие, хохотали, прыгали... Дойдя до ледяного ската, не пропустили и это развлечение. Девчонки визжали, ныряя вниз, а мы с Артемкой съезжали за ними следом, настигали, валили в сухой рассыпчатый снег. Машка потеряла валенок, его долго искали, а она прыгала на одной ноге и покрикивала на нас:
- Быстрее! Я околею! - что вызывало новые приступы смеха.

****
Вдоволь наигравшись и даже устав слегка, мы отправились-таки по валу дальше в степь. Неожиданно сгустился туман. Я никогда до того дня не видел туман ночью. И зимой! Да еще такой! Плотный, со сладковатым запахом и вкусом, гладкий на ощупь. Необъяснимый феномен: туман, который можно потрогать, вдохнуть, слизнуть со своих вмиг увлажнившихся щек. Я бы назвал его абсолютным. И он был подарен нам, а точнее – мне - загадочными степными покровителями.

…Мы стоим на валу, в непосредственной близости от города, но города не видно совсем. Все, что я могу разглядеть – это своих спутников и фонарный столб метрах в пятидесяти от нас. Оказывается, на валу кое-где установили фонари. И они даже горят! Посмотрев вокруг, я обнаруживаю, что исчезает все. Странно, но я ясно вижу луну. Ирреально-бледную, окруженную серым нимбом. Все остальное белым-бело. Как тот вид из окошка тамбура. Белое Безмолвие. Только на сей раз отсутствует не горизонт, - но все.

Передо мной простирается бездна, и у нее не то чтобы нет конца, у нее нет вообще ничего. И ее самой нет. Ее не существует, хотя я нахожусь в ней, а со мной притихшие сестры и брат. Или не существует меня? Я не постиг ничто, я даже не взглянул на него исподтишка, я ощущаю себя в нем. Чувствую себя им. Я и есть ничто.
Я догадываюсь, что это второй этап моего посвящения.
Уныло подвывает моему ужасу и восторгу ветер, где-то в «нигде» лают несуществующие собаки, гудит ненастоящий паровозик, рядом стоят мнимые родственники. Их нет ни в реальности, ни в моем сознании. Ибо нет и меня. И я кричу от радости, это должна быть чья-то радость, но я прекрасно понимаю, что ничего нет. Значит ли это, что я сошел с ума? Нет, просто ко мне снова вернулась моя тайна, которую я отверг в своей гордыне, хотя и не имел права делать этого. Я был никто по сравнению с силами, выбравшими меня. И я не смею отныне отринуть их Дар, потому что понял, что он все равно настигнет меня, рано или поздно. Мне придется смириться с этой ответственностью, принять ее, и сделать это с радостью. Я избран, чтобы помогать людям. Пусть выбор небес был почти случайными – своеобразная рулетка, чет-нечет, - теперь не мне судить о том, каким методом меня затянули в этот круг, мне нужно лишь выполнять их волю. В этом моя миссия, и я буду следовать предназначенным мне мистическим путем, ведущим к высшей цели, подчиняя ему обычную человеческую жизнь...

Мы возвращались, и я вспоминал свои детские мечтанья о зимней тундре или степи. Ведь эти картины грезились мне спонтанно, до того, как я впервые увидел их подобие воочию. Возможно, это генетическая память. Как бесчисленные поколенья наших предков не сходили с ума от этой неизбывности? Как они путешествовали по занесенным снегом дорогам? Имелись ли вообще там дороги? Недели, месяцы, наедине со всеми загадками мирозданья? Как переживали это щемящее ощущение потерянности, заброшенности, отрешенности от бытия? Но в то же время слияние с ним, раскрытие его смысла во всей его многогранности и беспредельности... Меня потрясли несколько минут погружения в этот океан, а они плавали в нем постоянно.
Сестры и брат молчаливо озирались по сторонам. Их тоже задело осколками моего нового озарения. Они не стали иными, но они прикоснулись к вечности. Приятно, что в этот раз я был не один.
Дома мы не продолжили вечернику, как планировали ранее. Все были вымотаны прогулкой и захотели спать. Девушек бабушка Мина разложила в двух комнатах, Артему досталась дедова кровать, а мне постелили на полу на кухне. Я сам попросил об этом. Мне необходимо было уединение, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок.
Но как только я оказался в постели, сон внезапно сморил меня. Я провалился в тягучий бред, составленный из кусочков минувшего дня. Степь и самогон, поезд и луна, катание с ледяной горки и ничто...

****
Меня разбудил чей-то храп. Громкий, с переливами. Прямо Карлсоновский «Гр-ах-ах!» Кто это у нас тут так трубит? Наверняка весь дом уже проснулся. Я встал и вышел в коридор. Тишина. Показалось? Бывает. Но на своей кухне я опять услышал храп. Некоторое время топтался на пороге: в кухню – в коридор. Прокрался на цыпочках в комнаты сестер и бабушки с Артемом. Там везде – мерное дыхание спящих, а у меня как отбойный молоток включили. Гррррррррррррр! Рациональных объяснений не придумывалось. Непонятный акустический эффект меня всерьез обеспокоил.
Я сидел на полу в темноте и пил кипяченую воду из банки, наслаждаясь музыкальным сопровождением, которое стало еще интереснее: Гр! Лю-лю-лю.. Гррррррррррррр! И тут меня осенило. Это же домовой! Мне рассказывали о нем в детстве девчонки, мол, частенько эти звуки из кухни раздавались днем, но при условии, что закрыты все ставни в доме, реже ночью, а я никогда не верил. Сестры говорили, что он храпит очень громко, пока кто-нибудь вслух не обратится к нему. Мол, дяденька, не пугай ты нас, глупеньких. Тогда он сразу умолкает. Мне-то домовой представлялся совсем не страшным, да и попробовать поговорить с ним интересно. Рокот раздавался из-за холодильника, это я уже давно определил. Я заглянул в этот темный угол. Оттуда на меня таращились два желто-зеленых глаза, похожих на кошачьи. Только побольше. Очевидно, в моей спальне поселилась средних размеров рысь.
Я спросил:
- Ты домовой?
Он заурчал и забрался по решетке на холодильник. Свесил ноги вниз, устроился поудобнее. Мохнатое нечто, ростом сантиметров семьдесят. Забавный.
- Домовой, домовой! А то кто же, а, касатик? - наконец ответил он скрипучим голосом.
- Ого, - удивился я, - а почему я тебя раньше даже и не слышал? И уж тем более не видел никогда?
- Потому что раньше ты был простым нормальным парнем. А теперь ты все видишь. От тебя спрятаться невозможно!
- Это еще как?
- Не прикидывайся идиотом! - прикрикнул он на меня, - Ты прекрасно все понимаешь. Тебя все время стучат по голове: ты избранный! Ты не такой, как все! Тебя ждут великие дела! А ты бегаешь от них. Непорядок!
Непорядок? Словечко домовенка Кузи из мультфильма! Неужели настоящие домовые смотрят мультики? Или я сплю все-таки? А может, у мультяшного Кузи был прототип? И он тоже употреблял это слово? У домовых свой собственный жаргон. Что там еще из главного?
- Не хозяин тот, кто своего хозяйства не знает! - заявил мой собеседник, - Это из основных постулатов от приятеля моего Кузьмы. Ты вот, Сергуня, не знаешь пока своего хозяйства. Ты ленив и нелюбопытен, касатик. Но я тебе помогу встать на рельсы!
- Ты просто ходячая энциклопедия! - не удержался я от шутки, - Помоги, это было бы мило!
- Ага! Слушай же! Во-первых, тащить свой крест тебе придется аж до самого Гондураса!
- Вот еще, новость! - обиделся я. Остряк, поглядите-ка на него!
- Ты слушай меня, да на ус мотай. Я что, должен тебе все разжевывать? Я метафорически. У тебя еще сохранилась способность соображать? Перехожу ко второму предупреждению. Еще раз оступишься – разучишься делать то, что умел с самого момента рождения!
- Чего? - перепугался я.
- Дышать разучишься! Что еще люди умеют, когда на свет божий выходят? Ну, разве что еще испражнения всякие... Даже титьку сосать еще научиться надо! Ты меня своей несообразительностью очень расстраиваешь. Я-то думал, что вы, степняки, ребята умные. Все с полслова понимаете. А тебе надо через мясорубку прокручивать, два раза. Как груднику агукающему.
Я был рад, что домовые попадаются обычным людям в жизни нечасто. Неприятный персонаж. Весь в каких-то колтунах, глаза жуткие, хамит, считая это мудростью. Студент-первокурсник, не иначе! Они обычно такие, по себе помню.
- А сам-то ты кто? Жениться тебе пора, касатик!
Мысли он мои, что ли, читает?
- Ну, дошло, наконец! Я ж отчасти нечистая сила. Я все про тебя знаю, даже то, что внутри. И ты теперь про других все знать будешь. А то мечешься, бьешься... Пришел твой час, тебе навстречу пошли. Оно, конечно, еще не окончательная твоя трансформация, но тебя усовершенствовали. Степнячки-то сами в себе эволюционируют!
- А почему ты меня степняком зовешь?
- Ну а кто же ты? Степняк и есть. Ты фильм такой смотрел, американский, «Горец» называется? Так ведь бывают горцы, а бывают и степняки. У них умения разные, а природа одна. Потусторонняя! Но ты меня не перебивай, друг мой! Это тебе не диалог, а монолог! И твои замечания неуместны. Я тебе все про иллюзии хочу сказать. Ты вот их не любишь, ругаешь свою невестушку, которая вся в них. А между тем, тебе пора уже обратить на них внимание!
- На иллюзии? Это еще зачем? Почему?
- Почему-почему... Они – соль жизни. Не реальность твоя, ее и нету вовсе. Кому она нужна? Я сейчас уйду, а ты подумаешь об этом. Тебе надо ухватиться покрепче за неосуществимое. За мифически-несбыточное. За маяки, которые полускрыты дымкой абсурда и утопичности. Тогда и третья ступень не за горами!
- Да что ты несешь? Домовые так не говорят! Кто ты?
Он засмеялся, захохотал, его голос гремел, а каждая стена пружинила звонкое эхо, как иногда бывает в пещерах, шумовая волна нарастала и грозила разрушить весь дом.
- Я – твоя иллюзия! Отражение твоих мыслей, голос интуиции, альтер эго, если позволишь. Домовые вообще не говорят. Они – немые! А меня Филимоном звать, кстати, приятно было познакомиться!

И он исчез, оставив после себя запах весеннего кота и искры на месте желтых глаз. Через несколько мгновений искры тоже растворились в ночи.

****
Я, как мне было велено, стал рассуждать об иллюзиях. А что? Частенько приходится что-нибудь придумывать по заказу. Пусть заказчик домовой, чем он хуже любого другого? Жить иллюзиями, сказал он? Питаться мечтами? Упиваться снами? Стремиться к чему-то реальному, лишь походя? В дополнение к идеальным устремлениям?
Да, в этом есть кое-что привлекательное. Ведь любой цели можно добиться, если она имеет ощутимые контуры, если до нее нужно пройти определенное расстояние, сделать ритуальный набор пассов, покачиваний и приседаний... Можно даже пойти на ряд жертв, поставить себе множество препонов, фильтров, систематизировать свои действия, направлять их все в одну сторону, ту самую, нужную, и как бы ни была далека поставленная цель, как бы не был труден путь до нее – достичь ее не проблема.
А дальше? Всего добился. Становится скучно и пусто, несмотря на торжество в голосе, в глазах и возникшее поначалу победное ощущение полной удовлетворенности. Отныне стремиться не к чему, подсознательно ты это понимаешь. И что? Либо скатываешься к какому-нибудь пороку – лености, гордыне, бытовому пьянству, либо изобретаешь себе новый рубеж. Опять достигаешь его – и еще, еще, еще... Карусель, бесконечность...
Вскоре осознаешь, что абсолютно доволен не можешь быть никогда. Следующая цель ставится неискренне, по инерции. Поражая ее, не испытываешь настоящей радости. Постепенно теряются ориентиры, смывается, бледнеет смысл жизни... Становишься обывателем, вернее, отбывателем тяжкой повинности в этом предсказуемом и лишенном истинной страсти мире.
И где же спасенье? Как вырваться из этого порочного круга, сохранить юный огонь и стремление к чему-то прекрасному, вечному, но возможно, недостижимому? Ответ один, подсказанный моим мохнатым приятелем. Иллюзии. Фантомы. Мечты о Царстве Божьем, о коммунизме, о философском камне, о жизни на Марсе, о познаваемости мира... Если спуститься в сферу человеческих отношений – о возможности счастья с любимым существом. Женская иллюзия номер один. Химера, но скольким женщинам она позволяет сохранять энергию, находить смысл в жизни, оставаться на плаву. И моей Маргоше тоже.

Маргоше? С чего бы это я вспомнил о ней в таком контексте? И домовой говорил, что я ругаю ее за это. Никогда! Ведь она вполне самодостаточна, довольна, уверена в себе. И она со мной. С любимым человеком. С любимым... но пока не мужем? Неужели и Марго из таких дамочек? Она стремится к тому, чтобы быть со мной связанной официально? И больше ее ничего не волнует? Я – ее иллюзия? Ее Грааль и источник наслаждения? А еще она хочет ребенка от меня. Давно и безнадежно, ведь мы изначально обсудили этот вопрос и решили не пускать в наши идеальные отношения третьего лишнего. И она собирается выйти за меня замуж? Я и не подозревал раньше об этом. Мы ведь всегда были против свадьбы, оба. А теперь выясняется, что она за. Ну, не то что бы выясняется... Но это больше не секрет для меня.
Мудрец-то в самом деле не промах. Хоть и мультипликационный! Как я сам раньше не понял всего этого?
Вообще-то я не против жениться на ней. Я равнодушен к официозу. Мы живем вместе, и этого довольно для меня. А для нее – нет. Ну почему бы не сделать ей приятное? Мне ведь нетрудно. Придется потратить время, деньги, нервы... Соберется толпа человек в двести, будут пить, говорить глупые тосты и танцевать пьяные танцы. Закричат: «Горько! Горько!», - Маргоша покраснеет и опустит глаза, мы поцелуемся, а гости зааплодируют, захохочут... А потом еще, еще и еще... А после мы уедем на бело-золотом лимузине с шариками, привязанными к зеркалам, и куклой, сидящей на капоте. В свадебное путешествие, на Балеарские острова.
Бррр! Мрачная картина. Как-то я присутствовал на бракосочетании своей сокурсницы Марины. Там тоже был весь набор абсурда, плясок и салатов, а у куклы на капоте оторвалась голова. Все отводили глаза, не к добру это. И в самом деле, дурной знак сыграл свою роль. Спустя год Маринка развелась со своим мужем и уехала жить во Францию к обладателю миллионного состояния и парочки старинных замков по имени Дидье. Сейчас она открыла свое адвокатское бюро в Париже, уже довольно известное. Но Дидье так и не удалось жениться на своей подруге.

Лет пять-семь назад я вполне положительно относился к свадьбам. А потом как отрезало. Вместе со страстью к всеобщему поклонению и привычке к всегдашнему шутовству. И если раньше брачные ритуалы мне казались милыми и смешными, то теперь они вызывают недоумение напополам с отвращением. Но ради Маргоши придется сдержать себя. Я ведь люблю ее.
Я позвонил ей сразу же, как только решил жениться. Ни к чему откладывать! Три часа ночи, но вряд ли моя девушка спит. Когда меня нет рядом, она всегда ложится под утро. Читает романы, смотрит фильмы. Она классическая сова. Прием в клинике у нее всегда во второй половине дня. Я жаворонок, но нам это не мешает быть вместе, скорее даже помогает. Мы реже видимся, потому что Маргоша частенько укладывается в постель, когда я уже собираюсь вставать. Меньше встреч – меньше проблем. Иной раз мы так успеваем соскучиться друг без друга за рабочую неделю, что выходные превращаются в пир плоти, в бесконечное наслаждение друг другом, а времени на глупые разногласия, свойственные многим парам, у нас просто не остается.
Телефон в бабушкином доме есть только в одной комнате. Там спала Машка. Она – страстная натура, раздражительная, на кровать может лечь только в одиночестве.
- Никаких сестриц-мамаш-теток в моей койке! - твердила она, бабушка привыкла к этому и выделяла Машке отдельное ложе. Хотя распространялось ли тогда это правило на мужчин, не берусь судить. Кузина явно не выглядела как девственница, но возможно, она выгоняла мужчин из своей постели сразу после окончания интимностей.
Я старался не разбудить сестру, говорил почти шепотом, но трудно сделать предложение руки и сердца, не повысив голос. Маргоша сочла меня сумасшедшим или пьяным, все выясняла, сколько нас и чем мы занимаемся. Потом поверила, обрадовалась, даже заплакала.
Приеду, приеду, твердил я неискренне, мне было абсолютно все равно. Но я чувствовал волны счастья, исходящие от нее, я наслаждался ими, заряжался от нее силой, мой Дар рос прямо пропорционально ее душевному подъему. Когда она положила трубку, я был готов к любым подвигам. Я мог в тот момент все. Попадись мне снова мальчик Костя или кто-нибудь с аналогичным недугом – я бы вылечил его одним щелчком пальцами. Однако обратились ко мне с другой проблемой. Машка. Она слышала весь разговор, и крайне расстроилась.

Она была влюблена в меня лет с десяти. А может, и с более раннего возраста. Мы всегда были неразлучны летом. Даже взявшись за руки ходили, подвергаясь насмешкам родственников и друзей. Мне Маша нравилась, а то, что она моя кузина, не казалось серьезным препятствием. Она постоянно читала книжки о любви между двоюродными братьями и сестрами, вроде «Евгении Гранде». Как она находила их – до сих пор загадка для меня. Но даже в библиотеке Петров Вала, куда она таскала меня каждый год, она выуживала с полок именно такие книги. Милая Машка! Красивая, дерзкая, смелая... Никто не мог сравниться с ней в способности впутываться в самые опасные и увлекательные приключения. Она прыгала с трамплина на велосипеде, искала клады в покинутых домах, вытаскивала из глубокой холодной речки раков. Голыми руками, с самого дна. Редкий мальчишка решался на такое. Я звал ее д'Артаньянкой и восхищался ею безмерно. Но мы даже ни разу не поцеловались, хотя нередко обсуждали совместное будущее. Женитьба, дети...
Годам к пятнадцати мое увлечение ею прошло, появились другие девушки, а у нее все осталось по-прежнему. И в двадцать пять тоже... Как маленькая... Она смотрела на меня с такой болью, что я не смог сдержать порыв помочь ей. Совсем легко вернуть ей ее иллюзию. Я – навеки ее мужчина, но романы между кузенами анахронизм. Генетика не поощряет родственных браков. У нас в роду астматики и диабетики. И близорукие через одного. Машенька, ну неужели ты об этом мечтаешь?
Я твердил ей, что очень хочу ребенка. Что ради ребенка пойду на то, чтобы жить с нелюбимым человеком. Я врал ей. Врал нагло, но без малейшего сомнения. К ней возвращался покой, ее захолодевшее тело наполнялось теплом, она улыбнулась, уже почти весело. Я гладил ее мягкие волосы, шею, руки. Потом поцеловал ее. Первый и последний раз. Она раскрылась мне навстречу, а я вдохнул в нее уверенность, что в ее жизни все будет прекрасно. Как в сказке. Без меня, но я буду всегда мысленно с нею.
Она поверила и расслабилась. Моя установка сработает. Машка скоро отыщет своего принца, а я останусь ее вечной платонической любовью. Мой Дар спасает не только тело, но и душу. Я был уверен в этом. Так и случилось, уже через год после того случая она вышла замуж и даже научилась спать в одной постели с другим человеком.

Дочурка. Песня. Солнце

Наше родственное сборище продлилось пять дней. Все прошло спокойно. Я поправил здоровье брату и сестренкам. Теперь мне давалось это легко. Не нужно было совершать лишних движений или бормотать под нос псевдо-заклинания. Я ясно видел на теле человека черные точки или их скопления, и мне нужно было только дотронуться до больного места. В самом деле, боль рукой снимало. А чаще всего даже не боль еще, а ее преддверие. Я научился находить невидимые изъяны в организме человека. Самое удивительное, что меньше всего их оказалось у бабушки. А вот Машка с Артемом были ходячими развалинами, хотя и бодрыми на первый взгляд. Бабушке я снова убрал бессонницу.
- Ох, Сереженька, - простонала бабушка, - Зачем со мной-то мучаешься? Мне помирать скоро.
Но как же ей хотелось еще пожить подольше! Несмотря ни на что! Сколько бы она ни плакала, что не может без деда, что хватит уже и незачем, самым большим подсознательным желанием было урвать для себя еще денек, недельку, годик...
- Здоровья тебе, по крайней мере, ещё на десять лет хватит, - успокоил я бабулю, - У тебя еще будет много правнуков!
Она сделала вид, что не верит, но улыбнулась про себя. У нее уже есть один правнук, пятилетний сын Дины, Леша. Но к бабушке он почти не приезжает, все с мамочкой по свету мотается. А мои дети хотя бы раз в год будут навещать ее. Обязательно.

Возвращение в Москву было встречено бурными овациями со стороны Маргоши. Я даже не ожидал такой реакции. Она наготовила моих любимых блюд, купила новый шотландский плед... Была необычайно раскована и возбуждена. Я порадовался за вовремя сделанное предложение. Пустячок, а Марго прямо-таки расцвела. Мне едва удалось выбраться на работу через два дня, невестушка не отпускала.
Свадьба наша состоялась летом, потом - путешествие на Мальорку, как я и планировал. Сама церемония прошла без осложнений, я даже почти все время сдерживал смех. Машка была на свадьбе с молодым человеком, который не сводил с нее блестящих глаз, выглядела вполне довольной, но иногда подмигивала мне из-за бокала с вином. Я отвечал ей тем же, если Маргоша не могла заметить. К чему мне ненужные огорчения новобрачной? Мой Дар пригодился мне в полной мере в тот день. Я дирижировал эмоциями и страстями гостей, следил за тем, чтобы никто не перебрал спиртного или не переел мяса по-французски или осетрины. В результате каждый получил от праздника именно столько, сколько мог вынести. И все расходились в чудесном настроении. Иногда можно использовать свои сверхъестественные способности самым утилитарным способом.

****
Через год у нас родилась дочь, Катюша. Еще до ее появления на свет у меня установилась крепкая связь с нею. Такое и не снилось женщинам! Я ощущал в себе малейшее ее движение, недомогание, страх, радость... Даже Марго, в чьем теле жила моя малютка, не чувствовала ее так хорошо, как я. Мы общались с дочкой, это были странные разговоры, невербальные, ибо Катюшка в своем темном и теплом мире еще не знала слов, но все же мы отлично понимали друг друга. Я ощущал ее чувства, ее радость, ее страхи, знал, что во время сна она сосет пальчик, а просыпаясь моментально вытаскивает его изо рта... Иногда мне казалось, что я проникаю в ее крохотное тельце и сам совершаю там, внутри Маргоши, какие-то вполне осмысленные действия.
Во время родов я находился рядом с женой, и я смог настроить ее на нужную волну, снять напряжение и ужас перед неизвестным, уменьшить физические страдания, успокоить настолько, чтобы все прошло на редкость хорошо. Но Катюшку поддержать в эти тяжелые для нее мгновения было труднее. Я кричал вместе с ней от боли и ужаса, задыхался, почти умирал. Иногда я отпускал жену, терял на миг, но, быстро спохватившись, настраивался снова, и вел ее к счастливому завершению. Меня потрясли муки моего ребенка. Неужели все люди переживают такое? Немудрено, что многие потом мучаются разнообразными фобиями. Я и сам в детстве очень боялся замкнутого пространства. До сих пор в пещеры не спускаюсь. И высота меня пугает. Скорее всего, тоже из-за родов. В момент, когда, наконец, все позади, вдруг открывается такой беспредельной высоты и глубины и яркости пространство, что забыть об этом невозможно. Тогда, в момент перехода дочурки в этот мир, я вновь столкнулся с ничто. Звенящий свет ослепил меня, и я едва справился Вот он, единственный миг в жизни человека, когда встреча с ничто реальна! Все остальное – суррогаты. Кроме, пожалуй, тех случайных и редких, почти невероятных соприкосновений с ничто, после которых появляются новые степняки.
Катюша родилась настолько здоровой, насколько я смог исправить все ее мельчайшие врожденные дефекты. Совершенных людей нет, и излечить ребенка в утробе матери от врожденной близорукости, например, или плоскостопия – для меня не проблема.
Пару раз я проделал это и до своей дочери. Но уже после того, как научился считывать болезни. Некоторые беременные женщины виделись мне с черной дырой вместо живота. И я корректировал эмбрионы, это даже легче, чем избавить от недуга взрослого человека.
С моей малышкой все было сложнее. Я чувствовал ее настолько, что любой надвигающийся насморк отдавался во всем моем теле. Я сразу же вылечивал ее, для меня любое ее недомогание было невыносимым. До года Катюшка не болела вообще ничем. Ее зубки резались, не причиняя ей малейшего беспокойства. У нее не было ни младенческих колик, ни даже отрыжки. Ничего! И царапины, ссадины, синяки на ней заживали мгновенно. Маргоша радовалась: какая здоровая девочка! Эх, дамочки... Смешные они, и частенько совсем не умеют анализировать факты! Как будто она жила не с великим целителем и не понимала, что происходит с нашей малышкой.

Катюшке было годика полтора, когда мне однажды приснился сон про нее. Точнее, кошмар. Дочка лежала в гробу, в розовом платье, с белыми лентами в волосах. Она была уже школьницей. Вокруг собралась скорбная толпа, многие плакали, а другие шептались... обо мне. Я виноват в ее смерти. Она умерла от ангины. Меня не было поблизости, чтобы помочь ей. Неожиданная командировка в Питер. У Катюши отсутствовал иммунитет, она жила будто под колпаком, в барокамере, как Майкл Джексон. Я всегда убивал любой вирус, инфекцию, бактерию на подступах к организму девочки. А теперь они на нее набросились скопом – и все. Неподвижна и бледна...
Я проснулся в холодном поту. Сон в руку! Сомнений не возникало. Я не смогу опекать ее постоянно. Она станет взрослой, самостоятельной. Даже если я продержу ее возле себя лет до двадцати, оберегая от всего, то потом она погибнет от полуневинного поцелуя какого-нибудь студента со спутанной шевелюрой и немытыми руками.
Я должен ограничивать себя. Оставить ее в покое. Скрипеть зубами от желания вмешаться, но не сделать этого. Катюшка подцепит пару детских болячек, через это нужно пройти любому. Зато потом она будет в порядке. Ничего действительно опасного я не допущу. Но паниковать из-за каждого чиха или разбитой коленки не буду.

И с того дня наша дочурка стала нормальным ребенком. Маргоша поначалу очень удивилась. Контраст был очень велик: волшебная-никогда-не-болеющая-Катя и Катя с соплями из-за каждого сквозняка. Мне пришлось объяснять своей ненаглядной женушке, почему я так запустил девочку. Она какое-то время спорила со мной, матери трудно смириться с необходимостью видеть несчастного простуженного ребенка. Потом Марго согласилась со мной.
Удивительно, но естественный ход событий подстегнул развитие Катюшки. Она хорошо заговорила, научилась в два года неплохо рисовать. Это утешало меня. Значит, не все можно и нужно менять в лучшую сторону. Потому что трудно судить, где это лучшее. Меня научили управлять здоровьем других, но не научили определять необходимость моего вмешательства. А сделать правильный выбор я не всегда мог пока самостоятельно. Иногда, как в случае с дочуркой, даже приняв решения, я долго потом корил себя, порывался все переиграть...

Частенько я порывался сойти с колеи... Почему, почему все это досталось мне? До зубной боли, до крика хотелось в старую жизнь! Друзья, гулянки, девушки – порой я мечтал об этом бессонными ночами. Если работа – то для себя. Нормальный среднестатистический эгоизм. Никаких подарков судьбы и избранности, рыдающих и благодарящих. Никакого пути, который коварно светился и подмигивал мне в темноте, мол, давай, поспеши по дороге из желтого кирпича, только ты видишь ее, больше никто, скорее, и волшебная страна раскроет объятия всем, кто тебя окружает.
Я почти рыдал от отчаянья. Дайте мне обыденности, внятности и умиротворения! Дайте мне возможность быть в ответе лишь за мою семью! Позвольте отвечать за моих жену и дочь, а не за все человечество! Если уж мне достался этот проклятый Дар, то почему бы не использовать его только для себя? Что они смогут сделать со мной, если я сойду с пути?
Я хитрил сам с собой. Я привык уже к своему особому положению. В нем есть отрицательные стороны, но дорога назад меня не прельщает. Более того: я ждал новых открытий и чудес.

****
Катюшке было четыре года, когда наступил час третьего и последнего пока озарения. Все и в этот раз началось с телефонного звонка. Артемка сообщил, что он женится. Звал на свадьбу всем семейством. Я иронично поздравил его. Опять эта смехотворная свистопляска! Бессмысленная суета из-за социальных ритуалов снова просто забавляла меня. Но вот в Волгоград съездить будет приятно. На сей раз путешествие намечалось на первую половину июля, а потому я собирался воспользоваться автомобилем. Маргоша тоже восприняла известие об автомобильном пробеге с энтузиазмом. Мы уже три раза ездили к бабушке на моем «Ауди А6», привозили на смотрины Катюшку, и это было куда удобнее, чем на поезде.

Мы отправились в путь целым кортежем. Родители с Анютой, Дина с Алешкой и мы. В Динином «Шевроле-Тахоэ» лежал ее подарок брачующимся – два больших модных маунтинбайка. Старшая сестрица стала уже знаменитым музыкальным продюсером, она могла себе позволить такие экстравагантные сюрпризы. Хорошо еще, что не два оранжевых скутера прицепила сзади к своему черному джипу, разрисованному разноцветными горошинами. Хотя процессия наша была весьма внушительна и без этого. Только километров за двести до Волгограда Динка на своем супер-монстре свернула в сторону, чтобы забрать бабушку, уже слишком старую для длительных поездок на электричках.
Как только мы отъехали от Москвы, у меня появилось предчувствие, что в этот раз я получу многое. Если не все. Вообще-то моя уверенность в этом основывалась не только на интуиции. Мне было двадцать на момент первого погружения в Степь, двадцать пять – второго, а в тридцать должен подойти срок третьего. Разве это не логично? Хотя говорить о логике высших сил я считал себя не вправе. Слишком они стихийны, хаотичны, чужды нашему сознанию. Непостижимы. Кто я и кто Они? Я даже не знал, чью волю я выполняю. И не хотел знать, потому что боялся расплаты. Мои товарищи по несчастью, если можно их так назвать, продавшие душу кому-то Там, утверждали, что всегда приходится платить. Была ли моя рефлексия положенной мне казнью? Или будет что-то еще?

Волгоград – весьма оригинальный город. Если мне не изменяет память, самый длинный в Европе. Я читал это в какой-то советской энциклопедии еще в детстве. Он тянется вдоль Волги на сотню с лишним километров, прерываясь частенько сорняковыми полями и огромными мрачными пустырями, которые отделяют один район от другого. Я давно не был в Волгограде, и насладился его необычностью от души. Ездить пришлось много, дядя Саша с тетей Викой жили в центре, квартира Артема – на самой окраине, его невеста обитала в другом конце города. Мы несколько дней непрерывно курсировали из одного района в другой. По дороге попадались пункты приема рогов и шкур крупного рогатого скота, грязноватые гуси, куры и утки, спокойно гуляющие вдоль дороги, девушки в таких ярких и блестящих одежках, что резало глаза при взгляде на них, – примета любого провинциального города, - босые и полуголые смешливые дети, велосипедисты. Все это щедро приправлено пряным степным ветром и пылью... Самым изысканным зрелищем мы с Марго сочли худощавых коров, стайками пасущихся на лужайке возле местного университета. Они неплохо смотрелись в сочетании с компаниями абитуриентов, штурмующих стены ВУЗа.

Свадебка получилась почти такой же, как у нас с женушкой. А как же, я не позволяю в моем присутствии делать глупости! Всякое празднование должно быть умеренным и подпитанным флюидами тихого счастья, которые я незаметно расплескиваю вокруг. И выбранная молодыми кафешка оказалась на удивление очень милой, в деревенском стиле, как мне нравится. Я даже расслабился и чуть не переусердствовал: мой мрачный дядюшка, директор крупного волгоградского предприятия, вдруг пустился в пляс. Бабушка всплакнула от изумления: она увидела такое впервые за пятьдесят пять лет жизни сына. Да и его собственная жена не скрывала радости от столь нетипичного поступка супруга.
Мы возвращались к дяде на квартиру, где остановились, поздно ночью. Катюшка давно спала, и ее с бабушкой уже отвезли домой. Маргоша села на заднее сиденье, на переднем ее укачивает, если она выпьет до этого спиртного. Я думал о Машке. Вот кто меня порадовал сегодня! Она замечательно красива, весела, подвижна! Сияет и искрится любовью к своему Андрею. Кормящая мамочка близнецов. На меня едва взглянула, и я не заметил в ней былой страсти. Вот победа моей методы лечения души!

…Я вставляю кассету в магнитолу. The Division Bell, Pink Floyd. Музыка сразу увлекает меня. Темнота, фонари только угадываются вдалеке. Промежуток между освещенными районами. Скорость небольшая, восемьдесят километров в час. Мир вокруг кружится и сверкает яркими всполохами. Вроде северного сияния. Звучит незнакомая композиция. Но ведь это мой любимый альбом! Ох, странно. Песня навевает что-то мистическое. Очередной виток причастности всему миру. Я явственно слышу за мелодией голоса, зовущие меня к себе. Они твердят, что я слишком задержался в городе, что меня ждет Степь, ждет, ждет, ждет...

Внезапно я очнулся. Сижу за рулем, гоню за сто двадцать. Маргоша прикорнула... и я тоже. Еще хорошо, что мы не погибли, не впечатались в столб или во встречную машину. Повезло! Со мной такого никогда не было. Я как будто провалился в пропасть на несколько секунд. Или минут. Из-за песни? Я уже не мог вспомнить, что это была за песня, она закончилась, играла другая. Я перемотал пленку назад. Послушал – не то. Еще немного к началу. Не то. И еще! На кассете не было столь потрясшей меня композиции. Что ж, я привык к неожиданностям.
Если мне надо быть там, в степи, буду. В окрестностях Волгограда тоже можно отыскать степь, но я был без всяких на то оснований уверен, что меня ждут на старом месте. Там у нас налажен контакт, там место связи. И так будет всегда!

Пришлось пробыть в городе еще два дня. Родственники все как сговорились:
- Сережа, ну еще немножко!
- Мы ведь так редко видимся!
- А твоя Катюшка просто очаровашка!
Как им объяснишь, что мне требуется срочно уехать? Меня бы насильно удерживали там неделю, если не больше, но бабушка выступила моей союзницей. Она ненавидела жить вне родного дома с юных лет. Поездка на курорт или в гости воспринималась ею, как трагедия.
- Как можно? - восклицала она, если ее спрашивали о причинах этого, - Ведь я там сплю на чужом белье, а люди должны его стирать. Это стыдно.
А еще кто-то должен был готовить для нее, убирать за ней... Бабуля очень конфузилась. И редкий отдых в Сочи еще в таймырские времена превращался в итоге в настоящий кошмар. Даже детей своих она навещала крайне редко, только по необходимости, вроде этой свадьбы. Впрочем, на мою она не поехала. Слишком далеко и не хотелось стеснять москвичей. А тут бабушка запросилась в Петров Вал сразу по окончании празднования. Вечером второго дня.
- Хватит, нагостевались, - заявила она категорично.

Дяде Саше удалось оттянуть момент отъезда ненадолго, но во вторник с утра мы тронулись. Планировали сделать привал в аккурат посередине пути от Волгограда до Петрова Вала, в Горном Балыклее. Ехать всего три часа, но бабушка не выносит тряски. Хотя мой автомобиль и отличается хорошим ходом. Я мог бы держать ее всю дорогу в тонусе, но мне очень нравится место нашей предполагаемой остановки. Его зовут Волжской Швейцарией. Необыкновенно красивый пейзаж, экологически чистая зона. Всякий раз там каждый из родственников изводит десятки кадров фотопленки. Мой дядюшка все шутит, что на пенсии разведет там туристический бизнес и станет миллионером. Я готов помочь ему в этом, но вряд ли он задумается об это всерьез.

Однако побыть там подольше не удалось. Как только мы расположились на пикник, любуясь великолепной природой, я снова услышал Песню. Ту же самую. Она зазвучала настойчиво прямо в моей голове, но была реальнее, чем в прошлый раз. И она уже не пассивно звала, она требовала, приказывала:

- К нам! Поспеши! - и я не мог противиться ей. Потому я уговорил родных свернуть наши посиделки, вполне осознавая, что мое поведение в последние напоминает повадки шизофреника: в моей многострадальной башке передают концерты стереофонической музыки, которые я воспринимаю как знаки, и покорно следую за ними.

****
Лишь только мы оказались в Петровом Вале, я почти сразу помчался в степь. Только наскоро перекусил. Давно я не бывал здесь один! Всегда большая компания, братья-сестры-жена-дочь... Пошел по валу, вдыхая чабрецово-полынный запах, с нотами пижмы, цикория, горячей земли и коровьих лепешек. Степь была в солнечных пятнах. Облачный день, а в такие дни на широких открытых пространствах наблюдается интересная игра света и тени. Полоска ярко-зеленая, светлая, полоска темно-болотная. В жаркие годы этот эффект не так заметен. Но нынешнее лето выдалось нехарактерным, дождливым. Поэтому степь сочная, цветастая, а не скучная, серовато-пыльная, и контраст между освещенными и облачными пятнами очень силен. Солнечные столбы, вздымающиеся в небо, выглядели причудливо и восхитительно.

…Над степью кружат скопы. Или другие хищные птицы, слишком высоко. Я задираю голову, чтобы рассмотреть их получше. Животных я пока не чувствую так, как людей. Из-под ног выпрыгивают разноцветные кузнечики, разбегаются какие-то неизвестные мне жучки. Порхают малютки-бабочки, шуршат огромные стрекозы. Внезапно в мои глаза затапливает весь свет мира. Степь с ее желто-сизо-голубыми цветами, золотистая пшеница, горы Уши вдалеке, маленькие полузаброшенные хуторки и деревушки, пасущиеся козы и коровы, проселочные дороги, трасса Петров Вал-Камышин, карьер с белоснежным песком, птицефабрика – все это словно через воронку вливается мне в голову, и она переполняется.
Я не могу справиться со скоростью, с которой поступает информация, все хаотически мелькает вокруг, я кричу и падаю навзничь.
Я умер. Умер уже десятки раз, будучи мужчиной, женщиной, ребенком, собакой, пчелой... Я умер и был похоронен. Мальбрук в поход собрался... И больше никогда не вернется к своей женушке.
Во всех частях света находятся мои могилы. Меня нет во всех временах одновременно. И все могилы пусты? Эти логические нестыковки пугают, но выбрать правильный вариант я не могу. К местам захоронений приходят страждущие: я был при жизни целителем и пророком. Святым. Гусями, спасшими Рим. Королем Артуром! И одновременно Мерлином. Я существовал в параллельных мирах, и был там так же реален, как здесь. Или это неправда? Я и здесь фантом?
Или я – ничто. Пребываю в пустоте. В вакууме? Я – покоритель космоса, замерзший на орбите неизвестной планеты. Моя роль в жизни была минимальна. Все сделали за меня. Я плыл по течению, все мои движения были подсказаны мне кем-то Иным. Мне нельзя было отклониться от искомого маршрута ни на шаг. А они... Они хохочут надо мной, и я понимаю, что заслужил это, возомнив в своей гордыне, что могу освободиться от них.
Я выплываю из оглушительного марева, и нахожу себя лежащим в колючей степной траве. Вижу свое тело, оно в порядке, если не считать нескольких царапин. Губы разбиты в кровь. И ничего не изменилось во вселенной. Все идет своим чередом. Меня наказали, не одарив на сей раз ничем. Я столкнулся с Ними, но напрасно. Я не послушался сразу Их зова, и меня лишили положенных мне бонусов…

****
Как? Я уже считал, что Они должны мне? Я, в самом деле, стал их слугой. Но каковы их помыслы? А вдруг они заставят меня убивать? Изнанка жизни – смерть. Сейчас я это ясно разглядел. Что же они уготовили мне? После того, как мне показали все мои ошибки и заблуждения, они могли лишить меня Дара.
Я испугался своего предположения. Но как проверить это? Надо пойти к людям, к семье. Я медленно поднялся и побрел, пошатываясь, в легком помешательстве, заблудился и плутал между трех сосен и нескольких гречишных полей часа полтора, еле определив, в конце концов, правильное направление.
Дома я почти пришел в себя, но пользоваться Даром не пытался. Я был уверен, что не вынесу разочарования. Я занимался пару дней хозяйственными делами. Обрезал сухие ветки с деревьев, копал огород... Спускал в погреб банки с огурчиками, проветривал тяжелые старые матрасы с чердака. Почти ни с кем не разговаривал, объясняя это дурным настроением. Только с Катюшкой, но и с ней отстраненно, не вчитываясь в ее ощущения. Это было в новинку для меня, но естественная связь с дочкой порвалась, а устанавливать ее специально я не стал. Я всегда был трусом. Но ничего не мог сделать с собой.
На третий день я забрался на конек крыши, чтобы покрасить его. Мое давнишнее хобби! Большее удовольствие мне доставляют только некоторые физиологические акты, плаванье и быстрая езда на автомобиле. Однажды, еще в начале наших с Маргошей отношений, она заявила мне, что ее не устраивает мебель в моей квартире. Чересчур темная. А Маргарита – любительница радостных интерьеров. Я пообещал ей приобрести все новое, в ее вкусе. Но план у меня был совсем другой. Мнимая командировка, во время которой Маргоша жила у матери. А когда я через неделю «вернулся», квартира преобразилась. Мебель сияла оранжево-рыжими переливами, под цвет волос моей любимой. Я собственноручно раскрасил ее так, что моя девушка визжала и прыгала от восторга.

С коньком все гораздо скучнее. Он коричневый, бабушка Мина против экспериментов с сочетаниями цветов. Дом у нее выкрашен суриком, ставни темно-синие, дверь, труба на крыше и металлические желобки для стока воды тоже. Никаких излишеств, никаких вывертов воображения. Моя работа была чисто механической. Я не смел даже чуть-чуть изменить оттенок краски, добавив туда ярко-красной, имеющейся в изобилии внизу в сарае, хотя и старой, но еще не совсем засохшей. Бабушка может разозлиться, она не поощряет подобную инициативу. До сих пор помню, как мне досталось, когда я пятнадцатилетним подростком купил шесть банок этой красной краски вместо сурика, намереваясь ею обновить облик дома. Дед молча поджал губы, он уже был болен и увлечен своими религиозными заморочками, а потому бытовые мелочи его волновали меньше. А бабуля устроила настоящий скандал. Она кричала, что эти городские «похабные» цвета я могу использовать где угодно, хоть в собственной комнате, а ее дом будет таким, как раньше, и никаких возражений! Пришлось снова брести на рынок, причем бабушка Вильгельмина потащилась вслед за мной, чтобы проконтролировать: вдруг непокорный внучек на сей раз соблазнится и вовсе скандальным оранжевым? А те, неправильные банки, до сих пор почти в полном составе стоят в самом темном углу сарая. Вызывающим красным цветом покрашены душ и туалет изнутри, обновляются старые ведра и корыта, крыльцо летней кухни... На приличные, видимые для прохожих поверхности, яркое великолепие не тратится, люди же могу засмеять, как объясняет это бабушка.
Сидя в одних шортах и старой дедовой кепке наверху, плавясь под июльским солнцем, вдыхая тягучий запах масляной краски и обозревая окрестные облезлые крыши, крытые потемневшим от времени шифером, сады, где уже начинали зреть ранние яблоки, разглядывая пыльные пирамидальные тополя, шумные голубятни и неожиданные для этих мест голубые ели, я понемножку оттаивал. Жара, штуковина чертовски приятная, выступала в битве за мое духовное выздоровление невольным союзником. Дар не утерян, этого не может быть, рассуждал я, он уснул ненадолго. И скоро Серега Иванов снова станет степнячком. Я улыбнулся при воспоминании о своем домовитом приятеле, придумавшем этот термин. Так и не встречались больше с Филимоном! А хотелось бы. Веселая и приятная в общении нечисть, всем бы такими быть. Только я подумал это, и... он в тот же миг высунулся из трубы, весь в саже.
- Ага. Вот и я! Привет, альтер эго! Скучаешь-тоскуешь? Не дрейфь, приятель! Вам иногда отдыхать нужно, чтобы не перегореть. Ты пошел к Ним не поздно, а рано. Вот и не вынес накала новых откровений. Сейчас понежишься апатично, погреешься на солнышке, и все будет по-прежнему. А может, и хуже!
- Почему хуже?
-Да презентуют Они тебе такого, что неприятностей не оберешься! Бремя твое непомерным покажется.
- Опять ты говоришь не как домовой! - не удержался я от колкости.
- Специалист по домовым нашелся, - захохотал Филимон, - Бывай, волшебничек!
И он нырнул обратно в трубу. Иллюзия, иначе не назовешь. Но почему он сам себя зовет моим альтер эго? Неужели – в самом деле? - он и есть я? Домовой – голос моей интуиции? Подсознания? Я так общаюсь сам с собой? Как же все это сложно! Я многое вижу и умею, а вещи элементарные недоступны моему пониманию.

Вечером Маргоша была очень ласкова со мной, как с несмышленым мальчуганом. Она держала меня за руку, развлекала занимательными разговорами, бесконечными историями из жизни знакомых, глуповато шутила. Жена была довольна моим вынужденным простоем. Я стал равным ей, и она это сразу оценила. Хотя Марго и боготворила меня, все же жизнь рядом со мной была для нее сопряжена с имманентными фрустрациями. Мои частые отлучки, бесконечные посетители, просящие или благодарящие, телефонные звонки... Мой таинственный Дар. Все это держало ее в тонусе. Конечно, будучи самым близким мне человеком, она заметила исчезновение способностей. И теперь пыталась утешить меня.
Этой ночью мы любили друг друга особенно страстно, и никак не могли остановиться, даже когда совсем выдохлись, все равно не находили сил оторваться друг от друга. На Маргошу что-то нашло, она вела себя как изголодавшаяся по сексу самка, хотя у нас никогда не было с этим проблем. Я догадывался, что это связано с моей теперешней «обычностью», но не мог в тот момент читать в ее душе по-настоящему. Я просто следовал за ней. Никакой ответственности. Никаких мыслей. Только животная страсть на полу все той же кухни. Жара, головокружение, мелькание тел и мыслей... Марго кричала, я зажимал ей рот рукой, чтобы не шокировать целомудренную бабулю. Та считала, что выполнение супружеских обязанностей должно быть тихим и по возможности малоподвижным.
После всего Маргоша вдруг прошептала:
- Я хочу родить тебе сына. Наследника. И рожу. У него будет такой же Дар, как у тебя! Сегодня мы должны были зачать его. Такая ночь выдается раз в столетие. Будет результат. Ты не можешь сейчас видеть этого, но вижу я. Верь мне, милый.
- Я верю, - сказал я, - а что мне остается? Я теперь такой, как ты. Простой парень, без особых претензий.
Она рассмеялась.
- Погоди до завтра, дружок! Я не сомневаюсь, что твои чудодейственные фокусы еще доставят нам много хлопот. А сейчас ты должен расслабиться и отдохнуть. Послушай своего доктора Марго!
И я в самом деле знал, что она права. В углу кухни засияло солнце. Все перемелется к утру.

Купание. Супер-шоу. Смыслы

С утра мы поехали на речку. Была суббота, к нам пожаловали родственники отца со всего района, десять человек. Мои родители были одноклассниками, отец тоже из этих мест, и здесь сконцентрировано огромное количество отцовской родни. Мы затеяли шашлыки на весь день, набрали вина, продуктов... Уехали километров за пятнадцать от дома, на искусственный песчаный пляж. Сначала долго пришлось чистить место предполагаемого отдыха, собирать бутылки, бумажки, обертки от чипсов, сигаретные пачки... Обычная российская речка, усыпанная мусором по берегам возле удобных входов в воду. А между тем, я читал в местной газете, что наша Иловля входит в десятку экологически чистых рек Европы – и это заключение сделали иностранные эксперты. Видимо, ее оценивали где-то в безлюдных местах, или, при сравнении с речками какой-нибудь Германии или Франции, Иловля напоминает горный родник рядом с водопроводным краном в промышленном городе. Хотя вода в ней и в самом деле чистейшая. Местные даже пили ее. Мы на такое не решились, за исключением одного из дядюшек, Николая Иваныча. Он большой любитель водки, а после поллитры-другой становится способен на многое. Николай Иваныч ложился на живот на берегу Иловли, опускал лицо в воду и, громко чавкая, утолял жажду. Мы смеялись, вытаскивали его за ноги на берег, дядюшка вырывался, пробегал вокруг нас большой круг и с воплями кидался в речку, где долго плавал, фыркал, ритмично вскрикивал, но не трезвел.
Водичка в тот день была прелесть. Теплая, прозрачная... Дети почти не вылезали из нее, а я был их нянькой. Шашлык готовить не люблю, предпочитаю потреблять готовый, разговоры «за жизнь» родственников меня не прельщают. Четверо резвящихся ребятишек, включая и мою Катюшку – куда более приятное общество. К тому же, здесь множество мальчишек и девчонок из ближайшего совхоза: белозубые, загорелые, худющие, верткие и скользкие, будто рыбешки. Брызги, возня, смех... Салки и прятки под водой. Юный задор умиляет меня настолько, что я иронизирую над собой. Вообще-то умиляться не в моих правилах. Целительство отложило отпечаток на мой характер. Меня мало что трогает теперь по-настоящему. Я и раньше-то был не из сентиментальных. А сейчас и подавно.
Мне известен только один случай еще большего равнодушия к миру. У меня есть приятель, известный детский микрохирург. Перегорел, как и я. Он способен испытывать, да и то редко, только негативные эмоции. Умерший под его скальпелем ребенок – это повод для огорчения, почти отчаянья. А вот спасенный пациент его не волнует. Хорошо выполнил работу, как надо – вот и весь спектр переживаний! Разве еще что-то требуется? Нет ни малейшей радости или волнения. И к жизни отношение соответствующее. Когда его жена попала под машину и лежала в реанимации, а ее родственники и друзья сходили с ума от волнения, дежурили в больнице, он поговорил с ее лечащим врачом и поехал домой, чтобы выспаться. Не зря же ему дали три дня отгулов! А с женой все нормально. И от присутствия психующего мужа возле ее бесчувственного тела ничего не изменится.
Вот такие мы, кудесники-спасатели. Циники...

Потом все купались, плавали до железнодорожного моста, больше километра. Я был умиротворен и счастлив. Следуя ночному совету Марго, наслаждался любой приятной мелочью, будь то вода, которая бурливо пенилась под моими руками, или пение малиновки из прибрежных зарослей дикого шиповника. Я разошелся настолько, что даже нырял вниз головой с огромных деревьев, растущих возле воды и поивших в ней свои корни и ветви, чего не делал уж лет десять.
Захватывающее занятие! Отталкиваешься посильнее, мощно входишь в воду – ногами или «щучкой», самый верхний слой теплый и как будто мягкий, потом все холоднее и тверже, а затем, на глубине уже метров четырех кажется, что пытаешься пробить лед, который к тому же пружинит, хочет отторгнуть тебя, и тут у тебя кончается воздух, мучительно хочется вдохнуть, но нельзя, накатывает ужас... Будь я поэтом, склонным к излишним красивостям, сказал бы, что попал в объятия самой смерти. Не окончательные еще, но робкие, пробные, будто первый поцелуй между влюбленными, однако не узнать эту ласковую старушку с косой невозможно. Почти паникуешь, стремишься назад, к солнцу и теплу, к возможности дышать, к жизни. Там, наверху, накатывает эйфория, видишь родные лица, зеленые уютные берега, и сонную иву, с которой только что нырял. И тут же возникает шальное желание повторить прыжок. Маргоша, две тетушки и двоюродный братец Витька аплодируют, я лезу на шершавый ствол, мокрые ноги соскальзывают с него, срываюсь, лечу в глубину, но опять не достигаю дна.
Иловля – речка узкая, но необычайно глубокая, не зря же ее когда-то собирались сделать частью пути из Волги в Дон. Многие сорви-головы погибли, покоряя ее, но все равно каждый купальный сезон находятся новые и новые ныряльщики. Я и сам был таким фанатиком, в подростковом возрасте, но до Машки мне было далеко! Эта бесшабашная особа решалась даже на прыжки с железнодорожного моста, а ведь такие опасные эксперименты частенько заканчивались для смельчаков летальным исходом. Недаром этот мост называется Чертовым. Но сильнейшим везет, повезло и моей сестренке. Здесь, возле этой старой ивы, Машка точно бы достала здесь кусочек ила со дна, до которого мне так и не удалось дотянуться, потому что сдерживали осторожность и страх.

Мы вернулись к месту пикника. Там, на другом берегу, к дереву привязана тарзанка - прочный шнур и палка, импровизированные качели для прыжков в воду. У Маргоши загорелись глаза. Вот такие приключения она не пропускает. Горки в аквапарках, какие-то безумные карусели, батуты... Из Парка Горького ее и силком не вытащишь. А уж что она творила на отдыхе в Европе и Египте! Я закрывал глаза или уходил подальше. Не желал видеть, как любимая свернет себе шею.
Но деревенская тарзанка – это более безобидное развлечение. Я и сам не упускал случая поболтаться на ней, а потом сигануть в речку, пронзить ее, снова не дотянуться ногой до дна, пережить миг ужаса – и стрелой на поверхность. Здорово!
Маргоша ныряла самозабвенно. Она просила раскачать ее посильнее, несколько раз проносилась над наблюдателями внизу, а потом с визгом слетала и камнем падала в зеленоватую воду, тут же выскакивала из нее, смеялась, плыла опять к тарзанке. Там уже выстроилась очередь, подтянулась деревенская молодежь, кое-кто из нашей компании, подвыпившие работяги, проводящие свой выходной день на природе... Пока тарзанкой не заинтересовалась Марго, там почти никого не было. Медовая моя! То ли еще будет.

Я проголодался, пошел к нашему костру, возле которого Николай Иваныч с еще одним кузеном пили водку. Взял шашлыка, хлеба, вина. Уселся на песчаном холме с видом на тарзанку, и обедал, наблюдая за своей отчаянной женушкой. Хороша! Даже чем-то похожа на мою кузину-д'Артаньянку. Все-таки мне нравится один тип женщин. Смелые и упругие.
И вдруг я понял, что она беременна. Да, с сегодняшней ночи, она была права. Неужели ко мне вернулся мой Дар? Разглядеть пятнадцатичасовую беременность? Я не уверен, что такое возможно. Нужно будет поспрашивать у знакомых врачей. Впрочем, это бесполезно. Мнения будут противоположными. Один эскулап скажет, что по результатам анализов все будет понятно. Другой – что слишком маленький срок. Третий – дураки вы оба, мой новейший метод позволяет определить беременность, которой десять минут!
Хорошо быть Степняком! Не нужно научного подтверждения. Никаких тестов и прочей эмпирики. Действует – и прекрасно. В тот момент, когда Маргоша с победным криком прыгала с тарзанки, я почувствовал в ней нашего сына. Не так, как в свое время Катюшку. Намного полнее, да нет, что там полнее – совсем по-другому. Я ощущал его не в тот день и час, не в тот миг, а в перспективе. Вся его жизнь разом промелькнула перед моими глазами. Все болезни, травмы, огорчения... Смерть.

Я пережил смерть своего нерожденного ребенка. Невероятно! У него еще неопределенная судьба, она зависит от множества обстоятельств, а все вокруг может измениться. Начнется большая война, или метеорит врежется в землю. Я уж не говорю о подстерегающих повсюду мелких происшествиях.
Но, тем не менее, я знал, что мой Дар вернулся. И все, что мне почудилось, – правда. Наверное, к моим экстрасенсорным способностям добавилось еще и ясновидение. И теперь мне никогда не бывать таким умиротворенным, как во время недавнего купания. Я всмотрелся в кого-то из бултыхающихся в воде детей. Да, сомнений нет. Я разглядел его, поставил все диагнозы, настоящие, бывшие и будущие. Исправил легкий сколиоз, подлечил начинающийся гастрит. Странно, но общая картина жизни этого мальчишки не изменилась. Значит, здоровье не предопределяет судьбу. А что же? Нужно будет подумать об этом. Позже. Завтра.

...Сейчас я зондирую окружающих. Этот процесс стал увлекательнее, чем раньше. Мне открыто многое, а потому я чувствую себя почти богом.
С капустных полей доносится Их песня. Теперь я знаю, когда и куда идти к ним…

****
Ночь. Усталая Марго прикорнула на полосатом матрасе, в кухне. Я усыпил ее покрепче, как и бабушку с Катюшкой, и четверых родственничков, которые остались у нас до завтра. Мне нужно было уйти незаметно, а потому я не хотел ненужных свидетелей. Во сне Маргоша продолжает скакать с тарзанки. Катюша играет в мяч с троюродным братцем Васей. Бабушка печет пирожки с вишней для правнучки. Вася плавает под водой с новой маской, которую ему купил отец. Его родители и дед снов не видят, мне тяжело придумывать их для всех. Когда я буду в степи, к ним вернутся их собственные грезы, а не сгенерированные мною, но пока я здесь, держу родных на коротком поводке.
Так надо.

Из-за холодильника вылез мой чудной знакомец. Подкатился ко мне, переваливаясь по-медвежьи, спросил ехидно:
- Ты и меня сейчас уложишь, мил человек?
- Тебя не стану, - ответил я, - ты же дружишь с Ними.
- Не особенно. Я с тобой дружу. Ты хоть и неопытный, но чем-то мне импонируешь. Вот сейчас они тебя испытают, потом подучат, вернешься профессором степных наук. Ты только там не переусердствуй. Некоторые с катушек сходят от такого.
- А что там будет-то?
- Фокусы. Пиротехника. Коннор Маклауд. Или Дункан. Я ж тебе говорил: как у горцев.
- Я что, в фильм попал?
- Пока нет, но попадешь, если твой карьерный рост будет соответствующим.
Я расхохотался:
- А, ну тебя! Твои лингвистические изыски неестественны. Мне пора, не хочу опаздывать.
- Удачи, Серега! Я буду гордиться тобой! Надеюсь на это, - и с этими словами Филимон провалился в подпол.

Я тихонько выбрался из дома, ведь сон моей бабушки чуток даже под моим руководством. Перелез через забор, калитку бабушка на ночь запирает на замок. Зачем зря скрежетать ключами?
А потом я побежал. По пустому темному переулку, спотыкаясь на колдобинах и цепляясь за лебеду, нагло прыгающую прямо под ноги. Но идти медленно я не мог. Меня захватило и понесло, и я не был властен над собой. Мне казалось, что сегодня я научусь летать, таким легким и пружинящим стало мое тело. Даже крылья не понадобятся!
Через пять минут я был почти в степи. Задержала железная дорога. Небывалое дело: по тупиковой ветке, где за весь день проходит один пассажирский и парочка пригородных, шел поезд. Длинный, ярко-красный. Все окна были занавешены черным.
Поезд-гроб, подумалось мне. Мелькнуло воспоминание детства: страшные истории в шалаше. Неужели меня ждет что-то плохое?
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. И точно: траурный поезд оказался очередной иллюзией. Обычный товарняк. Я хороню себя – почти обычного еще человека, чтобы родиться заново. Кем?
Я услышал, как надо мной опять смеются, и поезд снова превращается в бесконечный гроб, который загородил весь горизонт, и как перебраться через это препятствие туда, в степь, неясно. Попробовать перепрыгнуть? Убрать эту жуткую махину усилием мысли? Интересно, это уже обещанное домовым испытание, или пока только подготовка к нему? Нужно сдать этот первый зачет, а то могут не допустить до основного экзамена. Немного подумав, я решил пройти через поезд так, будто его не существует. Кажется, сплагиатил эту идею проникновения сквозь стены у кого-то из своих волшебных предшественников, но не помню, у кого. Неожиданно это получилось. Никакого препятствия передо мной не было. Темнота и покой.
…Наконец, оказываюсь на месте. Меня приветствуют ночные незримые птицы. Сейчас начнется представление. Мое – Им? Или Их – мне? Начинает играть громкая музыка, все та же инфернальная песня, но на сей раз она быстро утомляет меня. Через пару минут я чувствую головную боль. Неверно, неверно, поют эти нечеловеческие голоса! Такой диссонанс, почти какофонию, тяжело вынести, обладая хорошим слухом.
Я понимаю, что должен дирижировать небесным оркестром. Звук распространяется откуда-то сверху. Я вижу источник мелодии: золотистая огромная звезда в ореоле ярких искр. Мне нужно идти туда, под звезду.
Когда я дохожу до эпицентра звука, звезда опускается мне на голову причудливой короной. Я стою посередине бесконечной полынной симфонии, приправленной чабрецом, зверобоем, душицей... Совами, сверчками, чьим-то храпом, тихими беседами, танцевальными ритмами на дискотеке, говорливыми речными перекатами... А ведь ближайшая река в пяти километрах отсюда!
Вступает железнодорожный вокзал:
- Диспетчер! Диспееетчееер!
- На второй путь прибывает...
Я поднимаю руки и начинаю назначенную мне на сегодня работу. Впервые на арене степняк Сергей Иванов со своим незабываемым феерическим супер-шоу! Знаменитый маг покажет такое, что вы даже представить не можете! Спешите видеть!
Никогда не думал, что творить музыку так легко. Я чувствую в ней каждую ноту, каждый нюанс, я прогоняю ее по своим венам, с тем, чтобы выпустить наружу обновленной и еще более прекрасной.
На ладонях закручиваются маленькие разноцветные вихри. Ого! Вот и обещанные спецэффекты. Вихри крепнут, увеличиваются в объеме, к ним прибавляются другие, на границе звука, которые пускаются в пляс вокруг меня. Я оказываюсь в центре сверкающего всеми красками круга диаметром с полкилометра. Красота! Подобного фейерверка я не видел за тридцать лет своей жизни. И я сам могу управлять им. Круг послушно следовал всем движениям моих рук. И не только круг!

Трава ложится по часовой стрелке или против, в зависимости от моей команды, Появляется концентрический рисунок. Я видел такое по телевизору. Кажется, эти круги на полях часто находят в Англии. Но и у нас бывает. Значит, завтра-послезавтра сюда понаедут съемочные группы. Петров Вал прославится второй раз за год. Первый раз у нас сгорел детский интернат, об этом много писали в прессе. А сейчас обнаружат ведьмины круги. Сколько лет уже ученые бьются над загадкой происхождения этого феномена, выдумывают версии одна оригинальнее другой. А оказывается, это просто часть ритуала посвящения в Степняки! Я показываю тем, кто избрал меня, что в совершенстве овладел своими навыками. Создаю свой шедевр – круг. И чем он сложнее и детальнее, тем выше уровень степняка.
Я разглядываю свое экзаменационное задание. Очень интересный орнамент, в больших кругах кое-где маленькие спиральки. Видимо, я многое умею, но не догадываюсь обо всем. Я ощущаю небывалую силу в своих ладонях. Надо попробовать сделать что-нибудь действительно серьезное.

Осматриваюсь по сторонам в поисках подходящего объекта для чуда. Горы Уши... С детства они манили нас своими тайнами. В них где-то есть пещера, где спрятаны сокровища Стеньки Разина, который там когда-то жил со своими разбойничками. Говорят, она заварена железной решеткой. Сколько мы не лазили по этим высоким холмам, усыпанным скальными обломками, пещера нам так и не попалась.
А сейчас я найду ее. И выясню, где там золото-брильянты. Просто так, ради удовлетворения любопытства. Я спрашиваю у них:
- Можно?
И музыка становится бравурной, маршевой:
- Ага-ага-ага-ага!
Как подступиться к этим горам? Приходит в голову довольно смешной вариант. Я напрягаюсь, мое тело деревенеет, но все же у меня получается. Уши поднимаются в воздух, и я начинаю дирижировать ими, как до того Степной песней. Они в мгновенье пролетают пятнадцать километров, вальсируя в воздухе друг с другом. Более симметричная гора оказалась мужчиной. Останавливаются возле меня, но не опускаются на землю, а висят, как остров Лапуту.

Пещера, до того всегда скрытая от меня, теперь призывно светится в темноте. Опять начинается салют. Я заползаю в узкий каменный мешок, он расширяется, я вижу в углу закопанный сундук... Он пуст. Не обязательно даже доставать его на поверхность, чтобы убедиться в этом. Вот и сокровища атамана! Их давно разворовали, как и следовало ожидать. Но я все равно доволен. Я отправляю Уши назад, сопровождая их «Прощанием славянки». Приходится потрудиться, чтобы вернуть каждый камешек на свое место. Но мне это удается. Впрочем, я предвижу, что какие-нибудь столичные уфологи в очередной раз засекут в районе гор аномальную активность и снимут новую передачу про приземление на Уши инопланетных кораблей. Такие интересности регулярно показывают по местному телевидению, очевидно, затем, чтобы аборигены, устрашившись зеленых человечков, не портили природные памятники, хотя обычно эффект бывает обратным – поток на горы местной молодежи, охочей до экстремальных приключений, лишь усиливается.

****
Меня отпустили домой лишь под утро. Я демонстрировал громкие и яркие фокусы, а также настоящие чудеса. Например, превратил в земляные холмы все груды мусора, в изобилии разбросанные по окрестностям. Причем холмы эти – и я не сомневался в этом ни на миг – сделались чрезвычайно плодородными, моментально покрылись свежей нежно-зеленой травкой и не таили в себе ничего разрушительного для природы. Свинство аборигенов давно меня раздражало, а теперь я нашел эффективный и красивый способ экологического контроля. Нужно будет только почаще наведываться сюда. Раз уж жители нашего городка не умеют обслуживать себя самостоятельно, не доводя местность до столь тягостного состояния, придется им помочь! Жаль, что трансформировать бумажки и консервные банки в почву я могу только тут, в родной степи! Вот чем бы я с удовольствием занялся в жизни – спасением природы от последствий деятельности ее старшенького малыша. Но слишком мне много дано в иных сферах, придется потрудиться там – восстанавливать людям здоровье, физическое и духовное. Надеюсь, мне хоть на пенсии разрешат заняться уборкой мусора! Прелестная мечта для успешного юриста и сверхчеловека – поработать на старости лет дворником!
Но кто все же те высшие силы,что покровительствуют мне, мучительно размышлял я, божественного ли они происхождения, или инопланетного? А что если круги на полях, которые многие уфологи считают следами пришельцев, действительно являются таковыми? И я лишь рупор для неведомых посланцев небес?
Будто рассказ Клиффорда Саймока или еще кого-нибудь из американских фантастов классического периода: мудрая, технически, интеллектуально и эмоционально продвинутая цивилизация подталкивает отсталых людей в сторону правильного развития. Понять, где нужное направление, могут немногие из людей. Наверное, я как раз из их числа.
Вопросов в тот момент было куда больше, чем ответов. Сейчас уже я знаю многое, а тогда, уже получив полную праздничную корзину сюрпризов, недоумевал, от кого они и почему подарены именно мне.
Удивительно, ведь раньше я не подозревал о самой возможности таких навыков. Считал, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Но вот настал час, и они проявились во всем великолепии. Некоторые из них пришли ко мне спонтанно, в ходе моих степных прогулок. Другие были у меня, как и у любого человека, с детства, только я не умел воспользоваться ими. Мы, люди, ленимся или не умеем использовать должным образом весь свой потенциал. Вовсе необязательно делаться степняком, чтобы лечить легкие недомогания у близких или видеть на расстоянии, что с ними творится. Эти нехитрые операции может проделать практически любой человек!
Кое-какие чудеса, как, например, приглашение гор на танец, я творю только здесь, в настоящей степи, в остальном же мире бессилен проделать подобное.

А еще мне вручили смысл жизни. Точнее, множество смыслов, потому что выяснилось, что он не может быть один. Торжественно преподнесли на золоченой тарелочке! Напоследок меня обнял кто-то невидимый, и в его объятьях я растворился, потерялся как когда-то в тумане, а потом на меня напала нестерпимая жажда. Мне предложили воды, я взял стакан из Их рук и жадно припал к нему.
Меня обожгло изнутри, я пустился в пляс, повинуясь воле какой-то взыгравшей во мне упоительной, сумасшедшей эйфории, отличной от алкогольного опьянения. И в этот момент в меня влились все смыслы мира. Мои друзья - доморощенные философы - многократно повторяли, что познание в современном мире возможно только вербальным способом. Слова. Слова... Опять слова. Везде они, коварные маленькие символы культуры! Однажды по совету Марго я прочел восхитившую ее книгу Натали Саротт, где главными героями выступали как раз слова. Они ссорились, мирились, общались друг с другом и с внешним миром, лицемерили, льстили, лебезили, обманывали... Все как у людей! Автору не удалось сделать слова независимыми от психологии и логики людей, как она не старалась. Слова не могут действовать самостоятельно, их якобы автономное поведение подчинено законам мышления, придуманным человеком.
После своего первого чуда, в больнице, выходя из полубреда-полузабытья, я осознал, что не всякое явление можно назвать, вогнать в тесные рамки языка. Считается, что у языка нет границ. А, по-моему, он – клетка. Довольно тесная и неудобная! При любой попытке разогнуть ее прутья натыкаешься на новые и новые препятствия. Язык - одно из средств познания, а многие видят в нем его объект. Изучая язык, ты постигаешь жизнь, твердят они. Неправда, кричу я им! Или нет, скорее, полуправда. Одна из десятков, сотен, тысяч существующих истин.
В движении заключены все тайны мира, утверждаю я. Доказать это сломами я вряд ли смогу, потому как не слишком поднаторел в софистике и не люблю досужую болтовню на интеллектуальные темы. Все на свете непрерывно движется и развивается. От хаоса к космосу. И это движение, развитие, эволюция изучается различными науками, но, так или иначе, – вербально. Любой факт – набор слов, в крайнем случае, – формул. А что такое формулы? Наборы знаков, тот же язык. Утилизация сложных процессов, сведение многогранного к простейшему. К примитивным знакам.
Движение, выраженное знаками! Каково? Разве это возможно?
Но движение – само уже есть смысл.
Я двигался, извивался в диком танце, горячем, страстном, и наполнялся постижением реальности, ирреальности, и даже квазиреальности данной минуты. Ох, до чего же пронзительное ощущение! Я превратился в африканского шамана с бубном, который прыгает возле костра, вызывая духов. В хиппи, обкурившегося травки, и в рок-н-ролльном угаре узнающего секреты мирозданья. Я был в таком восторге, получив уверенность в смысле жизни, что вдруг взлетел. И это для меня не проблема!
Я стал настоящим суперменом. Вот это да!
Меня тут же осадили. Это все не для меня. Не только для меня. Я обязан поделиться с другими. И именно в этом предназначение Степняков. Дарить себя другим! Я должен не просто лечить и утешать людей, я должен возвращать им потерянный смысл. Ни один мудрец не способен объяснить словами, зачем человек живет. Любое объяснение скомкано и неполно. Оно либо слишком универсально, а потому не подходит для конкретных случаев, либо слишком ситуационно, а потому теряет резон, как только обстоятельства изменяются. Третьего – не дано.
Это третье – я. Мы, степняки. Нас много, мы называемся в других местах иначе. Но мы – одно целое. Мы спасаем тех, кто заблудился во мраке. Мы дарим им надежду, бескорыстно, просто в силу своей избранности. Отныне не будет боязни ответственности, я смирился со своей миссией. Все-таки в ней есть и кое-что хорошее для меня. Я снова могу предаться наслаждению своим альтруизмом. На сей раз без страха сделать что-то неправильно. Если я ошибусь, меня поправят Они. Или оставят все, как есть, даже степняки не всемогущи.

Я шел домой в приподнятом настроении, вдыхая полной грудью рассветный степной ветер, высовывая язык, чтобы почувствовать вкус утреннего воздуха. Думал, как я смогу скрыть от семьи новые грани своего Дара. Ох, как хочется полетать над степью с Катюшкой! Но нельзя, родные не должны видеть слишком многое. Я по-прежнему останусь для них просто целителем. Обычным экстрасенсом, каких много в любой бульварной газете. Дяденька Сергей Иванович, врачеватель. Шарлатан, наверное? Почему бы и нет. Пусть лучше считают обманщиком, чем поймут, насколько я теперь чужд им, физически и духовно. Насколько я далек, несмотря на всю мою любовь к ним.

Перелетел через забор, не касаясь его. В пять утра бабушку может разбудить любой шорох. Бытовую жизнь степнячество явно упрощает. Но в дверь я без ключа зайти не смог. Все-таки мои возможности ограниченны. Это радует. Страшно не знать пределов своего могущества.
Маргоше по-прежнему снилась речка. Надо же! Я дал ей сильную установку. Волосы перепутались, рот полуоткрыт... Что ждет ее со мной? Она почувствовала мое появление, проснулась, пробормотала что-то нежное. И я решил начать с нее. Обнял ее, поцеловал:
- Маргоша! Сейчас будет очень хорошо, милая.
- Мне уже хорошо, - ответила она, но потом я виртуально прикоснулся к ее душе, и она оказалась на высоте птичьего полета, услышала Их песню, замерла, задохнулась от восхищения перед красотой этого мира, прошептала:
- Ты – демон. Не отпускай меня!
Любительница Блока! Даже в момент озарения вспомнила его стихи.
...Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распахнув тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.
И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту.
Я видел звезды в ее глазах. Она не сорвалась в бездну, а познала гармонию, и мне становится легко и весело. Для нее смысл в слиянии. В совместных прогулках за облаками. В смехе ребенка. Банально, но это так. Она – женщина. Нормальная здоровая женщина. Ей не нужны высокие порывы и прочая суета. И я люблю ее такой.

Для каждого смысл – разный. Мне предстояло разобраться в нюансах. Ведь одаривая смыслом конкретного человека, я и сам получу в копилку чужой смысл. Для меня главное – пробудить его. Передать желающему отгадку в танце, в музыке, в порыве ветра, развевающего волосы, в солнечном луче, касающемся щеки, в шуме дождя, в шуршании автомобильных шин по трассе...
Я знал, что помогу всем, кто сочтет нужным обратиться ко мне. Как они найдут меня – я не понимал тогда. Но был уверен, что великая степь ничего не делает зря. Я стал Степняком, значит, есть и желающие услышать Их голоса.
Пробудились остальные члены семьи. Катюшке пока не нужны никакие смыслы. Но вспоминая Машку маленькой, я понял, что недалек тот день... Машке было лет шесть, когда она заговорила об этом.
- Зачем мы живем? Сереж, ты знаешь? - спросила она меня, потому что Дина и тем более наши старики уже не смогли ничего сказать ей на это. Я дал себе слово, что съезжу к ней в Саратов, объясню. Пусть поздно, но я отвечу на хитрый детский вопрос. Это мой долг.
Бабушке Мине смыслы уже не нужны. Повседневные заботы для нее – главное в жизни. А еще четверо правнуков, про пятого я пока промолчу. Бабуле нужно любить их, как некогда было любить своих детей, и это ее награда. Ну, еще ей нравится иногда постирать вволю, накрахмалить и отгладить все свои занавески, развесить их по местам... Здоровье у старушки уже совсем слабое, а потому для каждой генеральной стирке мне придется прилетать и устраивать традиционное чудо. Бабушка уже почти не помнит деда Эммануила, хотя и по-прежнему плачет по нему. И о религии совсем забыла.

И дядюшкам-пьяницам не хотелось менять свою судьбу на что-то другое, пусть и с широкими горизонтами. Родичи полностью были довольны окружающим. Разве что источника водки пока не найдено, а так все отлично. Я не настаивал. В этой части своей миссии я – пас, никого не заставляю идти за мной, и это не эгоизм, а нежелание лишить людей права выбора. И если его сделали в пользу обретения смысла, я приложу все силы, чтобы помочь людям обрести свой мир. Свободным людям, а не пасущемуся на солнцепеке стаду. Лечить я обязан каждого, кому это необходимо, а разбрасываться смыслами не не разрешили мои невидимые степные покровители.
Смыслы – товар штучный, некоторым они категорически противопоказаны.
Да, эта концепция попахивает интеллектуальным снобизмом, но не следует забывать, что право голоса всегда остается у конкретного человека. А я – просто учитель или диктор на телевидении, который скупо сообщает факты, оставляя возможность интерпретировать и использовать их каждому на усмотрение.

Династии. Легкость. Ветер

Прошло полгода. Я вернулся к своей обычной жизни в Москве. Наша с отцом фирма, новая клиника Марго... Я открыл для своей женушки маленькое предприятие, почему бы и нет? Иногда помогаю там пациентам. В безнадежных случаях. Клиника – не только зубная, там лечат многое. По моему профилю, естественно, то есть почти все! Маргоша довольна, у нее теперь есть дорогая игрушка. Игрок она опытный, ее клиника будет процветать. А я могу участвовать исподтишка, незамеченный никем, кроме, быть может, моей красавицы, которая в любом случае поддержит меня.
Мои профессиональные дела в порядке. Теперь я не могу попасть впросак. У меня есть внутренний индикатор, сигнализирующий об опасности. Или даже о возможной неудаче. У нас с отцом вообще идет лет пять все отлично. И будет так в дальнейшем.
Мой сынок подрастает в своем инкубаторе. Я сказал о нем Маргоше недели через две после зачатия. Она не удивилась, потому что ждала этого.
- Я тоже немножко волшебница! - улыбнулась она. И это правда, ведь моему ремеслу можно научиться, если живешь со мной рядом.
Катюшка тоже мечтает о появлении братика.
Мы разговариваем с сыном. Его зовут Иннокентий. Диковинное имя в наше время, но почему-то мне хочется назвать малыша именно так. Наверное, из-за значения имени. Милосердный... Он не может общаться с помощью слов, как любой младенец в утробе матери, но мы обмениваемся ощущениями, как это когда-то было с дочуркой. Он знает меня лучше, чем свою мать, потому что еще слишком мал. Ее он пока не слышит, их отношения чисто физические, а я постоянно на связи с ним.

Предвижу, хотя это озарение не слишком четкое, что мой сын родится мудрецом, и мудрость его возрастет в течение жизни. Я это почувствовал сразу, но теперь мне объяснили, почему произойдет именно так. Степняки – это всегда династии. И если первый в ней всегда несамостоятелен, обучен кем-то извне, чужим, то второй, третий, последующий – постигают себя еще в утробе матери, ведомые отцами. Каждый следующий Степняк лучше предыдущего. Он умнее, добрее. Не так эгоистичен, как предыдущий. Вплоть до полного растворения в своем призвании. Но это – последний в роду. Он однажды уходит в Свою Степь и сливается с ней, превращаясь в рядового жителя иного мира. Лучшего мира!
Пролетит не одно столетие, пока наша династия закончится таким образом. А может, кто-нибудь из моих праправнуков не выдержит трудностей и сойдет с пути. Эта часть будущего скрыта от меня плотным туманом, подобном тому, в котором мне однажды довелось побывать во время одного из моих испытаний.
Я новорожденный Степняк, и я смутно вижу конец моего далекого потомка. Мне тяжелее, чем когда-либо будет моему сыну, потому что я очень привязан к миру, простому и определенному, без таин, даров волхвов и эзотерического безумия. Мне до сих пор трудно иногда избавиться от желания побыть обыкновенным москвичом Сергеем Ивановым, а не тем мистическим, непонятным существом, которым я стал. Мне порой страшно прикасаться к бездне, которая встречается в душах у некоторых приходящих ко мне. Их смыслы слишком темны и неприглядны. Я слегка переориентирую таких страдальцев, но мне пока не дан этот навык в полной мере. Они уходят со своей беспросветной злобой, а я проклинаю тот день, когда вышел в тамбур покурить и увидел Степь.
Но в последнее время я все реже думаю так. Я отыскал того, кто смог открыть мне глаза на мои былые заблуждения. Рецидивы еще случаются, но я стараюсь лишить их жизнеспособности.
Степняк не должен впадать в уныние и сомневаться в успехе. Его путь – это путь абсолютной истины, подкрепленный великим Даром, и всякий, кто попытается оспорить этот факт, рискует растерять все свои смыслы.
То, что казалось мне теоремой, требующей доказательств, вдруг чудесным образом обернулось аксиомой.

*****
Вот уже четыре месяца, как я встретился и подружился с коллегой, тоже москвичом и Сергеем, на несколько лет старше меня, учителем биологии в средней школе, парнем совершенно не выдающейся внешности, в потертой, всегда небрежной одежде и в нечищеных ботинках, с куцей косичкой из немытых волос, похожим на олдового хиппи, насколько я себе их представляю. Мы столкнулись в метро, где я бываю крайне редко, а в тот день оказался там и вовсе случайно, и я сразу почувствовал неладное, какое-то неприятное ощущение, будто слегка закружилась голова и засосало под ложечкой. Незнакомец взглянул мне в глаза, улыбнулся, подмигнул, и я понял, что передо мной другой степняк. Возможно, не посмотри я до того пресловутый фильм про горца Маклауда, я бы не догадался, в чем дело. Но механизм взаимодействия друг с другом тех, выдуманных горцев, и нас, настоящих степняков, примерно одинаков. Мы чувствуем своих, когда они оказываются рядом. Как по команде я пошел вслед за своим новым товарищем, и он привез меня в Коломенское, заявив, что это самое волшебное место в Москве, где степняки должны бывать почаще и соприкасаться с ничто, усиливая свои способности – будто подзаряжать батарейки. По дороге коллега купил большую бутылку минеральной воды и стаканчики, а в Коломенском мы распили этот изысканный напиток.
- Понимаешь, чем ближе твоя еда и питье к природе, чем естественнее и полезнее для здоровья, тем ярче и сильнее твой дар. Вся эта химия – газировка с аспартамом, ароматизаторы, красители – вредят не только людям, но и степнякам. Я уж не говорю об алкоголе и никотине, туманящих мозги! Твой организм должен тратить лишнюю энергию на очищение крови. Стоит ли напрягать его? Да, мы должны вести себя как юные фотомодельки, трясущиеся за свои барбиподобные фигуры. Строго ограничивать себя во многом. Но и получать взамен многое! Чтобы потом отдать свой Дар людям. Не будь эгоистом, тезка, откажись от пищевого хлама! И тебе воздастся.
Чем больше я слушал нового друга – а Сергей в за пару часов стал мне ближе многих, и это по сей день так, – тем больше осознавал, что пока еще мало что знаю о своем предназначении. А главное – я неправильно позиционирую себя, отношусь к своей миссии как к тяжкому труду, как к кресту, который пришлось взвалить на плечи и нести всю оставшуюся жизнь, до самого Гондураса, как когда-то заметил бабушкин домовой. И потому так часто страдаю, ошибаюсь, спорю сам с собой, увлекаюсь ложными целями, сворачиваю с пути.
Дар должен использоваться с легкостью и радостью, как мне уже внушали когда-то там, в степи. Иначе теряется половина его ценности.
- Знаешь, я тоже не сразу стал радоваться каждому новому дню. Это произошло, когда я увлекся промышленным альпинизмом. Я видел своих товарищей, которые так непохожи на нас с тобой. Видел, как даже те из них, кто не боялся ни бога, ни черта, допускают возможность падения с высоты. Они не забывают там, наверху, что до земли десятки, а иногда и сотни метров. Да, никто никогда не скажет об этом, но я-то читаю их мысли! Даже те мысли, что они скрывают от самих себя. Подсознательные подводные камни. Ты в курсе, чем мы, обладающие даром, отличаемся от них, обычных людей?
- И чем же? - спросил я недоумевающе, покоренный его магнетическим голосом и энергичной жестикуляцией.
Он захлопал в ладоши.
- Тезка, мы умеем летать! Мы подобны птицам. Разве птица может себе позволить роскошь лишиться легкости полета? Вот так и мы. Покуда мы воздушны, радостны и лучезарны, наш Дар искрится и играет на солнце всеми красками. А стоит нам поддаться тоске, засомневаться в себе и в своих способностях – погода портится, небо туманится, а крылья наши набухают от влаги. И летать куда тяжелее! Я уж не говорю о помощи другим. Она должна быть искренней и приносящей нам счастье.
Я слушал его, и мне в самом деле становилось легче. Я не один. Мой путь параллелен сотням ему подобных, точнее, будет параллелен, если я поведу себя правильно.
Быть наедине с чем-то неведомым тяжко, я ощутил это в полной мере лишь в момент, когда оказался одним из многих.
Да, от Сергея я узнал, что таких, как мы, немало в этом мире. Их по крайней мере десятки, и не все эти люди связаны со степью. Есть горцы – не такие горцы, как в пресловутом фильме, а совершенно другие, родственные нам, целители, ясновидцы и дарители смыслов, есть те, чьи способности получены при общении с морем, тайгой, пустыней. Иногда – при соприкосновении со стихией, со штормом, с торнадо, с сильным ливнем... Стать избранным не так уж трудно. Нужно просто поздороваться за руку с ничто. Или поцеловаться взасос, если больше нравится это.
Его шуточки меня забавляли какой-то контрастностью с остальным потоком информации. Мрачная, таинственная эзотерика, сверхлюди, ничто, Дар и Путь, и вдруг поцелуи взасос, а то и более крепкое словцо. Да, Серега блестяще умеет сочетать несочетаемое, иначе и не скажешь.
- А как происходят такие встречи с ничто? - допытывался я. Мне было важно узнать все подробности, известные ему. Я чувствовал себя как человек, долго испытывавший жажду, и теперь оказавшийся перед источником: хотелось пить до тех пор, пока вода не станет вытекать из ушей.
- А как это случилось с тобой? Ты находился в особом состоянии духа, и ничто отыскало тебя, а потом щелкнуло по лбу и воскликнуло: «Давай, действуй!». Разве не так?
- Да, примерно так. Я ехал в поезде, отходил после противной истории. Впал в какой-то полубред, а потом на меня напала степь.
- Вот! Противная история – это важно. Я словил дар с большого бодуна, и это еще мягко сказано, чуть не умер я тогда от местной самогонки, в увольнительной в армии, прикинь финт ушами: в Калмыкии служил! Уж где степи так степи... Пространства почти беспредельные... Дар поймать там пара пустяков, вот только людей мало.
- А что другие? Ты и об этом знаешь?
- Да тут вот какая штука, оцени: больше всего шансов стать одним из нас у людей в пограничных состояниях, на грани срыва и у тех, кто склонен к частым рефлексиям. У нытиков по жизни, у отчаявшихся, у готовых к роковым поступкам... Наверное, по-настоящему счастливым людям просто не нужен такой дар, им хватает внутренних сил. Наши невидимые покровители обладают изысканным и даже где-то садистским чувством юмора. Они делают степняками и пустынниками потенциальных убийц и самоубийц, спятивших философов, непризнанных гениальных писак и рифмоплетов, нищих неудачников и успешнейших бизнесменов, а потом наблюдают, что из этого получится. Выбор случаен, на первый взгляд, но я нахожу в каждом конкретном случае признаки закономерности. Каждый, получивший дар, в чем-то неординарная личность. Вот только в чем... Иногда доходит до смешного: степняками становятся феноменальные глупцы или те, кто умудряется постоянно падать на ровном месте. Но еще пикантная деталь: тех, кто не сумел распорядится полученными подарками правильно, лишают всего. А остальных подталкивают дальше в нужном направлении.
- Тогда неясно, как мне достался дар. Я совершенно обычный! Во мне нет ровным счетом ничего экстраординарного... Разве что в юности я был выдающимся эгоистом. Может, поэтому?
- Вот это запросто! Тебе ведь пришлось ломать себя, подстраиваться под новые обстоятельства, признавать, что твои желания и цели могут не совпадать с желаниями и целями тех, кто отметил тебя знаком... Это должно было неплохо развлечь их.
- Скорее всего, ты прав. Я уже думал о том, что моя внутренняя борьба не менее интересна и плодотворна, чем собственно дар. Мои метания достойны описания в каком-нибудь романе! Я временами собираюсь за него взяться, но боюсь, что плохо получится. Я перфекционист, и заниматься тем, что не слишком хорошо умею, опасаюсь провала.
- В романе? Твоя внутренняя борьба? Перфекционист? Парень, а ведь ты и сейчас эталон эгоизма! И роман о себе напишешь с наскока. Самовлюбленность – основа всякой хорошей биографии. А они, - Серега возвел глаза к небу и состроил гримасу, которая должна была символизировать смирение и монашескую отрешенность от всего земного, если бы не получилась плутоватой, - они, наши мрачные и крутые покровители, любят литературные творения на тему дара и пути, ведущего к ним. И поощряют новыми чудесами тех, кто берется писать о степняках.
- А кто тебе рассказал все это? Разве они выдают свои секреты?
Он усмехнулся и хитро прищурился.
- Все не так просто! На что нам башка дана? Я анализирую факты. Как только я стал обладателем Дара, сразу понял, что никак не могу быть единственным. Людей на земле слишком много, а закон больших чисел неумолим. Допустим, один шанс из миллиона – очень много! Это значит, что нас таких только в Москве и области потенциально несколько десятков.
- Да, я тоже думал на эту тему. Но как найти их? Я-то не смог!
- Тезка, ты как маленький! Уверен, что не смог? Сегодня мы с тобой сидим в Коломенском, ты готов пытать меня с пристрастием, и считаешь, что не смог?
- Ладно, сдаюсь! Но ты, небось, не меня одного знаешь?
- Ну, ясный пень, многих! Я подозревал, что может случаться при встрече степняков, а потому стал прислушиваться к себе и к окружающему миру. Очень скоро познакомился с парочкой московских лесовиков, мужем и женой, отхватившими способности вместе, во время путешествия на байдарках по Карелии. Подцепил их на Тверской, представляешь? Ух, радости-то было! Они охотно рассказывали о себе, взбудораженные встречей с коллегой, как ты сейчас. А потом появился еще один из наших, с огромным опытом и массой связей среди степняков, таежников и стихийников. Так и пошло. Я картотеку из наших собираю. Примерно раз в месяц кто-нибудь новый в нее попадает. Чаще издалека, из Сибири, с Урала, из Поволжья... Вот сейчас ты появился, чему я рад. Я о тебе давно знал, слухами земля полнится. О каждом действующем степнячке всегда начинают болтать люди. Я специально считываю из местного филиала универсума подобные сплетни. О новых экстрасенсах и ясновидящих. И чаще всего эта молва оказывается по делу. Рано или поздно я встречаю новенького.
- А что говорили обо мне?
- А как ты думаешь? Всякую чепуху, например то, что ты заряжаешь своей энергией амулеты и заговариваешь воду. Но я умею фильтровать, опыт-то большой.
- И главное... Кто же они? - к этому вопросу я подбирался не первый час, а потому произнес это «они» таким тоном, что Серега сразу понял, о ком речь.
- А вот это пока неизвестно... Я думаю, это что-то вроде христианского духа святого. Или мирового разума. Хотя некоторые из наших утверждают, что нами играют инопланетяне. Ни у кого еще нет фактов в подтверждение одной из гипотез. Скорее всего, их никогда и не будет. Они не дадут нам разнюхать что-нибудь про высшей уровень, пока мы не окажемся там. Да и какая разница, в сущности? Мы делаем мир лучше, и неважно, по чьей указке, касатик.
И в этот момент я осознал, кого мне напоминал Серега своим видом и манерой выражаться, некоторые фразки будто под копирку были срисованы. Конечно же домового Филимона, моего приятеля из бабушкиного дома, умилительного, одновременно веселого и мрачноватого чудика, слегка хама, но несмотря на это, приятного во всех отношениях типа.
- А как же? Домовые похожи на своих хозяев. Как кошки или собаки. Твой этот Филька похож на тебя. Ты степняк. Я тоже. Ты будто со стороны на себя смотришь, хотя и отказываешься это признавать! - огорошил меня новый друг, прочитав мои мысли о нем, - но уж поверь мне, что люди воспринимают тебя примерно так же: в первую очередь как чудика, а уж потом как целителя или гуру.

С тех пор мы почти ежедневно встречаемся с Серегой. Частенько ходим в Коломенское, иногда берем с собой Катюшу. Для обычных людей это место тоже полезно: оно поднимает настроение, улучшает здоровье и успокаивает. Дочурке очень нравится дядя Сережа, который всегда притаскивает полные карманы полурастаявших киндер-сюрпризов, липких чупа-чупсов и прочих сладких пустяков для малышки. Мой приятель-учитель неженат, и постоянной подруги у него нет, как и детей. Тут мне повезло больше... Со степняком жить трудно, порой невыносимо, и Марго совершает настоящий подвиг во имя любви ко мне. Но Сергей не сильно расстраивается из-за своего одиночества, надеясь на то, что в будущем эта ситуация изменится.
Он учит меня всему, что узнал сам, общаясь с десятками обладающих Даром. Ведь какой бы тесной не была связь с теми, кто дал нам способность к волшебству, опыт каждого степняка уникален и важен для того, чтобы картина происходящего была наиболее полной. Мои близкие, исключая Маргошу, конечно, недоумевают, наблюдая нашу нежнейшую дружбу, слишком уж мало между нами общего на первый взгляд. Мы совершенно непохожи! Его грязная обувка и крысиная косичка стали притчей во языцех! Я-то похож на деда, пижон и выпендрежник, в наш постмодернистский век еще думающий о красе ногтей, не терпящий нерях, а в мои начищенные ботинки можно смотреться, как в зеркало. Но итоги нашего сотрудничества впечатляют, во всяком случае, в той их части, что касается меня.
Во-первых, в моей жизни появился человек, который полностью понимает меня, и при этом он равен мне. Настоящий друг, не испытывающий по отношению к Дару поднадоевших мне страха или благоговения. Да еще и обладающий самоиронией, в отличие от меня! Полезный навык для сверхчеловека!
Во-вторых, я стараюсь меняться сам. Бросил курить и совсем перестал пить спиртное, кофе и чай. Мой мозг не нуждается в дополнительных стимуляторах. Я научился дышать по какой-то методике йогов, освоил горловое пение, которое очень помогает сосредоточиться и очиститься от гнева или уныния, почти позабыл о гордыне и тщеславии... Увы – пока лишь почти. Но я надеюсь самосовершенствоваться и в дальнейшем.
Мне легко, я, наконец, действительно, без малейшей фальши счастлив, что получил Дар, и я стараюсь использовать его правильно.
Кажется, пока это вполне получается.

*****
Когда все мои засыпают, я открываю окно и вылетаю в душный даже зимой город. Я – городская чайка, как поется у нашей с Марго любимой певицы, менестреля легкости и вдохновенных отношений, способной подарить такой оптимизм, что я подозреваю, она тоже из наших.
Я - что-то вроде добровольного санитара в нашем славном мегаполисе. Или мусорщика? Пусть так, меня не смущает подобное определение.
Главное, что я действую.
Я очищаю улицы от неприятностей, агрессии, уныния и одиночества. Конечно, это слишком громко сказано. Мне одному не справиться со всеми проблемами большого города. Но есть и другие. Теперь я знаю, что нас целая армия, и все мы хотим одного – сделать мир светлее и счастливее.
Я исполняю ту часть общей миссии, что мне по силам. Еженощно лечу вдоль темных домов и вчитываюсь в дыхание спящих. В белый шум. В гудение проводов и в дрожание оконных стекол. В мысли бодрствующих. В разговоры по душам. Признания в любви и в самые гадкие ссоры. В сны, счастливые и тягостные... И если требуется моя помощь, – я останавливаюсь и делаю свое дело. Чаще всего меня не замечают, но это к лучшему.
Для некоторых я – герой американского боевика, супермен. Для других – Ариэль, жаль, что таких немного, мне нравится наивная и красивая беляевская история про Ариэля. Для поэтов я – Муза. Для верующих – ангел. Для настроенных мистически – призрак. Для сильно пьющих – белая горячка, конечно, но странная ее разновидность – утешительная. Для детей, – а попадаются и несчастные дети, которым я нужен, – я лучший в мире Карлсон, веселый и эгоистичный приятель, который живет на крыше и не любит показываться назойливым родственникам,а потому улетает и прилетает, когда ему вздумается. Или Гарри Поттер, популярный у современных детишек волшебник, приручающий силы природы, пусть и немножко повзрослевший. Придуманный друг, которого никогда не было в действительности.
С детьми я потом некоторое время продолжаю встречаться. Прилетаю, присылаю подарки. Пока не убеждаюсь в их полноценности и обретении смысла. На детей у меня уходит больше времени, но зато смыслы у них закрепляются надолго. Взрослым нужно постоянное повторение, многие не достигают гармонии с миром с первого раза.

Пару недель назад я спас девушку, которая, как мне померещилось, собиралась покончить с собой. Юная дуреха сидела на перилах балкона в легкой одежде и курила крепкие сигареты. Рядом стояла банка с «Отверткой». Шестнадцатый этаж, никаких шансов спастись. Разве что чудо, из разряда тех, что случаются раз в столетие. Не стоило даже раздумывать и сканировать ее мысли: красавицу – а она была очень красива! - бросил какой-то ветреный мальчишка, типичная ситуация. Нелепый конец глупого романа. Я сразу понял, как ей помочь. Приземлился возле нее и просто рассказал ей о себе. О дочке и будущем сыне. О династии. О Степи, о танцующих горах Ушах и ведьминых кругах.
Ей было необходимо именно это.
У нее загорелись глаза, она перелезла через перила, тряхнула головой и спросила:
- Ты не поможешь мне найти свитер? Я куда-то его засунула. Ты, небось, и лозоходством занимаешься, лоза у меня есть, - а потом, отыскав нужную вещь за пару секунд, пригласила меня на чашку кофе. Я попросил воды, объяснив, почему она предпочтительнее. Мы ели шоколадные конфеты – точнее, девушка Настя лакомилась ими, потихоньку оттаивая, а я сооружал из фантиков фигурки оригами - и болтали.
Девушка пишет стихи, кто бы сомневался! Натура тонкая, поэтическая, уверенная в своей неординарности. Такие мадемуазельки каждый свой чих записывают в особую девическую тетрадку. И у этой моментально появилась идея новой поэмы. Незадачливый парень сразу был забыт. Она спросила у меня разрешения написать обо мне. Конечно, я без колебаний согласился. Я ведь с поэзией не дружен, знаю наизусть только любимое стихотворение Маргоши, Блоковского «Демона». Жена считает, что я похож на его героя, всесильного и не признающего пределов. Я прочел несколько строчек оттуда несостоявшейся самоубийце, чтобы окончательно исцелить ее от злых мыслей:
...Ты знаешь ли, какая малость,
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь?
Она зааплодировала и задорно рассмеялась.
- Я знаю это, да! Очень в тему! Ты не подумай, что я всерьез собиралась прыгнуть. Просто как-то тупо все сложилось... Месяц назад я защитила диссер, две недели назад нашла новую хорошую работу, а вчера мой муженек, не вынеся этих успехов, ушел от меня. Он строитель, высшее образование получать не захотел... И я знаю, что он не вернется никогда. Я слишком хороша для него, вот ведь! Он так и сказал: я рядом с тобой плохо смотрюсь, самый обычный парень, а ты звездишь... Шесть лет псу под хвост! Нет, это я со зла, конечно, временами мы были очень счастливы. А теперь... Ушел к одной нашей общей знакомой, тупой стервозной ****и, да еще и алкоголичке. Потому я и пила тут на балконе – чтобы стать хуже. Стать похожей на нее! Что может быть ужаснее – пьяная женщина, свесившая ноги в бездну? Фу. Но многим парням почему-то нравятся опустившиеся особы, рядом с такими можно побыть крутым... Вряд ли бы решилась убить себя из-за такого ничтожества, как мой уже бывший. Он крутой, ему хорошо рядом с той девицей. Пускай.
- А вдруг бы ты случайно свалилась? - ошарашено пробормотал я.
- Да, вот именно! Случайно... Это было бы нелепо. Так что ты очень кстати, спасибо! Мне теперь намного легче. И материал для поэмы появился. Всегда мечтала написать поэму, желательно эпическую, да вот сюжетов подходящих не попадалось.
Я был удивлен безмерно, мне эта девчонка казалась совсем молоденькой, лет восемнадцати максимум, переживающей первую влюбленность, а вовсе не замужней взрослой дамой, кандидатом каких-то наук. Филологических, хотя бы, а? Да, хоть в этом я прав, она кивает головой.
Но вообще-то ошибаться чрезвычайно приятно! Значит, есть еще пути для саморазвития! Всегда прав только тот, кто уже мертв, и чьи мысли увековечены в собраниях сочинений и энциклопедиях. Хотя с покойниками многие гордецы и спорят, но во многом именно потому, что оппоненты не никогда не смогут ответить. Легко быть умнее того, кто уже все сказал!
Однако я уверен, что ушедшие за горизонт не ошибались. Их смыслы не менее истинны, чем любые другие, ими можно пользоваться и наслаждаться, вот только изменить уже нельзя. История не терпит сослагательного наклонения.

- Поэма о степняках – отличная идея! Я чуть не растерял все свои способности, пока писал роман обо всем, что случилось со мной. Это оказалось чертовски сложно! Нужные слова порой не находились неделями, приходилось переделывать по несколько раз... Творить куда труднее, чем лечить или дарить смыслы. А уж стихи – вообще лес густой для меня. Легче облететь вокруг земли за ночь. Надеюсь, для тебя поэма не будет большим напрягом.
- Что ты! Главное – поймать струю, а я ее уловила. А что за роман? Дашь почитать?
- Да, конечно. Хотя формально это скорее повесть. Вот запихну тебя туда... Мне кажется, в последней главе осталось для тебя место. Будто нарочно поджидало! У меня вот какая проблема: никак не получается поставить аккуратную точку. Получается запятая, после которой можно добавить еще десятки, сотни слов. Вроде бы все сказано, а через минуту понимаю: нет, еще не все! Может, что-нибудь посоветуешь?
- Чудак! Запятая – это куда лучше точки. Она оставляет надежду на продолжение. Намекает, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Тебя же никто не ограничивает? Не вопит под ухом: хватит! Так и пиши, пока пишется. Еще лучше заканчивать текст вопросительным знаком, но в тебя, наверное, их и так слишком много.
- Да уж! - рассмеялся я, - Немало! В последнее время многие загадки совпали с отгадками. Но чем больше я знаю...
- ...Тем больше ты не знаешь! - в тон мне подхватила она.
Мы помолчали несколько минут. Настя беззвучно шевелила губами, уставившись в пепельницу, а я наблюдал за ней. В тишине звенели все смыслы мира, разливалась теплая гармония и я ощущал удивительное понимание, какое бывает лишь между очень близкими людьми.
Наверное, я нашел еще одного друга на всю жизнь. Того, кто сразу понял меня и посчитал равным. Это неожиданно, а потому вдвойне приятно: отправляясь спасать мир познакомиться с тем, кто, если возникнет такая необходимость, спасет меня самого.
- Я назову ее «Степной ветер»! - внезапно воскликнула девушка Настя, резко поднимая на меня шальные глаза, - Степняк – это слишком приземленно. Обыденно. Даже как будто комично! А ты – возвышенный. Ты умеешь летать! Это невероятно, великолепно! Только учти, это будет поэма без рифм и ритма, чтобы лучше передать все твои заморочки. Верлибр - в нем больше простора для странных сочетаний слов и смыслов. Традиционная поэзия тесна для подобных игр! Я редко пишу верлибры, но сейчас подходящий случай. Ты весьма колоритная Муза, тебя не запихнешь в стихотворный размер.
Я молча улыбался, ведь нам не о чем было спорить. Действительно, «Степной Ветер» звучит куда романтичнее и загадочнее! Пожалуй, и для моего романа это название сгодится, тем более, я который месяц не могу выдумать ничего подходящего. Мои ночные бдения – сплошная подростковая романтика, вроде бардовской. Полеты, чудеса, доморощенный психоанализ на задымленных кухнях... И степной ветер всегда со мной, тут поэтесса совершенно права. А верлибр или традиционная поэзия... Что мне до этих подробностей? Я не определю, верлибром ли написан тот или иной текст, даже если меня ткнуть в последний носом. Просто буду наслаждаться красотой слова, если получится. Главный тут – творец, а уж никак не Муза. Последней полагается благосклонно или – лучше! - восхищенно принимать поклонение своего адепта, чтобы подвигнуть его на новые упоительные строчки.
Будь осторожна, не увлекайся мною, девочка! Муза – это частенько возлюбленный, но мне это не нужно, а тебе – тем более. Тебе надо восстанавливать пошатнувшийся с уходом мужа покой, строить новую жизнь. Сильная влюбленность, которую мне не довелось испытать ни разу, приносит лишь страдания и хаос в этот мир. Теперь я бесстрастен, я могу судить об этом. Мне доступна лишь нежность, чувство легкое, радостное и ублаготворяющее, оно сильнее и прекраснее, чем любая страсть.
Но я не претендую на то, чтобы навязывать свое мнение всем. Для многих влюбленность – в любом случае благо. Она окрыляет и помогает стать лучше. Думаю, Настя из последних. У них, у поэтов, вечно все шиворот-навыворот. То, что для обычного, не склонного к стихоплетству человека трагедия, для них лишь повод для оригинальных рифм и ярких эпитетов.
Я прислушался повнимательнее к флюидам. Было похоже на то, что Настя увлечена не собственно мною, а моим космосом, историей, чудесами, и я смел надеяться, что и некоторыми мыслями, которые, при всей их наивности и недостаточной глубине, очень дороги мне. Да, эгоцентризм тяжеловато вытравить из себя! Сереге придется еще повозиться со мной, прежде чем мы выиграем этот бой.
Степная философия и мифология так потрясла, захватила ее, что все остальное сделалось неважным. Что и требовалось доказать.
Мы попрощались с ней, нашедшей себя, хоть и пока неспокойной, я обнял ее, пообещав когда-нибудь вернуться и послушать стихи, и полетел дальше. Полетел дальше, размышляя о том, что следует познакомить Настю со своим другом Серегой, пока еще холостяком, он куда возвышеннее и загадочнее меня! И в стихах разбирается, не то, что я. Ребята найдут общий язык, это несомненно. Темпераменты у них схожие, общих интересов много, простор для развития отношений мне представляется широчайшим. Интересно, степняку позволено быть сводней или меня за это дисквалифицируют? Но я чувствую, что они могут страстно увлечься друг другом.

Я летел в сторону дома, мечтая о горячей ванне и о постели, в которой меня поджидает любимая женщина – мы, степняки, не пренебрегаем комфортом, - и вдруг среди невнятного городского шепота зазвучала Их песня, та самая, но слова там были другие. Наверное, их сочинила моя новая знакомая. Итак, среди зимы, глотая жесткий морозный воздух и облизывая с заледеневших губ шершавые снежинки, я пою свой летний vers libre, подсказанный юной московской поэтессой.

Я – Степной Ветер. Я прихожу незримо, дарю вам мир, наполненный прохладой или теплом – как кому угодно - а потом пропадаю во тьме бесконечности.
Я приношу аромат июльской полыни, чабреца и мяты. Терпкий запах ночных костров и подсолнечного меда. Я трепещу у ваших ног серебристыми ковылями. Я падаю хлестким осенним дождем, я растекаюсь оранжевой жирной глиной. Кричу жаворонком, сверкаю крыльями стрекоз, переливаюсь радужным светом.
От встречи со мной остается послевкусие топленого молока, речного сладковатого ила и дорожной пыли. И невиданная легкость во всем теле и на душе, а еще солнечные поцелуи на коже.
Вы забудете меня в тот же миг, как я выпущу вас из своих объятий, но запомните прикосновение к моему миру навечно. Я излечу вас от всех болезней, реальных и мнимых, и даже отдам вам все смыслы, если они нужны вам. Смелее, возьмите их! Подкиньте на ладони, рассмотрите во всех подробностях, оцените вес, форму, размер и игру красок. Используйте эту шикарную игрушку по назначению! Каково? Разве бывает что-нибудь лучше?
Одним касанием руки я научу вас дарить и принимать любовь. Ценное умение в нашем циничном мире!
Я – Степной ветер. Я порхаю по мегаполису майским жуком, громко жужжа, и упиваюсь этим городским путешествием, я ласкаю далекие звезды, перемигиваюсь с облаками , и вижу все, что происходит с вами.
Каждый поступок! Каждую мысль! Улыбку! Жест!
Не ждите меня специально, и я непременно буду у вас.
Случайность – это залог успешного знакомства со мной.
Я – Степной Ветер.
Но запомните – каждый из вас может оказаться на моем месте.
И если вам суждено это - вставайте на свой путь легко, без лишнего нытья. Выбросьте на помойку свою рефлексию и смехотворные сомнения. Будьте отважны и задорны!
Идти вслед за степным ветром вовсе не так уж трудно, как я убеждал себя раньше.
Я пою эту песню о ветре каждую ночь, и всякий может ее уловить – если поверит в меня, распахнет пошире окно и прислушается.



Август 2003 – июль 2005гг.