Цветная одежда для театра лилипутов

Герасим.
Максим.
Манечка.

Горит свет в зрительном зале, сцена напротив, затемнена. По сцене проходит человек очень маленького роста в комбинезоне,  останавливается в глубине.
Герасим: Ё... Вот ё... Вот ё... Вы где? Мы что, в прятки играем? Ё... Эй, вы где? Кому я это говорю? Вот это все, я кому говорю? Я может сам себе говорю, ё... Так, себе мне говорить нечего, я наперед все знаю, что могу сказать, а если не знаю, то и не скажу.  Я знаю, например, что мне уходить пора, это точно, ну и могу промолчать, уйти просто, как не было, без слов, без объяснений, то есть, получается - знаю, а говорить не буду, - обычное дело, да, а вот другое - когда не знаешь, когда есть варианты, ё... разные, и надо определиться с этими, с вариантами - самое удобное - не определяться вовсе, сделать как-нибудь, как сделается - всегда же выходит что-нибудь конкретное, это если от удобства идти, а если, ё... от практики жизни, тогда все одно - приходится отвечать. Вот и возвращаешься к вопросу, если себе говоришь, кто тогда отвечает. На другого, конечно переложить можно, а что с ним поделаешь, с другим, если когда захочет появляется. Правила такие. Установленные опытом и жизнью. Когда захочет, тогда и приходит. Опять же не угадаешь, кого случай принесет. Бывает снаружи, а бывает из местных, здесь непосредственно укорененных. Есть такие, которые в подсобке прячутся,  в картон завернутые - случалось уже, забиваются в щели фанерные, за ящиками, тож... А другие, глядишь вообще - между железинами. Железин-то у здесь хватает - вон, тяжелые какие станки эти, подлезь, да, и придави себя сверху рамой, ведь не выберешься, ё...
До ночи тут просидишь, а мне-то уходить надо, то есть не надо, а порядок такой - не крутись тут целыми днями, дай людям отдохнуть, а то они на тебя озвереют, или сам озвереешь, эй, вы где, ё... где, я шутить не люблю.
Замечает кого-то в глубине сцены, еще глубже.
Вот ты где, гад, ё... Я кого зову? Ты зачем тут, скотина прячешься? Шутки задумал со мной шутить? Нет, скот, чисто скот, отмечает все про себя, и прячется, как тать. Темнотой пользуешься? Всех бы вас, гадов передавил, будь моя воля - знают только, что над человеком издеваться. Вылезай, вылезай, кому говорю. Смотрит тупыми глазами, да прячется. Один ты? А где другой, который с тобой был, он где? Сожрал ты его что ли? Я вот тебя тоже сейчас, сожру, и все, и косточек твоих не останется. Чего молчишь? Нет, обознался, видно. Ё... нет никого. Опять вроде с самим собой беседу вел. Или есть? Нет, точно нету. Мрак один, да пылища. Не убирают, тоже грязь эту, а и правильно, чего ее убирать? Снова нарастет, отвернись только.  Как же быть то? Уйти нельзя, пока всех не отыщешь, а может и нет никого - не отзываются ведь. Давайте, е... Выходите на середину, а то я себя не пожалею, запалю тут кругом.
Огнем их быстро из схоронов хитрых повыгнать бы - огня они боятся, как... это, как огня. Только нельзя тут жечь - ни спички, ни свечи - электричество можно, а где ж его возьмешь, электричество? Так и гоняемся друг против друга - то я их на испуг беру, то они меня. Да только я их чаще. А то давно бы вылетел отсюда по специальному указанию. Выгнать мол, Герасима без всяких объяснений и обрат не принимать, потому, как он ни за кем уследить не может, и порядка от него никакого нет - оставляет разных - кого меж тары, кого среди мебели, а кого прямо тут - посеред, в невидимости.
На сцену приходит еще один маленький человек -это Максим. 
Максим: Что ты бормочешь? Что ты все бормочешь? Ходит, ходит тут, ты пьяный, может?
Герасим: А ты мне наливал? Наливал, ё...?
Максим: Я не наливал. А может другой кто?
Герасим: А кто? Дождешься здесь от кого-нибудь?
Максим: Этого я не знаю.
Герасим: А не знаешь, так и  говорить нечего.
Максим: А что я сказал, что?
Герасим: Ты зачем мой вопрос напротив ко мне поворачиваешь? Ты зачем ты на еврейский манер так отвечаешь, чтоб мне отвечать. Я и так за многое отвечаю, пока нет никого, я здесь почитай за главного, и все дела на мне лежат, и за каждое исполнение с меня спрашивать станут, когда придут те, что поглавнее - всех ли, поинтересуются отыскал, прежде чем на ночь и окончательно запереть тут, ночь и темноту замкнуть, чтоб ни единой души в ней не осталось, всех ли, спросят,  а я по эту пору не нашел еще разных, которые по щелям и закутам хоронятся, прячутся меж товара полезного и импорта разного.
Максим: Не понял я чего-то.
Герасим: Чего, конкретно?
Максим: Чего ты сказал, конкретно.
Герасим: А чего тут понимать? Кроме меня их никто не разыщет, не ты же, право слово...
Максим: Да я бы запросто, только не знаю как.
Герасим: Вот! А тебе о чем толкую? Ты только знаешь, как разговорами посторонними отвлекать, про разную чушь толковать. Есть у тебя, так наливай, а так не годится - по пустому языком болтать.
Максим: Нет у меня. Я, верно сказать, прошлого дня припрятывал...
Герасим: Ну?
Максим: Отыскать теперь не могу.
Герасим: Место забыл?
Максим: Не понял?
Герасим: Место, где прятал, оно где?
Максим: Сказать, или чего?
Герасим: Хочешь - скажи.
Максим: Ага, я буду говорить, а ты подслушивать?
Герасим: И чего? Самому с собой разговаривать - толку нет. Это как пузыри в воду пускать, они все одно на воздух вырываются.
Максим: А если наоборот воду по воздуху разбрызгивать, то она к воде уже обратно не вернется, так каплями и останется.
Герасим: Опять переворачиваешь?
Максим: Не понял, чего я перевернул, конкретно.
Герасим: Ну, мои слова, которые я сейчас сказал.
Максим: Которые ты сам себе без смысла говорил, пока мне не отвечать не начал?
Герасим: Не было тебя. Ты не пришел еще. А когда пришел, то так же сказал, как я себе, до тебя.
Максим: А как же я узнал, если меня не было?
Герасим: О чем?
Максим: О чем говорить.
Герасим: Ты сказал, что спрятанное потерял.
Максим: Может не потерял еще...
Герасим: А что?
Максим: Может прибрал кто...
Герасим: Не я.
Максим: Про тебя разговора нет.
Герасим: Правильно. У меня, знаешь, свое дело здесь. Я пока с тобой болтаю, они придавленными лежат, не ясно в какую щель забившись...
Максим: Это конечно.
Герасим: Вот, вот. Если вспоминать где выпивка твоя, сначала вспомни, где припрятывал, и там посмотри.
Максим: Если, если...
Герасим: Вспомни, вспомни. А если там не окажется, тогда думай уже, кто взять мог, только на меня не думай, я вообще не  в курсе был пока ты мне не сказал.
Максим: Или путаю я что-то.
Герасим: Определись.
Максим: Ты мне помоги, вместе и выпьем. На пару найдем - общее будет.
Герасим: А много там?
Максим: Я же говорю - на двоих хватит. Бутылка, полная почти... Я, если правду сказать, вообще разыскивать не умею. А ты умеешь.
Герасим: Ясный перец, ё...
Максим: Я тебе по человечески доверяю.
Герасим: Почему ты решил, это...
Максим: Чего?
Герасим: Что я тебе отыщу чего, чего ты сам, ё... отыскать не можешь.
Максим: Так ведь должность твоя - искать тех, которых никто не может, тебя за то задействуют и уважают. Сам только сказал.
Герасим: Сказал то я мало ли чего. Заблудших я выкликаю, а вот только выкликнул то хоть одного? Кто видел?
Максим: А отчего же не выкликнул?
Герасим: Это опять же, кто сказал?
Максим: Я так понял.
Герасим: Ё... Партанинишь мене, за клин макуешь? На забель не прокаешь, а как на слам приток давить начнет, на лодь, на вколы разные, так блокатные воры запрут, забелят кувшинный порт! Вапь хоть на стену, хоть на полтора, все ни пригладишь, ни запартанишь, и не крой наклопь мне! Не клочи мне крепь, не растрону на бок усмотреть! Я работу свою справляю и не прошу, не требую за нее ничего кроме вольной мелочи, да и то - по желанию. Если кто меня угощает - не отказываюсь, а сам не прошу. Если есть у меня что выпить - выпиваю сам или угощаю кого. А отрываться от работы и алкоголь искать неведомо где - это мне ситуация незнакомая пока.
Максим: Хочешь - ищи, хочешь - нет. Как сам положишь, только и ты умно разделить должен, ситуацию проанализировать. Потому, что у каждого своя отдельная польза - ты, скажем по поиску больше, то есть аккурат по поиску, и если спрятано что, ты силы прилагаешь - обнаружить, на обозрение выставить и в памятное место определить, а другой - я, к примеру - больше по потерям. То есть - как бы ты выискивал, если бы кто другой не прятал?
Герасим: Да? Раскатал здесь торию... Оно все само прячется. Твари эти сумеречные, которые по щелям и схоронам, предметы разные, необходимые ко времени - круглое закатывается, угловатое  к большему пристраивается, в тень и в часть, а какое живое или само двигаться способно - то быстрее всего.
Максим: Ошибся ты. Откровенно скажи, духовным словом - все продумай в должности своей и скажи: видел ли ты хоть раз, чтоб нечто само по себе пряталось - не  спрятано уже было, а вот уходило так в заброшенность? Это процесс сам видел хоть раз? Про запрятанность говоришь, а в точности ничего сложить не можешь.
Герасим: Процесс? Это о чем конкретно?
Максим: Повторяю. Ничто само по себе не укрывается, на каждое мелкое - чужая воля есть, и эти которых ты, ходя по полумраку выкликаешь - ё... да ё... - эти прежде ответственным за спрятанность укрыты были щелях и завалах.
Герасим: Какая же для главных гармония здесь? Я имею - для главных, которые круглые сутки регулируют, и с каждого его ответственность спрашивают, какая же для них причина здесь - прятание организовывать, а вслед вытаскивание обрат н свет и видимость?
Максим: А такая причина, что каждому свой шаг положен, свое действие, то есть кто к чему приспособлен и приставлен. Если не я, положим, который теряет все и места забывает после, который в самую глубокую глубину разное загоняет, то ты зачем  нужен будешь? Как ты должность свою оправдаешь? Искать тебе будет нечего.
Герасим: И не стану. Мне то еще лучше - заботы никакой - сиди себе, ё... да .... хоть и не сиди... хоть стой... взысканий никаких - все на месте, все отысканы, наоборот мне еще спасибо скажут - вот, мол Герасим - отличник ты и молодец - все у тебя выставлены, ни придавлены, ни схоронены.
Максим: Это ты по первости, по неосмотрительности так рассудил, а постоишь год-другой, жизнь постоишь, к закату обернешься - тут тебе и суд и вопрос - много ли отыскал, выполнил ли план своей жизни? И что ты ответишь? Хотел мол выполнить, да ничего тайного не обнаружил, а потому просидел, простоял так, что... ё...
Герасим:Ё..
Максим: То-то и оно.
Герасим: А ты, значит потери исполняешь?
Максим: На вроде того.
Герасим: И чего же ты потерял?
Максим: Много чего. Не упомнишь. Бутылка, вот у меня была стеклянная. Полная почти, да забыл вовсе, где припрятал. Только мне ее жалко стало, поэтому  к тебе и подошел.
Герасим: А это не выходит ли сговор? Против тех, которые за организацией стоят и волением своим всякое регулируют?
Максим: То есть?
Герасим: Видишь, ты меня тупостью корил, а я на проверку быстрый оказался.
Максим: Какой ты оказался, мы это еще совместно поглядим, что за сговор ты поминаешь тут?
Герасим: Выходит, ты это дело, про то, что спрятанное не само по себе, и не с нужностью ежедневной окончательно разыскивается, а прячется другим для моей предсудной пользы и задействования, выходит ты эту тайну без всякого закона и правила мне раскрыл, а это и есть нарушение верного хода. Поскольку, я ё... больше искать с остервенением и горячностью не стану, а наоборот - вяло.. ё... Берешь ты на себя за это ответственность?
Максим: И что?
Герасим: А то и... Что если я что отыщу своим старанием, должностью мне положенной и не как отдельное, а как тобой спрятанное тебе открою, поделюсь... То не будет ли это неправдивая организация двух вышедших из-под контроля и обязанности?
Максим: А хоть бы и так?
Герасим: Вот и получается - сговор.
Максим: Хоть и сговор... Что ж нам, не выпить теперь? Я же не все обратно прошу. Я же тебе конфессию предлагаю. Я тебе так говорю: Помимо всего остального, мной бутылка припрятана была,  и если ты ее отыщешь талантом и привычкой своей, то сразу можешь отпить оттуда сколь сможешь за один присест, а что будет на дне, в другой половине - мне отдашь, как прежнему, который утерял. А если тебя, конечно, полтораста грамм, а может и все двести пятьдесят, по тому, как я помню, что она вроде с пол литра была, не интересуют, так можешь и не искать вовсе. Оставляй все, как было.
Герасим: А ты?
Максим: А я своим путем. Только двоим всегда легче. Потому и есть другие, а не ты один. Все для легкости и продолжения обязанностей делается. Чего еще желать, нет правда... Один теряет, другой ищет, Поговорить они могут о разном, а не только вслед мыслям нечленораздельное буркнуть. Делить, опять же удобно - не эгоистически, а по дружбе и равенству - сегодня, положим, ты мне оставишь, чего нашел, завтра я тебе отдам, чего спрятать не успел. Улавливаешь суть?
Герасим: Ё... Ё...
Максим: Да, что ты заладил? Скажи прямо, как по жизни, будешь спрятанное, потаенное мое искать? Будешь или нет помогать моему одностороннему труду?
Герасим: Плохеет мне что-то от сомнения. С другой стороны посмотреть: искать - моя работа. Это я от тех, кто всем здесь управляет научился понимать. Только они не говорили мне никогда конкретно, что я обнаружить должен. Отыщешь бывало и все. А если не отыщешь, значит и не было ничего притаившегося. А так, чтоб задавали урок - отыщи, мол Герасим то-то и то-то - ни разу не вспомню. Получается, что искать заранее известное - новое задание. Тут уж, как не крути, ё...
Максим: Новое и новое, как разница?
Герасим: Не скажи. Если ты мне новое задание даешь, то получается себя самого, дающего, выше по иерархии ставишь.
Максим: Выше... ниже...
Герасим: Ты хочешь мой поиск своему припрятыванию подчинить. На другую сторону меня перетащить. Вот опять выходит невыполнение обстоятельств.
Максим: А если наоборот, ты своим поиском, моей потере место указывать станешь, тебе полегчает от этого?
Герасим: Не знаю, пока.
Максим: Давай и порешим на том!   
Герасим: На чем, конкретно?
Максим: Что отыскивание - во главе, а припрятывание дело второе, исходящее.
Герасим: Давай.
Максим: Тогда приступай.
Герасим: То есть как?
Максим: А как ты обычно?
Герасим: Ходишь, ходишь, да и наткнешься, или на голос отзовется потерявшееся, а потому прикрикиваешь еще, пугаешь.
Максим: Бутылка-то не отзовется.
Герасим: Это понятно.
Максим: А другие способы есть? Теоретически?
Герасим: Ходить? Ё... Ты где ее видел последний раз? Место вспомни. Там буду смотреть. Ну, где?
Максим: Ты спрашивал уже.
Герасим: И что?
Максим: Не помню.
Герасим: А точно была?
Максим: Точно. И не только она, но и другое еще...
Герасим: А именно?
Максим: Разное.
Герасим: Интересно. Интересно... А приметы какие?
Максим: Какие приметы?
Герасим: Щель была? Или рулон? Стена поблизости? Вверху прятал, чтоб не дотянуться или наоборот - под полом, чтоб пройти, не заметить? Полумрак был или  полная темень? А может на свету? Тогда наоборот - под лампой искать надо. Только это вряд ли. Опыт подсказывает. Нет, без примет мне не обойтись. Давай, поэтому... Напрягайся.
Максим: А ты что будешь делать?
Герасим: В практический план переводить... Ё...
Максим: Вечером было.
Герасим: Уже хорошо.
Максим: Точно вечером, потому как меня в сон клонило. Столько всего натерял, что и не выделишь уже.
Герасим: Нам другого не надо. Мы в конкретном теоретическом поиске сейчас, поэтому ты оговорками не отговаривайся, а по существу пропажи вспоминай.
Максим: Стеклянная такая, полная почти - сбоку видно, поскольку прозрачная, соблазн был еще - неприкрытой оставить, все равно,  никто на прозрачном взгляда не остановит, а потом подумал - нет, убрать от соблазна, только недалеко, чтоб не забыть при случае и легко дотянуться.
Герасим: Вот, вот... Не останавливайся.
Максим: Рукой вот так держал, а другой рукой место искал. Верно, потому, что уже темно было.
Герасим: Значит, в темноте...
Максим: Только не нашел!
Герасим: Ах, скотство... Сорвалось.
Максим: Подожди, не до конца еще. В стену - торк, торк... - стена была... и прутья - ячея мелкая, тряпка какая-то, мягкая, плюш вроде, или бархат... Я ее туду-сюда, банку, не расплескать бы только - про себя отмечаю, она ж полная, да, я говорил... Запах от нее - дурной, кружащий, отпить бы мне сразу - нет, нельзя, а почему нельзя?... проверка еще не прошла, до проверки никак нельзя, схороню, мыслю, спрячу, а потом в спокойствии возьму оттуда же, куда поместил, да вот куда поместил-то, других, которые подсмотреть могли бы, тех не было - ни дыхания никакого, ни прикосновения я не боялся, не было и приказа - ставь, мол, Максим туда и туда - по собственной природе, по одному свободному замыслу прятал - вот, вспомнил - часы стучали, отмечали каждую секунду, ткань была сырая, напитанная водой, и прутья эти... ячея... Тайное, ох тайное место, хорошо вещь в таком оставлять - не сыщешь потом, стена еще - может она со всех сторон была, так и скрытость получалась, камень, известь порушить надо и свет засветить... 
Герасим: Эврика!
Максим:  В смысле?
Герасим: Голоса слышал в тот момент?
Максим: Голоса? Нет, скорее музыку. Нежную, или звенело что-то...
Герасим: Сейчас я... Подожди. Только не уходи никуда. Я сейчас.
Герасим уходит, Максим остается один.
Максим: Спрятал и забыл... Чего спрятал-то? Какая разница, если я место и обстоятельства забываю, отчего сам предмет не забыть? Это, ведь не оттого происходит, что я без памяти живу по природе своей, а по должности и силе обязанностей своих. Каждому - что к исполнению положено. Я сейчас ум свой напрягаю вразрез - конечно, меня можно в своеволии заподозрить, но тут случай исключительный, рассчитанный на теоретический эксперимент, а не постоянное последствие и новый порядок. Подозревать, опять же некому - нет тут около подозревающего и доглядывающего, только твари попрятанные, а о них беспокойство пустое - которые уже может сдохли, или друг друга порубали, попортили до смерти, а оставшиеся знак не подадут - бояться или спят, затаенные. Я сейчас от работы своей временно отстал, на обратное отвлекся, так это не значит ничего. Другого какого на мое место не приставить - опыт нужен и общая сноровка. Нельзя говорить слишком - мысль внутренняя уходит и уверенность вместе с ней. Уходит подозрение, которое твари... и другие в напряжении ума, а ну, как отыщет в раз не спрятанное, или другое что, обреченное на быстрое забывание, и сюда припрет, что тогда.... напрягаться вразрез ума - мне должностью не дается, я не в своей воле, а напротив... отстал временно, до времени на общее решение, а потому и забыл, главным делом... в постоянство порядка не мной учрежденного -  живи по природе, и не столкнешься с неспрятанным, исполненное исполнить исполать, друг друга порубавших тварей - щели их быстрые, заначки и схороны - дело второе, отмеченное... кроме меня никого, которые природу подозрения справить могли бы, исключительный случай - не спрятанное обнаруживать, главное, чтоб с тем совпало, что порядком уложено, ухожено, что не природой диктуется, но законом установленным в каждой должности,  а моя-то кроме исполнения, на частную обязанность оборачивается, вот жди его теперь, невесть чего он принести может - спрятанное там ли, здесь - по одному смыслу от спящих тварей отдаленное - другого не поставишь - это факт решенный... не догонит он, не исправит  потерянного.
Возвращается Герасим, в руках держит большую птичью клетку, накрытую поверх черным платком.
Герасим: Заборел, ё... Чрез грубь доходную на притол, на выкреп картонному полу, выверзил, ё... до запита, боль на боль - протянуть, да запост сам крит и крест напрочь! Картавь на безбитую, лапочи, кто без берца, проток выклянчит торнаво, берц сам липротит накруглую, заблучит, забьет струнами, арколами равнобой!
Максим: Чего там?
Герасим: Помаленьку.
Максим: Принес чего?
Герасим: Как сказать.
Максим: Ну, не тяни. Обнаружил искомое или нет?
Герасим: Наполовину, может и на две трети, ё...
Максим: Как? Отпил уже?
Герасим: От чего?
Максим: От бутылки.
Герасим: От?
Максим: От!
Герасим: Сам смотри!
Герасим сдергивает платок с клетки. В клетке голубь.
Максим: Что за ерунда?
Герасим: Не отыщешь сразу, ё... Постепенно только, а это помочь должно.
Максим: Птица что ли?
Герасим: Птица.
Максим: А почему в клетке?
Герасим: Так было.
Максим: Все время?
Герасим: Сколько помню.
Максим: Но родилась-то она на воле?
Герасим: Птицами не рождаются - птицами вылупливаются.
Максим: По существу спрошенного ответь.
Герасим: Сказать точно не могу, я представляю фактическую вещь, как она воочию, а как оно там было до меня - тебе лучше знать, ты же первое дело - с глаз убираешь.
Максим: И что нам с ней теперь?
Герасим: А, что захотим.
Максим: Мы выпить захотим, мы уже час битый потерянную бутылку заговариваем, а не сдвинулись ни на глоток. Мертвая, это судя по всему история - с тобой сговариваться об общем пользовании и честном разделе.
Герасим: Ё... Я чего принес-то?
Максим: Так я тебя о том самом с первого слова спросил, в самом начале.
Герасим: Да. Теперь я тебя обратно спрашиваю. Хочешь мне отвечай, хочешь себе на вперед заданное.
Максим: Не знаю.
Герасим: Еще раз скажи, громко, чтоб сам услышал!
Максим: Не знаю!
Герасим: Еще!
Максим: Не знаю я! Не тяни, сволочь волнение из меня, слышу я уже и в голове держу! Не знаю, не знаю!
Герасим: То-то и оно. Ты как место последнее, потаенное для меня обозначал?
Максим: Как?
Герасим: Как помнилось.
Максим: Ну?
Герасим: Железные прутья и мягкая ткань была в твоих рассуждениях? То есть, помнил ты, ё... про это, темно опять же было - предположить полезно, что темных поверх было закрыто...
Максим: Стена была.
Герасим: Правильно, - не посредине, в углу стояла клетка - сквозь прутья можно было до стены дотянуться. Вот, смотри - игровой колоколец подвешен над кормушкой - он и позвякивает, сырость тоже - вода разлита для питья и купания... Все сходится. Приблизительно.
Максим: А часы? Я точно помню - тикало что-то.
Герасим: Это сердце твое стучало.
Максим: А где ж бутылка-то?
Герасим: Вот и давай теперь соображать.
Максим: Ты гадскую тварь случайную приволок, вместо пропавшей выпивки моей, ты припер сюда, что первое под руку подвернулось, ты следопыта из себя строил, про должность свою говорил, сто мол по сыску, ты Герасим важнее других, что ты обязанность скрупулезно исполняешь и никаких нареканий от вышестоящих и надзирающих у тебя не было...
Герасим: Не было.
Максим: А как проверить, то и оказывается ты совсем другое отыскиваешь, не то, что, задачей поставлено, а другое, понимаешь?
Герасим: Тут большой беды нет - я же не себе беру найденное, только с укрепленного места сгоняю, на свет, на обозрение. Ненужное брошенное - его, ведь не станешь различать - это сгребай, это оставляй - нет, так не получится.
Максим: С птицей что делать?
Герасим: А не нужна больше?
Максим: Нет, зачем?
Герасим: Тогда надо к работе возвращаться - не выходит с выпивкой. А птица мешать не будет - не шороха от нее, не грязи. Она пуганная малость. Он, посмотри - не скребется даже. Хочешь, себе ее возьми.
Максим: Издеваешься, конкретно?
Герасим: Ты же просил.
Максим: Я про другое просил. Я про бутылку говорил, которую неведомо где оставил, а по случаю встречи и свободной минуты, вспомнил и выпить хотел. С тобой вместе, между прочим.
Герасим: А я?
Максим: А ты поддержал такую идею, взялся потаенное место и оставленное там отдохновение - дурь пьяную разыскать - наводящими вопросам у меня все, что мог выманил. И ушел. А вернулся с этим вот...
Герасим: Видали вы такую наглость человеческую? Все ему по долженствованию исполняешь, на сговор противоправный соглашаешься и мысль напрягаешь, чтоб обозначенное обозначить, а он рожу воротит - это ему не эдак и то не так, сам не знает чего просит, верно, не знает и есть ли на самом деле это просимое, никакой практики в сложном деле не имеет, а разумного мыслителя из себя корчит, на способного возводит напраслину, обвиняет в небрежении, и все это с грубостью, с апломбом и чертовщиной! Пошел вон тогда отсюда, если труд мой, услужение мое ни в строку, ни в смысл не ставишь. Пошел вон!
Максим: Ты к кому, скот, обращаешься? Я что тебе - тварь ненужная, спрятанная, вещь брошенная потерянная? Я по обязанности не ниже твоего стою, я говорить так никому не позволю...
Герасим: А что ж ты позволишь? В морду дать? И это могу! За мной не задержится!
Максим: А вот попробуй!
Герасим: И попробую, если в миг территорию не освободишь!
Максим: Шагу не ступлю.
Герасим: Убью тебя, гад, чтоб не повадно было вторгаться тут...
Максим: Это я тебя убью скорее, схороню, спрячу - искать никто не будет. 
Герасим: Кишка у тебя тонка.
Максим: Сейчас получишь!
Герасим: Ты получишь, гад!
Появляется Манечка.
Максим: Подожди!
Герасим: Испугался скот?
Максим: Подожди...
Герасим: Чего ждать-то? А, это... я же говорил...
Максим: Чего ты говорил?
Герасим: О разном, которое случается...
Максим: Она это...
Герасим: Что?
Максим: Бутылку мою...
Герасим: Ну?
Максим: В руке держит.
Герасим: Вон как все сложилось. Стало быть добрались до предмета.
Максим: Только отдаст ли?
Герасим: Чего гадать, ты попроси.
Максим: А точно... Это... Моя?
Герасим: Сам как считаешь?
Максим: Да вроде...
Герасим: Вот и забирай. Меня угостишь, как обещал. Обещал, ведь?
Максим: Обещал. Само собой.
Герасим: Так не стой столбом.
Максим: А может ты? Тебе привычней.
Герасим: Хоть и я... Тогда я первый и приложусь?
Максим: Не до дна только.
Герасим: Обидеть хочешь? Что ж я порядка и договора не понимаю? Я что ж подлость за обычай считаю? Сделаю глоток - хоть и половина, а может и того... треть. А остальное считай за собой, как исходный и первый владелец.
Максим: Ей тоже можно оставить - чуть-чуть. Ей много не надо.
Герасим: Посмотрим, как пойдет. Давай сюда бутылку, слышишь, кому говорю, я положенное отхлебну, а потом, вот - Максим, ему тоже надо... Может и тебе на донышке останется. А что? Всякое случается, только уж ты давай, слышишь, тебе говорю, давай, дура, не то хуже будет, давай, дрянь молчаливая, тупая, ох вцепилась как...
Максим: Может поменяться на что-нибудь?
Герасим: У меня, к примеру нет ничего подходящего. А у тебя?
Максим: Хоть  бы на клетку, вот с птицей.
Герасим: Может получиться. Слышишь, женщина, чего Максим предлагает. Справедливо, к слову сказать.
Манечка: Я раньше умирала каждый день. Утром еще жива, а к вечеру - уже нет. Иногда и утром умирала. Как придется. Потом стала умирать каждый месяц. Потом - каждый год.  Смерть все больнее и больнее становилась - чем реже, тем больнее, а жизнь не менялась. Наоборот, жизнь - как жизнь в ящике, то есть ящик и есть. Представляете себе?  Вы, конечно снаружи представляете, но это не важно. Это все одно. Моя мама тоже часто умирала. Однажды она упала. Упала... И не поднялась больше. А потом мне сказала: я часто умираю, доченька, и ты будешь тоже. Я ничего сначала не поняла, думала - это как сны, только в снах человек сам о себя не отказывается, не вырывается на простор... А смерть это как... Не убережешь... Не убережешься... Птицей бывает становишься, мотыльком, рыбой тоже часто - рыбой неудобнее прочего, деревом, травой, камнем. А потом опять можно родиться. Маму можно увидеть - это дороже всего. Один день или месяц - мне тут сказали, ну, те которые вопросы задают  и внимательно ответы записывают, они мне сказали: Чего тебе не хватает? - такой вопрос, а что они с ответами делают я не знаю, складывают вероятно один к другому в металлический сейф, а сейф ставят в шкаф, шкаф запирают на замок и комнату запирают. Если хочешь снова вернуться, к тому, что сказала, держи тогда в уме, другого способа нет - ключа не подберешь к закрытой двери. Мне мамы не хватает - я ответила. Я потому и плачу - я ответила. А они мне читают по писанному - мама твоя превратилась и ты превратишься, когда другое время наступит или когда захочешь - видишь вот что-то перед собой - тварь любую или вещь - свет, тень, - одним словом каждое в отдельности, захоти ее и станешь ближе, внутри - такой закон, так мама твоя передает мне сказали, везде она есть.
Зря я это говорю - не надо говорить, все равно никто не понимает, не верит, один человек другому не верит - которые здесь меня окружают не лучше других, только всем распоряжаются потому, что такой порядок - кто-то должен отвечать перед теми, которые задание придумывает. А те, в свою очередь перед старшими отвечают, вот и выходит, что каждый подчинен и подчиняет - глупость и нелепица. А вы боитесь этого понять - вот и не слушайте, может вам тогда получится не застигнутыми остаться,  хотя нет, редко кому удается, практически никому - я о таких случаях не знаю. А вы? Меня мама предупреждала, пока еще жива была - берегись дочка, чтоб тебя не застигли, не слушай, не внимай никому, да я где... маленькая была,  голова совсем не думала - потом уж, как своей дочери понятое передавать наступит время, пойму что это означает. Не близиться с людьми, не меняться словами - правила позволяют, а суть - нет. Про самое главное, что знаешь, можно только ребенку передать, как мама мне передала, так я своей дочери - пчелой она родится или ласточкой, хоть мышью - мыши, ведь собирают крохи с человеческого стола и если умереть хоть на один день, если снова и снова умирать тогда бояться перестанешь - на все есть продолжение крови и вечная погибель.
Максим: Завела, честное слово, канитель...
Герасим: Не говори, ё...
Максим: Силой что ли взять, действительно...
Герасим: Нет, цепкая, уговором надо.
Максим: Да она, видишь про свое талдычит, людей не слушает.
Герасим: Главное - глаз теперь с нее не спускать.
Максим: Вот же ё...
Герасим: Где ж отыскала, только...
Максим: У нее спроси.
Манечка: Доктор дал. То есть не сам дал, а такая возможность появилась, когда он меня вызвал, он меня всегда по вечерам вызывает. У меня обязанность такая - по вызову являться, ну и прочее там...
Герасим: Конкретно?
Манечка: Женская обязанность.
Герасим: Понял.
Манечка: И сегодня - вызвал значит, я пришла конечно, не могу же я не придти...
Максим: Это правильно.
Манечка: А там нет никого. Представляете? Пустая комната. Нет, не совсем, конечно - мебель осталась, ширма вот так, слева, за ней кушетка, потом шкафчик. И стол. Да, и вот на столе - бутылка эта самая. Я сначала подумала - медицинская, а присмотрелась - нет - обычная, в каких водку продают, уксус, минеральную воду, ну, вы понимаете...
Герасим: Вот это, молодец. И что?
Манечка: Пошла по коридору... В котором много дверей. Слева двери и справа, одинаковые двери, я не люблю, когда закрытые двери, совсем одинаковые, я тогда нервничаю, а мне доктор говорил, что нервничать нельзя, а то я никогда не выйду отсюда, никогда, только умру, я не боюсь умирать, я много раз уже умирала, просто это больно, и я хочу освободиться - мне все равно, только бы жить, не умирать... А для этого мне меньше одинакового видеть надо.
Герасим: Ты понял, как обернулось?
Максим: Чего?
Герасим: Вот что, женщина. Тебе без надобности эта бутылка. Что прихватила, это ты молодец, это правильно, любая вещь свою ценность имеет, только, ёё.. как сказать-то, понимать надо. Ценность эту самую. Тебе вот, к лицу красота и разные изящные предметы. Природного свойства, например.
Максим: Про птицу скажи.
Герасим: А я про что?
Максим: Ну скажи, скажи.
Герасим: Вот, и короче, видишь - клетка у нас. С птицей внутри, понятное дело, только тряпицей накрыто. Хочешь, посмотри.
Манечка: На что мне?
Герасим? Не торопись. Посмотри сначала. Видишь, как она к тебе тянется? Клювом о прутья трется. Тварь летучая, ё... Не боится совсем. Только я вот ей сейчас башку сверну. Мне запросто. Прихвачу покрепче, да крутану другой рукою. У птиц, у них шея слабая. Враз порвется.
Максим: Да?
Манечка: Не жалко разве?
Герасим: А чего ее жалеть, она пол жизни, почитай в неволе просидела, летать разучилась. Ей все одно такая доля не в радость, не в благодать. А смерти она и не почувствует, примет только.
Манечка: Не свертывай.
Герасим: Чего?
Манечка: Оставь птицу. Что она тебе?
Герасим: А хочешь поменяемся?
Манечка: Как поменяемся?
Герасим: В смысле... Ты мне бутылку свою, ё... А я тебе, понятное дело... В полное распоряжение. Хочешь при себе держи в натуральном, как есть виде, хочешь - на волю отпускай.
Манечка: Отпущу.
Максим: И я говорю!
Герасим: А ты молчи. Ты в договоре третье лицо. Стороннее, прямо сказать.
Максим: Чего это я молчи?
Герасим: Пусть женщина сама решает. Мы свободу воли сильно уважаем.
Максим: А... В этом смысле, значит... Подговаривать не буду, но это дело понимаю так: меняться надо непременно. Другого выхода нет.
Манечка: А доктор что скажет?
Герасим: Снова-здорово. Его-то какая печаль?
Манечка: По принадлежности бутылки этой.
Максим: Это моя! Вот он  свидетель. Моя, как есть. Непонятно только, как она в кабинет попала.
Герасим: Известное дело - случайно.
Манечка: Ох, не знаю.
Герасим: Ладно, попрощайся с птичкой.
Максим: Давай, решай скоренько. Он такой чумовой, конкретно. Я его не удержу. Он если что задумал - до конца доведет непременно.
Манечка: Подожди.
Манечка ставит бутылку на пол, все садятся, Манечка берет клетку на колени, Герасим и Максим выпивают.
Максим: Я ему доверяю. То есть сначала соглашаюсь, потому, что это как бы игра - я ему подчиняюсь потому, что всегда могу отступить, отступиться, но это постепенно становится другим и я уже не могу, потому, что игра втягивает меня - он говорит -«сделай это для меня, ведь я твой друг», так он говорит, и мне не хочется его обижать, не хочется отступать - поэтому ему всегда удается меня обмануть.
Герасим: А зачем тогда соглашаешься в другой раз?
Максим: Он же говорит, что это для меня, что мне это ничего не стоит, я только буду говорить то, что уже знаю, такая игра - говорить честно, что приходит в голову, что есть в голове, это уже есть - так складывается, что я могу всегда отказаться, а когда начинается...
Герасим: Ну?
Максим: Он входит в мою голову вместо меня, он там помещается, в голове - и уже не отказаться, я же не могу отрезать себе голову, это получается как любовь, - когда другого человека считаешь как себя, любишь его и живешь с его желанием, только тот человек, ну, которого любишь, он красивый - женщина или ребенок, а здесь совсем другой человек, который только говорит, что он твой друг, а сам совершенно чужой, но если начал играть, то уже не отступить.
Герасим: А сам ты где?
Максим: Когда?
Герасим: Когда играешь с ним... в это самое?
Максим: Я себя тоже понимаю, что не исчез никуда, не пропал, только не отдаю себе приказы - руки - они же не сами двигаются - берут что-то, или отдают наоборот... Мысли тоже... Воспоминания - они по волению ума, в смысле велению - так возникает, что я отдать хочу или присвоить... А здесь он мне говорит - делай то, делай это... Он говорит, кто я теперь такой есть - вылечится - означает перемениться... Он говорит - «я уберу из твоей памяти причину болезни и ты беспокоится не будешь, ничего не будешь, только спать как будто...»      
Герасим: Причину, говоришь...
Максим: Причина - это горизонт ума.
Герасим: Ты, вот что. Ты откажись от этих сеансов. Ты скажи, что гипнабельность пропала, и нечего в твоей голове по пустому шарики раскручивать.
Максим: Как же я откажусь, когда я принудительно на лечение заключен и доктор ко мне не со злобой относится, ни для боли все это, а с надеждой на пользу и просветление сознания.
Затемнение.



На сцене Герасим и Манечка. Она сидит, он лежит, устроив голову на ее коленях.
Герасим: Я вот чего хотел... Удалиться о всех. В пещеру или в землянку. Отойти в безлюдное место, да вырыть себе яму. Поверх покрыть бревнами и ветками, нет, сначала по углам жерди врыть, да за них заложить другие - чтоб земля со стен не сыпалась - небольшую такую землянку, но уютную - вроде кельи - для размышления и одиночества. Пол тоже сделать деревянный, а по щелям мох и хвою, чтоб холод от земли не шел. В угол полынь повесить, полынный запах насекомых отгоняет - муравьев и жучков древесных. Главная задача - печь сложить, не на один же день строиться - в холод-то как же? У дальней стенки,  напротив входа - камней натаскать от реки, скрепить их глиной - это еще приметить надо, как место для поселения выбирать - на пригорке, чтоб талой водой и дождем не заливало, а все-таки близ ручья или речки - без воды недели не протянуть, так вот - печь сложить это дело серьезное, к нему приготовиться надо. Удобнее всего будет очаг - открытый огонь и трубу над ним для тяги - разжигать удобно и пищу горячую готовить, только очаг, он тепло плохо держит, хотя если дров не жалеть или к холоду притерпеться. Потом дверь надо. Рыть можно с поворотом, пещерный такой ход, чтоб зимой снегом не заваливало, а саму дверь сплести из лозы и гибких жердей в два слоя, а промеж - опять же мох сухой и хвою.
Манечка: Не удалился?
Герасим: Нет, пока.
Манечка: А почему?
Герасим: Смелости не хватило. Да еще дела... Ё... То одно, то другое...
Манечка: Но ты думаешь об этом?
Герасим: Да, понемногу. Вчера думал. И позавчера. Каждый день.
Манечка: Все о чем-то думают. Это помогает жить. А когда умираешь, уже ни о чем не думаешь. Не думаешь, не помнишь, не надеешься.
Герасим: Скука.
Манечка: Как сказать...
Входит Максим.
Максим: Ты флаги не находил?
Герасим: Какие флаги?
Максим: Белый, красный, синий, коричневый, зеленый. Всего пять.
Герасим: Не помню что-то...
Максим: Значит нет.
Герасим: Значит не помню!
Максим: А что ты злишься? Я что, спросить не имею права?
Манечка: Не надо злиться. Злоба унижает.
Герасим: Флаги тебе зачем понадобились?
Максим: Для праздничного оформления. И эти... Факела.
Герасим: Здесь живой огонь жечь не положено. Пожарная опасность кругом. Ты посмотри - тканей сколько, - материя, она видишь, везде. Шторы разные, тряпка постелена на пол для чистоты и порядка. Что на стенах наклеено - для виду в яркости, а на самом деле горючей огня.
Максим: Положено, не положено - это ни тебе решать. По распоряжению действую и призываю.
Герасим: Предъяви.
Максим: Что, конкретно?
Герасим: Распоряжение в надлежащем виде. В письменном, по всей форме.
Максим: Устно дано.
Герасим: Крутишь ты чего-то. Вызываешь подозрения.
Манечка: Пусть толком объяснит.
Максим: А ты вообще заткнись!
Герасим: Зачем ты к ней так? Пьяный к тому ж...
Максим: Врешь ты! В кондиции.
Герасим: Пьяный, пьяный! Загрузился до бровей, скот, вот воротит тебя с правды не знамо куда. Флаги ему подавай, иди на хрен, ё...
Максим: Ну, гляди. Как бы хуже не стало.
Максим уходит.
Герасим: Что делать-то теперь.
Манечка: А ничего, как раньше.
Герасим лежит на полу, Манечка танцует птичий танец.
Герасим: Я редко бывает, что отыскиваю, тебя, вот к примеру, так это большая удача. Карма и провидение, по глупости и нерасторопности разве я заслужил чего? Нет, не заслужил. Шустрю тут, крик выкрикиваю, слова разные, а толку не бывает. И вдруг - на тебе, Герасим, получай - чудо из чудес. Женское изящество и тонкий разговор. Ты танцуй, танцуй, я любоваться стану. А на Максима наплюй, не копи обиду, что с него взять, он человек потерянный, у него общая терапия и бред. Мы с ним и не друзья вовсе, и делом не связаны - у него свое начинание, у меня другое. Изнанка бытия и тьмы, так сказать. А выпить вместе - это, как заведено, это традиция. Ты знаешь, ты оставайся, оставайся как есть, не уходи обрат. Я тебя нежить стану. До себя возвышу, будем с тобой пропащее выкликать, не думай, я  тут на хорошем счету, у которых ответственность за все, которые своим  намерением тут течение дня и ночи регулируют, смены меняют, я у них на хорошем счету. На отличном, право сказать, ё... Они мне все доверяют в ограниченных размерах моей должности, я им прямо скажу, мне, мол помощница нужна, для расширения стратегии отыскивания - на мужской голос, по грубости и боязни много ли выйдет... Нет, которые конечно и находятся, только иных лучше пением и лаской призывать, обманным похвалением - на доброту и женский тон многие твари падки, примани только. А ты сможешь. Вот, и как равная мне будешь, не волнуйся, я не деспот, я только по должности так - слог огрубляю, слова разные в потребу ввожу, а сердцем-то я мягкий. Не уходи, подумай, чего-то понравилась ты мне. С первого, можно сказать раза. Увидел, как ты головой качаешь и заколотилось все во мне, знаешь, давай разок... Пока этого-то нет, давай не отказывай человеку -тебе в удовольствие, и мне хорошо.
Я бы тебя в лес возьму, помнишь про землянку говорил, про свободное лесное житье... На выселении женщина еще как нужна! Бросим все здесь, да пойдем вместе. Ни от кого зависеть не будем все слова вдоль, да музыка природная - то рыба плеснет, то ветер ухнет, трава шелестит, да жук кору точит. Ночью звезды звенят, ровно колокола, днем солнечные блики по листам скачут. Еду я обеспечу, тут уж ты положись на меня целиком, помогай только оттаскивать - рыба разная, ты рыбу то ешь? Или тебе нектар цветочный, да пыльцу с грибов? Чего молчишь, пойдем?
Манечка: Кто же меня отпустит?
Герасим: Не спросясь удалимся.
Манечка: Возврата не будет.
Герасим: А и наплевать, ё... Тебе какая работа положена?
Манечка: Не знаю. Особенно не говорили.
Герасим: Выходит никакой.
Манечка: А ребеночек будет у нас?
Герасим: Вот те раз...
Появляется Максим с факелом в одной руке и флагом в другой.
Максим: Запалю все не хрен!
Герасим: Охраны на него нет. В настроение вошел. Жечь будешь?
Максим: А то...
Герасим: Жги.
Максим: Как это?
Герасим: Мы уйти хотим.
Манечка: Не решено еще ничего.
Максим: С этой что ли?
Герасим: Хоть бы...
Максим: Ну давайте, флаг вам в руки.
Герасим: Себе оставь.
Максим: Я фигурально.
Герасим: Потерянное все пусть окончательно потерянным будет, но если отыщешь что, сам пристраивай по назначению.
Максим: Мне что ли функцию свою передаешь?
Герасим: Так выходит.
Максим: А мне это нужно? Да, ведь перед другими, которые за порядком и распределением обязанностей наблюдают, кому отвечать? Был человек, а потом что?
Герасим: Ты вместо него.
Максим: Нет, на хрен, лучше пожгу тут все горючее, спрятанное само в жар обратится, а от жара какой спрос... Зола одна. Может живое было, может неподвижное.
Все загорается.
Голоса:
Песок, один песок, ни травы, ни деревьев, ну пальма там какая-нибудь полу засохшая, до воды, до колодца - два дня пути через барханы, ты ходил через барханы? Песок по щиколотку, по колено, раскаленный как само солнце... На этой жаре - желтое все, налево, направо - кремовое, серое, коричневое, оранжевое с белым, боже мой, у меня до сих пор кожа чешется. Тень можно найти, но если ты к шесту привязан или прибит, того хуже гвоздями, как ты ее найдешь? Молится только и остается.
А ты привязан был?
Был.
А  мы-то наоборот - выпивали, пили без меры, в вине недостатка не было - это самое место, самое удобное для виноградников, если не выгорит все в раннем месяце - в третьем месяце, ну ты понимаешь о чем я...
Не совсем.
Вино, понимаешь, вместо воды, до колодца то идти не надо, - вино тут же, в глиняной яме, в холодке - достанешь кувшин, а по круглому боку - капли - запотел, понимаешь, глина она хорошо температуру держит - вино сохраняет, масло, сыр - мягкий такой тоже в кувшинах хранился - зачерпывать нужно было так, пригоршней -  сыра в ладонь, лепешку с оливкой и вина холодного. Что еще надо человеку?
И рыба была?
А как же? В море вылавливали, и тут же жарили. На угольях или на вертеле - в еде никому отказа не было - подходи, садись рядом - вот стакан тебе - вот лепешка, вот сыр.
Мы, знаешь животных приручали, настоящих хищников - львов, пантер, так солдаты этих самых ручных, без пищи три луны держали, а потом сводили с плененными на одной веревке. Других в мешок запихивали вместе с голодной рысью, пусть побалуются... В цепях - все, которые не бежали от ран не умерли - в цепях, семьи разлученные, дети от родителей отнятые, женщин молодых живьем жгли - солдаты хворост на площади выложат, да крест наверх и палят, палят - от смерти никто не воскресал, сгорали в пепел - по ветру тела рассеивались - над морем, над песком пустынным.
В землю хоронить надо бы...
В землю. Сказать - то можно...
По закону в землю. Душа тогда легко отходит. Все что в тлен уходит - другим телом рождается, не скажу каким конечно, - врать мне ни к чему, а только так связь природная и устанавливается - мертвое к живому, корень ли питается, червь ли, просто ли свет - как еще единство сущего утвердить.
Да на что его утверждать? Было, конечно - у воды умирали - так близкие погребальный плот готовили, пеленали покойного и отправляли на волю волн и течения, рыбы съедали, или не знаю - птицы расклевывали.
А если не у воды?
На себе несли, много дней бывало, а все к реке выходили. После пили за упокой, вокруг огня сидели и каждый ушедшего вспоминал. Бывало что и возвращались они, покойные - по воде, как посуху. Демонами их считали и вгоняли в грудь деревянные колья, крестом тем же отмахивали, поскольку крест - знак позора и покаяния.
От солнца огонь идет вечный, огонь жизнь дает и он же иссушает, спастись только по знамению можно - белый бык тебе будет или черный ворон - следи внимательно, не ошибись - с наваждением не спутай. Тогда был приказ - татуированный рисунок искать - им был мессия отмечен - ни сын, ни отец - бредущий по песку и умерших из гроба поднимающий - мессия со знаком крыла и древа - не человек, свет небесный, так вот мы его по татуировке искали, сколько кожи посодрали с невинных - пустыню до горизонта устелить хватило бы. 
А все-таки...
Зола и грязь. Максим и Герасим сидят на полу, Манечка стоит поодаль.
Манечка: Вот что вы умеете только - разрушать и гробить. Никаких вещей не бережете и живых вам не жалко. Что удумали! Пожар жечь! И сами, вот сгорели...
Герасим: Еще как!
Максим: Белым пламенем. Ага.
Герасим: И возродились,  как птица Феникс.
Максим: Извечно восстающая из пепла, а потому бессмертная.
Манечка: Шутки шутите? Бог вам не простит.
Максим: Раньше-то прощал.
Герасим: Еще как! Ё... Конкретно.
Манечка: Уехать еще хотел... Про свободу говорил...
Герасим: Какие наши годы...
Максим: Ага. Уедет.
Манечка: Только знаете, что разрушать. И мертвую природу, и живые создания.  И языком болтаете. Обормоты. Питекантропы.
Герасим: Эка она нас.
Максим: Обидеть хочет.
Герасим: Не получится.
Максим: Не нравится, так пошла вон отсюда. 
Герасим|: Ты тоже, это, ё.. палку не перегибай.
Максим: Я перегибаю?
Герасим: А кто?
Максим: Ладно, не разводи тут... На хрен она тебе сдалась, занудная такая?
Герасим: Ну как... Все-таки - женское общество.
Максим: Да все одно - не даст она тебе, только время потеряешь. Она доктору дает. А он сам понимаешь, нам не ровня.
Манечка: Я разным даю, кто ни попросит.
Герасим: Вот, понял.
Максим: Да, это - на словах.
Герасим поднимется, уходит.
Максим: Куда?
Герасим: Землянку рыть.
Манечка: Неужели у вас кроме непотребности нет ничего в голове?
Максим: Почему?
Манечка: Неужели нет в вас тоски и страха человеческого?
Максим: Почему?
Манечка: Разве не боитесь вы сгинуть и быть вечно попираемыми.
Максим: То есть?
Манечка: Как прах и тлен.
Максим: Ну, и?
Манечка: Где ваше человеческое слово и ваша вечная душа? Забыли про нее, как есть забыли. Потеряли достоинство и смысл. Сидите теперь в этом безобразии и радуетесь сидеть.
Максим: Последнее не понял.
Манечка: Ничего ты не понял, ибо отрешен от правильности и порядка.
Максим: Опять обидное слышу.
Манечка: Я сон видела, будто летела над цветными горами, и мой живот был огромным, как планета, мои руки были как стебли и я видела изнанку жизни. И это не смерть была. Смерть я видела много раз, ее бы с полу взгляда узнала, это не смерть была, а другое.
Максим: Именно?
Манечка: Различное.
Максим: То есть?
Манечка: То тебе и есть. Гадай, как сможешь.
Максим: Ага.
Манечка: А птица-то жива. Осталась там.
Максим: Да что ей будет?
Манечка: Мне доктор говорит: В теле дух ущербно заключен, вроде как огонь в стеклянной посудине, в бутылке этой самой, если поджечь ее изнутри. Он и вырваться не может, а если бутылку закупорить сверху, то вовсе гаснет. Дух - он дуновение, он без отверстия себя не покажет, только горбиться будет, съеживаться, пока не замрет совсем, пусть хоть тело огромное будет, хоть до звезд, а все меньше духа. А теперь пойми, отверстость твоя где?
Максим: Моя?
Манечка: Да нет, мне доктор говорит.
Максим: Твоя, значит?
Манечка: Да. Ну где?
Максим: А мне-то знать откуда?
Манечка: А я знаю.
Максим: Ну?
Манечка: Не скажу.
Максим: Да и хрен с тобой.
Манечка: Доктор еще говорит, что твое тело тебе не принадлежит.
Максим: Мое?
Манечка: Мое. Доктор говорит. Потому, что личина человеческая суть есть дух, я - содержащий, а тело - пустяк, вещь природная. Я вечно живу, хоть бы и умираю, а потому органов телесных не жалею. Пожалуйста - новые нарастут или замена выйдет.  А не выйдет - так и не надо, мне все одно без пользы. Ни почек, ни печени, ни сердца - ничего не надо.
Максим: Как это?
Манечка: Пустота внутри. Доктор говорит: Послушай себя и пустоту ухвати внимательным слухом. А потом дальше иди по этой дорожке, тогда поймешь все, поймешь заключена в себя, как птица в клетку, и не поешь от того, а только клювом о прутья трешься, да перья чистишь. Отверстость, выход - суть - великая собственная тайна, и каждый ее по своему угадывает.
Максим: Путанная ты женщина.
Манечка: Я правильно сказать не умею. Я понимаю, что тело надо отдать на разор и растерзание.
Максим: А доктор, знай пользуется.
Манечка: И другие тоже.
Максим: А что и мне можно?
Манечка: Живые только. Мертвые нет.
Максим: Я-то, не живой что ли?
Манечка: Как рассудить...
Максим: Как?
Манечка: У себя спроси.
Максим: Совсем голову задурила. У меня ко времени много разного было. Вещи были, только потерял я их, дети тоже были. Точно помню - прихожу откуда-то, откуда забыл, а меня уже ждут, встречают, радуются по-настоящему, не для вида, или не за то что я принес путяковину разную им в подарок, а хоть и случалось - приносил, по любви, искренно, потому, что беспокоился и помнил, а потом помнить перестал, потерял, короче, искал еще сколько раз дом этот, дерево там должно еще стоять, сам посадил, тоже маленькое было, а может срубил кто - бывает - один, положим выращивает, да бросает, а другой пользуется - а чего ему было, дереву без дела стоять, на дрова пошло, на огонь, или ящики из него смастерили,  для хранения разных вещей, которые я неведомо где оставил, да и место потерял. Чувства тоже были, а теперь - какие чувства - не упомнить ничего, любовь, вот тоже, скажи на милость - любовь была ведь? Что про это твой доктор  знает? Козел недоделанный. Всего-то ему заботы - в чужой ум залезать, да еще за заслугу себе считает. Упырь. Как есть - упырь. Мне потерянного ох, как жалко бывало, пока не привык, пока силой себя не заставил о пропавшем забывать в быстрое мгновение. Дети, вот только... К Герасиму пойду, он нору могильную роет.
Манечка: Землянку.
Максим: Все одно. Флаг ему отнесу, пусть вместо креста в изголовье поставит.
Манечка: Какой флаг?
Максим: С которым зарю огненную встречать собирался. Собирался, да вот - бросил где-то... Ничего, Герасим отыщет. У него должность такая.
Манечка: А не сгорел ли, часом?
Максим: В смысле?
Манечка: Флаг.
Максим: Кто ж его знает.
Максим уходит, Манечка остается одна.
Манечка: Все внутри ворочается и пользе служить не хочет. Мне нужно-то самую малость - крови прозрачной и кожи прозрачной. Чтобы не я одна, а другие тоже увидели, что нет во мне ничего, и доктор тоже увидел и удивился увидев, что не меня он на потребность склоняет, а одну только оболочку. А я умерла давно, и  еще умру множество раз, и боли не испугаюсь, потому что каждой смертью я к маме все ближе и ближе. Потому, что сколько не повторяйся одинаковое - все равно конец наступит. Самый, что ни на есть окончательный. А как совсем рядом стану, так обниму ее и скажу: мамочка. Я тепло ее уже чувствую, родное тепло, в котором и уютно, и уместно. А может это от золы неостывшей? Пора.
Манечка уходит. На сцене остается клетка с птицей и пустая бутылка.
Затемнение.


Герасим и Максим сидят на краю рва. Тут же, по краю установлены на древках флаги - белый, красный, синий, коричневый, зеленый.
Герасим: Выпь, да лабь на протор, по репун загробишься, а на кропать не забронишь. Каждому паволу прается, что замор перекроплен. Камол не камоед - яр перегоден, когда трих бокарный немолем брутается, а не хорвится, так и не голубь. Тропарь волит как брутарь - то хемостью, то выскорстью, непалый груб торный  - шовом завол историт, по гошлому смазь вилует.  Окор его.
Максим: Тополой нестрому, который визаль налабит, который без чани плок не расклипатит, и булавится, плечее шнури. Я глоть по клани не задычу, а репун забронишь, так колть бакнутая выпол хорвится.
Герасим: Корочи чрез смазь.
Максим: Глубокая.
Герасим: А то.
Максим: И понакидано всякого много.
Герасим: Спуталось уже промеж себя.
Максим: Ага, спуталось.
Герасим: Ни работой ни старанием не различишь - какое потеряно, хоть и было, какое не найдено до бытия пока.
Максим: Разница-то есть?
Герасим: Так говорили, которые дело знали, которые управляли тут и урок задавали, которые нас промеж себя размещали, пока мы не вырвались окончательно.
Максим: Они сами теперь где?
Герасим: Кто?
Максим: Ну...
Герасим: То-то и оно. Понял?
Максим: Ага. Теперь как же, ё...
Герасим: По новому все.
Максим: А новое кто укажет? Смысл и порядок от правил положен - тебе к примеру одно, мне, к примеру другое, личное и мной самим, как окончательное усвоенное, да так, чтоб  стык был. А не потоп и пожарище.
Герасим: Не торопи, главное. Усвоится как-нибудь, не может быть, чтоб не усвоилось.
Максим: Так различения в мертвом этом, сброшенном нет никакого, - сам говорил.
Герасим: И что? Может нас и не касается, а мы тут голову ломать будем.
Максим: А ну, как касается? Вот и получим нарекание.
Герасим: По способностям любому должность положена - кому на что хватает. Люди, они ведь, каждый другому не равен. 
Максим: Это правильно. Доктор, он, знаешь, как... Выудил однажды потерянного. Того, бедолагу за камнем спрятали, в темени кромешной. И плакали по потере уж дня два или три.
Герасим: Это еще мало.
Максим: Тебе, может и мало,  они и глаза, и рты, а может и ушные раковины - все проплакали. Лежат, значит ниц - глухи, немы и слепы...
Герасим: Ну?
Максим: А ты не знаешь?
Герасим: Да слышал, вроде, только тот ли случай?
Максим: Значит, они лежат, а он мимо шел по коридору. По своим делам. У него что, дел что ли своих нет? Отставил, однако. Остановился. Так и так - спрашивает, отчего лежим, значит ниц, конкретно?
Герасим: А они?
Максим: Хрен разберет... Не понимают ничего, лежат. Он тогда, камень отвалил из интереса и этого, запрятанного позвал - иди мол сюда, хватит, кто там есть, прятаться. Сначала тоже тишина была, а после шевеление. Отыскался, значит, которые в печали лежали, с пола поднялись и прозрели в один миг,  только некоторые из них глуховатыми остались.
Герасим: Вот и правильно, по заслугам - не хорони раньше времени.
Максим: А кто ж его, время-то знает.
Герасим: Доктор, небось знал.
Максим: Он такой. Когда у нас продуктовый запас закончился...
Герасим: Это я присутствовал...
Максим: Ну правильно, все недовольные были, кричали: Подавай еду, хоть корку малую, а сделать никто ничего не хотел.
Герасим: Некоторые хотели, но не знали чего.
Максим: Может и так, только он пришел, да с одного взгляда во всем разобрался. Организовывать начал предметный поиск и привлечение к ответственности ответственных за нарушение спокойствия. Подсобные помещения приказал проверить, все какие есть, открыть запертое и осветить затемненное. И что думаешь?  Обнаружили на складах припрятанный запас - по умыслу или по забывчивости распоряжающегося хранением, - пять утаенных упаковок с рыбными консервами, и муки еще сколько... Тоже пять. Пакетов. Причем, ни в накладных, ни в сметной документации, присутствие товара, как таковое зафиксировано не было. Наоборот - как неудовлетворенная потребность и сокрытая информация. Доктор, понятное дело, накричал на разных там, которые ошибочное суждение допустили и кризисную ситуацию, рыбу раздал, лепешки - требующим по потребности.
Герасим: Какая рыба? Мне, вот не досталось, ё... А что рыба была? Как же я пропустил? Несправедливо это. Хлеб только. Вот гады хитрые - которые ближе стояли, расхватали общее.
Максим: Он-то здесь причем?
Герасим: Это верно. Он, понятное дело, хотел по порядку и справедливости. Чтоб не орали за зря, и с ближними  делились. Сила безумная знаешь чего натворить может? Камня на камне не останется, в пыль могли столовую разнести.
Максим: Людей пожалел.
Герасим: Правильно.
Максим: А где он теперь?
Герасим: То есть?
Максим: Его в первую очередь касается... И то, что само происходит, и то, что по распоряжению.
Герасим: Так ты не в курсе?
Максим: Чего?
Герасим: Ё...
Максим: Скажи конкретно.
Герасим: Ё.. Только не дергайся. Держи себя в руках. Мы, думаешь почему здесь сидим?
Максим: Почему?
Герасим: Ну, есть у тебя соображения?
Максим: У меня откуда?
Герасим: Доктор, он того...
Максим:  В смысле?
Герасим: Сам затерялся.
Максим: Ну?
Герасим: Не понял?
Максим: Чего?
Герасим: Чего я сказал.
Максим: Про доктора.
Герасим: Не как по своему убеждению волящий, и способный подняться на недосягаемую высоту, не как вышедший из поля зрения остальных, наблюдающих только вдоль горизонта и до ближайшего угла, а окончательно,  бесповоротно, как мертвый и пропащий.
Максим: Умер?
Герасим: Ага. Разные, которых ты знаешь, может, из простых людей - обывателей и постояльцев руку к тому приложили. Скальпелями порезали - чисто насмерть, острым всяким многие ткнуть норовили. Безжалостно, прямо твари, ё...  Заставили еще по коридору разную тяжесть таскать.
Максим: Вдоль?
Герасим: Нет, ё... попрек! Думай, что спрашиваешь. Сами у стен стояли, да орали разное, пинали,  в лицо плевали...
Максим: Доктору?
Герасим: И еще одному. Который с ним... Заверт про корубь распильные выпи, моквень закутую лепром выкриснули.
Максим: Быть не может.
Манечка появляется медленным шагом.
Манечка: Чего сидите здесь? Опять дрянь какую задумали?
Герасим: Охраняем... чего... это...
Максим: Зачем пришла?
Манечка: Новое имя получила, вот и пришла.
Герасим: И кто ты теперь?
Манечка: Марья.
Максим: А была?
Манечка: Манечка.
Герасим: Один хрен.
Манечка: Я теперь свободна совсем и другими глазами смотреть могу, я прошлую жизнь, как ошибку поняла. Беда была в неправильное зеркало смотреться - а верное отражение где узреть было? Обман только, и в словах и в мыслях. Мне так хотелось, не хотелось, ждешь, ждешь темноты, а когда она наступит, ты достоинство свое береги, говорила - завещала, а только где оно? Не оставила, слова оставила пустые, от кого прятаться, от кого нет - по открытому, как есть не хожу, одинакового сторонюсь, ночи и укромности дождаться чаю, на спине лежу, ноги раскинув, луну по белой коже катаю. Почему мне все окно решетчатое, когда я голову закину? Почему петля мерещится? Я каждого, кто норовил за одного держала, не запоминала лиц, не ведала речей, плакала только от жалости к себе, когда доктор или кто на него похожий в малую комнату призывал. Так и до последнего дня дотянула - забили его, насмерть, говорят забили. А я теперь свободна и за своим отправится могу,  меня там ясный день - родная кровь дожидается. Видите, паразиты, у меня марево цветное вокруг головы, да крылья белые за спиной? Видите, что вы для меня теперь на вроде маленьких детей - не в теле моя высота, но в праве.
Герасим: Да мы сами, если хочешь знать, пилоты первого класса. И крылья клепанные имеем, и лонжеронами управляем как захотим! Мы, бляха муха, передовой поисковый отряд, и нам особая миссия поручена  - отыскание и присмотр  с неба, с уровня горней выси за выполнением подлежащего порядка.
Максим: Надлежащего.
Герасим: Надлежащего под. Не путай нас, ё...  случайная женщина!
Манечка: Больно надо.
Максим: Мы сами поднялись, мы сами поднялись!
Герасим: Вот... И вроде...
Максим: Как раньше-то, ясное дело не будет.
Герасим: Что ж теперь отыскивать, когда оно, вон - все вперемешку в яму свалено, вылавливай только... А выловишь, опять же - куда представлять?
Максим: Да. Переменилась жизнь, это я сейчас понял.
Герасим: А от чего?
Максим: Понял от чего?
Герасим: Отчего переменилась?
Максим: Этого я не понял. Я только почувствовал сейчас, что мне наплевать на все потерянное, я, ведь как жил - уцепиться не за что, все оставлял в забытьи, сучий потрох, бывало держишь в руке вещь какую-нибудь, держишь, а сам и не знаешь - к чему это, пока случайный проходящий не спросит - что это мол у тебя за хрень такая, а я и не знаю, что это за хрень. А вот бывало, положу где-нибудь собственную ценность, да места не запомню. Потому и по потерям продвинут был в первые ряды. Все! Накручу винт аэроплану теперь! Сам буду управлять подступающим.
Герасим: Правильно говоришь, ё...
Максим: Почему это женщине вдруг позволилось крылья иметь? Мы-то чем хуже?
Герасим: Да лучше, разрядом выше по мужской природе своей.
Максим: Если кому уж самостоятельность и возвышение над обыденной ровностью полагать и изменять внутреннее расположение, то именно сильному полу, а не тебе,  вертихвостка.
Герасим: А я лягу сейчас на краю  и отыскивать ничего не стану. Хватит, покрутился за долгие годы!
Максим: Ложись, имеешь право!
Герасим: И лягу!
Максим: И ложись!
Герасим: На хрен все!
Максим: Конкретно!
Герасим: Потому, что свобода это есть осознанное отсутствие наводящих указаний.
Максим: Поступающих от сверх стоящих и надзирающих за процессами потери и поиска.
Герасим: Мы теперь имеем полное право убедиться в несостоятельности основных законов бытия.
Максим: Убедиться и друг друга убедить!
Манечка: Каких именно?
Герасим: Чего она?
Максим: Ты чего?
Манечка: Ничего. Освобождение есть самостоятельная разрушительная сила, проявляющая себя в следствие длительного стремления и последовательной эволюции.
Герасим: Нагробь затаром, как заговорила. Пока кипень не бостала, выпрони ни злода, ни коварта не было. А как забур выторнула, так блепь куватую бреколом пронить начала!
Максим: Это она опять возвыситься хочет и прозорливость свою показать.
Герасим: Иной человек с биркой живет, и знай только на этой самой бирке надписи переписывает - тогда ему не открытие и не свобода, а только перемена положения, а иной - сорвет к такой-то матери вместе с веревочкой.
Максим: Первый закон отменим, чтоб свое иметь!
Герасим: Никакое  нужным не станет - ни потерянное, ни найденное! Причем с этой самой минуты. Мгновенно и бесповоротно. Конечно! А чего тянуть. Явь и реальность сна не продолжают.
Максим: Напротив, являют обратную сторону и полную противоположность отдельно взятого и имеющего отчетливые границы.
Манечка: Душевная жизнь...
Максим: Есть вестимая и недвусмысленная оборотность бытия телесного.
Герасим: А стало быть - мы как проснулись.
Максим: Очнулись от требовательного сна.
Манечка: Или наоборот - заснули вечным и свободным сном!
Максим: Взмахни руками!
Герасим: Я?
Максим: Да ты-то здесь при чем?
Манечка: И что?
Максим: Взлетишь ли?
Герасим: Во истину! Второй закон отменим - тяготения.
Манечка: Я и так пришла сказать, что двигаться могу свободно, по собственному желанию, единственно.
Максим: Мы тоже можем теперь.
Герасим: Только не хотим. Я, к примеру - предпочитаю лежать.
Максим: Прекрасно. Тяготения нет никакого. Малая вещь к большей не стремится, Меж большими нет взаимной борьбы, пространство все освободилось от силовых линий и прочего невидимого дерьма. Ни черных дыр, ни белых взрывов рождения сверхновой.
Манечка: А ну, как распадется все?
Герасим: Да и хрен с ним. Облако вместо кровати, свет вместо одеяла, вода и кровь циркулируют свободно и произвольно, мы парим, парим, причем, я - лежа!
Манечка: Разлетится на дальние расстояния?
Герасим: Нет больше расстояний! Свободная мысль побеждает простор. Дальнее, ближнее - какая, ё... разница.
Максим: Никакой!
Манечка: А как мужчина с женщиной соединяться станут?
Герасим: В смысле?
Манечка: Ну, вообще... Без тяготения... Которая суть - любовь вещей. Нет, нет, наоборот... Любовь - природа тяготения.
Герасим: Вольные сперматозоиды настигают искомое в случайном порядке.
Максим: И родственники друг другу неведомы.
Герасим: Связи распадаются сами собой.
Манечка: Без соития, значит?
Герасим: Без!
Максим: И хорошо! И нормально!
Манечка: Если... Послушайте, ну послушайте правда, если свободу дать человеку - если дать ему, чтоб слова вылетали, как за благо рассудится - он, человек такую дурь понесет, такую путаницу, мысли разорванные ни до какого  смысла не дойдут!
Герасим: А смысла нет теперь!
Максим: Отменяются законы целесообразности, равновесия и поступательного движения.
Герасим: Три штуки сразу похерили, ё...
Максим: И не жалко.
Манечка: Ваша правда во зло выльется, вот увидите.
Максим: Правда отменяется! Как закон и руководство к постижению действительности. А о людях не волнуйся, их нет пока. Если придет кто, тогда решим... В практическом аспекте.
Манечка: Он есть еще?
Максим: Конкретно?
Манечка: Аспект.
Герасим: Спасибо за подсказку.
Максим: Отменяем.
Манечка: Мне раньше снились сны. Они были как будто руки, когда наступало утро, руки не отпускали меня, вот здесь держали - за живот, за грудь, я их пыталась убрать и не могла. Не могла освободиться от снов, а мне никто не верил, говорили - это бред, болезнь. Потому, что у меня эфирное тело  такое - по существу сохраняющее присутствие, когда я родилась и была неподвижной много времени - несколько лет, мне не разрешала мама шевелиться, а если я не слушалась,   выходила из темноты на свет, тогда она меня наказывала, вот...
Герасим: Ближе к делу.
Манечка: Тогда во мне человеческое ядро сместилось в направлении тонкого плана. Эфирной иерархии.
Герасим: И что?
Манечка: Но полно проявлялось только в снах, ведь там присутствие не держится за время. Я в собственном ядре - Мария - кружащаяся первая душа. Вот вы хотите все перевернуть...
Герасим: Это мысль.
Максим: Которой нет.
Манечка: Это опасно. Очень опасно, ведь уже тогда не за что не удержаться будет. Вы здесь слова болтаете, балуетесь, а почувствовать не можете, на какую грань ступили отрицанием своим. В вас зверь проснется, зверь, не ведающий правил. Зверь, а не дух святой.
Герасим: Давай, лети отсюда!
Манечка: Другие начнут убивать подобных, ненависть накатываться будет, как прибой, ведь  люди, не могут... Вашу мать! Как они чужой боли радовались и доктора освободить от ноши не хотели, жестокость свою лелеяли и раздували, суставы ломали, когда он о глотке воды просил, гады, гады, все такие. А ты сам, первый его предал. Ты отрекся и с другими от нескрываемой радости корчился, когда его к смерти приговорили.
Максим: Чего несешь-то, дура неразумная!
Манечка: Не небо вам будет, я яма неразборная, одна на всех. геенна, в которой вы, как твари неразумные перемешаны будете. Кожи лишитесь, сердца, печени и глазного дна, взамен дыхания хулу одну получите и больше прежнего других ненавидеть станете. Я-то не боюсь, меня мама призывает, меня дочь моя не родившаяся, призывает, меня эфирное и тонкое ждет. Я имя поменяла, а это как окончательная смерть, как вечного круга и змеи, жадно кусающей собственный хвост, избежание.
Максим: Я тоже поменяю.
Герасим: Чего нам, конкретно... Иначе называться будем.
Манечка: Так просто, думаете?
Максим: А чего грузится-то?
Герасим: К примеру, я буду Петр.
Максим: А я - Никодим.
Герасим: Нет, лучше ты - Петр.
Максим: А ты?
Герасим: Подумать надо.
Максим: Мысль отменена как провидение и путь.
Герасим: Все!
Максим: Ну?
Герасим: Отменен закон постоянства и неизменности бытия, осознаваемого, как собственное прошлое и прогнозируемое будущее. И чуда переведено в разряд обыденных явлений.
Максим: Чудо?
Герасим: Именно. Теперь любое имя ничего не значит.
Максим: Так я не Петр?
Герасим: По хрен. Кто угодно.
Манечка: А ты?
Герасим: И я.
Максим: И что нам с этим делать?
Герасим: Подождем.
Максим: А придут ли другие?
Герасим: Должны придти.
Максим: А мы что с ними?
Герасим: Разберемся.
Манечка: Никто к вам не придет.
Герасим: Это ты от злобы так говоришь.
Манечка: Я может быть в жизни запуталась, потому, что много раз тело меняла и боль терпела много раз, может быть потому, что я любви не видела, я глаза каждый раз закрывала, когда меня по женской обязанности доктор призывал, или другой кто, зато я в смерти разбираюсь лучше других, она у меня сколько раз в изголовье стояла, красивая, в сером вся, с фиолетовым лицом, только острие за плечом блестит, да луны круг, ветер, знаете как он в стекло бьется, вот и ее смерти взгляд... Ни пошевелиться, ни поправиться - как холодом сковывает, настоящим холодом, вы и не ведаете такого... Губы у нее тонкие такие, растянутые, будто в улыбке, но не улыбка это - оскал, пальцы быстрые... Верите мне? Я жизнь плохо понимаю и судить ее не хочу, зато я смерть знаю - она, как сон нескончаемый и вещий, она любого перед лицом будущего ставит, а потому живущие и страждущие сюда не придут.
Герасим: Наплевать.
Максим: Во мне какое-то кружение. Ну, вроде не на месте...
Герасим: Потерпи, пройдет.
Максим: Правда. Я теряюсь. У нас там не осталось?
Герасим: Где?
Максим: В бутылке.
Герасим: Смеешься?
Максим: Или укол... Земля уходит...
Герасим: Куда?
Максим: Я образно.
Герасим: Тогда другое дело.
Максим: Пусть она найдет что-нибудь.
Манечка: Я не могу! Я не имею права. Я боюсь.
Максим: Цветные пятна. Это что?
Герасим: Где?
Максим: Вокруг.
Герасим: А... Так это флаги.
Манечка: Тронулся малость.
Максим: Течение и развитие, отличие прошлого от будущего, дискретности и непрерывности стремящегося к вечности потока отменено, как закон. Отменено время, как категория праздного сознания, как мера и признак имения места бытием. Абзац.
Манечка: Скажи ему, чтоб не боялся. Он по мертвому пути идет.
Герасим: То есть?
Манечка: То есть - все поотменяли, вот и зашлась душа. Захлебнулась, в смысле.
Герасим: Сама скажи.
Манечка: Я женщина.
Герасим: И что?
Максим: Синий цвет - неба синь - пространство и гордыня, меня вверх манит, легкость во всем теле, как картинки мелькают... Тошнит меня.
Манечка: Его жизнь повернулась вспять - от конца к началу. Я помогать не могу. Мне нужно наоборот - новой дожидаться, я ребеночка рожу, старого душой и слабого телом, он вырастет - доктором станет. Или другим. Только не таким, как вы. О чем он говорит?
Герасим: Плохо слышно. Эй, ты о чем?
Максим: Немного не хватает воздуха. Сейчас, постой... Четыре зверя стерегут его.
Герасим: Кого?
Максим: Какой-то человек... Весь в белом... Ходит... Туда - сюда... Остановился.
Герасим: На флаг показывает. Ладно, с кем не бывает...
Максим: Теперь потемнело.
Герасим: Потемнело, говорит. Ты давай, осмотрись там получше. А главное, не дрожи. Это же бред у тебя... Красками да словами... Чистка тебе выходит... По полной программе.
Максим: Коричневое и зеленое - свое и чужое - жар идет - как будто колесо горящее катится на меня. А красное это кровь.
Герасим: Прямо телепередача. Цветная, ё...
Максим: Плохо вижу, совсем плохо - пустота только, на отдельные буквы похожая - вон первая, к примеру, увеличивается все и светится ровным внутренним светом... Еще другая буква  - вроде буква, а вроде животное - змея с крыльями - О - охватывает вокруг, из пустоты появляется слово в самом начале, какое-то слово - я разобрать не могу. Гудит, как ветер в трубах, как вода падает, просветление есть пустота, темнота - это свет, верх - это низ, перевернуто все... 
Герасим: Его сейчас вырвет по-моему.
Манечка: Пускай. Я вот что... Я сейчас.
Манечка уходит в глубину сцены.
Герасим: А мне - то на кой это сдалось? Я что, сестра-хозяйка крутится тут?
Максим: Радуга - великий знак, в ней случайные цвета вместе соединяются, и разгадку начинают содержать.
Герасим: Какую?
Максим: Самую главную.
Герасим: Так, ты скажи, какую.
Максим: Я не понял еще, только знаю, что она есть.
Герасим: Это не радуга, это флаги вдоль поставлены.
Максим: Зачем?
Герасим: Для торжественности момента.
Максим: Кто поставил?
Герасим: Ты же и поставил. Или я. Сейчас разве разберешь...
Возвращается Манечка, держит в руках клетку с птицей.
Манечка: Вот и посмотрим.
Максим: Что?
Манечка: Что будет. Я открою клетку.
Открывает.
Максим: Вылетит сейчас. На волю.
Герасим: Не факт.
Максим: Лови потом.
Герасим: Не факт.
Манечка: Не шевелится.
Герасим: Сдохла.
Максим: Ага.
Манечка: Не шевелится.
Максим: Надо было раньше выпускать.
Манечка: Кто же знал.
Герасим: Да хрен с ней, не горюй. Главное, мы живы.
Максим: Не факт.
Манечка: Еще какой не факт.
Герасим: Это, что ли разгадка?
Максим: Видишь флаги, как ветром раздувает?
Манечка: Это... Его дыхание... Он нам знак дает.
Герасим: Кто?
Манечка: Доктор.
Герасим: И как же нам теперь?
Максим: Других дождаться надо.
Герасим: Если придут.
Максим: А куда им деваться?
Герасим: Верно... Куда?
Затемнение.

 Конец.