Звено 1. Запах детства

***
Вокруг моих запястий –
Браслеты обещаний.
Вокруг высокой шеи –
Из шёпота ошейник.
Цепь, протравив слегка,
Что скажет рок-затейник?


– Мама, это ты мне лялю купия? – Маленькая косолапая девчонка трёх лет, подошла к матери, топившей печь, с белым свёртком в руках.
– Ой, Яночка, доченька, это не твоя ляля, дай мне скорее, не урони! – черноволосая женщина  выхватила у малышки младенца в белых пелёнках, которого та держала вниз головой.
Позже сидя у этой же печи Евдокия, мать Яны и младенца Мити, жена Вальдемара пришивала к старой кукле голову ярко зелёными нитками. Кукла была Галкина. Галя – это старшая дочь Евдокии от первого брака. Куклу достали с чердака, починили и завернули в пелёнки. Был для куклы сшит и чепчик и распашонка. Яна нянчила куклу Масю, Галя нянчила Яну и Митю.

Когда Яне было шесть лет, она  неудачно упала  и, увидев колено, разрубленное до самой кости, громко завопила. После операции, её положили в больничную, светлую палату. Полюбил её весь медперсонал, и до самой выписки Яну баловали и жалели. А дома ждал её подарок  и от Гали. Та, наверное, мучилась угрызениями совести,  что не уследила за ребёнком, либо просто Янку любила, только за печкой в закутке соорудила девчонке кукольный домик. Кроватки из алюминиевой проволоки, почти как настоящие, матрасики, подушечки, пододеяльники. Диванчик, да столик. А на столике в напёрстке букетик искусственных цветов.
И кукол Галя сшила из тряпочек. Тётеньку и дяденьку, и маленького ребёнка. Волосы у тех  на голове почти, как настоящие. У мужчины  и у ребёнка – кудельки из старого чёрного капронового чулка, а у женщины прямые длинные из коричневых шерстяных ниток, аккуратно пришитые за пробор. Видно долго Яна в больнице была, потому что в маленьком сундучке для кукол ещё и одёжка была сшита. Даже малюсенькое пальтишко было из драпа, с настоящим меховым воротником. И платья разные и из шифона, и из шёлка, и из бархата, и из парчи. Вот счастья то было! Лоскутки Гале принесла мамина давняя подруга тётя Нина, которая работала в ателье.

Тетя Нина дружила с мамой Яны с юных лет. Они были из одной деревни. Вместе приехали из-под Бузулука, по комсомольской путёвке, в этот Богом забытый  Центральный Казахстан. Жили в саманном доме, низком и сыром, топить приходилось много, благо угля хватало. В соседнем городе Караганде были угольные шахты. Караганда город огромный в нём жителей почти миллион! А Джезказган, так себе городочек – пятьдесят тысяч, не больше жителей. Город тупиковый, вокзал пустынный. Никакого движения.
Так сложилось, что в привокзальном посёлке селились переселенцы. Напротив Яниного дома жили немки Эммка и Олька, через забор с одной стороны китаянка Лия Ачкесова, а с другой стороны Эльвирка, тоже немка. Чуть дальше жили украинцы, молдаване, татары, чеченцы, цыгане. В таком интернационале и прожила Яна, и выросла и все национальные кухни перепробовала.
Больше всех ей нравились пироги Эмминой мамы – тети Гольды, «Кохе» называются, и штрудели Эльвиркиной мамки тёти Берты. Самый вкусный кисель делала Пистонкина мама тётя Клава, кисель был тёмно-розового цвета, а в нём, как в желе, плавали и вишни, и чернослив, и кусочки груш!  Ачкесиха угощала Яну дунганской лапшой. Ну, и вся детвора бегала к Яне на сальтесон и колбаски, на окорок и сало. Весёло было жить! В те времена, пока она росла, чужих детей запросто сажали за стол вместе со своими. Одевались плохо, а питались хорошо. 

Много в той  жизни было доброго. Например, интересно в семье встречали Новый год. Сестра Галя в доме снимала все шторы и занавески, а матушка белила в комнатах. Из-за печной копоти это делалось два раза в год. А потом всё стиранное  и свежее, с мороза домой заносили, и сестрёнка всё гладила и развешивала. После этого  ёлку, обязательно настоящую, наряжали все вместе. Игрушек было немного, в основном сами мастерили. Тут Галка такая выдумщица была, столько всего умела! Орехи в золотую фольгу закрутит, фантики от конфет бумагой набьёт,  настоящие яблоки  да апельсины развешивали на ниточке. Какой соблазн для малышей! Цепи-гирлянды и фонарики клеили всей семьёй, а когда всё приготовят, в доме таким праздником пахло,  такой сказкой! Сейчас так уже не пахнет.

Однажды в разгар такой праздничной суматохи, Галя шила для Яночки костюм снежинки из крахмаленой марли,  она оставила включённой электрическую швейную машинку.  «Зингер» - очень хорошая была машина, только когда шила гремела, как трактор.  Лапка  электропривода от машинки на полу под столом осталась.
Отец встал ночью «до ветру», да решил в темноте спички на столе нашарить. Ну и нашарил. Наступил на лапку. Машинка в полной темноте, как зарокочет, под самым носом у отца, тот как подпрыгнет, да сам как зарычит! Все, конечно, проснулись, повыскакивали. Досталось тогда Галинке на орехи. Лучше не вспоминать.
С отцом Яны часто случались смешные истории. Одна из них произошла летом. В доме у них всегда было много живности. Собака Джек, кот Дездемон (думали кошечка, Дездемоной назвали, а из неё Дездемон вырос), да кошка Мурка. А тут ещё котеночек приблудился, Митя его приволок с улицы. Снежком назвали. Голодный был смертельно животёныш, видно он на радостях и переел. И сотворил этот Снежок чёрное дело, последнее в своей жизни.
Приспособился котёнок в шапке - всё теплей,  под вешалкой спать. А тут Вальдемар с работы на обед пришёл, фуражку снял, на вешалке оставил, а она упади. Поел  Янин отец сытно, кофе  ячменного попил, беломорину выкурил, потянулся. Пора на работу. Поднял фуражку с пола, на лысину свою натянул (к сорока годам он уже успел седым и лысым стать), да ещё так крепенько  от затылка ко лбу пригладил своей квадратной ручищей. У него из-под фуражки и потекло. Прямо на лоб и брови. Зелёное и вонючее.
– Это что это? Ду-у -у-ся!
Евдокия к нему подбежала, на цыпочки привстала, пригляделась и ахнула!
– Господи ты, Боже мой! – запричитала она, – иди сюда к умывальнику! Галка, скорей неси ещё воды.
Вальдемар стоял, растопырив руки, и боролся с дурнотой, он тоже  по запаху понял, что было в фуражке. Недаром этот  Митин приблудыш из шапки вылез и под вешалкой шебуршал. Евдокия от сдерживаемого смеха ослабела, грудью упала  Вальдемару на крутые плечи и вся, сотрясаясь от сдерживаемого смеха,  смывала головы мужа Снежковы нечистоты. Тот стоял в интересной позе, Дуся - была маленького роста, как бы она до его головы дотянулась? Рыгал бедолага с рычанием  и натугой. Первое, что он сделал после омовения, это схватил Снежка и унёс на улицу. Больше котёнка никто не видел. Аминь.

           ***
Галя любила рисовать и читать. Читала запоем, а на полях книг она рисовала иллюстрации. Весь «Евгений Онегин» был разрисован прекрасными дамами в декольтированных  бальных платьях. Очень изящные были миниатюры. И локотки, и пальчики, всё было прорисовано чётко и правдоподобно. Дарование было у девчонки, хорошим иллюстратором могла бы стать, это, несомненно, только учиться ей не пришлось. Она и Яне привила любовь к рисованию. Янка даже себе кличку схлопотала, именно за страсть к этим нарисованным дамам. Ходила за сестрой, как  приклеенная и гундосила:
– Галя, налисуй мне бадабу!
Яна, конечно, хотела сказать «мадаму», но поскольку нос то у неё вечно был забит, аденоиды там или насморк хронический, что-то у неё было (правда, позже, всё само прошло), поэтому у неё получалось «бадаба», ну в лучшем случае «бадама». Так Янку и стали дразнить бадамой. Бадамой она и осталась до самого замужества.
Галя же, сестра её любимая, самая красивая на свете, Яну и азбуке учила, и шить, и вышивать. Только никто не смог приучить Яну мыть посуду и полы. Ненавидела она это дело с детских лет. И осталась  у неё к этому делу презрение, и никто с этим так и не справился.
Отчим у  Гали, Янин папа был строгим, любил во всём порядок. Жилось Галке трудно, не легче, чем золушке, спрос с неё был особый, поэтому и замуж выскочила в семнадцать лет, за первого же попавшегося принца.
 Появился у неё парень, красивый, чернобровый, да высокий. Да и Галя была – всем на загляденье. Глаза у неё были как у матери карие, миндалевидные, нос греческий, а губы! Софи Лорен и та бы позавидовала. Худенькая была Галя, как тростиночка, а грудь у неё, что опара поднялась. И парень встретился яркий. Высокий, чернобровый, да кудрявый. Красивая пара была! Всё приходил  этот парнишка к ним в дом книжки читать.  Читали, читали они книжки, а потом свадьбу справлять пришлось. Жениху шестнадцать, а невесте семнадцать. Галина мать принципиальная была. Фату дочери одевать не разрешила. И затаила Галя на свою маму из-за этого большую обиду. Молодожёнам Евдокия выхлопотала комнату в коммуналке, и стали они жить самостоятельно.
Осталась Яна за хозяйку, мать то всё время на работе, да на огороде пропадала. И были дети предоставлены сами себе. Отец платил алименты на своих старших дочерей. Все остальные деньги шли на строительство. Строили дом. И жить было трудно. Еды, правда,  в доме было полно всякой. Развёл отец и уток, и гусей, и свиней, и телёнок даже был. Овощи с огорода, свои. Крупные, да сортовые. Засолки в подвале всякой полно.
Мать бедная с утра до ночи работала, то в смену, а то  полола, да поливала. А иной раз и на рынок излишки таскала на коромысле, всё копейка. А кому-то показалось, что слишком семья разбогатела. Вышел, какой то указ, тут же корову забрали, и урожай  картошки  и бахчевых (правда, по другой причине), тоже забрали в больничную столовую. Позже и поросят порезали, и гусей, уток повывели. Из-за какого то налога.  Куры, конечно остались. Чтобы сарай не пустовал.
Только отец на этом не успокоился. Теплицу построил, с печным отоплением. Воду поставляли водовозкой. Тарил он эту драгоценную воду  по всяким бакам, да кадушкам. Вырастил лук в феврале, мать реализовала. К марту огурчики поспели. Понесла мать их на рынок, а её арестовали. Откуда в 1967 году в нашем Жезказгане могут быть свежие огурчики в марте? Только из государственной теплицы, значит воровство! А мать Яны  была честнейшей женщиной, убеждённой коммунисткой, парторгом она была на своём предприятии. Стыда она с этими огурчиками натерпелась. И зареклась. С тех пор теплица пустовала. Так, только рассаду к весне, а экзотики ни-ни!
А отец всегда вставал с рассветом, а то и раньше и стучал молотком. И после работы стучал. И дом рос. Сначала фундамент, потом стены засыпные. Опалубка из досточек, а досточки то бросовые, откуда попало, ящики деревянные он разбирал. А внутри опалубки - шлак. Так дешевле, а дом тёплый. Позже его оббили дранкой и стали стены дома похожи на вафли.  Затем дом оштукатурили и побелили. И стоял он на высоком фундаменте, как дворец, с красивым крыльцом, верандой. Да с большими окнами, с выведенными углами, с высокой шиферной крышей. Стоял среди землянок и вызывал зависть у соседок. 
А как Вальдемар достроил дом, так взялся строить дачу. Евдокие выделили участок земли в районе аэропорта. Завидовали ей соседки, что муж у неё такой работящий. Работящий, да видный. И ничего, что он иногда напивается, да всех своих домашних гоняет. От такой-то жизни, ведь это понятно. И за топор,  по-пьянке, хватается, и лютым делается. Ничего… Зато трезвый – чистое золото, а не мужик.
 Раза три приходилось Дуне убегать с детьми из нового дома, и тогда ночевала Яна у Пистонки. Пистонка – это Санька соседка. Курносая и кудрявая, бедовая ужас! Пистонка была хохлушкой, года на три старше Яны. Клавдия укладывали спать Яну с дочкой на одной кровати. И заставляла хитрая девчонка Яну себя гладить, да обнимать, и  от этого Пистонка дышала странно, как будто только что набегалась. А Яне спать хотелось, ей этот массаж было делать лень.
Так они и жили, пока Янке четырнадцать не исполнилось. Но после  очередного разгона мать собралась от отца уходить, так Яна в него клещом вцепилась, в голос ревела, не дала им разойтись. Отец топтался растерянный, да виноватый и кончились на этом его пьяные дебоши, остепенился он. Стали жить дальше, добра наживать.  Все доходы на строительство дачи шли.

Одежды и  игрушек Яна вдоволь не видала.  Платья, перешитые после Гали, а игрушки добывала сама. Именно! Однажды увидела она кучу игрушек у Пистонки. Так вот, игрушки были чисто отмытые, но не новые. То кукла без волос, то машинка без колеса. А на куклу можно шапочку одеть, а к машинке другое колесо приставить. Главное, что ездить будет! У Яны от такого богатства глаза разгорелись. Пистонка ей призналась, что игрушки с городской помойки.
– А помойка где?
– А там, – подружка махнула в сторону сопки, на которой стояло два больших локатора, -  за той горой.
Яна долго не раздумывала. Нечем был раздумывать, мозгов то ещё не было. Девять лет, а брату шесть. Хорошо ещё, что у этих детей ангел-хранитель оказался. Правда, на этот раз в образе старого казаха, «бабая», как их называли дети-переселенцы.
Ехал этот ангел на большой арбе, запряжённой верблюдом,  в сторону городской свалки. Ехал за тряпьём, привычно и не спеша. Тряпьё он потом сдаст на заготовительный пункт, это его доход. Увидев на пустынной степной дороге двух деток, остановился. В степи дорога кажется близкой,  но это обман. До городской помойки много километров, а дети босиком. То, что они на помойку идут, было понятно. Бабай их и посадил на арбу.
Яна впервые так близко увидела верблюда. И была  так потрясена, что дорогу до свалки и обратно плохо помнит. Помнит только, что на свалке стоял какой-то особый сладковатый запах. Этот запах ей запомнился на всю жизнь. И ещё, не повезло ей в тот день - там, на свалке  она ногу поранила. Огромное стекло в пятку вогнала.
Игрушек дети набрали целых две сумки. Сумки тоже там нашли.  Спрыгнув с арбы у своего переулка, Яна огородами поковыляла домой, Митюша за ней. Сначала через высокий забор перебросили сумки с игрушками, брат пыхтел, но подавал, а потом и сами перелезли. А Евдокия их сразу заприметила, она давно выглядывала, где её  отпрыски ненаглядные пропали. С утра исчезли, никто их и не видал.
Матушка приготовила хворостину и пошла крадучись в огород. Яна уже перетащила своё богатство в душ, это был их с Митей штаб. Летний душ был построен  отдельно от дома и состоял из двух клетушек. Вот там, где стояла большая лавка для переодевания Яна и любила играть «в домик». Дети реши смыть с себя пыль, да грязь, а Яна ещё и кровь. Тут мать их и настигла. Ох, и досталось им от матери, Яне, конечно больше. Долго она потом жалела, что уже успела раздеться.
Только после этого жизнь у них с Митей стала улучшаться. Яне, почему-то куклу купили очень красивую, дорогущую, да ходячую, на ней было бардовое платьице в белый горошек! А брату автомобиль гигантских размеров.  А ещё бабушка Миля ей шубу подарила кроличью. И красные ботиночки. И стала Яна  сразу богатой. Игрушки с помойки они тоже отмыли. И с удовольствием играли. А городскую помойку долго вспоминали, как чудесное место, где всё есть, и всё  бесплатно.
И верблюда того Яна долго помнила, он её так  напугал, что  потом ей постоянно ночами, как кошмар, снился. Всё она от него спрятаться не могла, ни за забором, ни за кустами  пыльной акации, нигде. Шея то у него длинная, как у дракона. Всюду её преследовали его чёрные влажные глаза. А потом ей дракон снится начал. Большой, как  с картинки из книги сказок, только зелёного цвета. Яне книги очень нравились, книг у них в доме было видимо-невидимо. Дракон её катал на своей спине, крылья у него были красные, кожа на  них, как атлас. Гребень же у дракона была цвета зелёнки. Той самой, которой ссадины смазывают. Полетал дракон с Яной  над их поляной и сказал:
– Яна, если ты никому не расскажешь, что ты на мне летала, то будешь очень хорошей девочкой.
– Ой, дракон, я никому не расскажу.
Отпустил её дракон, бежит Янка к своему переулку, а навстречу Пистонка.  Яна думает: «Ни за что никому не расскажу  про свою тайну», – и тут же помимо своей воли:
– Санька! А меня зелёный дракон на спине катал!
Слышит Яна, гром в небе раздался, и понимает, не быть ей теперь хорошей девочкой. Проболталась она. С этим и просыпалась. Сон этот ей снился три раза. Она позже долго размышляла, почему ей это снилось, да так ни к какому выводу и не пришла. А вот секреты свои подругам вот так именно и выбалтывала. Только подумает, что «это» никому доверить нельзя, так сразу вроде против своей воли и рассказывает. Да с азартом таким. Так и выросла, настежь откровенная.
Так и жизнь у неё сложилась, как дракон обещал. Сколько она потом натерпелась, от языка своего бедового. Хорошо ещё что, говорить она могла только о себе, о своих секретах. Чужие тайны уважала, хранила. А свои не могла. Страшно подумать, сколько она из-за этого от своих подруг страдала, а  так  и не научилась людей бояться. То есть она любила бояться. Опасность её подстёгивала. Может поэтому, так себя и вела.
Яне нравилось всё красивое, да яркое. Даже битая тарелка её останавливала. Встанет и рассматривает. Как же, а на ней узор, какой красивый! Из таких битых черепков они с девчонками «секретики» делали. Вырывалась в земле, в тайном месте ямка. Из битых черепков складывался узор, в ход шли и бусины старые, и цветные стёклышки. Всё это закрывалось большим  прозрачным стеклом, а затем засыпалось землёй. Секрет хранили пуще глаз, Яна могла целых пол дня хранить. Больше не могла. Обязательно Пистонке покажет. А та полюбуется, а потом этот секрет пропадал. Только ямка оставалась. А Янка ничего, не унывает. Новый секрет, ещё краше соорудит, и опять Пистонке похвастается.
Многому Санька-Пистонка научила доверчивую Яну,  например, менять бутылки из-под пива и водки на конфеты. В магазинах тогда было изобилие: дорогие конфеты, зефир в шоколаде, мармелад, сгущёнка и другие радости. На одну пустую бутылку давали одну конфетку «Мишка на Севере». Хороших конфет дома Яна не видела. Отец с каждой зарплаты приносил домой один килограмм конфет «Старт», из сладкого это было всё. Варенье, правда, тоже было, оно и спасало, но варенье Яне было без интереса, а «Старт» она с тех пор просто не переносит.
Бабушка Миля, папина мама Яну баловала. Была бабушка Миля немкой, выслали её  в Казахстан с Украины, как жену репрессированного. Звали Яниного дедушку Ликоцкий Матвей Яковлевич, был он из польских немцев. До ареста жили на Украине, он  председательствовал в колхозе «Rote Fane», был коммунистом. Приехал за ним чёрный воронок 7 апреля 1937 года. Посадили его в тюрьму без права переписки. Тогда ещё не знал никто, что это означает расстрел. И осталась Эмилия с тремя сыновьями без кормильца.
Когда её с детьми высылали, забрали у неё три мешка зерна, выдали расписку, мол,  там, на новом месте по ней получите своё зерно.  А на новом месте никакого зерна  возвращать не предусматривалось. Бабка Миля и не выдержала,  она ведь мать, от страха за детей она голову и потеряла.  Сказала всё, что думала о такой сякой  советской власти. И попала в Степлаг на десять лет. За язык, как потом говаривал  сын её Вальдемар. И остались три пацана беспризорниками. Голодали они. Воровать пошли. Вальдемар уголь на станции воровал, да на хлеб выменивал. А жил он на чердаке у одной доброй женщины, только в доме она ему жить не разрешала. А так ничего была, не злая.
После освобождения  Эмилии из лагеря прошло уже семнадцать лет. Когда Яна родилась, её дядька, старший брат отца - Пётр уже умер от белокровия. Осталось у Эмили два сына – Вальдемар, да Алекс. Первая жена Вальдемара, Илона родила ему  дочерей Надежду и Риту. Надежда была ровесница Галке. Вторая жена Вальдемара – Валька рыжая, тоже народила ему двух дочерей.
Вальдемар сначала отстроил дом для себя и матери. Дом теперь разделили на две половины. На другой половине  жила бывшая жена Вальдемара – Валентина и две их дочери. За стенкой жили, а чужими стали. Не могла Валентина смириться с тем, что оставил её Вальдемар. А он себя и виноватым не считал. Во-первых, скрыла она от мужа, что старше его на десять лет. А для него это важно было. Нет, не разница в возрасте, а сам факт обмана. Во-вторых, неряха была Валя ещё та! Сварила щи она как-то, а крышку от кастрюли рядом положила на плите. И не заметила даже, что на кусок коричневого хозяйственного мыла крышку опустила. А крышка горячая. Мыло к ней и приклеилось.  Закрыла женщина крышкой своё варево и ничего не заметила.
Пришёл Вальдемар с работы, решил ужинать. Сам себе хотел щей налить. В ужас пришёл, когда увидел в половнике кусок расползшегося белесого мыла, сразу и не понял, что это? Принюхался и сообразил. В тот же день он собрал свои вещички и перешёл на материну половину. И всё. К Вальке рыжей, он больше ни ногой. Кончилась любовь.
У матери Вальдемару жилось намного лучше. Эмилия была исключительной хозяйкой. И припасы, и соленья, и чистота – всё это было смыслом её жизни. Любили бабы Вольдемара, так что Дуня стала у него третьей женой. Мать Вальдемара, когда он познакомил её со своей Евдокией, её сразу не признала. Новая сноха – не немка, да ещё и на еврейку смахивает! Мало что ли немок рядом. Какие бабы! И все одиночки.
Пришлось Дуне с Вальдемаром  тайно из города сбежать. В разных вагонах.  Провожать его на вокзал пришла почти вся родня. Он уезжал в Пермь, к своей кузине Елизавете, а с собой взял дочку от первого брака – Риточку. А, значит, Дуська с носом оставалась.
Проводы были нежными.  Не знали родичи, что презренная Дунька со своей дочкой Галочкой уже давно в другом вагоне сидит. Только на следующей станции они  с Вальдемаром в одно купе сошлись.  Случились эти проводы 3 сентября 1956 года, с тех пор они годовщину своей совместной жизни отмечали третьего сентября.
Вёз Вальдемар Евдокию, Риточку и Галочку в Пермь к своим родным. Там, на завод устроился и получил комнату для своей новой семьи. Там, ровнёхонько через девять месяцев, пятнадцатого июня, у них Янка и народилась. Пермячка она. Хотели её Ульяной назвать, по святкам как раз это имя пришлось, да вступилась тётя Лиза, зеленоглазая красавица, с огромной косой. С её лёгкой руки дали новорожденной имя Яна.
Мать Вальдемара, узнав про внучку, смилостивилась, смирилась и пригласила сына с женой обратно вернуться, обещала мир и понимание. А, по сути, ждала Евдокию холодная затяжная война. И рождение  в 1960 году долгожданного наследника, которого назвали Дмитрием, не помогло. Для Вальдемара это было счастьем – единственный сын, да после пяти дочерей!   А  бабка Миля злилась, всё равно у неё не лежала душа к новой снохе.
Властной была Эмилия и жестокой.  Жестокой её лагеря сделали. Наследника этого самого коленкой у снохи  свекровь чуть не выбила,  так пинала по животу. Она разъярилась, когда поняла, что Дуня вновь на сносях. Еле соседки отбили. Мечтала бабка Миля развести  сына с этой замарашкой. Не вышло. И чего она добивалась? Всё равно они прожили до серебряной свадьбы, и дольше, пока не овдовел Вальдемар.
А Яна этой войны не видела и не понимала и любила свою бабусю без памяти.
Яна тоже восхищалась бабушкиным домом. И бабушкой тоже. Когда девчонка гостила у бабушки с ночёвкой, то была счастлива. У старушки был пунктик, она обожала чистоту и порядок. Строго до одиннадцати утра, она должна была дома со всем «управиться». Так она и говорила:
– Фу, управилась! – говорила она это зеркалу, перед которым расчёсывала свои длинные золотые волосы.
Это они Яне казались золотыми и кудрявыми, как у спящей красавицы на картинке. На самом деле они были седыми и желтоватыми от времени. Бабушка смазывала их сливочным маслом, заплетала свои драгоценные волосы в две длинных крысиных косички и делала из них венчик на голове. И всё равно была похожа на добрую фею из сказки.
А ещё бабушка Миля любила выбитые воротнички и салфетки. Сама на швейной машинке и выбивала, такая вышивка – ришелье называется. Всё в доме у бабушки было белоснежным с выбивкой и вышивкой. Рушники и занавески, подзорники и пододеяльники. И подушки были с украшениями, и скатерти. И ещё, она любила вязать  кружева крючком, Янина мама тоже любила рукоделие,  и сестра Галя, ставшая уже мамой всё это умела, так что Яне было, у кого учиться. И девчонка училась.
Всё в доме  бабушки Эмилии сияло и блестело. Полы  и окна мылись со скипидаром и с нашатырём.  А бельё крахмалилось и подсинивалось. У бабушки были парадные комнаты и большая кухня. И входа было два. Один парадный, а другой чёрный.  Через чёрный ход можно было попасть и в кухню, и в коровник, и в парадные комнаты. Но в парадные комнаты бабушка пускала только  спать, да и то после  ритуала омовения. Чтоб и руки, и ноги, и под ногтями, и за ушами был порядок. Простыни пахли вкусно, и были выглажены. Огромные с кружевом подушки убирались. Спали на маленьких, более удобных.
– Спать, Яна, надо в ночной рубахе, а трусики оденешь утром, чистые, я их сейчас постираю, – бабушка выдала Яне ночную сорочку белоснежную, из тонкого полотна.
Яне ночнушка была до самого пола.  Девчонка покрутилась у зеркала. «Настоящая принцесса!» – с такими мыслями она и забралась под пахучее одеяло. Пахло одеяло морозом и свежестью. Там, у бабушки Яна и полюбила спать в одной рубашке. Понравился ей комфорт.  У бабушки был чудесный сад-огород. И соседский мальчик Ванька. Ванька был высоким и белобрысым, старше Яны на четыре года. Его папа был большой начальник.  У Ваньки была скрипка и собственная комната. Много игрушек было у мальчишки, даже маленькая «Волга», на которой он катался по двору. Правда, вместо мотора были внутри у этой «Волги» педали. Но  особенно Яне запомнились карандаши. Не круглые, как обычно, а как гайки граненые. И было их так много, что в коробке они располагались в три этажа. 
С Ванькой у Яны была первая любовь, он подарил ей, ещё дошкольнице, эти самые карандаши, но за это поднял ей юбку. За этим занятием их и застала его мама, а то бы он и в трусики заглянул. «Развратника» отлупили, а Яну выпроводили на бабушкину территорию. Карандаши остались у зарёванного Ваньки, а дружба у них вскоре расстроилась. Потому что Ванька разорил гнёздышко. Птенцы были ещё слепыми и лысыми.  На глазах у Яны он их и подавил. И из-за  этого стал этот Ванька для неё противным на всю оставшуюся жизнь. Так что от посягательств похотливого мальчишки, Янкину невинность птенчики и спасли.
Был у бабушки Мили ещё и огромный фикус, под самый потолок. Яне доверяли мыть его огромные глянцевые листья мыльной водой, да ещё вытирать их досуха. 
Основная жизнь всё же проходила в кухне. В бабушкиной кухне даже  кровать стояла, на которой можно было днём отдохнуть. И ещё там был большой круглый обеденный стол. В этой комнате бабушка по вечерам собирала компанию. Приходили соседи, играли в преферанс, пили водочку. И Янин папа любил здесь бывать. Да что бывать, он и пропадал там все вечера подряд. Дома то его, какая радость ждала – дети сопливые, да жена зарёванная. И порядка никакого нет. Как Галя замуж вышла, так чистоты и не стало. Жена постоянно беременная с токсикозами, одних абортов сделано было, не дай Бог! Нездоровилось ей часто, хозяйство огромное, работа и огород, а тут ещё последняя беременность внематочная оказалась. Едва спасли.