Старая липа

               
   Была осень, дождливая, рыжая, с асфальтами-зеркалами, как раз такая, какую я люблю. Было свежо, серо и промозгло, легкие, частые капли катились по стеклу трамвая, всё заднее стекло было мокро, настолько мокро, что даже не было видно неба, деревьев и зеркальной дороги. По трамваю ходила бабушка-кондуктор с черной сумкой. А я смотрела в заднее окно трамвая, хоть и почти ничего не видела, но точно знала, что происходит на маленькой, безлюдной, московской улочке, знала, что желтые листья деревьев похожи на большие ложки с водой, что земля пропитана той же водой, и если наступить на землю, можно было бы и промочить легкие осенние ботинки. Я люблю такую погоду, и ничего не имею против ледяного дождя, даже если у меня нет зонта. «Опять осень, - подумала я, - опять серое небо, серые лица, черные зонты…» Я знала, что совершенно бессмысленно трачу сейчас время, знала, что нет смысла в этой поездке, знала, что я заплачу сейчас, если не остановлюсь, но какие-то светлые и теплые воспоминания гнали меня вперед. Я вышла на своей остановке, зонта у меня не было, и я сразу же промокла до нитки, стало даже немного холодно и неуютно.
   Мне предстояло пройти еще целую улицу, перпендикулярную трамвайным путям. В конце улицы находился городской парк, а напротив него стояли какие-то частные дома. Я шла по «Летней» улице, так она называлась. Выбор названия мне был понятен, еще недавно вместо частных особняков, располагающихся слева от меня, стояли настоящие деревенские дома со своими садиками, где росли яблони, сливовые и даже грушевые деревья. Я знала, что в этих садах росла черешня и удивительные вьющиеся цветы. Хоть этот район с «Летней» улицей и считается окраиной Москвы, столицу он, похожий на какое-то садовое товарищество со своими законами и жителями, напоминал мало. Поразительно, но улица «Летняя» не напоминала город даже из-за того, что все ее жители знали друг друга в лицо и часто ходили к соседям за солью, а праздники отмечали всей «Летней».
   Моей мечтой всегда было жить именно на такой улице в Москве, но ощущать себя не горожанином, а деревенской девушкой. И только одна вещь омрачала настроение современным жителям «Летней». Обычный человек и не заметит скромного, уже немного выгоревшего от солнечных лучей веночка на одной из лип возле дороги, однако жители улицы, конечно, знали историю этого «украшения». И я знала.
   Я шла по улице и раскидывала своими осенними ботиночками жухлую листву по тротуару. И вот уже передо мной старая липа, черная ленточка надрывисто колеблется на ветру, а потускневший, какой-то застиранный веночек серыми пластмассовыми листьями и цветами противостоит осени. На тусклой фотографии нельзя было разобрать лица человека, очень блёклым было оно: глаз и носа почти не видно. Мне показалось, что только я четко помню даже самую мелочь лица этого человека на фотографии: родинку на левой щеке, чуть вздернутый нос и крупные веснушки, разбросанные по всей переносице. Мне стало грустно. Я вспомнила эту когда-то яркую фотографию, яркий венок, ничем не напоминающий это пластмассовое «великолепие», украшающее сейчас старую липу… Я посмотрела на фотографию, намертво прикрепленную к липе, вгляделась в глаза этой милой девушки и расплакалась. Даже сквозь пелену этой осенней блёклости можно было разобрать добрый и открытый взгляд девушки, ставшей мне такой дорогой за этот год.
   …Я сидела на лавочке парка, перед глубоким озером. Шла осень, это было ровно год назад. Маленькая лавочка, зеленая и деревянная, чем-то напоминала мне лето, таких скамеек много в Москве, особенно в парках и на бульварах. Мои глаза были полны слез, прямо как сейчас. Я сидела на краю лавочки, склонившись над землей, рассматривала асфальт и свои насквозь мокрые ботинки. Вдруг неожиданно меня кто-то окликнул, да так тихо, что я даже не поняла, на самом ли деле меня зовут или я ослышалась. Я подняла растрепанную голову, красные от слёз глаза и увидела перед собой девушку в инвалидной коляске. Она смотрела на меня с теплотой и жалостью, в ее глазах читалось сочувствие, а в глубине ее зеленых глаз безмолвная скорбь. Ее рыжие волосы раздувались на ветру, какие-то сухие губы были сжаты в ниточку, на щеке красовалась симпатичная родинка; девушка была очень худа, ее тщедушное тело было одето в теплую куртку, как раз по московским осенним холодам, руки ее лежали на подлокотниках кресла, а какие-то слишком тонкие и длинные пальцы удивляли своей красотой, на ноги был накинут клетчатый плед, довольно теплый, как мне показалось. Эта рыжая несчастная девушка с удивлением разглядывала меня.
- Это вы меня звали только что? - спросила я.
- Я, – ответила она, - мне показалось, что вы плачете, что вам не очень уютно здесь. Может быть я вам чем-то помогу?
- Чем вы мне поможете? – сказала я, и губы мои дернулись в искренней улыбке. - Я боюсь, вы не сможете мне помочь…
- Кто знает? – задумалась незнакомка. – Кто знает… А что случилось у вас? Почему вы так долго сидите здесь? Так горько плачете…
   Я не смогла удержаться от горьких рыданий. Закрыла лицо руками, потому что стало стыдно, что плачу при этой незнакомой девушке.
- Ну, ну… Успокойся, - сказала она, - расскажи мне всё.
   Она подъехала поближе ко мне и взяла мои холодные руки в свои тонкие и удивительно красивые ладошки. Я еще раз всхлипнула и сама не знаю почему, рассказала ей всё-всё-всё: как долго я добивалась одного мальчика, как страдала, как плакала, как потом всё же добилась его, своего Сержа, как радовалась этому, как ночами не спала… В общем всё-всё… А потом рассказала, как Серж, мой любимый и самый важный мне человек, перестал звонить и пропал… Как я мучилась, рассказала, как думала, что случилось, и как увидела его потом с другой девчонкой, высокой блондинкой на огромных каблуках. Конечно… «Куда мне было с ней тягаться, - говорила я». Я ведь русая, маленького роста, отнюдь не обладательница длинных ног и модельной внешности. Вспоминала, как мне Сережка говорил, что я такая маленькая и смешная, называл «миниатюрной», смеялся… «Мне просто очень обидно, понимаешь, - я всхлипывала, - очень-очень… Он мне таким дорогим стал…» Из глаз опять покатились теплые слёзы. Я посмотрела на свою новую знакомую, думая увидеть непонимание в ее глазах, презрение, но увидела я совсем другое – теплоту и легкую полуулыбку.
- Прости… Не знаю, как тебя зовут… Хм… - как будто спросила она.
- Надя… - я утерла мокрые щеки и опять посмотрела на эту девушку.
- Хм… Надя. Я – Соня, хорошо? Называй на «ты», у нас, я думаю, небольшая разница в возрасте. Сколько тебе, ласточка?
- Пятнадцать, - робко и тихо сказала я.
- Хорошо, мне тоже всего лишь двадцать семь. Ну слушай, Надя… Знаешь, Наденька, ты ведь только начинаешь жить… Хочешь я тебе кое-что расскажу, одну историю. Хочешь? Ты ведь не торопишься, нет?
- Нет, что вы…ты то есть, не тороплюсь…
     - Хорошо… Хм… Надь, посмотри на меня, видишь – я в инвалидной коляске? Знаешь, как это получилось? Это было давно… Осенью… Такой же туманной, холодной и дикой, как эта. Я ехала в новой машине ночью. Это была маленькая, словно проселочная дорога, трасса, она ведь тут рядом находится, на ней еще трамвайные пути лежат. Я ведь вообще-то очень люблю осень…любила… Но этой ночью я не думала, что так всё обернется. Шел дождь, я вела автомобиль, работали «дворники», на сиденье рядом сидел мой молодой человек, я его очень любила, Надюш, очень сильно любила. Мы ехали, весело смеялись. Мы возвращались из гостей. В этот день мы отмечали День Рождения нашей общей подруги, мы ее еще с детства знаем оба. Мы вспоминали какие-то смешные случаи, смеялись над тем, что Наташке уже двадцать… Знаешь, этот человек, его звали Слава, он мне был очень дорог, настолько, что я могла ему простить всё. Мы с ним еще с детсада дружили, росли вместе, оттого-то у нас и есть общие друзья, как Наташка, к примеру. Славка отлично водит машину, но в этот день он выпил вина у Наты и велел вести мне, я тогда еще только получила права, и мне, если честно, было сложновато вести старенький «Жигуленок». На заднем сиденье сидел наш маленький мальчик. Да, да, Надюша, у меня уже был тогда ребенок. Это было год назад, и малышу было уже пять лет. Я рано родила его, мне только исполнилось двадцать один. Конечно же, малыш был…был… (В этот момент я увидела, как блеснули Сонины глаза). Малыш был от Славки… Его звали Толик… Он прыгал в тот день на заднем сиденье, ему было скучно, и он разговаривал, то с папой, то со мной. Но Слава попросил его не отвлекать меня, потому что шел дождь и я только училась управлять автомобилем, он разговаривал с мальчиком обо всем на свете. Они говорили о погоде, о том, как прошел наташин День Рождения, как Толя повеселился со своими друзьями – детьми Наты и Павлика. Потом мои мужчины замолчали, и Толик тихонько задремал сзади. Слава положил мне руку на колено, до сих пор помню его теплую, большую и тяжелую ладонь. «Сонь, - сказал он, - Соня, это оказывается такое счастье иметь семью и любящего человека рядом!» Он поцеловал меня в правый висок и примолк. «Да, Славка, я уже думала об этом. Это счастье, что мы вместе, что у нас есть Толик, что у меня есть ты…» Мы замолчали. Дождь усилился. Дождь… Мы ехали по небольшой улице с трамвайными путями и вскоре должны были сворачивать на совсем крохотную улочку, вон она – между этим парком и новыми частными домами. Я слегка повернула голову направо, чтоб увидеть Славу, посмотрела в его карие, бездонные глаза, удивилась черноте его смоляных волос. Он сначала посмотрел на меня, улыбнулся, через несколько секунд повернулся к лобовому стеклу и вдруг, так пронзительно и неожиданно закричал: «Соня!!! Сонечка!» Он потянулся к рулю, но не успел… Толика на заднем сиденье шатнуло, он сквозь слёзы что-то крикнул и замолк. Больше я его не слышала. Всё это произошло в одну секунду, а показалось, что прошла целая вечность. Еще несколько секунд я видела окружающий мир: разбитое лобовое стекло, неестественно выгнувшегося Славу и темный, мрачный силуэт чего-то огромного перед нашим капотом. Всё. Дальше, как сон – больница, капельницы, санитарки в белых халатах… Когда я очнулась, оказалось, что я не приходила в сознание три дня. Я сначала не узнавала никого, а потом подсознательно стала ждать кого-то. Сама я еще не знала кого точно, но что-то в сердце кололо. Примерно через неделю я услышала в коридоре разговор и имя Слава… Это было шоком, уже вторым за последние две недели. Слава!!! Славка! Где он? Я не знала. Я вспомнила сразу всё – Толика, Славу, машину, дождь, ту ночь, мрачный силуэт перед лобовым стеклом. Я попыталась встать, но капельница мешала мне. Я не смогла. Через некоторое время в палату вошел врач, я тут же спросила про Славу и Толика. Его лицо сразу сделалось каким-то серым, но я не заметила этого тогда. Доктор сказал, что в живых не осталось никого, кроме меня, умерли все пассажиры и водитель трамвая, с которым мы столкнулись… Понимаешь, Надя, понимаешь, что случилось? Я стала убийцей. Убийцей своего ребенка и самого любимого человека на свете. А я выжила, я убила их, а сама выжила. Несправедливо, да? Я только сильно заболела. У меня подозрение на гангрену. Ноги не ходят… От этого умирают. Только через некоторое время. Я – убийца, Надя. Тебе не противно здесь со мной сидеть?
- Нет, ну что ты… - я всхлипнула. Ты очень смелая, Соня…
- Есть немного… - усмехнулась она. Ха! Смелая! Да, наверное, чтобы убить собственного ребенка надо быть смелой, Надя!
- Да я не то имела в виду. Я про характер…
- Я тоже… Знаешь, все-таки Он правильно сказал – «Это оказывается такое счастье иметь семью и любящего человека рядом!» Только сейчас это понимаю. Там, на этой улице, где я…мы…разбились на старой липе наши фотографии и венок, - Соня посмотрела на меня еще раз, глубоко, задумалась на пару секунд, - прощай. Прощай, Надя!
   Я даже не успела проститься с ней, как она на удивление быстро покатила к выходу из парка. Я осталась сидеть на скамейке и смотрела ей вслед. Я крикнула: «До свидания, Соня!» она немного притормозила, обернулась, насколько могла и ответила мне отчетливо и настолько громко, чтоб это слышала только я: «До свидания, Наденька. Только боюсь, другого свидания больше не будет». С тех пор я ее больше не видела. Позже я узнала, что Соня умерла от гангрены где-то через месяц после нашего знакомства.
   …Я опять всмотрелась в старую липу, на ней явно когда-то были еще две фотографии, кроме Сониной – два светлых пятна в форме четырехугольника и две ржавые кнопки по углам светлых пятен на коре были немыми свидетелями еще двух фотографий. Теперь здесь висело только Сонино фото.  Я опять посмотрела на пластмассовый выгоревший венок, на черную, пушистую от времени ленточку… Что время делает с нами?