Приступ, а может сумасшествие

Луна била холодным металлическим блеском по глазам, он сидел на кухне и пил крепкий кофе. Это был даже не кофе, это был термоядерный раствор сухого кофе, с еле теплой водой. Процентное отношения кофе к воде было примерно 50/50, но он не чувствовал горечь напитка. он что то писал, писал бурно и очень эмоционально. Его руки были измазаны чернилами, с право от него стояла большая стопка уже исписанных, помятых, грязных, листов бумаги; а слева один, белый, чистый не исписанный лист. когда он испишет и его он начнет писать на всем, что хоть чуть-чуть напоминает бумагу. в дело пойдет картон, газета, форзац телефонного справочника. Зимой, когда ночи особо длинные, он отдирал даже обои, писал между строк газет. Такие вечера были не каждый день. вообще такие вечера небыли упорядочены, они приходили как наваждения. как приступ. Просто он заходил на кухню после трудного или наоборот очень удачного дня, наливал себе кофе и его прорывало. Так и в этот вечер его прорвало и он не мог остановиться, он писал и писал, без остановки, без передышки. Ему казалось, что он очень шумит, когда пишет, и поэтом его не любят соседи, это было не так, просто в его голове, в такие приступы, творился такой бардак и беспорядок, пульс бил по барабанным перепонкам и сердце стучало с бешенной скоростью, поэтому ему казалось, что он шумит. Вот и в этот вечер он пришел на кухню, день был очень тяжелым, поэтому все, что он писал, было окрашено в черные света. Он писал про обиду, про войну, про ревность, про измену, он выбрасывал весь негатив, что накопился в его голове, на бумагу. Он писал всю ночь, он описывал гнев и боль, ложь и стыд, смерть и жизнь. И когда он все это описывал, он одновременно все это переживал, все заново, опять плакал от обиды, опять горел от стыда, опять презирал, опять ненавидел и опять прощал. Все что он писал, было обречено на уничтожение, после таких ночей, он просматривал все, что написал и большинство сжигал. Уже было около четырех часов утра, когда он исписал последний лист. Он ему дался особо тяжело, на нем было изложено самое страшное его переживание. Для него такие ночи были как исповедь, поэтому он очень уставал, и изматывался, ему казалось, что он даже стареет быстрее, но избавиться от этого не мог. Когда он исписал все листы он начал писать на обратной стороне объявления, брошенного ему в ящик, закончилась это в пять часов утра. У него кончился кофе, кончилась бумага, и кончились силы. Он сел возле окна, закурил сигарету и начел просматривать все, что написал. Один за другим он сжигал свои рукописи в пепельнице, когда он сжег, почти все, он начел перечитывать последний листок, это был самый желанный, самый дорогой из всех. Он обвел ручкой десять строчек, все остальное основательно перечеркнув. Вынул из за серванта маленький клочок бумаги, он всегда клал туда небольшую заначку, на утро, и переписал эти десять строк. А потом, отступив, пару сантиметров мелкими печатными буквами написал «Второй». Этот заветный листок лежит в толстой большой пыльной папке, а Второй спит, ведь через три чеса ему надо вставать на работу.