andante

Собрание картин,
Достойных пера Данте,
В болоте гибнет. Зря
Играет фортепиано Моцарта,
Andante.
Все зря…

У меня гораздо больше друзей-парней, чем девчонок. Но есть одна.
Это совсем, верно, обыкновенная история, не заключающая в себе глубокого смысла или хотя бы элементарного драйва - того, чем переполнена вся классика (первым), и чем гордится современная (вторым) литература.
Было начало сентября. Питер. Я шел после фильма ("Убийство" Кубрика) по Невскому проспекту, преисполненный покоем и страдал от язвы, которая появилась у меня на языке, несильно, но постоянно трепавшей мои чувствительные нервные рецепторы.
Я, помнится, слушал дивный, утопленный в звуках саксофона, альбом Аукцыона "Это Мама", улыбался целующимся на Аничковом мосту парочкам; в общем, шел без всякой мысли, к неопределенной цели.
Моя подруга случайно очутилась в том кафе, в которое я зашел, как заходил всегда, гуляя вечером по Невскому. Она сидела на одном из моих любимых мест, у открытого окна, с видом на проспект и перспективу Пушкинской улицы под неумолчный гул машин; курила и читала книгу. Она бала довольно высокой для девушки, короткие волосы, маленькая грудь и глаза, о которых (их оттенках, изменениях, выражениях и тепле) много написано в других книгах; я скажу лишь, что они были серыми.
Мы познакомились на вечеринке у моего лучшего друга. Пили, играла музыка (кажется, любимый другом Чиж), и как-то незаметно мы с ней остались одни за столом - кто-то пошел спать, кто-то гулять; а мы остались. Я сидел у окна, а она - у двери, на противоположной стороне стола; за разговором, содержание которого ни она, ни я не запомнили, допили каждый свою бутылку: она - коньяк, я - водку; и пошли гулять.
Друг жил в совершенно непоэтической дыре, называемой улицей Тельмана, где справа дома, высокие, темнели зловеще и необъяснимо красиво; а слева было заводское болото, от которого даже в ту сухую летнюю пору веяло первобытной сыростью.
Я тогда был болен сильной и безнадежной влюбленностью, ходил с опущенной головой и глазами, как у Пьеро (одна знакомая так и сказала: "у тебя глаза, как у Пьеро"); и стал рассказывать всю "историю своей любви". Она внимательно слушала и все время улыбалась.
Вернулись только под утро; и встретили сонм косых понимающих взглядов, но ничего не было.
Затем виделись несколько раз в трезвом виде, встречались, смотрели друг на друга, ничего не говорили или говорили о том, о чем, на самом деле, совсем не думали (о погоде, общих знакомых, etc...); но говорить то, что думаешь, мне всегда было страшно, поэтому я молчал. И она тоже.

Она сидела и читала книгу. Я подошел, поздоровался, взял кофе (двойной капуччино) и сел рядом с ней. Музыка до этого угла зала не доносилась, тишину разрушали только машины да парочка, ссорившаяся за столиком неподалеку от нас.
Она, не отрывая глаз от книги, сказала:
- Я хочу умереть.
- Я тоже, - попытался отшутиться я.
- Нет, я серьезно. Только боюсь. Представляю себя в красной ванне, мертвую, с открытыми глазами и радуюсь, тихо счастлива, как Обломов при воспоминании о своем так никогда и не наступившем будущем. Но в дрожь бросает, как подумаю, что перед этим надо будет взять нож, и спокойно порезать себе вены, обязательно поперек, чтобы не успели спасти.
Сказала, так и не оторвавшись от книги, очевидно, беседуя сама с собой. В моей с самого утра пустой голове не нашлось ничего, чтобы возразить на это:
- Пойдем выпьем.
Мы обошли все улочки в окрестностях Невского. На Караванной, за пятой бутылкой, я остановился перед надписью "открыто с 11 до 20 всегда кроме первого января" и расхохотался. Накатила легкость, которая приходит иной раз, но чаще всего именно в такие выходные дни ранней, еще теплой, осени. Мы дошли до "зажигалки"; там посидели часик и, купив еще по бутылке,  пешком (метро было уже закрыто, а денег на машину не осталось) поплелись к ее дому, в питерскую глухомань, на Охту. Дорогой пели и пили, пили... Домой  я ее внес на руках, хотя сам едва держался на ногах. Раздел, уложил на кровать...
В темноте, идя в кухню (где, как она сказала, стояла недопитая бутылка водки), безо  всякой грусти подумал, что я, по сути,  здесь лишний.