Месть Моктесумы

  Марии Леонидовне  Тарской  исполнилось   сорок.  Ее  руки,  бледные, с тонкими прожилками  вен  под  кожей,  резко  выделялись   на   темной  юбке строгого  покроя. На безымянном  пальце левой  руки  поблескивало    тонкое  колечко с красным камешком.    Она  сидела      в     Боинге,  в среднем  ряду,  в неудобном,  нарочито     функциональном     кресле;    у нее слегка  затекли  ноги.    Много  часов   назад     самолет  Люфтганзы  тяжело отлип  от бетонки   франкфуртского  аэропорта  напоминающего  гигантскую   салатницу и   сейчас  подлетал к месту назначения  -  ее пригласили прочитать    несколько   лекций  в Национальном  Университете  Мехико. 

1

    Садились  в мексиканской столице    около  восьми   вечера.   Сначала  довольно долго     виляли   вокруг  холмов,  потом    опускались  прямо над городом – над      паутиной огней,  расстилающейся   во все стороны,  и обтекавшей  черные,  ничем   не  застроенные возвышенности.  На горизонте  продолговатыми  силуэтами   плыли   вершины  гор.    Под фюзеляжем загудело  -  выходило   шасси.  Мария Леонидовна,  хоть и  летала  не в первый раз,  слегка    вздрагивала  от  шумов  посадочной гидравлики,  перебивавших   рокот моторов.  Лайнер  накренился,  в правом иллюминаторе   неприятно близко обозначились  линии улиц, освещенных  равномерно  расставленными  фонарями,  россыпи небольших домиков.  Крен  выровнялся,  нос   потянулся  вверх,  толчок возвестил  о  касании,  турбины   взвыли,  тормозя  многотонную   махину.  В салоне нестройно   зааплодировали.  По громкоговорителю   на трех языках  понеслась  обычная   мешанина   из “Дорогие пассажиры,  наш самолет совершил посадку.., температура за бортом  21 градус ... желаем .. делающие пересадку ...  ”  Еще несколько минут  томительного  ожидания  - и черный  людской  ручеек  потек    через “палец”,  по  международно-стандартным коридорам,  сквозь  расческу  иммиграционной службы  меж  зубьев  кабинок.  Спуститься по лестнице, забрать  чемодан в багаже,  пройти  таможню.  Ей ужасно хотелось спать.  На выходе собралась   большая толпа встречающих – она  на минуту остановилась в растерянности, не зная, что делать,  пока не  заметила плакатик со своей фамилией    TARSKAYA  MARIA ,  выведенной   латинским  шрифтом .  Плакатик держал  перед    выступающим  брюшком  невысокий толстячок с чуть тронутыми  сединой  усами. На нем была белая рубашка,     брюки  вполне  совкового  вида   и до блеска  начищенные   ботинки  похожие  на   двух черных  жуков. 
    Толстячка    звали Альфонсо Перес , он  взял    багаж,  они  поднялись по эскалатору,  мимо  всепроникающих   метастаз  Макдональдса  и прочих  американских  фастфудов,     журнальных  киосков , ларьков,  по крышку забитых    туристической   дребеденью,   вышли на   крытую    автостоянку.  Ее спутник   открыл     багажник  видавшего  виды  “Форда”,  закинул   туда чемодан  и сумку,    тяжело плюхнулся на  сиденье.  Он   много и быстро   говорил,   но    его  английский,   настоянный  на     испаноязычных  оборотах,  было  трудно  понять.    Слегка  раскачиваясь,  машина вывалилась  из стояночного  брюха  на  оживленную  несмотря на  поздний час  автостраду.  Навстречу  понеслись  невысокие  обшарпанные домики;  громадные рекламные щиты  на металлических столбах,  как  головастые  жирафы   тянули  шеи  над  проспектом.  Альфонсо  выжимал  из  Форда  не меньше сотни, временами  тихо поругиваясь по поводу  не  успевавших  свалить  в правый  ряд – он  догонял впереди идущую машину  и  почти  утыкался    ей в задний бампер,  таким образом  он  недвусмысленно  намекал,  что надо    уступить .  Пару раз их ощутимо тряхнуло на каких-то вмятинах.  Вскоре они резко нырнули  прямо перед чьим – то носом  в боковую улицу  - сзади обиженно загудел  клаксон,  еще немного  поплутали,  и притормозили перед небольшим,   по виду – семидесятых  годов  -   отелем  “Континенталь” в центре  -    название  явно не соответствовало   категории  гостиницы.    
     Марию Леонидовну  проводили наверх,  в   номер   с кондиционером,  плетеным креслом  и телевизором.  Альфонсо  сунул портье монету,   распрощался, и сказал, что за ней заедут завтра в девять  “Nine o' clock ”.  Она приняла душ,  легла в огромную пустую  кровать,   и  сразу же  уснула.

2

 Проснулась  она    рано - сказывалась разница во времени.  Завтрак  в  ресторанчике  отеля  ей записали на счет  -  стакан свежего  апельсинового  сока , яичница  с фасолью , сыром,  слегка напоминавшим брынзу,  и какими-то травками,  кофе, сладкая булочка.  Позавтракав, она поднялась в номер,  достала из  сумки  папку с конспектом первой лекции.  Говорить предстояло по-английски.  Ее немного смущала невозможность точно выразиться на неродном  языке  - мысль  теряла объемность  - она  не ощущала  английский так,  как  - кончиками пальцев -  ощущала русский  -  чтение лекции    напоминало   копание   стоматолога  в  зубе под  новокаином.    Тем не менее,  наслушавшись ужасов  синхронного  перевода, она    предпочитала говорить сама – пусть и не очень правильно.  Разговаривая,  помогала себя жестами,  подчеркивая  то, что казалось  ей важным .
     Без пяти девять  Мария Леонидовна   спустилась в холл,  уселась на кожаный диван,  сложила руки на подоле  юбки и стала ждать.  Черноволосая  девчушка  что-то перекладывала за стойкой.  В девять  никого не было,  в четверть десятого – тоже.  Она решила подождать  еще  немного,  а  потом   позвонить – у нее были записаны  университетские  телефоны. 
       Когда она  уже почти  собралась  идти к себе в номер  -  автомат в холле работал  лишь  от телефонной карточки  -    вошел   мексиканец.  Несмотря на опоздание,  он, похоже,  особенно не торопился. 
         -  Здравствуйте – сказал он  со специфическим  акцентом,  как бы подчеркивая   все буквы .  Меня зовут Алехандро.  Алехандро Диас.  Я учился в России  - в институте Лумумбы.  Извините за опоздание – трафик просто кошмар.  Вы знаете, нашу  окружную   дорогу  называют   величайшей в мире  автостоянкой...
         По дороге  в университет  он  рассказывал   о Мехико. Тридцатимиллионный город  тонул в отбросах,    задыхался  в задымленном  воздухе,  плохо  уходившим  из  гигантской   кастрюли  зажавших   его со всех сторон   гор.  Особенно  скверно  с загрязненностью   было зимой.    Преступность  достигала  невиданных высот,  по окраинам  плесневела  нищета,  два часа  по дороге на  работу  были обычным  делом...
       Она смотрела не его смуглый профиль – индейские черты в нем были малозаметны. В общем и целом, у Алехандро было вполне европейское лицо.
       Они  медленно ползли  по  авениде Инсурхентес  - Мария Леонидовна  отметила  название  в своей записной книжке  - застревая на светофорах,   в дрожащем  воздухе  разносились  гудки  машин.  Посередине  проспекта  куда-то вверх уходили   коричневые  пальмы,  украшенные   на макушке зеленой метелкой листьев. 
    Проехав Олимпийский стадион,  свернули   в университет – потащились в непрекращающемся  потоке автомашин  мимо   лужаек и квадратных корпусов . Она нетерпеливо поглядывала на часы – лекция уже пять минут как должна была  начаться.  Заметив  ее нетерпение,  Алехандро  спокойно  заметил:  “Ничего страшного.  В Мексике  ничего не  происходит  вовремя.  Кроме, конечно,    восхода и заката».  Он знал, о чем говорил.   Их появление с пятнадцатиминутным опозданием было принято как должное, и несколько человек подтянулись,  когда лекция уже шла полным ходом. 

3

    Обедать  ее повезли   в ресторан.  Красное   здание,  грубо сложенное из отштукатуренного  кирпича и отделанное  кустарными  изразцами  приткнулось  к боку  большой     арены для боя быков.  “Аройо”- записала она название.  На стенах висели многочисленные  фотографии . Эдесь  бывали знаменитости – президенты,  киноактеры.  Ресторан  славился  мясом  барашка,  запеченным каким-то особенным образом-  к мясу   подавались  острейшие соусы  - Мария Леонидовна  с непривычки  закашлялась,  плеснув  слишком  много. Ее сопровождали Алехандро,  Альфонсо,  и  аспирантка  с кафедры,   индейское  имя  которой,  состоявшее на слух   почти  сплошь   из   Х, Ц  и Ч    она    не запомнила  и  постеснялась переспросить.
   Разговор  зашел  о корриде.  "Это – жестоко  - сказала Мария Леонидовна.  В мире и так слишком  много жестокости  и несправедливости. Коррида  -  рудимент  римского Колизея - наслаждение   способностью  убивать. Толпа, жаждущая крови. Невинная жертва. Больше в ней ничего нет."   
  -  Я не совсем согласен, - возразил Алехандро.  Быку для корриды  на самом деле сильно везет .  Его берегут  и холят,  он  кормится  на хороших пастбищах  - его не пичкают  пищевыми  добавками и антибиотиками.  Он покрывает лучших коров. По сравнению  с остальными,  безжалостно   забиваемыми  на мясо,   у него отличная  смерть – в поединке.  Шансов у быка, конечно, немного, но они  не равны  нулю.  Далеко не равны...   Коррида – это театр,  сведенный  к  греческой простоте . Два персонажа  и хор.  Это трагедия. Разговор  о судьбе,  жизни и смерти. Тореро олицетворяет судьбу. Сыграть  роль трагического  героя – что еще может сделать в жизни самец? Большинству  из  нас выпадает  вульгарная  мелодрама- уход   на  подушках,  в окружении  плачущих  родственников. 
           Аспирантка, которая, похоже,  мало что понимала,   смотрела на Алехандро с  обожнием.   Он отпил пива из дешевой  стеклянной кружки   с кристалликами  льда на стенках.
         -  В Латинской Америке   отношение  к смерти  отличается  от  среднеевропейского - оно же американское – я имею в виду гринго.  У нас скрестились  две очарованные смертью  культуры – испанская и индейская. Мексиканское  католичество –  по сути  полуязычество.  Наш  день всех святых – на самом деле слегка  подштукатуренный  ацтекский праздник поклонения мертвым.   В этот день все кладбища завалены желтыми цветами  и везде продают черепа – из бумаги, пластмассы – из сахара – их можно  есть. На могилах ставят офрендас -  еду для мертвых. Хлеб, стопку текилы. Свечи.   Европа нацелена только на жизнь – она заметает смерть под ковер. Они избавляются от своих стариков  как можно более  антисептическим способом – сдают в приюты , оставляют одних.  Смерть  там –  нечто  неприличное,  нечто скрываемое от окружающих как постыдная болезнь.
     - В России  это не так – сказала Мария Леонидовна.  У нас смерть –  страдание. Несчастье. Одно из многих.  Россия  вообще  страна  несчастий. 
    -  Россия  - сказал Алехандро -   обладает невероятной способностью страдать. И сострадать.  Если русский человек не страдает,  он чувствует себя не в своей тарелке. Конечно, если он  не полный  - как это называется – отморозок. 
    - Возможно, это наша история – сказала  Мария Леонидовна.  У нас вечно  что-то не в порядке. Монгольское  иго. Бесконечные  войны, смуты,  территориальная экспансия, вытягивавшая  последние силы. Пьянство.   Дураки  и дороги. Без способности переносить страдания  мы  не выдержали бы нашей истории.   
    - Будто  у нас история  лучше  - возразил  Алехандро.  С 16 века  по 19 нас били испанцы,  а с 19-го –los  pinches  gringos.   У нас  отобрали   полтерритории в 1848 году.  Калифорния, Техас  - богатейшие  земли.  Наша революция 1910  года была  ничуть не менее  кровавой, чем ваша  17-го. Но у  Мексики  есть  фатализм. Со стороны  кажется,  что мы ничего не  принимаем  слишком  близко  к сердцу.  Это не так.  Но мы не живем страданием – оно для нас  момент жизни,  часть  - это покажется парадоксальным – хорошего  в ней...
    Идея  рассматривать страдание как момент  хорошего  в жизни действительно казалась  Марии  Леонидовне  немного  парадоксальной.
   
4 
     После  обеда  Альфонсо  проводил  ее  в музей Антропологии – казенного  вида  здание, сплошь  заставленное    божками, утварью,  масками    тольтеков,  ольмеков,  майя  и прочих исчезнувших  цивилизаций.   Мария Леонидовна  купила  на  выходе  две   книги с фотографиями всего этого добра.
    Ей  хотелось спать. Болела голова, от столичного смога  слезились глаза и   першило в горле. Постоянные обитатели,  возможно,   уже привыкли, и не обращали внимания, но свежий человек... Ей вспомнилась шуточка,  рассказанная  Алехандро. “Житель  Мехико умер и удивляется, почему рай так похож  на его  родной город. Спросил  у соседа, а тот ему и говорит: “С чего ты взял, что попал в рай? ””
   Вечером  она, уже не очень хорошо воспринимая  происходящее,  сидела в   ресторанчике и слушала  фольклор – пятерых  музыкантов в черных костюмах, украшенных  металлическими бляхами,   и огромных  сомбреро. Они   сопровождали      скрипкой, двумя  гитарами,  трубой, и бубном  какое-то  визгливо -  залихватское   “Ай-ай-ай-ай”.  Говорить под  гвалт  было почти невозможно. Альфонсо уже не было – она  даже не заметила, когда  тот ушел. Аспирантка  держала Алехандро за руку. За соседним столиком  молодая парочка увлеченно   целовалась, и  это не вызывало у окружающих   никакого    интереса.
   Алехандро,  напрягая связки, чтобы перекрыть  молодчиков   в сомбреро говорил, что в Латинской  Америке не принято много пить, что   пьяниц мало,  рассказывал на своем  не очень правильном  русском про    напитки – всем известную текилу,  мескаль, который та же текила, но попроще и с гусеницей, плавающей там для запаха,  про  популярную в сельской местности  пульке,  брагу из   кактуса...
       В последние полчаса Марии Леонидовне хотелось лишь одного -   поскорее добраться до гостиницы,  принять две таблетки предусмотрительно захваченного из Москвы  аспирина,  и заснуть.   

5    

   В три  ночи  она проснулась. Болел желудок. За окном – она не стала завешивать тяжелую светонепроницаемую занавеску -   мигала мертвенно-синим реклама.  Ее немного поташнивало. Температуры, похоже, не было. До утра она так и не заснула, и завтракать не стала.
  - Иностранцы  называют это местью Моктесумы - сказал ей Алехандро. Здесь другие микробы, и многие, приезжающие с севера, время от времени страдают болезнями   пищеварения.  Через несколько  лет это проходит само.  Если хотите,  могу отвезти вас к врачу.
   Перспектива подождать  несколько  лет Марию Леонидовну не устраивала.
  - Лучше денек перебьюсь. Думаю, полегчает... Но, извините, сегодня мне лучше никуда не ходить.
       Она вернулась с лекции, и остаток дня  провела  в номере, бесцельно переключая каналы. Показывали те же сериалы, что и в Москве, и те же американские фильмы, и почти ту же рекламу.  Чужой  язык придавал всему  некий  сюрреалистический оттенок. Живот то отпускало,  то снова прихватывало – иногда там что-то урчало и булькало. Она купила в универсаме упаковку  с сухарями,  невкусный  чай в пакетах, больше похожий на лекарственную  траву,  ей также пришлось  потратиться  на  электрический кипятильник, совершенно  бесполезный в Москве  из-за   другого  типа  вилки и  напряжения.    
     В пять вечера она заснула, так и не выключив телевизор.  Сон был неглубокий, перемежающийся полубодрствованием. Снова  окончательно  проснулась в три утра. Телевизор шуршал бело- серыми пятнышками  по экрану. За окном    плескалась реклама – ее ритм  отдавался ударами крови  в висках.  Желудок уже не болел, но давал о себе знать  тихой и нудной тяжестью. 
    

6

  Была суббота. Лекции в этот день не было, предполагалась поездка к пирамидам Теотиуакана. Алехандро и аспирантка заявились к ней в номер с опозданием – она уже начала привыкать к опозданиям. Сама мысль о том, что снова  надо ехать куда-то  через этот бесконечный  город  вызывала у Марии Леонидовны   легкий приступ тошноты и  головокружения. Она неожиданно  сказала: “Мне надо купить еще сухарей и аспирин. ” Ей  хотелось хоть  немного оттянуть поездку.  Алехандро предложил  проводить , но она сказала,  что быстренько  сходит в универсам и вернется – магазин был  неподалеку. Выйдя из отеля,   вспомнила, что оставила в номере кошелек. Пришлось возвращаться. Дверная  ручка  не поддалась. Замок защелкивался  автоматически и открыть  его снаружи  можно было только ключом. Ключ Мария Леонидовна  тоже забыла. Она уже хотела постучать, но  из-за тонкой двери  до нее  донеслись   постанывания, поцелуи,  хлопок  скидываемых туфель  -   ее спутники, похоже,    не теряли времени даром. Положение было аховое. Постучать  означало влезть в   нелепейшую сцену. Она снова вышла на шумную улицу,  дошла до магазина, постояла там, и вернулась обратно. Открыли не сразу. Когда Алехандро повернулся к ней боком, она заметила, что   сзади из-за пояса  у него  торчит  клок рубахи. Аспирантка красила губы перед  зеркалом.  Мария Леонидовна  объяснила, что оставила кошелек, и спохватилась только в магазине. Сказала, что купит необходимое на обратном пути. 
    Ехали долго. За стеклами машины тянулся квартал  за кварталом; улицы сливались одна с другой, расходились, выводили на многорядную автомагистраль, с магистрали снова спускались на улицы;   холмы сменялись закрытыми ландшафтами с высокими заборами и деревьями. 
     Алехандро рассуждал   о женщинах.   До шестидесятых   работающих женщин среднего класса было немного, а семьи с  семью -десятью детьми – обычным делом -  у него самого было три брата и две сестры, но выучился в университете только он и еще один брат... В России, сказал он,  женщины тащат на себе все – работу, дом, мужа. В Мексике их положение более традиционно – только семья...
    Они въехали на мощеную  булыжниками  площадку, вышли из машины. Пошли по широкой  “улице мертвых”  мимо развалин древних зданий города, в котором восемь веков назад исчез последний житель. Солнце  било  из зенита жестким  ультрафиолетом, перед глазами у Марии Леонидовны  скакали желто-зеленые пятна неправильной формы. Звуки  словно  фильтровались  через толстый слой ваты. Она вдруг почувствовала как кровь отхлынула у нее  от лица, пейзаж  покачнулся и стал заваливаться  назад. Последнее, что она увидела перед тем как потеряла сознание было испуганное лицо Алехандро.
  Она  очнулась на кушетке в чем-то вроде медпункта. Алехандро сидел рядом на стуле.  Зашла медсестра в белом халате,  проговорила несколько слов по-испански.  Вам надо лежать, перевел Алехандро.  У вас пониженное давление. И вы почти ничего не ели.  Сочитл пошла  за лекарством – добавил он. Мария Леонидовда не могла понять кто такая Сочитл, потом догадалась, что речь идет  об аспирантке. Через полчаса та появилась  с полиэтиленовым пакетом. Мария Леонидовна послушно проглотила две таблетки, запив  тепловатой безвкусной  водой. Ее под руки довели до машины – ноги у Мариии Леонидовны слегка подгибались. В машине ее полулежа устроили сзади. Обратная дорога была столь же длинной, машину качало.

8
       Оставшиеся до отъезда дни она почти безвылазно провела в гостинице – выбираясь наружу только на лекции или для того, чтобы прикупить мелочевку в универсаме (она  упорно  называла для себя супермаркет универсамом).  Иногда смотрела телевизор. Алехандро по ее просьбе  принес  пару английских  романов в мягкой обложке.  В предпоследний день она выбралась на рынок сувениров. Много писала в записной книжке  аккуратным бисерным почерком. 
      “Мне сложно разобраться в этих ощущениях – писала она. Всю жизнь время бежало, рвалось вперед. Мне все время было что-то надо, мне хотелось ощущать, вбирать порами  плотный воздух, любить, ненавидеть. И вдруг время с разбега остановилось посреди этого фантасмагорического  города, в страхе и недоумении. Как бык на арене перед пестрыми тряпками  тореадора. Мехико  давит меня своей  чуждостью, бесконечными рядами  пыльных домов,  ржавыми каркасами машин на свалках,  пятнами объявлений. Он давит  безразличием жителей, разреженным и загрязненным  воздухом двухкилометровой высоты, в котором ощущаешь сердцебиение поднимаясь  по лестнице.
      
    Невнятность, инородность  всего происходящего...

     В России  всегда  есть на кого и на что опереться. Здесь же, за тонкой оболочкой вежливого безразличия -  лишь  пустота. Мне кажется, что я нахожусь в окружении не людей, но кукол - сложных электронных   механизмов, которые производят слова, звуки, жесты – но за всем этим – ничто. Ужасное ничто желтых цветов праздника мертвых.         
      
       С чего ты взяла, что попала в рай? “

9

  Самолет Люфтганзы набирая скорость несся по взлетной полосе. Впереди Марию Леонидовну ждала Москва,  квартира на Юго-Западе, в которой она точно знала место каждой книги на полках и каждой тарелки на кухне. Ее ждал муж, с которым  она так и не смогла завести ребенка, лекции в университете  и походы в театр, такая  прежняя, такая знакомая, такая  привычная рутина. Она искренне надеялась,  что    вскоре сумеет    забыть    неделю   по ту сторону океана.