*** спб ремейк в восьми сериях серия вторая

Серия вторая,
в которой повествуется о неком
свидании, чреватом последствиями


Я – инженер
Со стрессом в груди,
Вершу НТР
С девяти до пяти.
Но белый дракон сказал мне,
В дверь подсознанья войдя,
Что граф Диффузор забил в стену гвоздь,
А я – лишь отзвук гвоздя…
                Б.Г.


«Концепция формата»

Кабельная сеть «Петербург, 6 канал».
Программа «Дневник происшествий».
Ночной эфир: 30 сентября 2006г. (23:30).

    Телеведущий (в кадре):
     Доброй ночи! В эфире – «Дневник происшествий». В студии – Андрей Бланк. Завтра открывается саммит НАТО, имеющий все шансы стать политическим событием года. Екатерининский дворец готов принять лидеров стран-участниц, а страны-участницы рады впустить в свой элитный клуб Россию. Несмотря на то, что встреча пройдет в пригороде, правоохранительные органы Петербурга уже взяли под особый контроль основные коммуникации и главные объекты. Ситуация осложняется скоплением в столице большого числа антиглобалистов. Рассказывает Варвара Соловьева.

     Стендап:
     Беспрецедентные меры безопасности, предпринятые силовыми структурами, должны оградить от неприятных неожиданностей, которые ожидаются всвязи с прибытием в Петербург интернационального сообщества противников глобального мироустройства.
 
     Корреспондент (за кадром):
     По оценке ГУВД Петербурга в течение недели в столицу прибыло более десяти тысяч антиглобалистов, преимущественно из стран северной Европы. Введенный летом экспериментальный безвизовый режим для граждан Евросоюза способствовал тому, что в Россию съехались представители наиболее радикальных политических организаций. Интерпол уже предупредил петербургскую милицию об ожидаемых провокациях. По агентурным сведениям, предоставленным западными коллегами, в городе намечаются крупные протестные акции. Правда, пока потенциальные хулиганы выглядят весьма мирно, оккупировав питерские пивные, набережные и скверы.

     Телеведущий (в кадре):
     В полдень в ресторане «Летучий Голландец» произошла большая драка, одним из участников которой стал известный актер Сергей Безруков. Артист, воплотивший на экране обаятельного бандита всея Руси Сашу Белого, госпитализирован с сотрясением мозга и переломом руки. Как сообщил бармен, поводом к началу драки было оскорбление личности. Кто-то из собутыльников Безрукова назвал его «голубым». И главный «бригадир» новой России не остался в долгу.
     Лайф.
     В кадре:
     Сергей Безруков в больничной палате закрывает лицо загипсованной рукой и кричит: «Кто впустил журналистов?» В объектив видеокамеры летит букет цветов, апельсин и несколько бананов.
 
    Телеведущий (в кадре):
     Сегодня  вечером, примерно час назад, было совершено нападение на популярную певицу Соню Лихутину, жену известного телемагната, владельца канала АРТ Сергея Лихутина. По словам певицы, нападавший скрыл лицо под маской. Соня Лихутина убеждена, что это было не банальное нападение, а психическая атака. Подробности в репортаже Петра Нейнтельпфайна.

     Стендап:
     В подъезде этого дома на Мойке произошло необычное, если не сказать странное, происшествие. Кто-то, видимо, решил сильно потрепать нервы свежеиспеченной звезде петербургской поп-сцены Соне Лихутиной.

     Корреспондент (за кадром):
     Когда Соня вошла в подъезд, то обнаружила полное отсутствие электроосвещения, так что на третий этаж ей пришлось подниматься в кромешной тьме. Как оказалось, у двери ее поджидал неизвестный молодой мужчина, наряженный во Фредди Крюгера. Никаких требований нападавший не выдвигал и даже не произнес ни одного слова. Однако неизвестный успел вручить Соне приглашение на презентацию нового клуба «Гиза», которая состоится в следующую субботу.

     Титр: Софья Лихутина, певица:
     Синхрон:
     Так получилось, что я возвращалась домой без охраны. Не думала, что кому-то не дает покоя моя персона…

     Вопрос: Что больше всего поразило вас в поведении нападавшего?

     Ответ: Мне показалось, что он находился в состоянии наркотического опьянения. Но даже не это главное. Нападавший имел лицо… президента Путина.    Просто абсолютное сходство… Я шокирована. И даже не знаю, что здесь можно еще добавить…

     Титр: Сергей Лихутин, директор телеканала АРТ.

     Синхрон: У кого-то не на шутку разыгралось воображение, и лично мне все предельно ясно: кто-то решил использовать провокативный фактор. Зачем? Сейчас я не готов ответить на этот вопрос.   

     Телеведущий (в кадре):
     Ч т о  стоит за скандальным происшествием? К т о  автор безумной инсценировки? История будет иметь продолжение, а «Дневник происшествий», в свою очередь, будет следить за развитием событий.
     На этом пока все, до новых встреч в эфире.
                (www.spb6.telenet.ru)


О ЧЕМ МОЛЧИТ «ФРЭДДИ-ПУ»?

     Кем был Сергей Лихутин в недавнем прошлом? Сыном одного из крупных акционеров «Газпрома»; говоря иначе, входил в узкий круг богатейших людей ельцинской России. В середине девяностых он, воюя со скукой, занялся шоу-бизнесом. Несколько его проектов имели относительный успех. Другие – с треском провалились. Он пробовал свои силы в домотканом кино и в заимствованных на Бродвее мюзиклах, но в итоге увлекся телевидением. По совету сенатора Аблеухова Лихутин приобрел контрольный пакет акций кабельного телеканала АРТ, и уже буквально через полгода (в немалой степени благодаря административному ресурсу, которым заручился вышеупомянутый сенатор) канал, обретя «метровую прописку», стал транслироваться на европейскую часть России.
     Подзаработав на черном пиаре, Лихутин всерьез задумался о рейтинге АРТ. Раскрутка новых телепроектов совпала с фатальными для страны событиями: выборами президента и референдумом о переносе столицы. Лихутин пошел по самому простому и эффективному пути: он просто купил несколько ярких телезвезд, воспользовавшись мутной ситуацией предвыборного межсезонья.
     Стареющий юноша Леня Порфирьев был ангажирован на роль ведущего еженедельной аналитической программы («События, люди, явления - за неделю…»). Говорящая голова перестройки, Искандер Невзглядов, предстал в привычном образе оборзевшего обозревателя, и сразу сделал цинизм своей фирменной фишкой. Диме Дряблову предоставили прайм-тайм и возможность творить все, что заблагорассудится, и ростовский жигало с лихвой оправдал ожидания. К примеру, весьма неоднозначную реакцию вызвал проект под названием «Репортаж с петличкой возле шеи»: в течение трех часов на вопросы телезрителей отвечал Эдуард Лимонов. Передача транслировалась из колонии общего режима, где писатель когда-то отбывал свой срок. Возвратившийся из столицы Франции, посвежевший и заметно обуржуазившийся, Лимонов сеял доброе и вечное, и было видно, что отправляться под своды национал-большевистской Валгаллы он пока не намерен.
     Сетка вещания получилась разноплановой и интересной, но не в этом заключалась концепция формата. Лихутин сумел ввести в эфирную политику канала никогда не затухающую интригу: так, своего рода антигероем и мальчиком для битья АРТэшники избрали министра культуры Прыткого. Этот обаятельный и безобидный персонаж, вопреки козням недоброжелателей успешно переживший неизбежные перетрубации в правительстве, оказался подходящей целью для точечных бомбометаний, потому что курировал сферу, где пересекаются крайне субъективные мнения и оценки, а любой обыватель, как известно, убежден, что он лучше других обывателей знает, в чем «на самом деле» состоит смысл искусства. Прогноз погоды, озвученный двумя мультипликационными близнецами-идиотами (Мишхэд и Прыткис), имел безумный успех у обиженной на минкульт интеллигенции.
    Всероссийский чемпионат по боям без правил, ночные садо-мазохистские драмы, рок-музыка по утрам и прочие прибамбасы приглянулись плебсу; амбициозные интеллектуальные ток-шоу тешили самолюбие поклонников Александра Кондома. Словом, Лихутин сделал ставку на масштабные спецэкшены, призванные зацепить внимание телезрителей; между тем эклектичный и крайне отвязный имидж АРТ служил идеальной ширмой для проведения глубокомысленных идеологических диверсий.
     И вот Лихутина, похоже, настигают химеры, порожденные его собственной буйной фантазией. Неожиданное явление у дверей его квартиры «Фрэдди-Пу», как будто сбежавшего из телевизора во время ночного эфира, можно рассматривать как злую шутку или как чью-то праведную месть, но, скорее, как тайный знак, тонкий намек на толстые обстоятельства.
     Изощренный символизм разыгранной сцены убеждает, что постановщик знает нечто такое, о чем не догадываются даже самые компетентные хроникеры. За внешним блеском светской тусовки (где, как в телевизионной рекламе, возможно все) притаились неведомые страсти-мордасти, щекочущие нервы потребителя желтой прессы.
     И все-таки. О чем молчал сказочный ублюдок, пытавшийся выкрасть душу питерской поп-дивы? Что поведал бы он нам, предоставь вдруг мы ему слово?..
     Вы только вообразите! Огромная страна цепенеет у телевизора в психотронном трансе в то время, когда за стеклом экрана «Фрэдди-Пу» корчит свои мистические гримасы.
     А завтра…
     Совершенно пустые города, обезлюдевшие деревни, на обочинах дорог застыли автомобили, орет с утра не кормленный и не доенный скот. И только миллионы телеприемников, как ни в чем ни бывало, транслируют какое-то бесконечное ток-шоу.
     Вы думаете, это сон? Тогда попробуйте, проснитесь…
                (www.nagrani.ru)


     Здравствуй, Варя!
     Вот, решил написать тебе, поделиться свежими новостями. Но сначала хочу попросить у тебя прощения за то, что так глупо все получилось тогда, в Генуе… Иногда мы совершаем ошибки, да. Понимаю, это выглядит бестактно, и я должен беречь твои чувства, но я никак не мог ожидать, что ты полюбишь меня, что все это так всерьез.
     Я привык к некоторой легкости в отношениях с девушками. Это – известный порок людей моего круга, за которые ( и порок, и круг) мне еще придется, видимо, расплачиваться. И не раз. Во всяком случае верь: для меня твое доброе расположение имеет большое значение, очень большое.
     Ты знаешь мою печальную историю. Я рос в семье, где любви не было места. Отец делал карьеру, мать тихо страдала. Внешне все пристойно, а внутри – лед.  Как все опошлено и бездарно вокруг. Желтые газеты, на телеэкранах - вездесущий Баксов.
     Дело в том, что я так крепко связан с отцом, так густо и подробно, что даже не могу подобрать точной аналогии. Наверное, нечто подобное испытывает пассивный гомосексуалист, когда сидит на унитазе. Совершая акт утренней дефекации, он воскрешает в памяти волнительные детали ночного приключения… Фу, какая гадость!..
     Я ненавижу, ненавижу, ненавижу это родство! Это отражение в отце, эту вибрацию! Ненавижу до тошноты, до блевотины. Так что увлечение революцией стало для меня отдушиной, а вернее, это был просто бунт против отца, неизжитый Эдипов комплекс.
     Как видишь, причины моей революционности сугубо психиатрические. Здесь больше физиологии, чем чистой идейности.
     Теперь собственно новости.
     Если ты, Варя, хоть иногда смотришь телевизор (шутка!), то наверняка познакомилась (заочно) с моей маман. В довершение ко всем безобразиям она снялась в рекламе мыла «Дав». Выглядит все это ужасно, зато я теперь почти ежедневно могу лицезреть любимую мамочку живьем. Хорошо еще, что она не вздумала рекламировать гигиенические прокладки. 
     Да, недавно я познакомился с кумиром анархического поколения - небезызвестным Сашей Дудкиным. Парень явно «того», с приветом, но большой оригинал. И, кроме всего прочего, не дурак выпить. В общем, наш человек. О других обстоятельствах нашего с ним знакомства пока умолчу. 
     Вот ведь как бывает! Если бы не страсть к Соне, все сейчас было бы по-другому. Этим летом в меня будто бес вселился. Не подозревал, что любовь может быть столь разрушительным явлением, -  как тайфун, смывающий в Тихий океан невинный японский городок. И все – забудь о приличиях, о покое, о мудрых книгах и советах друзей. Любить чужую жену, любить безумно, исступленно, до спазмов, – этого испытания и врагу не пожелаешь. Судьба как будто решила наказать меня за ошибки беспутной юности…
     Варя, не держи обиды. Заходи в гости, буду очень рад тебя видеть.
                Остаюсь всегда твой,
                Коля А.
                Send by: 9212128506


«***-an-Sich»

     Завернутый в пестрый бухарский халат, Коля Аблеухов стоял на лестнице и близоруко всматривался вниз. У входной двери смущенно топтался молодой человек в пальто и с хозяйственной сумкой в руке. Охранник, открывший гостю дверь, вопросительно глядел на Колю, явно не зная, как вести себя с незнакомцем, - обыскивать его или нет.
     - Это ко мне, ко мне! Пропустите… - крикнул Коля охраннику и быстро спустился в прихожую. – Снимай пальто, Саша. Извини, я без линз. Сразу тебя не узнал.
     Они поприветствовали друг друга рукопожатием. Дудкин отдал охраннику пальто, снял ботинки, но сумку оставил себе.
     - Нет,  э т о   я возьму с собой, - твердо сказал он охраннику, уже было протянувшему руку к сумке.
     - Хорошо, хорошо!.. – нервно согласился Коля с гостем. – Пойдем ко мне. Я недавно только с постели, так что вот… в халате… торчал в Интернете…
     - Пустяки. Ты же не барышня, - ободрил его Дудкин, с интересом изучая блестящие хайтековские интерьеры: пластик, стекло, металл. – Да, не хило живете, - в голосе гостя промелькнули нотки невольной зависти.
     По контрасту, приемная комната Аблеухова-младшего представляла из себя как бы продолжение его халата: на полу, на стенах и даже на потолке висели роскошные персидские ковры; низкие стилизованные под восток диваны были накрыты  узорчатыми шелковыми покрывалами, а в углу комнаты, как будто споря, что здесь важнее, стояли домашний кинотеатр фирмы «Панасоник» и старинный кальян, подаренный Коле на день рождения четой Лихутиных.
     Дудкин внимательно осмотрел кальян, одобрительно хмыкнул и плюхнулся в мягкие объятия дивана. Коля покосился на грязную сумку, которую гость ни разу не выпустил из рук. Дудкин достал из сумки большой серебряный портсигар и раскрыл его: внутри сидело с десяток туго набитых травой папиросин.
- Ну что, дунем?
- Грех отказываться.
Только сейчас Коля заметил, что Дудкин слегка нетрезв. Запах перегара
распространялся по комнате, смешиваясь с ароматом дорогого дезодоранта.
     Они раскурили папиросы и, глубоко и подолгу затягиваясь, стали наполнять комнату голубым сладковатым дымом. Выпустив изо рта несколько аккуратных колечек, сложившихся в эмблемму автомобильной фирмы «Ауди», Дудкин заговорил:
     - Зря некоторые защищают траву. Предлагают легализовать и все такое… Сужу по собственному опыту. Дым проницает серое вещество, полушария засоряются. Общая вялость в организме, - с наслаждением затянувшись, Дудкин многозначительно подмигнул Коле, как бы предлагая поспорить с сомнительными наблюдениями о свойствах легких наркотиков. – Вот, посмотри на мое лицо. Видишь, какое?..
- Какое?.. – не понял вопроса Аблеухов-младший.
- Бледное, совершенно прокуренное…
- Ну да, слегка взбледнулось, - вежливо пошутил Коля.
- Лицо старого растамана, - уточнил Дудкин.
     Коля ощущал, как его организм насыщается тяжестью и беспокойством, понимая при этом, что причина этого состояния вовсе не в воздействии содержимого наркотической папиросы, а  во всеобщей депрессии, угнетавшей психику. Каждую секунду он был готов услышать роковые слова о том, что настал-де, наконец, час исполнить когда-то данное обещание. Конечно, Коля мог сказать, что он хозяин своего слова: захотел – дал, передумал – забрал обратно, но он прекрасно понимал также, что Дудкин представляет не себя лично, а каких-то серьезных и суровых людей, которые не привыкли зря шутки шутить и вряд ли оценят его своеобразное чувство юмора. Колей овладел самый обычный и слишком человеческий страх, и он уже чувствовал, как предательские газы толкаются в животе, просясь наружу. Ему захотелось спрятаться в туалете и сидеть там до тех пор, пока Дудкин не развеется, как сизый дым марихуаны, заполнивший комнату.
     - Видишь ли, Коля, - вдруг нахмурился Дудкин, - я, собственно, не ради травы пришел… То есть не о траве… Про траву это я так… Совершенно случайно…
     Коля испуганно дернулся:
- Понимаю.
- Трава травой, а я, собственно, не о траве, а о деле…
- О д-деле, так о д-деле… - начал заикаться Коля.
- Тут вся суть в услуге, которую ты можешь нам оказать…
     - К-как ж-же… Оч-чень… - Коля, позеленев от страха, нервно тербанил диванную подушку.
- Мне крайне неловко, но, помня…
- Я-я… к  в-вашим услугам…
- Помня о твоем расположении, я и пришел…
«А, будь что будет!» – подумал Коля и вслух согласился:
- Сделаю все, что смогу.
- Да так, в общем-то ничего особенного делать не надо, - Дудкин выдержал
паузу, которую принято называть театральной. – Мне поручено передать на хранение  э т о т  предмет.
- И это все?! – вскрикнул Коля, еще не веря своему счастью. Напряжение отпустило его, и на радостях он был готов чуть ли не расцеловать Дудкина.
Коля метнулся к сумке и уже почти схватил ее, но Дудкин отстранил его:
- Ради Бога, осторожнее!.. Необходимо спрятать  э т о  в надежном месте.
Пусть полежит до поры до времени. Найдется укромный уголок?
- Само собой.
     Коля с энтузиазмом подхватил сумку и направился в соседнюю комнату, при этом на пороге он умудрился зацепиться за складку ковра и едва не упал. Дудкин ахнул, в сумке что-то звякнуло… Однако ничего ужасного, к счастью, не произошло, и разговор продолжился в кабинете.
     Коля достал маленький ключик и открыл дверцу потайного шкафа, изготовленного в виде живописного портрета. Это была небольшая картина модного художника Никоса Сафронова, изобразившего Соню Лихутину в образе мадам Помпадур. Заказывая портрет, Коля предполагал, что подарит его Соне, но потом случилась история, заставившая отказаться от этого остроумного, как ему казалось, замысла, и он попросил краснодеревщика (который как раз занимался оформлением его кабинета) использовать портрет в качестве камуфляжа для секретного шкафа.
     Коля засунул сумку внутрь, закрыл дверцу-портрет на ключ и уперся взглядом в изображение. Женщина на портрете улыбалась самодовольно и снисходительно. Никос Сафронов, никогда не видев Соню живьем, как-то сумел, тем не менее, угадать и схватить сущность ее характера, и теперь всякий раз, когда Коля всматривался в портрет, он не уставал удивляться сверхчувственной силе искусства, способной проникать в самые потаенные уголки сознания (здесь художник был подобен экстрасенсу, который посредством старой фотографии прозревает судьбу пропавшего человека).
     - Знаешь, Коля, - будто из небытия донесся голос Дудкина, который прилип взглядом к стеллажам, изучая книжные корешки. – Одиночество убивает меня. Ты заметил, что слова мои путаются? За последний месяц я совсем разучился разговаривать.
- Ну, это со всеми бывает…
     - Нет, тут другое… Пойми, я путаюсь в каждой фразе. Допустим, хочу сказать одно слово, а говорю совсем другое, брожу вокруг да около. Или внезапно забываю, как называется самый обыкновенный предмет. А вспомнив, сомневаюсь, он ли это…
     - Да ну? – рассеянно переспросил Коля, просто ради того, чтобы что-то сказать.
- Трудно жить в вакууме.
- В вакууме?.. – удивился Коля, не поворачивая головы. По его телу
распространялась приятная слабость, то особое спокойствие, что приходит только с дымом марихуаны.
     - Ну да, в вакууме. И это, заметь, во имя борьбы с режимом. Борьба, борьба… А как, спрашивается, я живу?.. Кого вижу? Никого. Одних мокриц… - в голосе Дудкина прозвучала тоска. – У меня в мансарде развелись мокрицы…
- Да уж...
- Говоря откровенно, это гребаная борьба выключила меня из списка живых, - Дудкин горько усмехнулся. – Открою тебе один секрет. Вообрази, я числюсь мертвецом… - (Коля поперхнулся дымом папиросы) - Мои родители давно меня похоронили… Да-да, и где-то даже существует моя могила. В натуре. С именем, датой рождения и датой смерти. Такие дела… Кому рассказать, не поверят. А ведь чистая правда…
     Дудкин, вероятно, спонтанно, наткнулся на свою излюбленную тему и, наткнувшись, забыл о цели прихода. Как и все от природы болтливые люди, он испытывал насущную потребность рассказать кому-нибудь о себе – неважно кому: другу, врагу, дворнику, менту или резиновой секс-кукле. И сейчас желание выговориться проснулось в нем, как своего рода запой после месячного воздержания от спиртного.
- Вот уже скоро два года я живу в обществе одних мокриц. Ты слышишь
меня?..
- Разумеется, слышу, - теперь Коля и с самом деле внимательно слушал то, что
рассказывал ему Дудкин. 
     - Ведь я – это я, а мне внушают, будто я, - Дудкин вскочил, - вовсе не Я, а какие-то МЫ.  А с какой это радости, позволь спросить? Память вот расстроилась. Между прочим, дурной знак, указывающий на начало какой-то психической болезни.
     Дудкин закружил по кабинету, матерясь и роняя на пол пепел:
     - Заебало!.. Все заебало… Пафос борьбы, общее дело, социальное равенство… А на самом деле… - тут он замолчал, вглядываясь в угол, где на антикварном кресле, стилизованном под XVIII век, были разложены какие-то вещи.
     Из полумрака пустыми дырками глаз взирал странный мутант, который был поразительно похож одновременно и на президента Путина, и на голливудского бабая Фрэдди Крюгера. Блестящая металлическая перчатка усиливала произведенный эффект. Дудкин потрогал силиконовую маску, как будто не вполне уверовав, что она действительно существует в трехмерной реальности.
     - Вот это да! Какая искусная работа! Смотри-ка, и у нас, похоже, научились делать? Миссия невыполнима? Дорого, наверное, стоит?..
     - Да, - сильно смутившись, подтвердил догадку Коля. – Мастер несколько лет работал в Голливуде. На студии спецэффектов. Недавно вот в Питер вернулся. Теперь – на «Ленфильме».
     - Отличная маска! И как, бля, остроумно! Путин, похищающий спящих детей… Бездна смысла! Ты что, Коля, в кино решил податься? И в каком фильме снимаешься, если не секрет?
- Да нет… Это так… Прикол один…
     Словно вор, пойманный на месте преступления, он суетливо собрал вещи с кресла и, подозрительно поглядывая на Дудкина, спрятал их в коробку, в то время как сам Дудкин уже успел забыть о маске, продолжая расхаживать по комнате и на ходу раскуривая еще одну папиросу. Его явно «торкнуло»:
     - Ха-ха-ха!.. Тебя удивляет, как я стал лидером экстремистской партии? Так я сам – ха-ха-ха!.. – удивляюсь. Все это полная чушь, проект «Разгром» и все такое…  Я действую только по своему личному плану. Собственно, не я в партии, партия – во мне. Понимаешь?..
     - Не совсем… - признался Дудкину Коля, вдумываясь в его слова. – Если честно, я бы никогда не решился действовать… вместе с вами.
     - Не еби мозги, - перебил его Дудкин. - Сумку-то согласился взять. Стало быть, действуем заодно… Как говорится, работаем в одном направлении.
- Ну,  это ерунда, не считается…
- Конечно, - легко согласился Дудкин. – Ты же типичный классовый враг.
Социально чуждый элемент. Хорошо еще, что не сын олигарха. Видел я этих уродов… У них один талант: как бы наебать ближнего своего. Причем в особо крупных размерах…
     Он помолчал, затягиваясь папиросой, и почти нежно посмотрел на Колю:
     - Знаешь, я давно хотел с тобой встретиться. По****еть по душам. Я так мало с кем вижусь. Конспирация эта достала…
     - А-а… Так что ж ты?.. – засуетился Коля. - У меня тут в баре коньяк завалялся, «Арманьяк» коллекционный, сорок третьего года… Не хочешь?..
     - Не прочь. Подрихтуем слегка…
     Дудкин плюнул на окурок и утрамбовал его в пепельнице, а Коля полез в бар и достал пыльную бутылку и две пузатые рюмочки.
     Наливая коньяк, он решил, что предоставился удобный случай отказаться от своего давешнего предложения, но врожденная трусость помешала сформулировать нужную фразу; к тому же на радостях ему не хотелось обременять себя щекотливым разговором. Поставить все точки над «i» можно было и письменно, сбросив отказ по e-mailу.
- Сейчас читаю Б.Акунина. Так, развлекуха, игра в стилизацию, - рассказывал Дудкин. – Но, по правде сказать, круг моих интересов гораздо шире и вряд ли понятен современному человеку. Я изучаю историю гностицизма. Кастанеду почитываю…
     Дудкин задумался, налил коньяк в рюмку.
     Выпил, налил еще.
     За окном взвесилась серая гниль; осень что-то шептала, беспокойно стуча в оконные стекла слезами дождя и порывами ветра.
     Дудкин, концентрируя внимание на коричневом терпком напитке, касался губами края рюмки; руки его дрожали.
     - Да и как мне не удариться в мессианство? Не искать персонального смысла? Живу в четырех желтых стенах, как голова профессора Доуэля. Известность моя растет. Все СМИ треплют мой псевдоним, а…
Дудкин опрокинул в рот рюмку.
     - …кто я сегодня? Подпольный человек Достоевского, то есть типичный представитель андеграунда, ведущий свой дневник в формате SMS… - и раскурил очередную папиросу. - Что же ты думаешь, я действую ради каких-то социальных утопий? Истина в том, что все мы – нео-ницшеанцы. Так сказать, отягощенные детскими комплексами сверхчеловеки. А пресловутое общество?.. Что ж… Скопище унтерменшенов, быдло, проклятая скотобаза!..
     Было непонятно, от размышлений или от выпитого коньяка и папирос, но только лицо Дудкина вдруг приняло необычное выражение: оно как будто уменьшилось в объеме и из бледного сделалось совсем черно-белым, словно кто-то неведомый воспользовался дистанционным пультом и убрал в телевизоре цветность.
     - Вот ты, Коля, слушаешь сейчас мой базар, а ведь я за базар не отвечаю. Собеседник для меня ничего не значит. Я часами способен трепаться со стенами, с тумбами, с полными идиотами. Чужие мысли не слышу. Воспринимаю только то, что касается меня лично. А меня преследует одиночество… Я неделями сижу у себя на чердаке и курю.  Тогда-то мне и начинает казаться что все не то… Знаком ты с таким состоянием?
     - Нет, не могу ясно представить…
     - Вот так сидишь и задаешься вопросом: а почему, собственно, я… Это - я? И кажется, что не я… Или вот, к примеру, компьютер этот… стоит перед нами. И *** его знает, что он такое на самом деле. И компьютер – не компьютер. И тогда говоришь себе: еб твою мать! Черт знает что сделала со мною эта гребаная жизнь!..
     Тут на мысленном экране Дудкина само собой сложилось четкое изображение монголоидно-семитского лица, а Коля, как будто нарочно, спросил:
     - Вот ты, Саша, сейчас пургу гонишь. О ницшеанстве рассуждаешь, о сверхчеловеке… А разве лично над тобой нет контроля? Никогда не поверю…
     - Это ты о ком?..
     - Да ни о ком конкретно, а вообще…
     - Да, ты прав. Имеется некий субъект, - в голосе Дудкина зазвенели металлические нотки. – Ты даже не представляешь, как я его ненавижу. Он появился, когда я жил в Хельсинки, скрываясь от спецслужб. Объявил, что прислан, чтобы обеспечить прикрытие.
     - Так он и есть связной партии?
     - Не то чтобы связной… Однако - да, вокруг него все и завязано…
     - Ну вот, а говоришь: партия в тебе… - Коля злорадно улыбнулся. – А на самом деле получается, что ты сам на крючке. Так что вся твоя свобода воли, - он ткнул пальцем в пепельницу, – вот эти папиросы с анашой.
     Дудкин обиделся:
     - Зря ты так. Тут все гораздо сложнее, чем ты думаешь.
     - ?..
     - Объясню на примере. Представь себе, что все, что ты видишь сейчас… Это навороченная компьютерная программа. Виртуальные декорации. Электронная графика. Тотальный обман восприятия… И кто-то из нас двоих должен либо на новый левел выйти, либо… Вообще игру завершить. А это значит что?..
     - Что?
     - Значит, нам по-любому выпало в этой бредятине разобраться. Понять, в чем здесь главная фишка.
     - Так, Саша, и свихнуться недолго…
     - Уже, Коля, уже. А иначе нельзя. Так-то я и пришел к убеждению, что предметы – вовсе не предметы, и окно – не окно…
     - А что тогда?
     - Шуньята. Пустота.
     - В смысле?..
     - Да-да, абсолютная, бездонная пустота. Ноль минус нечто…
     Коля в недоумении развел руками:
     - Пелевенщина какая-то!..
     - Термин пока не могу подобрать, а вот симптомы изучил отлично: тоска безотчетная, фобии, галлюцинации, водка, марихуана, никотин… Потом – абстиненция, депрессняк жесточайший, какое-то такое специфическое спинно-мозговое ощущение по утрам… - Дудкин взял в руки коньячную бутылку. – И ты думаешь, я один болен? Как бы не так. И ты, Коля, болен. Все больны. Без исключений…
     Дудкин отпил изрядную порцию коньяка прямо из горлышка.
     - Я давно заметил. Вот, допустим, появляется новый портайгеноссе. Общие дела, тусовки, собрания, разговоры о борьбе. ***-мое… Все, как полагается. Потом, к примеру, идем в кабак. Там, само собой, водка-селедка. Рюмка за рюмкой. А я уж смотрю. И если после энной дозы у товарища мелькает эдакая усмешка (какая – этого я, Коля, объяснить не могу), так я уже точно знаю: на этого товарища положиться нельзя. Нельзя верить ни словам его, ни поступкам. Такой, с позволения сказать, «товарищ» в трудную минуту не только не выполнит обещания…
     Коля вздрогнул.
     - …но он вполне способен и украсть, и предать, и девочку изнасиловать. В особо извращенной форме. Стало быть, присутствие его в партии – провокация. Ужасная провокация!.. И, главное, куда не посмотрю, везде, буквально всюду меня встречает эта беда. Все эти складочки возле губ, слабости, ужимки, смехуечки… Все это я научился угадывать безошибочно. Вижу, что и ты заражен…
     - А сам-то?
     - Хмм… Так я давно себе не доверяю. При помощи слов определить сложно… - Дудкин замолчал, подбирая точную формулировку. – Это можно назвать… всеобщей жаждой смерти.
     Он задумался, снова вспомнив о странной галлюцинации, преследующей его по ночам: время от времени в прокуренной мансарде возникало призрачное лицо. Казалось, что кто-то неведомый микширует реальность, и сперва на стене проявлялся некий семит, отсвечивающий неприятным шафрановым цветом. Семитский лик внешне был настолько типичен, что возникало подозрение, не скопировано ли изображение из учебника по антропологии, выпущенного в эпоху господства Третьего Рейха специально для офицеров SS. Постепенно в этом лице проступали монгольские черточки. Семит-монголоид вперял в Дудкина полный ненависти взгляд и, шевеля маслянистыми губами, повторял всегда одно и то же слово: «Хельсинки! Хельсинки…» Название города не было случайностью, именно в столице Финляндии Дудкин провел полтора года, скрываясь от российских спецслужб; там же он впервые встретился с Липпанченко.
     Дудкин неожиданно сменил тему разговора:
     - Видишь ли, Коля, я страшно несчастлив в личной жизни. Если и влюблялся, то… как бы это сказать… в отдельные части женского тела. Что поделаешь, дискретное мышление.
    - Это называется фетишизм, - вставил фразу Коля.
     - Это по-другому называется, - не согласился Дудкин. - Вот раньше, когда парень видел девушку, он с кем ее сравнивал?
     - С кем?.. – не понял вопроса Коля.
     - В лучшем случае с однокурсницей. А теперь? Теперь он сравнивает ее с глянцевой красоткой из последнего номера «Плэйбоя». И сравнение, разумеется, не в пользу однокурсницы. У нее может прыщик на заднице вскочить. Или менструация, не дай Бог, начнется. Вот и получается, что ни сиськи, ни задница конкретной девушки уже как бы и не котируются. Умом-то я понимаю, что плэйбойная баба ничем не лучше Лильки с параллельного курса. А зрение, еб твою мать, иное диктует! Нет, та, что в журнале, все равно желаннее! Потому что она не с курса, а прямо из параллельного мира тебе улыбается. Такой спецэффект апперцепции, если угодно. 
     Дудкин сделал несколько глотков из бутылки.
     - Отличный коньяк!.. Так вот, - продолжил он свою мысль. – Сегодня существуют только сиськи как Ding an Sich*. И бабы русские, соответственно, не мужика с живым ***м хотят, а какого-нибудь экранного героя… Вроде Тома Круза…
     - Да, ***-в-себе  - это круто придумано, - согласился Коля.
     - Видишь ли, - Дудкин опрокинул рюмку на ковер, но даже не заметил этого. – Что такое «Плэйбой» в концептуальном смысле?
     - Что?.. – Коля подобрал рюмку и снова поставил ее на стол.
     - Экранизация мечты. Вернее, создание блестящей иллюзии, что мечта воплотима. Тут-то и начинается подлинный онанизм мозга. И тот факт, что пресловутый прыщик на заднице искусно заретуширован фотохудожником, дела не решает.
     Дудкин снова до краев наполнил рюмки.
     - С опупком!.. – удовлетворенно заметил он. – Нет, ты имеешь, разумеется, право вообразить себе, что за пять минут до фотовспышки, подарившей нам эротический снимок, наша красотка сидела на унитазе, потому что с утра проглотила сильнодействующую таблетку слабительного, дабы улучшить искомые параметры фигуры, но… это уже начало критического понимания реальности. То есть совсем другая философия.
     Дудкин продолжал потягивать коньяк.
     Алкоголь действовал, как обычно: за очередным глотком, провалившимся внутрь, следовал привычный эффект: мысли, начиная вращаться с космической скоростью, опережали и речь, и сознание, и тогда плавная линия восприятия разбивалась на отдельные сегменты, имевшие зигзагообразную форму, и каждый такой сегмент сам по себе казался исключительным и гениальным, однако стоило слегка отрезветь, как соль гениальности исчезала куда-то, и все гениальные мысли превращались в обычный сумбур.
     Волнение собеседника заразило Колю: плотная дымовая завеса и несколько смятых окурков беспокоили и раздражали его, словно кто-то невидимый, третий, сгустившись из дыма, вдруг возник между ними. Чтобы убить неприятное впечатление, он решил развлечь приятеля.
     - Саша, хочешь порнушку посмотреть? Эксклюзив!.. Сексуальные подвиги прокурора Скуратова. Самая полная версия.
     Из ящика стола он достал диск, включил компьютер и вставил диск в DVD-ром.
     На жидкокристаллическом экране монитора появилась четкая черно-белая картинка. Мизансцена была построена на антропологическом контрасте: страдающий одышкой и ожирением, смешной и нелепый мужчинка воспринимался рядом с роскошной проституткой как дурацкий прикол подвыпившего режиссера.
     Путаясь в семейных трусах и нашептывая картавые комплименты, прокурор завалился на девицу и, видимо, еще не веря своему счастью, принялся сладострастно облизывать ее грудь и шею. Причмокивая и делая массу суетливых движений, Скуратов проявил, тем не менее, недюженный темперамент: судороги его пухлых ягодиц напоминали движения трахающегося кролика.
     Примерно с полчаса приятели внимательно следили за происходящим на экране, при этом Коля, используя компьютерную мышь, ловко вырезал и цинично укрупнял самые, на его взгляд, пикантные подробности: фрагменты традиционного полового акта, то и дело прерываемого изысками орального секса; волоски на заднице прокурора; и даже капли прокурорской спермы, засохшей на щеке проститутки.
     Для Дудкина стало сюрпризом, что девушек, оказывается, было трое, и все они, как на подбор, были грудастые и длинноногие, удивительно похожие на гиперсексопильных вокалисток из украинской группы «ВИА Гра».
     - Дааа… Впечатляет… - протянул он. – А Звенидзе, значит, нам туфту впаривал. Какую-то дохлую прелюдию, как прокурор трусы снимает, да еще прикрытый шашечками. И ты веришь, что это настоящие кадры, а не компьютерная анимация?
     - Конечно, настоящие, - подтвердил увиденное Коля. – Ты забыл, кем мой отец работает? А Звенидзе?.. Он хоть человек по-своему талантливый, но подневольный. Да и до денег жутко жадный. Ему бы приказали, он бы всю пленку в эфир запустил, невзирая на цензуру. Но здесь ведь главное что?
     - ?…
     - Ком-про-мат. А вовсе не попытка убедить телезрителей, что прокурор-то у нас – о-го-го!  - маленький гигант большого секса. То есть в этом артефакте присутствует сверхценная идея.
     - У нас в стране весь компромат на Лубянке лепят, - мрачно парировал Дудкин. – А там не о сверхценных идеях думают, а о том, как всех потенциальных сверхчеловеков поскорее обезвредить. На то она и служба безопасности.
     - Кстати, у меня много такого добра скопилось. Садо-мазо с участием телеведущего Евгения Бормотухина. Билл Клинтон с Моникой Левинской в оральном кабинете. В общем, есть на что просмотреть. Хочешь, бери, - великодушно предложил Дудкину Коля.
     - Не надо… Меня и так чуть не стошнило, - отказался Дудкин.
     - Или вот, - Коля ткнул пальцем в один из лежавших на полке дисков. – Полная хроника событий на Дубровке.
     – Я все понимаю, бывают странные сближения, но не до такой же степени…
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я ж  тебе объяснял уже: вот это все и имею. – Дудкин воздел руки и показал на стены. – Окружающую реальность. Ничего не замечаешь?
     - Чего? – испуганно спросил Коля, а сам подумал: «Ну все, приехали. Саша «белочку» схватил».
     - Вот у тебя так бывало? – продолжал Дудкин. – Вечером нарежешься, как свинья, а утром проблемы со зрением. И, знаешь, изображение реальности выпадает квадратиками, как на паленой видеокассете.
     - Ага… А мы зависли в виртуальной реальности? – скептически спросил Коля. – А все, что вокруг, как в фильме «Матрица», сплошной электронный мираж, кажимость?.. «Бывает еще, проснешься ночью, и долго глядишь в окно на свет                так называемой Луны, хотя давно уже знаешь, что этот мир –                галлюцинация наркомана Петрова, являющегося, в свою очередь, галлюцинацией                какого-то пьяного старшины…» - так, помнится, у Пелевина?
     - «Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения», - неожиданно продолжил цитату Дудкин. – «И они гоняются за тобой с бритвами в руках. Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего и не успеваешь почувствовать ни одиночество, ни страх…»  Говорю же, зря иронизируешь. Оглянись, всмотрись попристальней. Что называется, сдери пленку с глаз. И ты заметишь, что на самом деле мы ничего не знаем. Ни в каком отрезке времени находимся, ни существуем ли вообще… как самостоятельные монады, разумеется.
     - Эпистемологическая неуверенность, - ввернул Коля постмодернистский термин. – Ни в чем нельзя быть уверенным наверняка…
- Какое там? – возбуждаясь, воскликнул Дудкин. – Сплошное сомнение.
Кризис авторитетов.
     Его сознанием снова овладела какая-то навязчивая идея, и остановить поток бессвязных откровений было уже невозможно.
     - Россия – это всего лишь иллюзия, вызванная недостатком алкоголя!..
     - Слыхал я, Саша, эту шутку, и не раз.
     - Какие уж тут шутки! В ролевые компьютерные дурилки играл?..
     - Играл.
     - Так вот. Считай, что я, ты, и все, что вокруг, комната эта, дом, Невский, Питер, Москва, Россия – и есть такая продвинутая интерактивная брейн-игра.
     - Это ты что, первый догадался?
     - Обижаешь нашу творческую интеллигенцию. Были, да и есть еще индивидуумы. Художники, мистики, поэты. Сам же только что Пелевина цитировал.
     - Это я так, по ассоциации вспомнил, - попытался оправдать себя Коля.
     - Вот, - поймал мысль Дудкин. – А откуда ассоциация?
     - Как откуда? Не от верблюда, конечно. Культурная память.
     - Не память, а творческая ремиссия памяти, - уточнил Дудкин. – Причем один из ее вариантов. Предположу, что существует еще несколько. Или бесчисленное множество.
     - Ты, Саша, фильмов голливудских насмотрелся, вот и бредишь теперь спьяну. Скажешь тоже: иллюзия, вызванная недостатком алкоголя.
     - Ин вино веритас, Коля, ин вино веритас! – Дудкин демонстративно выпил и снова наполнил рюмки. – Понимаешь, мы зависли в этой брейн-игре и выйти за ее пределы не можем. Но зато в другие игры имеем возможность подглядеть. Для того и существует Голливуд! Вот мы смотрим, к примеру, «Матрицу», ну или там «Экзистенцию» какую-нибудь, и думаем, что это такой фикшн. А на самом деле никакой не фикшн, а рекламный ролик другой брейн-игры.
     - Бред какой-то…
     - Бред – тоже часть замысла. Видишь ли, нам кажется, что мы зависаем в Питере образца 2006 года. Но где мы на самом деле? Никто не знает. Потому что кроме квази-видимости (а видимость по определению уже квази) давно изобретена так называемая сенсорная имитация. Когда ты, якобы, ешь, работают вкусовые рецепторы. Секс – тоже самое, включаются чувственные имитаторы. Ну и так далее… Понял?
     Коля указал на бутылку:
     - А алкоголь?
     - Ну ты че, совсем тупой? Алкоголь – всеобщий эквивалент истины. Я тебе об этом битый час талдычу, - Дудкин схватил рюмку. – Объясняю для тех, кто в шлеме. На конкретном примере. Вот мы. Вроде бы застряли в той России, где победил Ельцин, так?
     - Ну, так…
     - А есть еще Россия, где победили Хасбулатов с Руцким, а Ельцина посадили на кол. Или версия, где ГКЧП торжествует, а Горбачев расстрелян, падла. Сам понимаешь, в каждом случае Россия выглядит по-разному. У нас – «Голосуй или проиграешь». У них – гражданская война по типу Югославии. Или реставрация Советского Союза. Одним словом, везде свои фишки.
     - Тогда где же  о н а? – растерялся Коля.
     - Кто  о н а?
     - Ну эта… аутентичная Россия.
     - Не пойму, с кем я здесь базар тру?! – Дудкин даже поперхнулся коньяком от возмущения. – И это студент философского факультета! Ты что, «Розу мира» не читал?
     - Да не врубаюсь я в этот дискурс…
     - А пора бы…
     Коле вдруг сделалось обидно за себя: высокомерный и менторский тон рассуждений Дудкина раздражал и нервировал, а он не привык оголтело скакать с одной мысли на другую, убеждая собеседника не логикой, а безапелляционностью интонации. Сентенции Дудкина, быть может, и выглядели оригинально, как точка зрения человека, ушибленного основным вопросом философии, но принимать их всерьез значило бы почти то же самое, что пойти на поводу у склонного к буйному помешательству психопата.
- Это, Саша, все гипотезы. Или предмет веры. А где доказательства?
     - Как там в священном писании сформулировано? Имеющий глаза да увидит. Доказательств полно, но ты их почему-то не замечаешь. У тебя, по всей видимости, какая-то часть восприятия заблокирована.
- Вот ты возьми и покажи!..
     - Показать? Опасно все это для неподготовленного ума. Боюсь как бы крыша у тебя с перепугу не поехала.
     - Да ладно, не гони.
     - Какой уж тут гон. Когда ты свою рожу в зеркале видишь, о чем думаешь?
     - О том, что бриться надо, а неохота.
     - Я о другом. Тебя ничто в своей внешности не настораживает?
     - Ну, после пьянки морда опухает, глаза красные… Иногда, бывает, прыщик вскочит.
     - Да я не о деталях говорю, а об общем впечатлении.
     - Да что ты хочешь услышать? – не вытерпел Коля. – Объясни, в чем главный прикол.
     - А в том, что рожа твоя один в один как у главного персонажа «Бойцовского клуба»? И это не простое совпадение, а визуальный принцип. Насколько я успел въехать в эту байду, таковы здесь правила игры.
     -  Мне, Саша, кажется, ты того… несколько гиперболизируешь.
     - Ничуть. Чтоб ты знал. Мне уже пару раз внешность меняли. Буквально год назад в очередной раз сделали  к а к   б ы   пластическую операцию. – Дудкин  подчеркнул особую семантическую миссию частицы. - И сейчас ты видишь то, что видишь. А раньше я был главным героем «Американской Истории Икс».
     - Ну да?!
     - Именно, - Дудкин задрал джемпер и обнажил довольно накачанную грудь, на левой стороне которой чернела татуировка большой жирной свастики. – Убедился?
    - И как это надо понимать?
     - Я это так понимаю, что ребята, которые писали программу, схалтурили. Взяли да и отсканировали первые попавшиеся портреты. Вот мы с тобой и ходим с иностранными рожами. А может, все дело в хитроумном рекламном трюке. Чтобы продвинуть товар западному потребителю, выбрали более или менее знакомые лица. А кто стопроцентно узнаваем? Само собой, звезды Голливуда. Ладно, давай на посошок, да я пойду. Пора…
     Они чокнулись и проглотили остатки коньяка.
     Вставая с кресла, Дудкин чуть не упал, но быстро справился с нарушениями вестибулярного аппарата, взмахнул руками и как-то подозрительно быстро отрезвел.
      Коля забегал по кабинету:
     - Саша, подожди. Что-то у меня башка разболелась. Пойду, провожу тебя. Заодно проветрюсь.
     Через несколько минут пропитанная дымом комната опустела. Только блестела опустошенная бутылка «Арманьяка», да на поверхности столика остался след от мокрой рюмки. Аполлон Аполлонович нажал на кнопку «Pausa», и картинка остановилась. Композиция кадра была случайна и внушала глубочайшее одиночество, как жизнь человека, зачатого в результате изнасилования.


«Время Луны»

     Тревога росла, и, чтобы успокоиться, Аблеухов включил стереосистему. Его вкусы были традиционны для семидесятника: пестрому многообразию современных музыкальных стилей он предпочитал проверенные временем психоделические эксперименты арт-роковых групп. Под «Pink Floyd» и «Yes» легко думалось и сочинялось, и даже отечественные эпигоны глэм-рока не раздражали Аблеухова. С этой музыкой ассоциировались яркие впечатления молодости, этапы интеллектуального взросления и первые творческие удачи:                «Я видел вчера новый фильм, я вышел из зала таким же, как прежде, и я читал несколько книг, я знаю радость печатного слова, но сделай шаг – и ты вступишь в Игру, в которой нет правил…»
     Аполлон Аполлонович был согласен с мнением снобов, убежденных, что Б.Г. тридцать лет подряд исполняет одну и ту же бесконечную песню, и что содержание его текстов, в принципе, сводится к «глубокомысленной бессмыслице», обычно определяемой трудно интерпретируемым понятием «русский рок» (в чем, по-видимому, и заключался секрет многолетнего успеха), но он знал также, что если завтра Гребенщиков ненароком «откинется», те же самые приснопамятные снобы тут же споют осанну и воздвигнут рок-легенде грандиозный памятник из непотребных мемуаров и дифирамбов.                «Время луны – это время луны; у нас есть шанс, в котором нет правил…»
     Аблеухов плеснул в стакан виски, разбавил напиток содовой, выпил и задумался. Связь сына с субъектом, причастным к антиправительственной деятельности, заставляла срочно искать выход из создавшегося положения. Сегодняшняя видеозапись подтверждала опасения сенатора: от приятеля сына явно исходила какая-то серьезная опасность, и нужно было как можно скорее выяснить, в чем именно эта опасность заключается.
     Личность незнакомца заинтриговала Аполлона Аполлоновича, и хотя рассуждения Дудкина больше смахивали на параноидальный бред, что-то в них все-таки цепляло и тревожило; сенатору показалось даже, что он побывал на гипнотическом сеансе, так убедителен и уверен в своей правоте был Колин собеседник. «Какой, однако, дар внушения. Бесспорный суггестивный талант», – отдал он должное незнакомцу и достал из портфеля распечатку, подготовленную аналитиком отдела безопасности. Пролистав «досье», Аблеухов понял, что не ошибся в подозрениях.
     «Неуловимый – псевдоним известного террориста и сетератора Александра Дудкина. Как профессиональный журналист, Дудкин начал публиковаться во второй половине девяностых, когда примкнул к национально-освободительному движению. Печатался в газетах «Русский порядок», «Родные просторы», «Лимонка» и других право- и леворадикальных изданиях. В качестве стрингера Дудкин участвовал в боевых действиях на территории Чеченской республики. В 2001 году под маркой издательства «Графоман» вышла книга Дудкина «Диктатура крови», в которой он выдвинул концепцию «собирания белой расы». По мысли автора, в двадцатом веке белая цивилизация пережила не просто ряд кризисов, а подлинную гуманитарную катастрофу:
     «Вместо того, чтобы укреплять европеоидную идентичность и строить общий дом, белые люди с невероятной ожесточенностью истребляли друг друга на полях сражений Первой и Второй Мировых войн. Как показала история, лидеры национальных государств и вожди народных революций были не в состоянии оценить степень опасности, нависшей над белой расой. Так называемый «Третий Мир», инициирующий сегодня конфликт цивилизаций, тогда еще не заявил о себе в полной мере, хотя самые чуткие умы и предсказывали скорый и неминуемый закат Европы. Социальные утопии, как и ожидалось, остались только утопиями. Колониальный проект рухнул под ударами партизанских армий. Черная кровь хлынула в самое сердце континента… »      
     «Что за чушь?» - Аблеухов налил себе еще виски. В очередной раз перечитывать маловразумительную муть, которой кормятся маргинальные сетевые доктринеры и квази-философы, было скучновато, и Аблеухов, почувствовав легкий укол разочарования, брезгливо зашуршал листами. В динамиках вибрировал высокий, с нереальным отсветом голос:                «Но Вавилон – это состоянье ума; понял ты или нет,                отчего мы жили так странно две тысячи лет?..»
     Виски действовал медленно, но верно: тревога развеялась, мысли стали легче и подвижнее, как летние перистые облака над Невой, и Аполлон Аполлонович продолжил чтение.
     «…Напомним, что путинизм – специфическая форма медиальной идеологии, получившей мощное развитие в России после Ельцина. Некоторые внесистемные мыслители уже тогда утверждали, что путинская ревизия «либеральных ценностей» была вполне закономерным и ожидаемым процессом, ведущим к синтезу западного дуализма и мессианских устремлений Востока. Россия, как особое пространство, так сказать, «метатопос», пересечение враждебных смысловых энергий, абсорбировала как внешние атрибуты западного образа жизни, так и хаос и необузданность восточного менталитета. Жестокая азиатчина, проявления и знаки коей «русский человек в развитии» встречает буквально на каждом шагу, уживается по соседству с тонкой культурной традицией, навязанной массовому сознанию восточных славян прагматичными проводниками европоцентризма. Существует, однако, и другая точка зрения, согласно которой путинизм стал отечественной версией торжества так называемого «открытого общества» (сейчас уже невозможно установить, кому именно принадлежит этот нелепый термин). Истина же заключается в том, что пресловутое «открытое общество» на самом деле является обществом закрытым, закупоренным, как бутылка с коктейлем «Молотов». И пока кто-то дерзкий не поднесет спичку к экзистенциальному фитилю, герметичное общество будет создавать искусную иллюзию тотальной свободы выбора, используя немыслимые ранее информативные ресурсы, о которых такие знаменитые пиарщики, как доктор Геббельс, могли только мечтать. Говоря иначе, от пафоса герменевтики общество эволюционировало (=деградировало) к профанациям всеобщего герметизма или, если выразиться точнее, от желания понимания оно докатилось до «желания» в чистом виде, интенциональности «самой по себе». Это состояние получило фиксацию в сокраментальном восклицании: «Пипл хавает!»
     Вообразите себе современного Кандида, простодушно убежденного в том,что жидкокристаллический монитор его компьютера последней модели и есть сам Бог, Универсум и бонус с голыми бабами и анекдотами впридачу. Кандидовы представления о мире ограничены мощностью провайдера, а восприятие подобно канализационной трубе общественного туалета, расположенного неподалеку от пирамиды Хеопса. И хотя до загадки Сфинкса всего несколько метров (достаточно протянуть руку и потрогать нагретые солнцем древние камни), канализационная клоака знает только вкус экскрементов, изготовленных в стандартных желудках среднестатистических туристов, приехавших в Египет из стран «золотого миллиарда».
     Кандид годами не выходит из комнаты, где ест, спит и справляет естественные надобности, общается с друзьями в чате (в трехмерной реальности он их, понятно, не встречал), а девушка его мечты похожа на фиктивную Бритни Спирс, которую он вчера отыскал на соответствующем порносайте, создатели которого контрафактно эксплуатируют образ вечно юной поп-звезды Бритни Спирс, которая, в свою очередь, напоминает куклу Барби, сотканную из мифических предпочтений миллионов мужчин, мозги которых напичканы пропорциями идеальной девушки, репрезентация внешности которой сформирована телерекламой женских гигиенических прокладок (здесь, согласно последним правилам новояза, автор должен воскликнуть – и восклицает: «ВАУ!»). Порочный круг замкнулся: Кандид предается безопасному сексу с новейшим имитатором оргазма; он тихо счастлив, пребывая в полной уверенности, что живет в наилучшем из миров.
     Так, или почти так, выглядит тюрьма герметичного социума, и независимые умы давно осознали эту глобальную угрозу, разработав революционные теории преодоления ущербности человеческого мышления, устремленного в губительную бездну. Цель любого герметизма – свести все богатство культуры, накопленное веками, к понятию визуализации (которое кому-то может ошибочно казаться универсальным и даже спасительным) и, как следствие, скрыть от наблюдателей черную дыру, ожидающую нас в самом ближайшем будущем. Так опытный голливудский режиссер прячет банальность и пустоту сценария, переделанного из забытого всеми комикса, за ослепительной пеленой спецэффектов. И здесь на выручку масс-медийной империи приходят (сами того не подозревая) индивидуумы, которые комфорту транснациональных офисов предпочитают вонь и свободу национальных подвалов…»
     В подтверждение своих сомнительных тезисов Дудкин привел цитату известного культуролога и исследователя масс-медиа:
     «Субкультура – особая форма коммуникации, - цитировал Дудкин, – основанная на некотором нарушении этики конвенциональности, принятой в данном социуме. Выстраивая собственную идентичность на нарушении общепринятых (официальных) кодов и норм, при помощи которых Власть осуществляет трансляцию и навязывание своих ценностей, субкультура является специфической разновидностью массового сознания, всегда готового принять новое и необычное, но только в том случае, если эти новации и эпатаж не угрожают социальному статусу тех, кто диктует правила игры. Именно поэтому любой реальный, а не разыгранный по канонам шоу-бизнеса, вызов господствующей идеологии ставит субкультурный феномен по существу вне закона. С другой стороны, дискурсы, позиционирующие себя как Власть и Авторитет, способны к абсорбции самых нонкомформистских и взрывоопасных идей…»
     Аполлон Аполлонович застыл в недоумении, вдруг осознав, что Дудкин цитирует не кого иного, как его самого, Аполлона Аблеухова. Наткнуться на цитату из собственного текста было приятно. «Начитанный, гад!» - отдал он должное Дудкину, потешив свое научное тщеславие.
     «…Следовательно, - делал вывод Дудкин, - субкультурные явления, обычно рожденные в маргинальных сообществах, рано или поздно превращаются в часть общей системы, функционирующей как механизм подавления или профанации любых фактов так называемого внесистемного мышления. Примеры: порно-арт, постмодернистские практики, панк-рок, легализация легких наркотиков и т.д. Говоря метафорически, субкультура «вмонтирована» в Вавилонскую башню тотального глобализма на правах нескольких этажей, где оттягиваются и предаются свободной любви законопослушные граждане, которым обрыдли и наскучили офисные интерьеры…»
     В процессе дальнейшего чтения Аполлон Аполлонович поражался не столько идеям автора, сколько цитатам, которые он приводил в качестве их подтверждения. По преимуществу это были отрывки из произведений классиков русской литературы. Только одной репрезентативной выборки «Серебряного века» было достаточно, чтобы обвинить Дудкина в грехе неполиткорректности. Аблеухов с сарказмом подумал, что некоторые пассажи из сочинений, к примеру, Андрея Белого сегодня можно было бы вполне подшить к уголовному делу, возбужденному за «пропаганду насилия и разжигание межнациональной розни».
     «Так вот кто на самом деле вербует под красно-коричневые знамена бесноватых юношей, слушающих на досуге группу «Molotov» и публикующих в рунете расистскую абракадабру, - оценил абсурд культурной ситуации Аблеухов. – Все-таки патологическая литературоцентричность русского сознания неизбывна, как дураки и дороги. Кто подсчитает, сколько неокрепших умов, наткнувшись в ВУЗовской хрестоматии на слово «панмонголизм», сделали затем «Майн кампф» своей настольной книгой и отдались псевдо-романтическому пафосу перманентной революции…»
     Аблеухов вздохнул и бросил распечатку в бумагорезку, лишний раз убедившись в том, что живое общение с человеком может быть гораздо показательнее его текстов, точно так же как косноязычие не всегда свидетельствует о скудоумии собеседника.


«Россия, ты одурела!..»

     «Однако и спать пора», - решил Аполлон Аполлонович и совершил все необходимые перед отходом ко сну процедуры: опорожнил мочевой пузырь, принял теплый расслабляющий душ и облачился в байковую пижаму. Широкая  надувная двуспальная кровать жалостливо приняла его одинокое стареющее тело. Закутавшись в одеяло до кончика носа, он свернулся в позу эмбриона и повис над безвременной пустотой.
     Дело в том, что в момент перехода от бодрствования ко сну сенатор всегда видел нечто такое,  о чем предпочитал никогда не вспоминать днем. В его сознании существовала как бы ментальная форточка, распахнув которую, можно было подглядеть в другое пространство, - туда, где, образуя клокочущую воронку, роились некие кристаллографические фигуры, мерцающие точки и контуры, миллиарды звезд и вращающихся вокруг них планет. Все это он видел не глазами, а центром самой головы, как будто раскрывалось темя, и обнаженный мозг образовывал бесконечный коридор, уходящий в неизмеримость.
     Невесомый, лишенный всех физических ощущений, кроме зрения и слуха (или, вернее, того, что их сейчас заменяло), он летел над Землей, подобно искусственному телеспутнику, запущенному на орбиту, и как бы сканировал поверхность планеты; при этом он сразу заметил, что подробно, в мельчайших деталях, видит не только то, что находится у планеты снаружи, но и то, что спрятано внутри: огромные подземные империи и бесчисленные энергетические слои, ужасающие шрастры и занимательные эгрегоры, так что родная и далекая Земля представляла теперь из себя вовсе не эллипс, а некую умонепостигаемую конфигурацию, один вид которой рушил все известные человеческие стереотипы о том, что же такое на самом деле Ад и Рай.
     Вдруг он начал стремительно спускаться; видимо, астральное путешествие близилось к своей цели. Было любопытно, с каким эпизодом отечественной метаистории он познакомится на сей раз. Он только-только успел различить вечно подвижные геополитические границы России, как картина реальности мгновенно увеличилась в энную степень, и Аполлон Аполлонович оказался на Красной площади в роли очевидца какой-то величественной церемонии. Парадокс восприятия заключался в том, что сенатор видел всю площадь сразу и целиком (как будто склонился над миниатюрной моделью или игрушкой), и в то же время он находился среди участников действа наравне со всеми.
     В ночном небе зловеще рдели рубиновые звезды; у Мавзолея, освещенного мощными прожекторами, был установлен высокий постамент, как будто нарочно собранный из грубых неотесанных бревен. Вокруг колыхалась разношерстная, жаждущая зрелищ толпа.
     «Сон», - подумал Аполлон Аполлонович, содрогнувшись от вида множества изуродованных тел, и тут же получил сильный толчок в спину, опровергающий слабую надежду на нереальность происходящего. Сенатор оглянулся и увидел публициста Корягина, с которым когда-то приятельствовал.
     - Свои, свои, - дыхнул перегаром Корягин.
     - Ну вот, кажется, попали… - прошептал сенатор.
     Корягин объяснил:
     - Сейчас загубленный дерьмократией народ предателей России вечной жизни лишать будет…
     Плечом к плечу с жертвами расстрела Верховного Совета застыли онемевшие от горя матери и безутешные вдовы с портретами сыновей и мужей. Стояли погибшие в Чечне пехотинцы с отрезанными головами друзей в руках, обгоревшие танкисты и вертолетчики. В тревожном ожидании холодели убитые в бандитских разборках «братки» и взорванные в личных автомобилях банкиры. Но особенно поразило сенатора какое-то бесформенное месиво окровавленных существ; и, всмотревшись повнимательней, Аполлон Аполлонович убедился, что разлагающаяся масса – это миллионы абортированых детей (причем многие были уже достаточно крупными, чтобы родиться, но безжалостные пальцы хирургов лишили их права рождения по приговору «социальных показаний»).
     Все чего-то ждали, и только вездесущие репортеры не терялись: как ни в чем ни бывало, они следили за развитием событий через прицелы фото- и видеокамер, и Аблеухов понял, что присутствует на церемонии публичной казни, репрезентирующей народную мечту о справедливости (если не «здесь и теперь», то хотя бы «там и потом»). Неожиданно зазвучала музыка, все захрипели мертвыми ртами: «Россия, священная наша держава…», и на трибуну Мавзолея вышел самый обыкновенный человек в неприметном сером костюме, но Аполлон Аполлонович почему-то сразу понял, что это и есть Яросвет.
     Музыка смолкла, и под барабанную дробь на постамент вывели осужденных. Испуганные, бритые и босые, предатели народных интересов жались друг к дружке, будто хотели спрятаться от неминуемого возмездия за спинами товарищей по несчастью.
     - Соотечественники! – начал Яросвет, и, усиленный сотнями динамиков, его голос преобразовался в многократное эхо, пронзившее эфир. – Мы собрались здесь, в сердце нашей горячо любимой Родины, для того, чтобы, руководствуясь идеалами русской жизни, вынести приговор людям, которых сама судьба назначила хранителями священного тела России. В отличие от оголтелых марксистов, полагающих, будто историей управляют некие объективные закономерности, мы убеждены, что всякий человек, достигший верховной власти, несет свою долю исторической ответственности, и ответственность эта тем выше, чем шире разрыв между чаяниями народа и личными устремлениями лидеров нации. К несчастью, эти четверо, - Яросвет указал на осужденных, - не оправдали исторических ожиданий, и, вопреки возложенной на них миссии, нанесли непоправимый урон вековым устоям подлинно русского миропонимания.
     Аполлона Аполлоновича удивило не только то, что Яросвет изъясняется, как штатный сотрудник газеты «Завтра», но и то, что лица осужденных были размыты, и идентифицировать, кому принадлежат туловища, не представляется возможным. Обвинительная речь была непомерно длинной, изобиловала массой цифр и фактов и производила крайне тягостное впечатление еще и потому, что каждое слово оратора толпа ловила с нескрываемым вниманием и пиитетом (в отличие от Аполлона Аполлоновича, который в какой-то момент перестал воспринимать этот популистский бред).
     - Остается узнать, кого именно наш наивный и добрый народ считает главными виновниками своих бед и напастей. Напомню, что фамилии обвиняемых были названы в ходе загробного референдума, посвященного очередной годовщине начала Перестройки.
     Яросвет достал из внутреннего кармана пиджака конверт, раскрыл его, выдержал паузу и прочитал:
     - Мишка меченый!..
     - Ураа!!! – радостно откликнулась толпа.
     - Эльцин!.. Бориска…
     - Даа!!! – еще сильнее возликовала Красная площадь, и, хотя две другие фамилии заглушил неистовый рев, Аполлон Аполлонович догадался, что Яросвет выкликнул фамилии Чубайса и Гайдара.
     Всемогущий распорядитель церемонии переключил сновидческий тумблер, и лица отступников стали запредельно четкими и узнаваемыми, будто вышли из-под кисти художника-гиперреалиста.
     - Сейчас будут решать, чего с ними дальше делать: за яйца подвесить или на кол сажать, - сказал Корягин, и неизвестно, сколько еще длилась бы эта чудовищная фантасмагория в духе «беллетристического трэша» а-ля Проханов, но в душе Аблеухова вдруг проснулись атавизмы задавленной либеральной идеи, за которую, как показала новейшая отечественная история, не жалко положить и миллионы сограждан, и он, расталкивая мертвецов, стал пробиваться к трибуне Мавзолея. Мертвецы падали, как костяшки домино, тут же превращаясь в прах, а Аполлон Аполлонович бежал и бежал, крича во все горло:
     - Россия, ты одурела!.. Ты -  о-ду-ре-ла!..
     Сзади, не отставая, приплясывал Корягин:
     - Одуреть-то одурела, а за плагиат ответишь!..
     Внезапно все исчезло, и мгновение не было ничего: существовал только вневременный мрак, в котором роилось сознание; затем из хаоса ощущений отчетливо выделилось два, которые, подобно рукам, нащупывали какую-то форму, напоминающую грязную ванну, до краев наполненную вонючей и липкой, похожей на фекалии жидкостью; еще миг, и ощущения заполоскались в этой отвратительной скверне, а потом как бы приросли к стенкам сосудов и стали тяжелыми, словно чугун; у сознания открылись глаза, и Аполлон Аполлонович увидел то, в чем обитает: тело сухопарого, стареющего человека, который сидел на постели, свесив ноги на ворс паласа.
     Аполлон Аполлонович подумал, что все его путешествие – сон, и как только он осознал это, так сразу же и проснулся: это был классический образец “двойного сна”. Он не сидел вовсе, а лежал в той же позе, что и заснул, с головой закутавшись в одеяло, и прислушивался к тишине; внизу хлопнула входная дверь (видимо, вернулся домой Коля), и минут через пять в комнате сына загремела депрессивная музыка, вызвавшая болезненные ощущения в позвоночнике. «Не развивается ли у меня «tabes dorsalis?»
    

Конец второй серии
(продолжение следует)