Тварь

               

          По приглашению одного из поэтов из бывшей союзной республики, российский поэт приехал в столицу теперь уже нового государства. Его встретили по восточному пышно. Утреннее застолье сменилось дневным, затем вечерним. Вино лилось рекой. Шашлык-малык, халва-малва, урюк-курдюк… Ближе к ночи хозяин в свободном халате вышел к гостю и после нескольких благословенных слов вежливо спросил, не желает ли высокий гость провести ночь с хорошенькой девочкой. Надо сказать, что от российского столичного гостя зависело очень многое. Например, перевод с "халабаламского" языка на русский опусов хозяина, выпуск их немалым тиражом в самой России. И даже существенная поддержка на одном из международных творческих форумов. Гость был членом президиума этого мероприятия. Посмущавшись немного из-за своего русского менталитета, предписывавшего относиться к женщине как к равной, поэт согласился. Хозяин вскоре ушел, оставив гостя возлежать на потертых бархатных подушках в отведенной для его отдыха небольшой комнате. Из развешанных по углам динамиков спрятанного в нише набитой всякой всячиной советской хельги магнитофона негромко звучала восточная музыка. Беззвучно шевелились от теплого ветерка размалеванные шторы. Комнату освещали два ночника ввиде распустившихся тюльпанов. И вот открылась дверь. С голым животиком, в шароварах, с газовым шарфиком на обнаженной шейке возникла она, азиатская Шахерезада. Вспорхнув, сделал несколько легких шагов на середину комнаты, повела округлой попой вокруг собственной талии. И заколдовала непрерывными изгибами тела, незаметно приближаясь к окруженному бархатом поэту, в животе у которого вместо расслабухи немедленно образовался тугой узел из скрученных нервов. Гость никак не мог взять себя в руки. Ладони вспотели, в кишечнике скапливался воздух. Его всего обдало горячей испариной от мысли, что с этой красавицей он может и не справиться. Азиатчина. Чувства на первом месте, женщина - овца. Затем чувственные философские рассуждения... без последствий для цивилизации. А тут все наоборот. И станут из уст в уста передавать подтверждение тому, что русские могут только водку жрать, ломать построенное, да водить за собой как обезьяну лень-матушку. Усилием воли поэт попытался взять себя в руки. И вдруг ему почудилось, что девушка не так скользка, как показалось вначале. Она грубовата, движения выполняет вполсилы. Лицо с курносым носом нагловатое. Нетерпеливо отмахнувшись от непрошенного видения, гость вновь решительно повернул в уходящее приятное настроение. Это ему удалось. Но сразу вспомнился возраст, неподстриженная на висках седина. Поэт грустно усмехнулся:   
        - Я тебе не понравился? – негромко спросил он.
        - Ты же не шейх? И даже не житель этой страны, - по русски не очень вежливо ответила девушка. Остановилась, выставив ногу вперед, уперла руку в бок. – А для тебя и так сойдет.
        Некоторое время гость не мог вымолвить ни слова. Тело обдало испариной теперь по другому поводу. Даже газы в кишечнике рассосались неизвестно куда. Вместо скованности в груди созрел нарыв из бешенства. Это он еще мог себе позволить. Не впасть в жалобную крайность или в прострацию от вечного чувства вины перед всеми, стыда, а неожиданно почувствовать себя человеком разумным. С трудом разлепив мгновенно ставшие сухими губы, он тихо прошипел:
        - Вон отсюда! Тварь…
        - Что такое? – насмешливо переспросила девушка.
        - Все дыры позабивали. Нет бы тянуться к цивилизованному обществу, учиться самой для блага детей своих будущих, - словно не услышав вопроса соплеменницы, сквозь сжатые зубы продолжал продавливать грубые слова поэт. – Только за мизерную подачку по рабски ублажать закоченевших в развитии лохматых. За то, что сначала огреют кнутом, да потом одарят пряником. Что не ставят ни во что. Нравится? А и кого ставить…
        - А кого корчишь из себя ты? – вновь покривила жирно накрашенные губы девушка.
        - Я относился и отношусь к женщине на равных. Этого мало?
        - Мало! – хотела было вскрикнуть танцовщица. Оглянувшись на дверь, быстро прикусила язык.
        - Вон отсюда! – непреклонно повторил гость.
        На следующее утро, уворачивая лицо от горячего дыхания хозяина, он уже стоял у порога с собранным чемоданом. От непроходящей боли ломило виски.