Евпатория 85

История вторая

«Евпатория' 85»

Степь донская широка,  широка-
Все Причерноморье.
Льется песня степняка, степняка,
Замирая в поле.
 (Экспедиционная песня)

(1) Вспоминается мне одна наша поездка на Юг. Было это в далеком уже 1985-м году. Если кто не знает, в Москве в тот год проходил фестиваль молодежи и студентов.
Нашей поездке предшествовали некоторые события, а именно, работа на фестивале в летнем стройотряде (раньше любые студенческие работы назывались стройотрядами, будь то строительство коровника или уборка помидоров). Стройотрядов в нашем институте было несколько. Наш назывался: Охрана, т.е. боевой студенческий рейд по круглосуточной охране объектов института, и следовательно, к фестивалю имеющий отношение лишь косвенное, т.е. наше участие в нем сводилось к повышенной бдительности, которая всегда должна быть во время подобных масштабных мероприятий, сопровождающихся массовым наплывом иностранных гостей, будь то юбилей города, олимпиада или фестиваль.
(2) Вообще, работа в охране заслуживает отдельного рассказа. Возглавлял наш стройотряд, как и весь секретный отдел института, начальник охраны - Ванчинов. Личность легендарная и во всех аспектах в высшей степени колоритная. Он был по-своему знаменит - на всех институтских пропусках (дань тогдашней всеобщей секретности) красовалась его личная подпись, во дворе института его знала каждая собака. Передвигался он по территории на личном транспортном средстве, прозванном в народе «БМВ», расшифровывавшимся, как «Боевая Машина Ванчинова», представлявшим собой в действительности обыкновенный мотоцикл с коляской.
Ванчинов почитал себя искусным наездником и любил носиться по территории института со всей возможной для него скоростью, норовя остановить своего стального рысака в миллиметре от стены молодецким разворотом.
В первый раз, когда мы ехали с ним на его стремительном жеребце, после резкой остановки у самого крыльца, ведущего к главному входу, он, слезая с мотоцикла, как-то особенно на меня посмотрел, чего-то, по-видимому, ожидая. Я сначала не мог понять, чего он хочет, и только потом до меня дошло: он ждал слов восхищения, в которых было бы признание его, как асса вождения. Но  я, еще не изучив как следует всех его слабостей, стоял, как истукан, и толстокоже молчал.
Дело в том, что Ванчинов был карлик - от силы 1,3 метра ростом - и этот свой недостаток он всячески старался компенсировать различными доблестями, выгодно отличающими его, по его же собственному мнению, от других. Так, чтобы придать себе некоторый вес в наших глазах, он постоянно «ловил» каких-то шпионов на территории института. Разумеется, никто, кроме него, этих шпионов ни до, ни после их поимки не видел, т.к. дело выведения диверсантов на чистую воду происходило под покровом строжайшей секретности.
Преувеличенное мнение о своих способностях гонщика, а также желание все приукрасить сыграло с ним однажды скверную шутку. В один прекрасный день, когда мы стояли у крыльца и курили, к нам подошел один из наших и рассказал, как вчера, мчась, как всегда, с начальником на всех парусах на его замечательной машине, последний так расстарался, изображая из себя звезду автострады, что не вписался в поворот и расквасил себе нос. Мы еще не успели отсмеяться (ибо Ванчиновская манера вождения всегда была притчей во языцех) над рассказанной историей, - хотя, быть может, смеяться на несчастьями ближнего как раз и не стоило, - поведавший нам ее еще не скрылся за ближайшим углом, как ему на смену подошел сам Ванчинов собственной персоной. На носу его красовалась крестообразная нашлепка из пластыря.
- Да-а, ну вчера, доложу я вам, была-таки заварушка, - начал он многозначительно, как бы намекая, что все равно, всю историю в подробностях он нам не расскажет.
- Что, что такое с вами случилось? - наперебой заинтересовались мы. - Что за история? И что это у вас с носом?
Ванчинов значительно выдержал паузу, для пущей важности пожевал губами и ответствовал:
- Ну, всего я вам рассказывать не буду, сами понимаете - статья, по которой мы их задержали, подрасстрельная.  Скажу одно: было их двое. Дело, конечно, происходило ночью. Ну, одного-то я скрутил, сами знаете - старая школа. Сейчас дает показания на Петровке, - а вот второй ушел! - И он многозначительно указал на свой заклеенный нос.
- Так-то, ребятки! Не забывайте, бдительность  - прежде всего!
И он удалился, слегка склонившись под тяжестью секретных сведений, которыми только что с нами поделился.
Полученное сообщение заставило нас окаменеть. Одни сползли по стенке, не в силах справиться со свалившейся на них ношей, другие сильно покраснели от сковавшего их напряжения. Некоторые, сосредоточенно уставившись в одну точку, сморщили носы, как будто собирались чихнуть. В общем, всей честной компании стоило неимоверных, прямо-таки, нечеловеческих усилий сохранить серьезные лица до тех пор, пока Ванчинов, поведав нам свою историю, не скрылся из виду. Зато уж после невиданные раскаты хохота сотрясли стены, такие, каких, наверное, им не доводилось слышать с самого момента их основания.
(3) Еще нужно сказать про одну особенность Ванчинова, а именно: из алкогольных напитков он ничего, кроме спирта (смешиваемого с водой в разных пропорциях), в рот не брал. А брал он его в одном единственном месте в институте, исключающем стрессы и непредвиденные обстоятельства, т.е. в бане. Баня находилась в 46-ом корпусе, там, где располагалась типография. Пить один он не любил, поэтому брал всегда с собой одного-двух охранников. Я, как дежурящий постоянно на типографии, будучи вынужден каждый свой ночной выход принимать водные процедуры с гостями с других постов, был однажды свидетелем забавной сцены. Дело в том, что никто не знал, в каком Ванчинов воинском звании, так же, как никому не было ведомо, сколько ему лет, ибо он уже несколько лет подряд праздновал свое сорокалетие, причем, по свидетельству участников торжественных юбилеев, в разные дни и даже - месяцы. Но если возраст оставался, в конце концов, личным делом Ванчинова, то действительное положение дел с его званиями вызывало у нас жгучий интерес. И вот как-то, сидя за столом, только что выйдя из парилки, Ваня (так ласково иногда называли между собой своего босса рядовые охранники) поднял тост: «Ну, за новую звезду! Вчера капитана дали». Все присоединились к тосту, поздравили. Развлекшись нардами, сходив еще раз в парилку и поплавав в бассейне, Ваня, очевидно, совершенно забыл про предыдущий тост, провозглашенный полчаса назад, и посему поднял новый, по существу, отменяющий предыдущий:
- Ну, ребята, поздравьте! Вчера, взамен четырех, но маленьких, дали одну, но большую. Майора обмыть нужно!
Никого особенно не удивила сообщенная новость, т.к. все понимали, это еще не конец, потому что нет предела служебному росту в бане с нардами и спиртом, пусть ты его даже и разбавляешь наполовину водой. Спустя еще полчаса, когда все уже собирались идти спать по своим постам, Ваня поднял прощальный, заключительный тост:
- Ну, ребята, поздравьте...
Но тут славного воина перебил его самый на ту пору тесный приближенный, Гаррик:
- Да ладно, товарищ генерал, - сказал он под всеобщий хохот, похлопывая патрона по плечу, - мы про вас и так все знаем!
Ваня обиженно умолк, прерванный на полуслове.
(4) По ночам на дежурстве, мы невинно развлекались.
Посещением бани, список ночных развлечений, естественно, не исчерпывался. Предметом наших вожделений, к которому мы питали самые нежные чувства, был Ванин БМВ. До 3-х - 4-х часов ночи мы сидели в дежурке (небольшое одноэтажное здание в несколько комнат у ворот института, которому через пару лет предстояло быть снесенным) и ждали, пока Ваня угомонится. Ждали не смотря на то, что, в принципе, каждый мог пойти на свой пост и там завалиться спать. Но сон не входил в программу ночи. В районе вышеуказанного часа гонцы из числа наиболее заслуживающих доверия, приносили весть: Ваня отошел ко сну. Тогда вся орава здоровенных балбесов - человек 10-12 - облепляла, как саранча, многострадальный БМВ, причем садились буквально друг другу на голову, никто не хотел отказать себе в удовольствии принять участие во всеобщем веселии, и колесили весь остаток ночи по территории института.
Трехколесный старик, бедняга, не рассчитанный на вес десятка оболтусов, не мог взять барьер выше 15-ти км. в час, но это не снижало общего настроя. Примерно через час такой езды мотоцикл весь раскалялся и от него начинал валить пар, как от боков загнанной лошади. Мне до сих пор непонятно, как от таких нечеловеческих нагрузок на которые «Ижи» в принципе не рассчитаны, он, вообще, не развалился на куски и остался на ходу.
Видимо, природа решила пощадить убеленного сединами (т.е. изъеденного ржавчиной) ветерана и сохранить ему жизнь за особые его заслуги в прошлом.
Как-то раз Ваня проснулся за каким-то делом во внеурочное время, часов этак в 6, и по предрассветному холодку вышел во двор института. Похлопав своего железного боевого коня по бензобаку, заменявшему тому, по всей видимости, загривок, он только поцокал языком, удивляясь:
- Машина простояла всю ночь на приколе, а горячая будто только что отмахала на полном ходу километров 100!
- Да и бензин весь куда-то делся, - добавил он, уже оседлав своего скакуна, заведя мотор и глянув на счетчик, - только вчера заправился, а уже почти пустой бак!
То, что мотоцикл был припаркован (совершенно случайно!) на прежнем месте за 5 минут до этого, можно считать несомненной удачей, иначе трудно себе представить последствия, застань нас Ваня на месте преступления. При всей своей любви к разного рода расследованиям, которые он организовывал по малейшему поводу, ему так и не удалось раскрыть регулярные таинственные пропажи бензина, списав их на техническое состояние  своего железного питомца. Очевидно, ему менее всего приходило в голову заподозрить своих же, т.е. тех, с кем он каждый день вместе работал, выпивал и ходил в баню.
(5) О криминалистических способностях Вани свидетельствует хотя бы следующий эпизод. Был у нас в группе такой студент, который все время строил какие-то финансовые пирамиды, причем строил всегда совершенно бескорыстно, не озадачиваясь воплощением их в жизнь с целью получения прибыли. Его деятельный ум находил тайную усладу в самом составлении многоходовых комбинаций не приводящих, правда, ни к каким зримым результатам.
Стоит он, бывало, где-нибудь в столовой и разворачивает перед тобой очередную головокружительную аферу, сулящую прибыли с таким количеством нулей, что просто в глазах рябит, хочется даже, чтобы нулей было поменьше, а то они просто подавляют своим обилием. В такой ситуации 1-2 нуля в меньшую сторону - роли не играют. А потом выясняется, что ему не хватает 15-ти копеек расплатиться за обед и ты, оглушенный перспективами возможных девидентов, машинально вносишь за него в кассу свои 15 копеек.
За свою неистребимую, абсолютно бескорыстную любовь ко всякого рода финансовым махинациям в особо крупных масштабах, наш студент получил прозвище Мафия.
Однажды Мафия поведал мне о том, как он может толкануть какую-то невероятно дорогую норковую шубу из «Березки» за 100 тысяч долларов иностранцам. Зачем иностранцам было прибегать к услугам Мафии, а не пойти прямо в «Березку», осталось тайной. Но дело даже не в этом. Вечером того же дня Ванчинов на ночном обходе по институту поинтересовался у меня:
- Это у тебя в группе Мафия учится?
- У меня, - ответил я удивленно.
- Что это он у вас там какую-то шубу собрался за 100.000 иностранцам продавать?
- Я не слышал, - соврал я, краснея.
- Ты скажи ему, чтоб он не очень-то языком молол, а то знаешь, такое дело - чревато!
О планах продажи Мафией шубы, как видно из вышеприведенного  диалога, уже знал весь институт. А как известно, тайные планы, о которых уже знает даже начальник охраны, редко удаются.
(6) Но вернемся к нашей работе.
Однажды перед дежурством Ванчинов зашел в комнатушку, где обычно проходили наши посиделки, именуемую, впрочем, длинно и претенциозно:«Координационный штаб охраны института», и сказал:
- Важное задание. Тревожная оперативная обстановка. Будем ловить «Прости, Господи!» Мы сначала не поняли, кого он имеет в виду? Но потом ситуация прояснилась. На языке Ванчинова «Прости, Господи!» означало обыкновенных проституток.
Дело в том, что за нашим институтом находились Воинские части и девушки (с легкой руки Ванчинова поголовно зачисленные в проститутки), повинуясь зову природы, бегали к ним по нашей территории через дырку в заборе. Разумеется, можно было и обойти, но напрямик, через дырку, - конечно, быстрее. А поскольку дело происходило в Воскресенье, в которое на территории посторонних лиц быть не должно (в любые другие дни - пожалуйста, но только не в Воскресенье), нам предстояло не допустить превращения институтских объектов в дома свиданий.
И вот мы, как придурки, сидим в засаде у дырки в заборе. К счастью, в тот вечер мы никого не поймали, а попадись кто, - можно себе представить ликование нашего шефа. Еще бы! Пойманный нарушитель! Какой повод лишний раз продемонстрировать свою бдительность подчиненным и начальству. Просто заделать дыру Ванчинову не приходило в голову, гораздо интереснее было играть в шпионов!
В общем, работой наш стройотряд было трудно назвать, хотя порой, возвращаясь с ночного дежурства, некоторые засыпали прямо стоя, а некоторым даже уступали место в метро.
Как бы то ни было, мы получили за месяц путем росписей в каких-то подозрительных ведомостях по 200 рублей - ставка ведущего инженера в каком-нибудь секретном НИИ. Правда, получили мы эти деньги лишь 2 месяца спустя - в ноябре, но это были уже, как говорится, частности.
(7) Нельзя сказать, что мы, охранники, были какими-то особенными по сравнению с нашими товарищами. Помимо охраны было еще 2 стройотряда: так называемый «Фон» и магазин. Работа «Фона» заключалась в сидении на трибунах и поднимании по сигналу одновременно нужных флажков разного цвета. «Фон» составлял вместе со специально выделенными для этой цели солдатами отдельную трибуну фестиваля, которая расцвечивалась живыми картинками, лозунгами и транспарантами. Репетиции проходили в течение июня-июля на трибунах стадиона ЦСКА, выходившего на Песчаные улицы, и носили крайне утомительный и однообразный характер.
Участие в репетиции состояло в многочасовом сидении на жаре и держании над собой на вытянутых руках флажков, которые устроители фестиваля время от времени перемещали с места на место, корректируя общий рисунок. Это, пожалуй, была самая утомительная часть  работы. Однако, избыток однообразия с лихвой компенсировался коллективными развлечениями после работы в общаге МГУ, куда приезжали потные и пропыленные студенты (я забыл сказать, что обязательным условием работы в этом стройотряде было проживание в общаге, в том числе - и Москвичей, для ежедневного сбора всех участников перед репетицией).
О развлечениях в общаге после работы лучше расскажут их участники. Мы же смиренно отступим перед масштабностью данной темы.
В виде компенсации за тяжкий и нудный труд «Фону» по окончании фестиваля устроили бесплатный концерт с участием Александра Малежика, которому, по свидетельству очевидцев, одному только и было весело на этом мероприятии. Трибуны скептически взирали на развлекающего самого себя лицедея и время от времени негодующе скандировали: «Акапульку» давай!»
В заключение еще скажу только, что денег работники «Фона» не получили, но зато у них осталась фестивальная форма: тренировочные штаны и майка, выданные им безвозмездно. Потом эту форму можно было видеть на многих работающих на картошке и овощных базах.
Что касается магазинных работников, то вся прелесть их обязанностей состояла в том, что они были откомандированы на обслуживание магазина, которому еще только предстояло открыться. Правда, это самое открытие, приуроченное к началу фестиваля, ожидалось со дня на день, но, как это всегда бывало в Советские времена, магазин, не будучи принят из-за множества недоделок, которые срочно устранялись в пожарном порядке, так и не увидел первых своих посетителей ни до, ни после фестиваля; и кто знает, быть может, ждет их и по сей день! Все поле деятельности наших магазинных работников, таким образом, состояло во флиртовании с бригадой девушек-штукатурщиц, практиканток ПТУ, устраняющих недоделки, допущенные при строительстве.
О них мы тоже много говорить не будем, а перейдем непосредственно к главным событиям, которым предстоит быть описанными в данном рассказе.
(8) Итак, празднование окончания работ на фестивале или в просторечье - «отвал» - состоялся в начале августа перед самым нашим отъездом на юг.
Отвал завершился возвращением под утро всех его участников в самом неожиданном виде. Так, один из них, поднимаясь по лестнице в общаге, неожиданно для себя вдруг обнаружил, что стал значительно ниже ростом, чем был буквально накануне вечером. Встречные люди казались ему просто гигантами: он невольно расправлял плечи и вытягивался, чтобы выглядеть выше. Впрочем, это ему мало помогало, ибо выше он все равно не становился, т.к. в один прекрасный момент вдруг заметил, что идет на четвереньках. Придя  таким образом к себе в комнату, он начал перемещаться по ней на манер детского лунохода, который, натыкаясь на препятствие, не останавливается, но отталкиваясь от него, продолжает свое бесконечное движение. При этом он, не замолкая, кричал своему соседу по комнате:
- Володя, у меня марьяж!
(9) Все препятствия, в виде небольшого недомогания после бессонной ночи не помешали нам собраться вчетвером на Курском вокзале для отбытия на заслуженный отдых в Евпаторию. Четверо - это трое Сергеев, из коих один был автор этих строк, и небезызвестный Вася, герой многих предыдущих сюжетов, к тому времени уже преставший быть студентом нашего института из-за каких-то бесконечных историй, привлекавших внимание милиции, которые с ним вечно происходили, и о которых он не любил распространяться.
К нам хотел также присоединиться еще и 5-ый участник поездки, Саша, но ввиду неоднозначного отношения к нему некоторых членов уже едущей бригады, было решено отложить его кандидатуру до лучших времен. Объявлять ему волю коллектива был отправлен самый дипломатичный из всех нас, Сергей. В результате двухчасовых переговоров между договаривающимися сторонами произошел следующий краткий диалог:
- Ну, выходит, я вам на хрен не нужен?
- Ну, выходит, что так!
Это было все, на что у нашего уполномоченного хватило дипломатии.
Если бы только Саша знал, что нам предстояло вынести в ближайший месяц, какие невзгоды и лишения пережить, он возблагодарил бы судьбу за то, что она избавила его от  этой поездки.
В Евпатории мы собирались потрудиться во славу советской археологии в той же экспедиции, в которой мне довелось работать и в предыдущем году. Приехав на место, нам неожиданно пришлось столкнуться с проблемой трудоустройства, ибо мы не были внесены заранее в списки экспедиции, которые составлялись на истфаке МГУ еще весной.
В прошлом году, перед своим отбытием в экспедицию, я ездил в МГУ на предварительное собеседование, но на этот раз друзья убедили меня, что нас, таких молодых и красивых, и так с радостью возьмут куда угодно, без всякой записи. Действительность, как всегда, оказалась несколько иной, чем предполагалось.
Руководительница - строгая, сухая старушка, начинавшая раскопки на этом месте с первыми партиями археологов еще в 1948-ом году, долго не хотела нас брать. Мы не внушали ей доверия в плане соблюдения существующего в лагере распорядка дня.
Она объявила нам, что нравы, царившие в прошлом году, когда на палатках вывешивались объявления типа: «Заходи!» в тех случаях, когда содержимое закупленных бутылок превышало вместимость желудков, - давно канули в лету.
Мы уверили старушку, что все мы - люди непьющие, мало того - спортсмены, ведущие исключительно здоровый образ жизни, из которого ночные посиделки вычеркнуты как абсолютно чуждые ему, неизменно продвигающему нас к гармонии плоти и духа.
- В конце концов, - убеждали мы начальницу, - физическая сила четырех здоровых молодых людей, пусть даже и вызывающих сомнение в своей дисциплинированности, перевесит двадцать худосочных девиц, моющих в соляной кислоте глиняные черепки на костомойке (палатке, где с найденных в земле глиняных черепков серной кислотой смывалась пыль тысячелетий) и свято чтущих распорядок дня. Наши аргументы выглядели убедительно (по крайней мере,  нам так казалось) и нам удалось сломить сопротивление старушки. Дальнейшие события показали, что ее интересовали не столько объемы выполненных работ, сколько тишина и порядок, им сопутствующие. Другими словами, темпы раскопок отступали перед соблюдением режима, в которых они велись, т.е. для экспедиции оказались лучше девицы из кружка «умелые руки», соблюдающие все предписания, чем четверо студентов, роющих носом землю, подобно кротам, могущих эти предписания нарушить (а в том, что мы работали бы, как звери, можно не сомневаться).
Но мы забежали несколько вперед.
(10) Наконец, старушка поверила нашим уверениям, для начала приняв нас условно, до 1-ого замечания. Что ж! В том, что это злополучное замечание упало на нашу голову в первую же ночь, лишив нас тем самым крова над головой и трехразового питания, собственно, и составлявших скромную зарплату чернорабочего, виноват дождь. Именно он заставил нас,  верных традициям экспедиции, праздновать свой приезд (в противоположность «отвалу» называемый в народе «привал») прямо в лагере. Обитатели близстоящих палаток отнеслись к нам настороженно - во всяком случае, раскрывать объятия нам явно никто не торопился. Только один член прошлогоднего состава, по имени Андрей, деловито на минуточку заглянул к нам, бойко повертел носом, воровато принял предложенный ему стакан, оглянулся в сторону, где отделенные от нас двумя брезентовыми перегородками нашей и соседней палатки, его, очевидно, уже ждали свои, собравшиеся по какому-то поводу друзья, и через минуту, так же деловито, как и вошел, отчалил. Больше к нам уже никто не заглядывал. Это не добавило нам хорошего настроения, скорее, наоборот - наполнило благородным негодованием. Конечно, всему свое время, но все-таки, как нам казалось, экспедиция могла бы проявить к вновь прибывшим чуточку больше внимания, хотя непонятно, с какой, собственно, стати незнакомые люди (ведь кроме меня из нашей команды нас здесь никто не знал) должны были в 1-ый же день приезда бросаться нам на шею? Чего мы ждали? Как бы то ни было, холодок отчуждения, образовавшийся между нами и коллективом экспедиции, не прошел. Дальнейший стремительный ход событий просто не позволил ему этого сделать.
Итак, дождь оказался поводом, но не причиной. Если бы не он, мы излили бы всю свою скопившуюся с самой Москвы энергию на берегу моря, под звездами, вдали от людей и суеты света, а главное - от начальницы, сменившей пыл исследователя на энтузиазм администратора. Но что толку винить в своих бедах кого-то, помимо себя?
Короче говоря, шел дождь и поэтому лагерь, а не прибрежные скалы огласились в 3 часа ночи нашими разудалыми песнями. В принципе, ничего дурного, кроме пения, мы не делали, однако, этого оказалось довольно, чтобы услышать возле палатки злорадный голос начальницы:
- Эта палатка с сегодняшнего дня здесь больше не работает!
Это сообщение вызвало у нас почему-то приступ бурного ликования, и мы грянули все экспедиционные песни, бывшие в нашем репертуаре (разученные нами до этого моими стараниями), с удвоенной силой, как бы приглашая всех желающих присоединиться к нашему прощальному концерту, столь неожиданно превратившемуся из «привала» в «отвал». Никто из спящего лагеря не откликнулся на наш отчаянный призыв, еще раз подтвердив старую как мир истину, что всему свое время и место под солнцем (в нашем случае - под луной).
Кстати сказать, с нами вместе случайно оказался один залетный «дикарь», с которым мы свели знакомство накануне, бывший «афганец». Ему эта гнетущая тишина вокруг нашей горланящей из всех сил палатки, старающейся доказать не столько другим, сколько самой себе, что, несмотря ни на что, ей очень весело, нравилась все меньше. Наконец, когда ему все окончательно надоело, он, вспомнив свое боевое прошлое, достал из кармана складной ножик и заявил, что, поскольку нас здесь не поняли, то всех, кто будет нас обижать, пусть подводят к нему по одному, только пусть не очень торопятся, в порядке очереди, чтоб он успевал вынимать нож из одного и вставлять его в следующего. Увидев, что дело начинает принимать криминальный оборот, мы объявили ему, что ложимся спать. Это несколько остудило его кровожадный пыл и он нехотя удалился к себе в темноту, пообещав, впрочем, в скором времени еще вернуться. Больше, к счастью, мы его не видели.
(11) Утром нам предложили собирать пожитки. Внешне мы бодрились, но положение было не очень-то завидное. Рассчитывая на бесплатное проживание в экспедиции, мы не слишком экономили в дороге; «привал» нанес еще один сокрушительный удар по нашему и без того тающему бюджету, а после того, как мы взяли в аренду палатку, оставив в ателье проката ее залоговую стоимость в размере 76-ти рублей (ибо никто не хотел давать нам ее под залог паспортов, т.к. ни у кого из нас, разумеется, не было местной прописки), а также после потери нашим казначеем последних 50-ти рублей из общей кассы мы остались на 3-ий день пребывания на Юге без гроша, имея реальную перспективу прожить ближайшие 3 недели на подножном корму. Я говорю три недели, потому что с момента описываемых мною событий до дня отъезда, стоящего в наших обратных билетах, нас отделял именно такой срок. А поскольку никто не собирался менять планы и сокращать наше пребывание на Юге, нам предстояло продемонстрировать все, на что только мы были способны.
Кстати, потеря последних 50-ти рублей нашим казначеем разительно сказалась, прежде всего, на нем самом. До потери это был несноснейший, въедливейший скряга, влезавший во все без исключения наши статьи расходов, читающий нам нотации по поводу каждого потраченного гривенника. Хотя деньги были общие, сложенные в один котел, в складчину, он считал себя вправе оспаривать каждую копейку, расходуемую, по его мнению не по назначению. Однако, сев в лужу с потерянным (к тому же последним!) полтинником, он стал терпимей смотреть на слабости человеческой натуры в нашем лице. Сделавшись вполне демократичен в отношении чужых денег, он даже позволял теперь себе высказывать некоторые вольнодумные мысли, вроде тех, что деньги - это бяка, или, что не в деньгах счастье, и даже, что имеющий излишек денег подобен огородному пугалу на засеянном хозяином поле, в том смысле, что, мол, не богач своими деньгами распоряжается, а совсем даже наоборот. Другими словами, на лицо был пересмотр старых консервативных взглядов в пользу новых, прогрессивных, свободных от власти золотых оков.
Вообще, я заметил интересную особенность казначеев, в многочисленных наших поездках: стоит им ощутить у себя в кармане чужие деньги, как тот час у них в голове происходит некий сдвиг сознания и они начинают считать их своими, видя тех, кто им эти деньги дал, попрошайками и дармоедами. В больших масштабах это явление можно видеть в современных банкирах, перебрасывающих средства вкладчиков с одного депозита на другой, как будто они подкидывают монеты при игре в орлянку, одновременно прощая кредиторам все свои долги.
Нечто подобное, но в миниатюре, произошло и с нашим казначеем, к счастью, вовремя вернувшим себе, в связи с потерей денег, правильный взгляд на вещи.
Я много думал впоследствии, смогли бы мы вписаться в уже сложившийся коллектив лагеря (хотя, быть может, никакого сложившегося коллектива и не было?), исправно трудясь изо дня в день бок о бок с его членами? И пришел к выводу, что вряд ли. Спаянная команда редко охотно принимает в себя новых членов, как трудно бывает войти новому актеру в уже сыгранный ансамбль, как не вливается ни капли в уже доверху наполненный стакан. Со своей стороны, и у нас, в нашем маленьком коллективе были вполне устоявшиеся отношения друг с другом и внешним миром, и маловероятно, что мы захотели бы что-то менять в себе, подстраиваясь под новые законы общежития. Короче, ни мы, ни новая для нас среда археологов не были готовы к тесному контакту. В отсутствие гибкости, мы были, слишком яркими индивидуальностями, чтобы перемешаться.
Поэтому, как закономерный итог, нам судьбой было уготовано держаться друг от друга на некотором расстоянии.
(12) Итак, мы поселились во взятой на прокат палатке на берегу моря неподалеку от раскопа, куда выезжала часть экспедиции из основного лагеря, что и давало нам возможность поддерживать связь с теми, с кем нас разлучила судьба. Они же время от времени и подкармливали нас.
Потекла жизнь беззаботная и необременительная на столько, что ее не отягощали даже заботы о хлебе насущном, благо рядом с нами зрели кукурузные и картофельные колхозные поля. Мы даже пробовали варить суп из медузы, но эта попытка с треском провалилась. Суп напоминал желе столь же отменно стойкого, сколь и отвратительного запаха, что можно было расчихаться при первом же приближении к нему.
Мы не унывали. В конце концов, на четверых у нас было два еще не совсем осипших от неумеренных возлияний голоса и гитара, которые в тяжелую минуту не дали бы нам пропасть.
Мы наладили с нашими соседями, работающими на раскопе, взаимовыгодный обмен - они время от времени подкармливали нас остатками готовимого ими на выезде обеда, мы же за это - ночи напролет распевали им на 2 голоса песни, скрашивая их обремененные неустанными, безрадостными трудами будни.
Хотя, конечно и в нашей идиллии были свои маленькие неудобства. Так, в воде нам не давали житья медузы. Они стояли в 3-х метрах от берега неподвижным застывшим студнем, создавая непреодолимый барьер для рвущихся к морским просторам купающихся. В связи с этим Вася жаловался мне на судьбу:
- Вот, Сергеич, втравил в поездочку! На солнце не выйдешь - обгорел. В море не искупаешься - медузы. Приехал, называется отдохнуть! Выгони хоть мух, житья от них нет! - И я обмахивал рубашкой страдальца.
Среди нас был только один человек (бывший КМС, серебряный призер юношеского чемпионата СССР по плаванию), который мог прорвать этот холодный, скользкий заслон, при одном воспоминании о котором нормального человека пробирала дрожь. Это был Серега. Наш пловец, словно катер, на предельной скорости, задрав кверху наполовину приподнятый из воды корпус, таранил студенистую массу, расчищая в ней коридор, после чего мы, спустя самое короткое время, уже видели его где-то у линии горизонта, где он фыркал и нырял, как заправский дельфин, создавая водовороты и вздымая к небу целые фонтаны брызг.
Но, повторим, он был единственным, кто находил в себе силы купаться. Остальные коротали время на суше. Вообще, сидение на пляже, даже и с возможностью окунуться в прохладные  волны - дело довольно однообразное, а без удобного случая освежиться - и вовсе унылое. Некоторые члены нашей команды начали изнывать от скуки. В самом деле, не так уж весело просиживать дни напролет у палатки, когда «пуля» по десятому разу расписана, денег нет, а от ближайшей автобусной остановки, с которой можно отправиться к местным очагам культуры, вас отделяет километровая полоса морского прибоя.
Спустя пару лет один из нас, женившись, привез свою молодую супругу в свадебное путешествие к этим местам. Она не поняла - зачем? Ей оказались недоступны радости уединенной жизни в палатке, когда в радиусе нескольких километров нет никаких признаков человеческого жилья, и конечно, она вздохнула с облегчением, когда, пробыв там неделю, они вместе с мужем поменяли палатку на номер «люкс» в Таллиннском отеле. Ее можно понять. Для нее эта безлюдная полоса берега, хранящая безмолвие, нарушаемое лишь криком чаек, да шумом прибоя, была мертва, эти пески не оживлялись воспоминаниями тех овеянными романтикой событий двухлетней давности, в которых мы вели нелегкую борьбу за выживание. Рассказы о том, что не довелось пережить нам самим, редко родят в наших сердцах ответное движение!
(13) Я думаю, скука и ни что другое толкнула Васю на одну довольно глупую мистификацию, которую целиком оставим на его совести. Впрочем, то, что это мистификация, мы догадались значительно позднее.
Итак, начав томиться, в отсутствие какой-либо деятельности, Вася решил сменить обстановку, или, проще говоря, - слинять. Однако, объявить о своем намерении прямо, на 4-ый день нашего пребывания на Юге, у него не хватило духу. Посему он решил разыграть перед нами маленький спектакль. Сыграть его предполагалось на наших товарищеских чувствах. Все началось с того, что в шесть утра нас разбудили тихие Васины стоны. Мы спросили его, что случилось. Перемежая слова вздохами и стенаниями, Вася объяснил, что, поскольку он спит на сдувшемся матрасе, он простудил на холодном песке себе почки и теперь страдает от жутких коликов. Мы спросили, что ж он раньше-то молчал? Вася ответил, что не хотел нас беспокоить.
На лицо была явная необходимость в медицинском вмешательстве.
Наша палатка стояла в километре от Маяка, где находилась конечная остановка 8-ого автобуса. Но нести туда выбывшего из строя товарища, тянувшего на добрую сотню килограмм, вряд ли представлялось возможным. Мы послали нашего спортсмена к ближайшей палатке (практически весь берег был усыпан дикими автолюбителями), разбудить ее хозяев. Спустя несколько минут я вышел следом и обнаружил его бегающим вокруг чужой палатки.
- Что ты бегаешь? - спросил я его.
- Что, ну что я им скажу? Как начать, ведь они спят!
Я набрал воздуха в легкие и хорошо поставленным голосом главнокомандующего на параде гаркнул:
- Товарищи!
Магическое слово, бывшее заложенным в Советском человеке на генетическом уровне, сработало - из палатки высунулась заспанная всклокоченная голова.
- Что случилось? - спросила она уже почти и без тени сна в голосе.
- Понимаете, - объяснил я уже обыкновенным, будничным голосом, - человеку плохо, нужно отвезти его в больницу.
- А что с ним?
- Колики.
- Какие колики?
- Почечного происхождения.
- Какого происхождения?
- Почечного.
- Так что ж вы раньше молчали?
- Мы только об этом и говорим в последнее время.
На этот раз без лишних слов мы погрузили нашего больного в машину и рванули, что было сил (не своих, понятно, но - лошадиных).
Вася держал свою голову у меня на коленях, как настоящий раненый герой. Машина (незабвенный «запорожец»), подпрыгивая на ухабах, неслась к заветной цели, до тех пор покуда ни залетела в канаву, тянувшуюся поперек дороги.
«Запорожец» скакнул в нее передними колесами и забуксовал, не в силах выбраться самостоятельно. Т.к. я держал нашего «раненного», вытаскивать машину из ямы был послан второй член экипажа. Сколько Сергей ни соединял своих усилий с усилиями двигателя, машина не могла сдвинуться с мертвой точки. Тогда за дело взялся я.
- Ты видно еще не проснулся? - крикнул я ему.- Нужно толкать не сзади, а хвататься спереди!
Мы вдвоем просто подбросили передние колеса машины кверху, водитель нажал на газ, мотор взревел и наш «Запор», словно жеребец, вставший на дыбы, сходу, буквально по воздуху, перелетел через это небольшое препятствие.
В общем, в больницу мы примчались с быстротою молнии, вдвоем сбегали за носилками, ибо в больнице нас никто не встретил, переложили нашего пациента на них и со скоростью, мало, чем отличающейся от скорости «Запорожца», доставили его (т.е. Васю, а не «Запорожец») в приемный покой.
Осмотр врачей ничего не дал и Вася к обеду приковылял к нам в палатку уже своим ходом, сказав, что здесь врачи ничего не понимают и ему нужно срочно ехать лечиться в Москву. Обменивать Васин билет на более раннее число пришлось через начальника вокзала. По приезду в Москву Вася вместо лечения в тот же день, одолжив деньги у мамы (весьма удивившейся, увидев сына, отбывшего 5 дней назад на месяц в Крым), улетел в Сухуми к любимой девушке, из чего можно сделать вывод, что почки у него в дороге чудесным образом прошли сами собой. Видимо, когда главная причина болезни, а именно, отсутствие в перспективе денег, была устранена, исчезла и боль. Вот почему мы считаем, что Васина шутка была весьма дурного тона. В экспедиции после этих событий ходила своя версия случившегося, что, мол, Вася выпил холодной водки и оттого простудился. Хотелось бы знать, где это можно найти холодную водку летом на открытом песчаном берегу, да еще такую, чтобы от нее можно было простудиться? Отравиться - это да, сколько угодно, но простудиться! Я хочу сейчас, спустя 20 лет развеять эти слухи, как абсолютно не имеющие под собой никакой реальной почвы.
По дороге из больницы, где мы утром оставили Васю, фортуна улыбнулась нам, я нашел подкожный рубль. Мы в этот момент проезжали мимо кафе, где столовалась экспедиция. Я посмотрел в глаза своего напарника и прочел в них те же грешные мысли, что и у себя.
- Поедим? - первым высказал я их вслух.
- А как же Серега?
В нашей компании был ведь еще и третий Сергей, оставшийся стеречь палатку.
- Ну, знаешь! Каждый делает свой выбор. Что-нибудь одно - либо ты любишь спать, либо- есть. Кто ему мешал поехать вместе с нами?
Мы подошли к меню. Самое дешевое блюдо в нем было - манная каша стоимостью 9 копеек. На наш рубль мы взяли 11 порций. Копейку сдачи царским жестом оставили на чай кассирше. Сергей смог съесть только четыре порции. Семь остальных пришлось доедать мне.
(14) Еще до отъезда Васи с нами произошел эпизод, наглядно иллюстрирующий, как терпение и упорство могут достичь целей, казалось, невыполнимых.
Неподалеку от нас, рядом с Артеком отдыхал наш однокашник Валера. Жил он там почему-то с родителями и потому, томясь от скуки, и помня, что мы в Москве собирались в Евпаторию, решил проведать старых друзей. Не зная, где находится лагерь экспедиции, он долго бродил по городу, пока не наткнулся на милиционера, который объяснил ему, как нужно ехать. Приехав в лагерь, он поинтересовался нашей судьбой.
- А, фантики! - услышал он в ответ. - Так их же выселили!
История этого прозвища такая же дурацкая, как и оно само. В бытность свою я рассказывал в экспедиции, как Вася работал на кондитерской фабрике. Ему предложили идти в цех на фантики. Он согласился, думая, что фантики - это нечто совсем не тяжелое. Но в действительности, фантиками оказались   20-кг рулоны, которые приходилось, пыхтя, таскать на другой этаж. После этого рассказа кличка прицепилась сначала ко мне, а потом - и ко всей нашей компании.
Узнав, что мы уехали из экспедиции в первый же день, Валера весьма огорчился. И присев на камешек у дороги, разложил в одиночку выпивку и закуску, предполагая расположиться здесь и на ночлег, ибо его катер отходил только завтра утром.
Поскольку угощение было рассчитано на нескольких человек, Валере пришлось управляться одному за пятерых. Он развел небольшой костерок и откупорил литровую бутыль некой подозрительно мутной жидкости, которую привез с собой, чтобы отпраздновать встречу. Мимо один только раз прошел водитель экспедиции, Толик, спросивший:
- Ты к кому?
- К Фантикам, их недавно выгнали.
Водитель глубокомысленно сказал:
- Хм!
Валера дипломатично, не тратя лишних слов, налил стаканчик.
Водитель благодарственно крякнул и адресовал содержимое стаканчика на дно желудка, после чего они и расстались, сохранив друг о друге наилучшее воспоминания.
Валера продолжал свои полуночные посиделки с самим собой. Бутыль медленно, но верно пустела, обещая скоро показать дно. Тут мимо прошел еще один член экспедиции, тоже Валера. Он оказался более любознателен.
- Ты что же это, один, что ли все выпил? - поинтересовался он первым делом.
- Да нет, - ответил его тезка слегка заплетающимся языком. - Тут один мужик мимо проходил, так я ему стакан налил. А все остальное - да, один.
- Да ты же наш человек! - воскликнул другой Валера, потрясенный выносливостью своего собеседника. - Тебя как звать?
-Ва... Валера!
- Тезки, значит! Ты, вообще, чего один здесь сидишь?
- Да, вот, приехал ребят своих повидать, а их, оказывается, уже успели выгнать.
- А, Фантики, что ли? Так они здесь, неподалеку, на косе лагерем стоят. Завтра утром мы тебя к ним отвезем, а сейчас - айда со мной!
Приведенный в тесный круг археологов, сидящих вокруг костра и поющих по гитару свои сугубо археологические песни, Валера размяк душой и телом и под их задушевное пение мягко отплыл в жаркие страны.
Его деликатно забросили на ночлег в кузов грузовика (во что он превратил его за ночь, мы дипломатично промолчим), в котором благополучно и доставили на следующий день к нам, подобно Робинзонам, растворившимся в первозданной природе и питающимися дикими плодами ее изобилия.
Появление знакомой физиономии в столь необычной обстановке вызвало эффект, близкий к сошествию с неба инопланетян.
- О, Валера, - будничным голосом констатировал поначалу один из Сергеев, еще не совсем,  по-видимому, проснувшись.
- Валера?! - повторили остальные пробуждаясь.
- Валера!!! - завопили, наконец, все в один голос. - Как же ты нас нашел?
- Методом дедукции, - ответил Валера, довольный произведенным впечатлением.
Мы бурно приветствовали своего товарища сумевшего отыскать нас в столь экзотических условиях, проявив при этом недюжую находчивость и смекалку. Он внес свежую струю в наш однообразный отдых и оставив напоследок свой адрес, отправился вечером на пароходе восвояси.
(15) Скоро нам представился удобный случай нанести ему ответный визит. Вот как это произошло.
Возвратясь однажды из города, мы застали наших соседей - археологов - в большом смятении.
- Кукурузу убирают! Спасайте бутылки! - только и успели они крикнуть нам.
Нам оставалось только, бросив все свои дела (каковых у нас, по большому счету, не было), ринуться на вызволение из опасности пустой тары, которая складировалась ежевечерне по кромке поля, выходившего на песчаную полоску берега. Дело в том, что комбайн, убиравший урожай, уже подобрался к ней почти вплотную.
Сами наши соседи были заняты на раскопе, и следовательно, не могли направить все свои силы на выручку стеклянной валюты.
Когда последняя бутылка была вытащена с поля, нам великодушно разрешили сдать их, а средства, вырученные от продажи, потратить по своему усмотрению, но при условии, чтоб мы не забыли об экспедиции. Память оценивалась в жидком эквиваленте.
Сумма от сданной посуды оказалась столь внушительной, что покрыла и дань экспедиции, и небольшое путешествие по крымскому побережью. Конечно, без особой помпы - там, рыбные деликатесы, пятизвездочные отели, комфортабельные яхты, каюты 1-го класса - нет, всего этого не было предусмотрено. Но ночи под открытым небом, стакан другой вина - угощение той или иной компании, честно заработанные нами своими песнями, - все это оказалось доступным.
Захватив с собой только два одеяла и гитару и оставив весь свой остальной нехитрый скарб в палатке на попечение наших соседей, работающих на раскопе, приезжающих, правда, на работу только днем, а еще - моря, солнца и ветра (что говорило о нашей довольно-таки непрочной связи с материальным миром вещей), мы отправились в путь. Собственно, деньги мы тратили только на дорогу, а передвигались, в свою очередь, исключительно на троллейбусах, маршруты которых охватывали практически все побережье.
Первым пунктом нашего путешествия было Лазурное, где мы хотели найти Валеру, столь радушно приглашавшего нас к себе. По прибытии, мы столкнулись сразу же с одной проблемой. Дело в том, что Валера, оставив нам свой адрес, забыл сообщить при этом еще и номер квартиры. В Евпатории мы не предали этому значения, полагая, что Валера живет в каком-нибудь скособоченном курятнике, снятом у частника, с умывальником и прочими удобствами во дворе - кто не помнит этого стандартного набора советского отдыхающего за 3 рубля в день! Но когда мы подошли к двенадцатиэтажному двухподъездному  дому, наши радужные планы переночевать под Валериным уютным кровом начали меркнуть и покрываться дымкой неопределенности. Мы выработали весьма туманный план поиска: обзвонить все квартиры, начав почему-то сверху. План имел весьма малый шанс на успех, ибо половины хозяев могло ведь не оказаться дома, а как найти среди множества молчащих входных дверей нужную? Неизвестно, куда бы нас это привело, скорее всего - в милицию, ибо нас, вероятно, приняли бы за шайку домушников-гастролеров, решивших совместить приятное с полезным, приехав на юг на заработки. Так вот, неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы первым человеком, вышедшим из дома, которого мы встретили, был ни кто иной, как сам Валера. Судьба порой делает такие неожиданные подарки, наверное, когда видит, что ее не ставят ни в грош. Если бы ни эта встреча, затруднительно сказать, где бы нам пришлось ночевать, ибо вокруг громоздились скалы, а территория пляжа по ночам патрулировалась нашими доблестными пограничниками.
Мы провели чудесный день, посетив все местные пивные достопримечательности (разумеется, за счет хозяина города), и проведя ночь в самых комфортных условиях за все время своей поездки, на утро покинули гостеприимное Лазурное, отправившись дальше по побережью, имея единственной целью проехать по нему как можно дальше, насколько хватит денег.
В Алупке, ночуя на пляже, и собрав вокруг себя своими песнями всю окрестную молодежь, мы стали объектом пристального внимания милиции. Когда нас, осветив фонарем, вызвали из под навеса на набережную, один из моих Сергеев потянулся было за рюкзаком, чтобы взять его с собой, за что и был стукнут мною по рукам. Выйдя налегке, мы были подвергнуты стражами порядка перекрестному допросу, кто мы такие и откуда. Не дав никому из своих друзей открыть рта, я сказал, что мы отдыхающие (не правда ли остроумная легенда?). На вопрос, где мы остановились, я ответил, что мы еще не успели выучить свой адрес, т.к. прибыли сюда лишь сегодня. Друзья единодушно кивали, ведь это была почти правда. Милиция не стала чинить препятствий нашему путешествию, отпустив по добру, по здорову, велев идти домой по адресу, который мы ищем до сих пор.
Словом, вечером нас можно было принять за любителей ночных купаний при луне, а утром - за сторонников здорового образа жизни, ложащихся с петухами и встающих с ними же, чтобы насладиться с максимальной пользой для организма морскими и воздушными ваннами, пронизанными первыми лучами солнца.
Мы проехали Лазурное, Алушту, Ялту и Алупку и на четвертый день, на утро, вернулись в исходную точку нашего путешествия, на городской пляж в Евпаторию. Нам еще предстоял последний марш-бросок до Маяка, к нашей палатке, ставшей для нас уже почти родным домом. Был хмурый, пасмурный серый день и мы сидели втроем с нашим рюкзаком и гитарой на топчанах под навесом, пережидая мелкий, противный дождь, который все обещал перестать и никак не мог угомониться. Сергей лениво перебирал струны. Неподалеку от нас, тоже под навесом сидел маленький мальчик со своими родителями. Неизвестно, что привело их в такую погоду на пляж, но они так же, как и мы, пережидали дождь.
И тут мальчик спросил у своего папы, показывая на нас:
- Папа, это бродяги?
- Нет, сынок, - ответил тот. - Это туристы.
Мальчик задумался.
- А чем они друг от друга отличаются?
Теперь пришел папин черед задуматься.
- Ну, понимаешь, - начал он не совсем уверенно, - туристы ходят, а бродяги шастают.
Мальчик замолчал. Замолчали и мы, обдумывая папины слова. Действительно, грань, очерченная им между туристами и бродягами, была весьма условной. Кем же мы все-таки были - первыми или вторыми? Ответа нет и поныне. Наверное, и теми, и другими вместе взятыми. В каждом оседлом человеке, по-моему, живет тяга к странствиям. Разница лишь в том, что  один дает ей выход, а другой законопачивает себя в семейный уют, как в некую скорлупу, давая себе преждевременно состариться в хлопотах о карьере, жизненных удобствах и положении в обществе, упорно продвигаясь по жизни, как к венцу всех своих трудов, - к инвалидной коляске.
(16) Самое забавное, что, прожив почти весь месяц на подножном корму, лишь изредка питаясь объедками со стола экспедиции, не имея ни гроша в кармане, в день отъезда мы столкнулись с проблемой, прямо противоположной. Дело в том, что, вернув в последний день свою палатку в прокат, мы получили за нее 76 рублей залога, отданных в начале отдыха. Казалось бы - чего проще - потратить втроем 76 рублей! Но это оказалось сложней, чем мы думали. На какое-то время мы очутились в положении Остапа Бендера, не знающего, что делать со своим миллионом. Истомленные долгой диетой мы конечно отправились первым делом в ближайший ресторан. Но при всем нашем старании объемы наших желудков, истонченных вынужденным воздержанием, не смогли вместить и половины заказанной снеди, добрая половина которой, к тому же была нами лишь понадкушенна.
После ресторана путем невероятных усилий нам удалось потратить еще около 5-ти рублей, купив 2 арбуза. На дальнейшую борьбу со свалившейся на нас золотой ношей мы были неспособны.
В конце концов, махнув рукой на гордость, мы сложили оружие, признав себя побежденными, и не придумали ничего лучшего, как на оставшиеся деньги поставить угощение экспедиции (кощунственная мысль везти деньги в Москву просто не приходила нам в голову). Со стороны экспедиции к нам тоже со временем установились самые теплые чувства. Мы прочно заняли в ней свою нишу.
- Без вас в нашей работе чего-то бы не хватало, - признавались нам старейшие ветераны кирки и лопаты.
(17) Перед отъездом мы в 1-ый раз за месяц пошли в баню вместе с Валерой (тем самым, который привез к нам другого Валеру, однокашника).
- Эх, - посетовал он. - Весь облез - не то, что в прошлом году! Совсем расслабился, запаршивел. За месяц ни разу к умывальнику не подходил, в море только ополоснешься - и все, а тут перед Москвой - извольте, снова старые привычки заводить - мыться, бриться, - и он достал из пакета новенький, еще не распечатанный шампунь и бритву, привезенные из дому.
- Будете мыться? - он вопросительно глянул на нас.
Мы вежливо отказались, ибо у нас был свой шампунь.
- Эх-х! Ну, не везти же  его назад! - воскликнул Валера, выливая содержимое всего флакона себе на голову.
Так болезненно проходил процесс приобщения к благам цивилизации у некоторых одичавших членов экспедиции.
Помимо нас, в день нашего отъезда лагерь провожал и еще нескольких человек, так что «отвал» получился полномасштабный. Мы ехали в кузове «ЗИЛа», каждый день развозившего всех на работу, до отказа заполненного народом, во весь голос распевающим археологические песни. Пели в один голос человек 30. Мы с друзьями затерялись в этой толпе, нас разметало в разные концы кузова и все же я, сидя в своем углу, слышал голос Сергея, перекрывавшего своим басом весь хор, - голос, с которым мы весь месяц пропели на одном дыхании. Песни были и причиной нашего изгнания из лагеря, и тем, что нас объединяло в тот момент с людьми, в большинстве своем с нами вовсе незнакомыми. Песни выбили нас из привычного круга нашей жизни и они же сопровождали нас домой.
Мы благополучно добрались до Москвы. Я еще 2 недели после приезда не ложился на кровать, предпочитая спальник на полу. Зачем же город создает нам столько ненужных сложностей и условностей, когда правда жизни гораздо ближе - в простых и естественных радостях человеческого общения и потребностях, не выходящих за рамки необходимого?..


                28.01.2003 г.