По следам безрукого иконописца

            СИЯ  ИКОНА  ПИСАНА  ЗУБАМИ...

          Поиски данных о безвестных  ремесленниках девятнадцатого столетия – труд сродни археологическим раскопкам, только «копать»  надо не в степи под курганом, а в государственном архиве, в музейных запасниках  или в публичной библиотеке.  Узнал   адрес  бывшей мастерской  – иди в старинную часть города, расcпрашивай долгожителей.      Так однажды я попал в гости к   девяностолетнему старцу.  Он выслушал   вопросы и, как бы извиняясь, сказал, что все его  сверстники поумирали,  а самому нечем  хвастать, разве что единственной, сохранившейся у него, святыней.  Достал из-за  шкафа накрытый пропыленной тряпицей прямоугольник.
        –Хотел сам   доискаться: что, как и откуда, но всё недосуг было. Теперь  тебе, молодому,  задам работу не на один год.
         Прошли   годы, но работа, так неожиданно заданная мне стариком,    все еще   не завершена, и  нет   уверенности, что ее конец  близок. А в тот день, приподняв тряпицу, я увидел мерцавший в полумраке   серебряный  ковчег  с  рельефным    нимбом над тонко выписанным ликом.     Знакомый  реставратор   в художественной  мастерской при картинной галерее    снял   оклад с иконы.   Открылся тщательно выписанный поясной образ Вседержителя и две строчки под ним: «Сiя Икона Писана Зубами въ Самар. Губ. Бузул. Уез. въ Селе Утевке. Крестьянинъ Григорий Журавлёвъ безрукiй и безногiй. 10 Iюля 1886 года».
      Наверное, там – в степном   деревенском захолустьи, где, судя по тексту, написал эту икону безрукий крестьянин, собирался, но так и не удосужился побывать ее прежний владелец.   Я   отправил письма в музеи, в архивы и отдельным частным коллекционерам.   Откликнуться никто не спешил,  а редкие ответы были написаны словно под копирку:  о безруком мастере сведений нет, его иконами не располагаем.
         Порадовал  лишь Самарский (в те годы Куйбышевский) областной госархив, приславший   копию ответа, данного  в 1963 году  югославскому историку живописи и  реставратору Здравко Каймаковичу, обнаружившему в Боснийской  православной    церкви   икону, подписанную  безруким  живописцем.  О своей находке югослав писал куйбышевским специалистам:   «Икона средних размеров, исполнена масляными красками на доске. Святые Кирилл и Мефодий изображены   со свитками в руках. Тщательная и тонкая работа, и   в первый момент подумалось, что это произведение   иконописца с академическим образованием,  а  надпись – монашеская мистификация. Я рад теперь, что такой феномен, как Журавлев, на самом деле существовал и, преодолев жестокость природы, сумел подняться до завидных высот изобразительного искусства. Он художник не потому, что творил, держа кисть в зубах, а  потому, что   создал действительно художественное произведение.    Доска  подписана:  «Сию икону писал зубами крестьянин Григорий Журавлев в Утевке Самарской губернии безрукий и безногий. 2 июля 1885 года».
      Мой вопросник   архивисты переслали в Утевку сельскому краеведу  К.Е. Данилову, ибо «только у него   есть полное собрание о Григории Журавлеве».   
      Бывший директор Утёвской школы  Кузьма Емельянович Данилов    ответил  сразу и    сетовал, что последние несколько лет его  беспокоят охотники за    наследием  безрукого живописца.    В другом письме    жаловался, что  самарский  доцент  выпросил у него якобы для научной публикации  фотокопию иконы  Кирилла и Мефодия,  подаренную   Каймаковичем, и теперь отказывается – говорит, что не брал. «Охотники», действительно, распоясывались. Медлить  с поездкой было  нельзя.
      Пока собирался  в Утевку, сообщили из Ленинграда, что в фондах Музея истории религии и атеизма нашлись  «Избранные святые» – икона размером 45 на 44 сантиметра, написанная Журавлевым  в 1889 году. На  тыльной части доски надпись  указывала имя автора и способ, каким он писал икону. Заканчивалось сообщение обычным музейным присловием: «сведениями о живописце музей не располагает».   .
     Связался с сотрудницей музея, чтобы  описала находку, и в очередном письме получил от музея  комментарий специалиста:  «Икона представляет интерес для музея по причине необычного способа ее создания, но любопытна   и по содержанию. Судя по составу святых,  она   написана  в память о спасении  императора   с семьей при крушении царского поезда на станции Борки 17 октября 1888 года. Изображенные в центре Николай Чудотворец, Мария Магдалина и Александр Невский соименны царской семье,   ее покровители. Память остальных – Осии пророка, Андрея Критсого, Косьмы и Дамиана – отмечалась 17 октября, то есть в день  железнодорожной аварии.   Икона выполнена   профессионально в живописной манере и в   стиле  времени. Композиция  не совсем обычная, но  интересная: святые   как бы  возникают из гирлянды облаков».
      На просьбу  прислать  фотокопию иконы  музей атеизма ответил уклончиво, дескать,    оформляйте заказ, но мы не представляем,  как  можно воспользоваться изображением иконы  вне  религиозной цели. А в ответ на сделанный мною заказ  пришло очень строгое письмо от дирекции: «В связи с Вашим заказом   возникли сомнения, ибо предоставляя фонды для публикаций, музей  обеспокоен их правильным идеологическим использованием, тем более, что интересующая вас вещь имеет культовый характер и создана  для прославления монархии».   Пришлось   звонить   заместителю директора  по режиму,   убеждать,   что в мои планы не входит пропаганда религиозных (тем более монархических!) взглядов с помощью фотокопии. Однако, дирекция требовала письменных заверений, и  лишь через три месяца после   моего клятвенного письма  пришла бандероль с  изображением иконы.
        Появилась надежда на другие находки. Я веером послал напоминания и новые запросы в Эрмитаж,  Русский Музей,  Третьяковскую Галерею,  в другие крупные музеи страны, но  ниоткуда не было вестей ни о Григории Журавлеве, ни об его иконах . Оставалось   ехать в Утевку.
       В Самаре   договорился с директором областного музея, что пошлет  в Югославию  просьбу о возвращении на родину иконы «Кирилл и Мефодий», однако  дипломатические переговоры с доцентом о возврате Данилову фотокопии  иконы оказались напрасными.   
       Краевед Данилов принял меня, сидя на верхней ступени собственного крыльца, уперевшись  широкой спиной в дощатое полотно затворенной двери.Я напомнил, что приехал по договоренности с ним посмотреть на собранные им иконы. Он  крикнул жене, чтоб выносила.   Дверь приоткрылась, и     из полумрака сеней женщина  стала передавать по одной  и забирать у меня иконы через плечо мужа. К полудню церемония  закончилась.   В коллекции Данилова не было ни одной иконы с подписью мастера, и я спросил, почему он решил, что их написал  Журавлев. «Больше некому», – ответил  хозяин, поднимаясь, чтобы  запереть за мной калитку.
     На улице  дожидался старик, бывший чапаевец,  приведший меня сюда еще утром от автостанции.  Теперь он вел меня  адресами, где  сохранились иконы, еще  не отданные  краеведу. В пути  он показал   старинную книжицу, а  в ней жирно отчеркнутую строку. Епархиальные ведомости сообщали, что безрукий сельский иконописец Журавлев написал для кафедрального собора  икону   «Огненное вознесение Илии пророка». Это была новость, открывавшая еще одно направление в  поисках сведений об  иконописце и его работах.
      В селе уже знали, что к Данилову приехал издалека человек, но на порог его не пустили. Может быть, поэтому  всюду приветливо говорили со мной, охотно показывали иконы. И снова я не нашел среди них ни одной, отмеченной подписью,   характерной  для Журавлева.
      Сегодня Московский патриархат   организует туристические поездки на родину  этого живописца.  За 180 рублей  поведут к дому его родителей, к церкви,  где были его иконы, покажут недавно поставленный крест на могиле. А в то лето мы со старым чапаевцем  потоптались  возле   зернохранилища, устроенного в полуразрушенном храме, постояли  над вытоптанной журавлёвской могилкой у северной стены близ алтарной апсиды и  расстались. Увозил я рассказы старожилов, слышанные ими от родителей, а теми от своих  матерей и отцов. Описание   судьбы иконописца укладывалось в страничку текста.
       Григорий Николаевич Журавлев родился  в   крестьянской семье за четыре года до отмены крепостного права. Врожденное уродство лишило его рук, и ноги были  рудиментарными. Однако,  соседи не видели его слез,  не  слышали жалоб.  Из  дому на солнышко выносил его старший брат Афанасий, смастеривший подставку, на которую  опирался несчастный.  Кто  учил мальчика рисовать, от кого  перенял он иконописное ремесло, не вполне ясно. Возможно, это заслуга семьи или наставника-иконописца. Известно, что в доме   была много лет иконописная мастерская, в которой Григорий написал почти все свои. Говорят, он с детства   рисовал  животных, зажимая в зубах карандаш, а  однажды изобразил на   холсте односельчанина – старика  Галкина. В 1880 году Григорий с отличием  закончил экстерном Самарскую   мужскую гимназию. По-видимому, тогда   и была создана его мастерская.    Григорий   писал образа, а Афанасий растирал краски, готовил доски, наносил пунктиром сюжеты.  Быть может, в то время они и придумали    интригующую  подпись для икон Журавлева.
      В июле 1885 года Григорий   написал славянских первоучителей Кирилла и Мефодия. В тот  год  намечалась закладка утевской церкви. Собравшиеся в селе иерархи   заметили необычного мастера. Освящали храм через семь лет. На этот раз   приехавшим иерархам открылась выполненная  безруким мастером живопись в иконостасе и  на  стенах внутри храма. К тому времени  он уже написал икону «Вседержителя» ( 1886), с которой я начал этот рассказ, и «Избранных святых» (1889), достигших туманной столицы.  Шедеврами считались его работы для кафедрального собора и для иконостаса Покровской церкви Самары. 
      Обездоленный природой,  с трудом  превозмогавший  физические страдания, он  стал счастливым   художником, добившимся признания  и  известности.    В начале века  он был приглашен в столицу и удостоен высочайшей аудиенции. Царь   назначил ему пожизненную пенсию в размере 25 рублей золотом и приказал самарскому губернатору выдать два конных выезда – зимний и летний.
      О том, как Григорий  гонял по степи   в  дарованных  упряжках, лихо щелкая зажатым в зубах хлыстом, сельские старики любят рассказывать до сих пор. Увечный  крестьянин, персональный царский пенсионер умер от горловой чахотки за год до февральской революции. Для обласканного монархом иконописца это  было своевременным, а потому   великодушным  подарком судьбы.
       Икону  Вседержителя, покрытую полукилограммовым серебряным окладом, я передал музею изобразительных искусств. Для научного паспорта приложил к ней подробную историческую записку и репродукции   из переписки с Даниловым.  Такие же репродукции выслал Самарскому историко-краеведческому музею. Оказалось, что неприветливый и осторожный Данилов скончался, оставив собранные иконы жене. В письме, полученном из музея, была и  добрая весть: югославы вернули России икону, найденную Каймаковичем. 
      Из множества собранных мной  материалов о живописце наиболее  интересным  казался портрет Григлрия Журавлева.  Простое лицо,  открытый взгляд, рот «горсточкой». Рефлекторное напряжение губ, способных придавать зажатой в них  кисти  неуловимые безошибочные движения. Рассказывают, что цепкими своими губами Григорий без посторонней помощи зажигал спичку и ухитрялся прикурить от нее.
      В доме Данилова после смерти его жены юные краеведы нашли только любительские  снимки и письма. Пропала даже фотография иконы, прозванной Утевской Мадонной, а сама доска  чуть раньше бесследно исчезла из ждругой семьи, в которой хранилась. Краеведы рвались в погоню, но  для розыска им нужна была фотография. Я отправил им фоторепродукцию, присланную мне в свое время бывшим директором их школы.
     Тем временем прояснялось местонахождение новых для меня   работ    Журавлева – «Николая Чудотворца», «Александра Невского», «Огненного вознесения пророка Илии» богородицы «Благоуханный Свет». 
      «Николай», написанный в начале века, поступил в Эрмитаж из Музея этнографии народов СССР. Бронзированный фон иконы с неглубоким резным  орнаментом свидетельствовал, что братья  владели резьбой по левкасу. Интернет сообщал о  других двух иконах и об утевской экспедиции самарских студентов  во главе с   преподавательницей, искренне увлеченной талантом Григория Журавлева (кстати сказать, супругой знакомого мне доцента). Сообщалось так же, что  икона «Кирилл и Мефодий» перенесена в Музей церковной истории.  Возможно, с появлением  этого музея поиски   произведений утевского мастера станут  професиональными и последовательными.
      Луганский парень Владислав Титов, лишившись рук, тоже научился  писать зубами, но написал не икону, а книгу «Всем смертям назло. В ней я встретил фразу, под которой  бы   несомненно подписался  Григорий  Журавлев:  «Человек, не украсивший этот мир доброй   работой, исчезает в небытие, ибо ничего не оставляет после себя».

      Послесловие. По давним следам моего героя я недавно написал  балладу, опубликованную на сайте stihi.ru  и, вопреки ожиданиям, стихотворный текст оказался   более динамичным и более насыщенным эпизодами из жизни этого иконописца. Приглашаю читателей посетить  названный сайт и прочитать на моей странице в рубрике «Из цикла “Мастера”»  стихотворение «Григорий Журавлев». Любознательный найдет там и другие не менее интересные произведения о разного рода умельцах – от обычного живописца до мастера заплечных дел.