***ЮККА инициалы

Аккорды слюнявой песни несутся из его окна. Они должны, должны достичь двери, окна, уха под шапкой непонятного цвета волос. Его собственное ухо уже года два как съели собаки на городской свалке… Пустое место под шевелюрой горело, готовое принять звук во всей полноте палитры, но уха не было, и в попсовом мотиве чего-то не доставало. Он нервничал. Не мог схватить чего-то близкого и почти осязаемого… Запаха и оттенков было мало. Ощущения недооформлялись. Он вспоминал.

А что собственно красивого-то? В красоту, что ли, втрескался? Симпатичная, секси этакая - это да… Но насчет красоты… Хотя не в том дело. Иллюзорная доступность, вот что купило, точно! Купило, а потом, естественно, сдало в комиссионку ни за понюх табаку. Вначале болело сердце, перехватывало дыхание… В начале всё было в ней, всё: цели, задачи и поступки, смысл жизни, вот же гадство, был в ней. Никто и никогда ещё не оставлял его. Никто и никогда. И никто не смеет оставить его. Пока он этого не захочет.… А хрен-то! Захотела сама и оставила сама, как окурок затушила. Очень неприятно чувствовать себя использованным, чего уж. Душит ощущение несправедливости, неправильности…

Каждая их встреча была пропитана желанием.

Они увидели друг друга на работе. И сразу, как водится, поняли всё друг про друга. На обозримый, конечно, период времени. Он - журналист, она - корректор. То есть, он пишет, а она его поправляет. Его, представляешь? Когда она первый раз зашла в кабинет, он внутренне уже готов был медленно с досадой объяснять свои предложения, знаки препинания, эпитеты… Нет, она зашла сказать что ей понравилось и спросила какую-то ерунду, типа, а вот это что у вас за слово? Слово, помнится, было “би-группа”. Так ротный почему-то называл нескольких собравшихся в одном месте бездельников. Она, помнится, почему-то связала непонятное словечко с бисексуальностью… Смешно, ей богу…

Он, конечно, захотел её с первого взгляда. Встречая её, гормоны буквально кипели в каждом капилляре его ленивого проспиртованного тела. А произошло всё довольно быстро. От ухаживаний и флирта к непосредственно обладанию друг другом они перешли позже, чем хотели, но скорей, чем положено. Минут через сорок. Перед этим были, правда, несколько дней (недель?) его пижонства, когда он усиленно лепил равнодушный вид. Она приняла правила игры. В течение этого времени она сталкивалась с ним в коридоре, заходила к нему в кабинет, задавала вопросы исключительно по делу и с неизменным выражением мудрой (откуда мудрость-то?), едва заметной иронии на лице. Он был доволен. Он позволил ей очаровать себя. Он снизошёл… Идиот… Снисходильщик… Она была на охоте. Даже не на охоте, а так, на променаде. Прошлый бой-френд канул в лету… А новый… А новый - … уси-пуси кто это у нас новенький тут в уголке забился? Она - самая красивая женщина редакции, этажа, да и, пожалуй, всех двенадцати этажей офисного здания. У её ног валялись заместители губернатора и таксисты. Некоторые, ради справедливости надо заметить, валялись фигурально. Она должна была получить то, что принадлежит ей по праву. А точнее всё. Любого, понимаешь?

Чёрт, как же он не замечал-то? Конечно, ослеплённый собственной значимостью осёл. Сейчас остаётся только разрабатывать гениальные планы и способы её влюбления в себя, запоздалого держания на коротком поводке, осыпания золотом-брильянтами и прочая пустопорожняя чушь плюс невостребованные доказательства… Она взяла его тёпленького, ещё до конца пьянки, где он сказал, что хочет её. В кабинете была не заперта дверь и, находясь в процессе, она даже не обратила внимания на заглянувшего в щель пьяного верстака. Цыкнуть пришлось ему. Ну, это-то как раз нормально. Но почему, скажи, его не насторожило то, что для неё ничего особенного не произошло?... Он ведь, в конце концов, закрыл дверь… Так ты видела? Видела. Так почему не среагировала? Ну, во-первых, я была занята, а во-вторых, на это есть ты. Цветочки…

Когда он рвался к ней, мысленно разбрасывая одежду по редакционному коридору, она оставалась холодна и надменна. Через пять минут она играла в строгую маму, а через десять - в капризную дочку. Поразительно, но одновременно в ней уживались пуританство и готовность к жуткому разврату. Он научил её ловить кайф от грубого секса. Она материлась, плакала и счастливо смеялась во грехе. В обычной же обстановке могла покраснеть и выговорить ему за слово “жопа”. Она могла изменить ему на его же глазах (ни разу себе этого не позволила, но он точно знал: могла), но при этом её жутко оскорблял тот факт, что он живёт под одной крышей со своей бывшей женой. Я не хочу и не буду твоей любовницей…

Роман (её передёргивало от этого слова) катился, громыхая на стыках. Притом, что вектора приложения сил были разными. Когда же он прощелкал сменить галс? Он поселился в редакции. Он неделями не мылся и не брился (так - негде, а в баню - не на что). Пах. Ел супчики и сухари, которые она ему изредка приносила, да ещё хорошо закусывал на ежедневных редакционных пьянках. Редкие гонорары тут же обменивались на водку. Она могла прийти в три ночи, по звонку, зимой, правдами и неправдами пробиться через ВОХРу на вахте - благо, редакции и издательства работают подчас круглосуточно… Милый, любимый, милый, ну зачем ты меня шантажируешь? У меня же дети (две маленькие девочки), мама, отец, что они обо мне подумают? Что я плохая мать, беспутная дочь и развратная женщина? Я развратная? Ну, скажи! Скажи!...

Дальше бумага терпеть не станет, да и незачем - они сливались в один шевелящийся клубок… Они становились Медузой и тут же Горгоной и горя бы схватил, помнишь, тот верстак, если взглянул бы на них в этот момент. Двери они, кстати, чаще всего не закрывали, и вся редакция старалась в рабочее время поскорей проскочить этот злополучный сегмент коридора - а вдруг что - стыда не оберёшься… Работал он всё меньше и хуже, зато пил всё больше… Начал скандалить, качать права и подставлять коллектив серьёзного издания… В конечном итоге его начали грызть комплексы. Лучший способ защиты срабатывал верно, но недолго. Унижая её, он самоутверждался. Он стал скучать в её обществе и искал развлечений на стороне. Точнее - в коллективе. Ещё точнее - приступил к активному разврату и пьянству. Писать перестал.

Любому терпению приходит конец и в этом конце он потерял работу… Потом другую работу… Потом перестал работать вообще… Он приходил к ней и мог стоять часами в коридоре, болтать с ней на её перекурах, болтать с бывшими коллегами и собутыльниками, болтать с редактором, в конце концов, если находил повод. Болтать, болтать, болтать…

Думаешь, он идиот? Он прекрасно видит картину. Теперь. Не очень, кстати, лестную для него… Скажу больше, картину, ставящую его ниже плинтуса… Когда работаешь, терпеть не можешь бездельников и людей праздных. А с неудачниками и когда не работаешь, лучше не связываться…

Он терял её… Напрячься бы, сделать шаг, поступок в конце концов… Она уходила как песок сквозь пальцы. Не важно, откуда растут эти руки и эти пальцы - ты их сожми! Он же был расслаблен, как чемпион на пьедестале, как школьник перед каникулами… Как идиот на электрическом стуле. Конечно, он же завоевал её. Завоёвывальщик…Она, теперь это ясно, пыталась как-то донести до него всю абсурдность складывающейся ситуации. Он должен был понять, что она не будет жить с ним ни в кабинете, ни даже на лестничной площадке. Скоро сорок, двое детей, желание большой и чистой любви. Чистой, понимаешь?… Нет, конечно, что-то он понимал. Он сократил появления пред её очи, опять искал работу, занимал несчитанные разы деньги, плакал после второй бутылки и терял, терял, терял её.

Чистая любовь не заставила себя долго ждать. В её жизни появился мальчик, лет на десять моложе её. Слухи (сплетни, - какая разница?), как ни затыкай он уши и щели в своём жилище, всё же просачивались. Фантазия добивала. Мальчик любил её. Мальчик восхищался ею, и она плыла. Она собиралась (или собралась) выйти за него замуж, у них родился (или должен был родиться) пацанёнок… Они жили в гостинке чуть ли не меньше его кабинета в той редакции, где он встретил её… Она была счастлива. Он же был к тому времени половой тряпкой. Ночевал под мостом, пил с отребьем на вокзалах, стал постоянным посетителем вытрезвителей всех районов города. Менты его узнавали. Однажды он даже съел собаку у торговки спиртом. Тайком выследил, заманил, зарезал и съел, обеспечив достойную закуску себе и таким же как он маргиналам на застолье в заброшенном, когда-то частном, осеннем доме без окон… На той пьянке ему в драке отрезали ухо.

В конце концов, он бросил пить и вернулся к нормальной жизни, а она… Её с мальчиком расстреляли в машине. По ошибке. На какой-то разборке валютчиков. Так что всё в порядке… Милый, родной, я люблю тебя, ты слышишь? Теперь он слышит. Не всё, конечно, но слышит. Только зачем? Так что ухо ему бы только мешало… А ты говоришь - Ван Гог…