Три популярные буквы

НАДЗОРНАЯ    ФУНКЦИЯ


Эту статуэтку из дерева я увидел в экспозиции, устроенной самодеятельными мастерами декоративно-прикладного искусства в Екатеринбурге. Она привлекала необычным сюжетом.  Толстяк с  отрешенным лицом сидел за  столом, превратившимся в продолжение его тучной фигуры. Локоть, упертый в столешницу, свидетельствовал об отвращении у этикету, а жест   руки, державшей художественную кисть с заостренным, как зубочистка, черенком, добавлял к  первому впечатлению ощущение скрытой опасности:   черенком он ковырял в зубах, как будто пообедал представителем мира искусств.  Детали были  отработаны   тщательно, словно автор не был любителем, не получившим достаточной профессиональной подготовки, а обладал по меньшей мере дипломом выпускника художественного училища. Автор как раз находился в зале, его звали  Михаил Цветов. Он служил в вычислительном центре научно-исследовательского института инженером-компьютерщиком, а в свободное время резал скульптуру.  В отличие от профессионалов он    не  пользовался долотом и стамесками, а работал хирургическим скальпелем и ланцетами из магазина медтехники. У этих ножей   лезвие долго сохраняет   заточку. Где учился ваянию? У Микель Анджелло,   объяснившего, как делать скульптуру: взять заготовку и отсечь лишнее.
     К счастью, жутковытый его персонаж с зубочисткой во рту ныне  существовал лишь в этом сатирическом произведении, высмеявшем зло, не так уж и  давно руководившее  искусством на Урале, а затем в Москве. На расспросы посетителей выставки Михаил уклончиво отвечал, что в своей работе он выступил лишь против надзорной функции в искусстве, но не имел в виду никого персонально – это собирательный образ.  Люди продолжали толпиться возле стенда компьютерщика,  переглядывались, и было заметно, что монстры, сросшиеся с канцелярским столом, им  не вновинку.       
      Я тоже не мог  отделаться от мысли, что и в нашей глубинке  водились подобные типажи.  Припомнился эпизод из творческих мытарств поэта Бориса Марьева. Он готовил к изданию  в Средне-Уральском книжном издательстве сборник лирических репортажей «Колумбы». Казалось, все было уже  решено: и тема в плане издательства, и рукопись в наборе, но неожиданно главный молодежный идеолог потребовал поэта   к себе. В те годы молодежное искусство, как и самая жизнь молодежи в нашем краю, находилась под неусыпным оком Филиппа Тимофеевича Ермаша, будущего председателя госкомитета по кинематографии. Стихотворный сборник посвящался   животноводческому комплексу, строительству   химкомбината и пуску колоссального трубопрокатного стана, словом, молодым колумбам очередной социалистической пятилетки. А свежий член Союза писателей – автор этого сборника, по мнению компетентного руководителя, мыслил не вполне масштабно для ответственной темы. Разговор затягивался, потому что поэт не соглашался с   замечаниями, отказывался переписывать забракованные места. Требовалась  нахлобучка.
      Поэт, например, писал: «Ах ты, каменщица Зиночка, зеленые глаза, постоим с тобой в обнимочку хотя бы полчаса».
      Комсомолке на ударной стройке непозволительно  «стоять в обнимочку» с кем ни попадя, а потому предлагалось сделать ей  другое предложение: «потанцуем, Зиночка, хотя бы полчаса». Поэт продолжал отстаивать свой вариант.
      Описывая комнату   передовика производства, он иронично назвал ее  палатой: «И всего-то стоят в палате шкаф с посудой да три кровати». Начальству палата не понравилась  игривой    двусмысленостью при  бедности  обстановки   и скученности ударников труда – три кровати в одном помещении. Следовало уменьшить количество койкомест и добавить приличной мебели, но поэт опять возразил, что согласен лишь   закавычить  «палату»   ибо она вписалась в стихотворный размер, который, кстати,  не позволяет разуплотнять жильцов и расставлять новую мебель. Это очень  походило на вызов, но мальчишке тут же утерли нос вариантом,  решавшим все три проблемы: «И всего-то стоят в комнáте шкаф, комод и диван у кровати».
      –«В комнáте» не говорят, это неправильно,– сказал поэт.
      – И «музыка» не произносят на «ы», а вот Пушкин сменил ударение.
      – Но я-то не Пушкин!
      – И это видно, –   сказал Ермаш сухо, – ты рифмовать  не умеешь.
      Поэт  промолчал. Сгреб со стола листы рукописи и, не оглядываясь, пошел к выходу.
      –Назад! – Внятно сказал хозяин. – Разговор не закончен!
      Но поэт  отворил ногой дверь и, стоя  наполовину  в приемной, заполненной посетителями,  произнес, повернувшись к обидчику:   
      – Три буквы на стене пишу и посвящаю Ермашу!
      В местном отделении Союза писателей его  ждали  товарищи по перу, которых успел собрать у себя в кабинете председательствавший поэт Николай Куштум, уже
  схлопотавший по телефону выговор за   поведение   подопечного.
      – Объясни нам, Борис Марьев, на какие   три буквы ты послал уважаемого Филиппа Тимофеевича,– строго спросил председатель.
      – Мы поспорили из-за рифмы, и я предложил ему МИР – три самые популярные буквы сегодня.