Эссе писались на протяжении двух лет (2003-2004 гг).
Хотя каждая часть представляет собой законченное произведение, читать лучше именно в таком порядке.
РУСЬ КОНДОВАЯ
Живешь в Сибири себе, о России только в книжках читаешь. Тем не менее, если собрался покидать, то именно Россию. Ибо Сибирью, как известно, только приросло... И тут такой шанс – еще раз проверить свои чувства! А вдруг ты ошиблась и в Центральной части все по-другому и не захочется отрываться от родных березок и церквушек?
Первая поездка состоялась в самый что ни на есть Великий Новгород. Он показался таким уютным и знакомым со своими церквями и кремлями, отсчитавшими тысячу лет; низкорослыми домиками, чтобы не заслоняли старину; Кровавым мостом, где Иваны, начиная с третьего, безжалостно расправлялись с вольнодумными новгородцами... Вот тогда и кольнет чувство упущенных возможностей – а ведь могло быть по-другому! И была бы республика с всенародным вече, гласность и равноправие... Церкви, в подвалах которых хранились товары, и Торговые ряды навевают тоску о возможном экономическом расцвете... А Ярослав-то Мудрый Юрием в крещении назвался, оттого и Свято-Юрьев монастырь, производная от Георгий. Дух захватывает от высоты и величия внутрихрамового пространства, свободного от позолоты и икон, бесконечных в более поздних православных церквях. Помельчали...
Половицы скрипят в деревянных церквях, бревна давят в избах, полати узки, и тесны лавки по сравнению с амбарами – аграрное прошлое не оставляет иллюзий на лучшую долю древнерусских крестьян, ничтожно мало изменилось с тех пор. И снарядить стол соседствует с доспехами, от чего и «доспешня», где подают нынче кофе в пластмассовых стаканчиках с круассанами... А назвали музей деревянного зодчества красиво – Витославицы.
София все так же прекрасна и величественна, внутри мощи и святыни в полумраке, хочется наружу, повыше, там, где искусственный голубь на шпиле, которого даже звон колоколов не пугает. А колокольня-то мировое достояние, восстановили, как и многое из того, что разрушили варвары различных национальностей. Сволочи, ведь цены нет тем останкам-намекам на Рюриковщину, откуда мы родом.
Благодарные экскурсанты растеклись по Кремлю - Крому, где можно посидеть в укромном ресторанчике, наслаждаясь причастностью к старине, окруженной тишиной и покоем. А фрески Феофана Грека подождут...
Под дождем размытые очертания Валдая смутно донесли ощущение провинциального городка, укоренившегося на тракте Москва – С-Петербург. Путевой дворец одной из Екатерин (или Елизаветы?) так и остался призраком дворцового величия, а музей колоколов оглушил в прямом смысле, оставив неясное чувство тревоги. Спасает лишь образ американского колокола свободы, напомнив о конечной цели столь длинного путешествия.
Иверский монастырь притаился на острове, окруженный Валдайским озером, до которого надо пробираться сквозь заповедные леса, заканчивающиеся шатками мостками. Влажный туман окутал постройки, где протекает скрытая от посторонних глаз иноческая жизнь. Холодно и промозгло, ведь на дворе уже осень. И пейзажики, нарисованные детской рукой, развешанные на стенах в пустынном приделе главного собора, говорят о глубинной
радости уверования в православие. Становится теплее.
В местном ресторане нас ждал салат из холодной капусты. Организатор экскурсии препиралась с официантом, интерьер советских времен навевал тоску, а за окном сворачивали палатки купцы-торговцы, поддерживающие традиции бойкого местечка. Солнышко озарило городок, в котором есть памятник самому себе – Музей провинциального города.
Что создает особое очарование провинции? Семейные фото, уцелевшие чашки из сервизов, перьевые ручки, удостоверение пожарника и как король – фамильное кресло. Достославные фамилии, разбавленные заезжими немцами и гордящиеся причастностью к сильным мира сего. И так хорошо смотреть на людей, давно умерших, но все еще пьющих чай на старом фото. Поймав теплоту взгляда, размягчаешься и начинаешь еще сильнее тосковать по всему доброму и несбыточному. Где-то там мой любимый?
Нельзя судить по месту через вокзал. Эта прописная истина проявилась особенно четко в Твери. Все самое интересное находится где-то с краю от главных дорог в сплетенье домов, площадей и улиц. Чувствуется близость Москвы: бутики, казино, пешеходные улочки заманивают европейской чистотой и тротуарной плиткой. Банков и туалетов достаточно на один кв.километр, а поднадоевшие уже церкви вытеснены выстроившихся в линию интересными магазинчиками. Вполне «гулябельный» город со своими, только ему присущими памятниками.
В галерее играют свадьбы – новая традиция использования роскошных зданий, доставшихся по наследству от путешествующих цариц. Но путь лежит, а вернее бежит, так как времени как всегда не хватает, в дом, где жил самый едкий сатирик всех времен и народов, а по совместительству губернатор Твери – Салтыков-Щедрин. Это его царь попросил попрактиковаться в управлении губернией после издания «Губернских очерков». Вот бы нынешних расплодившихся критиков туда же, на места. Интересно, хватило бы им смелости признать свою вредоносность как когда-то С-Щедрину, обнаружившем, что бюст его, художественно выполненный, чиновники спрятали в чулан? Горько лишь усмехнулся: не любят... А ведь старался, работал, только устал потом страшно и окончательно ударился в писательство. Ох, уж этот Михаил Евграфович. Только здесь открываешь для себя всю пронзительность начертанных при входе в музей слов: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России». Потому и стал сатириком.
Любить хочется, не критиковать, радоваться красоте окружающей и улыбаться соотечественникам и не только им. Так ли уж важно, где ты живешь, какая у тебя прописка? Земля – она такая разная... И городов на ней много, как и стран...
Октябрь, 2002
ВЕСЕННИЕ ПРОГУЛКИ С СОБАКОЙ
Я люблю гулять с собакой, дышать свежим воздухом, разглядывать природу... Но иногда Мими остается дома, и я гуляю без нее. И я знаю, что она не обидится, и не будет упрекать, а просто будет ждать следующего раза... Да разве она все и поймет – что я чувствую и вижу? Мы просто обе любим гулять.
***
Cегодня с собакой ходили гулять на реку - красотища... Снег тает, в воздухе весна! Цаплю видели - на одной ноге стояла, утки «летять высоко»... Деревья стоят, плющом увитые... а одно дерево все в зеленых листьях и красных ягодах - знать бы как называется... Я думала – лавр, а оказался holly, ну тот самый Hollywood, у нас в углу сада тоже стоит. Вот она - Америка...
***
Так хорошо идти и пялиться на дома и деревья... Некоторые потешные такие - как пучок в землю воткнутый. И стоит, распушился... А в ветках других, больше похожих на настоящие, сидят птицы и кричат: грр! грр! и ни один дом не похож на другой - стоят себе молчком, а характер - вот он, на фасаде.
Вспомнилась Швейцария, где когда-то шла через лесок и вдруг увидела куст, весь в капельках. Он стоял и, казалось, позванивал в зимнем воздухе...
По дороге попался полубезумный старикашка с облезлым пуделем. Почему полубезумный? Не знаю. Так обычно бывает - в каждой местности есть свой дурачок... А может это я? И мое невинное развлечение наблюдать за окружающем миром может привести к необратимым последствиям? Глубоко в мозгу. Или там в сердце - когда щемит то ли от весеннего воздуха, то ли от любви к окружающей среде...
***
Сегодня состоялся спуск на воду лодки. Или яхты.
Хорошо плыть теплым весенним деньком мимо домов, протянувших частные причалы к реке, и смотреть на покачивающиеся на воде плавсредства... Свежо, и вкус вина особенно терпок. Если внимательно всмотреться в берега, отодвинуть мысленно дома, и представить разлапистые деревья и зеленые кусты сами по себе... то можно, наверное, побыть первопоселенцем на какую-то минуту, ощутить всю силу окружающей природы.
Но взгляд рассеивается, цепляется за чаек, расхаживающих по тонкому льду; за уток, размеренно качающихся в воде; за сооружения человеческого происхождения.
Ветерок дует; и все ненужное, хлам, накопившийся за такую долгую-долгую зиму, потихоньку выветривается... еще одни глоток – и мы в доке. То есть – дома.
***
Птицы. Их было много. Небо вдруг потемнело, как будто сгустились невесть откуда
взявшиеся тучи, и стало тревожно на сердце... Деревья закачались под тяжестью тельц, своим количеством образующие массу, давящую сверху. Птицы кричали что-то на своем птичьем языке. Их было много и они были в одной стае. У них был один язык. У них было одно название – «птицы». Маленькие и темные. Неизвестной породы.
Но они куда-то направлялись, и это уже было хорошо. Потому что через несколько минут они снялись с места и полетели всей стаей куда-то дальше. Деревья перестали качаться; стало легко и свободно. Хорошо, что я не птица.
***
Первой зацвела вишня на углу, когда все остальные деревья лишь только собирались. Розовое облако на ножке. Мы сфотографировались под ним, когда вокруг все было зеленым. Крапал дождик, и воздух наполнялся запахами...
Желтые нарциссы, яркие фиалки и синенькие крокусы потеряли свою значительность, когда вдоль дорог зажелтели стройные ряды кустов, а белая купень накрыла деревья вокруг. Цвет белых оказался разнообразным: от мелких, похожих на ранеточные, до крупных, с тропическим запахом. Там-сям распушились розовые облака в три-четыре раза больше того, на углу...
От мала до велика заневестелись, не стесняясь размеров и покорные любви. Гигант, высившийся на дороге в школу, свесил ветви, отяжеленные кремовыми цветами как груди. Кустик во дворе стыдливо покрылся розовыми пятнышками; а в поле под ногами стелились крошечные растения, усыпанные еле заметными белыми цветочками.
Заворачивая за угол, я оглянулась, пытаясь отыскать в толпе цветоносов ту, первонькую. На бело-желто-розовом фоне едва различалось темное пятнышко деревца, на котором появились первые завязи...
Март, 2003
НОЧЬЮ
О себе книгу писать не получится – слишком все рядом. А нужен взгляд со стороны, в прищур. Кого бы на мушку?
«Тоска по родине», стихи М.Цветаевой – она вернулась в прежнюю Россию, ту - которую знала. Не в ту, что была. Что взять с поэта...
Разговаривать не с кем. Это было и на родине. Одна. Предметы интересующие – из разряда высокопарных. Скучно. Мало того – энергии маловато для красочных рассказов устно. Любимый жанр – неторопливая беседа. Идеально подошла подруга, основное достоинство которой – слушать. Профессия такая, психолог.
Ломает. От недостатка привычной дозы. Эмоциональной. Влупить бы – хлебнуть стресса, втянуть дурь губами трубочкой – легкий туман в голове и временно хорошо. Предлагаемые средства слабоваты и глуповаты, не берут. Проходят сквозь, не оставляя никакого следа. Впечатления не получаются, так как ничего в сознании не отпечатывается...
Виноватых нет. Обижаться не на кого, а хочется. Хочется заплакать навзрыд, горько-горько – ах, я несчастна! Не получается...
А может быть не как все – это работа? Или все-таки крест? А каковы бенефиты? И полагается ли профсоюз? А если профсоюз – какая же индивидуальность? Нет, буду противостоять одна против всех. Союзников не надо – расслабляют.
Жуткая ответственность – быть за всех. Раз женщина – значит все такие как я. Если русская – значит, они все такие же. Даже мужчины.
При наличии минимальных средств создать такое количество разнообразной культуры – наверное, все-таки инопланетяне сыграли свою роль.
Брат бабушки был советским писателем. Не считается.
Прадедушка был из ссыльных поляков – и что толку.
Слова это сконцентрированная в буквы эмоция.
В.Розанов и А.Чехов. Негромкие личности, а какие яркие.
Саша К., одноклассник. Добрый ветеринар, с красивым профилем. Женился на женщине с ребенком. Он мне снится. Когда мне нужна помощь – я иду к нему в клинику, где лечат животных. Я тоже – животное.
Плохо бывает регулярно. Закон природы. А деваться некуда.
Себя насаждать нелегко, всем надо доказать, что ты тоже имеешь право на существование. Удивляются, но запоминают. Всегда.
Продолжение следует.
Помните! Закупорка нечистыми эмоциями вредит ментальному здоровью.
Май, 2003
РОМАН С ОКЕАНОМ
Посвящается Лиле
Домик, стоявший на углу Первой Джеймс Стрит и Береговой, оказался небольшим, с облупленной штукатуркой на дощатых стенах. Когда-то он был один из первых на восточном берегу Атлантического Океана в штате Делавер. В те времена, когда женщины, провожая мужей на промысел, не знали вернуться ли они. Чтобы расширить кругозор, они взбирались на балкончики, сооруженными мужьями же, и тщательно всматривались в необозримую голубую даль. Авось покажется... Иногда не показывалось. Тогда тех женщин называли вдовами, а балкончики widow’s walk – вдовий балкончик.
Утром мы там пили кофе. Взбирались по лесенке, усаживались на чугунную резную
скамейку, неизвестно как там оказавшейся, и обозревали окрестности, окрашенные первыми лучами солнца. Было хорошо. Мы повторяли это не раз. Океан вдали, прорезанный высившимися современными мотелями и виллами; антикварный магазинчик, во дворе которого сгрудились вперемешку обнаженные аполлоны и горшки для цветов, немыслимых размеров черепахи и глиняные псы. Это на востоке. На западе залив перемежался с частными коттеджами, над которыми весело носился ветер. Узкая полоска суши, на который расположился Океанский Город, тянется с юга на север. В городе одна центральная улица – Береговая, вдоль которой и выстроились на много миль бесконечные отели, бутики, ресторанчики, парки развлечений...
Солнце поднималось выше, и океан манил пустынными пляжами. Изредка попадались крабы и любители бега вдоль прибоя босиком. Волны, ленивые с утра, лизали пятки, затирая следы ночного пиршества. Валялись недоеденные брывки клешней и пустые панцири. Птицы с длинными клювами расхаживали группой. Чайки в небе рыскали. Кто-то нырял в пучину. Поодаль поблескивали дельфиньи спины. Время завтрака.
Дома прохладно, кондиционер новый. Желтые яйца и красные помидоры отличное сочетание для омлета. Стакан молока. На десерт чашечка капуччино. Дольки дыни и яблока вязнут в йогурте.
- Дети, пора вставать!
Первой подсочила Ирэн. Заплескалась в душе, напевая что-то на английском. Она - восходящая звезда. Следом поднялся Майк, молодой дизайнер. Наши дети не совсем дети – они тинейджеры. Поэтому спят долго, плотно завтракают и бегут на океан, где носятся по волнам на досках и знакомятся с мимопроплывающими другими тинами. Или пацанами, по-русски. Пацанов несколько, но всех отличает упитанность и свежесть. Молодые тела, загорелые, слегка обветренные бризом и обмытые соленой водой. Без вредных привычек. Некоторые работают и могут себе позволить что-то, что не могут позволить те, кто не работает. Но это временно. Те, кто работают, живут в виллах с лифтом. Кто нет – играет с собакой во дворе.
Ирен вытянулась в шезлонге, руки водят лениво по песку, глаза полуприкрыты. Легкая усталость после купания во влажном теле. Полотенце свисает на песок, и песчинки светлыми пятнышками налипли на темной коже... Рядом, у ног, расположился Рэй. Макушка обесцвечена, шорты ниже колен. Они томно переговариваются, глядя на бесконечные волны. Одна из них прошипела совсем близко, оставив пенистый след на мокром песке. Мириады океанских мелких тварей тут же начали зарываться в песок, оставляя точечки-дырочки. Хорошо-то как...
- Хорошо-то как!
Сказала Лили, повернувшись в мою сторону и отложив в сторону сотовый телефон, по которому она только что говорила с мужем. Это была ее идея поехать на несколько дней на океан. Подарок моему сыну перед отъездом в Россию, где он собирался продолжить образование. Ее дочь за компанию.
Мы идем гулять вдоль полоски прибоя, разделявшей землю на две половины – океан и суша. Над нами небо. Россия так далеко... Там наши семьи, наше прошлое, и наше, как оказалось, будущее. Мы говорим по-русски. Проходящий мимо американец обернулся, поздоровался и спросил что-то на сленге. Мы не стали отвечать, хотя и поняли, что он хотел сказать. Не отвечаем и на телефонные звонки; женский голос спрашивает кого-то на неразборчивом английском. Вместо этого по вечерам мы смотрим старые советские фильмы по видео, и комментируем каждый кадр. Мы тоскуем. Не по советик юнион, но по нашей молодости, проведенной в очередях и борьбе за выживание. По молодости наших мам и бабушек, прошедших через нелегкие времена. Они были сильными женщинами. Настоящие американки.
Героиня засыпает в кресле, укутанная одеялом руками заботливого мужчины. Осенние листья, шашлыки на природе, песня под гитару... Это кино. А за окнами сгущается влажная темнота, и океан отходит ко сну. Зазвонил телефон – американский муж на том конце провода желает спокойной ночи. Днем он был занят с клиентами, а после работы купался в бассейне. Ждет нас.
Первым делом мы купили Лили шляпу. Потом крабов. В шляпах мы гуляли по магазинам, а крабов мы съели с пивом. Настелили старых газет на столе в кухне, вооружились ножичками и – трах! По клешне. А еще лучше по панцирю – там больше мяса. Белое, мягкое, его макаешь с растопленное сливочное масло с приправами – хорошо-то как! Лица перемазаны, детям весело, мы рассказываем дурацкие истории и хохочем. Любая фраза вызывает приступ гогота. Руки все в масле, посуда жирная.
Вечером на балкончике необыкновенно хорошо. Солнце опускается над заливом, и мы бежим туда фотографироваться. Небо из красного делается желтым, и кадры получаются отменными. Это на память. Наши мальчик и девочка машут руками, позируют, Лили просто опирается на ограждение. За ним камни, о которых плещется вода.
После завтрака мы обычно гуляем по магазинам. Наша задача – идеи. Их много. Стоят они дорого и выглядят по-разному. Стекло, керамика, разное. Бутик за бутиком мы обходим наш отрезок улицы, и вовсю привлекаем внимание нашими шляпами. Это была самая главная идея.
- Не вас ли я видел вчера на пляже?
Английский безупречен и разговор завязывается легко. Картины слегка окинуты взглядом, и можно идти дальше. В магазине ротановой мебели мы усаживаемся на диванчик – какая прелесть! Это бы отлично подошло в гостиную. А вот эти канделябры наверняка бы украсили любую дайнинг-рум. Русские и английские слова мешаются, и публика понимающе кивает головой – да, иностранки. Поэтому и в шляпах. Но к ним нужны и купальники. А их неимоверно много, разных цветов и стилей. Вот и презент на день рождения. Ирэн с матерью меряет практически весь представленный ассортимент, мы с Майком в ожидании листаем журналы по дайвингу в углу на диванчике. Работает кондиционер. Хорошо-то как... В конце концов Лили покупает мухобойку в виде розы – о, да! Эта была самая оригинальная идея...
Океан нас встречает небесной голубизной, белые барашки катят навстречу, под пляжными разноцветными зонтиками прячутся обыватели. На волнах качается желтое каное. Я бегу вдоль берега с катушкой, нить разматывается и мой сине-желтый змей уносится ввысь. В моем детстве не было воздушных змеев. Надутый змей постепенно превращается в точку, пора его возвращать на землю. Нить дергается и с усилием наматывается на катушку. Пронесли ярко-желтое каное. Орел взметнулся над океаном, и вдали замелькали спинки дельфинов. Мы здесь были.
Июль, 2003
ПОЕЗД И ГОРЫ
Западный Мэриленд отличается тем, что там есть настоящие горы, среди которых затерялись маленькие городки и деревушки, попасть куда можно по тем же хайвеям. Попетляв немного, дорога врезается прямехонько в высоченную гору, из которой вытесали приличный кусок, чтобы легче было преодолеть подъем. Тем не менее высота все равно чувствуется - слегка закладывает в ушах. Кати и Рик спят, устроившись на заднем сиденье машины, обложенные дорожными подушечками. Мы их везем на экскурсию. Скоро начнется школа, и это наш летнезаключительный семейный выход. Деревья вдоль дороги стоят еще зеленые, но уже с легким бурым налетом, воздух по-утреннему свеж, и нам предстоит увлекательное путешествие на поезде. В данном случае поезд не средство, а цель передвижения. В связи с тотальной автоиндустриализацей Америки поезда как динозавтры стали вымирающим видом транспорта. Так что современные дети понятия не имеют, что такое перестук колес и покачивание вагона, за которым проплывают различные пейзажи, и как весело, когда в вагон вкатывают тележку с тренькающими горячими стаканами чая.
Моя бабушка жила в маленьком кузбасском городке, куда я отправлялась на все каникулы как раз поездом. Это было самое счастливое время! Мы приезжали на станцию Энск-Первый сначала на трамвае, от кольца шли до вокзала по бульвару, непременно заглядывая в гастроном, где пахло колбасами, хотя покупали обычно черный хлеб – именно такой, какой любила бабушка, такой в ее городке не пекли, хотя было полно колбас, которые мы и везли обратно. На вокзале было оживленно, народ с сумками толпился в здании, зависая в буфете или ресторане по средствам, попутно прихватывая дешевенькие журнальчики из вокзального киоска, и торопливо жевал в ожидании, когда же объявят о прибытии поезда с соседней станции. Обычно объявляли за пятнадцать минут и толпа, подхватив чемоданы и сумки, вытекала из здания вокзала на перрон, где и топталась, начиная прощаться с родственниками. Поезд приближался, поднималась суматоха, все бегали туда-сюда в поисках нужного вагона...
Горы Аллегани оказались невысокими, но обширными, на которых умещаются фермы, огороженные белыми заборами, где коровы толпились как посетители буфета, выбирая салат, и названия гор можно было прочесть на дорожных знаках, а также их высоту. Хайвей привел нас в городок Камберленд, в котором и сохранилась старинная станция, построенная на берегу канала. Припарковавшись, мы вошли в здание вокзала, отделанное деревом. Сразу стало прохладнее от темно-коричнего цвета стен, такого же колора кассы, где мы купили билеты туда и обратно, и винтовой лесенки, ведущей наверх – в никуда. Я проверила. Других направлений не было.
До отхода поезда оставалось добрых сорок минут и мы решили с пользой провести время – поглазеть на городок. Городок оказался прелестным. Сразу же за станцией шла Балтимор стрит, въехав на которую, первое, что мы увидели, – было старинное авто. Точь-в-точь как те первые, на которых ездили в шлемах и очках со скоростью десять миль в час. То, что это не музейная принадлежность, свидетельствовал вид водителя, свернувший в соседнюю улочку так, будто это было рутинным занятием. На самом деле езду по улицам Камберленда нельзя назвать обычным делом. Разнообразнейшие особняки, выстроившиеся вдоль дороги, привлекают взгляд, но перепады высоты не дают налюбоваться всласть, тк это опасно – то и дело улица вихляет в сторону, и удивительно, как местные жители взбираются на автомобилях по узеньким драйввеям, напоминающие скорее широкие ступени. Вниз мы скатывались на выжитых тормозах, стараясь целиться прямо в улицу за перекрестком, и вывернув туда, куда надо, тут же резко завернули на следующую – до поезда оставалось не так уж много времени.
На горке повыше станции взгромоздились четыре церкви. Каждая со своим характером, тянут к себе взглядом, заслоняя шпилями холмы, растянувшиеся на все четыре стороны света. Упершись прямо в небо, они придают необыкновенное очарование этому маленькому городку, который мы намеревались покинуть тотчас же.
От вокзала Милово тянулась аллея, по которой мы шли пешком до самого дома бабушки. Это была обычная пятиэтажка, расположенная в самом центре.В моей памяти остался каждый поворот и дворик по пути домой – даже если я туда приезжала только на каникулы... Еще один гастроном, пахнущей холодным молоком, магазин «Охотник», откуда тянуло кожей и патронами, маленький книжный магазин... Вдоль аллеи тянулись ряды кустов, обрамлявшие клубмы, с высаженными туда незамысловатыми фигурами пионеров. Городок был маленький, но политически подкованный, с соотвествующими названиями улиц и наглядной агитацией на центральной площади. Завернув за угол, мы проходили мимо «Детского мира», оформленного дедом Сан Кстинычем, художником по совместительству. Слово «дизайнер» тогда еще не было.
Рядом с Домом Пиoнеров, как раз через роскошную клумбу напротив, разместились пятиэтажки, двор которых мы делили всей детворой...Еще там была агитплощадка. В нашем доме была булочная, куда меня посылали за хлебом и булочками к обеду, на который подавались щи или пельмени. К нашему приходу с поезда бабушка Рита как раз успевала все; и запахи заполняли подъезд, на которые мы шли с закрытыми глазами, уставшие после бессоной ночи в дороге. Раздавался звонок – это приносили телеграмму, белый листочек, лаконично сообщающий о нашем прибытии, как всегда запоздало.
С собой мы взяли бинокли – разглядывать горы. Они и впрямь пригодились, так как скорость дизельного паровозика была такой же допотопной, как и он сам. Примерно того же возраста был и кондуктор. Образовалась небольшая очередь из пассажиров, производящих посадку в один-единственный вагон, из которого мы уже растекались по свободным местам, подобно в московских электричках, и того же затертого вида. Устроившись на деревянных сиденьях и поставив запас провизии поближе, мы всем семейством пялились по сторонам в ожидании отбытия. Вагон дернулся, гукнуло вдалеке; и поезд, выпустив чернющее-пречернющее облако дыма, выполз из городка, перевалив через канальчик и оставив позади индустриальную часть, неизменный атрибут всех современных городов, даже если они находятся высоко в горах.
Горы оказались на высоте в самом деле – было очень красиво! Мимо проплывали виды, ради которых стоило потерпеть черную пыль, оседавшую на окружающую местность, и которой мы нанюхались, высунувшись из открытого окна из последнего вагона, где расположился сувенирный прилавок. И первый раз в жизни я наконец-то посмотрела через окно задней двери, представив киногероя, бегущего по рельсам, из какого-нибудь вестерна.
«Догнал бы», - подумала я. Тем временем поезд тащился сквозь местность так, будто на самом деле торопился.
Мы проехали мостик, затем небольшую пропасть и въехали в туннель. На мгновение стало темно хоть глаз выколи и было немножко страшно, как раз хватило бы тем историческим злодеям запустить свои грязные лапы в твой портмоне. Со смятыми историческими долларами...
Дети пересаживались туда-сюда, играли в карты, пили кока-колу и вообще вели себя так, как все дети, едущие на поезде. Им было интересно.
Лето было длинным и в то же время коротким. Мы играли во дворе, интриговали, дружили, и воображали. Особенно я, считалась из большого города. Но никто не знал, насколько там было неинтересно, и как мил был этот замшелый городишка с кузбасской пылью на окнах, которую хозяйки не могли отмыть, и каждый раз ругались. Еще там был и завод, где работали почти все. Все остальные ему прислуживали. В сфере обслуживания. На окраине, которая начиналась сразу же за центральной улицей Ленина, толпились частные домишки с огородиками, из которых на городской рынок выносились пучки укропа и ведерки с картошкой..
Мы прибыли вовремя на станцию Фростбург, обосновавшейся в тех краях с 1891 года. Черный паровоз загнали в Депо, большой круг, который развернулся на 180 градусов, и таким образом он смог ехать в другую сторону, потащив за собой вагончики. Но перед тем, как отправиться в обратную дорогу, пассажирам позволено было пошататься по окрестностям, поглазеть на достопримечательности, среди которых были музей кабриолетов и фаэтонов, сувенирные лавки, и, конечно, сам городок, в который вела широченная каскадами лестница. По ней мы с Кати забрались пыхтя, пытаясь найти мужскую половину семьи, бросивших нас перед этим разглядывать повозки в музее. Позже выяснилось, что мы были в одних и тех же местах. В музее тетенька в длинном платье провела по залам, коротко прокомментировав коренное отличие всех средств передвижения в давние времена по половому признаку. Оказывается, были для дам и джентльменов отдельно. Катафалки не принадлежили ни к одной группе. Рузвельт катался на зеленом умопомрачительном фаэтоне, а сани напомнили далекую Россию...
Фростбург также лежит на холмах, откуда видно почти до самого дома. Он где-то там. Из-за домиков не видно. Они прилепились к друг дружке, стесненные пространством. Рядом с городской церквью расположился французский ресторан, откуда несло. Чем – непонятно, хотя мы тщательно с Кати принюхивались. За столиками сидели беззаботные люди, нам же надо было поторапливаться. Даже если и некуда было спешить. Но когда вы путешествуете поездом, знаете ли, надо быть настороже – вдруг он уйдет без вас. Прихватив по дороге игрушечную старинную лампу-сувенир, мы прибежали к вагону вовремя, обнаружив отстутствие наших мужчин. Это были не игрушки! Обежав станцию и все вагоны, мы в отчаянии поглядывали на часы, вздохнув с облегчением, заметив торопящихся родственников. Успели!
Старинный паровоз дал длинный гудок, покидая сказочный городок. Дорога домой была веселей, и знакомые коровы помахали хвостами, желая счастливого пути...
Школа звала назад, с каникул, и поезда, переполненные повзрослевшими на год учениками, возвращались теми же путями. По дороге знакомились, обещали писать непременно, и выходя на городскую площадь, растворялись в толпе, ожидавшей трамвая.
Август, 2003
ЧЕРНО-БЕЛОЕ КИНО
Что мне не нравится в Америке? Банки. Выгоды от них никакой. Читаешь-читаешь об их услугах в интернете, и не цифр тебе, ни выкладок-схем. Нет конкретики. Одни красивые слова – мы такие замечательные, у нас столько услуг, у нас почти все бесплатно... Любимое словечко в американском маркетинге – free. Это крючок, на который клюет обыватель. Потом леска натягивается и перед глазами начинает маячить мелкий текст, в котором-таки зашифрованы цифры. Под устриц. Чтобы обывателю не стало плохо от протухшей рыбы. Fish. По-нашему – фишка.
Все любят деньги. Но тщательно это маскируют. Под любовью. Порой так тщательно, что корысть сливается с искренностью, и так рождается знаменитая американская улыбка. Cheese... Американский сыр оранжевого цвета и тянется.
Основные цвета в американском обществе – черный и белый. Исторически повелось, что семантика черного отдает негативом. Белого, соответственно, позитивом. Практически соответствует действительности – там, где живут черные - криминал, бедность, наркотики.
Белые получают образование, строят карьеры и стараются купить дома подальше от черных районов. Черные наступают на пятки – некоторые тоже получают образование, делают деньги, и покупают дома. Игра называется – догоняшки.
Отстающим помогает государство. Льготы, фонды, бенефиты... Цвет определяет степень помощи. Все очень просто. Мы – хорошие, они – плохие. Наши побеждают.
Но враг не сдается – это уже из не местного фольклора. Так что каково было удивление персонала одного американского агенства по уходу за ментально-больными, когда к ним пришла работать русская. С университетским дипломом. Специалистом по русскому языку и душе. С врожденным сочувствием к юродивым, несчастным и заблудшим. Негры в это число не входили. Но их было много – 85 процентов от числа работающих. Остальные – иммигранты из Азии, Южной Америки и директор.
Африка пользовалась особым авторитетом как историческая родина. И у нее оказалось много общего с Россией – особая душевность и отрицание американского меркантилизма.
Мисс Деда, невысокая плотная пожилая женщина с красивым лицом, приехала одиннадцать лет назад из Либерии, спасаясь от войны. Хлопотливая и работоспособная, она заработала репутацию безотказной и неуживчивой коллеги. В ней было главное – открытость.
Особая проникновенность имеет обратную сторону – становишься друзьями. Но за одиннадцать лет жизни в Америке тяряешь квалификацию. В отношениях появляется легкая небрежность, просьбы отдаются командным тоном..., так что русско-африканские отношения обрели окраску политической холодности.
Чему радовался Иран. Стране, далекой от местных перепитий, тоже досталось в свое время. Волею судеб родители Лейлы оказались в Нью-Йорке и, заработав состояние, неплохо устроились. Дочь доктора, она работала шесть лет, ухаживая за больными, зарабатывая себе на учебу. Смуглая, с красивыми глазами, высокая молодая женщина приводила с собой на работу дочь, маленького черного бесенка. Цвет безмолвно повествовал о перепитиях неудачного брака с преследованиями и мордобитиями, финансовыми неурядицами и надломленной психике. Об этом же и велись бесконечные разговоры в утренние часы работы вдвоем... Обиды сменялись злорадством, а затем мечтами о светлом будущем. Главная мечта была – уволиться. Как знак перемены судьбы.
Судьба явилась в лице молодой черной американки. Смешно растягивая слова, она все время повторяла: Yees, m’eeem...Послушно кивая курчавой головой, следовала чутким указаниям пожилой черной американки. Натаскивание координировалось ярко раскрашенной другой черной, над которой стояла черная же начальница, с ослепительной белозубой улыбкой и невероятным количеством заплетенных в разные стороны косичек.
Вся эта пирамида призвана была служить трем, ни черта не соображающим, леди. Не столь старые, сколь безнадежно больные они вели растительный образ жизни. Основной интерес которой для Биби и Мишель заключался в еде. Это был самый волнующий момент, судя по встревоженному личику первой и нетерпеливым визгам второй. Мишель еще страдала и PICA, болезнью, при которой вся еда, торопливо проглоченная, тут же возвращалась назад, норовя шлепнуться обратно в тарелку. Третья больная, Дарлин, едой особо не интересовалась, но постоянно разговаривала. Даже во сне. В основном она повторяла фразы, услышанные от персонала за всю ее жизнь, копируя при этом манеру сказанного и акцент. Она была любимицей за свою непомерную интеллектуальность.
Похоже они вовсе не различали цветов, так как ко всем относились одинаково. Мишель, когда не рыгала, ласково улыбалась, Дарлин норовила стукнуть каждого, мимопроходящего, а Биби мычала о чем-то своем. Славные девчушки...
Жили они в собственном домике в обычном районе, и разъезжали на минивэне, им же принадлежавшим. За рулем – по расписанию кто-то из ухаживающего персонала, работу которого оплачивает государство посредством агенства, призванного служить неполноценным гражданам соединенных штатов, берущим средства из кармана полноценных, в состоянии не только развлекаться, но и работать. Здоровые и больные, белое и черное. Human rights.
Однажды в Америке приключился ураган под красивым названием Изабелла. К нему готовились тщательно и задолго. По радио передавали прогноз каждые десять минут, рассказывалось о методах предохранения, и из офиса звонили каждые пять. Надо было ехать на инструкатаж. Получить фонарики и питьевую воду. Сотовый телефон не дали. Поэтому когда оборвалась телефонная линия, невозможно было ни до кого дозвониться, и пришлось остаться на ночь, не дождавшись смены. Домик слегка потряхивало от ударов ветра, снаружи завывало, и позвякивала непривязанная крышка от фонаря.
Было страшновато, но интересно. И мне всегда хотелось поработать в сумасшедшем доме. Что же такого неправильного в этих людях, обреченных на пожизненную помощь других. В чем заключается ментальное расстройство, и почему оно выражается в таких разнообразных формах. Где же Господь ошибся, создавая таких как Биби, Мишель и Дарлин... В Америке такими вопросами не задаются, их просто лечат. Дают тонны таблеток, и ухаживают. Основной принцип излечения – попадание в систему. Рутинная круговерть – сон, еда, туалет, сон, еда, туалет, сон, еда, туалет – исключает любые неожиданности, способные выбить из колеи хрупкий организм.
Один из самых популярных магазинов одежды в череде американских компаний стремящихся угодить взыскательным требованиям публики называется “White and Black”.Туда приходят дамы в норковых манто, заскакивают студентки, и заглядывают домохозяйки. Никто не уходит без покупки. Череда белых блузок сменяется рядом черных юбок, по обе стороны расположились брюки двух цветов, и изредка допускается вкрапление одного цвета в другой. Эдакая строчка, пущенная по плечу, придающая шарм ординарной блузке. Последнее веяние – легкий серый и бежевый. Это для ультрамодных.
Моя подруга, устроившаяся туда работать, звала туда неоднократно, заманивая скидками и приятным общением. Но мне хватало двуколора на своей работе. Со временем один цвет стал преобладать, количество переросло в качество. Черное стало отливать всеми оттенками, при этом сохраняя свою сущность, и белое на этом фоне еще более оттенилось.
Мы оторваны от корней, и понятия не имеем, что происходит в этой стране. Нахватавшись английского языка по верхушкам, надеемся встроиться в систему, одурманенные стереотипами, которые созданы самими же жителями. Страна свободы и равенства, богатства и возможностей. Так хочется думать, или так есть на самом деле?
О, славное советское прошлое! Аллюзии и реминисценции возникают сами собой... Верхом неоднозначности было «свой среди чужих, чужой среди своих». Но по крайней мере все были одинакового цвета.
Я сидела в кабинете директора и пыталась объяснить произошедшее. Ну не могла я сказать эту чертову фразу, только в силу того, что не местные мы. Понятия не имела, что значит You, people, пока вдруг та новенькая черная не взбеленилась не стала поминать мою родину по матушке. Да и вообще – не белая я, и не черная, а русская, и что у вас тут происходит, без понятия. Да, читала, но не в курсе. А вы знали, что в России отменили рабство в то же время, что и в Америке? И одни жители той же страны угнетали других, пока не надоело. И все было неразличимо в силу генно-исторических причин...
Система выдавила инородное тело, как косточку из вишни. Pitted cherry. Слишком сложно для понимания, особенно в местах повышенной концентрациии людей с ментальными расстройствами. Покой и порядок. «Вы уволены,» - улыбка начальницы прозвенела по телефону. «Вы не прошли испытательный срок.»
Такое вот кино.
Декабрь, 2003
СВЕТСКИЕ ВСТРЕЧИ
1.
Помните какие блестящие приемы устраивала Анна Павловна в романе Толстого? Как ловко закручивала веретена в светских беседах, говорившая к тому же блестяще по-французски.
То, что напрочь отсутствовало в советской культуре. И то, что не давало мне покоя. Умение устраивать светские приемы (дипломатические в расчет не берем), и вести светские беседы. Интриги плелись, – на работе, среди соседей, а также многочисленных подруг. Содержание бесед велось на чистом русском, не менее богатом на смысловые нюансы, хоть и сильно подпорченным газетными слоганами и лексикой из советского быта. Смысл оставался тем же – социальная жизнь. Получение должностей, раздача премий, перемены в личной жизни, именины, новые платья, новые связи, поездки в деревню и трудности бытия. Последняя тема была ведущей.
Отсутствие горячей воды все лето, замерзшие трубы, урожай картошки и надои молока волновали умы граждан не на шутку. Куда больше чем падение курса акций на бирже, или температура воды в Карибском море. Проще и приземленнее. Натуральнее.
2.
Naturliche, первый опыт светского приема я получила в Швейцарии. Антураж полностью соответствовал содержанию, на этот раз на немецком. Двухэтажный дом с мраморными полами и витыми лестницами, и бассейном с искусственным гротом поражал неискушенное воображение, и располагал носить туфли на высоком каблуке в сочетании с длинным платьем. Программа вечера включала в себя фондю, сауну и неторопливую беседу перед камином с бокалом вина... Последняя часть оказалось наиболее сложной в силу недостаточного владения языком, отчего потерялся необходимый элемент светскости – непринужденность. В таких случаях лучше всего сделать загадочный вид, и разговаривать совершенно необязательно... Ведь коммуникация подразумевает все виды общения – улыбки, томные взгляды, а также просто тупое молчание,и все может вызвать неподдельный интерес к вашей персоне, если правильно это подать. Что удается не всегда.
- Бывали ли вы когда-то в Индии? Вопрос оказался достаточным легким по сравнению с последующим – Какой марки у вас машина? На который нельзя было ответить да или нет.
Пришлось отрабатывать светскую улыбку, эдакую расплывчатую неопределенность, служащей заменой ответов «в лоб», чтобы не нарушать жанровое соответствие беседе, которая подразумевает легкую болтовню о серьезных вещах, без прямого обозначения положения вещей в мире, где не все разъезжают на собственных авто. Прямота приравнивается к грубости и противопоказана в употреблении, если только вы не хотите заработать репутацию скандального человека. Я не хотела.
Что впрочем не подразумевает исключение серьезных предметов из разговора, другое дело где, как и с кем. А это приходит с опытом. Оказывается, светские встречи необходимая сторона жизни в капиталистическом обществе, где живут леди и джентльмены вместо товарищей, и если вы хотите чувствовать себя полноценным членом общества, необходимо участие в партийной жизни. В Америке существует многопартийная система, и вы можете примкнуть совершенно к любой, и в зависимости от наполнения это может быть dinner party, birthday party, bachelor party, tail-gate party, и даже popcorn party… Любое событие может послужить поводом хорошо повеселиться!
Привыкшим к задушевности на кухне трудно перестроиться на выход перед обширной аудиторией. Так что рекомендую начать с girls night, что может случиться в любое время.
Для этого нужна подружка. Лучше всего русская, живущая неподалеку. В Америке очень много развлечений, и можно без проблем найти чем заняться двум непоседливым девицам. Начать можно с шопинга. Там, где деньги правят миром, очень легко найти им применение. Заваливаешься в молл, большой торговый центр, и начинаешь нарезать круги, переодически созваниваясь по сотовому, где и что каждая видела.
- Ах, какая прелесть та юбочка! Ты видела?! Посмотри какое чудо та кофточка! О, я обожаю эту фирму, и какой интересный цвет в этом сезоне...
После пробега необходим перерывчик. Для этого идеально подходит сеть кофеен Старбакс, куда заваливаешься, увешанная разноцветными пакетами, и плюхаешься в ближайшее кресло. Все понимающие продавцы наливают горячий, пахнущий напиток и желают доброго дня. Какое удовольствие таращиться в окно, за которым суетится жизнь.
Машины подъезжают и отъезжают, люди выходят из машин, разные люди - большие и маленькие, на колясках и с колясками... People watching. Разглядывание народа, уместное в кафе и ресторанных двориках. Разговаривать необязательно, можно просто крутить головой по сторонам, при этом не бояться выглядеть невежливо.
Но это возможно лишь при большом скоплении людей. Если компания небольшая, то без участия в разговоре не обойтись. Приходится отрабатывать английский. Есть набор фраз, без которых не обходится ни одна встреча. – Hi! - How are you? – Wow! – Oh, my God! – So nice! И прочие восклицательные предложения... Запоминаются они легко, так как повторяются часто. Для более серьезного погружения в речевую среду приходится учить язык. Хотя бы на уровне языковых курсов, где все разбито на темы – «погода», «профессия», «семья» и «политическое положение в мире»...
Казалось бы, что еще надо для небрежной светской болтовни? Нужен приличный ресторан. Где можно не только отужинать, но и позавтракать. Вам когда-нибудь приходило в голову назначить не-деловую встречу в восемь часов утра? А вот вечнозанятые американцы запросто! – Але, привет, как дела. Как насчет позавтракать вместе?
Вместе с языком приходится и менять некоторые обыденные привычки, недалеко от обеденных. Встаешь рано, солнце светит вовсю, натягиваешь джинсы с футболкой и – вперед! Общаться...
Что не совсем относится к доктору Полу. С ним приходится думать. А самое ужасное – развивать английский до уровня понимания. Маленький юркий еврей с седенькой взлохмаченной бороденкой обожает говорить о себе. Притом быстро. Но интересно.
- Мне надо перестать беспокоиться. Я не сплю по ночам, ворочаюсь, мешаю спать жене. Я обо всем переживаю – работе, деньгах, детях, о предстоящем круизе на яхте. Надо распланировать маршрут, позвонить пациентам, столько дел, что все не умещается в голове, и я беспрестанно обо всем думаю... Порой я говорю себе – забудь и расслабься, вспомни занятия йогой, представь пузыри, поднимающиеся наверх, они образуют купол, в котором сосредотачиваются все твои переживания, и – переходи на трансцендентальный уровень. Тебе становится хорошо и приятно, теплая кровь бежит по венам... Но я не хочу! Мне нравится беспокоиться!
В другое время, когда он не разговаривает, он поет. Не столько для слушателей, сколько для собственного удовольствия. В гостиной, уставленной микрофонами, электрогитарами и колонками, негде повернуться, но это и необязательно. Можно просто взгромоздиться на диван с ногами и слушать. А также смотреть. Организованный хлам называется антик, и этого добра навалом в доме доктора Пола. Серебро, вышитые подушки, профили в рамочках, и корабли разных размеров и видов... Он – доктор по профессии и моряк в душе. Пациенты и друзья его обожают, и ради них он ежегодно устраивает Christmas Party в своем доме на берегу реки. Ящики с пивом громоздятся на открытой веранде, нависшей над замерзшей рекой, ром и текила на кухонном столе, различные закуски в столовой в свободном доступе. Народ подтягивается, начинает вращаться среди вещей, и надо всем висит увеличенный микрофонами голос приглашенного певца. Он поет на удивление хорошо, хит за хитом – и передает не только мелодию, но и манеру исполнения певцов, творчество которых вышло давно за пределы штатов... В такой обстановке сильно не поразговариваешь, так что мы с мужем выходим проветриться до реки, блестевшей в темноте. Вокруг ночь и звезды, и лишь лодки покачиваются в ледяном воздухе. Доносятся голоса и музыка из освещенного дома, куда мы вскорости и возвращаемся, торопливо пробираясь средь машин, заполонивших пространство перед домом. За это время взрослая публика успела окончально накачаться, созрев к главному развлечению – караоке. Пели все. По очереди. Дети и взрослые. Дуэтом и трио.
Пик настал, когда хозяин, доктор Пол, разойдясь окончательно, снял с себя рубашку и, обнажив седую волосатую грудь, радостно покрутил над головой, сорвав бурю восторгов и море аплодисментов благодарной публики. Вслед за ним выскочили тинейджеры младшего возраста во главе с профессиональной, хотя и слегка набравшейся певицы в обтягивающем черном коротком платьице и сбацали “Sweet home Alabama”! Протянув “swe-e-e-e-et”, и сделав ударение на “hOme”, в начале слова “Alabama” творческий коллектив подавался вперед, успев откачнуться назад в конце. При таком пассаже платьице певицы задиралось, показывались черные чулочки, что придавало особую пикантность исполнению, и народ подпевал с еще большим воодушевлением. Было очень громко и весело, стоял шум, кто-то хлопал, кто-то свистел – в общем, вечеринка удалась. Расходились ближе к двум часам утра, довольные друг другом, пожимая руки, похлопывая по плечам, и желая Merry Christmas.
3.
Уже после Нового года мы получили приглашение на другую рождественскую вечеринку, на этот раз русскую. Russian Christmas Party. Среди вороха деловых писем лежал конверт, в котором прощупывался плотный квадрат, напоминающий поздравительную открытку. Это было необычно, так как к этому времени поток поздравлений истекает естественным путем, и было любопытно, что же прислали Перрисы. Но вместо изображения Санты-Клауса или его подручного Снеговика красовалась елка со звездой в сопровождении простого текста – «приходите пить водку». Так перевел мой муж.
И был прав – на столе в кухне красовалось несколько разнокалиберных бутылок с водкой, и уже чуть далее, в гостиной, вино вперемешку с содой. Сода – газвода под названием кока-кола, спрайт и прочие шипучие напитки. Несмотря на американские размеры кухни, все равно было тесно, и протискиваясь между мужчинами, заполнившими пространство телесами и мускулами, я пробиралась вместе со свежеиспеченным в домашней хлебопечке куличом к хозяйке, американкой по рождению, русской по родителям, с британским воспитанием и опытом жизни в Иране.
Ирен и ее муж Джон, тоже русский по родителям, – удивительные люди, сумевшие соединить две культуры в своем доме. Говорящие свободно на обоих языках, они умудрились каким-то образом не только сохранить обычаи родителей, но еще и привить любовь к этому делу многочисленным знакомым, основную массу которых составляют американцы, разбавленные старыми русскими иммигрантами и редкой молодой порослью,
имигрировавшей уже в последние годы. Сервированные по принципу шведского стола русские блюда не потеряли своей уникальности, и гости не отходили от огромного овального стола, на котором теснились тарелки с икрой, селедкой, грибочками, холодцом, паштетами и пирожками. Рядом переливалась елка, вся в старинных игрушках, коллекцией которой по праву гордятся хозяева. Дом, находящийся во владении, размерами напоминавшее утерянное когда-то поместье предков Ирен в Центральной России и на территории которого протекает река и высится утес, вмещает в себя огромное количество вещей, образующих миниколлекции. В гостиной всех форм и размеров кошки, в ванной комнате – лягушки. В застекленном шкафчике – серебряные ложечки. А самое удивительное в туалетной комнате в дальних комнатах, где на полочке притаились пузырьки и флакончики с застывшими капельками коричневой жидкости, бывшей когда-то изысканным парфюмом. Только один из них пах прилично, капельку которого я даже выдавила себе на запястье.
Подмяв закуски, гости перебирались на верхний этаж, тем самым совершив небольшое упражнение перед горячим, хранившим тепло в подогреваемых контейнерах. Немецкие сосиски, художественно валявшиеся среди капусты, выигрывали безмолвное соревнование с холодными ветчиной и ростбифом, распластастанными на подносах. Рядом примостился десертный столик, между ним и лестницей добравшиеся наверх могли обнаружить кофе, если его никто не загораживал в тот момент. Но даже если и так, это был отличный повод для начала разговора. – Вы стоите между мной и кофе, позвольте вас пододвинуть. Именно в такой изысканной старомодной манере обратился ко мне по-русски Петя, старый иммигрант, не потерявший, а может быть обретший хорошие манеры в Новом Свете. Его жена Людмила, прикованная к инвалидной коляске, ворковала с Катериной, вывезенной пятьдесят четыре года назад родителями из Казахстана – Нет, это су-у-умасшествие, выговаривая все согласные, произнесла в очередной раз бывшая сотрудница «Голоса Америки». Она ушла оттуда, когда началась перестройка, решив, что это больше не нужно России. Ну что ж, наше дело разбудить, говаривали декабристы...
Неподалеку хозяин в компании товарищей приглашал присоединиться вновь прибывшего гостя мужского пола к обсуждению political issues…Состоя в комитете по защите окружающей среды, он баллотировался от партии демократов, умудряясь в то же время дружить и с республиканцами, почему-то большинство которых женского пола.
Отрабатывать светскую беседу на своих было проще, но подошел момент, когда вдруг и с англоговорящими вдруг нашелся общий язык. Наверное,этому помогла общая атмосфера, напитанная запахами замечательной еды и общего дружелюбия. Дух единения витал в воздухе, теплом от встроенной в камин печки, у которой было хорошо и уютно сидеть, болтая про Сибирь и джунгли. Дрова весело потрескивали, и пожилая интеллигентная леди рассказывала про детство в Африке. Иконы едва выглядывали из темного угла, свет от огня очертил неровный розовый круг. В него подсаживались все новые слушатели... Внимание от рассказчицы отвлеклось лишь для того, чтобы попрощаться с пожилой леди в черной шляпе и красном пальто. Она меня в разговоре все время называла honey так, как наши бабушки называют «деточкой».
В углу на высоком барном стуле притулился Джон-младший, сын хозяев, учитель музыки в местном колледже. Невысокого росточка, в очечках, с реденькой бородкой он напоминает мне уездного учителя старых времен. Совершенно не говорящий по-русски, он однако все понимает, что говорят. Под влиянием выпитого его черные глаза постепенно увлажняются, а родной английский стремительно ухудшается. Говорить он уже не может, хотя чуствуется сила ума, и от этого становится жалко-жалко, его и себя... Он берет балалаечку и, обвив ногами перекладины табурета, пьяненько наклонившись над инструментом, начинает трынькать «комаринскую»... Именно так она и должна играться.
Незаметно подкрался вечер, и гости стали разъезжаться, забирая частичку тепла, и оставляя взамен свой эмоциональный след, чтобы в следующий раз, встретившись, уже поздороваться так, как здороваются друзья, давно не видевшиеся, но у которых много общего. Становилось просторнее, дом будто раздвинул свои стены, и в пространство втиснулось и время, где когда-то жили и мои предки, еще в другой, старой России, память о которой сохранилась, как законсервировалась, в Америке. То, что мы когда-то утеряли.
И то, что так узнаваемо, начало наконец-то возвращаться.
4.
“…she resumed her duties as hostess and continued to listen and watch, ready to help at any point where the conversation might happen to flag. As the foreman of a spinning-mill when he has set the hands to work, goes round and notices, here a spindle that has stopped or there one that creaks or makes more noise than it should, and hastens to check the machine or set it in proper motion, so Anna Pavlovna moved about her drawing-room, approaching now a silent, now a too noisy group, and by a word or slight re-arrangement kept the conversational machine in steady, proper, and regular motion.”
Январь, 2004
МОИ НЕЖНЫЕ ДРУЗЬЯ
«Друзья! Прекрасен наш союз!»
А.С.Пушкин
Нам всем нужны друзья. Понимающие, любящие, поддерживающие... Которым можно рассказать все-все. Излить душу. Почуствовать себя значимым – мы кому-то нужны. Облечь в слова тончайшие оттенки душевных переживаний. Блеснуть остроумием и незаурядностью. И знать, что ты в этом мире не один – есть такие же, с тонкой организацией души, люди, которые поймут и оценят твою уникальность.
Субстанция не из материальных, дружба может быть очень значимой для определения социального статуса. Человеку, у которого много друзей, доверяют. Если ему поверило СТОЛЬКО людей, значит можно и мне. Даже если мне это не надо. Так, на всякий случай – еще один друг. Пусть будет. Ведь иметь друзей – хорошо. Ценность таких отношений принадлежит сфере сугубо эмоциональной. И чем больше человек придает значения чувствам, тем более он ценит дружбу как источник оных. Переливы чувств являются жизненным источником, из которого черпается смысл существования. Есть чем заняться непосредственному уму.
Особенно тонка и чувствительна женская дружба. Особенно удивительна русская дружба. Милые мои, родные девочки! Мои эмоциональные «подпорочки»... Ну разве мужики могут так нас понять? Нет. До той поры, пока мы их не начнем понимать. И тогда откроется нежность души мужской, трогательная в своей неискушенности. Милые мои друзья-мужчины... Чтобы понять вас, надо стать немного мужественнее. Например, начать принимать решения. За себя прежде всего. Тем самым стать в партнерскую позицию. Не ты за себя и за меня, а ты за себя, а я за себя – на равных! Некоторых это удивляло. Но такие обычно и себя-то не уважали. А чтобы не заморачиваться, быстро переходили на «ты» и хлопали по плечу. Тем самым теряя квалификацию.
Оставались отборные. Ведь в дружбе как нигде важен качественный подход, не количественный. Какой же ты мне дружбан, если не подходишь по определению?
Многие подходили. Совпадали по интересам и взглядам. Говорят, что друзей не бывает много, один-два. А задушевных-то один должон быть. Что за статистика? А ежели оказалось вокруг столько людей, с которыми хорошо. Уютно и безопасно. В каждом есть та глубокая сердцевинка, в котором прячется нежность. Публичная интимность. Все равно что пить кофе в халате на улице. Виды замечательные, да и поговорить есть с кем. Но неудобно. Даже как-то стыдно – чегой-то в халатьице? Но пригреет солнышко, запоют птички, поздоровается сосед – и уже неважно в чем ты. Все это внешнее – одежды. То, что можно снять. И остаться голышом. Тоже терпимо. Ну посмеются, потычут пальцами. Но по сути-то у всех тоже самое. То – что общее. Над кем смеетесь? Чувство стыда как защитная реакция – прикрыть срам. А в сраме-то самое интересное!
Вдруг оказывается, что коллега – женщина. А вредная соседка – пожилая женщина. И ее в этом возрасте бросил муж. И она плачет за стенкой вечерами. Директор фирмы с грустными собачьими глазами. А декан факультета пил водку с ректором, чтобы убедить его восстановить студентку, нахамившую преподавателю. Надеюсь, причина смерти была все же не в этом. Слишком много народу было на похоронах... И я была одной из толпы. Чужая мама, присевшая на край кровати, гладящая по голове и приговаривающая: Ну чего ты, ты же приехала ко мне... Подруга бабушки, ветеран войны на костылях, рассказывает как она умирала, пока мы были заняты.
Мы слишком часто заняты. И большею частью – собою. Своими переживаниями. Что мешают разглядеть чувства другого. Обида как волна захлестывает с головой – я, я, я! А он, а она! Нет, это невыносимо... И начинаешь жалеть себя. Независимо от пола. Детскость чувств в их животной чистоте, когда любой намек на секс грозит обернуться педозоофилией. Грубые методы противопоказаны дружеским отношениям. Нарушение баланса приводит к браку. Либо к профессиональным расхождениям. Любое противопоставление убивает зародыш дружбы, который слаб, как и все живое. Некоторые выживают – значит, так надо было. Загадка природы.
Когда чувства умирают, становится очень больно. Сознание тревожит образовавшаяся пустота, которую заполняешь словами. – Куда подевалась твоя подруга? В ответ мямлится что-то маловразумительное. Либо молчишь. – А вот тот козел, который когда-то был моим другом! И горе запивается очердным стаканом. Универсальный метод регуляции чувствительности в зависимости от целей и задач. Русская водка как прием обнаженности. Пить и дружить – синонимы. Я отвожу душу исключительно с соотчественниками, когда на следующий день начинает болеть голова. Это издержки излишней проникновенности в кровь. Генетическая предрасположенность к разговорам.
Речевой аппарат, как орган, ответственный за циркуляцию эмоциональных установок. Вопросы-щупальцы – тыменяуважаешь, мнестобойхорошо, невыпитьлинамещенемного – нацелены на выявление источника тепла и безопасности. При установившемся контакте души начинают вибрировать в одной тональности. Не это ли есть счастье? Когда тебя понимают. Когда тебя приняли в ряды.
В единстве наша сила. Легкие различия в поле, статусе, доходах и национальности придают лишь шарм разообразия отношениям. Кокетничать можно и с подругой. – Слушай, я купила новое бикини! Такие желтые лимончики по всем фону, а под грудью полоска в клеточку! – Про грудь, пожалуйста, поподробнее. А как это полоска может быть в клеточку? Знакомый наркоман жалуется на ломку. – Да, да, я тебя понимаю, сама бросала курить. – Знаете, я выросла среди цыган, и думаю могу выжить в Америке. На что друг мужа приводит сравнение: - Слушай, да ты как тот Крокодил Данди из Австралии в Лос-Анжелесе, у него тоже все получилось.
Иностранное слово friends как-то унифицировало вдруг все различия. Мой любимый типаж тонких, образованных и чувствующих людей вдруг трансформировался в толстых, громких и не менее чувствительных. Оказалось, что друзьями могут быть разные по комплекции. Нежными независимо от ориентации. Толстый друг-американец не помещается на фотографии, и худосочная подруга-украинка сокрушается об уровне жизни в разных странах. Друг-психолог жалуется на одиночество, и мы по-женски советуемся. Милые, добрые, беззащитные... Дружить наперекор не получается, русские женщины против американских мужчин, мужчины-геи против мужчин натуральных, толстые женщины против худых. Это побег от действительности. От нежелания видеть в другом – такого же. Штаны не причина для войны, а юбка 4 размера не причина для зависти.
Миру мир. Мы все человеки.
Принять другого просто – надо лишь отказаться от собственного «я». Или хотя бы забыть на время. Примерить чужие ботинки, или залезть в другую шкуру. Тесновато? А вы думали, это было другому хорошо. Вот и наступил момент понимания. – Так вот каково тебе, дружочек...
Врастать вот только не стоит. Иначе наступает паразитация. Соблюсти гармоничный обмен жизненных сил не так просто. Выживает кто-то один. И брать на себя функцию эмоциональных источников чревато – в экстазе слияния происходит сращение двух организмов, оперативное расчленение которых может привести к летальному исходу. Дружбы.
Февраль, 2004
ПОТУСТОРОННЯЯ ЖИЗНЬ
Когда-то давно, я еще была школьницей, мне приснился сон. Сон про мою школьную жизнь, где все было как настоящее – беленые классы, деревянные парты и мои одноклассники. Они занимались тем, что делали в обычной жизни – дрались, шептались и списывали друг у друга. Моя тогдашнаяя подружка в коричневом платье и черном фартуке восседала на парте. Она повернулась ко мне и сказала: «А ты знаешь, что мы все умерли?» И я подумала: «Так вот оказывается какая смерть – очень похожа на жизнь.»
Много лет спустя, оказавшись в эмиграции, у меня возникло точно такое же чувство – все как настоящее, но – другое. И моя жизнь как бы стала происходить заново.
Поселившись в районе частных домов, утопающих в зелени, я обнаружила, что это римейк моего раннего детства. Поэтому когда я прохожу по нашей улице, слышу звук пилы и чувствую дымок из каминных труб, моя генетическая совесть спит спокойно – я как дома, мне все это знакомо, мне уютно и хорошо. Так же ярко светит солнце и так же скрипит под ногами снег. Будто неведомый художник смыл черную краску с холста, раскрасил дома в яркие краски и нарисовал другие деревья, побольше.
Неясные чувства, ассоциации начинают переполнять изнутри, когда кажется, что ты это не ты, и все что происходит вокруг – не с тобою. Кто-то внутренний усаживается поудобнее в районе солнечного сплетения и ключицы и начинает наблюдать. Регистрируемые снаружи ощущения доставляются срочной депешей к невидимой личности, а уж она-то позаботится об обработке данных и выдаче результата с такой скоростью, что на языке то и дело вскакивают оговорки, свидетельствующие о внутреннем конфликте. Надо отдать должное окружающим, они списывают конфузии на несовершенный английский, к чему в Америке привыкшие, а посему не особо обращают внимание, и никто пальцем у виска, как впрочем и пистолетом, не крутит.
- Сколько лет вы жили в Сибири? – Кто? – Вы. – Я? Где? – Ну перед тем как приехали в Америку? – А! Облегченный вздох. – Так всю мою жизнь. - А что? Неужели можно жить где-то еще кроме того места, где тебя родители родили? Это же родина...
- Вам с сахаром? – Да! Нет! – То есть? – Ой, простите, конечно два куска. - Так, с сахаром? – Ну понимаете, я русская. А в нашей культуре есть вот такая форма ответа – да нет. – А что это значит? – Да кто ж его знает... Да, мне с сахаром. Спасибо. А вы откуда? – Ой, какая интересная страна...
За столиком в кафе у окна с чашкой чая. Солнце светит, хорошо. – Вы ланч ждете? – Что-то не так? – Просто если ждете ланч, я вам его принесу. – Спасибо, нет! Стыдно.
Внутренняя личность начинает колотиться. Ой-ой-ой, какие мы, тьфу-ты ну-ты, ножки гнуты... Так не только ножки, но изогнута, искажена вся картина мира. И происходящее не всегда совпадает с ожидаемым.
Матрасы покупаются вперед – ведь это то, на чем спят, остальное – рама. Выбирается район, где есть приличная школа, потом там ищется дом, детям образование обеспечено. Кредит дается на основании фактов об предыдущих выплатах, а не наличии работы – ее можно потерять, а репутация останется. Купите план сотовой связи, телефоны бесплатно. Навыки котируются больше чем дипломы. Президент в джинсах. Другая жизнь.
Может быть оттого, что так и должно быть? Как задумано. Как есть. И если да – то да, а если нет – значит нет. Без всяческих там вольных толкований...
Минуточку, минуточку! А почему в слове program одна буква “m”? Слово-то иностранное! Так потому что “программа” – заимствование. Взяли взаймы, поиграли, слегка поломали, и оставили себе – ну не возвращать же назад исковерканное.
Разница культур жить, говорите, мешает? Так есть о чем поговорить, порассуждать, издать журналы для эмигрантов. Создать классы ESL, английского как второго. Снять фильм про русского милиционера, в главной роли Арнольд Шварцнегер. Ой, это и правда смешно – а че он ни разу не улыбнулся-то? И колотит всех подряд. Ну что за дикая страна...
Привитое с детства растворяется в новых реалиях, и улыбка уже стала частью физиологии, хотя знание остается – ортодоксальная страна. Мощь в дикости. Предрассудки в действии. Четное количество – мертвецам. Живым венки не дарят.
Как-то с мужем поехали по делам в соседний городок сразу после рождества. Снега как такового-то и не было, солнце светит вовсю, настроение прекрасное. Решили проехаться по окраине, посмотреть на частные дома, район обжитый, архитектура и все такое. Улицы пустынные, жители на работе, на завалинках никто не сидит. Дома невысокие, одно-двухэтажные, с крыльцами. Дома как дома, не считая того, что почти на каждой двери – венок. Скорбные заветвления рождественской радости. Неужели в каждом доме покойник? – первая мысль. Успокаиваешься, вспоминая, что это местная, не твоя традиция. Да и радостно все еще. Хотя солнце к вечеру. Пока взгляд не натыкается на железные ворота, за которым отдельное коммюнити, а на воротах аж два венка. Кладбище! Город мертвых! Наши! Торжественно вспыхнувшее сознание утихомиривается при виде высоченных особняков - многовато получается для мертвяков-то. Люди живут. Живые. Живее всех живых. А граница-то условная – по ту сторону, по сю сторону.
Там за бугром. Или за гробом? Забугорная жизнь. Загробная жизнь. Почти одинаково. Все другое, все незнакомое. Да ну ее к лешему – а вдруг там тоже все настоящее? Богатые тоже плачут. Как впрочем и смеются. Неужели американцы тоже люди? Личность чуть ли не выползает изнутри, озирается и прячется – ой, не смешите мои тапочки! Заползает в дальний угол, дрожит и плачет, и мстит ночными кошмарами.
Сволочь. Изыди! Мне еще на работу устраиваться, понимание местных реалий понадобится. Кушать-то хочется. Не хлебом единым... Ужин в итальянском ресторане стоит месячную пенсию моей матери. Доллар стремительно катится вниз, оставаясь валютой. Не водкой же рассчитываться. Деньги для того, чтобы платить, а пить будем вино.
Все постепенно становится на свои места. Родители любят детей, дети ходят в школу, папа работает, мама моет раму. Азбучные истины. Букварь для вновь начинающих жить. А теперь откроем пропись и красиво, стараясь, напишем: «Моя Родина». Споткнулись? Поставили кляксу? Или это упала слеза? Ну ничего, ничего, это пройдет...
Февраль, 2004
МУШИНОЕ СЧАСТЬЕ
1.
Чтобы полноценно вжиться в другое общество необходимо найти работу. И если можно - поприличнее. Именно тогда проникаешься чужим духом, когда становишься деталькой общей системы. Вслед за трудоустройством тянутся другие необходимые ниточки, обволакивающие паутиной социальности, - страховки, банковские счета, кредитная история, трудовой стаж, и что еще? Ах да – контакты и референсы. То, без чего наша мушиная жизнь не становится человеческой. Каждая душа обязана трудиться!
Вот эта обязательность и принуждает нас колготиться в поисках своего паука, простите, места на земле. Черное и мохнатое чувство подталкивает изнутри – ищи работу! Не не эту! Ту! Не с такой зарплатой! С другой! Получше! И чтобы коллеги были поприличнее! Часы работы порегулярнее! Чтобы начальник не был мымрой! Или хотя бы не зверем.
Самосохранение работает исправно – сотрудники летают роем из отдела в отдел, из департамента в департамент, из одной конторы в другую, вид сохраняется, система остается. Опыт и образование ценятся везде, а без человеческих качеств никуда. Личное обаяние открывает двери, а нужные знакомства служат альпенштоками на пути в карьерные вершины.
Впадины тоже случаются. Куда проваливаются без страховок, застревая под льдистыми наростами моментально вспухнувших счетов, и где только собственное эхо является откликом на рассылаемые в бесконечную пустоту резюме-ме-ме-ме...
Взблеяв агнецом, взлягнув копытцом, преодолеваешь обреченность на заклание – я не жертва! Сила выживания заложена слишком глубоко, и выслушав сказочку о том, как «муха шла-шла и копеечку нашла», гордо заявляешь: Я не муха! Я человек! И кидаешься на поиски работы с зарплатой в долларах.
2.
Вставать в ранний час в Америке много легче. Солнце пробивается сквозь светло-синие шторы, и проезжающие за окном машины соседей напоминают, что наступила рабочая неделя. Дожидаешься трезвона цифрового будильника, который запрограммирован на определенный час, щелкаешь по тумблеру и лежишь еще пару минут, наслаждаясь остатками сна. Слышно, как муж собирает своих детей в школу – их трое, и к тому моменту, когда мне выезжать на работу, они усаживаются в желтые школьные автобусы и отбывают в школы. Я сползаю с нашей королевского размера кровати и мягко топаю по ковролину в ванную, которая находится тут же, в мастер-спальне. Вырезанное окно в покатой крыше пропускает достаточно света, чтобы начать утренний туалет. Душ по утрам я терпеть не могу – сибирская привычка, когда постоянно существует риск подхватить простуду на невысохшее тело, и любимое занятие – валяться в горячей ванне часами. Но это вечером. Тогда же готовлю одежду для очередного рабочего дня, чтобы не метаться в поисках подходящей блузки утром, когда каждая минута драгоценна. Через пятнадцать минут я одеваюсь как полагается рабочей леди – юбка чуть ниже колена, минимум украшений, удобные туфли. Немного макияжу, чтобы выглядеть чуть отстраненно, но лицо берегу от излишнего - как-никак в офисе проводишь полный рабочий день. Муж поднимается наверх – проверить, встала ли. Это моя первая рабочая неделя, и он беспокоится, смогу ли преодолеть искушение проспать. Могу – сказывается многолетний опыт работы и не в таких условиях, когда выживать приходилось при отсутствии горяей воды и электричества, усугубленными коротким световым днем. Мрак, одним словом.
По пути вниз успеваю заскочить в собственный офис, не сумев зато преодолеть искушения проверить почту. Монитор зажигается быстро – щелк по кнопке, тут же оконные шторки за шнур - в сторону. Есть лишние пять минут, когда наскоро прочитываешь накопившееся за ночь и-мейлы, откладывая ответы на вечер, – и спускаешься в кухню. Пахнет свежесваренным кофе, птичья трель за окном – хорошо! Денек расцветает прямо на глазах за высоким французским окном, и весело думать, что вот-вот наступит весна, когда распустятся мои розы, высаженные осенью вдоль задней стороны гаража, сразу по левую сторону от лестницы, ведущей к бассейну.
Муж ставит перед носом кружку с горячим кофе и сливками, и уже не спрашивает сколько сахару. Мы живем вместе достаточно долго, чтобы изучить этот вопрос досконально. Ему всегда одну, мне – две. Моя сумочка на столе, в ней губная помада и зеркальце, сувенир из России, сотовый телефон и записная книжка. Ключей от машины не видно. Оказывается, он уже завел машину. – У меня есть еще десять минут! – твердо заявляю, и отпиваю из кружки, стараясь не отводить глаз от настенных круглых часов. Какая все же это была хорошая идея – купить такие часы, и повесить их так, чтобы видно было время, когда сидишь за столом. – Не забудь свой ланч! – говорит муж и пододвигает коричневый бумажный пакетик, в который он уже положил сэндвич с курицей и салатом, йогурт и веточку винограда, завернутую в пластиковый прозрачный пакетик. Торопит меня – как будто я не знаю, что опаздывать нехорошо, но что поделать, если есть неуставное правило не являться раньше начальника, чтобы не смущать своим ожиданием перед дверью – ключи от офиса мне должны вот-вот сделать. Так что тяну еще немного время, потом не выдерживаю, переливаю остатки кофе в пластиковую кружку с плотной крышкой, и чмокнув супруга в бороду, вылетаю через гараж к машине, которая урчит, поджидая хозяйку.
Я люблю свой «Олдсмобил», как впрочем и все американские модели. Хотя в местной прессе активно дискутируется тема принадлежности «Тойоты» к американской автомобилестроению, мне все же ближе такие исконно американские стиляги как «Бьюик», «Понтиак» и иже с ними. Простые такие ребята, которые знают, что делают. Сумка летит на соседнее рядом с водительским сидение, кружка плавно вписывается в специальный амортизирующий подстаканник, расположенный как раз между ними, и переключив передачу, глянув по сторонам, съезжаю с драйввея задом, выруливая между кадками с японскими деревцами, и разворачивая машину в сторону колледжа - на юг-восток. Передние колеса, мягко спрыгнув с драйввея, дают знать, что пора переключать на вперед, одновременно нажимая на тормоз, – и полный ход, на работу!
Выехав из уютного зеленого коммюнити, попадаешь на средней скорости дорогу, где все толпятся, сдерживаемые бесконечными знаками с ограничениями скорости и светофорами. Но привычка к вежливости и уважение к человеческим правам регулируют процесс, и выстроившись в цепочку, авто плавно протекают через пригородный американский среднестатистический городок, застроенным страшно давно по местным меркам – где-то полвека назад. Банк, один, другой, рядом магазинчик, за ним газозаправка, окруженная офисными зданиями – все вдоль дороги. Немного дольше тянется забор, за которым расположился красивый парк, в глубине которого виднеется богатая усадьба – даже не стоит надеяться когда-то поглядеть вблизи, это частное владение местной телевизионной звезды.
Школа начинается открытым стадионом, потом парковка с тачками, такого же непотребного вида, как их хозяева-тинейджеры, и пора сворачивать в красивую, но страшно узкую улочку, которая выведет к хайвею. А пока наслаждаешься видом высоченных, с искривленными ветвями, деревьев, нависшими над автомобилями, уткнувшихся и подталкивающих друг друга в зад. Тут же домики, такие старые, что при них нет даже гаража. Любоваться стариной больше некогда, надо успеть вырулить из тесного проулка, и улучив момент, переждав на светофоре, выскочить на хайвей. Главное – сразу набрать скорость. Для того такая дорога спроектирована, чтобы все могли быстро куда-то доехать. Порой мне кажется, что основная жизнь американцев происходит именно в пути – пожевали, тут же хлебнули кофе, женская особа за рулем «фольксвагена»-букашки быстро глянула в зеркальце, перемигнулись с водилой соседнего «форда»-трака – все, родилась новая семья, и кто-то уже летит на открытом джипе-«вранглере», либо изящно скользит на «ниссане». Как это там - давай сделаем это по-быстрому?
Ну вот и поворот на Колледж парквей, куда стремятся ранние студенты и сотрудники, гордые выбором парковки, – основная масса хлынет через час, к девяти, когда будет не пробиться, и надо кружить вокруг, выслеживая удачу. Кампус состоит из нескольких не очень высоких кирпичных зданий, между которыми удобно расположены переходы. Архитектурная сдержанность разбавлена скамейками там-сям и детской площадкой. В одном из зданий – детский сад.
Ткнув «Олдсмобил» в бордюр, выбираюсь наружу, ухватив еще немного солнечных лучей по пути в свое здание. Дверь тяжело захлапывается, отрезая внешний мир ровно на восемь часов. Но эта мысль приходит потом, а пока радостно здороваешься с координатором проекта, или по-нашему директором, который вскакивает в здание с другой стороны, в проходную дверь. Наш офис непосредственно расположен на втором этаже. И хотя стены увешаны разноцветными картинками и в коридоре стоят живые цветы, атмосфера такой же затхлости, как когда-то в бухгатлерской конторе советских времен, где когда-то работала моя мама. Только вместо тяжелых с синими переплетами гроссбухов – папки с прозрачными файлами, счетов – компьютеры, деревянных стульев – кресла на крутящихся ножках.
У меня есть ровно час до прихода непосредственной начальницы-филлипинки. Говорит она по-английски правильно, но страшно занудно. Гораздо веселее слушать сотрудников, многие учителя по совместительству, чей английский – родной. Первое, что они делают, придя на работу – кидаются к компьютерам. Меня это страшно удивляет – как можно начать работать без обсуждения свежих новостей под чашку кофе. Но похоже для американцев работа – волк, и может удрать в любой момент, как зачастую и случается. Кофе пьют без разговоров. Приходится проверять собственную почту еще на раз с озабоченным видом, пока наконец рядом не плюхается пачка регистрационных форм, которые и есть настоящая работа. Деваться некуда – приходится заносить в банк данных экзотические фамилии, с трудом разбирая каракули студентов-иностранцев, прибывающих и прибывающих из разных мест в Америку. В основном это Китай.
Скоро я научусь говорить бегло по-китайски, по крайней мере основные фамилии я уже выучила – Ким, Ли, Чанг, Чунг, Чо, Чинг. Особая группа – испаноговорящие. Хернандез, Мернандез, Куарераз. А какие имена! Ансельмо, Кармелита, Родриго, Хуан и Розита. Все остальные – бледная немочь по сравнению. Орлова и Георгиев в латинской транслитерации воспринимаются тоже экзотически. Фуууу....
Моя должность называется программный ассистент. И я есть та самая деталька большого офисного сообщества, расплодившегося на небольшой закнутой территории, называющейся Департамент Английского Языка как Второго. Наша миссия страшно важная – мы те самые ворота, через которые вливаются новые стройные ряды иммигрантов, так или иначе вынужденные изучать язык страны, куда они попали. Кстати, террористы, учинившие национальную трагедию 11 сентября, прибыли по студенческим визам. Звонит телефон: - Алле! Я звоню из Китая, хочу продолжить изучение английского языка. Что мне нужно для оформления студенческой визы? Приходится объяснять. Не будешь же спрашивать, что у него на самом деле на уме, и как он будет провозить пакеты с биооружием. Как оказывается, тут все просто. Мне бы вот не пришло в голову вот так позвонить в какой-нибудь американский колледж из Сибири. Пришлось выходить замуж.
Начальница-филлипинка тоже замужем за американцем, и это нас сближает. Обе иностранки, обе жены. – А тебе муж ланч делает по утрам? – Да, конечно. Потом говорим про языки – оказывается, ее муж владеет филлипинским лучше, чем мой – русским. Мне немного завидно. Ну да и мой английский не столь хорош как у начальницы. Небольшая, со смуглой кожей и темными волосами, некрасивая, она двигается мягко и говорит очень спокойно. Звук голоса усыпляет и вздрагиваешь оттого, что ничего не понял из объяснений. Нужно просто нажать здесь и здесь, появится вот это и это. Пробел, заглавная буква, ввод. Да, натуру не изменишь...
Незаметно подкрадывается время ланча. Его можно использовать вместо завтрака. У тебя есть пятнадцать минут утром и пятнадцать минут в обед. Если уходишь на час из офиса, это время не оплачивают. Меркантильные америкосы считают баксы ежечасно. И принято интересоваться зарплатой не за месяц, а в час. Остальное – дело калькулятора. Какая точность. Платят, правда, тоже точно - каждые две недели. Аванс не дают, лишь то, что внес в тайм-лист. Его заполняешь сам – и бухгалтер на такой доверительной основе сначала начисляет, потом вычитает. Налоги составляют одну четвертую заработанного. Лучше об этом не думать. В соседней комнате громко разговаривают: - Нет, вы представляете, республиканцы что предложили... - А вот демократы... В сказке про Гулливера были остроконечники и тупоконечники – сатира в те времена, так они постоянно дрались. Америка еще существует за счет баланса.
- Мужу бы позвонить, - думается последние два часа под мерный стук клавиш. Но голову отвести от монитора невозможно, к тому же телефон звонит с регулярной частотой и приходится практиковать свой английский на тех, у кого он еще хуже. Забыла нажать на «hold» и сделали замечание – студенты не должны слышать, о чем говорят в офисе. А они такие забавные – как дети, даже если это чьи-то отцы. Одна южноамериканка привела отца – определили в класс Начальный Английский. Юная полячка тараторит без умолку – никак не удается найти компромисс между работой и основной учебой, а ей так хочется взять класс Разговорный Английский. У нее диплом физика.
Начинаю ходить в туалет чаще, чем хочется. Одежда становится тесной. Мытье рук уже не освежает. Устала так, что закрываю глаза, пока никто не видит, и вздрагиваю от звука приближающихся шагов. – Привет, как ты? – Все ОК, спасибо. Народу настолько много, что за неделю так не смогла понять, сколько же всего трудится на поприще просвещения иностранцев английским. Короткие диалоги, случающиеся в переходных помещениях – туалетной комнате, копировальной и коридорчике, вспыхивают как искры при столкновении сотрудников и освежают потускневший мозг. - Нет, наверное, не стоило мне идти на эту работу, - вползает мысль-предательница, которую тут же душишь петлей-рогаткой. Где же еще тебе делать карьеру, как не среди людей, чей опыт и образование призваны помогать таким как ты? Да и все такие милые... Хоть и работают. Ну сколько же можно работать? По крайней мере еще часа два.
Время замедляется, и делать уже ничего не хочется, но занять пустоту нечем. Разговоры отнимают еще больше сил, и тому типу за столом в углу я лучше принесу свой опус на английском, чем буду еще пытаться что-то рассказать так же небрежно, как ему удается на родном. Вы бы мой русский послушали! Шанс предоставился неожиданно, когда забежала очередная училка с восторженным глазами, оказавшаяся милой петербуржанкой. И она туда же – преподает английский. По-русски говорить откладываем, обменявшись телефонами, ей нужно бежать – ее ждет муж, он англичанин, принявший американское гражданство. Вот дурак. Или им только без виз можно посещать друг друга?
Думать некогда, день на исходе, компьютер можно не выключать, приходит другая смена. Офис работает до восьми вечера. Все на благо человека, а может потому, что многие студенты работают днем. И ровно за две минуты ухватив поникшее пальто с вешалки, под которой сгрудились коробки с офисной бумагой, забыв накрасить губы, отвешиваю традиционное «До завтра!», бегу.
Февраль, 2004
Уходя, я обернусь записки эмигрантки
© Copyright: L.Berlovska, 2004
Свидетельство о публикации №204091700043
Свидетельство о публикации №204091700043
Рецензии
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.