Уши, лапы и хвост...

На дворе ноябрь, что стелется мокрой грязью тысячи тысяч раз перемешанной ногами спешащими в  уют и тепло квартир. Ноябрь опускается на город пеленой тающего, окутывающего нечастых прохожих снега, падающего заодно на капоты и крылья машин, заглядывающего в лобовые стекла и бесследно исчезающего под натиском дворников. Снег кружится над чавкающей грязью, словно пытаясь оттянуть миг перехода в иное состояние. Кружится, качаясь на внезапных потоках душного воздуха, что вырывается из лабиринтов метро и падает на жесткую шерсть, особо настырный планирует на нос старательно спрятанный под защитой аккуратно подобранных лап.
Метро… Тоннель, низкие мраморные своды, приглушенный свет ламп покрытых многолетней пылью. Поезда, словно мысли, сменяют дуг друга возле уставшего от вечного движения за многие годы перрона. Вагоны то и дело подмигивают лампочками, оповещая не то о закрытии дверей, не то об отправлении, стучат колесами на стыках рельс, они выстукивают что-то свое, неустанно тренируясь.  Ритмы старого, уставшего метро…
Еле движется вверх засыпающий эскалатор, как будто по инерции несет он к выходу свои пустые ступени, но хлопающие на ветру двери не подчинятся никогда.
Массивная мраморная скамейка – свидания, разлуки, редкие минуты неспокойной дремы… К ее надежной ножке прижался спиной свернувшийся комочком безбилетник. Рыжий, с огромными грустными глазами, в общем, все как и полагается бездомному дворняге. Холодит каменный пол и  совсем не греет бок похудевший  за время морозов, уже успевших похозяйничать ранней осенью. Но ни дождь, ни слякоть не будут донимать сутки напролет, лишь мерный перестук колес, а чуткое ухо уже научилось различать его и слышать то тихий плач старых вагонов, то недовольный скрип. И хотя он почти никогда не вилял хостом, но изредка  все таки радовался, радовался от всей души, когда взглядом находил теплые искорки в глазах вечно куда-то спешащих прохожих. Но вот хлопали двери, и все уносилось в прошлое, спеша и пропадая серой тенью в тоннеле… Надежда снова и снова обнимала нежной рукой рыжее существо, заботливо закрывая глаза, и, словно гостинцы, приносила самые счастливые сны.
Вот они вдвоем идут по полю волнующемуся белым морем ромашек. Он и его маленькая хозяйка, с такими же золотыми волосами, что и самое сердце приветливых ромашек. О, в эти минуты он был готов на что угодно. Он до изнеможения станет прыгать за бабочками порхающими с одного бутончика на другой, он будет бегать и кружиться на задних лапах, подставляя рыжую морду солнцу, лишь бы она смеялась и была счастлива. Она, его хозяйка…
Тысячи и тысячи раз стучали каблуки и каблучки мимо его носа, открывались и закрывались двери вагонов, кричали и спорили люди, возвращаясь с работы, спеша и второпях планируя ужин, мечтая посмотреть вечерний матч и просто заснуть, как обычно, в объятьях своего до боли привычного   дивана.
А он все лежал и ждал… Так текли месяцы, холода сменялись теплом, тепло снова осыпало набережные янтарем листвы, солнце, уставая, поднималась с каждым днем все ниже, зима кружила в своей снежной карусели и по истечению срока вновь вверяла землю весне. А он все лежал дни напролет под своей привычной лавочкой и ждал. Нет, никогда она не придет, не заберет и не погладит, не развернет бумажный фантик с чудесной конфетой – безнадежно подумалось ему, когда снова стихла какофония шагов, представляющая все множество мыслимых и немыслимых походок. Он встал, разминая затекшие от долгого лежания лапы, положил морду на скамейку и взглянул вверх…
Мыслям было тесно в голове, и они ретировались совсем, а вот грусть наоборот. Она сквозила отовсюду, охватив цепкой хваткой все его существо, заставляя печально глядеть на то открывающиеся, то закрывающиеся изо дня в день двери. Надежда покинула его, не оставив ничего кроме известного уже до изнеможения порядка вещей: ветер, поезд, двери открываются, шаркающая толпа, двери закрываются и поезд уходит… Он стал спиной к поездам на перекрестке жизни, что не сулила больше ничего и каждый день проходила мимо снующим людским потоком, периодически повторяясь, перерождаясь, но в целом и не думая изменяться. Что-то необычное почудилось ему в этом полузабытьи, что-то давно знакомое, но что? Остатки оцепенения стряхнулись вместе с грязью и пылью. Ну конечно! Чья-то совсем маленькая рука лежала у него на шее, а он и не замети, не заметил ЕЕ… На него сквозь упрямые золотые локоны глядела она, его маленькая хозяйка, что изредка водила его гулять в счастливейших из снов, когда они брели по траве, грелись под солнцем на песчаном пляже… Это была она. Одну из тысячи он узнал бы ее везде не колеблясь.
Ну что же, настало и его время обрести уют и тепло, узнать, что сбываются мечты и надежды… Она никогда не обманет, нет, только надо очень верить… 24,11,03