Потусторонняя жизнь эссе из Записок эмигрантки

ПОТУСТОРОННЯЯ ЖИЗНЬ

Когда-то давно, я еще была школьницей, мне приснился сон. Сон про мою школьную жизнь, где все было как настоящее – беленые классы, деревянные парты и мои одноклассники. Они занимались тем, что делали в обычной жизни – дрались, шептались и списывали друг у друга. Моя тогдашнаяя подружка в коричневом платье и черном фартуке восседала на парте. Она повернулась ко мне и сказала: «А ты знаешь, что мы все умерли?» И я подумала: «Так вот оказывается какая смерть – очень похожа на жизнь.»
Много лет спустя, оказавшись в эмиграции, у меня возникло точно такое же чувство – все как настоящее, но – другое. И моя жизнь как бы стала происходить заново.
Поселившись в районе частных домов, утопающих в зелени, я обнаружила, что это римейк моего раннего детства. Поэтому когда я прохожу по нашей улице, слышу звук пилы и чувствую дымок из каминных труб, моя генетическая совесть спит спокойно – я как дома, мне все это знакомо, мне уютно и хорошо. Так же ярко светит солнце и так же скрипит под ногами снег. Будто неведомый художник смыл черную краску с холста, раскрасил дома в яркие краски и нарисовал другие деревья, побольше.
 Неясные чувства, ассоциации начинают переполнять изнутри, когда кажется, что ты это не ты, и все что происходит вокруг – не с тобою. Кто-то внутренний усаживается поудобнее в районе солнечного сплетения и ключицы и начинает наблюдать. Регистрируемые снаружи ощущения доставляются срочной депешей к невидимой личности, а уж она-то  позаботится об обработке данных и выдаче результата с такой скоростью, что на языке то и дело вскакивают оговорки, свидетельствующие о внутреннем конфликте. Надо отдать должное окружающим, они списывают конфузии на несовершенный английский, к чему в Америке привыкшие, а посему не особо обращают внимание, и никто пальцем у виска, как впрочем и пистолетом, не крутит.
- Сколько лет вы жили в Сибири? – Кто? – Вы. – Я? Где? – Ну перед тем как приехали в Америку? – А!  Облегченный вздох. – Так всю мою жизнь. - А что? Неужели можно жить где-то еще кроме того места, где тебя родители родили? Это же родина...
-  Вам с сахаром? – Да! Нет! – То есть? – Ой, простите, конечно два куска. - Так, с сахаром? – Ну понимаете, я русская. А в нашей культуре есть вот такая форма ответа – да нет. – А что это значит? – Да кто ж его знает... Да, мне с сахаром. Спасибо. А вы откуда? – Ой, какая интересная страна...
За столиком в кафе у окна с чашкой чая. Солнце светит, хорошо. – Вы ланч ждете? – Что-то не так? – Просто если ждете ланч, я вам его принесу. – Спасибо, нет! Стыдно.
Внутренняя личность начинает колотиться. Ой-ой-ой, какие мы, тьфу-ты ну-ты, ножки гнуты... Так не только ножки, но изогнута, искажена вся картина мира. И происходящее не всегда совпадает с ожидаемым.
Матрасы покупаются вперед – ведь это то, на чем спят, остальное – рама. Выбирается район, где есть приличная школа, потом там ищется дом, детям образование обеспечено. Кредит дается на основании фактов об предыдущих выплатах, а не наличии работы – ее можно потерять, а репутация останется. Купите план сотовой связи,  телефоны бесплатно. Навыки котируются больше чем дипломы. Президент в джинсах. Другая жизнь.
Может быть оттого, что так и должно быть? Как задумано. Как есть. И если да – то да, а если нет – значит нет. Без всяческих там вольных толкований...
Минуточку, минуточку! А почему в слове program одна буква “m”? Слово-то иностранное!  Так потому что “программа” – заимствование. Взяли взаймы, поиграли, слегка поломали, и оставили себе – ну не возвращать же назад исковерканное.
Разница культур жить, говорите, мешает? Так есть о чем поговорить, порассуждать, издать журналы для эмигрантов. Создать классы ESL, английского как второго. Снять фильм про русского милиционера, в главной роли Арнольд Шварцнегер. Ой, это и правда смешно – а че он ни разу не улыбнулся-то? И колотит всех подряд. Ну что за дикая страна...
Привитое с детства растворяется в новых реалиях, и улыбка уже стала частью физиологии, хотя знание остается – ортодоксальная страна. Мощь в дикости. Предрассудки в действии. Четное количество – мертвецам. Живым венки не дарят.
Как-то с мужем поехали по делам в соседний городок сразу после рождества. Снега как такового-то и не было, солнце светит вовсю, настроение прекрасное. Решили проехаться по окраине, посмотреть на частные дома, район обжитый, архитектура и все такое. Улицы пустынные, жители на работе, на завалинках никто не сидит. Дома невысокие, одно-двухэтажные, с крыльцами. Дома как дома, не считая того, что почти на каждой двери – венок. Скорбные заветвления рождественской радости. Неужели в каждом доме покойник? – первая мысль. Успокаиваешься, вспоминая, что это местная, не твоя традиция. Да и радостно все еще. Хотя солнце к вечеру. Пока взгляд не натыкается на железные ворота, за которым отдельное коммюнити, а на воротах аж два венка. Кладбище! Город мертвых! Наши! Торжественно вспыхнувшее сознание утихомиривается при виде высоченных особняков -  многовато получается для мертвяков-то. Люди живут. Живые. Живее всех живых. А граница-то условная – по ту сторону, по сю сторону.
Там за бугром. Или за гробом? Забугорная жизнь. Загробная жизнь. Почти одинаково. Все другое, все незнакомое. Да ну ее к лешему – а вдруг там тоже все настоящее? Богатые тоже плачут. Как впрочем и смеются. Неужели американцы тоже люди? Личность чуть ли не выползает изнутри, озирается и прячется – ой, не смешите мои тапочки! Заползает в дальний угол, дрожит и плачет, и мстит ночными кошмарами.   
Сволочь. Изыди! Мне еще на работу устраиваться, понимание местных реалий понадобится. Кушать-то хочется.  Не хлебом единым... Ужин в итальянском ресторане стоит месячную пенсию моей матери. Доллар стремительно катится вниз, оставаясь валютой. Не водкой же рассчитываться. Деньги для того, чтобы платить, а пить будем вино.
Все постепенно становится на свои места. Родители любят детей, дети ходят в школу, папа работает, мама моет раму. Азбучные истины. Букварь для вновь начинающих жить. А теперь откроем пропись и красиво, стараясь, напишем: «Моя Родина». Споткнулись? Поставили кляксу? Или это упала слеза? Ну ничего, ничего, это пройдет...

Февраль, 2004