Записки quot стрелка quot десять дней, которые никого не потрясл

В Москве проходил какой-то очередной съезд компартии. Какой это был год? 75-76 ? Ну, что-то в этом роде, не помню точно. А я все еще не видела " Десять дней, которые потрясли мир " на Таганке ( в театре, разумеется, а не в одноименном ДОПРе). И мне приспичило именно в те дни ликвидировать этот пробел в образовании. Толпа у входа в театр поражала любое воображение. Даже я, закаленный " стрелок ", и то слегка дрогнула. А главное - непонятно было, по какому поводу столпотворение. Спектакль шел не первый год, был, конечно, дефицитным, но вся Таганка была одним сплошным дефицитом, но подобного я не видела даже на премьерах. Несколько обалдевшая от такого избытка человеческих тел, я попыталась прибегнуть к своей обычной тактике, но безрезультатно - нужно было ходить на крейсерской скорости, а места не было даже, чтобы стоять себе смирнехонько у стеночки в надежде, что удастся вернуться домой более или менее целой. Все-таки такую стеночку я нашла, но толку? Что можно настрелять из укрытия? Это же все-таки не озеро с утками! Для начала я решила не поддаваться панике и попытаться что-нибудь придумать. Думать было сложно, потому что мешало огромное количество интуристовских автобусов, подъезжавших один за другим к театру. Странная публика сидела в этих автобусах: какие-то тетки с киргизскими лицами, дядьки в монгольских шапках, хохлушки деревенского вида в плюшовках и белых платках с розами, свежепостриженные дядьки, которых я определила как шахтеров, сама не знаю, почему. Это ведь все был сплошной impression, осознанно я их не воспринимала, потому что занята была своим - думой о билетах и о том, что время идет, а дело - стоит. Тут вдруг до меня дошло, что таким людям, как-то, мягко говоря, возле Таганки делать нечего, а они, тем временем, вылезали из автобусов и с шумом уверенно направлялись в вожделенные двери моей мекки. " Что происходит?"- почему-то вслух удивилась я. " Делегаты съезда "- доброжелательно ответили мне. Я заозиралась, пытаясь определиться, кто ответил и увидела человека, который давно уже стоял рядом со мной, но был абсолютно вне поля моего интереса, а потому, как бы невидим. " В каком смысле?" - не поняла я. " В том самом. Делегатов съезда в театр привезли. Весь зал забронирован," - доброжелательно разобъяснил мне мой толмач. " Как это - весь зал? Это что же - билетов не будет?" - возопила я, - что им делать в этом театре, что они поймут?!" - " А, так ты здесь билет стреляешь? А я думаю, что это девушка такая озабоченная стоит - никого и ничего не видит вокруг себя. Ну, нет, стоя у стены, ничего не настреляешь ", - с каким-то непонятным мне акцентом поучающе сказал он. Это мне он говорил - гениальному стрелку всех времен и народов! Я взбесилась. Я объяснила ему, кто я есть и что я думаю по поводу его поучений. Говорила я исключительно вежливо, но он понял, что оскорбил меня до глубины души. " Да ты не обижайся, - добродушно сказал он, - давай лучше познакомимся. Меня зовут Василием Ивановичем, а тебя?" Выглядел он, именно, как Василий Иванович, но Василий Иванович, изготовленный не из обычного сырья для простолюдинов, а из дорогих материалов, и это выглядело очень здорово - такой русский мужичок лет сорока пяти - шести, светловолосый, хорошо стриженный, среднего роста и прекрасно одетый, даже не в импорт, а в вещи, явно купленные за границей - я в этом хорошо разбиралась и ценила. Он мне даже понравился - ситец в горошек хорошего качества, явно интеллигентный человек, а мой тогдашний опыт уже был достаточным, чтобы понимать, что человек с такой внешностью и так оформленный - не совсем простой, а, скорее, совсем не простой. Честно, говоря, я не очень понимала, зачем нам знакомиться, но все-таки назвала свое имя. " Ты постой здесь, никуда не уходи, а я тебе помогу пройти в театр," - вдруг услыхала я и ушам своим не поверила. Я с сомнением посмотрела на него. Он ухмыльнулся и ехидно сказал: " Можешь не верить - иди стреляй сама - видишь, что делается!" Терять мне уже было нечего. Ехать в другой театр было поздно, да и настроилась-то я именно на " Десять дней...", а значит, никакое другое зрелище мне настроение уже не улучшило бы. Я решила подождать. " Понимаешь, мне с друзьями встретиться надо, - извиняющимся тоном объяснил мне Василий Иванович, - но билет будет, я тебе обещаю." Он ушел, а я осталась, вся переполненная досадой и раздражением на ситуацию. Я знала, что открылся съезд, но не помнила об этом - что мне было за дело до него! Все знали, как развлекали и ублажали делегатов съездов, но в голову не могло прийти, что их повезут в опальный театр, который никак не годился для увеселения знатных комбайнеров, доярок, людей не только плохо грамотных, но, зачастую, не знающих даже азов русского языка. Скорее всего, так пытались плюнуть в лицо Любимову - вроде бы и почет, делегатов привезли, а с другой стороны, каково это актерам играть перед публикой, не понимающей языка разговорного, я уж не говорю о языке театральном, метафорическом?! Зла я была до невозможности! Но именно со злости и не ушла. Из толпы вынырнул Василий Иванович и остановился рядом. " Еще подождать нужно", - загадочно сказал он. Мне было все равно. Вечер пропал, настроение испорчено, какая разница, где быть с испорченным настроением! " А вы кто, делегат," - спросила я. " Нет, я в Москве по делам, я из Сибири, - последовал ответ, и мне стал понятен акцент собеседника, - я из Томска, преподаю там в университете, на кафедре химии." - " Доцент? " - уточнила я. " Да нет, профессор". Конечно же, он и выглядел, как профессор, только не наш, советский, а заграничный - как я их себе представляла, потому что живьем заграничного профессора не видела никогда, - например, поляк или скандинав. Мне понравилось, что у меня такой кавалер. Я была абсолютным цыпленком, желторотиком, мне страшно нравилось, когда на меня обращали внимание взрослые мужчины - это как бы придавало мне женственности, потому что выглядела я подростком в свои неполные ...дцать лет. Только вот предложить я взрослому мужику ничего не могла - это было видно невооруженным взглядом, и я всегда все-таки терялась от внимания к себе всякого, старше тридцати лет. Мы стояли, кое-как беседуя о моей учебе, о Москве, театрах, и прочей не интересной мне в тот момент белиберде, как вдруг он опять кинулся в толпу, а вернувшись, сказал: " Давай, быстрее, быстрее, пошли!" Мы смешались с группой людей, которая вальяжно вплывала в двери театра. Меня никто не окликнул, не остановил, и я, к своему удивлению, оказалась в фойе. Народу было вокруг почему-то больше, чем обычно, все веселые, как мне показалось, - пьяные, шумные. Особенно шумел какой-то генерал, стоявший в толпе "шахтеров" и чокавшийся с "хохлушкой". Она уже сняла плюшовку, платок спустила на плечи, на ней был мужской пиджак на цветастое платье, а на лацкане пиджака два ордена Ленина. На входе нам всем выдали листовки, имитировавшие те, настоящие, выпущенные в октябре семнадцатого, и при входе в зал два " революционных матроса" забрали их у нас и накололи на штыки. Это так начинался спектакль. Сидела я с Василием Ивановичем и его друзьями, один из которых оказался ректором Ульяновского Политеха. Я слегка обалдела, но виду не подала - подумаешь! " Не боишься рядом с ректором сидеть?" - весело подначил он меня." Нет, чего мне вас бояться, вы же не мой ректор, а я и своего не боюсь," - ответила я. Третий их приятель заржал, а ректор обалдел сначала от нахальства воробья, а потом и сам закатился, приговаривая: " Молодец, молодец, нахальная молодежь в Москве, однако!" Спектакль мне не понравился. Шумно, натянуто...Не понравился. Тема, что ли, была не моя... А она-таки была не моя. Я к революции относилась со скрытой враждебностью - если бы не она, не началось бы падение моей семьи и не было бы мне нужды жить впроголодь, чтобы получить диплом и зарабатывать свои сто сорок на чистой работе. Но скрывать это свое отношение приходилось, и очень тщательно. Лицемерие было моей второй натурой, так что я и сама, порой, не знала, искренни мои чувства или это очередная игра. В антракте эта троица повела меня в буфет, чему я совершенно не сопротивлялась: я готова была есть в любое время суток, а уж на халяву, которая мне нечасто выпадала...С тех пор я не люблю халяву и ценю только то, что заработала сама. Даже подарки я ценю меньше, чем вещи, купленные на свои, заработанные деньги. Буфет был БЕСПЛАТНЫЙ! А какой он был! Я-то уж знала, что в нем бывает на обычных спектаклях, но в тот день! Мужики мои прекрасно понимали, что я голодная - они годились мне в отцы( а у ректора в зале даже оказался его сын, который и выглядел, именно как ректорский сыночек: дорого и элегантно одетый, холеный, но о нем после). Они начали меня кормить икрой и севрюгой, пирожными и шоколадом. " А ваш сын с вами приехал?" - спросила я ректора. "Да нет, он здесь учится." - " А почему не у вас?" - это я уже хамила. Я прекрасно знала, почему. Зачем богатому мальчику учиться в провинциальном ВУЗе, хоть бы и у родного папы, если есть возможность пристроить его в престижный институт в Москве? Женится на москвичке - не будет проблем с пропиской и тому подобными унизительными вещами, которые касались только черни - меня, то-есть. Это все и всем было давно известно и перешибить это было невозможно, а потому мальчик этот вызвал у меня вполне понятную неприязнь. Если бы не их поганая революция, я училась бы сейчас в Сорбонне, или Оксфорде, или Принстоне - где захотела бы, там бы и училась. А хоть бы и в МГУ, я с детства о нем мечтала, но ведь в нем на конкурс не оставляли ни одного места - все было распределено заранее, и огромная толпа детей ехала через всю страну, на деньги, кое-как собранные родителями ( иногда взятыми в долг), с надеждой в сердце, с невероятным желанием выучиться и начать служение Науке. Все их бессонные ночи перед экзаменами, все страхи, нервы и слезы - все было потрачено напрасно, то, что они вернутся домой несолоно хлебавши, было предопределено еще до того, как они выехали из дома. Я вообще была вынуждена весь десятый класс после уроков работать в поликлинике, где главным врачом была мама моей подруги. Таким образом только я могла собрать деньги на поездку в Москву. Я была медалисткой, единственной в тот год в нашем городе, где проживало сто сорок тысяч человек. И не было у государства механизмов, которые бы отбирали талантливых детей и помогали бы им получить образование. Так что мальчик этот был мне понятен, да и я ему - тоже, поэтому я не заинтересовала его ни на секунду, хотя и была чрезвычайно хорошенькой и - в меру своих возможностей - ухоженая. Ректор немного удивился безмолвной дуэли наших глаз, но, кажется, тоже что-то понял и больше не сказал мне ни слова.
Молча досмотрели мы спектакль, и уже на улице, когда мы остались одни, Василий Иванович сказал: "Мы в иституте вместе учились. Вот он карьеру сделал, а я нет". Меня это заявление убило наповал. Профессор не сделал карьеру! Что, черт побери, они считают карьерой? Мне не светит и кандидатом быть: московской прописки нет, значит аспирантуры мне не видать: в нашем ВУЗе брали иногородних только если это были ребята из деревни. Нет, конечно, брали и других, но я имею в виду тех, у кого не было заслуг в виде папы - дяди- тети и так далее, которые могли бы составить чадушке протекцию. Василий Иванович правильно понял мое молчание. " Я ему не завидую. Разве ж это работа для ученого - быть ректором? Кто он? Чиновник! Я люблю своих студентов, свою лабораторию. Но он считает меня неудачником, а я не обращаю на это внимания, и он злится. Я видел, тебе его сын не понравился. Ты зря, он неплохой парень, талантливый, в медицинском учится." - " А чего ж ему не быть талантливым, если его с пеленок направляли, помогали, объясняли, а работать с восьмого класса, чтобы помочь семье, ему не было нужно. А после работы еще делать уроки и готовиться к поступлению самостоятельно, потому что на репетиторов денег нет. Вы знаете, как я живу? Я дошла до истощения в десятом классе - меня весь год держали на уколах витаминов, так я была утомлена. Мне необходима была медаль, чтобы иметь страховку при поступлении, вот я и рвалась. До двух - уроки в школе, потом пятнадцать минут на обед и с половины третьего - в поликлинике. До шести. А потом - уроки, десятый класс, между прочим, не чтение-рисование! И у меня была разработана целая программа подготовки к экзаменам - каждый день один предмет, тридцать- сорок задач. Это помимо уроков. Я так уставала, что не могла есть и спать. С девятого класса сплю только под снотворным. А я тоже талантливая, и еще какая талантливая - не таким вот мальчикам чета, им за мной не угнаться бы, если бы мы жили в одинаковых условиях!" Он грустно смотрел на меня, и я все очень хорошо понимала. Почему-то он на меня запал, а толку ему от этого не было никакого. Я была слишком молодой, слишком " не такой ", чтобы иметь с меня толк. Конечно, я оказывалась с ситуациях, когда мужики и постарше приставали ко мне нагло и грязно, но он был порядочным человеком, и что ему было со мной делать? Мы расстались в метро. Он дал мне какой-то телефон, чтобы я позвонила, и мы бы куда- нибудь еще сходили бы вместе. Я не стала звонить - к чему? Но долго еще я рассказывала, как мне удалось урвать крохи от пирога, который и делился не нами, и съедался без нас да и предназначен нам не был никогда.