Посмотри на наш с тобой День Победы

- Слушай, Федор, а если б не было войны, ты чего бы сейчас делал? – спросил Летов друга, чистя свои сапоги.
- Не знаю… Матери бы в колхозе помогал. Женился б уж наверняка, - немного подумав, ответил Катков.
Катков встал с досок, которые заменяли в окопе кровати, достал свою скатку и расстелил шинель на доске. Валик из гимнастерки превратился в подушку, и Катков уютно на всем этом разместился. Аромат табака из зеленого кисета, искусно вышитого разноцветным мелким бисером, заполнил воздух вокруг. И Летов, и Синицын, и Кондрашов, и даже командир взвода Тарасов знали, что Катков закуривает редко: или же чем-то занять время, или тогда, когда приходит мысль о близких. Он думает о матери, которую не видел с июля сорок первого, и об отце, погибшем на его глазах в сорок втором под поселком Яшкуль в Калмыкии.
 - Кабы не война, я бы уж третий год в консерватории Саратовской учился. Как бы щас инструментом владел! – Летов тоже расстелил шинель на доске, лег на спину, положил руки за голову и мечтательно посмотрел вверх над собой.
- Все впереди! Эх, все впереди, Егорка. Нам бы только завтра отстоять! Завтра бы только…
Катков раскурил самокрутку и так же мечтательно стал смотреть вверх. Егор наверняка уже уснул, а он до сих пор лежал неподвижно, иногда вдыхая в себя дым самосада. Маленькая лампадка освещала пространство и тонкие черты лица Каткова. Карие глаза в полумраке казались совсем черными, а дым не успевал рассеиваться и стоял в холодеющем воздухе, описывая мистические фигуры, играл с воображением. Уснет ли Федор сегодня? До рассвета – несколько часов. Вот и весь сон. А там – очередное боевое задание. Катков стал прислушиваться…Нет, не ошибся: действительно дождь. В окоп все сильнее начинала стекать грязь. «Что-то неладно», - была последняя тревожная мысль Федора, а потом…потом его охватил за плечи и унес с собой беспокойный, мучительный сон.
Если б сон этот был придуман и фантастичен, не был бы он так страшен, но ему приснилась соленая, от пролитой многими тысячами людей крови, мрачная и бесконечная, суровая и беспощадная явь. Эпизоды в голове Каткова шли без остановки, один за одним. Давно убитые товарищи стонали от боли и просили о пощаде…Катков видел поле, летнее и прекрасное, если б оно было засеяно пшеницей и кукурузой, рожью и горчицей, но оно сплошь усеяно ранеными и убитыми. Катков проходил среди них, всматривался в лица живых и мертвых, видел в них ненависть и равнодушие, страдание и надежду, победу и поражение, но всегда однообразное во взглядах: «Зачем так все получилось? Мы этого не хотели». Федор вздрагивал, пугался, жалел, но шел все дальше. Впечатление было настолько сильным, что он даже во сне, кажется, чувствовал приторный трупный запах.
Федор проснулся. В ушах звенело. Несмотря на ночной холод, по лбу катилась капелька пота. «Проклятый немец! Сколько ты, гад, жизней сгубил! Сколько еще загубишь! И мать с отцом…А вот я, Федор Катков. Вот он я! И не побороть тебе русскую силушку-то нашу! И дрожать твои руки будут, когда захочешь нажать на курок»…
Здесь, в этой стороне, было тихо. А совсем недалеко, все знали, шли жестокие бои, постоянные выстрелы, разрывы снарядов, человек убивал человека. А здесь тихо. Только сейчас Солнце убивало Луну. Луна, запрокидывая свою уже бледную гладь, тихо и покорно падала навзничь,  уступая дорогу лучам ликующего над своей победой Солнца. Снова жизнь на этой земле. Долго ли ей еще длиться, жизни? Долго ли ей гореть? Может, придется лишь теплиться? Или совсем угаснуть…
- Подъем! Катков! Синицын, Летов! Подъем. Пора, ребята. – командир взвода Дмитрий Тарасов спустился в окоп и принес с собой один из лучей солнца, чье ликование с каждой минутой становилось все ближе к апогею.
Катков лил понемногу из крынки на руки Летова не совсем чистую речную воду – тот умывался. А у самого сердце билось чаще, так что и дышать становилось тяжелее. Опять предчувствие? «Молчи, глупое», - успокаивал его Федор, но оно колотилось все беспокойнее.
Все выслушали последние наказания Тарасова. Теперь только шепотом можно будет передавать необходимые сведения и приказы по цепочке. Таковы правила разведки.
Тысяча девятьсот сорок третий год, апрель месяц, шестнадцатое число, Ростовская область, Таганрог. Снаряженная группа из семи человек в четыре часа утра двинулась через лес. Проби-раться сквозь чащобу было нещадно трудно, слишком уже лес густой. Сухие сучья уже оживаю-щих после долгой зимы деревьев толкали в бока, заставляя порой низко нагибаться или перепры-гивать.
Солнце поднималось все выше. Одинокие птицы перелетали с ветки на ветку и будто бы щебетали друг другу: «Тише, дружок, тише. Видишь, наши идут – нельзя выдать. Тише».
Лес понемногу редел и командир отдал приказание принять положение лежа. Точными, вы-веренными движениями все шестеро исполнили приказ. Ползком предстояло передвигаться около двухсот метров. На подбородке и ладонях вмиг появилась липкая и противная грязь: ночью шел дождь. Еще холодная, не успевшая испариться, роса сделала одежду мокрой и грязной. Силы по-степенно растрачивались. А в груди у Каткова было жарко. Одолели воспоминания. Неподходя-щая минута. Перед глазами – мать. На ней светлое летнее платье. Пшеничные локоны, чуть трону-тые сединой, от быстрого бега выбились из-под белой косынки. Вот она, прижав левую руку к груди, бежит через поле к мужу и сыну, осматривающим золотые нивы. Ее всегдашний румянец на щеках бесследно исчез, оставив мертвенную бледность на лбу и всем лице. Не переводя дыха-ния и находясь еще далеко, кричит испуганно: «Война! Зараз война пришла, родные! С рассветом пришла…» Двадцать второго июня сорок первого – как сегодня. Рассвет тогда ждали все, но вой-ну…
Воспоминания Каткова покинули неожиданно.
- Кто здесь главный?
Катков с большим усилием поднял голову и не сразу понял, что происходит. Впереди он видел блиндажи врага и…Тарасова, который стоял в полный рост, с поднятыми вверх руками, безоружный. К ужасу разведчиков, он обращался к немцам.
- Кто здесь главный? Есть разговор! Я командир взвода разведки, со мной группа захвата и группа прикрытия. Не стреляйте! Мы сдаемся! Пас!
Только через несколько мгновений после этих слов все осознали, что Тарасов их предает. А со стороны блиндажей доносились немецкая речь и звук заряжающихся автоматов. Немцы не по-няли, что им хотят сказать, - начали стрелять. Тарасов упал сразу. Кондрашов, Синицын и осталь-ные открыли ответный огонь. Совсем близко разорвалось с такой силой, что Каткова, не успевше-го выпустить ни одного выстрела, отбросило назад на несколько метров. Федор почувствовал, что его стало нестерпимо больно, и в то же время столь тепло…Он приложил мокрую ладонь к груди: осколочное ранение. Теперь вместе со своим сердцем он ощущал это тепло. Тепло крови…

Летов сделал еще несколько выстрелов и обернулся на миг посмотреть, нет ли сзади оцеп-ления. Увидел Каткова.
- Федор!
Летов кинулся к нему, взял под голову и приложил руку к ране на груди: смертельная.
- все будет хорошо, держись, дружище.
Нет, это правда, это точно! В глазах у Каткова – слезы. Совсем побледневшее лицо его со спекшимися губами было неподвижно, и слезы не катились по щекам, а так и застыли…Застыли, как последняя искорка, томившаяся в печурке. Остались в своих берегах, как река, скованная си-ним льдом и ждущая наступления весны, разлива. Застыли, как и раненое сердце в груди, как и жизнь во всем теле, как и Летов рядом, прижавший свою голову к земле. Катков не услышит больше выстрелов, сбылась мечта: война для него закончилась. И Летов не слышит их сейчас. Ле-тов тоже почувствовал тепло. И ему стало так прекрасно оттого, что он испытывал то же самое, что и друг минуту назад. Только тепло разливалось выше, в плече.
- Все будет хорошо, - бессмысленно продолжал повторять он. – Всегда можно положиться на товарища. Не бойся я все сделаю за тебя. Все, что ты не успел…
Летов выдернул чеку и бросил гранату в сторону врага