Стелла

       
Городом завладела поздняя осень. Деревья стояли черные, мокрые, с голыми верхушками, время от времени шел дождь, и, наконец, воздух, небо, земля – все пропиталось влагой. В один из таких осенних дней по аллее пустого парка, устремив глаза вдаль, медленно шла молодая женщина. На ее лице застыло выражение усталости от смертельно надоевшей, но непокидающей мысли. Неожиданно она остановилась и запрокинула голову назад, получив возможность видеть только небо – рваные бегущие тучи. Налетел ветер, и с деревьев посыпались мокрые коричневые листья, зашелестели по земле, и вместе с листьями с дерева упала серая тень. Отряхнувшись, она выпрямилась, и в воздухе стали едва заметны очертания объемной, состоящей из тумана фигуры. Черты лица были неясны и, казалось, вот-вот расплывутся, только глаза – зелено-карие, два маленьких кленовых листочка, которые слишком долго оставались зелеными, а потом вдруг треснули коричневыми прожилками, - пристально смотрели на застывшую с запрокинутой головой женщину.

- Не желаешь ли поговорить со мной? – прошептала тень.
Женщина медленно опустила голову и посмотрела на серую мутную фигуру.
- Да, желаю, - спокойно сказала она, с интересом глядя в удивительные глаза. – Но кто Вы?
- У меня нет имени, так как я редко являюсь людям. Пускай для тебя я буду Духом жизни. Я знаю, ты видела на рассвете, пока солнца еще нет, то оранжево-алое пламя с малиновыми полосами, которое полыхает на горизонте. И тебе казалось, что с этого огня начиналась жизнь планеты. Казалось бы, это алое пламя лишь фон, занавес – но оно не требует ничьего появления, оно само одухотворено и прекрасно. Я люблю летать по этому небу сразу после пробуждения, ничто так не будоражит меня, как полыхание алого солнечного огня. Я просыпаюсь с первой оранжевой полосой на небе, а засыпаю, когда загорается первая звезда, но это необязательно, да и сном назвать трудно: устраиваюсь в ветвях, смотрю на кору дерева и ни о чем не думаю, только слушаю ветер. Кстати, однажды рано утром, приблизительно в начале шестого, я видел тебя на балконе.
- Да, действительно, такое было, - с блаженной улыбкой сказала женщина. – Мне было очень радостно, хорошо тогда. Я репетировала «Шопениану», и у меня все получалось, что хотелось, пока я учила Прелюд. А когда стала учить Седьмой вальс, все пошло прахом. Невозможно без партнера сделать то, что надо, а партнер… Таким вообще нельзя танцевать, а «Шопениану» и подавно.
- А что сейчас?
- А сейчас я, как никогда, хочу работать, а партнера нет. Я хочу сделать «Лебединое», по-своему, по-настоящему. И я хочу, чтобы были совсем другие декорации и костюмы, и дух спектакля должен быть другой. Но все это не в моей власти. – Женщина горько вздохнула. – Что я танцую? Мирта, па-де-труа в «Лебедином», Фригия, наконец Медора в отвратительно оформленном спектакле. И ни в чем нет законченности, все с уступками, все не так, как хочется.
- Я мог бы рассказать тебе одну историю. Но не здесь: редкие прохожие на тебя оборачиваются, да и неудобно стоять посреди аллеи. Лучше всего разговаривать в лесу. Хочешь – полетим в лес?
- Хочу, но что значит «полетим»?
- То и значит. Если не возражаешь, я буду звать тебя Стеллой.
- Почему именно Стеллой? – удивилась женщина.
- Это вечный идеал, тебе ведь хочется хоть некоторое время побыть идеалом?
- Но называться идеалом еще не значит быть им.
- Я знаю, что делаю. Так мы летим?
- Да.
- Дай мне руку.
Женщина медленно протянула руку вперед и почувствовала прикосновение чего-то прохладного, влажного, всю ее фигуру обволокло сероватым туманом.
- Оттолкнись, - услышала она шепот, и тут же, легко спружинив ногами, оторвалась от земли. Ее даже не удивило зависание в воздухе, впрочем, как и последующий полет: она столько раз летала во сне, да и днем (мысленно) - под облаками, низко между ветвями деревьев, что к представлявшимся ощущениям прибавить было нечего: правильнее было бы назвать это плаваньем в воздухе: «бултыхнешь» ногой или рукой – и пролетаешь некоторое расстояние.

Они опустились в негустом лесу, около сломавшейся ольхи.
- А что нам делать, если дождь пойдет? – спросила Стелла, усаживаясь на стволе поудобнее. И как бы подтверждая ее опасения, зашелестел дождь. В ту же минуту за ее спиной вырос огромный лист лопуха и раскинулся над сидящими, как крыша.
- Ну вот, теперь я могу начать рассказывать, - сказала тень. Очертаниями она походила на сидящего человека. Стелла успела заметить, что глаза Духа жизни изменились и стали темными, неопределенного цвета и глубокими, как два нескончаемых тоннеля. Позднее она убедилась, что такими они становились, всякий раз, когда Дух жизни начинал что-то рассказывать или вспоминать. Стелла повернула голову и стала смотреть вперед, на мокрые, дрожащие деревья. Шум дождя вторил тихим словам:

«Это действительно было, как волшебство: однажды Стелла обнаружила на полке шкафа небольшой бронзовый бюст греческого юноши. Чуть наклоненная вниз, повернутая голова, длинные глаза, вьющиеся волосы, сильные, прекрасные плечи… Если бы ее отец знал, какой переворот в жизни дочери произойдет после покупки этого бюста в захудалом антикварном магазинчике, то у него бы дрожали руки, выкладывавшие деньги.
Стелла поставила его на столик около своей кровати и поклялась либо стать настоящим скульптором, либо не жить. Она начала лепить с раннего детства, но она знала, что все ее педагоги не дали профессиональной основы, и мучалась, не умея раскрыть свой талант по-настоящему.
Стелла стала называть юношу Аполлоном и перед сном долго разговаривала с ним, жаловалась, иногда и плакала, рассказывала о своих несбыточных замыслах.
Однажды посреди ночи ее разбудило чье-то горячее дыхание. Она открыла глаза и увидела над собой склонившееся лицо, тут же отпрянувшее. Стелла села на постели: рядом стоял высокий юноша. Лицо его обрамляли тяжелые бронзовые завитки волос – знакомое лицо! Бедра были обернуты тканью, складками спускавшейся до самого пола.
- Идем к столу, - сказал Аполлон. Они зажгли лампу, взяли бумагу и карандаш, и начался урок. Уже стало светать, когда Аполлон поднял голову. – На первый раз хватит, - сказал он. – Работы тебе на день более, чем достаточно. А теперь ложись.
Стелла нырнула под одеяло, а он провел рукой над ее лицом, и она тут же заснула. Утром, проснувшись, Стелла первым делом подбежала к столу и увидела изрисованные листы бумаги. Весь день она работала дома, а ночью все повторилось. Кивком Аполлон одобрил ее натюрморты, выполненные карандашом и углем, указал на ошибки и начал следующий урок.
Каждую ночь теперь они занимались, а днем Стелла выполняла его задания, по-новому стала работать в классе. Как-то, рассматривая вылепленную ею гипсовую фигуру натурщицы, Аполлон поднял голову, внимательно посмотрел на Стеллу и впервые улыбнулся.
- Это уже неплохо, - сказал он, и что-то новое появилось в выражении его глаз. Он положил пальцы ей на плечо и притянул к себе. – Даже хорошо, - добавил он, склоняясь к ее губам…
Со стороны можно подумать, что такая жизнь – каторга, отчасти это и верно. Спать иногда почти совсем не получалось, работа по двенадцать часов в сутки. Но Стелла обрела то, что хотела, и стала скульптором. Друзей у нее по-прежнему не было, многие думали, что она ненормальная, «синий чулок». Да и кто бы мог поверить, что ее учитель и любовник – сам Аполлон», - и Дух жизни тихо засмеялся.
- Она тоже Стелла? – осторожно спросила женщина.
- А кто же еще по-твоему? – удивилась тень.
- Но ведь она не была Стеллой, пока не появился Аполлон? Я тоже работала днями, тогда, в «Шопениане»… Это были счастливейшие дни моей жизни. Я могу и хочу работать, но учитель – это почти все, а где они, эти учителя…
- Говорилось же вам: ищите – и отыщется. А Стеллой она была с самого детства. – Дух жизни встал с дерева. Дождь уже прекратился, и лопух давно исчез. – Я хотел бы показать тебе кое-что. Может, это будет завтра, может, позже – не знаю. А ты присмотрись к вашим танцовщикам. Мне кажется, в воздухе витает седьмой вальс Шопена.
И с этими словами Стелла ощутила что-то прохладное и влажное в руке, ее обволокло туманом. Не дожидаясь указаний, она оттолкнулась ногой и полетела в город.

***

На следующий день Стелла шла в театр, замышляя серьезный разговор. До глубокой ночи она вспоминала все, что говорил ей Дух жизни, а затем стала перебирать в уме танцовщиков труппы, вспоминая их пластические возможности, характеры, сказанные вскользь отдельные фразы. После долгих размышлений остались два танцовщика, из которых один – совсем молодой, с прекрасным телом, только начинающий танцевать и еще никак не раскрывшийся, второй – находящийся в опале у главного балетмейстера, редко танцующий ведущие партии, но продолжающий работать на уроках до «седьмого пота», тридцати двух лет.
В этот раз Стелла отправилась на урок к мужчинам. При первом же взгляде на юное, не отягощенное мыслительной работой лицо, первый вариант отпал. Она отыскала глазами второго танцовщика. Чайка растягивался, положив ногу на палку. Стелла совсем не знала его, потому что им не часто приходилось сталкиваться на репетициях.
После урока, дрожа от волнения, Стелла направилась к Чайке, еще не зная, что она ему скажет.
- Олег! – окликнула она выходящего из зала танцовщика. Тот, удивленный, обернулся и остановился. Подойдя ближе, Стелла увидела чужое лицо, которое однако произвело на нее странное впечатление. Черты этого лица не соединялись в одно целое. Сначала Стелла увидела темно-карие глаза, от взгляда которых ей стало жарко, затем прямые черные брови, разлетающиеся к вискам, затем мокрую от пота челку, скрывавшую лоб, смуглые выбритые, чуть впалые щеки. Стелла начала с главного, без предисловий: давай поработаем над «Шопенианой». Да, репетитора нет, но хотелось бы поискать самим. А потом, может, и репетитор появится. Ты тоже знаешь весь порядок? Тогда сегодня в семь, когда начнется спектакль. Да, во втором зале.
После репетиции Стелла поспешила на улицу: она всегда старалась не задерживаться в театре, где по бесчисленным темным коридорам шаталась старуха-безразличие, с которой, по-видимому, повстречалось большинство ее коллег; где с каждым годом становилось все труднее и труднее дышать воздухом, отравленным дилетантизмом, интригами и амбициями. Творчество и вдохновение покинули театр.

Войдя в парк, Стелла невольно стала искать в ветвях деревьев серую тень, но, конечно, ее не было. Стелла уже подходила к остановке, когда она увидела, что небольшое облако отделилось от группы бегущих собратьев и стало плавно опускаться. Достигнув земли, Дух жизни выпрямился. Глаза его горели двумя алыми театральными прожекторами.
- Я рад, что это произошло сегодня. Я не ошибся, - сказал он, внимательно глядя на непонимающую его Стеллу. Его жаркие глаза отбрасывали красные блики на ее лицо. – Летим, я покажу тебе то, что хотел.
- А я успею к вечерней репетиции? – осторожно спросила Стелла. В ответ ей раздался тихий шелестящий смех.
- Стелла – она Стелла и есть, - сказал Дух жизни, немного успокоившись. – Если бы ты могла не успеть, я бы не предложил тебе этого.
Стелла, улыбаясь, протянула ему руку и оттолкнулась от земли. На этот раз они летели долго и между облаками. Наконец Стелла продрогла и почувствовала непреодолимое желание спать, но едва она закрыла глаза, как у нее захватило дух от мгновенного падения, и ноги стали на что-то твердое. Это был черный каменный пол, он подмигивал радужными голубыми глазками, был скользкий и отражал фигуры таинственными черными тенями. Стелла подняла глаза и увидела перед собой огромное здание из светло-серого с искрой камня, сияющее под лучами солнца. Массивные деревянные ручки, обрамленные золотом, уравновешивали легкость зеркальных дверей, в которых отражались деревья. Войдя в зрительный зал, Стелла охнула, так разителен был контраст между белым фойе и черной с золотыми искрами пучиной зала. Люстра напоминала только что бурливший и вдруг замерзший гейзер, составленный из прозрачных льдинок, игравших всевозможными огнями. Когда Стелла прошла вперед и села посередине четвертого ряда, люстра начала гаснуть, ее тысячи капелек затрепетали, заметались в смятении, вспыхнули горсткой золотой золы и погасли. Белый луч осветил взошедшего к своему пульту дирижера, тот поклонился оркестру, поднял палочку… и зазвенели знакомые и незнакомые от непривычной инструментовки звуки полонеза, открывающего «Шопениану». Когда занавес открылся, Стелле показалось, что она в самом деле попала на берег озера, так живо, удивительно были выполнены декорации. В Юноше Стелла узнала Чайку и чуть не вскрикнула от удивления, в Прелюде узнав себя. Чайка не выглядел молоденьким мечтателем – это был поэт от Бога, черпающий вдохновение из своей бездонной души, рождающий образы из своих несбыточных желаний, фантазий, отчаянья безответной любви. Но Поэт не был бы Поэтом, если бы разочарования и боль заслонили счастье творить, парить в царстве воображения и дарить это счастье другим. И вот вереницей проносятся милые знакомые образы, кружатся белой метелью, а небо темнеет, надвигается ночь, и застывшие полупрозрачные фигуры растворяются в прохладном воздухе…
Занавес закрылся, и люстра вспыхнула тысячами капелек, они принялись плясать, лукаво подмигивать желтым, фиолетовым, оранжевым, красным, они словно хотели сказать, что сказка не кончилась, сказка продолжается, нужно только быть повнимательнее.
Как во сне поднялась Стелла из черной бархатной пучины и двинулась за Духом жизни. Выйдя из зала, она увидела, что весь пол фойе усыпан цветами – это были розы, лилии, тюльпаны, георгины, ромашки, ирисы – всего не перечесть. Стелла остановилась в нерешительности, не осмеливаясь шагнуть вперед, но Дух жизни поплыл в воздухе, и она оттолкнулась ногой и – сама поплыла за ним. Обратный путь между облаками Стелла не запомнила, так как перед глазами у нее стояли картины только что увиденного.

Через две недели Стелла попросила репетитора посмотреть две вариации и Седьмой вальс, сделанные ею с Чайкой. После просмотра им официально назначили репетиции и выписали на ближайшую «Шопениану».
Интерес привлек на этот спектакль несколько танцовщиков труппы, которые столпились в своем излюбленном месте – в проходе, за последним рядом партера. Если бы кто-нибудь наблюдал за их реакцией, то увидел бы пару равнодушных лиц, пару недовольных и одно лицо с блестящими от слез глазами. Последнее принадлежало первой солистке.
У себя в гримерке Стелла выслушала поздравления балетных девчонок, похвалы и замечания репетитора, она была счастлива. Вдруг она заметила, как в открытую форточку влетела серая туманная струйка, описала дугу вокруг нее и вылетела на улицу. Сердце у Стеллы заколотилось, в висках зашумела кровь: Дух жизни все видел, все знает и, видимо, хочет ей что-то сказать.
Внизу ее ждал Чайка. Улыбаясь, они вышли на улицу и дошли до автомобильной стоянки, где остановились в нерешительности: им хотелось побыть одним и не делить свою радость ни с ее, ни с его родителями. Наконец они просто сели на их любимую скамейку в парке. К счастью, дождя не было, а ветер, блуждавший меж голых деревьев, им был не страшен. Чайка вынимал сигарету, когда Стелла схватила его за руку: по направлению к ним плавно летел большой кленовый лист с серым клубочком. Дух жизни встал около скамейки, опираясь обеими руками на деревянную трость с ледяным набалдашником. В его глазах – двух черных безднах – мерцали звезды, это были два окна в космос.
- Ты довольна? – спросил Дух жизни.
- Трудно сказать, - задумчиво сказала Стелла. – Не все получилось, как хотелось бы. Но в целом – довольна.
- А ты? – Дух жизни повернул голову к Чайке.
- Я тоже.
- Я тоже, - сказал Дух жизни. – А что дальше?
- Дальше? Я думаю, нам дадут танцевать.
- Да, это так. А сейчас, насколько я понимаю, вам некуда пойти.
Стелла напряженно всматривалась в Духа жизни и вдруг пошатнулась, ее пальцы впились в руку Чайки: звезды в глазах Духа жизни меняли расположение, разлетались в стороны – казалось, она с немыслимой скоростью несется в космическом пространстве. Дух жизни взмахнул своим деревянным посохом с ледяным набалдашником, и с мокрых ветвей слетела вереница снежинок, метель шарфом окутала сидящих, и исчезли разлагающиеся коричневые листья, сырая земля, голые деревья – взметнулись куда-то ввысь, отлетели в небо. Стелла и Чайка очутились среди скал, где свинцовые тучи, навалившись на острые вершины, провисали под собственной тяжестью. Тропинка, усеянная разноцветными камешками, не дала заблудиться и отдаться тягостным мыслям, навеваемым каменными стенами: Стелла и Чайка вошли в пещеру. Пол пещеры был устлан шкурами белых медведей, в камине жарко пылал огонь. Посредине стоял стол из полупрозрачного камня и такие же стулья. Чайка и Стелла прошли к камину и опустились на белую шкуру, отогревая замерзшие на злом осеннем ветру лица и руки. Тут же с искрой из камина выскочил человечек в платье из тлеющей золы – вспыхнул с шипением, увеличившись в размерах, и поставил на стол корзину с фруктами и графин с вином. Затем снова вспыхнул и искоркой метнулся обратно в камин. Стелла посмотрела на Чайку. Оба улыбнулись.
- Это сказка, - сказала Стелла.
Она хотела еще что-то добавить, но, увидев выражение лица Чайки, замерла, забыла обо всем и тут же позволила его рукам привлечь себя к знакомому и незнакомому телу. Они утонули в белом мехе, язычки пламени плясали у них в глазах, красные блики расписали лица.
Стелла и Чайка не ведали, сколько времени прошло, ибо должна была настать ночь, а из отверстия в пещеру продолжал литься унылый серый свет, и им хотелось, чтобы ночь не наступила никогда, и им не надо было расставаться.
Стелла сидела у камина и, задумавшись, гладила волосы Чайки, с наслаждением распластавшего в теплом мехе усталое тело, когда сильный порыв ветра задул пламя камина и швырнул им в лица горсть снежной крупы. Вылетев из пещеры, ветер завыл, заметался метелью у входа, выписывая снежными кружевами замысловатые вензеля. Чайка вскочил на ноги и стал одеваться.
- Кажется, нам пора, - сказал он.
В тот момент, когда Стелла вскинула на плечо сумку, метель ворвалась внутрь, закружила, легко подняла в воздух две человеческие фигуры и спустя некоторое время опустила на асфальт. Порыв ветра отлетел, и первое, что увидела Стелла, когда открыла глаза, - это запорошенные снегом волосы Чайки на фоне уже опустившейся на землю сырой ночи. Снег быстро таял.

***

Прошло несколько месяцев. За это время Стелла и Чайка поженились, разменяли его квартиру и устроились в новой. В театре ставили «Тристана и Изольду» на музыку Вагнера, и они готовили главные партии.
Чайка с трудом снимал с себя рыцарские доспехи, сбрасывал груз королевского воспитания, пытался не думать об Изольде, выливал из ушей музыку Вагнера и гримировался то для па-де-труа, то для Дроссельмейера, то для Эспады. Стелла тоже жила в средние века и с отсутствующим взглядом ходила по улицам. Она каждый раз поражалась, как в какой-то репетиционный зал вмещаются королевские палаты, палуба корабля, шалаш в лесу и все страшные муки, что пришлось испытать Тристану и Изольде. Измученные репетициями, вне театра Чайка и Стелла не могли смотреть друг на друга, они были лишены себя. Они приходили домой, валились на кровать, чтобы хоть во сне отдохнуть от постоянного физического и нервного напряжения, но нет – и во сне им не было покоя. Они мучались вдали друг от друга, наконец соединялись, и Тристан прыгал с кровати на кровать, и кровь хлестала из открывшейся раны, и Изольда шла с раскаленным железом в руках в знак своей невиновности, и это длилось вечно.

В один из таких дней, когда душевные силы были на пределе, к ним и явился Дух жизни. Впервые Стелла не обрадовалась ему: ее замучили противоречия, у нее не было сил. Она позвала Чайку, дремавшего в соседней комнате. По-прежнему не говоря ни слова, Дух жизни взмахнул рукой, и комнату заполнил туман. Из него вышли две фигуры, держащиеся за руки. На женщине было темно-серое платье, отделанное золотой каймой. Лицо было устало и спокойно, под глазами обозначились круги, а меж бровей легла морщинка, которой не исчезнуть и среди самых безмятежных улыбок. Мужчина смотрел на нее, у него были впалые щеки и большие добрые глаза. Они подошли совсем близко, и Стелле вдруг показались такими ничтожными собственные проблемы, что она покраснела.
Только сейчас она заметила в руках у женщины небольшой кувшин. Изольда подала его Стелле – на дне осталось немного темного напитка. Стелла сделала глоток и протянула кувшин Чайке. После этого безмолвные фигуры, обнявшись, медленно стали удаляться, туман постепенно скрыл их из виду. Исчез и Дух жизни. Чайка и Стелла остались одни, они растерянно смотрели друг на друга, а огонь разгорался, и откуда только взялись силы! Они давно так не чувствовали друг друга, очень давно.

Полтора месяца после премьеры Стелла выдержала, они с Чайкой танцевали больше других составов, балетмейстер был доволен, ведь Изольду он ставил на нее – на ее гибкое тело с уникальной способностью выпевать движения, на ее легкие парящие прыжки, на лучи воли, бьющие из ее глаз. И вот, случилось: она, как обычно, пришла на урок, встала в первую позицию и почувствовала, что у нее нет никаких сил – никаких. Во время plie Стелла заплакала. Вначале слезы просто выливались на щеки, затем она стала задыхаться от спазма в горле. Стелла бросила станок и заплакала в голос, не в силах больше сдерживаться. К ней подскочила репетитор и, как ни странно, не стала заставлять заниматься, а отправила домой, приказав хорошенько выспаться и пойти к врачу.
Впервые в жизни Стелла соприкоснулась с депрессией. Она не могла ни читать, ни смотреть телевизор – лежала пластом на диване и много спала. Чайка стирал, ходил за продуктами, готовил и поил ее чаем. Когда он в очередной раз принес ей сок, она заплакала и стала извиняться, что так его мучает. Чайке снова пришлось отпаивать ее валерьянкой. Единственное, чего хотела в эти дни Стелла – это появления Духа жизни. «Пусть бы он унес меня к какому-нибудь теплому морю, рассказал бы занимательную историю двухсотлетней давности», - думала она. Но Дух жизни бесследно исчез. Зато однажды Стелла проснулась от какой-то тихой музыки. Это были хоральные прелюдии Баха, а около нее стоял музыкальный центр, и несколько дисков лежали рядом: Бранденбургские концерты Баха и месса си-минор. Стелла слушала Cruzifixus, когда вернулся Чайка.
- Ну как ты? – спросил он, входя в комнату. – Тебе не лучше?
- Это ты придумал?
- А кто же еще?
Стелла так и не ответила на предыдущий вопрос – она целовала Чайку. Вскоре она вернулась в репетиционный зал.

***

В городе бушевал май. Листья распустились и кружили голову своим шипением. Голубое небо и полуденные облака развалились в полудреме, солнце пятнами лежало на траве, в воздухе трепыхались белые бабочки – жаркий, залитый светом день тянулся, тянулся и постепенно сменялся вкрадчивым оранжевым вечером с подмигивающим сквозь листву солнцем, дрожащими на стене тенями. А то лил дождь, на улице было темно от зеленой пышности, то там, то тут фонтанами били яблони, усыпанные белыми цветами, сквозь которые с неба просачивались приятно шелестящие ручьи воды. Прохладный зелено-серый май кружил голову не меньше солнечного.
В один из таких дней, когда Стелла возвращалась домой после репетиции, на нее слетела гроздь белых цветов вишни. Упав наземь, она взвилась знакомой туманной фигурой. Стелла засмеялась от радости. У Духа жизни был торжественный вид, а глаза – обыкновенные человеческие серые глаза – улыбались.
- Я хочу попросить тебя об одном одолжении, - сказал Дух жизни.
- Меня?
- Да, не удивляйся. Я прошу дать сольный концерт в том театре, где ты была на «Шопениане». Цыганский из «Дон Кихота», вариация Мирты, вариация Авроры и сцена смерти Изольды. У тебя будет время отдохнуть и переодеться: между твоими выступлениями женский кордебалет исполнит части симфонии Моцарта. Кто будет публикой, останется тайной, но зал будет полон, уверяю тебя.
- А когда это будет? – дрожащим голосом спросила Стелла.
- Через две недели.
- Хорошо, но я никогда не пробовала…
- Так всегда и бывает: прежде чем что-либо сделать впервые, человек прежде никогда не пробовал. Разве не так?
- Так… Я обещаю.
- Спасибо. Двадцать девятого мая, в понедельник, будь готова к пяти часам.
Стелла кивнула, и Дух жизни свернулся серой струйкой, облетел вокруг нее, мягко скользнув по щеке, и растаял в небе.

В назначенный день Стелла проснулась рано от мучавшего всю ночь волнения. Она поехала в театр, сделала урок, взяла из гримерки халат, наборы косметики и вдруг вспомнила, что не сказала Духу жизни, что в ее театре костюмы на руки не выдаются. Она весь день не находила себе места, внутри сжималась и трепетала знакомая пружина. К пяти часам Стелла сидела на диване с сумкой на коленях, Чайка ее подбадривал. Когда же в открытую балконную дверь вошел Дух жизни, Стелла рванулась к нему.
- Не волнуйся, - мягко сказал он, – твои костюмы уже там. Стелла с облегчением вздохнула.
Дух жизни гордо выпрямился. На нем была мантия, сотканная из цветов жасмина, в руке – знакомый деревянный посох с ледяным набалдашником, сейчас напоминающий ветку рябины с распускающимися резными листьями. В глазах плескались голубые волны.
- Ну, летим, - сказал Дух жизни и взмахнул посохом. В ту же минуту у балкона сверкнули легкие сани на ледяных полозьях. Стелла прыгнула в них, а Дух жизни подхватил снежные вожжи бестелесного крылатого коня, и сани серебристой вспышкой взметнулись к облакам.

… Желтый луч вывел их тьмы горестно поникшую фигуру. Девушка с огромными глазами на смуглом лице, с гривой темных волос встала, и зазвенела отчаянная пляска покинутой цыганки, когда на смену оцепенению приходит взрыв боли, когда каждый взлет рук, вскидывание головы вырывают из сердца одно за другим воспоминания о любимом, когда в огне танца душа сгорает и рассыпается пеплом.
Потом в воздухе носилась повелительница вилис в платье, сотканном из лунного света и тумана. Танец был способом ее существования, и, похоже, Мирта сама не замечала, когда она парила меж ветвями елей, а когда кружилась по земле – а, впрочем, ей это было все равно.
На смену ей из темноты времени выбежала Аврора В нежных кистях рук она несла свое мироощущение, в мягких линиях ног скользили солнечные лучи.
Последней на сцене появилась женщина в темно-сером платье с золотой каймой. Вопреки легенде она не была белокурой, но ее темные волосы оттеняли осунувшееся бледное лицо, меж бровей пролегла морщина, а глаза казались темными от полопавшихся сосудов. Изольда шла, гордо и медленно, она знала, что произойдет, и хотела без суеты вспомнить все, чем она жила все эти годы. Она была спокойна, потому что чувство смерти наполнило ее, как наполняла любовь. Без рыданий и истерик она поведала о страсти любящей и о мере отчаянья потерявшей любимого. И та любовь, что так глубока и объемна, что накладывает на лицо человека печать мудрости, заполнила зал, она прошивала воздух сцены серыми дугами прыжков, лопалась пружиной вращений, припадала к земле и устремлялась вверх, цепенела в ecartee и опадала струей теплой воды. И становилось понятно, почему не Изольда саваном накрывала Тристана, а Тристан поднимался со смертного ложа, обнимал любимую и так, прижавшись друг к другу, склонившись головами, они уходили, истаивали в темноте веков…

Шатаясь от усталости, Стелла шла по коридору, когда к ней подошел Дух жизни – единственный, кого она видела в этом театре. Он передал ей огромный букет роз – зеленый фонтан с розовой пеной – и, взяв ее за руку, повел по бесчисленным коридорам. У больших дверей они остановились. Выждав минуту, Дух жизни распахнул их, и Стелла провалилась во тьму. Вдруг откуда-то сверху заструился белый луч, и в нем Стелла увидела Золушку. Та улыбнулась и шагнула в темноту, а на ее место, в белый луч, ступила Жизель, затем Одетта и Одиллия, Никия, неизвестная женщина в алом трико. Одна за другой проплывали женщины – разные, с непохожими лицами, в костюмах всевозможных эпох и сословий, и среди них были Медея и гетевская Маргарита, женщины, которым пока не дано было имени и существовали они только в воображении хореографов.

Когда Стелла вышла в полуосвещенный коридор, она не видела ни потолка, ни стен, удивительные женщины полностью завладели ее мыслями. Однако обогнавший ее и остановившийся напротив Дух жизни привлек внимание своим строгим властным видом. Жасминная мантия по-прежнему спускалась с его плеч и посох, на который он опирался обеими руками, по-прежнему зеленел рябиновыми листьями, но волны в глазах потемнели и плескались тревожно.
- Сегодня я вижу тебя последний раз, - сказал Дух жизни. От его фигуры дул сильный ветер. – Мне жаль расставаться с тобой, но меня ждут другие, и я жду других. Напоследок я хочу открыть тебе одну из своих тайн: такие люди, как ты, Стелла, питают меня, благодаря им я существую, набираю силу и помогаю следующим, достойным помощи. Таких людей мало, они скромны и неуверенны в себе, и я говорю это, потому что хочу, чтобы ты знала себе цену. Я нашел тебя, когда тебе было плохо, но ты всегда была Стеллой и будешь ею впредь, и даже если снова на тебя навалятся невзгоды, ты будешь знать, как действовать. Ведь ты знаешь, что жить надо на пределе своих возможностей.
Мощный порыв ветра понесся по коридору к лестнице и исчез внизу, а Стелла, пораженная происшедшим, пошатываясь, пошла к гримерке.

Выйдя на улицу, она все еще была, как во сне. Желая попрощаться с удивительным театром, она обернулась и застыла в изумлении: за спиной стоял ее родной театр со множеством окошек гримуборных с разноцветными портьерами, с тяжелой дверью служебного входа, с подтеками на стенах, с ржавеющими водосточными трубами.
Стелла тихо засмеялась, на смену смеху пришла улыбка. И так, улыбаясь от беспричинной радости, от приятного удивления и не прошедшего еще волнения, Стелла шла к остановке по аллее парка, многолюдного от вышедших зрителей и просто гуляющих и наслаждающихся маем.

Автор: Ольга Ведёхина