бабочка в истории рыжего мотылька

Бабочка в истории  рыжего мотылька.
                «То, что гусеница называет Концом света -               
                Учитель называет бабочкой...»
                Р.Бах

Квартиру, по-моему, тоже замело. Везде было бело.
                В распахнутые форточки бился черный, промозглый, пахнущий метелью снег. У снега не было причин, что бы ни биться.  На улице тоже была чернь. Она давила необходимость жить. Белая жизнь снега в ее черной жизни. Нет причин и бесспорных вопросов. Даже черные шторы дышали черным, отбивали охоту ждать. Звенели хрусталем подвески на люстре. Ей нет дела.  У нее  черное на черном.
                Хотелось спать. Давались не легко, едва слышимые глотки  необходимого воздуха. Изо рта выходил до неприличия белый пар. Шпарил черноту ее кокона. Ноги не шли уже неделю. Ходить на руках не было смысла. Пустота в черном шаре. Пост готическая  красота и тщетный сюрреализм блокады. Казались цикады, но бился холостым прострелом  никак не умирающий по желанию пульс. Резались в карты рельсы трамвайных парков, и как будто назло звенели хрусталем подвески...
                Боже, как же хотелось спать!   В горле был осадок от  северного мороза,  такого пустого и тщедушного.   Ветер сдувал соседние кварталы целиком.   У нее руки тоже замерзли, и надежды погибли, разбившись о стекло, и желание перекреститься. Ведь смерть уже близко, смерть уже в НЕМ...
По прозрачной щеке хрусталем сползла и разбилась о мертвый кафель  золотая соль воды нечеловеческой. Золото изюма для богини в черном. Перетертые в конвульсиях крылья, с покинутыми белками узорами дорог стерегущих. Но смерть выбрала ЕГО...
               Горше ожидания была мысль. Форточка, похожая упорством на свою  соседку,  звякала звуками разбитого графина почти под самым потолком. Причитала о наболевшем, а снег по природе своей был нем и безучастен.
 Смерть подступает к НЕМУ заметно, тихо крадется по телефонным проводам, жмется к стопам прибрежными волнами.  Знали, судьба - игра...
               Чай на кухне молчал, у него дисгармония внутреннего чаянья. Таять снегу было не по карману, не придумать ему этого. Он целовался взахлеб и с жаждой; мочил соленые губы ее ненужной десницей, опоздавшими сочувствиями. Дипломы на стенах прикрыты желанием сгореть. Фотки она давно порвала. Погода январской династии и  лишние плеяды, как всегда за углом, но ни к чему. Взрослая черно-белая сказка-неудачница. Доказала снегу о глупости.  Побелил  пол вместо потолка. Разлил молоко по краям квартиры-кокона. И только золото под  глазами было беспечно, нечего ему быть в истории. Телефоны звонили, и смерть ЕГО уже выбрала.
                Все фишки зеро - губы соленые...   

Снегу надо было посетить еще парочку таких же «мотыльков», он  поручил  по совести всего себя Мастеру. 

 Ей снилось, что она человек. ОН целовал ее в висок и кормил вишневым вареньем. Во сне у НЕГО  уже не было крыльев. Значит, черно-белая  смерть уже коснулась чернилами ЕГО плеч. Зато сам ОН был в цвете. Красные волосы с отливом золота  ее вечных глаз.  Во сне  ОН также по родному пахнет пряностями и корицей. Невозможные дороги, но она верит, бьётся за секунды важности. Целует ЕГО  теплые... тогда еще теплые и живые пальцы. У нее есть ноги, и она  идет с ним. Ей так хочется утонуть в нем. И чтобы смерть отравилась ее любовью.
 
Проснулась - соседи в коконах напротив заговорили о весне. Форточка уже пять недель, как умерла: нечего ей быть в истории. Вспомнилось, что небо пахнет солнцем... что по весне грачи прилетят на их балкон...  порезала кожу, ждала боли.  Больше не осталось ничего. Телефоны предали, не звонили . Ей понятно стало - пора...
               Знала, что еще рано для бабочек выходить наружу, что крылья еще не дозрели, что Мастер еще не сел у окна, что награды будут второсортные. Вышла сломанная, но живая. Ведь смерть пока ее не коснулась... рано ей уходить из истории. Прохожие тыкали в нее пальцами, смеялись противненько: полугусиница - полукрылая. Дошла до точки, отсчитала минуты...  Мастер пристроился у окна, запахло дорогим табаком... все,  ждать больше нельзя. Она  кинулась из всей себя, без сил. Ветер жег глаза, истлели зрачки. Болью знала: ОН здесь - в черном гробу,  с родительскими венками и рюшами. Все такой же: белый, как девственница и бескрылый, как человек. Она легла рядом, вдохнула ЕГО  предсмертный потерянный рай рыжего света - растопилось соленое золото.  ОН вздохнул последний раз, последнее ля бемоль бескрылой жизни.  ОН не дождался их третьей весны.
  Больше не осталось ничего, теперь ей путь бесцветен.  Она закрыла глаза ему. Поцеловала горечь его неживых губ. Баста!
                В городе наступила весна. Она расправила свежие, болью выращенные, белоснежные по - свадебному крылья. Уже не человек, но еще не ангел... Бабочка.
                2003-12-08