***

В квартире у Нелли был редкостный беспорядок. Дверь в единственную комнату была распахнута, и там горел свет – видно Нелли не выключила его, уходя. Повсюду раскидана одежда; флаконы дорогих духов валялись на полу, как бутылки в жилье алкоголика; на ковре, между разбросанных журналов (большей частью «Вог», но была и пара «Ньюсвиков») щетинились окурками несколько пепельниц. На полу у стены стоял маленький японский телевизор, а рядом чернел огромный двухкассетник. Пахло кислым; Люся сразу узнала этот запах, возникающий, когда разливают шампанское, и лужа несколько дней испаряется, превращаясь во что-то вроде пятна клея. Главное место в комнате занимала двуспальная кровать – такая громадная, что с первого взгляда даже не замечалась. На ней лежало синее пуховое одеяло и разноцветные махровые простыни, дар братского Вьетнама. «Тоже к себе водит, – думала Люся, внимательно глядя на металлического человека, – и ничего в этом, выходит нет страшного. Не я одна…»
  Нелли осталась в зеленом шерстяном платье, перехваченном тонким черным пояском – оно очень шло к ее черным волосам и зеленым эмалевым сережкам. – Раздевайся, – сказала она, – я сейчас. Люся сняла шубу и шапку, повесила их на рога оленя, служившие вешалкой, подтянула к себе два разных тапочка, сунула в них ноги и пошла в ванную, где первым делом смыла со щек черные косметические ручьи. Потом она пошла на кухню к Нелли. Там был такой же беспорядок, как и в комнате, и так же попахивало прокисшим шампанским.
 – Хочешь чаю – спросила Нелли?
 – Лучше б выпить, – сказала Люся.
  – Тогда пошли в комнату, у меня «Ванька-бегунок» есть, полбутылки.
 Люся не поняла сначала – а потом вспомнила: так в кругах, близких к городским шишкам, назывался «Джонни Уокер».
Нелли торопливо убирала переполненные пепельницы, вывернутые наизнанку колготки, свисавшие со спинки кресла, кожуру грейпфрута и раскрошенное по полу печенье, и вскоре на ковре осталась только стопка журналов и бутылка.
 – Вот, теперь не так позорно…
  Люся села на край кровати и отхлебнула из широкого стакана. После водки из пластмассового стакана она даже не заметила вкуса – так, чуть-чуть обожгло горло. Нелли присела рядом и уставилась на фигуру в центре ковра.
Нелли протянула руку с черной пластинкой дистанционного пульта в сторону телевизора, и по его экрану беззвучно замелькали разноцветные хоккеисты.
На экране возникло заснеженное поле, кончающееся лесом и стиснутое с двух сторон длинными заборами. Внизу кадра была видна кромка шоссе, и по ней неторопливо потянулись белые метеорологические цифры, большая часть которых начиналась с похожего на силикатный кирпич минуса. «Взять бы такой кирпич, – думала Люся, – и этому Валере по лысине…» – Знаешь, что это за музыка? – спросила Нелли, подвигаясь к Люсе. – Нет, – ответила Люся, чуть отстраняясь и чувствуя, как у нее снова начинает ныть грудь. – Раньше она всегда после «Времени» была. А сейчас только иногда заводят. – Это французская песня. Называется «Манчестер – Ливерпуль». – Но города-то английские, – сказала Люся.
  – Ну и что. А песня французская. Знаешь, сколько я себя помню, все мы едем, едем в этом поезде… Манчестера я не запомнила, а в Ливерпуль, наверно, так и не попаду. Люся почувствовала, как Нелли опять придвигается к ней ближе, так что стало ощутимо тепло ее тела под тонкой зеленой шерстью. Потом Нелли положила ей руку на плечо – еще неопределенным движением, которое можно было истолковать и как простое выражение приязни – но Люся уже поняла, что сейчас произойдет. – Нелли, что ты…
  – Ах, Франция, – чуть слышно выдохнула Нелли. Она придвинулась еще теснее, и ее рука соскользнула с Люсиного плеча на талию. «Время» кончилось, но вместо вечности на экране возник сначала диктор, а потом какой-то ободранный цех, в центре которого толпились угрюмые рабочие в кепках. Мелькнул корреспондент с микрофоном в руке, и появился стол, за которым сидели дородные мужчины в пиджаках; один из них взглянул Люсе в глаза, спрятал под стол непристойно волосатые ладони и заговорил. – Париж… – шептала Нелли в самое люсино ухо.
  – Не надо этого, – шептала Люся, автоматически повторяя слова экранной хари, – рабочие этого не одобрят и не поймут… – А мы им не скажем, – безумно бормотала Нелли в ответ, и ее движения становились все бесстыдней; пахло от нее завораживающим зноем «Анаис Анаис», и была еще, кажется, горьковатая нотка «Фиджи». «Ну что же, – с неожиданным облегчением подумала Люся, роняя ладонь на бедро Нелли, – пусть это станет моим последним экзаменом…»
  Люся лежала на спине и глядела в потолок. Нелли задумчиво рассматривала ее покрытый нежным пушком пудры профиль. – Ты знаешь, – нарушила она наконец долгую тишину, – а ведь ты у меня первая. – Ты у меня тоже, – ответила Люся.
  – Правда?
  – Да.
  – Тебе хорошо со мной?
  Люся закрыла глаза и чуть заметно кивнула.
  – Послушай, – зашептала Нелли, – обещай мне одну вещь. – Обещаю, – прошептала Люся в ответ.
  – Обещай мне, что ты не встанешь и не уйдешь, что бы я тебе не сказала. Обещай.
  – Конечно обещаю. Что ты.
  – Ты во мне ничего необычного не заметила?
  – Да нет. Умных слов только много говоришь. Знаешь, если ты на них и работаешь – какое мне дело?
  – А кроме этого? Ничего?
  – Да нет же.
  – Ну ладно… Нет, я не могу. Поцелуй меня… Вот так. Ты знаешь, кем я раньше была?
  – Господи, да какая разница?
  – Нет, я не в том смысле. Ты когда-нибудь про транссекс слышала? Про операцию по перемене пола?
  Люся почувствовала, как на нее вдруг накатил страх – даже сильнее, чем в автобусе, и опять мучительно заболела грудь. Она отодвинулась от Нелли. – Ну, слышала. А что? Так вот, – быстро и сбивчиво зашептала Нелли, – только слушай до конца. Я мужиком раньше была, Василием звали, Василием Цыруком. Секретарем райкома комсомола. Ходила, знаешь, в костюме с жилетом и галстуком, все собрания какие-то вела… Персональные дела… Повестки дня всякие, протоколы… И вот так, знаешь, идешь домой, а там по дороге валютный ресторан, тачки, бабы вроде тебя, все смеются – а я иду в этом жилете сраном, со значком и усами, и еще портфель в руке, а они хохочут, и по машинам, по машинам… Ну, думаю, ничего… Партстаж наберу, потом, глядишь, инструктором в горком – все данные у меня были… Еще, думал, не в таких ресторанах погуляю – на весь мир… И тут, понимаешь, пошел на вечер палестинской дружбы, и надо же, Авада Али, араб пьяный, стакан с чаем мне в морду кинул… А в райкоме партии спрашивают – что ж это, Цырук, стаканы вам в морду кидают? Вам почему-то кидают, а нам – нет? И – выговор с занесением. Чуть с ума я не сошел, а потом читаю в «Литгазете», что есть такой мужик, профессор Вишневский, который операцию делает – это для этих, значит, гомиков – ты не подумай только, что я тоже… Я без склонностей был. Просто читаю, что он гормоны разные колет, и психика изменяется, а мне как раз психику старую трудно было иметь. Короче, продал я свой старый «Москвич», и лег – шесть операций подряд, гормоны без конца кололи. И вот год назад вышла из клиники, волосы отросли уже, и все по-другому – иду по улице, а вокруг сугробы, как когда-то вата возле елки… Потом привыкла вроде. А недавно стало мне казаться, что все на меня смотрят и все про меня понимают. И вот встретила я тебя, и думаю, а ну проверю, женщина я или… Люся, ты что? Люся, уже отодвинувшись, сидела у стены, обеими руками прижимая к груди колени. Некоторое время стояла тишина.
  – Я тебе противна, да? – прошептала Нелли. – Противна? – Усы, значит, были, – сказала Люся, и откинула упавшую на лицо прядь. – А помнишь может, у тебя зам был по оргработе? Андрей Павлов? Еще Гнидой называли? – Помню, – удивленно сказала Нелли.
  – За пивом тебе ходил еще? А потом ты ему персональное дело повесила с наглядной агитацией? Когда на агитстенде Ленина в перчатках нарисовали, и Дзержинского без тени? – А ты откуда… Гнида? Ты?!
  – И кличку эту ты мне придумала – за что? За то что я в рот тебе смотрел, протоколы собраний переписывал каждый вечер до одиннадцати? Господи, да все по-другому могло бы… Ты знаешь, о чем я второй год мечтаю? Чтоб прокатить мимо твоего райкома на пятисотом мерседесе, в крутом навороте – и чтоб Цырук, ты то есть, шел там со своими татарскими усиками и портфелем с протоколами собраний – чтоб, значит, просто посмотреть на него с заднего сидения, в глаза, и взгляд так дальше, на стену… Не заметить. Понимаешь? – Андрон, да ведь это не я… Это ведь в партбюро Шерстеневич сказал, что зам по оргработе отвечает… Ведь какой скандал – старейший в районе член партии с ума сошел, хер старый, когда твой стенд увидел. Сходил за кефиром… Нет, Андрон, правда – ты, что ли? Люся вытерла простыней губы.
  – У тебя водка есть?
  – Спирт есть, – сказала Нелли, вставая с кровати – я сейчас. Прикрываясь скомканной простыней, она убежала на кухню, оттуда донесся лязг посуды; что-то стеклянное упало и разбилось. Люся прокашлялась и длинно сплюнула на ковер, а потом еще раз тщательно вытерла губы о простыню. Через минуту Нелли вернулась с двумя наполовину наполненными гранеными стаканами.
  – Держи… Райкомовские… Не знаю даже, как к тебе обращаться… – А как раньше – Гнида, – сказала Люся, и на ее глазах блеснули слезы. – Да забудь ты. А то как баба прямо… Давай. За встречу. Выпили.
  – Ты кого-нибудь из наших видишь? – спросила после паузы Нелли. – Да нет. Так, слухи доходят. Вот Васю Прокудина из интерсектора помнишь? – Помню.
  – Третий год за шведом замужем.
  – Ты что… Он что, тоже операцию сделал?
  – Да нет. В Швеции можно хоть на жирафе жениться.
  – А тебе кто операцию делал? – спросила Нелли.
  – В кооперативе, – сказала Люся, разглядывая разбросанные по столику упаковки французских гигиенических тампонов. – Они меня, кажется, кинули круто. Вместо американского силикона совдеповскую резину поставили. Я, под Ленинградом с финнами работала на перроне, так аж скрипела вся на морозе. И болит часто. – Это не от резины. У меня тоже часто болит. Говорят, потом проходит. Нелли вздохнула и замолчала.
  – Ты о чем задумалась-то? – спросила Люся через минуту. – Да так… Иногда, знаешь, кажется, что я так и иду по партийной линии. Морячкам вот в окно колбасы могу кинуть. Понимаешь? Время просто другое. – А не боишься, что все назад вернется? – спросила Люся. – Только честно.
  – Да не очень, – сказала Нелли. – Вернется, посмотрим. У нас с тобой опыт работы есть?
   -Есть.