Есенин

                Я  все пытаюсь понять, откуда такая
опустошенность. Как будто силы мои      подрезаны под корень.                Пьер Жан-Жув,  Вог глубине

                годов.


"Все это расщепляется, трескается, лупится, коробится, вспучивается, ползет, окисляется, ржавеет, отсыревает, подгнивает, перекашивается, выцветает, тускнеет... Теряет твердость и лоск, гибкость, живость и цельность... Заболевает. Терпит бедствия и напасти, разруху, грабеж. Колдобины, ухабы, непрочные обочины, аварии на дорогах, соль, туман, ночная тьма" - даже я сама не смогла бы точнее описать свое нынешнее состояние. Не смогла описать, и уехала... Туда, где обещали танцы и много выпивки. Были бы деньги. Лучше бы не было.
И вот передо мной стоит абсолютно потрясающая девушка. Господи, откуда здесь взялось это зеркало, раньше ведь не было! А дальше все, как по расписанию - такси, сигареты, здание, деньги, вход. Нет настроения, официантка, столик, меню, свечка. Градусы, температура, мальчик, настроение. Жалко, что занят. Барная стойка, он, какая-то девка в страшных очках, скорей всего, не его, он бы так явно и с таким интересом не рассматривал меня. Что-то в нем есть. Не сказать, что красавчик, но веет от него каким-то Есениным... Господи, как все надоело, когда же наступит, наконец, момент истины?  Когда станет жить интересно, когда станет жить ради кого-то, а не ради чего-то? Когда наступит долгожданное освобождение? Ото лжи, от привязанностей, от денег, от масок и вообще, от театра? От кино, улыбок, постели, вздохов, неправдоподобных, но зато, так надо, и все об этом знают.… От жизни вообще! Такой жизни. Надоело пользоваться людьми, надоело, что мной пользуются. Нагло, в открытую. Как и я. Как и все. Надо выпить – мартини, пожалуйста. С водкой и льдом. Молодой человек, хватит с ней разговаривать!  Сажусь за столик, бармен улыбается – ему часто приходиться наблюдать, как живут люди, страдающие тяжелым недугом под названием безделье. Проживают жизнь. Ночную. И всю остальную.… А молодой человек, видно свой … Равнодушно разглядывает толпу, мало пьет. Можно перепутать с обычным, если не знать. Но эту сквозящую, тающую, струящуюся грусть в глазах не перепутать ни с чем. Я то знаю.  Она льется на пол, поднимается туманом, и плывет к тебе, обволакивает, подавляет, защищает  от чего-то, ты не понимаешь, от чего, но знаешь, что это важно. И тебе уже все равно, то есть, ты знаешь, что это не так, но ничего не можешь с этим поделать.…  И это твое обычное состояние. Это твоя жизнь.  Молодой человек такой – ему тоже все равно.
  Свечка погасла. Маленькая круглая свечка в алюминиевой подставке. Ароматизированная. Но от этой постоянной сигаретной и еще какой-то вони она ничем не пахнет. Это запах, чужой, но неотъемлемый, всегда присутствует в таких местах. Он еле уловим, но резко чувствуется всем телом. Так пахнет от других людей, не таких как мы. Живых, не равнодушных. Запах неподдельного восторга, желания, развязности, распущенности, запах надежды и алкоголя. Эта смесь составляет букет единственного по-настоящему действенного афродизиака. Люди сходят с ума, не понимают, что движет ими. Живые люди.
  Обычно их пугает мой взгляд. Зовущий, пренебрежительный, глубокий, ясный туманный, колкий, цепляющийся, равнодушный. Мертвый взгляд.
  Молодой человек сам не подойдет, соблюдает правила игры, которую каждый придумал себе сам. Весь смысл в том, чтобы угадать правила игры. Ловить его взгляд, ловить его взгляд, поймать его взгляд.… Вцепиться, позвать, не идет, подойти самой… Слова в этой игре не имеют никакой роли. Самая честная игра на свете. …Обхожу диваны и кресла, кожа тоже имеет свой собственный запах – запах разврата. Он облокотился на спинку дивана, я встаю так, чтобы его ноги оказались между моих. Улыбаюсь, смотру в глаза. И приходится говорить. Без слов этот ритуал был бы более насыщен, чувства были бы голее, пульс чаще. Но это не то место, где можно оголить чувства мертвому человеку. Разговариваем. Каждое сказанное им слово забываю. Имя, в первую очередь. Жить надо каждую минуту заново. У мертвого человека есть прошлое, нет будущего, есть  настоящее, белое, чистое. Если нет будущего, значит, и жизни нет, значит, ничего не случится, ничего не сбудется, а все то, что было секунду назад, то, что я секунду назад забыло, уже прошлое.
  Он не сидит на диване,  он стоит, чуть прикоснувшись к нему, оперевшись. Садиться категорически не хочет, но, в ходе разговора, расслабляется, и все больше сливается с черной кожей спинки.  Постепенно исчезает, растворяется. …Я его уже не вижу, не помну его имени, не знаю номера его телефона,  как уже и его самого. Он растворился где-то в толпе, в дышащей, жаркой, гостеприимной…
  Столик,  Вика, еще немного выпивки, скоро начнет светать.… В такое время обычно кажется, что народу в два раза больше, чем было секунду назад.  Свечка уже не нужна, включили свет. Воздуха, воздуха…!!! Машина, мелькающие в окне здания, ветер и туман. Снимаю туфли, бегу до двери босиком под дождем. Ступеньки, ступеньки… Темный холл, на пол пачку сигарет и одежду. Дождь в ванной. Утром пойму, что он на самом деле был – и пол и потолок в каплях. Открытое окно, начинающий светлеть город, просыпающиеся окна домов, засыпающие фонари. Мокрая трава, грязное небо. Дребезжащий воздух, звенящие провода… Трескучие деревья, хлюпающие лужи, лязгающие створки. Фыркающий листьями ветер. И я – на Полярной звезде, на кончике хвоста Малой Медведицы.