Куба - любовь моя. продолжение главы 5

Сдача остальных экзаменов была настоящей трагикомедией. Друзья родителей одной из моих двух подруг уехали в отпуск и разрешили нам поселиться в их трехкомнатной квартире рядом с нашей школой. В обмен на этот роскошный и великодушный жест мы должны были присмотреть за их сыном, который не мог ехать с родителями по причине прохождения практики. Был он всего на один класс младше нас - представляете, как мы за ним " присматривали "? Мы заключили пакт о взаимном немешании, но потребовали, чтобы он являлся домой не позднее часа ночи, и страда началась. И страда, и страдания.

Нас было трое. Но равноправная дружба была только двоих: у меня и той девочки, чья мама устроила нам эти роскошные хоромы. Третью я воспринимала как бесплатное приложение к нашим отношениям. Моя подруга - я ее назову для удобства Капой - с трех лет мечтала быть учихой и с маниакальным упорством шла к этой цели. Наша третья - пусть она будет названа Рыжей - была ее подопытным кроликом, на котором Капа оттачивала свое педагогическое мастерство, довольно неудачно, впрочем.

Дело в том, что учиться Рыжая не хотела ни за что. Имея прекрасные мозги, она в придачу к ним имела реальный шанс не получить аттестат - тогда такое еще случалось: в нашем выпуске таких было трое. Но если эти трое срезались на физике, а остальное сдали, то Рыжей грозило не сдать ничего.Перед Капой стояла нетривиальная задача - довести Рыжую до финала. А заниматься та не желала, хотя в наш трехкомнатный кабинет переселилась с удовольствием. Я ее предупредила сразу, что если она будет валять дурака и мешать, я ее убью. На том и порешили. Моя задача была заставить ее учить физику с математикой, а на Капе лежала ответственность за все остальное.

Что только эта негодяйка не выделывала! Убегала через балкон, пряталась в кладовке, часами просиживала в туалете, жалуясь на боли в животе...
Однажды мы искали ее в квартире не меньше часа, а потом обнаружили спящей на гардеробе в спальне хозяев. И подушку даже туда с собой захватила! Еще и слезать не хотела и дралась этой подушкой с нами, когда мы тащили ее вниз.

Мы, конечно, были очень утомленны. Капа была не слишком крепкого здоровья, много болела и уже перестала надеяться на медаль - у нее в четвертях не по всем предметам были пятерки из-за пропусков. Я еле тянула свою нагрузку: учебу, работу в поликлинике, работу в косомоле и спорт. Неудача с сочинением тоже отняла много сил... А гадюке Рыжей все было до лампочки - она продолжала резвиться, и мы чуть ли не связывали ее, чтобы она хотя бы по разу прочла учебники.

Однажды я пожаловалась нашему подопечному хозяину квартиры, что не могу заниматься - засыпаю. Он заявил, что все поправимо, нужно только выпить крепкого черного кофе и вызвался сварить его для меня. Я выпила целый стакан этого зелья и через минуту уже спала, чем привела его в такую ярость, что он стащил меня с дивана на пол и облил холодной водой, после чего в квартире стояли необыкновенные веселье и крик. Соседи были хорошие... Только через полчаса пришли ругаться.

Мы были все ужасно талантливы тогда. Капа возилась с малышней, готовила их сначала в пионеры, потом в комсомол, возила в Баку на экскурсии, и родители пятиклашек доверяли ей своих детей беспрекословно. Уже в Израиле ко мне подошел мужчина и, назвав меня по имени, сказал, что он был подопечным Капы, а меня помнит, потому что мы всегда были вместе. Эта встреча меня потрясла: я не помню своих отрядных вожатых, настолько они были никакими. А тут передо мной стоял не очень молодой дядечка, и он помнил не только свою вожатую,
но и меня, ее подругу. Это настоящее признание народных масс, и Капа его заслужила.

Рыжая была уникумом. Она была очень артистична. Пела эстрадные песенки - без нее ни один вечер не обходился. Играла в школьном театре, умела разыграть целую буффонаду и не стеснялась быть смешной. В ней скрывалась клоунесса, но работать она стала сначала в коллективе Рашида Бейбутова - помните: " Годы-арыки бегут, как живые, переливаясь, журча и звеня.Помню я, как у арыка впервые глянули эти глаза на меня. В небе светят звезды золотые..." - и, конечно же, - Я встретил девушку - полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах любовь. Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла",- я уж и не говорю о, - Аааааршиииин маааал алаааан ". И это было начало, а потом она попала в известный бакинский ансамбль " Гая " и объездила с ним полмира.

У меня все было сложнее. Я не знала, чего хочу. То-есть, я знала, но это мне было не по карману. Кроме того, все было интересно. Я с упоением писала сочинения по литературе в полтетради каждое, часами ломала голову над задачей, которую мне задавал физик в качестве индивидуального домашнего задания, делала доклады по генетике - ее только начали изучать в школах - или о творчестве Блока, которого и вовсе в программе не было, но была возможность изучать его на факультативе, и моя литераторша сделала все, чтобы на этот факультатив пришли все десятые классы. Все было интересно, кроме учебника литературы с его нагоняющими тоску и скуку толкованиями великих произведений. Я отказывалась его читать, как и любые другие литературоведческие книги. На выговоры литераторши я отвечала в том смысле, что критики - это те, кто сам писать не умеет и из зависти к пишущим начинает писать на них рецензии. Она мне отвечала, что я нахалка, но сделать со мной ничего не могла. Пять дней ломать голову над задачей по физике было интересно, а читать статью Белинского, не помню, о чем, - нет. А еще была статья Ленина о Толстом или Толстого о Ленине ( нет, Толстой о Ленине вряд ли знал, а если и знал, то не стал бы о нем писать), все равно мне это, кроме того факта, что я из-за этой статьи получила первую в жизни двойку - я не сделала с нее конспект, и меня примерно высекли этой двойкой. Но это ничего не дало - статьи по литературоведению не стали моим любимым чтением. Кроме всего прочего, я была редактором школьной газеты и писала в газету городскую. Там печатали мои стихи, а иногда я давала туда заметочку о школьной - детской жизни в городе и даже получала небольшие гонорары.

Одно было плохо: мне не давались история и химия. С химией я потом разобралась, когда училась в институте.  Дело было в особенностях моей памяти. Я не умела запоминать что-то механически. Стихи я запоминала со второго прочтения, а вот факты... Если в них не было логики, я запомнить их не могла. В стихах есть логика ритма и размера. В правилах математики и законах физики есть логика, в законах и правилах языков - русского и английского - тоже., В формировании климата и природных условий была логика, и я хорошо знала географию... Ну, какая логика в том, что восстание лионских ткачей произошло тогда-то, а война английских роз тогда-то? Тем более, что бабушка заразила меня неуважением к советской исторической науке: ведь при жизни бабушки эту " науку " столько раз переписывали и перетрактовывали, что глупо было ее изучать всерьез: в какой-то момент могло вдруг оказаться, что твои знания - фук, мыльный пузырь, что ты больше не специалист, а, дурак, зря потративший свою жизнь на то, чего нет.
Другая история была с химией. Ну, да, валентность, понятно... Но почему она у одних элементов постоянная, а у других меняется? Ответ " потому что " меня не устраивал, и на этом неначавшаяся любовь с химией и закончилась. Потом, когда в школах стали изучать электронные схемы атомов, детям легко было понять, что происходит с валентностью, а я узнала это только в институте.
Отношения с химией сильно портили мне настроение. Я не любила не знать или не понимать. А потому брала ее измором. Но перевес был на ее стороне, и я терпела фиаско по всем фронтам. У нас была хорошая химичка, только с нами она не умела найти общий язык и одевалась без учета категоричности суждений, присущей нашему возрасту. Мы называли ее " Коптилкой ", что стыковалось и с ее фамилией, и с постоянным использованием этого прибора на уроках химии. Однажды я чуть не сорвала урок у любимого моего физика, начав прикалываться к его призыву ко мне, чтобы я пошла в кабинет химии и попросила бы там на время коптилку.
" Ха! - нагло ответила я, - а как я ее доставлю? "
" А что тут трудного - принесешь"
" Так она тяжелая ведь! " ( класс уже лежал - кто на партах, кто - под, но физик не врубался )
" Не морочь голову - " коптилка тяжелая"! И попроси, чтобы спиртом ее заправили " ( класс замер в ожидании моего ответа)
" А если она не захочет? И с какого конца ее заправлять? "
Физик не выдержал и рявкнул: " Перестань молоть чепуху и иди! "
Я триумфально вышла под стоны и всхлипы класса и в коридоре слышала, как он говорил: " Что с вами? Т. чего ты плачешь? А ты, М.? Что вы не поделили? "
Этот вопрос был встречен громовым хохотом не выдержавшего класса, а я отправилась выполнять поручение.( Через несколько лет он спросит меня, помню ли я этот урок. Еще бы я его не помнила! И тогда он признался, что только года через полтора понял, какую интермедию я тогда разыграла).

Так что с историей и химией дела обстояли сложно, и все мои силы были брошены на борьбу с этими ублюдочными " науками " ( повторяю, я не имею в виду настоящую химию - серьезную науку - и историю академическую, я пишу о тех огрызках, которые мы изучали в школе).

Но вот день казни египетской наступил, и я обреченно околачивалась возле школы, куда меня не пустили, потому что вызывали по списку, а я была в его конце. Я знала только один билет по истории - второй, и что будет, если я вытяну другой, было покрыто мраком неизвестности.

Капа и Рыжая ходили на экзамены вместе. Учителя что-то поняли и не препятствовали этому. Они обе ушли на голгофу раньше меня, но и моя очередь подошла, все же. На ватных ногах вошла я в класс, и подошла к столу с билетами. " Ну, какой билет? "- спросил меня историк.
Я молчала. Я онемела и думала, что так теперь и останусь навсегда.
" Ты что молчишь? Нина Михайловна, посмотрите, пожалуйста, какой у нее билет."
А чего было смотреть?! Я держала в руке билет намбер ту, вожделенный второй билет, но не знала, как на него отвечать: во-первых, я же онемела, а во-вторых, оказалось, что я ничего не помню из этого единственного билета, который - мне казалось - я выучила, и что с этим делать, мне абсолютно не понятно.
Всю мою жизнь какие-то силы будут охранять меня и помогать в тупиковых положениях. Я только не могу понять, почему они всегда ждут и не вмешиваются раньше, чем я повисну на травинке над бездной? Неужели я выгляжу такой сильной, что они думают, будто я сама из этой бездны сумею выкрутиться?
Не знаю, кто мне помогает, но в тот день эта помощь была вполне кстати, и вожделенная пятерка по истории украсила собой ведомость против моей фамилии.

Девки мои тоже получили свое - Капа, разумеется, пять, а Рыжая - три, на больше ей Капа и не успела нашептать, да и нельзя было: никто бы не поверил, что она успела выучить на больше.

Но еще была химия, и Капа в миллионный раз пыталась объяснить мне решение задач на весовые и объемные части. Если кто-нибудь думает, что я понимаю смысл написанного мной названия этих задач, то он глубоко ошибается. Я понимаю только одно: я их и тогда не умела решать, и сейчас не знаю, в чем там дело. Наконец, она изнемогла и сказала, что постарается на экзамене решить мою задачу. Это меня ни в коей мере не устраивало: во-первых, меня и так унижало непонимание мною того, что было понятно другим. А во-вторых, с нее было достаточно Рыжей, я не могла садиться ей на шею - ей ведь и самой нужно было хорошо экзамен сдать. Я решила отдаться в руки судьбы и злобно улеглась спать. Но до сна я еще и погуляла. Мальчик, с которым я тогда крутила роман, время от времени " выгуливал " меня. Обычно это случалось в день сдачи очередного экзамена, и он был несказанно удивлен, когда я позвонила ему НАКАНУНЕ химии и заявила, что у меня мозги расплавились, и их нужно остудить. Мы шли с ним по площади, когда возле нас остановился мотороллер, и парень сидевший на нем, поздоровался с моим спутником. Тот познакомил нас, " всадник " застенчиво кивнул мне головой, я ему ответила, довольно холодно. Кто бы мне сказал тогда, что через пять лет он станет моим мужем, с которым я живу уже тридцать два года!

На экзамене по химии мне повезло: в конце кабинета, подальше от комиссии, поставили дополнительную доску на ножках, что-то вроде мольберта. Я готовилась к ответу на этой доске. Я честно исписала ее сверху донизу и стала ждать суда. Вторая учительница химии подошла ко мне и стала читать, что там у меня наболело на душе по поводу реакций замещения, элемента алюминия, ароматических углеводородов ( тут ничего хорошего наболеть на душе не могло: эти " ароматические" душили нас денно и нощно - спасения не было от газовок, и в городе работал единственный в стране НИИ Производственных заболеваний. Так что, если бы я тогда умела материться, то лишь матерный текст и мог в полной мере описать мое к " ароматическим " отношение, хотя формулу бензола я зачем-то помню по сию пору). ЗАДАЧА МНЕ НЕ ПОПАЛАСЬ! Мне досталось делать какой-то опыт, но это было единственным, что у меня получалось в химии, потому что было ясно: это - туда, а это - сюда и -  нагреть. В осадке то, что задано получить! Все логично!
Некоторое время учительница задумчиво смотрела на доску, а потом перевела взгляд на меня. О моих разборках с химией знала вся школа, потому что это было удивительно: знать и понимать физику, которая считалась более трудным предметом, и не справляться с химией. Она опять стала читать мой трактат. Лицо ее было непроницаемо, а потом она оглянулась и сказала, что я могу все стирать, что все правильно. Я недоверчиво посмотрела на нее, и она зашипела, чтобы я поторопилась, пока Коптилка не подошла. Вот убейте меня, но я так и не узнала, что же я такое понаписала там. А может быть, все, и вправду было верно? На всякий случай, я решила поверить, что я нечаянно написала правильно: чего не случается с перепугу?!

А потом был выпускной, и белое платье в ландышах, и первые " шпильки " в восемь сантиметров, и рассвет на берегу моря - багровое солнце, розовое небо, голубой жемчуг Каспия...

Через день после выпускного я уехала в Москву.

И - перрон, проводы, поезд. И я, ошеломленная, еще не осознавшая, что детство кануло в прошлое. Навсегда. Страшное слово - навсегда, я его не люблю. Я навсегда стала взрослой, хотя единственная из всего выпуска не ныла, что школа надоела и скорее бы все кончилось. Я знала, что взрослым быть хуже - труднее, неинтереснее. Я не рвалась из школы во взрослую жизнь, эта жизнь догнала меня без моего желания и попыток ее приблизить. Но она меня догнала, и это было навсегда.
И я навсегда уезжала из города, от мамы и бабушки, от подруг и друзей, от моря и пляжа.
Я еще буду с встречаться со всем этим миром, но он перестал быть миром моим.
А какой мир моим станет, я не знала, и никто не знал и не мог мне подсказать - время подсказок тоже прошло навсегда.