Чужие сны

Чужие сны
"Ну, опять та же петрушка. Началось. Гудит… сонно так гудит Эйфелева башня, мурлычет, как сто обожравшихся котов. Это на брелках она изящный перевернутый каблук, а если вблизи, из-под низу смотреть – обычные железные балки, мощнее только, чем у подъемного крана.
А может, это и не башня, слишком миниатюрно для башни-то.
Ну, точно! Это просто опора высоковольтки. Тогда понятно, почему эта зараза гудит и троится в глазах.
- Ажурно связано…
- Не то слово, связано железно, на совесть. Что, мечтаешь напялить такую хреновину на себя и стриптиз ему станцевать? Молчишь? Обиделась? Ладно, ладно, иди лучше свой сон смотри".
В это время "ажурно связанная" махина легко отделилась от земли, достаточно стремительно сделала круг над лесом и полетела, набирая скорость, высоту и густоту звука, над городом.
Сильные мира сего вылезали из крутых тачек, бликовали бритыми затылками, пытаясь уловить быстрое движение Эйфелевой башни. А та не переставала удивлять: на несколько секунд замерла над высотками (это чтоб всем было видно) и трансформировалась в два легоньких самолетика со сверкающими пиками вместо пропеллера. Все радостно подвыли, как в цирке. Кто-то сзади обалдело изрек: "Прикольно".
                *
Не хочу, не хочу… Опять вглядываться в проезжающие "Жигули", а этих "Жигулей" как собак не резаных, и все друг на друга похожи…
                *
Самолетики сделали на бреющем полете вираж над бульваром и растаяли, оставив после себя два синих воздушных шарика, которые при снижении оказались летчиками-десантниками с блестящими автоматами наперевес.
Толпа редела от беззвучных выстрелов. И пока Димка выцепил в мозгу своем причинно-следственную связь событий, хладнокровные парашютисты направились на него. Их ленивый размеренный бег предвещал долгую мучительную погоню.
                *
… и протягивает зрелую багровую розу со слезинками на нижнем лепестке.
- Это мне?!!
(придавленный шепот из-под стола) Бери, бери, не отказывайся, дура. В прошлый раз "Рафаэлки" не взяла, а розу-то… эх!
- Да она ведь с шипами!
                *
"Нет, вот что за дурь! Проснусь и фиг меня догоните. Да они еще в кирзачах и с автоматами, а я голый. Кстати, почему я голый? Только что в джинсах был, в синих, точно помню…
Эх, дыхалка уже не справляется, в тупик ведь загоняют, гады. Опять по крышам скользить, вчера чуть с пятиэтажки не рухнул".
Но наверх Дима так и не пробился, его окружили у входа в подъезд. Пахло загаженным подвалом и совершенно не хотелось умирать прямо сейчас, в 6 часов утра, когда совершенно реально можно было выспаться до семи.
                *
Почему он вчера не позвонил, ведь обещал? Ладно, к лучшему… Опять содрогаться от каждого телефонного звонка: с радостью бешеной – вдруг он, и с ужасом – вдруг трубку муж возьмет. Устала.
                *
Димка бесконечно долго разглядывал потертую пуговицу с пятиконечной звездой, изучая ее многолетние царапины, как линии судьбы, пытаясь разгадать сложную головоломку: "Почему он не стреляет?" Наконец, взгляд сфокусировался на черном дуле, оно необратимо приближалось и засасывало: нос с подбородком, щеки… Когда полголовы просунулось в тоннель без просвета в конце – грянул… "Мобильник, что ли?"

- Дима, Дим, вставай, пора.
- Как… уже?
- Доброе утро. Ребенка в садик отведешь. На стуле платье и колготки приготовила.
- А ты? Ты чего так рано?
- Да мне… генеральному надо кое-что пересчитать до его прихода.
- Ну да… Поесть успела?
Не выдержала, молча развернулась и ушла. Гулко стукнула железная дверь.
"Наорать на нее, что ли? Нет, не поможет. И куда она ушла? Вот дурак! Лучше спроси: "Когда она ушла и почему". И не ее спроси, а себя".
Странная способность Димки подглядывать, как в замочную скважину, Машины сны обнаружилась с того давнего первого раза, как только они вместе стали спать на этом диванчике. Дима ловил ее сны, как старый приемник сбивается на соседнюю радиостанцию. Сначала из этого смешения получались сумасшедше забавные фильмы. И то, что видела во сне жена, лишь дополняло Димкин мир сновидений. Теперь же все больше его раздражали Машины фантазии, а впрочем, их становилось все меньше и меньше… Так, только короткие реплики, глупые бабские фразочки…
С утра сны не вспоминались, были только ощущения. Хотя даже их было достаточно сейчас, чтобы разобраться, что к чему.
"И что за любовник моей достался? Дефективный, что ли, какой-то? Не звонит, в трубку не дышит, подарков, там, не дарит. Она ведь извелась уже вся, жалко смотреть".

В садике дочка намеренно заныла:
- Мама меня всегда раздевает.
- Сама, - папа был суров и неприступен.
- А ты разве не опаздываешь на работу? – хитро намекнула Ириша.
- Я не мама, я тебя подожду. Давай сама, - и трагически сжав губы (он действительно уже опаздывал), папа стал наблюдать за великой борьбой одежды с Иришей.
На десятой минуте застегивания сандалий крепость пала. Вернее, "крепость", зло шурша плащовкой, опустилась на крошечный стульчик и с трех попыток вогнала-таки гвоздик в разношенную дырку.
- Счастливого тебе дня, папочка, - почти кокетливо мяукнула Ириша и ускакала в группу.
"М-да, женщины," – проскрипел то ли Дима, то ли хохломской стульчик, с которого странным образом встать было еще сложнее, чем усесться.

Сразу после обеденного перерыва, в расслабленном полусонном сознании вдруг всплыла Машина фраза из ее сна: "Глазки мои яркие, густокарие… а улыбка милая, открытая…"
"Да, до того открытая, просто заходи без стука. И где мне найти его? У нас больше половины страны "густокарих". Да и зачем? Морду набить – не качественно выйдет, не тренировался лет десять. Поговорить по душам – и так видно, что не любит он ее, Машка одна только и не замечает этого. Что делать? А ничего! Куда она денется с подводной лодки".

"Густокарий" совсем не догадывался, что он любовник. Как всегда: белая рубашка, безупречный пробор, хитро скрытая стрижкой врожденная лопоухость. Он ловко впорхнул в отдел снабжения и улыбнулся девочкам. Взглядом нашел Машу и по-свойски подсел на соседний стул.
Пара фраз о погоде, пара хи-хи, а потом цифры, прайсы, накладные и ворох листков с печатями.
Через 40 минут, как всегда, резко поднялся, мягко прощально улыбнулся всем (Маше в частности) и растворился.
Заметил ли он новую блузочку цвета топленого молока на Маше? Или перемигивания девочек за соседним столом? Ну уж нет! Работа есть работа. На сегодня у него было по списку еще 4 конторы, и главное здесь – не перепутать имена любезных девушек и не забывать растягивать губы в улыбке.

Маша растерянно побродила руками по вещам на столе. Она отдавала себе отчет в том, что этот мальчик (а он был моложе или легче, что ли, ее) просто по-рабочему вежлив и галантен с ней и не более. Но очень хотелось надеяться на большее, разве часто так ей улыбались мужчины. Совершенно спокойно можно было выдумать целую сотню историй: как они пойдут в кафе, как шуршат вместе осенними листьями в парке, как сидят рядом, касаясь друг друга рукавами, в теплой маршрутке…
Работать она не могла, пошла в коридор. Там туманом стояла строительная пыль от ремонта, группа в переходе еще к тому же дымила сигаретами. Маша оперлась о грязную стену и уставилась на грубый, как молния, зашпаклеванный шрам от пола до потолка. Казенная, старая краска казалась полной и окончательной насмешкой над эстетикой. Кажется, накипали слезы…

Маша по инерции с остановки прошла сразу в магазин. Почти автоматически купила набор продуктов. Дальше, как всегда: садик, детская площадка возле дома.
Если бы Дима сейчас заглянул в ее глаза – он бы их не увидел: так, две бусины ловко сработанные из бутылочного стекла.
- Мама! – в десятый, наверное, раз выкрикнула Ириша и разревелась.
- Девочка моя, - Маша очнулась, - что случилось?
Она секундой подхватила дочку с качелей:
- Где болит? Ручка? Здесь, да? Ножку прищемила?
Мама лихорадочно ощупывала Иришу и целовала бесконечно ее куда придется. Девочка, напуганная маминой порывистостью, стояла молча, а забытые слезы скатывались по инерции со щек к подбородку.
- Ирочка, что ты молчишь? Что случилось?!
- Качели надо было остановить. Я говорю, а ты не слышишь. Говорю, а ты опять не слышишь. Я испугалась, вдруг ты оглохла.
- Милая моя, прости меня, - Маша прижалась к дочке, уткнулась в ее слабенькое плечико и заревела. Ириша с пониманием дела гладила маму по голове и сулила отдать все свои нехитрые сокровища, лишь бы только ее мамочка успокоилась:
- Если бы ты видела, какая у нас в садике в аквариуме лягушечка живет, ты бы сразу перестала плакать. Крошечная-прекрошечная, такая миленькая.
- А потом она превратится в противную жабу, - скорее себе, чем дочке всхлипнула Маша.
- Нет, лягушечка не вырастет, я не хочу.
- Ира, она вырастет, станет большой. Ты же тоже хочешь стать большой? – Маша уже пришла в себя и сменила тон.
- Нет, не хочу!
- Что ты, взрослой, знаешь, как здорово быть… - мама пыталась осознать про себя преимущества взрослой жизни.
- Это тебе только так кажется, что здорово, а на самом деле – нет.
- Умна не по годам, - только и смогла пробормотать себе под нос Маша и опять впала в какое-то забытье. Изредка ухукала на Иришину болтовню, все больше не к месту и думала, думала… о чем, бог ее знает.

Шагал Дима с работы мимо ларьков, и взгляд его остановился почему-то на бордовой розе, купил. Сам слегка порадовался своей идее, предвкушая сюрприз.
- Странно, - рассеянно сказала законная супруга вместо "спасибо". И сразу же унесла "сюрприз" в комнату.
"Да, не прошибаема," - подумал Димка. И вспомнил, как его Маруся всегда радовалась любым цветам, особенно розам. Долго нянчилась с ними, как-то по-особому обрезая листики и шипы, подбирала единственно подходящую вазу и наливала воду, что-то ласково воркуя при этом. "Да-а-а, крепко зацепило, видно".
Роза все-таки оказалась в вазе, а не в помойном ведре.
- Что за праздник? – немедленно поинтересовалась Ириша.
Вопрос был на редкость простым, но Дима так и не нашелся, что ответить. Окуклился в углу дивана с газетой и под своим прикрытием стал наблюдать, слушать и думать, что делать.
Ириша деловито организовывала кукол, должно быть, на зарядку. У Маши что-то скворчало на плите. Идей по воссоединению семьи не было.
И вдруг замурлыкал телефон. Тут же на кухне звякнула разбившаяся посуда. Этот звук заставил Диму вздрогнуть и рвануть на кухню, но оттуда уже мчалась Маша. Они чуть не столкнулись в темном коридорчике. Маша сорвала трубку, не своим голосом вскрикнула "алло". Добавила через 10 секунд, тоскливо и явно лживо:
- Лена, я тебе перезвоню, а то у меня картошка сгорит.
Димка взял веник, пошел выметать то, что когда-то было двумя тарелками с голубыми ободками.
Поджав ноги, Маша уселась на табуретке и стала наблюдать за траекторией веника. От сковородки уже попахивало горелым.
- Маш, а мы завтра с Иришей уезжаем в деревню…
- Правда? – встрепенулась, как петушок на насесте, Маша.
- И ты с нами поезжай.
- Нет… Вернее, я хочу, но… не могу.
- Схожу-ка я за хлебом! – проорал Дима и швырнул совок с веником, осколки во второй раз разлетелись по всей кухне.
"Твою мать, она не поедет, подумайте только! Так бы и дал по башке. Говорят, люди от боли в себя приходят… или наоборот. Что она одна будет делать? К нему на шею кинется? Или в себя придет, наконец?
Да когда же это кончится. Взрослая баба, и так ведет себя, как сикушка 17-летняя. Разбаловал ее, а надо, как в цирке: "сидеть", "стоять", "лежать", "ап" – и к ноге.
Ну и пусть остается, видеть ее не могу, хоть сам отдохну от этой дури".

Головокружительно чистый был воздух за городом. Лето уже пообмякло, попритихло и медленно перекатывалось в осень.
Трава, как в холодном поту, еле-еле отходила от утренника, березы уже с желтой проседью недоуменно перешептывались с осинами, и деревенский дед, щурившийся на незнакомцев, сменил фуфайку на дырявый тулуп.
Прохладой охватывало щеки. "Погодка бодрит", - подмигнул папа дочке. Но Ирише было не до сантиментов. Она, как недопесок, нарезала круги, заглядывая то в заброшенное корыто, то в обмельчавшее жерело, то просто лезла в кусты, дай бог, не шиповника.
Потом пошли побродить в лес. Ира в первую очередь вволю накричалась "ау" за соседними деревьями, на этом пыл восторга поостыл, и она, притихнув, тоже стала искать грибы, все больше сыроежки.
Еще был тихий вечер с потрескивающей печкой, с тенями по некрашеным стенам. Запахи дерева-дома, смолистые, пряные, и запахи дерева-дров, пронзительно острые перед смертью.
- Папа, расскажи сказку.
- Тяжело болела принцесса Ширида, месяц не вставала с постели, и придворные врачи уже ничем не могли ей помочь. Единственно, на кого надеялись – бродячий знахарь в лиловом халате. Весь дворец с нетерпением ждал его, а особенно царица…
- Бану? Старшая сестра Шириды?
- Ага… Но вот когда однажды утром знахарь, никем не замеченный, очутился перед царицей, та ужаснулась. Слишком страшную плату запросил безумный лекарь за спасение Шириды – красоту царицы. Бану горько заплакала и согласилась, и в тот же миг руки ее покрылись бородавками, лицо – уродливыми морщинами, горделивую осанку пригнул к земле горб.
Ширида выздоровела, и в честь этого объявили большой праздник. Много прекрасных принцев съехалось во дворец, но в толпе незнакомцев и Ширида, и Бану заметили только одного, в синей чалме, с лучистыми глазами. Обе вмиг полюбили всем сердцем. И принц полюбил… Только выбрал он одну из сестер, ту, которая была красивой…
Ириша уснула, не дослушав до конца историю. Дима аккуратно уложил ее на панцирную кровать, та пискнула и прогундосила эхом старых пружин по всей комнате. Но дочка не проснулась: набегалась, нарадовалась за день, устала.
Дима ложиться не хотел или просто боялся. Ощущения после вчерашней ночи были совсем жуткие: некая сломавшаяся карусель "Ромашка", по которой невозможно погадать на любовь, но легко догадаться о смерти.
Стараясь ни о чем не думать, Дима дождался, когда угли перестанут подергиваться волнами жара, вышел на крыльцо.
Звездное распахнутое небо тут же растворило его в пространстве и успокоило.
"Я лишь тот, кто для этих планет промелькнет, как мгновение. Так чего ж мне еще? Через секунду меня не будет, а я пытаюсь мучить себя вопросом, что будет завтра? Какое завтра? Что будет, то и будет. Главное, мне самому не оказаться подлецом.
Завтра подам на развод, а она как хочет".
Неожиданное отчаянное решение подытожило этот умиротворенный день. Дима лег спать.

                *
… Стирка желтых шнурков шла полным ходом: топка дымила, вода в котле клокотала, оцинкованное корыто ерзало по мыльной лавке. Мадам Тюссо с лорнетом обходила прачек, вертя задницей с огромным бантом. Она с дурацким акцентом выговаривала плачущей девочке, что стрелки на шнурках были заглажены в обратную сторону. Остановилась мадам, конечно, и перед Димкой, ткнула острым пальцем ему прямо в ребро.
Секунду было щекотно, потом палец проник внутрь и дотянулся до сердца. Димка чуть не задохнулся от…
Проснулся, потер затекший бок, поерзал на жестком топчане.
                *
Теперь лягушка смачно шлепала по блестящему паркету. Кругло перевалилась через грузовичок и растянувшейся задней лапой задела игрушечную крепость. С веселым грохотом попадали сверху деревянные кирпичики. Лягушке это явно не понравилось. Она раззявила квакалку и рулетным языком втянула в себя пару кубиков, потом еще и еще… Пока не раздулась до размеров упитанного бульдога. Тут эта жабища развернулась прямо в камеру, осоловело сморгнула и медленно выкатила язык в объектив.

"Это же не мой сон. Ириша!.."
Димка вскочил, больно споткнулся: девочка действительно стонала во сне. Он бережно переложил ее на другой бок. Пружины отозвались гулко и недовольно, как будто не хотели отпускать Иришу из кошмара.
"Маленькая моя доченька. И как ты все это переживешь? Хотя иначе, видно, нельзя. Ну, да ты не бойся, я посижу здесь рядышком, я не брошу тебя".

Маша чувствовала сквозь веки: за окном солнце, - просыпаться не хотелось. Наконец, ресницы раслепились, и она увидела…  розу. Постепенно восстановился в памяти ряд вчерашних событий, пока все это не уткнулось в слово "уехали".
Цветок чуть перегнулся на сторону за ночь. Что-то было не так: неуютная ваза или сквозняк из окна…
Полчаса Маша наблюдала за утренней жизнью комнаты. Ничего особенного не происходило. Вхолостую щелкнул будильник, у соседей сверху слоноподобно затопала овчарка, радуясь прогулке.
У Маши была верная примета: как день начнется, так он и пройдет. И воскресенье потянулось несуразно лениво, бездумно, с книжкой и бесконечным чаем с бутербродами.
И уже к вечеру соскучилась по своим, встретила их радостно, насколько могла: с улыбкой помогала снять Ирише курточку, насквозь пропахшую дымом, и слушала ее захлебывающийся восторг.
Но Дима уже решился, и после ужина, дождавшись, когда жена выключит воду и вытрет со стола крошки, спросил:
- Ты отдохнула без нас? Теперь я хочу с тобой поговорить.
Маша мрачно и виновато опустила голову. И когда Дима уже открыл рот, чтобы двумя-тремя фразами взорвать рельсы, по которым чухал их нескорый поломанный паровозик, Маша вдруг выдохнула:
- Дай мне, пожалуйста, еще капельку времени… Если б ты знал, как невыносимо чувствовать себя в клетке… Пусть с золотыми прутьями, но в клетке. Все есть: кормушка, питье, даже птенец… А дальше что? Каждый день одно и то же. До смешного – одна и та же маршрутка с тем же водителем и хриплым шансоном возит на работу.
А самое страшное – я перестала чувствовать себя… женщиной. Мужики  вокруг – фантомы. И ты знаешь, что они к тебе не имеют ни малейшего отношения. Все, ты окольцована, а значит, уже имеешь в хозяйстве положенного мужчину.
Знаешь ли ты, Дима, как хреново, когда тебе вот абсолютно все равно, как ты выглядишь и во что одета. Все равно, в халате ты или в костюме, на тебя должны обратить внимание не больше, чем на график дежурства. А потом… ведь и тебе по крупному счету все равно. Главное - вовремя подсунуть тарелку с ложкой, выгладить рубашку и разложить кровать. И такое впечатление, что это происходит тысячу лет само собой. Меня ты перестал замечать: ты видишь только свои книжки, железки, писанину свою.
- Я всегда тебя чувствовал.
- Неправда, тебе только так кажется. Неправда… потому что я тебя перестала чувствовать.
"Ну что? Вот сидим, выясняем отношения. Обычное дело… обычное дело", - уговаривал себя Димка, раскручивая на столе чайную ложку.
- Машенька, ты только скажи, что нужно сделать. Я горы сверну. Я ведь люблю тебя. Ириша у нас… умница. Вернись, а? – Димка не чувствовал абсолютно никаких противоречий между тем, что собирался выдать 10 минут назад, и тем, что сказалось. Он сию секунду хотел лишь одного, чтобы Маша улыбнулась, так запросто по-прежнему.
А она тихо заплакала, по-детски уткнувшись в кулачки. Димка долго гладил и целовал ее жестковатые волосы. Потом уверенно подхватил с табуретки и, аккуратно уворачиваясь от косяков, принес на кровать.
Она уснула, забившись ему под мышку. Он час за часом сторожил этот робкий сон, даже не пытаясь его подглядеть.
"Вот оно как… - растерянно соображал Дима. – Может, путевку взять… или махнуть на Урал или в Карел… Вон ведь оно как…"