Триалог

- Взгляд со стороны... на самого себя. Очень интересный взгляд... потому что про себя ты знаешь абсолютно все: характер, привычки, манеры поведения, увлечения, предпочтения, страсти, страхи, чувства, реакции и еще миллион вещей, которые ты о себе знаешь, но часто не осознаёшь, а когда осознаешь, то подумаешь: «Ну, зачем я так много о себе знаю?» - и утонешь в бесконечной матрице собственного знания. Вот, например, сидишь ты где-нибудь или лежишь, или стоишь – не важно – молчишь там или говоришь с кем-нибудь, пусть даже сам с собой, и просто так говоришь, а обычно с какой-то целью, причем с целью, вполне определенной ситуацией, и вдруг поймаешь на себе свой собственный взгляд, оценивающий тебя как часть данной ситуации и скептично-критически подходящий к твоей роли в окружающих обстоятельствах. И на мгновение замолчишь, если говорил, или сглотнешь слюну, если молчал, проверишь рекогносцировку, все ли в порядке, соответствуешь ли ты сам себе, и если да, то продолжишь разговор или молчание, а если нет, то сначала как будто испугаешься этого испытующего взгляда, глаза от него отведешь или краснеть начнешь, а потом расправишь грудь, гордо поднимешь голову, нормальный цвет лица приобретешь и нагло-нагло обратно на взгляд со стороны посмотришь, и уже он засмущается от такой резкой перемены, отпрянет, мол, ладно, мне тоже интересно, что из всего этого выйдет, и исчезнет совсем. И случится так один раз, два раза, и чем дальше, тем больше, и понравится уже играть в характерные игры. Вот, например, чисто внешний вариант такой игры, с переодеванием, сменой имиджа, то есть все, как положено. Игра первая: торчишь в своей квартире, не так чтобы очень богатой, но и не бедной, средненькой такой квартире... или даже доме, весь в печали, потому что делать нечего, но  откуда-то из глубины поднимется отчаянная мысль, соберется воля в кулак и уже становится интересно само восприятие тебя в сознании окружающих, и ты выходишь из квартиры или из дома в грязной куртке, мятых штанах, допотопных ботинках (лучше - кроссовках) и следишь за реакцией людей на твой маргинальный вид, а люди ничего понять не могут, потому что ты задавишь их своим умным-умным взглядом и они увидят в тебе свое отражение и ужаснутся, а ты с чувством выполненного долга и сладкого удовлетворения собой вернешься домой, и тогда начнется игра вторая. Игра вторая: ты скидываешь с себя грязную куртку, мятые штаны, допотопные ботинки, идешь в душ, чистишь зубы, гладко-гладко бреешься, душишься дорогим одеколоном, надеваешь белоснежную рубашку, непременно с итальянским галстуком, модный пиджак, отпаренные брюки, черные ботинки со значительно стучащими каблуками и заходишь в самый дорогой отель города, чтобы выпить чашечку кофе за несуществующие в природе деньги, снисходительно позволяешь швейцарам открывать перед собой двери и приветствовать тебя слащавыми улыбками и не менее слащавыми словами, вызываешь уважение к себе в прохожих лицах, хотя денег у тебя ровно на ту самую чашечку кофе в том самом самом дорогом отеле города, но это не важно, ни тебе, ни уж тем более им, потому что ты возвращаешься домой с не меньшим чувством выполненного долга и не менее сладким удовлетворением собой. Однако каждая игра, имеющая свои правила, таит в себе и опасности, заключающиеся во встречах, которых необходимо избегать: ничего страшного, если в дорогом костюме ты столкнешься с кем-нибудь, кто видел в тебе маргинала, реакцией будет простое удивление при условии, что он вообще признает в тебе одного и того же человека; другое дело, если в маргинальном наряде ты появишься перед кем-нибудь, кто общался с модным тобой, это так же вызовет удивление, но совсем другого свойства, и ведь такую перемену окружающие замечают гораздо чаще и охотнее, и она накладывает на тебя определенный груз ответственности, переворачивает твои жизненные возможности, хотя в глубине души ты не утратил чувство гармонии.
- Вы себе даже не представляете, какие безграничные просторы деятельности и фантазии открываются тогда передо мной. Это... как чистый лист. Вот Вы встречаете знакомого, которого уже давно не встречали, а – лучше – знакомитесь с новым человеком, и идете с ним в кафе, скажем, выпить кофе. И он ничего не знает о Вашей жизни, по крайней мере, за последнее время, и воспринимает вас таким, каким Вы ему нравитесь сию минуту. И Вы чувствуете свою власть и упиваетесь ей: размеренно пьете кофе, непринужденно достаете зажигалку и даете ему прикурить, улыбаетесь (он думает ему, а на самом деле самому себе), остроумно шутите и так далее, и тому подобное. То есть Вы прекрасно понимаете, что сегодня Ваш день и Вы вольны делать все, что угодно. И у Вашего знакомого мелькнет гениальная мысль, которой Вы только и ждали: «Как все-таки меняются люди! Неужели это тот самый нервный, некультурный, мрачный и известный полным отсутствием всякого чувства юмора тип, которого я знал! Пожалуй, надо с ним почаще видеться», а незнакомый подумает: «Интересно... Надо с ним поближе общаться». И Вы будто невзначай усмехнетесь, перехватите их мысли, и дальше продолжите, мол, плавали – знаем... как тонуть...
- Вы меня уводите от темы. Все-таки зачем?
- Так я как раз и говорю, что то же самое происходит со мной. Я могу быть кем угодно: исследователем морских глубин и космонавтом, президентом и рабочим, героем-любовником и неопытным юношей... Бесконечное множество жизней, судеб, реинкарнаций! И, что самое главное, Вы мне верите, находите в каждой моей ипостаси свои собственные характерные черты и приходите от этого в неописуемый восторг.
- Вы хотите сказать, что Вы оперируете абстрактными образами, вешаете нам лапшу на уши, а мы, в свою очередь, верим в любую ахинею, которую Вы себе напридумываете?
- Конечно же, нет. Я беру абстрактные образы и ситуации в том смысле, что я их компилирую из собственного опыта и опыта других людей. Абсолютной абстракции достичь невозможно, потому что иначе нельзя вообще ничего создать: любое знание основано на опыте, пусть даже первобытном, подсознательном. Возможно лишь максимально приблизиться к абстрактности, однако с ней нужно обходиться чрезвычайно осторожно, чтобы вы поверили ей, а, значит, нашли в ней те самые собственные характерные черты. И это очень тонкое искусство, которым я, честно говоря, еще не научился управлять.
- А Вы мне нравитесь своей самокритичностью... Ради игры... А вам что, не хватает игр в реальной жизни? Зачем еще игры в абстрактность?
- Во-первых, игры в абстрактность, как Вы их назвали, тоже относятся к реальной жизни. Вы ведь следите за ними, сопереживаете игрокам, примериваете их ходы на свою жизнь. А почему вы это делаете? Да как раз потому, что игры эти тоже взяты из реальной жизни. Я, может быть, меньше играю в остальные игры, более привычные Вам, а образовавшийся вакуум сполна компенсирую играми других и играми в абстрактность, и поэтому, во-вторых, они жизненно важны и необходимы мне, потому что дальше, при их отсутствии, - смерть.
- Вы лукавите. От нехватки воды или пищи, от пули в лоб – да, а от отсутствия игр еще никто не умирал. Впадал в депрессию, спивался, пусть даже вешался, но не умирал... как от факта, а только как от следствия.
- Так это и есть не что иное, как смерть, когда не во что играть и нечем разнообразить жизнь.
- Хорошо-хорошо, оставим этот бессмысленный спор. Но если понятно зачем, то ответьте мне, для кого...
- Прежде всего для самого себя.
- В стол?
- Ни в коем случае. Кто сказал, что это одно и то же? Для самого себя значит для своего духовного развития и, в конечном итоге, обогащения через мое духовное развитие мира вокруг.
- И только? Немного, если учесть, что о Вашем духовном развитии никто и так не узнает...
- Как же не узнает? Вы, например...
- Я? Да у Вас раздвоение личности!
- Точнее сказать, растроение...
-
- Нас же трое, разве Вы не видите?
- То есть как, трое? Вы и я. Двое получается.
- Вы, я и он...
- Кто он?
- Тот, кто не-Вы и не-я...
- Подождите, то, что этот третий не Вы, я могу еще представить, но что он еще и не я, такого просто не бывает на свете.
- Бывает. Конечно, бывает. Сейчас Вы сами во всем убедитесь. Неужели Вы думаете, что человек, который следит за гороскопами, уже достоин Вашего звания? Или, допустим, школьник, изучающий по учебнику алгебру? И заметьте, я не беру тех, кто тратит время на всякого рода желтизну и бульварщину. Они что, тоже Вы?
- Безусловно. Этот третий, пусть даже в школе, непременно соприкасается с моей сферой деятельности.
- Совсем не обязательно. Вашу сферу деятельности ему могут заменять телевизор, компьютер, да мало ли что еще. А те, кто никогда не учился и не был в школе? Так что он вполне остается доволен своей деятельностью.
- И как же Вы ее назовете, позвольте спросить?
- Наблюдение, а он в системе своей деятельности выступает как наблюдатель. И без него ни мне не обойтись, ни Вам, раз уж Вы ждете от меня результатов моей деятельности, которая не мыслима без хрупкого звена наблюдателя. Я ведь не могу следить за всеми играми людей.
- Но ведь он безумно одинок!
- В своей деятельности, Вы имеете в виду? Как Вы и я. Мы все одиноки в своей деятельности, но не всегда в жизни.
- Одиночество... Каждый человек безумно одинок. И не только в своей деятельности или, скажем проще, работе вообще. Одиночество – неотъемлемое состояние человека. Вот ты проснулся от очередного сна, проведенного в одиночестве в любом случае, в независимости от внешних обстоятельств, потому что реальность сна уникальна своей неуловимостью, неповторимостью, то есть один-оче-ством. Ты видишь все это во сне первый и последний раз: ведь как и в реку, в сон нельзя войти дважды, потому что внешние обстоятельства постоянно меняются, и, если сон вдруг содержательно повторяется, внешние обстоятельства все равно окутывают его вуалью уникальности; если же ты правильно (если сон был хороший) или неправильно (если он был плохой) поступил, то тебя ждет сладкая или горькая награда – воплощение сна в реальной жизни, но ведь это тоже уже не повторение сна в его стихии, а его проекция наяву. Но оставим сны спать и вернемся к разбуженному будильником, каким-то другим звуком или близким человеком тебе. А с чего начинается утро (день, вечер, ночь) пробудившегося человека? Ты встаешь, умываешься, чистишь зубы, бреешься, если ты мужчина, завтракаешь, красишься, если ты женщина, и т. д., потом одеваешься и идешь, скажем, на работу... или учебу... или еще куда. Все эти процессы происходят опять же в полном одиночестве, потому что посвящены они себе любимому, скорее, даже телу себя любимого. И ты выходишь из дома, идешь пешком, садишься в транспорт или машину, и, в частности, на работу... в полном одиночестве. Нет, конечно, по дороге ты обязательно с кем-нибудь пообщаешься, вплоть до драки, потому что никто, кроме тебя, не умеет так правильно ходить и ездить по дорогам, никто так интеллигентно не толкается, не пихается и не наступает на ноги в транспорте и уж точно никто не обладает таким велеречивым красноречием...

Мюнхен, 27-29 декабря 2003

... Хотя, с другой стороны, почему вплоть до драки. Вполне может быть и вплоть до плоти или вплоть до... но об этом потом, не тот момент. Сейчас момент одиночества. И ты приходишь на работу или учебу и вдруг оказываешься всем нужен просто позарез, закипит бурная деятельность: и говоришь, и звонишь, и спрашиваешь, и отвечаешь, и раздражаешься, и успокаиваешься, и смеешься, и плачешь... А потом работа заканчивается и возвращается ощущение одиночества. И постепенно приходит осознание того, что и вся эта бурная деятельность происходила в одиночестве, потому что на самом деле ты никому был не нужен. И ты уже в который раз чувствуешь себя всеми покинутым и обманутым. То есть ты, конечно, ощущал холодное дыхание одиночества в обеденный перерыв, когда становишься вроде как и не совсем нужен, а только в интервале от и до, и на следующий день снова - от и до, но все-таки есть еще и вторая половина от и до, и поэтому коллеги неохотно и натужно стараются поддержать ритуал за бутербродами и чаем. Ты, естественно, тоже делаешь вид, что тебе все не все равно, и обманываешь других, и другим позволяешь себя обманывать. А потом наступает конец рабочего дня и приходит осознание своей ненужности и одиночества. Однако можно легко продолжить самообман в театре, ресторане или клубе, можно даже с коллегами по работе, с друзьями или кем-нибудь более близким. В такой компании временно отстраняется только что испытанное чувство собственной ненужности и одновременно со дня поднимается, растет и разрывает изнутри уже до боли знакомое одиночество, потому что никто, даже самый близкий человек, не в силах понять тебя настолько, насколько ты сам себя понимаешь, и это величайшая трагедия человечества, с которой каждый человек сталкивается постоянно и помоментно. Да мало ли чего еще можно придумать, чтобы создать иллюзию неодиночества! Только вот расплата за тем бóльшую иллюзию следует соответствующая. И вот ты возвращаешься домой, открываешь ключом дверь, тебя кто-то встречает или не встречает, или ты с кем-то пришел, зажигаешь или не зажигаешь свет, падаешь на кровать (факультативно: занимаешься любовью) и свинцово погружаешься в воздушную стихию сна. В полном одиночестве. А потом все начинается сначала. И нет выхода из этого замкнутого круга. Есть только вход.
- Одиночество – это нормальное состояние человека не только в деятельности, но и в жизни. Его не надо бояться, его надо принять как данность, как неотъемлемую часть нашего существования, каким бы трагическим это состояние ни казалось или на самом бы деле было.
- Значит, Ваше не-всегда на поверку оказывается всегда? Человек всегда одинок и в деятельности, и в жизни?
- Не совсем. Он всегда одинок в деятельности и почти всегда в жизни.
- Но ведь деятельность неразрывно связана с жизнью? Вы сами сказали, что деятельность – это отражение игр людей, то есть жизни. И если человек одинок в деятельности, то это следствие одиночества в жизни?
- Жизнь отражает только творческая деятельность, а творческая деятельность, как Вы правильно заметили, основана на опыте игр людей. Но это только компиляция. Я непременно одинок в своей деятельности, как каждый из людей, но не обязательно одинок в жизни. А возвращаясь к творческой деятельности, здесь люди особенно одиноки в демонстрационном творчестве. Представьте себе, например, что Вы театр.
- Театр?!
- Да, театральная труппа, единая в одном лице. Вы ставите спектакль, собираетесь показать его зрителям, продаете билеты, а в день представления никто не приходит или приходит один-единственный праздно шатающийся и случайно зашедший. А Вы, кстати, не кинофильм, чтобы крутиться при пустом зале. Вот Вы сидите за столиком малюсенького, немного обшарпанного несовременной прелестью театра, а за окном дождь и сильный ветер, нещадно бьющий фанерную дверь о косяк, и ждете, что хотя бы еще один зритель придет и оценит Ваши труды по достоинству. И вдруг Вы слышите шаги, сначала отдаленно, потом все ближе и ближе, и в Вас загорается надежда, что вот он, желанный зритель, которому небезразлично, что Вы репетировали, и Вы готовы его обнять, поцеловать и все для него сделать, только бы он остался и сказал пару ласковых слов. И дверь со стуком ударяется о косяк в последний раз, и в следующий раз, когда она открывается, на пороге стоит... работник театра или член Вашей труппы, или еще кто-нибудь, но не он, вожделенный зритель. И это – гнетущее одиночество. А вы считаете свое одиночество непереносимым...
- Я-то как раз так не считаю, и, более того, с вами категорически не согласен. Ведь тогда из всего, что Вы мне говорили ранее, следует, что и Вы испытываете перманентно гнетущее одиночество.
- Нет, я же уже говорил, что я одинок в процессе своего творчества, которое, кстати, отнюдь не является демонстративным.
- То есть как? А как же Вы? Я? Разве это не демонстрация?
- Нет, потому что я не жду всеобщего признания, по крайней мере, оно для меня не самоцель: получится – хорошо, не получится – не-страшно, не-одиноко. Если то, что я делаю, нравится мне, Вам и, в частности, моим друзьям и подругам, женщинам...
- Женщинам?!
- Безусловно.
- Вот я Вас и раскусил! Помню, как сотрудница музея одного великого нашего всего вскользь проговорилась по поводу его любвеобильности, и, между прочим, призналась, что, если бы он ей такие стихи написал, она бы незамедлительно отдалась ему на этом самом столе. Значит, Вы хотите повторить подвиг этого прожженного всего?
- Ну, зачем же так все опошлять! Мое творчество мне, конечно, помогает, но на столько же, насколько автомеханику помогает умение отремонтировать машину или директору преуспевающего предприятия высокая зарплата. То же самое и с моим творчеством.
- Понятно...
- Вот за что я вас люблю, так это за то, что Вы, сами того не замечая, подсказываете мне интересные идеи. Вы ведь сейчас косвенно затронули тему, как избежать одиночества в жизни.
- И как же?
- Любовью. Не просто влюбленностью, страстью, увлечением, браком, а именно любовью – и никак иначе.
- То есть любовь – это выход?
- Нет... Любовь – это вход.
- Куда?
- А вы не можете сами ответить на этот вопрос? Ведь любовь бывает такая разная – взаимная и неразделенная, долгоиграющая и быстротечная, первая и последняя... И она может поднять до необозримых высот, а потом безжалостно сбросить с набранной высоты и разбить головой о скалы. И она может быть входом в двое-очество, а может быть и входом в очередную, мучительную фазу один-очества. Никогда не знаешь. Главное, чтобы она была.
- Зачем?
- Вы ведь и сами это знаете. А, если не знаете, мне Вас искренне жаль. С самого рождения человек живет любовью, сначала к родителям, родственникам, потом она дополняется любовью к друзьям и подругам, потом смутным и неясным влечением к одному человеку, потом осознанным влечением и так далее. И насколько бы циничным и разочарованным в любви человек не становился со временем, он все равно капитулирует перед новой любовью, при условии, что она действительно настоящая, потому что истинная человеческая природа сохраняет и проносит через всю нашу жизнь архетип любви, который не могут уничтожить ни разочарования, ни свойственный внешней оболочке человека цинизм, ни что-либо другое-третье, потому что он архетип, эталон, первозданное состояние человеческой природы.
- М-да...
- Не верите? Загляните в себя поглубже. И раз уж Вы хотели ответ, то я Вам его скажу, если Вы сами мне его не назовете после того, как Вы подвели меня к нему.
- Для любви?
- Для любви.
- Для любви... Любовь приходит незаметно, неосознанно, в детских играх мальчиков, которые на людях смеются над девочками, а сами только и мечтают о том, чтобы абстрактная или вполне конкретная она обратила на них внимание. Но он не представляет для нее ни малейшего интереса, и тогда в ход идут привычные знаки внимания: подергивания за косички, бегание с ее портфелем вокруг школы и пр. и пр. А когда вдруг мальчик захочет сделать приятное девочке, подарит цветы или проводит ее до дома, его приятели засмеют и презрительно обзовут влюбленным, а потом, когда девочка единственного мальчика пригласит на девичник дня рождения, остальные смущенно замолчат и тихо зауважают его. Так начинается история любви мужчины и женщины. Мальчик постепенно все более и более узнает о девочке, и именно знание проращивает из него мужчину. Мальчик собирает паззлы знания о девочке в один большой опытный ящичек, и с каждым разом этих паззлов становится больше и больше. Так, загорая на пляже, он вдруг увидит краем глаза голую девочку и что-то себе поймет о различии людей, причем подумает себе, что теперь обладает абсолютным знанием и ему известны все детали без исключения. И чем дальше, тем он больше понимает, насколько в предыдущий раз он был не прав, и от этого понимания все больше и больше смущается внутренне, потому что знание это неисчерпаемо по определению и остается только познавать и познавать его дальше и глубже, каждый раз смущаясь все сильнее. И однажды мальчик странно посмотрит на вышедшую из класса и вернувшуюся через несколько минут предпожилую учительницу, уловив в воздухе нехарактерный запах. А затем, спустя много лет, он вдруг снова случайно поймает этот запах и даст ему точное название – запах женщины периода климакса – и улыбнется про себя своей детской проницательности. Любовные впечатления и извращения закладываются в детстве, только детский опыт отнюдь не всегда отрицателен, хотя и не обязательно положителен. Истории подростков, вышедших покурить тайком от мамы в кусты и встретивших там дядю, в корне изменивших их ориентацию, не так уж и редки, но чаще всего такие истории запоминаются пусть и психической травмой опыта, но не физическим насилием. Намного приятнее воспоминание ребенка о любящей его матери, как ему нравилось ее покусывания за мочку уха, что он пронесет через года и попросит повторить это действие свою любимую женщину, или постепенное расширение знания подростка и его изучение и подтверждение в сексуальных играх со сверстницами, будь то сестра или просто подруга. А затем горькая сладость первого поцелуя, неумелое расстегивание лифчиков, которое с приобретением навыка не становится искуснее, младенческая радость от прикосновения к груди, магическое притяжение первородного пупка, кисельная мокрота чуть ниже и еще множество замечательных и приятных знаний. А если это еще и по любви...
- И зачем Вы только читаете?
- И зачем Вы только пишите?
- И зачем я только наблюдаю?

где-то между Санкт-Петербургом и Пермью, 5 марта 2004