Понедельник

Чтобы стать мудрецом,  нужно иметь
либо
Всеобъемлющий Интеллект
либо                Всеобъемлющее Сердце.


Часть 1. Законы Тяготения.            
               
Дмитрий Антонов был неплохим парнем. 
Он в свои двадцать лет исполнял обязанности прораба в фирме, занимающейся внутренней и внешней отделкой помещений. Зарабатывал Дмитрий весьма и весьма неплохо (около шестисот рублей в сутки), если учитывать то, что он не имел совершенно никакого образования и достиг таких успехов сам, без посторонней помощи. И прежде чем он добился сравнительно завидной должности прораба, ему два года пришлось работать самому, дабы постигнуть все нюансы тяжелой профессии отделочника, чтобы потом сведуще руководить людьми. Рад ли был Дима своему положению? Отнюдь. Его мечта не укладывалась в узкие рамки нервной повседневной работы, а мечтал Дмитрий – как ему казалось – о малом.
Еще в отрочестве он начал увлекаться серьезной специализированной литературой. И этому поспособствовали скорее любовь и уважение к деду, нежели искренний интерес к содержанию умных книг. У Вячеслава Владимировича была небольшая двухкомнатная квартира в центре. Все ее содержимое составляли горшочки с растениями, софа, три кресла, старомодный комод и бесчисленное количество полочек, заваленных кипами рукописей и массой научной, а также художественной литературы. Только просторная столовая оставалась средоточием «нормальной» жизни. Именно в ней Вячеслав Владимирович принимал гостей и проводил большую часть своего времени. Самыми частыми гостями были зрелые и пожилые люди, несомненно, почтенные, среди которых можно было отметить писателей, художников, но чаще – ученых. Вячеслав Владимирович по-обыкновению встречал их в прихожей и немедленно провожал в столовую, где за чашечкой кофе они вели приятные беседы на профессиональные темы или же не менее приятные диспуты на предмет философских разногласий. Дебаты всегда начинались с мелочей человеческой жизни, а заканчивались о ее смысле. Однако, в последние годы сам Вячеслав Владимирович не участвовал в таких дискуссиях и предпочитал оставаться сторонним слушателем – возможно, оттого, что вошел в почтенный возраст восьмидесятилетия, а может быть потому, что занял какую-то особую позицию, которую не желал высказывать.
Самые яркие воспоминания детства Дмитрия были связаны со временем, проведенным в гостях у деда. Время, когда он, будучи совсем ребенком, восхищенно хлопал ресницами, слушая умные разговоры взрослых мужчин. Ребенком его приводило в неописуемый восторг то, как дедушка его сажал вместе со всеми за круглый стол и даже оставлял за маленьким Димой право высказаться. Но Дима благодарно молчал и с серьезным видом внимательно слушал, о чем говорят почтенные люди; он очень хотел понять суть разговоров. И лишь однажды он напомнил о своем праве, когда ему показалось, что понимает, о чем идет речь. Он высказался, запинаясь и ужасно картавя. Сейчас Дмитрий уже не помнил, о чем тогда шел разговор, но зато в его памяти был отчетливо слышен дружный смех, да и сам Дима вспоминал этот случай с улыбкой. С тех ранних пор Дмитрий мечтал только об одном – развить и укрепить свой интеллект, и таким образом добиться уважения окружающих к себе. С годами мечта его стала более капризной, и он уже хотел не только уважения, но и признания. Он хотел быть мудрым. Итак, гонимый тщеславием Дмитрий Антонов увлекся чтением научной литературы, кою в избытке находил на скособоченных полках в квартире деда. Дима читал очень скоро. Он штурмовал книгу за книгой и не переставал удивляться тому, что прочитанный материал в его памяти сохраняется не больше двух недель. Но нисколько не смущенный этим обстоятельством, Дима продолжал чтение. Вскоре юноша понял свою ошибку – он читал не размышляя. Тогда он переменил тактику, и материал стал усваиваться лучше. Наконец, перечитав уйму научных томов, Дмитрий определился с выбором – им было определено жизненное кредо и направление в жизни. Он решил, что его главным призванием станет пропаганда – то есть он будет указывать людям на их ошибки, на то, как они поступаются в будничной жизни со своей совестью и как не считаются со справедливостью, что было особенно заметно в повседневных мелочах.  Ко всему Дмитрий решил стать психологом, дабы помогать стать людям лучше и облегчать их жизнь. Он был уверен, что морально созрел для этой профессии. Теперь оставалось одно: сдать вступительные экзамены в государственный университет на факультет психологии и социологии. Но вот незадача – Дмитрий не имел финансовых средств, которые были нужны для поступления. Работая прорабом, Дмитрий, конечно же, мог скопить за год нужную сумму, но ему не хотелось откладывать столь важный шаг. И тогда он решил обратиться к своему почтенному родственнику, рассчитывая на его связи, с помощью которых он мог бы без затруднений поступить в вуз. Дима решил зайти к деду в понедельник после работы.
Правда, когда Дима принял решение навестить деда, то обнаружил один пренеприятный момент. За последние три года он посетил дедушку всего лишь пару раз и то по житейской необходимости. Книги в дедушкиной библиотеке Диму с некоторых пор не интересовали, потому, что он взял абонемент в районной библиотеке и преимущественно всю литературу, которую читал, арендовал там. А зайти просто так, для разговора – было как-то не в обычае. Он никогда не разговаривал с дедом по душам и не делился с ним новостями из личной жизни. Дима просто уважал деда за его начитанность, за то всеобщее почтение, которым Вячеслав Владимирович был окружен, за докторскую степень, но его совершенно не интересовали взгляды деда на окружающий мир. Как-то не сложились дружеские, приятельские отношения между ними.
Лет до четырнадцати Дима и его родители часто бывали у деда, а потом завертелась другая жизнь, и, наверное, семье не хватало времени. После четырнадцати у подростка появляется много вопросов, ответы на которые, увы, он ищет не там, где следовало бы.
   Ко всему сказанному, Дмитрий Антонов считал верхом человеческого благоразумия строить свою жизненную философию, полагаясь исключительно на свои впечатления и наблюдательность. Дабы случайно не попасть под влияние чуждых убеждений.
Тем не менее, Дима очень любил деда.
Его облик седовласого, чуть сгорбленного старичка. Его неторопливость, всем навевающую покой и гармонию. Глаза с лучиками сиятельной теплоты. Простоватое, добродушно-улыбчивое лицо с продольными морщинками на висках. Дима любил дедушкин смех и то, как он при этом лукаво щурил правый глаз.
               
В воскресенье вечером он пораньше лег спать, но около одиннадцати вечера был разбужен звуками музыки. Она была настолько громкой, что, когда Дима дотронулся рукой до смежной стены, разделяющей его квартиру с квартирой беспардонных соседей, он почувствовал вибрацию. Поначалу он старался не думать об этой маленькой неприятности и ворочался, пытаясь заснуть, но потом сие занятие его утомило и тогда он, взяв молоток, стал настойчиво стучать по батарее. Он непрерывно стучал около пяти минут, однако добился только того, что на его стук беспардонные соседи начали стучать в стену, как бы издеваясь. Тогда Дима принял крайние меры: он набрал телефонный номер районного отдела милиции и посетовал дежурному на творившееся за стеной безобразие. А потом высунулся в окно, ожидая приезд экипажа. К его радости, тот не замедлил подъехать. Два сотрудника в форме зашли в подъезд, а через минуту музыка утихла. По лицу Димы пробежала довольная улыбка. Но через минуту музыка заиграла еще громче, а сотрудники милиции спокойно вышли из подъезда, сели в экипаж и укатили в неизвестном направлении. Дима зло выругался, обещая соседям скорую расплату, взял матрац, постельное белье и отправился спать в ванную. Уже засыпая, он припомнил, что его соседями была молодая семейная чета с двухгодовалым младенцем, и они как-то уже приходили к нему выяснять отношения.
Утром он проснулся рано. Наскоро, без аппетита перекусил и вышел на остановку. На удивление, не летняя прохлада сковала воздух, а Дима по привычке не одел пиджак. Его собственная машина стояла в центре на стоянке, забрать которую не было возможности, потому что нужно было спешить на объект, располагавшийся на другом конце города. В первые десять минут ожидания маршрутки Дима основательно прозяб. Сонная истома еще не успела пройти, и кожа покрылась неприятными мурашками. Тело ныло после лежания в узкой и неудобной ванне. В голове будто перекатывался свинцовый шар - следствие неполноценного сна. Через двадцать минут ожидания Дима начал мысленно упрекать злополучное утро и собственную непредусмотрительность. Накануне, дождливым вечером, он отдыхал в центре города в небольшой компании друзей и был вынужден выпить пару бокалов вина, из-за чего машину пришлось оставить на стоянке. Теперь же он, ведомый плохим настроением, взирал на мир с антипатией. Раздражало все: высокое, но не согревающее солнце, ненавязчивый холодящий ветерок, люди (старушка, молодая девушка и парень), ожидающие маршрутку.
Уже прошло сорок минут. Солнце взбиралось все выше и постепенно начинало припекать. Но  вот из-за угла показались хищные фары «Газели» с шашечками на капоте. Ожидающие засуетились, намереваясь угадать, где именно остановится микроавтобус, чтобы войти в него первыми. На удачу Диме маршрутное такси остановилось прямо подле него. Он вошел первым и занял единственное свободное место. Хотя свободных мест больше не было, остальные вошли вслед за Димой, согласившись ехать стоя, полусогнувшись. Маршрутка тронулась.
Ехать предстояло долго, и поэтому Дима решил понаблюдать за пассажирами. Однако когда его внимание привлекла старушка, смиренно переносившая тягость своего положения, он ощутил внутренний дискомфорт. «Могло показаться» неприличным то, что он, молодой парень, сидит и не уступает пожилой женщине место. «Однако ее предупреждали – мест нет, и это ее дело, раз не захотела подождать другого автобуса» - нашелся Дима и осмотрел салон. Помимо него сидячие места занимали еще несколько молодых парней изо всех сил старающиеся сохранить равнодушное выражение лица. Их старание было настолько явственным, что Дима невольно сравнил их с собою. После непродолжительной внутри душевной борьбы он нашел себе оправдание. «В конце концов, я не выспался и устал, имею право, черт побери! Мне на работу, а пенсионерам куда поутру спешить?» - размышлял он, расстегивая первую пуговицу сорочки. Дышать становилось трудно. В салоне усиливалась духота.
- Надь, скажи пассажиру, пусть сядет на запасной стульчик! – вдруг раздражено крикнул водитель.
Дима посмотрел в конец салона, где по обыкновению должен быть стульчик и увидел его под ногами двух молодых парней. Наверное, им показалось чрезвычайно удобным поставить на него ноги. Даже с места, на котором сидел Дима, было видно запачканную поверхность дерева. Тем временем парни догадались убрать ноги со стульчика.
- Девушка, сядьте, пожалуйста, стульчик должен быть вон там, – указала кондуктор (молодая девушка) согбенно стоявшей пассажирке, видимо не приметив произошедшей картины.
- Я не сяду, он грязный – словно жалуясь, возразила та в ответ.
Водитель, услышав это, агрессивно процедил:
- Сами же пачкаете, а потом стоймя ездите!
В тоне и манере его были уловимы блатные интонации, может быть поэтому, ему никто не возразил. Парни поспешно отвернулись, будто увидели в заднем окне нечто любопытное. Однако старушка, что стояла в середине салона, нервно дернулась, забормотав при этом просительно:
- Девушка если вы не присядете, можно сяду я? – сказала она, тяжело дыша. И увидев в глазах той выражение будто говорящее: «Ну что же вам неймется-то, сказали же грязно. Еще станете передвигаться. Здесь и без того тесно!», старушка пролепетала: «я протру».
Та нехотя посторонилась. Старушка с трудом начала продвигаться в конец салона, на ходу вытаскивая из кармана заношенной кофточки носовой платок. Пока она нерешительно совершала этот маневр, водитель не сбавляя скорости, вводил авто в поворот, вследствие чего старая женщина не удержалась и повалилась на пропускавшую ее девушку. Уже вместе они невольно налегли на пассажиров занимавших сидячие места, а потом с них скатились на пол. Пол был изрядно замаран обувью, побывавшей в лужах вчерашнего дождя, отчего образовалась грязная жижица. Обе женщины поднялись самостоятельно, потому что ладони их, как и одежда, были порядочно перепачканы, и потому подать им руку людям не представлялось возможным. Только парень, стоявший возле двери, дернулся к ним на помощь, но не подоспел и восвояси вернулся на свое место. Чиститься и отряхиваться в салоне было неудобно, и пострадавшие стоически молча продолжали путь. Старушка, видимо, забыла о своем намерении присесть.
Тем временем девушка-кондуктор, вероятно сконфуженная произошедшим, решила отвлечь пассажиров от случившейся неприятной ситуации и без надобности стала выкрикивать названия остановок, с целью выяснить есть ли те, кому скоро выходить. Голос ее звучал неприятно и резко, точно передавая настроение девушки. Ее выкрики угнетали Диму, и быть может, угнетали не его одного. Однако он терпеливо переносил это. Внимание его привлек парень стоявший у двери. Судя по тому, как он стоял, сложившись пополам, можно было предположить, что он высок. В лице ничего необычного. Лицо как лицо. Заметны проступившие капельки пота. Но вот взор его отображал некую скрытую глубину. Дима стал искоса осматривать его, стараясь остаться незамеченным. Одет просто, неброско: белая рубашка с короткими рукавами, черные брюки, потертые ботинки. Часов нет. На плече ремешок простенькой удобной сумочки. В общем, ничего необычного. Но взор этого человека вызывал любопытство. К тому же он приметил, как парень украдкой поглядывает на несчастных женщин, только что вываленных в грязи. Во взгляде его при первом впечатлении виделась таинственная неопределенность. Однако Дима, наблюдая, распознал большее. Он разобрал собрание многих умилительных и добродетельных эмоций в глубине глаз этого прелюбопытного парня. Казалось, он не старался скрыть их, хотя они и не были отчетливо заметны – это было настолько естественно, что Диме захотелось познакомиться с этим человеком, дабы познать его сущность. Дмитрий Антонов собирался стать психологом и потому интересовался необычными людьми. А необычными Дмитрий Антонов считал людей естественных.
Между тем кондуктор, тем же неприятным резким голосом, снова начала выкрикивать названия остановок. У Димы появилось престранное ощущение, будто бы атмосфера в салоне начинает накаляться. Словно доселе спавшее возмущение теперь готовилось выйти наружу. От его глаза не укрылось, как сидевшие пассажиры подобрались и насупились. Но больше всех ерзала дородная тетка на противоположном сидении. Ее зрачки диковато заметались в глазницах, а острые обжигающие взгляды точно хотели прожечь дыру в кондукторе. Не хватало лишь искорки.    
Антонов позволил себе взглянуть на кондуктора, к тому же это было удобно – она сидела на сидении возле двери, почти касаясь, того самого заинтересовавшего Диму парня. На вид Дима дал ей около двадцати лет. Безупречную свежесть лица и привлекательные черты портили намеренно сдвинутые к переносице брови. «Ага! Эта недовольна своей работой. Она наверняка ведет себя так же, как и сейчас, когда в салоне появляются молодые парни и тем более – симпатичные девушки. Значит, стыдится» - думал Дима, пока не был прерван. Водитель, по-прежнему не сбавляя скорости, миновал новый поворот, отчего все стоявшие пошатнулись. Женщины еле удержались. Парень с умными глазами даже чуть прислонился к кондуктору, а его ступня, опиравшаяся на ступеньку, не удержалась и по инерции, заскользив, задела ногу кондуктора. «Вот она искра, даже не искра, а искрища!» - почему-то радостно подумал Антонов, предвкушая увлекательный для наблюдения скандал. И действительно в эту секунду беспокойная тетка напротив стала забирать воздух в легкие, а остальные покраснели чуть больше, чем вынуждала к тому духота. Но тут произошло то, чего никто не предвидел:
- Извините, пожалуйста.
Это вдруг очень тактично извинился парень, с такой доброй и располагающей интонацией, что даже кондуктор, не удержавшись, отвернулась, скрывая неожиданную улыбку. Каких-то два слова, сказанные мягким успокаивающим тембром, превратили надвигающуюся волну негодования пассажиров в слегка учащенное сердцебиение.
Антонов про себя возмутился: «Но как же так! Когда, напротив, необходимо указать водителю и кондуктору  на происходящее в салоне безобразие, этот Иван-дурак слюни разводит. Так люди ни за что и никогда ничего не поймут. Сейчас было бы полезнее возмутиться, объяснить и убедить, нежели соблюдать такт! Вот поэтому-то в стране бардак! Потому у нас люди бесправные – что не могут ни возразить, ни возмутиться! Как вот без критики этот водитель и эта чертова «стюардесса» что-то смогут понять?!». Таким образом, парень стоявший у двери стал виновником плохого настроения, вновь вернувшегося к Антонову. Дима был разочарован. Но вот маршрутное такси, миновав половину пути, остановилось в центре, и вежливый парень сошел, а за ним сошли беспокойная тетка, какой-то неприметный мужичок и двое молодых людей, по вине которых был испачкан запасной стульчик. Освободилось четыре места. Посему пострадавшие от «грязи» старушка и девушка обрели свои законные места и с заметным облегчением они их заняли. Потом в такси вошла мать с шестилетним мальчиком и заняла место в конце салона, рядом со старушкой. Сынишку она усадила на колени. За ней в салон ввалился с бутылкой в руках новый пассажир – молодой мужчина и плюхнулся на освободившееся перед Димой место, после чего маршрутка тронулась дальше.
От мужчины разило перегаром, который он усугублял, судя по кряхтенью и выдохам, крепким вином, никого не стесняясь. Периодически он прикладывался к горлышку. Его темное обветренное лицо, покрытое недельной щетиной, таило агрессивное выражение. Руки покрывали татуировки. Дмитрию было неприятно такое общество, но он интеллигентно молчал и смотрел в окно, стараясь не привлекать внимания. К своему неудовольствию он почти осязательно ощущал на себе долгий немигающий взгляд незнакомца. Спустя минуту Дима понял, что еще немного и выдаст свое волнение суетливостью, а он этого очень не хотел. Тогда он заставил себя прислушаться к тексту незатейливой блатной песенки звучащей по радио в кабине водителя. Такие песни Дима никогда не слушал и вообще считал, что они портят вкус и слух, но сейчас ему было не до таких мелочей – Дима испытывал дискомфорт. Незаметно для него это старание понять смысл песенки его втянуло и он от неожиданности дернулся, когда незнакомец пьяно, громко, старательно, чтобы его услышали, прокричал водителю:
- Слышь братан.. да-да, ты, водила…ты Розенбаума слушаешь?!
На этот раз водитель отвечал  намного дружелюбнее, чем когда сетовал об испачканном стульчике:
- Да, конечно, брат! Розенбаум ведь, знаешь, облагораживает! Он наши души чище делает! – кричал водитель, вставляя нецензурные эпитеты, для выразительности эмоций.
Вероятно, незнакомец остался доволен таким ответом и хлестко хлопнул в ладоши.
- Верно, говоришь! … - поддержал он и смачно выругался, - а у тебя кассета есть?...
- Мужчины, пожалуйста, не бранитесь! – вдруг перебила их женщина с ребенком, - здесь дети!
Пьяный незнакомец недоуменно обернулся к ней:
- Дети? Дети это хорошо… Видишь какой у тебя пацан растет, на роже написано быть ему казаком! Так ведь пацан?! – он подмигнул мальчику, и, не дожидаясь ответа, вернулся к прерванному диалогу, в котором по-прежнему не стеснялся выражать широту своей души посредством отборной брани.   
Мальчишка был скорее напуган его подмигиванием, чем ободрен.
Дима остался доволен тем, что незнакомец отвлекся. До конечной остановки он ехал, слушая разговор двух благородных, или по-другому – облагороженных мужчин. 
                Дима коммуникабельный.
Сойдя на конечной, он быстро дошел до стройки. На подходе к ней зазвонил сотовый телефон. На определителе высветился номер мобильного начальника Димы – Андрея Павловича.
- Утро доброе Андрей Павлович – предупредительно первым поздоровался Дима.
- Ага, доброе. Ты уже на работе?! – по тону начальства Дима определил возможную грозу.
Он сверился с часами и, убедившись, что не опаздывает, ответил:
- Уже у главных ворот, почти вхожу в пропускную к охранникам.
- Так, очень хорошо. В общем, так: остановись и слушай. Савельев уволен, объяви ему об этом. Нам ведь знаешь подписывать ничего не надо. Бригадам разъясни, что деньги задерживаются до следующей недели, до понедельника…
- Как? Снова?
- Да, снова! – передразнил начальник. – Имей в виду, что Прокопьева, Мосягина, Савкова тоже будем увольнять, но чуть позже и по одиночке. Так что будь с ними повежливее. Останутся только белорусы и молдаване. Эти-то задержки оплаты перетерпят.
- Андрей Павлович, а мне Савельеву расчет из каких денег выплатить, из сейфа взять?
- Сейф не тронь!  Там все деньги на материал, тютелька в тютельку! Увольняем в связи с пьянством на производстве, поэтому расчет не полагается! Понял!?
- Но Андрей Павлович, он же после окончания рабочего дня выпивал. И всего-то бутылочку пива!
- Зато на территории! Антонов, не возникай! У тебя там вневедомственная охрана на что?! Станет возмущаться, скажи охране, в миг выставят за шиворот! Короче, понял меня?!
- Понял.
- Вот еще что. С утра парень подойдет, Шамилем представится. Это от меня, он вместо Савельева будет. Приставь к нему людей, чтобы его всему научили, а через месяц сделаем его бригадиром. А вместо Савельева пока назначь Мосягина. Прокопьеву и Савкову урок будет, они возникать не станут по счет денег, а Мосягин тем более, еще лобызаться кинется. Понял?
- Да, понял.
- Ну, бывай. Работай, - начальник усмехнулся в трубку - за что тебе деньги, спрашивается, платят?
Тон последних слов начальника, произнесенных полушутя, словно сокращал дистанцию между Андреем Павловичем и Димой. Но Диме нисколько не было приятно. Наоборот, он выругался, после того, как нажал кнопку разрыва связи.
- За то и платят, хрен паршивый, чтобы за всех вас здесь расхлебывать!
И вошел в пропускную.
Два сотрудника вневедомственной охраны поприветствовали Диму. Он задержался у них на несколько минут. Принял сейф и отчет за выходные, а затем вышел из будки на территорию стройки. Возле будки его ожидали оба бригадира, прикрепленные к этому объекту – Прокопьев и Савельев. Это были мужики в том возрасте, в котором уже незазорно становиться дедушкой. 
- Дима, привет.
- Привет, ребята. Ну, как дела?
- Как сажа бела. Что там слышно, деньги будут сегодня?
Острый вопрос Дима боялся обсуждать на глазах рабочих, которые могли бы услышать тему разговора и непременно бы вмешались. Он пригласил бригадиров зайти к нему в будку.
- Андрей Павлович звонил и… ну, в общем, сами понимаете.
- А что нам Андрей Павлович? – невозмутимо проговорил обстоятельный Прокопьев, - мы, в общем-то, под твоим руководством.
- А что я могу поделать, Сан Саныч? Придется ждать до следующего понедельника.
В разговор вмешался Савельев:
- Э, нет… братец, шалишь. Ничего мы ждать не станем! Хватит! Две недели прождали, шиш! Не выйдет!
- Вы, дядя Петя, не кипятитесь, вам это ни к чему, потому что Андрей Павлович сказал мне – вы уволены. И, к сожалению, без расчета.
Дима старался оставаться спокойным, но ему это едва удавалось. Шутка ли, два разгоряченных пролетария? Дядя Петя страшно вытаращил глаза, лицо его приобрело неестественный бордовый цвет. Казалось, он стал задыхаться. Его слабая грудная клетка часто вздымалась, а кисти рук тревожно задрожали.
- Как это!?
- Вот так вот. За пьянство. – Диме было стыдно от этой явной лжи.
- Да когда это было такое!? – горячился Савельев.
- А в прошлый четверг, вас на пропускной с бутылкой охранники задержали и в отчет вписали, а в пятницу Андрей Павлович отчет прочел и постановил вас уволить.
Прокопьев до этого спокойно молчавший, так же спокойно вставил:
- Ничего не выйдет, Дмитрий.
- О чем это вы, Сан Саныч?
- Уволить Савельева нельзя. Мы бузу подымем среди рабочих, и строительство встанет. Вам ведь объект в срок сдавать нужно, так что не рискуйте.
Эта угроза Диме показалась подлой. Как же так? От него лично ничего не зависит и не он увольняет Савельева, а начальник. И если строительство встанет, что Андрею Павловичу станет? Ничего. А вот его Дмитрия уволят запросто. Выходит, Прокопьев наносит этот удар не кому-либо, а именно ему – Диме. Такой подход к себе Дима не без основания считал незаслуженным. Нужно было ответить так, чтобы и возражений не возникало у этого сильного мужика – хохла по национальности. А раз так – клин клином вышибают.
- Ничего вы не подымете, Сан Саныч.
- Почему же? – слегка удивился тот.
- А потому что вы с этих молдаван и белорусов при увольнении расчет в своем кармане удерживали, не весь, конечно, половину. Вы забыли, как мы с вами договаривались? Я напомню. Когда увольняли кого-нибудь, вы объясняли человеку, как вы это умеете делать, за что тот  не получит расчет, и за это мы вам – Дима специально с акцентом произнес «мы» - предоставляли половину денег полагающихся к увольнению несчастного. – Дима с удовольствием отметил стыдливые румяна на небритых щеках Прокопьева. – Как вы думаете, если рабочие узнают об этом, как они отнесутся? Пусть они молдаване и белорусы, но, знаете ли, чувство справедливости у всех одинаковое. Кстати говоря, дядя Петя, у вас в отношениях с вашей бывшей бригадой те же грешки, что и у Сан Саныча.
Видно было, что слова Дмитрия возымели свое подавляющее действие на Сан Саныча, потому, как тот не намеревался возражать и сидел тихо, и молча. Савельев, напротив, похоже, решил бороться до конца:
- Я так это дело не оставлю! Я вообще без расчета отседова никуда не уйду и буду сидеть здесь, пока мне не заплатят!
- А я прошу вас оставить меня. У меня бумажные дела. – сухо попросил прораб.
- Ни за что! Как бы не так! – неуверенно выкрикнул в ответ сухонький Савельев – Нашел дурака! Мне семью кормить надо!
Дима был уверен, что Петр Васильевич намеренно себя заводил, но Дмитрий Антонов вновь прекрасно почувствовал себя в роли начальника: 
- В таком случае мне придется позвонить охране, - он потянулся к аппарату местной связи, - помните, Петр Васильевич, вы здесь работали неофициально и платили вам весьма недурственно. – Предупредил Дима. 
На этом инцидент был исчерпан – Савельев покорился. Удрученный, он вышел, не попрощавшись, вслед за ним вышел Прокопьев, которого Дима как можно мягче попросил передать Мосягину, чтобы тот зашел. Попросил скорее даже ради самой интонации, желая передать ею, что дружелюбные отношения между ним и Прокопьевым остаются на прежнем уровне.
Таким образом, Дмитрий Антонов временно остался наедине со своими мыслями. Он испытывал неподдельное удовольствие оттого, что вышел из очень щекотливой ситуации с достоинством. Дмитрий Антонов показал себя прирожденным лидером и талантливым дипломатом. Как он считал, благодаря знанию психологии. Быть может, он был и прав, если называть изворотливость, бесчестность и коварство – психологией. Возможно, таковы нравы. Как бы то ни было, Дима действительно оказался изворотливее своих подчиненных. Даже не смотря на то, что они были намного старше его и годились ему в отцы, он смог выйти из этой маленькой борьбы победителем. Не зря же он прораб, а они «всего лишь» бригадиры. Если учитывать его возраст, и поразмышлять над тем, как он очутился возле руля, то, вероятно, вполне возможно прийти к выводу: Дмитрий Антонов тонкий психолог. Мне, как автору, будет приятно, если читатель в этом месте улыбнется.
Итак, когда еще не помышляющий о своем новом назначении мастер Мосягин вошел в будку, то застал юного прораба витающего в недоступных ему (Мосягину) высотах. Прораб сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив кисти рук на затылке и упершись взором в дощатый потолок.
- Присаживайся, Мосягин.
- Ага. – Кивнул в ответ бывший мастер – там, это… паренек какой-то пришел, Шамилем назвался. Говорит, к тебе прибыл, по договоренности.
- Пущай ждет. – Дима любил использовать просторечные выражения в разговоре с подчиненными. – Ну, ты слышал новость?
- Как же, слышал. Денег не будет.
Дима недовольно поморщился:
- Да не эту…
- А-а-а ... про Савельева-то? слышал-слышал. Ну, бывает. – Развел руками Мосягин.
- Правильно говоришь. Бывает. Как настрой?
- Да, нормально. Живется – терпимо, работается – не надрываюсь.
- Ну, сейчас и вовсе терпеть тебе без надобности будет.
Мосягин испуганно встрепенулся:
- Это почему же? Увольняете?
- Нет. Теперь ты бригадиром побудешь какое-то время, а уж если освоишься, в этой должности тебя оставим, - солидно говорил Дмитрий Антонов, впрочем, ни на секунду не забывая о протекции Андрея Павловича некоему Шамилю.
В ответ глаза-бусинки новоиспеченного бригадира заблестели.
- А на кой мне это? Нет уж, оставьте мастером.
Дмитрий Антонов опешил и чуть не опрокинулся со стула. Он не верил своим ушам.
- Ты чего, Вадик?! С ума сошел?!
- Может, и да, а только в бригадиры не пойду, – твердо повторил Вадим, по отчеству Степанович, и добавил уже своим обычным мягким манером. – Я человек спокойный, уже пожилой почти и мне этой смуты не надо. Попробуй вон Савкова попроси, если он согласится. А я не пойду.
- Вадик, да ты что такое говоришь?! Оплата выше! Уставать не будешь! Тебе же почти полтинник, подумай о семье-то!
- Я бессемейный.
- Тогда о себе подумай!
- Я о себе и думаю.
- Где ты о себе думаешь?! – изумление Димы не имело границ, - что ты о себе думаешь?!..
- Ты, Дмитрий, это самое, оставь этот вопрос. В общем, я отказался. Не надо так злиться.
- Чего уж мне злиться… ладно иди, Савкова позови, пущай зайдет через полчасика… да, кстати, Вадик, ты наш разговор не пересказывай, хорошо?
- Ясно.
Диме не хотелось, чтобы о состоявшемся с Мосягиным разговоре узнал Савков. Савков должен воспринять новость о назначении как подарок судьбы и благоволение начальства. В этом случае Савков не был уязвлен и испытывал бы благодарность. А всегда тихий и послушный Мосягин разочаровал Дмитрия, который думал, что смиренность Мосягина – есть не что иное, как особый путь к достижению целей то бишь, в данном случае – карьеризм. Ведь руководство больше любит послушных, «серых», исполнительных людей. «Струсил Мосягин, кишка тонка» - подумал Дима и удовлетворенный тем, что нашел верное объяснение отказу Мосягина, юный прораб вновь обрел доброе расположение духа. Он вообще всегда испытывал удовольствие оттого, что находил разумное и верное объяснение человеческому поведению.
Думы Дмитрия прервал стук.
- Открыто!
Дверь приоткрылась, и в будку вошел среднего роста молодой человек. Лицо его Дмитрию показалось знакомым, и прораб неуверенно спросил:
 - Шамиль?
Молодой человек суетливо поправил рукой неказистые старомодные очки в толстой оправе, словно это могло ему помочь разглядеть Диму. Вероятно не узнав его, он нерешительно пробормотал:
- Да, - и чуть помявшись, добавил – я от Андрея Павловича, по поводу работы.
- Да брось Шамиль, ты чего? Это ж я, Димка Антонов!
Молодой человек в очках по-прежнему переминался. Он еле уловимо пожал плечами.
- Мы ж с тобой в одной школе учились! Ты меня еще в октябрята посвящал! Я учился на три класса младше тебя.
- Дима?
- Ну, конечно! Да ты не стой, садись. Рад тебя видеть! Какими судьбами? Ты вроде бы в медицинском университете учился?
Радостно сыпал вопросами Дима. Он хорошо помнил Шамиля. Его рассеянный взгляд, чудаковатое поведение. Он был из тех юношей, которых педагоги часто называют одаренными. Еще учась в школе, Шамиль участвовал почти во всех районных и городских олимпиадах – на них он неизменно занимал первые места, будь то физика, математика или литература. Заканчивая последний класс, он к всеобщему удивлению одноклассников и педагогов отчего-то вознамерился поступать в медицинский. И поступил. Больше о нем Дима ничего не слышал.
- Вот, на работу пришел устраиваться, - было видно, что Шамиль почувствовал себя чуть непринужденнее.          
- Нет, так не пойдет, давай по порядку!
И Дима стал вытягивать ответ за ответом: о семье, о личной жизни. Постепенно Шамиль ощутил некоторую раскованность – он понял, что в лице Дмитрия Антонова встретил приятеля, и их беседа потекла в довольно милом русле.
- Ну, а как с университетом? – спрашивал Дима – на кого учился?
- Знаешь, Дима, скажу честно, так себе. Я почти врач-нарколог.
- Почему это почти?
- Я ординатуру не закончил. Ведь нам после окончания университета необходимо два года ординатуры пройти. 
 - Что же, получается, значит, ты даже в больнице-то не бывал?
Шамиль неопределенно усмехнулся, точно услышал глупость:
- Как не бывать, бывал на практике.
- Да, что я, не знаю что ли какая в вузах практика? Наверняка отправили вас полы, да окна мыть в какую-нибудь районную поликлинику, и баста! Я, Шамиль, о другом говорю. Вряд ли в качестве врача ты практиковался.   
- Путаешь Дима, именно в качестве врача.
- Ну, и где же?
- В наркологическом диспансере, к примеру. Или же вот: в последний год в центральной психиатрической. Да еще и подрабатывал там же по ночам. Ты что думаешь, мы там ничего не делали? Ошибаешься. Врачам поскорее б домой уйти, поэтому вся забота после пяти вечера на нас практикантов ложится, - в голосе Шамиля послышались несвойственные ему прежде, едкие нотки. – Чего только не навидались. Там контингент такой, что с ума сойти можно. Наркоманы, алкоголики, бомжи, прочие психи...
- А буйные? Буйные попадались? – перебил его Дима.
- А как же. Только не такие буйные, каких ты в фильмах видел. Просто кто-нибудь начинает возникать, мол: дайте снотворное или там выпустите погулять. Ну в общем, начинают угрожать, ссориться, скандалить. Не так часто случается, конечно.
- И как ты с такими? Тяжело, наверное?
Шамиль снова усмехнулся:
- Почему же тяжело… нормально. У нас же там есть «снотворный взвод», такие бугаи, что мало не покажется. – Диме было очень интересно слушать. Шамиль рассказывал так, будто о своих детских шалостях. – Если  у меня плохое настроение, так я дежурным бугаям говорю, они быстро пациентов успокаивают. У них верное средство успокоения есть. Резиновая дубинка. Или могут бросить такого шумного к настоящим психам, так он потом в век ссориться не захочет, будет ходить тихо. А еще можно (только не наркоманам) такую дозу вписать, что пациент неделю спать будет.
- Да, тяжелая работа, с таким контингентом – посочувствовал Дмитрий.
Шамиль согласно кивнул:
- Поначалу непривычно, тяжело было. Бегаешь, суетишься, успокаиваешь, уколы, процедуры, короче устаешь сильно. А потом я обвыкся. Оказалась, что работа спокойная. Хоть всю ночь спи или книгу читай, а если пациенты докучать станут, так можно ребятам сказать из «снотворного» взвода. Так что порядок.
Дима определенно не узнавал в этом возмужавшем парне, того скромного, всегда тихого паренька, который был гордостью всей школы и любимчиком учителя литературы. Шамиль сильно изменился. Годы сделали его лучше, сильнее, крепче. Это уже был не тот юный наивный мальчик, вызывающий восхищение окружающих своими разносторонними познаниями во всех областях школьной программы. Видно было, что Шамиль поднабрался недостающего ему жизненного опыта. Да и какую он выбрал профессию! Полезную для общества! Благородную профессию врача! Одно только смутило Диму – в его представлении никак не вязался образ Шамиля с образом врача-нарколога. И Дима не преминул спросить:
- Ты меня радуешь, Шамиль, с годами стал только лучше. Только вот одно меня смущает. Ты же всегда хотел стать историком, что вдруг решил врачом стать? 
С минуту длилась пауза. Шамиль, казалось, думал над ответом.
- Хочется всегда многого, - философски начал он, - да только не всегда позволяют возможности. Теперь я думаю, что хотел бы стать кем угодно только, не наркологом. Лучше быть хирургом, терапевтом, да хоть инженером каким-нибудь. Я, честно сказать, жалею, что выучился на эту врачебную специальность. Просто у родителей связи были только на этом факультете, а в других вузах знакомых не было. Вот и поступил.
- Ты что, Шамиль?! Да ты бы без всяких знакомств куда угодно мог бы поступить!
- А гарантии? А если бы нет? Теперь-то незачем рассуждать, что было, то было. В общем, плюнул я на все это дело. Не хочется мне два года на ординатуру тратить, при зарплате в две с половиной тысячи. Вот так я и оказался здесь. Тут я слышал, платят хорошо?
Дмитрий заверил:
- Не сомневайся, тебе будут хорошо платить.
И по-дружески чистосердечно ввел его в курс многих дел, не забыв пообещать, что с его помощью Шамиль обязательно станет бригадиром спустя месяц. Конечно при условии, что тот будет хорошо осваивать тонкости новой работы. Напоследок Дима спросил:
- Ты одежду рабочую принес?
- Нет пока, но завтра принесу.
- Вот завтра и начнешь осваивать наш объект.
На этом они расстались.            
Позже зашел Савков – бесхитростный мужик. Он очень обрадовался своей новой должности и не особо придал значение тому, что был должен сообщить своим подчиненным о задержке зарплаты. Вместе с Савковым Дима отправился на экскурсию по территории, дабы сверить сроки с уже выполненным объемом. Таким образом, следуя от одной группы рабочих к другой, Дима не замечал угрюмого вида молдаван и словно не слышал ворчание белорусов. Следом семенил новоиспеченный бригадир. Его подбородок бодро задрался вверх, а жесты за спиной прораба обрели слегка покровительственный тон. Он оптимистично соглашался с указаниями и критикой, и, дабы не терять достоинства, вставлял свои краткие, но веские по интонации замечания.
- Почему третий водопроводный канал до сих пор не пробуравлен? – недовольно спросил прораб, подойдя к двум чумазым рабочим. – Он еще в прошлую среду должен был быть!
В ответ рабочие молчали. «Бездельники эти молдаване» - подумал Дима: «Хоть бы оправдались, а то стоят как истуканы, за что им только платят. Понаехали! Дома что ли их не кормят?! А мне за них расхлебывать».
- Ну? Чего молчите?
- Кхе-кхе… - крякнул Савков, желая обратить на себя внимание, - сделаем Дима, просто, рабочих не хватает…
- Это еще почему?! – искренне удивился прораб, - в твоей.. теперь твоей… бригаде числится двадцать пять человек. Ты что-то путаешь, Савков.
- Так, это, Дим… прошлой неделей четверых госпитализировали.
- Да?
- Ну, да. Их из дома прямо увезли.
- А нас это, Савков, не касается. У нас сроки. Да, кстати… а по что увезли-то их? – спросил Дима уводя бригадира к следующей группе рабочих.
- Говорят что-то вроде дизентерии, или как его... тиф что ли.. в общем, холера их знает. Никто точно сказать не может. Хотя навряд ли тиф, ведь в 21 веке живем. Скорее отравились чем-нибудь.
- Это неудивительно, Николай. – Обратился по-дружески прораб к бригадиру, - живут, небось, в свинарнике.
- Точно, Дима.
Вместе с Савковым поднялись на второй этаж проверить, как идут первичные отделочные работы. Там они обошли по очереди все помещения, и в последнем из них Дима даже потрогал, свежую штукатурку на стене. При выходе из последнего помещения в дверном проеме на Диму нечаянно натолкнулся рабочий, который нес в руках металлический таз со свежим раствором. На прораба выплеснулись густые капли раствора, к тому же боком он чуть не облокотился на проем, но смог вовремя подставить локоть. Новая сорочка была запачкана каплями раствора, и Дима едва удержался от того, чтобы выплеснуть вскипевшую злобу на подчиненных. Однако смог взять себя в руки и успокоиться.
Дмитрий не хотел портить себе настроение в этот день, начало которого не обещало ничего хорошего, но продолжение оказалось благоприятным. Исключительно все получалось и оттого на душе было легко, радостно. Он вернулся к себе в будку и протер грязные места на рубашке водой, почти оттерев грязно-серые пятна. Зазвонил сотовый телефон.
- Да, Андрей Павлович.
- Ну, как дела, Дима?
- Порядок, Андрей Павлович – заверил прораб, - порядок.
- Не бузят?
- Не бузят. Кстати новым бригадиром пришлось сделать Савкова, потому что Мосягин отказался.
- Он что, сдурел?!
- Не знаю, Андрей Павлович. Зато Савков обрадовался, обещает работу не задерживать и укладываться в сроки.
- Ну, смотри. Кстати, Дима, экспедитора не будет. Так что за материалом на склад съезди сам, оформи по перечислению. Фура одна есть, она там уже дожидается. В три захода придется ехать. У тебя машина на ходу?
- На ходу – кисло ответил Дима.
- Ну, тогда делай красиво. Я в тебя верю. Шамиль от меня подъезжал?
- Ага, с завтрашнего дня начинает работать.
- Я в тебя верю, Дима – снова по-приятельски повторил начальник и попрощался.          
Планы изменились. Теперь нужно было ехать в центр за оставленной там накануне машиной. И Дима решил заодно не ждать до вечера, а заехать к деду сразу.

Часть 2. Академия Чувств.

Вячеслав Владимирович критиковал себя, когда его взгляд ложился на старый, сорокалетний будильник. Это был очень красивый будильник… когда-то. По тем советским меркам пятидесятых, когда вышла первая модель этих часов, каждый советский человек хотел приобрести такую же. Будильник исправно работал сорок лет подряд без единой поломки, но после этого взял в привычку ежегодно (а иной раз в полгода) ломаться. Тогда Вячеслав Владимирович исправно относил будильник в мастерскую к пожилому часовщику по фамилии Полетаев, который постоянно шутил: «Ну, на кой тебе такая рухлядь Слав?» - на что Вячеслав Владимирович добродушно пожимал плечами и отшучивался: «вероятно, для того, чтобы заглядывать к тебе раз в году. Да и потом, если бы не он, мы бы с тобой никогда не познакомились и в шахматы не играли б».
Вид будильника смущал не одного гостя его дома. Краска на часах местами облезла. В тыльной пластмассовой крышечке зияли две рваные дыры, а растрескавшееся стекло циферблата едва держалось на своем месте. К тому же, по неизвестной прихоти будильник приходилось заводить два раза в сутки, утром и вечером. Давным-давно они с супругой купили этот будильник ко дню свадьбы, вместо подарка. И он верно прослужил всю их супружескую жизнь. Трель его завидно отличалась от сумасшедшего трезвона иных советских часов, и под нее дружная супружеская чета просыпалась каждое доброе утро на протяжении сорока лет. Наверное, поэтому Вячеслав Владимирович не мог расстаться со старыми часами. И критиковал он себя не за то, что не мог отказаться от старых часов, а за то, что до сих пор живет прошлым. Хотя такая самокритичность порой вызывала улыбку самого же Вячеслава Владимировича, наверное, потому, что он вообще не умел испытывать негативные эмоции, кроме редкой грусти, но навряд ли грусть можно отнести к разряду негативных явлений.
 Каждое утро он встречал с радостью. Когда был молодым, он радовался утру, потому что оно приносило новый день. После смерти супруги утро для него обрело новый смысл, быть может, несколько овеянный печалью. Но все же он радовался. Странное качество этого Человека – радоваться сквозь грусть. Он вообще многим людям казался странноватым. У него было много любопытных и милых привычек…
В воскресенье вечером он зашторил окна маленькой уютной кухоньки, создав искусственный полумрак. Налил себе горячего крепкого чаю, а потом устроился в кресле. Так, в одиночестве о чем-то размышляя, он просидел много часов. Ближе к полуночи он будто пробудился от своих размышлений, вылил нетронутый чай в раковину (он и не пил крепкий), развел шторы на кухне и в спальне, таким образом оставив окна, выглядывающие на восток, не зашторенными. После настроил будильник на пять утра и лег спать.
Полпятого утра его разбудили ласковые лучи всходящего солнца. Положение его кровати располагалось таким образом, чтобы, просыпаясь, он мог наблюдать в окно, как начинается рассвет. Некоторое время, пока не зазвенел будильник, он любовался великолепием цвета, обычно царящего в эти предутренние минуты на горизонте. Затем встал, надел брюки, майку и прошел в ванную комнату. Там он тщательно ополоснулся, а потом также тщательно побрил однодневную щетину. Наполнил самодельный опрыскиватель и металлическое ведро чуть теплой водой и отправился поливать свои многочисленные растения, наверное, предусмотрительно оставшиеся после супруги. На это занятие он потратил два часа. После этого он возвратился в ванную комнату, оставил свои нехитрые инструменты; ополоснул руки и, не вытирая их, вернулся в спальню. Бережно взял застекленный портрет в серебряной раме и влажными ладонями стал бережно протирать его, будто за день на нем могла появиться пыль. Он потратил на это занятие еще полчаса. Вернув бесценный портрет на прежнее место, Вячеслав Владимирович растерянно замер. В его голове проносились всевозможные варианты дел, до того, как он сядет за работу, время которой наступало в полдень. Наконец, нерешительно покачнувшись (более суетливые встрепенулись бы) он снова вернулся в ванную и вновь подобрал опрыскиватель, наполнил его водой и … стал протирать от пыли корочки книг. Однако через минуту отложил это занятие, с радостью вспомнив, что забыл выйти на утренний променад. Даже если на улице щебетал дождь или ныла слякоть, этот милый Человек не отказывался от прогулки. Утренний воздух Вячеслав Владимирович считал самым полезным продуктом в условиях бедной городской природы. Поверх майки он надел белую чистую рубашку, накинул аккуратный серо-голубой пиджак, в прихожей помог себе ложечкой надеть начищенные ваксой ботинки, потертые временем и вышел в подъезд. Обычные четыре этажа спускался так, будто прогулка уже началась. 
Погода на редкость была хороша. Солнце уже успело подняться высоко и не припекало в тени единственной, зеленой зоны центра города, что находилась сразу за домом Вячеслава Владимировича. Еще не испарилась приятная прохлада остывшей за ночь почвы. Небольшими экономными шажками он двинулся по периметру парка, попутно касаясь руками стеблей деревьев, кустов и высокой травы. Зелень все еще хранила ночную влагу. Глядя на всю эту красоту, Вячеслав Владимирович лишь самую малость пожалел, что не вышел на прогулку немного раньше. Со стороны дорог уже слышалось урчание транспорта.
На пути ему повстречалась знакомая женщина, каждое утро выгуливающая свою собаку. С этой женщиной Вячеслав Владимирович никогда не беседовал, но всегда здоровался. Он ей поклонился, чуть улыбнувшись. В ответ она так же одарила его улыбкой и вежливым наклоном подбородка. Они разминулись. Ему было приятно застать в ее глазах приятную тишину. Он видел ее каждое утро и потому мог замечать всякие перемены по ее глазам. Чаще всего ее глаза казались усталыми, а то и нагруженными. Только в последнее время он с удовольствием отмечал спокойствие в ней. И это был большой повод для радости.
Вячеслав Владимирович гулял до тех пор, пока шум транспорта со стороны дорог не усилился. Не меняя темпа, по-прежнему бережливо экономя шаги, вернулся к подъезду. Затем стал одолевать ступеньку за ступенькой, чему-то простодушно улыбаясь. Вспомнились слова старого приятеля, достопочтенного доктора истории: «Зачем Вячеслав медлительно поднимаешься, будто ступеньки считаешь?» - и Вячеслав Владимирович простосердечно отвечал: «А куда торопиться в наши-то годы». На самом деле Вячеслав Владимирович старался избежать одышки. Казалось бы, самое естественное явление в такие почтенные лета, но, как ни странно, оно унижало этого милого человека.
Добравшись до своего этажа, он нашел ключ, вставил его в замок. Однако провернуть его в скважине не успел. Отворилась дверь напротив и на этаж с трудом вывалилась грузная Анна Петровна – старушка семидесяти лет. Врожденная полнота и сердечная недостаточность мешали ей свободно передвигаться, поэтому она старалась меньше выходить из дома. И выходила только тогда, когда скапливалось «множество» дел сразу, хотя их в реальности было не так уж и много. К примеру, в начале месяца, выходя из дому, она первым делом посещала аптеку и покупала лекарства из тех, которые были доступны, на месяц вперед. После заглядывала в магазин, где проводила около часа, в течение коего тщательно выбирала свежий хлеб (в количестве две с половиной буханки), свежие яйца, свежий кефир (дешевый молочный продукт) и свежую! крупу. Наконец, пополнив запасы нехитрой провизии и уже выйдя из магазина, Анна Петровна по обыкновению восклицала: «Вот дура, снова забыла!» - и если была свободная рука, в расстройстве чувств, прикладывала ее к щеке. Все дело в том, что Анна Петровна во время своих исключительных экскурсий имела обычай навещать своего единственного внука. Дочь Анны Петровны умерла, а ее сын с тех пор жил один, и за ним необходим был строгий присмотр. Бабушка поначалу даже пыталась забрать у внука ключи, дабы он переехал к ней. Однако внук сумел проявить характер – ключи не отдал, и только после долгих молений и препирательств позволил бабушке оставить у себя копию, потому что она сильно беспокоилась. Таким образом, она навещала внука преимущественно по утрам, и часто входя в его квартиру, укоризненно кивала головой, видя следы гульбища и похмелье дражайшего родственника. Об этом-то и вспоминала Анна Петровна. Ведь ей нужно было сперва съездить к внуку, а потом уже на пути домой отовариваться, чтобы не ездить со зряшным грузом. Но из-за  забывчивости всегда получалось наоборот, и неповоротливая Анна Петровна нагруженная ехала к внуку через весь город. Хотя магазин находился недалеко от дома, но у нее не хватало сил лишний раз подняться на четвертый этаж, чтобы оставить сумки.
Вячеслав Владимирович все эти тонкости знал, он жил с ней бок о бок двадцать лет:
- Утро доброе, Анна Петровна, никак в магазин собрались?          
- Да, Слава, пора пришла. – Тяжело дыша, ответствовала старушка, - хлебушко надо купить, да и продуктов.
- Кхе-кхе… - нерешительно кашлянул Вячеслав Владимирович – В таком случае разрешите мне вас сопровождать, Анна Петровна.
- Ох уж Слава, тебе и годы нипочем. – Не без удовольствия вздохнула соседка, как бы соглашаясь. Но из вежливости неуверенно возразила – ты же вроде только что вернулся?
- Ошибаетесь, Анна Петровна. Напротив. Я только что вышел, вот и дверь закрыл – кивнул он для убедительности на дверь, - прогуляться намерился, а тут как раз на мою удачу вы выходите. – Он вдруг пристальнее всмотрелся в ее лицо, - да вы чай румянитесь?
- Да вот былое вспомнила, решила подрумяниться.
Слукавила Анна Петровна, скромно потупив взор. Старушка была чрезвычайно польщена, и от удовольствия даже раскраснелась. Сосед ей был чрезвычайно симпатичен. Его манеры, строение речи, такт. Его милые проявления заботы. Краткие периодические визиты к ней, якобы по бытовым мотивам. Она понимала, что он беспокоится о ее здоровье и поэтому скрывает истинные мотивы своих визитов. Весь его облик Анне Петровне являл благородство. Когда редким случаем к ней заглядывали подруги, она не забывала поболтать о своем милом соседе, усердно хвалила его и всячески превозносила. И сейчас он сумел ее порадовать, сделав тонкий комплимент. Анна Петровна видела в окно, как сосед прогуливался парком, и то, как он вежливо поклонился даме с собакой, и то, как бережно касался рукой зелени. Его легкий игривый обман доставил ей несравненное удовольствие. И даже, как бы, между прочим, сосед в глазах Анны Петровны был не лишен романтического ореола. 
Они вместе потихонечку спустились, потратив половину часа. При этом он, как истинный джентльмен успокаивающе говорил: «Не торопитесь, не спеша, нам спешить некуда» - при этом неуловимо делал акцент на слове «нам».
Под руку они не спеша брели к магазину.
- Как поживаете, Анна Петровна?
- Ох, Слава – вздохнула та в ответ – как обычно. Как все люди живут, так и я.
- Чем же занимаетесь?
- Да вот огурчики-помидорчики консервирую. В этом году овощей много. А я все равно дома сижу, никуда не хожу, так хоть делом занята. Кстати говоря, Слав, чего ко мне обедать никак не соберешься? – стала жаловаться она, - я тебя сколько раз приглашала? Невежливо меж прочим.
- Работа, Анна Петровна, работа – уклончиво ответствовал сосед.
- Да какая там работа? – простодушно возмущалась Анна Петровна. – Я вот на пенсии, а ты ж меня на десяток старше будешь, какая уж  тут работа?
- А вот вы недавно сами говорили, что мне годы нипочем.
- Ну, как знаешь. Не хочешь сказывать, настаивать не буду – Анна Петровна смешно надула губки.
Тогда Вячеслав Владимирович аккуратно сменил тему:    
- Вот вы мне лучше скажите, мне давно любопытно, где вы овощи приобретаете?
- Никакого секрета нет. Соню знаешь с первого этажа?
- Да, конечно, очень милая женщина.
- Вот она и привозит. У нее сад за городом, так она там с апреля по октябрь живет. Все с огорода ко мне возит, половину ей консервирую и половину себе оставляю, еще варенье варю на зиму. Благость, ягод много.
Вдруг Анна Петровна приложила ладонь к щеке.               
- Что-нибудь забыли?
- Я ж тебя так ни разу и не угощала, дура старая! Вот в сентябре тебе пару банок огурцов и банку варенья на зиму дам.
Вячеслав Владимирович отчего-то засмеялся:
- Не стоит усердствовать…
- Ты, Славка, не спорь! Зимой витаминами питаться надо! Я тебе плохого не посоветую, ишь, какой выискался! Лишних продуктов не бывает, так и знай.
Он не стал спорить, не желая обидеть лучшие чувства соседки.
Позже, он терпеливо ждал час с лишним, пока Анна Петровна выбирала провизию. Когда она закончила, они отправились в обратный путь, но по уже сложившейся традиции, едва выйдя из магазина, Анна Петровна встревожено воскликнула:
- Вот дура! Опять забыла!
- Да что вы переживаете, езжайте к вашему сорванцу, а я сумки к себе занесу. Приедете, заберете.
Женщина восхищенно посмотрела на него:
- Ну и хитрец же ты, Славка!
Он посадил ее на транспорт, а сам с ее сумками вернулся домой, где за неимением дел решил нарушить свой распорядок: не ждать обеденное время и приняться за работу. Приготовил журнальный столик и настольные принадлежности; налил некрепкого чаю; задернул шторы; и уже был готов с удобством разместиться в старом кресле, когда прозвучал звонок в дверь. Это событие! Давненько к нему никто не захаживал. Вячеслав Владимирович радостно прошел к двери.
- Кто там?
- Почтальон. – Услышал он женский голос.
Миг разочарования. Однако Вячеслав Владимирович, похоже, ничуть не огорчился и даже улыбнулся своей наивности. Он впустил почтальона, принял пенсию, а затем вновь вернулся к своему рабочему столику. Но вот снова прозвучал звонок. Теперь уже он почувствовал досаду, поскольку не любил отвлекающие факторы во время работы. Дверь открыл не спрашивая.
- Вот это да.
Только и смог он сказать, увидев на пороге старого доброго друга Николая и с ним незнакомого молодого паренька с умными глазами. Кряквин Николай Андреевич – доктор наук, геолог, был старым другом Вячеслава Владимировича.
Они постояли долгую минуту. У обоих радостно поблескивали глаза.
- Где ты пропадал пятнадцать лет?! – опомнился хозяин.
- Может, все-таки впустишь?
Гость демонстративно чуть приоткрыл полу пиджака, показывая пузатую бутылку коньяка, и также демонстративно повел глазами на коробку с тортом в руке паренька, который в замешательстве переминался с ноги на ногу.  Вячеслав Владимирович суетливо посторонился.
- Олег, поди, посмотри здешние книги, тебе понравятся, - сказал Кряквин своему спутнику, - Славка мы с тобой пока потолкуем.
Друзья прошли на кухню.
- Лимон есть?
- Нет, но сейчас же схожу в магазин.
Кряквин с теплом посмотрел на друга.
- А ты все тот же, суетливый.
- Да где уж, - улыбнулся хозяин, - наоборот, все говорят, что медлительный.
- Не в том смысле Слава. Заботливый ты и деликатный. Ну, да ладно, зная тебя, лимончик я с собой прихватил. Соскучился я по тебе.
Они порезали лимон, хозяин достал из буфета многолетний горький шоколад, с трудом накрошил его, пока гость разливал напиток в коньячные бокалы. Чуть посидели молча, будто пробуя первые минуты встречи на вкус. Гость первым нарушил молчание.
- Где был и что делал, не спрашивай, ничего нового у меня в жизни за пятнадцать лет не произошло,- дождался, когда друг утвердительно кивнул, и гордо объявил, - Сын мой, видал?
- Что это ты, Николай, шутишь?
- Отчего же, нисколько, - казалось, Кряквин балагурит, - что ты думаешь в мои семьдесят пять поздно?
- Ну, ты сказывай, не труни.
- Усыновил его, талантливый малец. – Кряквин задумчиво помолчал, - А что мне? Я не женат, одинок, детей нет, вот теперь сын есть.
- Что, пошел в детский дом?
- Ну да. Почти. Меня как-то в редколлегию пригласили, там творческий конкурс был среди детей из детских домов. Я хотя и не критик, а согласился. Интересно было поглядеть на нынешнюю молодежь. Ну, в общем-то, есть талантливые, но сырые. Ты же знаешь, не все идут дальше…
- А что там за конкурс, какого направления?
- Да, широкого. Все-все. Поэзия, изо, актеришки, мизансцены. И вот попался мне в руки какой-то коротенький рассказик в три страницы, почитал – и упал! Я же чего ожидал? Того, что будет сплошной критицизм, злоба на жизнь, или нелепое представление красоты. А там  потрясающая вещь! Написано ровно, гладко и мысль осязаема. Меня даже, знаешь, заставило призадуматься. Тогда я нашел этого пацана, гляжу: хилый, весь в себе, на мир глядит как птенец, испуганно. Я ему говорю: «ты что же, писателем хочешь стать?», а он отвечает: «Не писателем, журналистом. Писателем не смогу». Туточки я понял, что фрукт ценный. Стал заниматься с ним грамматикой, литературой, о философии подумывать стал. Только гляжу синяки у него часто. Спрашиваю: «кто бьет», а он мне: «никто не бьет, сам падаю»…
Кряквин заметил, как друг покачал головой.
- Да ты не переживай, все нормально было. Я его усыновил сразу же, как почувствовал, что его мучают. Знаешь же меня, я взятки никогда не давал и никогда не брал, а тут в первый раз мне пришлось взятку дать. Мне даже в какой-то степени совестно…
- Почему же, Николай?
- Он мне как-то сразу по душе был. Не жаловался на жизнь, не ныл, да и рассуждал не хуже взрослого! Видишь ли, был бы он нытиком или если бы жаловался, так я навряд ли его усыновил бы. Я видимо, слишком требователен, даже к детям. Олежка подачек от жизни не ждет и не просит. Вот так вот.
- Ты, Николай, на самом деле лучше, чем хочешь о себе думать.
- Эх, только не надо меня успокаивать, чай не старушка. Лучше давай по одной.
Осторожно звякнули бокалы. В отличие от гостя хозяин слегка поморщился. 
- А где Светлана?
- Умерла в девяностом.
Кряквин замолчал. Не было нужды вслух сожалеть. Да и не за чем сожалеть, Светлана благополучно и полезно прожила свою жизнь.  Он подумал о том, как скоротечно время и о том, как большинство людей на закате жизни переосмысливают себя и свой путь, а потом испытывают безотчетный страх вкупе с разочарованием.
- Впрочем, Слава, я за тебя нисколько не волнуюсь, ты гениален.
- Ну, это вряд ли. А волноваться и вправду не зачем, занятие у меня есть. Только иногда скучно становится.
- А что дочь, внук?
- Ну, у них свои заботы. Ирина вторично замуж вышла, за рубежом теперь, ни слуху, ни духу, звонит иногда Диме. Она отчего-то меня занудой считает. А Дима заходит раз в году.. работает, занят очень.
- Хм.. ясно. – Кряквин вдруг встрепенулся, - слушай, Слав мне тут надо заехать к кузине, давно не видел ее, - гость усмехнулся – жива ли? Так что надо бы проведать. Мне Олега с собой брать к ней не стоит. К тому же я хотел, чтобы ты с ним поговорил, проэкзаменуй его. Может чего, найдешь в нем любопытного. Он хоть юн, но умен. Может быть, направишь его на путь истинный, подскажешь что-нибудь новое. 
- Так я же не журналист, Николай…
- Но пишешь же!
- Так я не писатель, я историк.
- Это без разницы, ты же тоже пишешь. В общем, пусть он у тебя побудет.. так, время час, ему к половине третьего в университет. Ему уже семнадцать. Будет поступать. В Казани толковые учителя! Я побежал, вернусь в шесть, ночую у тебя!
 Крикнул он уже из прихожей. Вячеслав Владимирович пытался догнать его, чтобы проводить, но не успел, тот уже ушел.
В это время в коридоре показался Олег. В одной руке он держал толстый том Оскара Уайльда, а в другой кожаный портфель. 
- Отец ушел? – обеспокоено спросил он.
- Да, Олег, но обещал вернуться к шести. Что, нравится? – сказал Вячеслав Владимирович, кивнув на книгу.
- Мне как-то попались две его детские сказки «Счастливый принц» и «Кентервильское привидение», понравился слог и то, как он уложил смысл. Слышал я, будто он философ, вот и подумал: раз он такие вещи для детей написал, то для взрослых наверняка не менее интересно.
- Верно, Олег, - с удовольствием согласился хозяин, увлекая парня за собой на кухню. – на мой взгляд, Уайльд преподносит правильные мысли. Неидеальные, конечно же, но правильные. Кстати рекомендую прочесть «Портрет Дориана Грея»
- А вы тоже пишете?
- Я историк, и пишу только научные труды, но люблю почитать хорошую художественную классику.
Услышав это, парень вдруг залез в свой портфель и извлек несколько скрепленных исписанных листов.
- Дядя Слава – позволил он себе обратиться к хозяину по-свойски – вы не посмотрите? Это последнее из того, что я написал и первое мое произведение на тему любви. Тут немного, всего пять страниц.
Вячеслав Владимирович слегка смутился. Быть может, он предвзято относился к этому молодому парню и поэтому предполагал, что небольшая рукопись, которую предлагал Олег, не вызовет в нем симпатии. А что собственно нового может написать семнадцатилетний парень, когда эту тему и классики-то много раз объехали. Однако дабы не обидеть его, Вячеслав Владимирович принял рукопись и стал читать, рассчитывая потом не высказывать свое мнение.
На удивление легко он прочел небольшой рассказ. Это был простой незатейливый сюжет. Никаких вздохов, излияний, мук, страданий и прочих лобзаний – какими полны произведения других авторов на эту тематику – не было. Мысль казалась явной, она чувствовалась, но ускользала, из-за того, что не было ни одной личной выраженной мысли автора. На мгновение он смутился, но потом заставил себя усилить внимание и найти сокрытую в рассказе мысль.
- Бесспорно, Олег, это хорошая вещь. Но мысль ускользает, я не вижу в рассказе твоего мнения.    
- Лучшего комплимента вы и не могли мне сделать – неожиданно обрадовался Олег.
- Почему же? – удивился в свою очередь заслуженный историк.
- Мое прозаическое кредо заключается не в том, чтобы читатель умилялся. Я не желаю навязывать свое мнение и убеждать кого-то в чем-то, это бессмысленно и ненадолго. Но хочу навести на размышления в том русле, с помощью которого читатель сможет прийти к правильному выводу. Я хочу, чтобы тот, кто читал – размышлял.
«Вот так фрукт!» - подумал про себя заслуженный историк.
- В твоих словах сильная логика и с тобой я в чем-то согласен, но объясни мне, какая мораль в этом твоем рассказе? Мысль я почувствовал, но не уловил.
- Все очень просто дядя Слава. Моя мысль бесхитростна. Человека нереально любить просто. Человека любят за что-то. Случается, что кто-то может полюбить скверного человека. Его привычки, манеры; то, как он говорит, то, как он поступает, но на самом деле эта скорее любовь к образу, который олицетворяет любимый человек. Некоторые утверждают, что женщина ищет супруга по образу и подобию своего отца – если это так, то это отличный пример тому, что можно полюбить человека, которого, казалось бы, и оценить-то не за что. Также некоторых любящих, как и влюбленных может притягивать энергетика, первобытная сила, или же какое-либо особое, развитое качество человека. Мне в связи с этим на ум приходит престранное сравнение. Женщина заходит в магазин игрушек, чтобы купить одну своему ребенку. Вот она увидела плюшевого слоника, – ах! какой он замечательный, потому, что у него большие милые уши! Или вот ее глазам предстала кукла, – какая же она красивая, потому, что у нее золотистые кудри, и она умеет говорить «мама», а еще плакать. Наконец, она подходит к прилавку с детской парфюмерией, недавно вошедшей в моду – это же то, чего я хотела в детстве! – восклицает она. В то же время, если человек направляется в галерею выбирать картины, он идет туда в поисках глубины. Если мы, дядя Слава, попробуем чуточку абстрагироваться и применить это сравнение к теме «за что любят человека», и представить, что ребенок – это наш каприз, а женщина выбирающая игрушку, это мы сами, то… то можно сделать вывод – люди любят пустое. Или проще: мы удовлетворяем свой каприз, свою потребность в любви. Но, нефальшивая любовь – любить прекрасное. Любить глубину. Глубину человеческой души, чувств, и разума. Потому что глубина – неизменна. Внешняя красота увядает, стареет, блекнет, и хвала тем, кто может ее отобразить и запечатлеть на века. Времени не поддается лишь внутренняя красота, гений, интеллект. Любовь нефальшива – если это любовь к прекрасному. Будь то между мужчиной и женщиной или любовь к ближнему своему...
- Тебе незачем читать Оскара Уайльда.
- Почему? – изумился молодой человек.
- В своих произведениях он выражает те же мысли. Ничего нового ты для себя не почерпнешь.
Вячеслав Владимирович задумался. Откуда взялся такой самородок? Нелегко он жил. И было бы естественнее, если б Олег озлобился, но вот, напротив, в его лице, несомненно, наследие общества. Того самого общества, которое было невнимательно к этому ребенку. Парадокс? Выходит, гениями рождаются? Верно говорят, что гений - «это один процент таланта, и девяносто девять процентов пота» - и это неоспоримо. Но вместе с тем гений выражает все самое светлое, мудрое, прекрасное, а значит и сам человек-носитель гения – светел и чист. И как получилось, что юный мальчишка пройдя сквозь испытания, не озлобился? Вот это-то парадоксально. Когда в нашей реальной будничной жизни миллионы зрелых людей готовы вскипеть от любой искры. Нечаянное столкновение в транспорте… да мало ли всяких интриг на работе, в семье. Странно, что для зрелого человека считается нормальным озлобиться на ровном месте. Странно, что считается нормальным оправдывать вспышки гнева и раздражение усталостью, несправедливостью. Разумно ли? Выходит, если этот мальчишка все же гений, значит, гениями рождаются. Вячеслав Владимирович был растерян. Хотелось сказать мальчишке теплые добрые слова, но он боялся захвалить, пробудить тщеславие, и тем отбить тягу к творчеству.
- Желаешь выбрать путь писателя?   
- Нет, дядя Слава, не смогу я быть писателем. Хочу стать журналистом.
Вячеслав Владимирович реально испугался этого заявления. Тогда когда эти слова передавал Кряквин, он не знал Олежку, а потому был безразличен, но когда реально столкнулся с этим удивительным самородком, услышав такие слова, сильно разволновался, хотя и не подал виду, так как умел держать себя в руках. Сейчас чувства хотели «сорваться», переубедить Олега, как говорится наставить на путь истинный, но разум подсказывал путь невмешательства. Гений найдет себе верную дорогу.       
- Все же я тебе рекомендую продолжать работу с прозой – только и посоветовал он Олегу. – А рассказ твой хорош, - похвалил он и неожиданно сознался, - я потому мысль не разобрал, что не знал чего от тебя ожидать, и что ты за человек. А рассказ хорош, ничего не скажешь, - снова повторил он.
По Олегу было заметно, что похвала почтенного ученого, со слов отца – истинного ценителя литературы, и ко всему просто хорошего человека,  доставила ему огромное удовольствие. По всему их разговор мог бы затянуться, потому, как заинтересованность обоих собеседников была отчетлива, однако Олег взглянул на часы и извинился:
- Мне пора, дядя Слава, в университет зайду, заодно и город посмотрю. Отец сказал, что мы останемся сегодня у вас?
- Конечно у меня. Давай-ка я тебе покажу, где университет, это недалеко…
- Нет-нет, не стоит беспокоиться, мне отец показал дорогу.
Из вежливости Вячеслав Владимирович не стал настаивать:
- Хорошо. Не заблудись, Олег. 
Он написал на бумажке точный адрес, отдал его Олегу, и они тепло попрощались до вечера. После Вячеслав Владимирович не вернулся к работе, хотя было самое тому время. В полумраке, перед початой бутылкой коньяка он неподвижно сидел и размышлял о чем-то своем, далеком.

Часть 3.   

Дмитрий Антонов дождался, пока подсохнет рубашка, вышел на остановку и сел в маршрутное такси, идущее в центр. Он планировал забрать машину со стоянки, заехать в университет, дабы просмотреть расписание экзаменов и затем навестить деда, а уже после съездить на склад по поручению шефа.
Вместе с ним в такси вошла девушка, за которой он успел понаблюдать еще на остановке. Она была чрезвычайно привлекательна. Золотистые волосы, огромные томные зеленые глаза, увенчанные рядами длинных ресниц, идеальная фигура привлекли внимание Димы. Ее подбородок еле заметно был вздернут вверх, отчего ее поза казалась надменной. Светлые тона ее одеяния подчеркивали стиль. К тому же она стояла недвижимо, не озираясь по сторонам, и может быть, поэтому ее образ, овеянный золотистым ореолом волос, переливающихся в лучах солнца, был особенно соблазнителен. Прежде чем войти в такси самому, Дима пропустил ее. И дождавшись, когда она выберет место, сел рядом, благо такси было почти пустое. Они ехали молча несколько минут, в течение которых Дима чувствовал досаду оттого, что ничем не привлекал внимания своей симпатии. Впрочем, ее внимание вообще ничто не привлекало – она с надменным равнодушием смотрела в окно.   
Тогда Дима решил привлечь ее интерес. Понимая, что заезженные вступления «разрешите с вами познакомиться» не помогут, он решил слукавить:
- Извините, пожалуйста, я сам не местный, вы случайно не в центр направляетесь?
Девушка обернулась, ее ресницы удивленно затрепетали. Сладким приятным голосом  она благожелательно ответила:
- В центр.
Почувствовав в ее интонациях одобрение, Дима продолжил интригу:
- Мне в университет нужно добраться, а я, к сожалению, не знаю города – для убедительности он простодушно развел руками, - вы не поможете мне в этом простеньком деле?
Возможно, она была также проницательна, как и красива, а потому приняла правила игры и сказала, кокетливо улыбнувшись:
- Да, конечно. У вас там дела?
- Да, дело в том, что я по обмену опытом. – Дима протянул ей свою ладонь, зная, что она суха и приятна. – Позвольте представиться, Дима.
Девушка вежливо кивнула в ответ:
- Вика, - после чего она пристальнее оглядела своего собеседника, но вскользь, как это умеют делать женщины, дабы не выдать своего направленного интереса, - знаете, Дмитрий, у меня сейчас не очень хорошее настроение. Когда мы доберемся до центра, я непременно покажу вам, как пройти к университету.
И Вика демонстративно отвернулась к окну. Она забыла сказать, что и сама направляется в университет.
А Дима, обескураженный такой резкой переменой настроения своей новой знакомой, какое-то время еще сидел, полуобернувшись к ней, с полуоткрытым от удивления ртом. Он опомнился лишь тогда, когда мужик, занимавший соседнее место, не таясь, усмехнулся. Потом Дима тайком стал осматривать свой внешний вид, но все было в порядке. Сорочка чиста, расклешенные брюки отутюжены, ботинки вычищены. Оригинальные часы в серебряной оправе блестели и зазывали завистливые взгляды.
Всю дорогу до центра в салоне стояло неловкое молчание, а Дима пребывал в растерянном недоумении. Но, наконец, они вышли, и он не дожидаясь, когда Вика станет ему объяснять дорогу к университету, торопливо направился к стоянке, располагавшейся в пяти минутах от остановки. Там он расплатился за аренду места, сел в свою «Дэу-Эсперо» и тронулся по извилистым закоулкам центра к университету. В автомобиле он почувствовал себя намного лучше и прежнее, хорошее настроение вернулось к нему. Остановился возле главного входа знаменитого казанского вуза, закрыл машину и вошел в здание. Дмитрий Антонов не заметил, как за его спиной остановилась светловолосая, привлекательная девушка. Чем-то сконфуженная при виде его, она прикусила нижнюю губу. То была Вика, только что добравшаяся до главного здания вуза.
Дмитрий Антонов зашел в вестибюль, нашел стенд факультета «Журналистики, социологии, психологии» и стал выискивать взглядом нужную ему информацию. Неожиданно к нему обратился неброско одетый низкорослый юноша:
- Извините, пожалуйста, я так понимаю, вы на факультет ЖСП?
- Именно, - отмахнулся Дмитрий, снова отвернувшись к стенду.
- А вы не знаете примерно, какие темы и вопросы будут на экзаменах?
- Я пока даже не знаю, какие экзамены будут вообще.
- А вам на какое отделение?
Диму охватило раздражение. До чего ж навязчивый юнец!
- Послушай, мальчик, займись своими делами!
Юноша, похоже, нисколько не смутился:
- Да, конечно. Просто я думал смогу помочь вам.
- И чем же?!
- Я знаю, какие экзамены.
- Хм.. мне вообще-то на психологию.
Низкорослый вдруг еле заметно улыбнулся.
- На отделение психологии, вступительными будут биология, русский язык и литература.
- Ну, а ты сам куда? – полюбопытствовал Дмитрий.
- Я на журналистику попробую, мне психологом никогда не бывать, слишком сложно для меня. – Юноша протянул руку – Олег. 
Дима, польщенный словами собеседника, великодушно ответил слабым рукопожатием:
- Дмитрий. По знакомству поступаешь?
- Нет, - простодушно ответил новый знакомый, - но я основательно готовился, у отца есть знакомые преподаватели,  я с ними два года занимался.
Дмитрий про себя хмыкнул: «Наивный мальчик. Да к тому же вычурный донельзя – чрезвычайно неестественен. Наверняка считает, что вежливость и внешняя скромность сделают его умнее. Эх… я таких, как ты, уйму видел» - у Димы внезапно возникло желание взять над новым знакомым шефство.
- В смысле ты сюда, в университет на консультации ходил?
- Да нет, я из Ижевска сам. Просто отец посоветовал в Казани учиться. Он считает, что здесь сильные преподаватели.
«К тому же глупый малый» - мысленно заключил Дима, а вслух сказал:
- Ну, ладно, Олег, может, и поступишь, там и свидимся. Бывай.
- До встречи.- Попрощался с ним Олег, и заметив что-то вдогонку крикнул предупредительно. – У вас, кстати, пятно на локте. Похоже на пятно от цементного раствора.
Но Дима уже переключился на свои мысли и ничего не услышал, а может не обратил внимания. Он круто развернулся, желая разминуться с глупым юношей, и к удивлению для себя столкнулся с Викой. Она чуть пошатнулась от неожиданности. Глаза ее были полны изумления:
- Дима?! Что вы здесь делаете и почему вы так быстро ушли не попрощавшись?
Дима, казалось, не знал, что ей ответить и переминался с ноги на ногу. Наконец, помня свою первую неудачу при встрече с Викой, он с трудом выдавил из себя:
- У вас было плохое настроение.
- Ах, право же, какие мелочи – игриво успокоила она, - это просто мигрень, теперь уже все в порядке, я купила таблетку.
Щебетала она, про себя с удовольствием отмечая, как лицо Дмитрия расцветает. Дима несмело попросил:
- Быть может на «ты»?
- Мне будет приятно.
Но случайно Дмитрий Антонов заметил часы на стене вестибюля, показывающие три часа. Нужно было еще успеть к деду, которому нужно уделить не меньше часа, иначе после довольно долгой разлуки тот бы обиделся, после чего надо было успеть на склад за строительным материалом. Упускать такую красивую девушку он не хотел, а потому придал своему голосу максимальное обаяние:
- Виктория, я очень и очень спешу, возможно, с тобой встретиться  в более приятной обстановке вечером?
- Пожалуй, - согласилась девушка – в какое время?
- В семь. Где тебе удобно?
- Лучше в восемь, на Баумана, возле компаса. 
-  Буду ждать вечера, - заверил Дима, уходя.
- Я тоже, - многообещающе посмотрела ему вслед Вика. 
Дима остановился возле магазинчика, купил печенье, а потом быстро доехал до дома, который так любил в детстве. По пути он переживал свою радость заново. Польщенный вниманием красивой девушки, он забыл первую обиду, нанесенную Викой. Дима снова и снова прокручивал в памяти ее долгий, немигающий взгляд, полный загадочного приглашения. Зазывающую томность полуоткрытых лепестков алых губ. Умиротворяющие жесты. Вика смотрела на него так, будто в мире не существует лучшего мужчины, нежели он. И Дима был воистину счастлив своей победой. На память как-то не приходили его прошлые сомнения в себе. Былые сомнения и комплексы улетучились. Он чувствовал себя неповторимым, ибо вел себя оригинально и отличился изысканностью манер, перед которыми, естественно, ни одна девушка не смогла бы устоять. Мало того, Дима вспомнил, что многие подружки находили его по-своему красивым. Несомненно, он не упустит ее, и возможно, у них сложатся серьезные отношения. «Приятели от зависти упадут» - гордо думал Дима. Размышляя, он и не заметил, как поднялся на четвертый этаж.
«Эк, как давно я не был» - подумал он, видя новую стальную дверь вместо привычной старой. Несколько раз нажал кнопку звонка и приготовил самую очаровательную улыбку, на которую был способен.

Вячеслав Владимирович услышав звонок, посмотрел на часы. Стрелки показывали половину четвертого. Для возвращения Кряквина и Олега было рановато.
- Кто там?
- Гости – услышал он в ответ.
Хозяина без труда узнал голос и открыл. На пороге стоял внук, улыбаясь во весь свой белозубый рот.
- Дима?
- Здравствуй дедушка, - тепло обнял внук деда. – Как поживаешь?
- Потихоньку, так давно тебя не видел, - Вячеслав Владимирович слегка отстранил внука и с любовью оглядел его, - а ты прежний, за год нисколько не изменился.
- За год люди не меняются, дедушка…
- Неверно, бывает, человека меняет одно мгновение, ну да пустяки. Проходи. Я как раз чай заварил.
- Чай? С удовольствием.
Они расположились на кухне.
- Как твои дела, Дима? 
- Все хорошо, дедушка, работаю. Тяжело, правда, да и времени свободного почти нет. Вот улучил полчасика.
Вячеслав Владимирович хорошо знал внука, поэтому спросил, как можно мягче:
- Ну, говори, что тебя гнетет.
- Все-то ты знаешь. В общем, решился я поступать в университет.
Услышав заявление внука, Вячеслав Владимирович оживился, взор принял выражение одобрения.
- На какой факультет?
Внук ответил уверенно:
- На ЖСП.
- Тоже на журналистику??
- Нет – удивился молодой человек, - на психологию. 
- На психологию??       
 «Только не на психологию» - про себя подумал дедушка. Он замолчал, при этом внук не нарушал его молчания и только время от времени беспокойно ерзал в кресле.
Вячеслав Владимирович впервые за много лет обдумывал, стоит ли ему вмешиваться или нет, но родственная близость и любовь к внуку взяли верх. «Хирурги не оперируют своих родных, но я ведь не хирург» - почему-то подумал он, а вслух сказал:
- Дима, я тебе не рекомендую этот путь.
- Это почему же? – спросил внук, и в голосе его были слышны нотки возмущения.
Пожилой человек растерялся. Он не хотел честным своим ответом обидеть Диму, и потому решил немного слукавить и сказать полуправду:
- Психолог – неблагодарная профессия.      
- Я не понимаю тебя, деда.
- Как тебе объяснить, - Вячеслав Владимирович задумался на мгновение, - понимаешь, психология это в первую очередь наблюдение и анализ. Постигая анализ, ты будешь обращать много внимания на людей, на их привычки, манеры, жесты.
- Ну и что.
- Дело в том, что, видя человека с изнанки, детально разбирая его поступки, тебе откроются многие нелицеприятные вещи.
- Деда, я же, как раз таки этого-то и хочу! Хочу делать людей лучше, обращать их внимание на свои ошибки!
- Каким образом ты будешь это делать? – заслуженному ученому отнюдь не было смешно, при разговоре с внуком.
- А что тут сложного, сложно увидеть, а обратить внимание проще простого.
- Задача психолога помочь пациенту справиться с проблемой, а не указывать на нее.
- Да, какая разница! все равно одно и тоже. – Начал горячиться внук.
- Ну, ладно, это не то, с чего я начал, - примирительно сказал заслуженный ученый, - я хотел сказать, когда ты станешь постигать анализ, невольно станешь анализировать себя. Самоанализ порой доставляет боль и справиться с его результатом не всем под силу. Видишь ли, у тебя может развиться множество комплексов, за ними могут последовать депрессии.
«Ну не говорить же ему правду!» - думал про себя Вячеслав Владимирович. Он очень дорожил общением с внуком. Тем более, что внук и без того редко заезжал, а после несладкой правды мог вовсе обидеться и пропасть.
- Все это ерунда, деда. Есть же психологи, и живут нормально! И деньги зарабатывают!
- Проблема как раз в том-то и заключается, что они деньги зарабатывают – нашел новую зацепку заслуженный ученый. – Им на проблемы пациента глубоко наплевать. Это после диплома у них энтузиазм бушует, а потом они – ноль внимания. Ведь я что хочу сказать: нынешние, современные люди все понимают; они неплохо различают добро и зло. Не спорю, что за века и столетия многое изменилось! Законы общества стали гуманнее. Появились общеобразовательные школы, доступные каждому, и в них вместе с науками детям прививают гуманность и те самые законы, по которым мы живем, по которым живет наше общество…
- Не понимаю, как это может касаться нашей темы!
- Подожди, Дима, дай мне закончить. На чем я остановился… э… а,  на том, что нам с детства прививают этику, мораль, правильно различать свет и тьму, поэтому в школьной программе много наших русских классиков. Но! На самом деле мы, люди, четко зная принципы нравственных ценностей – в реальной жизни совсем другие. Из-за особенностей изощренного ума современного индивидуума, в нынешних условиях трудно заметить людскую неприязнь, но она существует на каждом шагу. Хамство и грубость в транспорте или в других общественных местах; беспринципность, интриги, коварство на работе, к тому же зачастую нескрываемое равнодушие и безразличие к боли незнакомого человека; в конце концов, ложь и лицемерие. – Вячеслав Владимирович не заметил, как увлекся. Он не восклицал, не повышал тона, а говорил ровно, будто читая с листа. – Я никого не хочу осудить. Я лишь хочу сказать: прекрасно помня о нравственных ценностях, мы все равно позволяем себе нелицеприятные поступки. Порой даже не ставим их себе в вину. Да, чтобы не казаться глупыми, вслух мы признаемся, допускаем, что мы неидеальны. В душе, когда нас никто не видит и не слышит, в момент уединения мы себя обеляем. Однако. Слово «неидеальны» в большинстве случаев не подходит, больше подходит определение «чудовищны». Почему это имеет место быть? Да, потому что люди создания слабые. Да мы именно слабые. Мы черствеем в процессе жизненных неурядиц. Вот, к примеру, один философ говорил: «чтобы сохранить человеческий облик, должно пройти и через грязь тоже, и не втянуться, не завязнуть в ней». Пусть этот философ высказал несовершенную схему, но нам с тобою, Дима, она как нельзя кстати. Это же элементарная вещь. Дурное настроение заразно, и если ты сегодня подвергся оскорблению, после чего поддался дурному настроению, ты обязательно им заразишь кого-нибудь. Многие скажут: все это ерунда, жизненные мелочи. И они совершенно правы. Из этих мелочей складывается настроение и характер общества. Пойми, Дима, психолог – это совершенно размытое понятие. Но, вспоминая твои слова об искреннем желании помогать людям, скажу: чтобы помогать людям, нужно иметь для этого внутреннюю базу. Нужно быть сильным.             
- Ты деда хочешь сказать, что я один из всех? – еле сдерживаясь от гнева, проговорил внук.
- К сожалению,  я не знаю, каков ты в жизни Дима. Я тебя очень люблю и не хочу расстроить, лишь хочу открыть тебе истинное положение вещей. По нашим редким, исключительным разговорам, я примерно распознал твое мировоззрение. Ты мой внук, и я не могу сдержаться и поэтому вмешиваюсь и говорю тебе, Дима: ты не всегда верно оцениваешь окружающую тебя среду. – Заслуженный историк, взволновался, увидев рассерженное лицо внука, и тогда он решил смягчить, - Я знаю, зачем ты пришел ко мне, ты хочешь, чтобы я помог тебе поступить в университет. Не хочу показаться вредным, но, к сожалению, я не могу помочь тебе поступить на психологию. На тему любого другого факультета, я поговорю и сделаю все, что от меня зависит. Только не психология.
Вячеслав Владимирович хорошо понимал Диму и с горечью сознавал, что предложенная альтернатива внука не устроит. Но внезапно показалось, будто Дима успокоился. Дыхание стало ровнее, с лица сошла тревожная багровость, и перестали дрожать руки.   
- Это твое последнее слово деда? – спросил он старательно спокойно.
- Прости, Дима. Для тебя лучше выбрать другую профессию. Университет тебе преподаст основы психологии, но жизни не научит. Выбери что-нибудь иное - это лучше, чем ошибаться на тех, кто потом будет пользоваться твоими услугами психолога.
Но Дима уже не слушал. Он вышел из кухни и спустя минуту громко хлопнул входной дверью.

 Эпилог.
 
 Олег (приемный сын Кряквина) поступил со второго раза. Кряквину пришлось заплатить за его поступление после того, как знакомые по университету заверили, что иного пути нет. С Олегом в один год поступил на тот же факультет Дмитрий Антонов, он скопил-таки нужную сумму и нашел кому ее вручить. Дима с Викой прожили вместе полтора года в браке, после чего развелись. Двухлетняя Алина Антонова живет с матерью.