Исповедь совка

      Я иду по городу. Нет, не иду, меня несут. Несет толпа, живая масса людей, которая проглотила уже весь воздух. Нечем дышать. Ни влево, ни вправо свернуть нельзя, только вперед и назад. Кажется, что попал в поток разящих духами бездушных резиновых манекенов. Впереди установленное кем-то размеренное прыгание тысяч голов. Слева стеклянные глаза, белое сплошное полотно лиц. Удушающая вонь выхлопных газов, беспрерывный гул железного транспортера. Головы, стекляшки, машины. Вонь, духи, углекислый газ. Напрягаю всю волю, иду в месиве как в клубке ободранных заживо змей. Я уже задыхаюсь, нет сил бороться с титанической машиной. Только одно, скорее вырваться отсюда. Но справа сплошной стеной тянутся камни с лепными украшениями, слева железные звери. Где же выход? Ищу маленькую лазейку в какую-нибудь подворотню. Но ее нет. Нервы сдают, и я уже бегу, кого-то толкаю, кричу. Или кажется, что кричу. Шепчу, а стене нет обрыва. Наконец, в ней появляется черная дыра. Едва не попадаю под колеса вылетевшей оттуда машины и без сил валюсь на лавку. Людей нет. Вокруг глухие, до самого неба, стены. И гул, гул, гул. Шум толпы и машин. Как рыба, широко разеваю рот. В спину толкают, спрашивают, к кому я пришел. Не дождавшись ответа, говорят, что туалета здесь нет и просят выйти. Умоляюще поднимаю глаза. Страшно выходить на улицу, но на меня смотрят стеклянные, без цвета и выражения, белки. Ничего не излучающее – ни одна черточка не дрогнет – лицо. Иду опять в клубок червей, раздавливаюсь в троллейбусе. Полупотухшим взглядом в окно вижу сплошные черепа машин. Страх разрывает на части, я почти теряю сознание. Кто-то нависает громадной глыбой, сажает на сидение и трет виски. На остановке выводят под руки, укладывают на скамейку перед магазином. Что-то говорят, дают таблетку. И уходят. Сознание медленно проясняется. Начинаю понимать, что приехал в новый микрорайон, где недавно получил квартиру. Поток машин меньше, людей меньше, я с жадностью глотаю менее разряженный воздух. Потом встаю и иду домой. Поднимаюсь на лифте на восьмой этаж. Жена спрашивает про какие-то спортивные костюмчики для детей. Распаляясь, принимается кричать, махать руками. Иду в свою комнату и валюсь на кровать. Тут-же по мне пускаются прыгать дети. Их двое. Слабо отбиваюсь, объясняю что-то. За стеной на всю громкость включили магнитофон. С потолка опять посыпались удары молотка – сосед сверху настилает паркет. Лай неизвестно какой собаки. За противоположной стеной назревает очередной скандал. Я это чувствую каждой клеткой. Визгливый женский голос переходит в истерический крик. Ему вторит доведенный добезумия голос мужской. Бетонная коробка девятиэтажного дома начинает содрогаться, звенеть, как пустая железная бочка. Наконец, крики выкатываются в коридор и вот уже к нам кто-то ломится. Открываю дверь. Соседи – муж и жена – продолжают драться на лестничной площадке. Вокруг бегает их восьмилетняя дочь. Это она стучала в нашу квартиру. Захлебываясь слезами, она кричит тоже, показывая на своих родителей.  Слабо пытаюсь разнять. Удары с обеих сторон теперь уже сыпятся на меня. Кто-то расплющивает мне губы. Дико вскрикиваю и со всей силы, кулаком, бью в лицо. Наступает тишина. Бросаюсь по лестничной клетке вниз и бегу, не знаю куда. Снова гул машин закладывает уши, снова натыкаюсь на прохожих. И бегу, бегу, бегу…
        Опоминаюсь лишь тогда, когда передо мной встает водная преграда. Искусственный пруд, над которым с одной стороны нависают бетонные амбразуры окон, с другой некрутой берег с небольшим лужком. За ним – частные дома. Окраина города. Шум от скоростного шоссе на конце пруда сюда долетает слабо. Поворачиваюсь спиной к воде. Поднимаюсь на бугор и падаю в жесткую, просушенную солнцем, пропыленную траву. Медленно успокаиваясь, вздрагивает тело. Откуда-то сбоку наплывает другая картина. Районный городок. Знакомый запах меда. И вот уже над густыми кронами тополей клубятся золотистые пчелы. Сплошная, зеленая, сочная трава добралась до крыльца. Между деревьями в голубую даль бежит наезженная дорога. Иду по ней, смотрю на плавающие там, далеко, вместе с облаками, деревни, на высокое солнце, на косой полет ласточек и стрижей. И радость не умещается в груди. Дорога перешла в луговую тропинку. В небе перекатывает стеклянные бусы трепетный колокольчик. Жаворонок. Вокруг качаются пестрые пятна белых, желтых, красных, синих, зеленых и бог весть каких цветов. И река. Нет, маленькая речушка змейкой виляет меж всего этого цветного раздолья. От нее навстречу идет моя первая любовь. Тону в больших коричневых омутах. Целую в шею, щеки, губы, руки. Растворяюсь, превращаюсь в дымку. Но вот любовь отталкивает меня, отходит в сторону сама. Дальше, дальше, пока не сливается с голубым. Река разрастается, превращается в пруд, в котором тщетно пытаются развести рыбу. Тропинку срезают бульдозеры. И дом, в котором родился, растаскивают по кускам какие-то люди. Я кричу, пытаюсь защитить свое своим телом. Но надвигается громада машин. Рев моторов врывается в уши, и я со страхом открываю глаза.  На зубах скрипит пыль. Встаю и иду в сторону дзотов с бойницами. Меня уже ждет милиция. Соседи помирились и теперь, тыча пальцами, в один голос доказывают, что во всем виноват я. Забирают. Долго перелопачивают всю судьбу. Отпускают. И я иду домой мимо магазина, в котором вчера обвесили и обозвали хамом, мимо колхозного рынка, на котором десяток яиц стоит два рубля, а поллитровая банка сметаны – пять рублей. Иду туда, куда идти не хочу. Потому что моей деревенской жене нравится город, потому что с ней мои дети. А больше идти некуда!..