Недодаренное

Мне кажется, сокровенные мысли всегда будут звучать для других как банальность. Мы - не отражение друг друга. Мы – люди, проведшие почти вместе часть лучших лет, мы эпизодические любовники, встречавшиеся на протяжении долгого времени. Мы – память друг друга, нежеланные свидетели неудач и промахов.
Это - все, что может звучать во множественном числе. Остальные мысли строго и по-детски делятся на «я» и «ты».
Последнее время я часто думаю о тебе, потому что каким-то сложным мозговым процессом ты оказался включен в общее понятие «ностальгия». Теперь ты для меня – часть Родины, юности, воспоминаний о лихих порывах и душевных пожарах.
А ведь я была такая деловая и занятая, что не вспоминала о тебе несколько лет. Нет, вспоминала конечно, но неостро, на ходу, без грусти и вздоха.
Я наизусть помню твой адрес, телефон, день рождения и дату свадьбы, день нашего знакомства и разрыва, имена жен, сестер и детей. В этом, правда, нет ничего необычного: у меня такая память. Из-за того, что она пропадала, а потом вернулась, многие детали стали казаться преувеличенно яркими. Ты помнишь, я сторонница всего преувеличенного и идеального? Нет, не помнишь: ты даже не знал об этом. Я тогда совсем себе не нравилась и старалась казаться умной и скептичной, искренне полагая, что формирую свой новый облик. Я еще не знала, какая я особенная и какую оригинальную предстоит прожить мне жизнь. Без тебя…
Не так уж много моментов, которые я помню так хорошо, чтобы напомнить тебе сейчас, в этом торопливом письме среди полнолунной ночи, которое наверняка не будет отправлено.
Вот, например, рынок перед закрытием, мы – случайно, не сговариваясь, оба только из парикмахерской, покупаем овощи - вечером гости. Ты азартно торгуешься, а я украдкой поглядываю, заметил ли кто, какая мы потрясающая пара? И до чего ты замечательный, видят ли это женщины, завидуют ли? И вдруг: продавец цветочного ларька вывозит все непроданные букеты на тележке. Этакое феерическое роскошное пятно среди серого асфальта, базарного мусора и пыли, и я замираю, пораженная этой красотой, без слов… Ты видишь это, но не покупаешь мне цветов. Никогда не покупаешь. Почему?
Обиды… Их было отчего-то так много еще до той самой большой, но, увы, не последней обиды – твоей скоропалительной свадьбы. И еще было много слез, бесконечное ожидание звонков, унизительное невыдерживание этого ожидания, но и, конечно, песни, стихи, вдохновленные ночью порознь, слезами, надеждами, отчаянием, взлетами и падениями в этой пронзительно долгой песне под названием «неразделенная любовь».
Деля со мной ложе, ты не разделял моей любви.
Помнишь, мы встретились как-то опять случайно (мне несложно было случайно встретиться с тобой, я просто звала тебя мысленно и ждала реализации этой мысли – и мы встречались) и я решилась сказать: «Я так любила тебя». Ты помолчал и ответил задумчиво: «Знаешь, я этого не чувствовал».
Почему же мы не чувствуем такие важные для нас чужие мысли? Может, я просто вида не показывала, что люблю отчаянно? И я так часто веду себя как-то не так, выпендриваюсь, наверно, что-то не то изобразить. До сих пор что-то доказываю тебе. Тебе и себе.
Нет, радости тоже, конечно, были. Время прыгает в голове, перебирая отрывочные эпизоды.
Вот ты кормишь меня завтраком: своей знаменитой долмой и специфическими, непривычными на вкус травами, а солнце пробивается с балкона через заросли мокрого после дождя плюща и как будто специально бросает пятна света на разобранную смятую постель, и я любуюсь этой постелью. Наверно, чтобы запомнить навсегда.
И одна из самых ярких картин: я еду стоя в переполненном вагоне метро, уставшая, нагруженная, и вдруг замечаю тебя, сидящего совсем недалеко. Гордого, красивого, седого. Ты меня не видишь, и я смотрю на твое лицо, пытаясь вобрать побольше черт, потому что уже несколько лет мы не виделись. Родство, я чувствую не прерванное родство. И недоуменным кричащим ожогом мысль: «Как он красиво стареет. А я не рядом…». Окликнуть тебя я даже не решилась по разным, в тот момент уважительным, причинам. Мне было нечем хвастаться. Мне почему-то нужно было перед тобой чем-то хвалиться. Наверно, раз и навсегда, со дня нашего знакомства я признала твое непреодолимое превосходство.
В чем же было это превосходство, кроме возраста и уровня образования? Почему я так взыскательно спрашивала с себя и не спрашивала с других? Какой психоанализ найдет корни неуверенности в себе, незнания себя? Сейчас важна только память, только грусть, только щемящее чувство ушедшей любви, водящее моей рукой среди ночи.
Сложное воспоминание: первая встреча. Ноябрь, тусклый день, неприятные формальности, очередь. И вдруг: шок, свежим мощным ярким лепестком, трепетом воздушным – новая страница жизни. Первая любовь.
В обычные слова втиснулся этот день много позже: первая, любовь. Среди серых горестных больничных стен - внимательные карие глаза. «Какие глаза», - думала семнадцатилетняя неразвитая девочка в несуразном пальто, изумляясь, еще не зная, что погибла, еще не ведая, что многие пути на долгие годы были определены в ту самую минуту.
Ей было плохо в этом мире. Вот теперь я это с недоумением утверждаю. И наверно, могу сформулировать причину – примитивное незнание себя и неверие в свои силы. Это у многих так. Воспитание, опять же от себя уводящее во имя абстрактных навязанных целей. А ведь сколько природой дано, как будто на десятерых, только все эти таланты – не для счастливой личной жизни, а совсем наоборот. Что жизнь успешно и последовательно подтвердила.
Наверно, стоило все это тебе рассказать, компенсировать этой беззащитной откровенностью годы актерства.
  Эта веснушчатая девочка, в глубине души считавшая себя уродом и стыдившаяся своих родителей, так гордилась, что он выбрал ее: не интеллектуальную, не обеспеченную, не такую успешную, как другие. Другие всегда казались ей красивей, чем она сама. Уже потом наступило время, когда внутренний мир утончил черты, и в ее некрасивости появилась интеллигентная чарующая притягательность, уверенность женщины, которую любили. Но он стеснялся бедных, еще со школьной поры, одежек ее, несостоятельности юности, неопытности, неуравновешенности. Огромное, не умещающееся в худеньком теле чувство раскрасило жизнь настоящими красками, зыбкой иллюзией счастья. Но для счастья одной любви ей казалось недостаточным. Хотелось всего. Зов непокоренных вершин. Такие мужские цели с мечтой о тихом счастье не могли ужиться в одном теле. Духовное и физическое без конца входили в противоречие, поочередно угнетая друг друга. Никто не мог сочувствовать этому паритету. Оставалось только ждать исхода битвы. Побед, эквивалентных поражениям.
Можно как угодно раскрываться, когда уже нечего терять. Нами уже столько прожито, а я все еще волнуюсь, когда звоню тебе. Хотя ты изумляешься и каждый раз спрашиваешь, в какой я теперь стране. Я из любой могу тебе позвонить, если накатит грусть-тоска, если возникнет непреодолимое желание услышать твой чуть насмешливый голос. И получить очередную порцию грусти. Хотя теперь у тебя не возникает подсознательного стремления унизить меня: то ли ты больше не ощущаешь во мне уязвленного самолюбия, то ли тебе уже все равно…
Знаешь, почему, написав столько повестей и рассказов, я не использовала не единого эпизода, ни единой подробности, ни одной твоей черты и привычки? Не знаешь. А узнав, не поверишь: МНЕ ДАЖЕ ПОМНИТЬ О ТЕБЕ БОЛЬНО.
У меня нет ни одной твоей фотографии, только наброски фигуры, хранимые в одной из папок архива в московской квартире. Я не знаю, целы ли они. Это почему-то не важно. И еще там спрятаны три слайда. Мы были на дне рождения у одной моей подруги, и ее отец сфотографировал нас. Я выпрашивала эти кадры много лет, пока семья подруги не собралась навсегда в Америку. Так слайды достались мне, я успешно прятала их от мужей и возлюбленных, я их никогда никому не показывала. Мы стоим там, обнявшись, такие ослепительно молодые, худые, счастливые. Я не взяла их с собой в эмиграцию, потому что хотела оставить тебя в прошлой жизни. Не вышло.
Наверно, я была рождена однолюбкой, только пришлось жить иначе. Но мое пристрастие к роковым черным очам – оно от тебя. После тебя осталось. Вся жизнь моя разделилась на до и после.
Еще одна жемчужина. Я была уже замужем, и мои дети были на даче. Но почему-то помню свободный день, прогретая долгим летом Москва, пустые улицы. Все в отпусках и на дачах. Твой звонок. И среди мыслей о хозяйстве и житейских проблемах винтом ввинчивающееся знание: Я НЕ СМОГУ УСТОЯТЬ. Лучшая подруга, которая знает нашу бесконечную историю, пытается меня отговорить: все прошло, это бессмысленно, это пора прекратить, не унижайся так, в конце концов. Но мы совсем недалеко от твоего дома, невидимые канаты тянут, тащат, не дают покоя. Ты дома один, на том же ложе, среди тех же стен, с солнечными бликами, пробравшимися сквозь заросли плюща на балконе.
Она долго сидела на остановке и ждала меня. Это отравило мне нашу последнюю совместную ночь. Вот он, итог взвешивания любви и дружбы. Она не помнит этого. А мне до сих пор стыдно. Но могла ли я поступить иначе?
Так хотелось тебе все отдать и ничего не взять, довести бескорыстие до несуразного абсолюта. Нет, ты не пользовался мной, ты просто не хотел слишком щедрых, непосильных моих даров. Детей общих – не хотел. В отпуск вместе – не стремился. И эти раздельные отпуска с экспериментами и опытами над собой сыграли свою роковую роль. При восхождении на очередную отпускную вершину ты встретил свою будущую жену… Наверно, это произошло как раз в те мгновенья, когда я считала дни и часы до встречи с тобой. А поселив ее у себя, легко указав ей мое место, ты снова позвонил мне.
Мои картины до сих пор висят на стенах вашей квартиры. Немножко меня все-таки по-прежнему там остается.
Однажды мы договорились о встрече в кафе, а ты меня не узнал. Я читала женский журнал и недоумевала, почему ты опаздываешь. Мне в тот день было чем похвастаться, это был день больших удач, и я не вертела головой ежеминутно. Наверно, мы злоупотребили лимитом случайных встреч, отмеренных кем-то свыше, и не смогли встретиться. С тех пор прошло несколько лет. Мы живем теперь в разных странах. Чтобы я точно смогла устоять…
Когда я бываю в Москве, то до сих пор по привычке пристально вглядываюсь в лица людей, проплывающих навстречу на эскалаторе. Теперь мы вряд ли сможем случайно столкнуться: ты не ездишь на метро, у тебя машина. А еще: много зарубежных поездок, успешный бизнес, взрослые дети. Меня у тебя нет, но тебя это как-то не беспокоит. Да и меня, пожалуй, ведь ты-то по-прежнему у меня есть, эфемерный и ускользающий образ. Голос в трубке через тысячи километров и порознь прожитых лет.
Я позвоню весной, и ты опять удивишься. Если только мы оба доживем, любимый…
Жизнь пролетела так стремительно, так бесполезно...