В Темпе Вальса

Он сидел в углу на маленьком, низком табурете. Пьяный, насмешливый, как бы наспех кем-то смастеренный цирковой прожектор, ненавязчиво заглядывал в лицо. Пыль кружила в медленном ритмичном танце, поднимаясь и опускаясь, пульсировала, повелеваясь незримому хозяину, задающему ей темп. Он находился в островке света – все вокруг съедал полумрак – всклокоченные густые, черные как смоль, с проседью волосы, сросшиеся брови, взгляд немного мутный и сонный упирался в пол, сосредотачиваясь в нескольких десятках метров ниже. Он, казалось, хотел приподнять завесу, заглянуть в кулуары, познать истину так глубоко, как никому и никогда еще не удавалось. Мозолистая, шершавая, как наждачная бумага, рука неспешно потирала щетинистую щеку, методично, вдумчиво, распределяя усилие плавно и равномерно, словно лампу Алладина, вызывая все новые мысли-джины. А они, будучи совершенно неуловимыми, газообразными - вертко ускользали от сознательного понимания, пропадали вникуда, и на смену им приходили другие – вились по спирали, и в них также ощущалась навязчивая пульсация, будто кем-то пущенный метроном задавал ритм всему происходящему вокруг. Незримый дирижер, скрывающийся предположительно в тени дальнего угла, повернул цирковой прожектор и, сидящая на табурете фигура, уже находилась во власти полумрака, который то и дело сбиваясь с ритма, пробовал навязать свой темп свету. Освещенным теперь был рукомойник в углу комнаты, где с крана, чеканя удар, одна за другой, отрываясь от железной прохлады ржавого крана, уходили в свой недолгий полет капли, проваливаясь в уже заполненный до краев сосуд, обозначали секунды округлым, всепроникающим звуком. Звук, отражаясь от стен, рисовал невидимые интерференционные картины, уподобляясь всему вокруг своей ровностью и периодичностью. Капли воды диктовали темп времени. Время же проникало сквозь каждую пору в коже, заставляло входить в резонанс наименьшие частицы вселенной.
Вдруг лихорадка охватила свет, и он забился в смертельной агонии. Видимо дирижер забыл нотную грамоту, ослеп, а может быть, умер. Теперь оркестр был предоставлен сам себе. Все вокруг заполнилось неистовой вибрацией. Весь этот – замкнутый в четырех стенах мир, будто заглянув в зеркало, превращался в свой антипод. Точный, логичный, правильный теперь был он абсолютно иррационален и походил на бред. Все рушилось. Небрежно, с демонстративной наглостью, кто-то выхватил самый нижний элемент карточного домика, опроверг ту самую главную, фундаментальную, всеосновывающую лемму. Неожиданно очередной, предсмертный толчок уже ослабленного света выхватил из мрака детские руки, которые с силой то сжимали, то разжимали деревянные рейки, соединенные шарнирами – медведь и лиса послушно колотили молотками по наковальне. Звук - четкий, звонкий поглощал, порабощал все мысли. Теперь твердое как сталь, острое как игла – эхо умершего света - набатом ударяло по наковальне - барабанной перепонке.
Гальбурдт открыл глаза – в дверь громко стучали, казалось, она вот-вот не выдержит натиска ударов ног и кулаков. Он отбросил в сторону одеяло, сел в кровати, отер высокий лоб от пота. Поднявшись, неспешными, шаркающими шагами подошел к двери и открыл. За дверью была лишь одна тишина, дышала в лицо осенней прохладой. Черт побери эти сны с двойным дном!!! - вскрикнул Гальбурдт и, закинув волосы назад привычным жестом руки, поплелся на кухню чтобы выпить кофе и стряхнуть остатки очередного непонятного, но возможно вещего сна.