Глава IX. Ночь мученика

     Голова ныла.  Перед  глазами  надсадно  работал турникет, в который протискивалась толпа людей.
     —О, господи,— закрывал глаза Шаров и пытался забыться: « Я бы отдал сто рублей чтобы больше никогда не видеть  эту  отвратительную  рожу... Да, что там рожу... Я не могу больше переваривать этого урода Джека и его хозяина Тунгуса.  Мне  нужно бежать. Но как? Куда? Каким  образом? И возможно ли это, убежать с облаков? Чёрт побери! Это задача сложнее всех алгебраических задач. Как паршиво здесь находиться. Ну, полно. Как же мне хочется спать».
     — Спи, — вдруг выговорила комната.
     — Что? — удивился Шаров, забыв про ломоту  в висках, поднял голову и сел на кровати,  чтобы  оглядеть все углы.
     Дверь хранила  молчание.  Окно трепетало лишь навешенной только сегодня шторкой с блестящими обшитыми цветками, напоминающими распустившуюся розу.
     На  маленькой  тумбе  приближённой  к  кровати бросала на стены тени и тусклое освещение  лампа- дка, без божьего лика как следовало ожидать.
    —Всё спокойно,—успокоился Шаров: «Как видно почудилось». Он дунул на огонёк лампадки. Тот шарахнулся в сторону, смешался и пух... потух.
   —Теперь спать,—и Шаров окутавшись с головой, закрыл глаза.
     — Спи, спи, спи, — говорила невидимка мягким баюкающим голосом. И он уснул.
     Дмитрий  шёл  не  спеша. Природа таила огромные запасы  тьмы,  и  казалось,  что  именно  сейчас она отдала все свои силы, чтобы была вековая темнота.
    —Вот оно кладбище,—бормотал Шаров: «Зайду-ка  пожалуй».
     Как только он свернул в лес, сразу почувствовал на  себе  чёрный  плащ с блестящими белыми пуговицами.
     В небе закружили  в  причудливом танце звёзды. Они падали и взлетали, смешивались в ком  и разъединялись. Иногда  собирались  в  мозаические  созвездия, которые походили  на  людей, на лошадей, на медведей, на  змей,  на  сказочные  колесницы  с богами, даже  на  весы, раков... Не правда ли, интересно? Да-да, это очень  даже  занимательно.  А  вы видели звёзды? Нет? Как странно...
    Прекратите рассуждать. Я тоже так  считаю. Немедленно  продолжайте.
     Шаров  шёл. Звёзды дали ту возможность, о которой  он  давно  мечтал.  Это  хорошенько  осмотреться.  Взгляд  его  бежал  по  больным затянутым сплошь паутиной соснам, которые при одном един- ственном взгляде на них казалось как бы в это время,  оживали.  Всему  виновница  весна.  Слышите? Как  идет,  еле  дыша  сам  Шаров.  А  что впереди? Там кладбище. Там покой. Но  покой  ли?  Это  нам придётся с  вами  хорошенько  разузнать  и  понять. Ну, что ж,  в путь! Не смею задерживать. Я в вашей власти.
     И вот. В освещении звёзд Шаров вышел из густо стоящих  стволов  сосен  и  очутился  перед низким бугорком с надгробием. Это была  мраморная  плита. Не успел Дмитрий освоиться  и  оглядеться,  как его поразило следующее.
     Буквально  из  ничего  на плите появилось белое фарфоровое блюдечко с приросшей к ней  небольшой  свечкой  испустившей  свет.
    —Вот они чудеса!—восхищённо вскрикнул Шаров и незамедлительно двинулся к надгробию.
     Свеча  хорошо  освещала  поверхность красного мрамора, и он прочёл:
Дмитрий Андреевич ШАРОВ
граф, год рождения __- год смерти__
Был казнён в 1792 году по указу
императрицы ЕКАТЕРИНЫ второй
путём сожжения оного на костре за связи с нечистым.
«Прости его господи, и упокой раба душу твоего».
     —Фу... фу, проклятая!—Шаров вспотел. По телу пробежала дрожь: «Нечисть какая! Сгинь!»
   О, как же он был до глубины души потрясён. Однако  взял  он  свечу и поплёлся далее. На следующем уже деревянном  надгробии  было  писано:
Здесь покоиться душа купца
второй гильдии Холмогора Ферапонтьевича Клукасова.
Был похоронен по сему 3 дня месяца августа 1810 года.
«Упокой господи душу раба твоего »
     А помниться был это живой человек,  с длинной чёрной бородой, торчащей во  все  стороны  и помниться, как эдакой  купец  прогуливался  по  собственному амбару  и  считал  на пальцах мешки с мукой. А теперь вон помер. Одно слово загадка.
   Растроганный Шаров двинулся далее. Думы, воспоминания и наваждения переполняли его голову и ему стало так жалко и обидно, что Дмитрий едва не разрыдался.
     Следующее надгробие гласило о том, что в этом бугорке покоится ни кто-нибудь, а именно:
« Авдотья Павловна Чубутырина »
Была казнена всенародно в 1842 году
Церковь признала её ведьмой
Сея, земля, святая прости.
    Рука, в которой Шаров держал блюдечко, задрожала.  Но  Дмитрий  перешёл к следующей могилке огороженной старым прогнившим  забором. На деревянном столбике говорилось:
«Сей человече был похоронен по велению божьему в 1702  году. Без имени и отчества. Душа бродяги осталась не признанной. Прости его господи »
     Надгробий, столбиков, плит,  холмиков,  камней с надписями и без них здесь  было  огромное количество, и Дмитрий  догадался,  что  находиться  теперь в самом центре  этого  кладбища. Он перекрестился и дунул на свечу.  Свеча не потухла.  Шаров вновь дунул. Огонёк чуть  наклонился влево и воспрял.
     — Фу, чертовщина!— сказал он вслух  и, набрав в лёгкие, как можно больше воздуха, дунул из  всех сил.
     Огонь не потух, а наоборот хлестнул пламенем в бледное лицо Дмитрия и обуглил веки и брови.
     —А, а, а, а! — вскричал, бросив на землю  свечу Шаров и корчась от боли, закрыл лицо руками.
     Свечка упала  на  траву  под  ноги  и  загорелась. Шаров, наверное, ещё долго бы оттирался, если бы горячее пламя  не  взялось  за  его брюки. Он отбежал. От брюк  несло  горелым  и  чуть  ниже  колен щипало  и  дымило  не  милосердно.
    Пристранный случай, да что сделаешь, судьба на лбу не написана. Как бог решит, как чёрт скажет.
     Ему  показалось,  что из-под ног вырвали землю. Он полетел вниз и как  камень  прорезал  пространство.
    —Карр...карр...каррр,—ругались старые кладбищенские вороны и как только их гомон стих... Сразу заиграл орган.  Переливами,  волнуясь  и  спадая, штурмуя и сдаваясь,  сражаясь  и  умирая,  атакуя и защищаясь, напряжённо -нервно и чарующе- успокаивающе   звучала   мелодия.   Мелодия   казалось, проникала сквозь тело Шарова, а не через уши.
     Играй, играй, только не смей  остановиться. Орган играл. Горы раздвигались перед  этой музыкой. Стены рушились, преграды исчезали,  земля  уплывала и была только вечность.
     — Разобьюсь, —подумал в последнее мгновение Дмитрий и кулем вошёл в землю.
     В  глазах  потемнело.  Уши  оглохли,  а коленная чашечка надсадно заныла. Он ушиб ее,  когда  ударился о сваленный прогнивший ствол сосны.
     Старый  с  проседями  ворон кряхтя и картавя на эр, томно говорил:
Там с утра над церковными главами.
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озёр водяной ветерок.
  Ход мыслей не прекращал течь в свободном самостоятельном   от  действительности   русле.    « Есе- нин»,—в момент угадал  Дмитрий  и  протёр  глаза: «Позвольте, оно писано  тысяча  девятьсот шестнадцатого года... А причём здесь, Есенин?  Его  нет  с нами. Он давно... Очень давно  оборвал свою жизнь в гостинице «Англетер»... Не-ет.  Вру.  Есенин  дома... Наверное, он пишет. Пойду. Наверное, Есенин там. Сергей Есенин!»
     Тёмный лес хранил свою тайну.
     — Постой! Сергей!—не унимался Шаров и кричал  в  пустоту  и  звал  бессмертного  поэта.
     Правая  нога  оказалась  в  песочной могиле и по колено утопла в бугорке, Дмитрий еле выбрался  из него. И как только встал, сразу пошёл вперёд.
    Чёрный кот, ходивший по толстому стволу, ощетинился и блеснул глазами.
     —Неужели и Тунгус здесь!  —  удивился  Дмитрий: «Нет, этот болван, кажется,  боится  темноты».
     Кот отбежал  в  сторону  и,  помахивая  хвостом, внятно замямлил:
Но смолкла похвальба порока
От слова гнева твоего:
Подъемлю солнце я с востока
С заката подыми его!
     — Таков Пушкин, — похлопав в ладоши, заявил Шаров и тут же услышал нечто другое:
Лениво и тяжко плывут облака
По синему зною небес.
Дорога моя тяжела, далека,
В недвижном томлении лес.
     —Написано 27февраля  1900 года Блоком Александром  Александровичем... Ну,  да будет... А куда я иду?  Томимый  зноем...,  —  спросил  сам  у  себя Шаров. И сам же ответил в слух: «А чёрт его знает. Может быть в рай, а может быть в костёр».
     И как только он это  сказал, лес застонал. Закричали   люди.  Поднялся,   плачь  детей  и  захрипели старики.
     — Костёрррр, — сказал седой ворон и улетел.
     Шаров  заметался.  Он  хотел  куда-нибудь  убежать,  но не быть  рядом с покойниками.  От  могил выделялся  фосфор  и  блистал  огнями, не привычными в таких случаях желтоватыми, а белым свинцовым  пугающим.
    —Куда я забрёл, в конце концов? Придурок! Какой я дурак! Старые воспоминания, видите ли, сби- ли с толку... Спокоя не дают разыгравшемуся организму. Идти  обратно.  Куда  же  ещё  можно  идти? Ха.  А  я  совсем заблудился, — понял метающийся от  сосны  к  сосне  Шаров и остановился перед металлической с облупившейся краской оградой.
     Наощуп уже в полной темноте он нашёл калитку и, брякнув  крючком,  открыл  её.  Немедленно оказавшись  за  оградой сел на старую скамеечку и перекрестившись, полез  по  карманам, там был коробок спичек. Он  вмиг  пригодился.  Как  только  зажжённая спичка  осветила  бугорок  со столбиком с железной пластинкой и аккуратной звездой, Шаров прочёл:
Алексей Егорович Блохин
год рождения 1919— год смерти 1943
Погиб в Великой Отечественной войне
Моряк
     Столбик был выкрашен синей  краской,  но  был без обычного венка, фотографии тоже не было.
     — Ну  и,  прекрасно, — сказал,  потушив спичку Шаров: «Будет с кем поговорить».
     Он пошарил по заросшей травой могилке  и  обнаружил, как не странно, две печенюшки, стопочку с  каплей  водочки  и  несколько  подмокших  в бумажках  карамелек.
     — Прости  меня  господи,  закушу, с утра ничего не ел, — выложив  на  узкую  скамейку   найденное вздохнув, пояснил Дмитрий.  На  лбу его обозначились складки, а волосы  стал  трепать  вечерний ветерок. Не закрытая калитка откатилась и ударилась об ограду.
     Шаров  приложился  и   выдул  стопочку.  Водка оказалась  не  важная  с  морским песком,  который потом долго скрипел на зубах,  когда  тщательнейшим образом разжёвывалась печенюшка.
     — Фу, пакость,—подумал он, отведав печенюшки: «Прямо, как из помойки».
     Карамель  он  съел   с  большим  удовольствием. Через небольшой отрезок  времени  Шаров,  однако почувствовал  тяжесть  в  голове.
     —Водка! Понимаю-с,—плёл Дмитрий привстав: «Прощай, дружок!  Мне  пора.  Я ведь,  это никогда ведь, водки-то не пробовал  прежде ...  Ладно,  дело наживное». Шаров  похлопал  рукой по столбику и, подойдя к калитке,  хотел  её  закрыть  на   крючок, как и было. Чья-то  рука  невероятно  тяжёлая и холодная пала на плечо дрогнувшего графа.
     — К-к-кто? —еле смог спросить Шаров и тут же обмер. Краем глаза он видел, что рука заднего была с прогнившей кожей и ссохшимися жилами.
     —Помогите, — не своим голосом заорал Шаров. На  руке  видимо  преобладали  длинные ногти, так как плечо уцепило как бритвами.
     —О, господи! Умираю,—снова охрипшим перепуганным голосом вскричал  юноша, стоя без движения.
     Глаза привыкли к темноте. Лицо покойника было ужасно. Губы были вмятинах и выступали  ряды зубов с запекшейся кровью  между  их  просветами. Зубы  скалились.  Глаза описывали полную окружность,  они  вертелись,  казалось  вокруг  своей оси. Белок был крепко залит слоями  крови,  зрачок  еле рисовался. На теле покойного  была  длинная белая рубаха в дырах с ладонь.  На  ногах  не  было  вовсе ничего.
    Шаров обмер. Пик ужаса поднялся до такой степени,  что  вот-вот бешеное сердце разорвётся. Однако его манили  густые  сосны. « Только бы туда... Только бы туда, а там я быстро. Моментом»— мечтал Дмитрий  и  ноги  уже  были  готовы  броситься без оглядки  вперёд к спасению. Но огромной силы удар  опустился  сзади   на   взволнованный   череп. Дмитрий  упал  без  сознания.  Густые  сосны вновь уплыли или укутались  тьмой  и  голова  заболела  с затылка. Шаров  провёл  рукой по вспотевшему лбу и посмотрел вперёд.
     Могилка  всё  также рисовалась. Страдая височной болью, он повернулся. Звериное лицо умершего, по сумасшедшему, улыбалось. Налитые кровью глаза изменились, зрачок  ушёл  вниз, брови вздёрнулись. Вспомнился зловещий человек,  « который смеётся», или как это у Виктора  Гюго  из  шутов  в лорды. И сердце заледенело. Только  бы  ушёл проклятый. Что я ему сделал?  Люди,  помогите.  Смилуйтесь,  я  в  беде.
     В изъеденной червями руке была большая дубина, которой  он  ударил  нашего героя. Скрупулёзно маневрируя,  как  собачонка  от  взбесившегося покойника машущего дубиной. Перепуганный Шаров овладел ногами и бросился в манящие густые стволы сосен. Сосны скрыли его от всех простых смер- тных. Покойный бросился в след.
   Ветки отходили в стороны от бегущего напролом Дмитрия,  ломота  овладела  всей его головой и ему почему-то казалось, что от удара  у него повреждена черепная коробка, и весь воротник  плаща  залит густой липкой кровью.
    Его страшно потянуло обернуться, как это бывает  в  тех  случаях, когда движущийся совсем рядом состав притягивает  к  себе  человека на верную гибель. Склонив голову и запыхавшись, Шаров слышал, как тяжело шлёпают по земле ботинки, а сзади уже посторонние... Да-да,  посторонние  хрусты, потому что он настигает его. 
    Волосы над головой пришли в движение. Гримаса  ужаса   казалось,  навеки  остановилась  на  лице испуганного  молодого   графа.  Очутившись  в  два бешенных скачка у большой  стоящей  вертикально мраморной  плиты,  хоть  и  силы  давно   оставили, решительно  прибавил  ходу.
    Однако  левая нога застряла в какой-то проволоке, да будь же всё проклято, чёрт бы её подрал, валяется, видите ли,  неведомо  где  и  добрым людям от беды не даёт спастись. Начал крыть граф  по поводу   того,   что  проволока   оказалась  более  того очень  значительных  размеров  и  как  не  напрягал свои  силы  обречённый, проволока  не  освободила носка  ботинка.
     Ну, уж тут форменное издевательство, конечно с запутанной  в  проволоке ногой Шаров не смог никуда убежать. Покойник настиг свою жертву.
    Перепуганный граф вскинул свою голову с обезображенным  ужасом  лицом  и  тут  только  увидел маленькую светлую луну.
     « О, боже, луна », —подумал он лежа за невысоким  бугорком  со  спутанной  в  проволоке   ногой. Покойник выскочил  из  мрака  и сразу наскочил на лежащего, прикрыв своей  отвратительной  гигантской  фигурой  божественную  луну.
    Передние зубы скалились. Он закинул голову назад  и  громко  захохотал. Теперь всем своим обликом он походил  на  вампира  Дракулу.  В один миг его дырявая  рубаха  исчезла и вместо неё появился сюртук, вместо дубины  очутилась  трубка  и  когда вскинутая голова вновь опустилась это был Тунгус. Обшитая треуголка  дёргалась  в  такт ему и потряхивала каймой, он дико хохотал.
     — Ха-ха-ха, — бесновался Тунгус.
     Шаров   перекрестился.  Огромная  масса  ворон поднялась в небо и опутала  шар  луны.  Потом  эта огромная  стая  разъединилась,  и  чёрные  силуэты птиц с  машущими крыльями преобразились в гробы,  обшитые  в чёрную материю. Последние стали пикировать  над  головами и  вновь уноситься в запредельные дали к луне.
     Земля затряслась.  Какой-то  невидимый  толчок изнутри тряхнул всё кладбище, заставив затрястись склепы и могильные камни. Могилы стали рушиться. У ближней ограды упал большой полированный каменный  памятник,  и  бугорок  принялся  рассыпаться.  Потом  на  свет между комьями земли появилась омерзительная  картина,  мертвец лез наружу, цепляясь руками.
     Чувство самосохранения остановило перепуганного юношу, он встал и замер, с  открытым  ртом  в том месте,  где  упал.  Громозкие  мотки  проволоки опутывали его, но Дмитрий ничего не чувствовал.
    По небу пустилась вскачь карета с парой гнедых, за ними увязались  стая  борзых,  и, скача над головой по воздуху, из  кареты  выглянула  ведьма.  Она страшно хохотала и подобно панночке в «Вие» менялась на глазах.  Лицо её становилось из молодого в старушечье.
     Ограды могил застучали калитками и из них выходили умершие в белых  рубашках  до  колен. Самоубийц было больше всего. Эти изъеденные  червями головы на шеях, которых  висят  верёвки.  Все они  целым  скопищем  дьяволов двигались к бледному, как полотно Дмитрию Шарову.
     — А  помнишь ли ты отца святого Варфоломея? Оный   был  заодно  с  сатаной  и  прослыл  чистым колдуном.  Ибо  люди,  ходившие  вблизи его дома, слышали, как за стенами его кто-то стонал.  А иной раз видели, как при свече он оплёвывал лик  божий и у него отрастали  рога,  появлялся  кривой  нос  и изо рта  высовывались  волчьи  клыки.  После  этой дьявольской  процедуры  липовый  святой   вставал перед зеркалом и хохотал диким смехом над своим обезображенным лицом. Ходили слухи  также,  что у старика  Спиридона,  у  которого  не  было  обеих ног, были  случаи  почище.  Под вечер за бутылкой он   сказывал   престранные   происшествия,  будто вчера ночью у него  появились  ноги  и  он  шёл  на них на кладбище, где  под  светом  полнолуния видел, как старуха Марфа рыла  мертвецов  и,  поедая их,  складывала  головы  умерших  себе   в  мешок. Правда  ли  это?
     Упавшее  сердце  вскочило  в одно мгновение на своё место и застучало. Шаров проснулся...