Вскоре

Вскоре.
Ей.

- Ну что, долго там ещё?
- А чёрт его знает, если честно… Товарные поезда в этих широтах ходят очень медленно.
- А ну и ладно… Зато бесплатно.
- Бесплатно только птички поют. Поймают на станции – мало не покажется.
- Какой ты умный! Тебе череп не жмёт? Ты лучше скажи, как нам оттуда вырваться! – его невозмутимость и ехидность уже начинали меня порядком злить.
- Всё зависит от того, - а он и в ус не дует! – на какую станцию попадём. Он бы тебе хоть адрес оставил, что ли. Я бы поконкретнее сказал, как туда доехать.
- Так он оставил.
- И что ж ты раньше-то молчал? Вторые сутки едем, а он молчит.
Я ничего не ответил, а только достал из кармана свёрнутый ввосемеро тетрадный лист, в который у меня была завёрнута зажигалка, чиркнул колёсиком и вслух прочитал набросанный там простым карандашом адрес:
- Бульвар Барклая-де-Толли, дом 33, квартира.. тут фиг разберёшь, не то 15, не то 16… И где это?
- А мне почём знать?
- Да ты что, совсем спятил, абориген хренов!??? – не выдержал я, - Это ж твои пенаты, не мои!
- Ну и что ты орёшь? Да, я из Котлогорска, ну и что с того? Я там с 95-го года не был. Я ж не знаю, там сейчас, поди, половину улиц переименовали!
- Да уж, пошла моча по трубам… То были улицы Ленина да коммунизма, а сейчас вот Горчаковы разные повылезали, да Барклаи… Вспомнили.
- Ну, уж если по правде, то это наверно где-то в новых районах, на севере. А то я что-то вообще ни одного бульвара не припомню. Слушай, у тебя деньги-то есть?
- 500 рублей, и ещё на карточке полторы. А у тебя?
- И того меньше. Долго мы так не протянем, так что надо срочно искать этого твоего Огаркова.
А теперь расскажу, как было дело. Жаль, не дожили мои родственники до того момента, как я МГУ закончил. А дядя мой всё мечтал меня юристом увидеть. Не увидел. Жаль. Итак, я, Георгий Иннокентьевич (однако последний факт подлежит сомнению) Десятов, 22-летний великовозрастный балбес, изошёл из Москвы в провинцию, так как столице был непотребен.  Диплом-то я получил, да только вот юристов в Москве развелось, как собак нерезанных. Я долго ходил по столице в поисках работы (пока деньги не кончились), а потом набрёл на одного человека, который назвался Сергеем Огарковым. Он-то и предложил мне работу клерка в одной из компаний, расположенной в далёком Котлогорске, среди плоскогорий Тиманского Кряжа. Но добраться до туда было проблематично – денег не было совсем.  Помог мне мой старый друг Стёпка, который сам был родом оттуда. Услышав мою историю, тот долго раздумывать не стал, а отправился вместе со мной на грузовую станцию, отыскал там среди бесчисленных путей приписанный Котлогорску с грифом «Срочный возврат» товарный вагон-теплушку, и мы оба залезли туда. Ждать долго не пришлось. Через 7 часов вагон прицепили к поезду, и вот неторопливый товарняк повёз нас на Русский Север. Всю дорогу он болтал о том – о сём, а ночью ещё и пел, поудобнее завалившись на тюки с тканью, которыми был гружен вагон.  Вот какие нервы крепкие! Мне бы так.
 Рассказывал о своей жизни за то время что не виделись. А не виделись года 3. Я с ним познакомился давно, ещё когда учился в школе. Он тогда только приехал со своей малой родины, поступить не смог, но остался, нашёл работу грузчика. Так мы с ним общались четыре года, я поступил, закончил два курса… А потом Степан куда-то пропал.  Я, конечно, не забывал о нём, но всё реже являлся мне он в мыслях. И вдруг он нарисовался. И ведь сам меня нашёл, паразит!  Пока я грыз гранит науки в МГУ, Стёпка времени зря не терял. Он женился, семью переправил в Котлогорск, а сам остался в Москве работать не то водителем, не то экспедитором. Как оказалось, не подвернись ему я, он бы всё равно поехал, быть может, даже таким же образом (судя по всему, это ему было не впервой).
 И вот мы лежали на тюках льна, глядели друг на друга, насколько это было возможно в полутьме товарной теплушки. А через слегка отодвинутую дверь вагона на нас дул ветер. Если бы не он, мы бы давно задохнулись. Я перебрался поближе к двери, и прислонился головой и плечами к стене. Я дышал этим воздухом. Неизвестно почему, но он вдруг наполнился довольно сильным, но приятным запахом стали, бетона, дерева и мазута, и я жадно вкушал этот запах носом. Это был воздух железных дорог. Воздух как воздух скажет кто-то, но тот, кто хоть раз вдохнул его, никогда не подумает такого.
- Спи давай, - вдруг сказал я Степану, - нам ещё небось целую ночь по этому твоему городу шлындать…
- Не знаю, как тебе, а я до себя доберусь уж  явно раньше утра. Уж можешь мне поверить.
- А я?
- А всё зависит от того, где этот бульвар Барклая-де-Толли.
 Мои мысли затуманились, спутались… Я стал вспоминать. Мне было, что вспомнить. Вспоминал свою жизнь за последние годы, анализировал, перебирал… Вспомнила тех, кого забыл… И тут я вспомнил одну девушку, которую знал, когда учился на четвертом курсе. Собственно, и знал недолго – наше знакомство продлилось 5 месяцев. Познакомился я с ней случайно. Она училась тогда на первом курсе, но к середине весеннего семестра успела привлечь к себе внимание всего своего факультета, да и не только своего. И не внешностью, хотя и ей тоже. Она была иной, она отличалась ото всех, резко контрастировала с общей массой. Она не стеснялась говорить о жизни, не стеснялась высказывать свои принципы, её интересовали чужие души, и она придирчиво и кропотливо разбиралась в людях. Она просвечивала людские сердца, как рентгеновский аппарат, она могла после совсем непродолжительного общения с человеком предугадать его мысли, чувства, поступки. Но никто не мог просветить её саму. Никто. Она писала стихи, нерифмованные, аритмичные, трудно читающиеся, но очень глубокие и берущие за живое. Её музой был дождь.
 К моменту нашего знакомства я был о ней много наслышан. Но результат ожиданий не оправдал: после 2 недель общения она просветила и меня, и утратила интерес ко мне. Я был расстроен, но не сдавался. Безумная мысль пришла мне тогда в голову. Я решил постичь её. Ну и что с того, что никто этого не делал! Буду первым. И вот, когда её через месяц она по какому-то мелочному поводу подошла ко мне, я предложил ей встретиться после. И мы встретились. И я на этой же встрече рассказал ей всё, что надумал по поводу её души, а именно то, что первое пришло мне в голову, и сделал из этого первые попавшиеся выводы. И привёл ей. И я оказался прав!!! Я не могу сказать, что что-то чувствовал тогда к ней, но твёрдо вознамерился стать её другом. Такие, решил я, встречаются редко. Вся беда лишь в том, что друзей, по её собственному признанию, у неё не было. Но я решил и здесь стать первым. Девчонки-подружки слушали её, раскрыв рот, уважали, ценили, но остальное их интересовало мало. Парни же, которых вокруг неё тоже было хоть отбавляй, через тот или иной промежуток времени срывались, признавались ей в любви, после чего исчезали со сцены. Мы с ней общались очень близко, но я давал клятву себе молчать. Но через 3 с половиной месяца сорвался и я. Я слушал её как никто другой внимательно, и понимал, как никто другой. Но что же ей было ещё надо? Я этого не знал. Все вокруг, от первого курса до пятого испытывали к ней неподдельное уважение, очень ценили, она была вхожа в любую компанию. И всё же одна тема никогда не давала ей покоя.  Свобода. Насколько же было надо её любить, чтобы столько выкладок делать по этому вопросу. В силу некоторых причин львиной доли свободы она была лишена, но более свободной и вольной души я не видел. И вряд ли увижу. Для меня же свобода была нечто само собой разумеющееся, может поэтому я не придавал должного значения главной теме её размышлений. Я так боялся потерять её, что однажды потерял.  Наш с ней разлад выглядел тем более странно, что она за день до этого, провинившись передо мной, написала мне стихотворение, где чуть ли не на коленях умоляла её простить. Я простил (да по-иному и быть не могло), и вот через два дня такое… Я, не обиженный, но очень удивлённый, тем не менее не искал перемирия. Я понимал – назад пути уже нет. Я обходил её десятой дорогой. А ещё через пять дней она исчезла. И никто её больше не видел, и не знал, что с ней. Вот тут-то до меня многое дошло! Сказал кто-то что-то, ну и незачем теперь огород городить. Если мозгов нет, то и голове болеть ни к чему, правильно? Видимо так и считало «окружение», так и поступило. На её исчезновения все «друзья» и «подруги» отреагировали удивительно спокойно, и ни одна свинья даже не почесалась узнать, где она и что с ней! Вот оно чего стоит, ваше уважение. Тьфу! Ну ничего, за эти штучки вы заплатите, господа хорошие. Я долго искал её, но не нашёл. Я не мог забыть её. И не смогу никогда. Но потом ещё выискался один тип, её бывший парень, мой одногрупник, который после меня решил возобновлять с ней отношения… странно. Но после исчезновения притих. И напоследок ещё  ляпнул гениальное: «Учитесь отношениям! Так что ну её на фиг!». А сам за месяц до того лежал из-за неё в депрессии. Умри!.. лучше не скажешь…
 Я сидел и молчал.

Я вышел вместе с ней из какого-то заведения, я был с ней, я вновь был с ней! Она нашлась! Я забыл почти всё… я забыл своё имя… Я шёл с ней, и говорил, говорил, говорил… и не мог наговориться. А потом был страшный удар по затылку, от которого перед моими глазами поплыл зелёный фосфоресцирующий свет. Ещё через десять секунд мозг навёл резкость автоматически, я увидел, что это всего лишь стрелки моих часов, которые показывают без четверти полночь. Я проснулся. Над головой гудел Стёпка:
- Гляди, по обходной пошли!
- То есть?
- Вокруг Котлогорска есть объездная железка, по ней и поехали. Сейчас через северный вокзал заедем.
- Мы что, уже приближаемся?
- Ещё минут 20 и мы у меня на родине.
Мы неслись через бесконечные поля, засеянные какой-то дрянью, а вдали на расстоянии километра, виднелись городские огни. С дальней дистанции казалось, что эти те самые огни большого города, к которым я так привык. Мы проехали мимо аэропорта, освещённого ещё ярче, чем сам город, и затем Котлогорск стал скрываться за непроходимым лесом. Так мы ехали ещё минут 25, а затем я увидел синеватые огоньки ЛЭП, слева по линии показались утопающие в зелени сады частных домов. Справа, на расстоянии метров 300-400 стояли несколько высоток, ярко освещённые последние этажи которых показывались из-за вершин тысячелетних елей и пихт. Ещё через полминуты слева возник миниатюрный вокзал, над которым красным горели буквы: «Котлогорск-Северный». На перроне почти не было людей, лишь на первом пути стояла насквозь проржавевшая электричка, за исцарапанными стёклами окон которой проглядывались одиночные людские силуэты.
В Котлогорске шёл дождь. Вот пригород скрылся за лесом, и мы поехали вдоль дороги, на которой в этот час почти не было машин. Лишь изредка свет фар пробивался в щели отодвинутой двери. Слева от линии показалось кладбище. На автобусной остановке возле него стоял человек и курил. А ещё через 10 минут мы въехали в промзону. Одиночные огни на топочных трубах и автоматических воротах фабрик, заводов и хоздворов едва ли дополняли скудную инсоляцию этой части города. В вагоне стало так темно, что я не видел даже собственных ног, но когда Степан на них наступил, заорал благим матом. Тот, однако же, не обратил не это внимания, а лишь сказал:
- Всё, сейчас промзона кончится, начнётся овраг. Туда и прыгнем, я первый.
- А как-нибудь без переломов можно?
- Нельзя. За оврагом сразу станция, там вохра, менты и прожектора. Просветят – хана. – И он отодвинул дверь на всю ширину. – Да, кстати, костыли с прохода убери.
Я послушно поджал ноги. Прошла ещё минута, поезд замедлил ход. Я выглянул: там уже начинался овраг, ещё более глубокий и тёмный, чем я предполагал.
- И-и-их! – задористо крикнул Степан и сиганул с поезда.
- Господи, спаси! – прошептал я и, накинув сумку на плечо, последовал его примеру.
С три-четыре секунды я был в состоянии полной невесомости. Потом бесформенным кулём плюхнулся на комковатый невыветренный грунт, и кубарем покатился по склону, сминая собой кусты и сырую траву. Впереди и чуть левее меня летел Степан (тоже кувырком), я отчётливо его не видел, но слышал, как он матерится. И тут он налетел на какой-то выступ, и, смачно выругавшись, полетел кверх тормашками прямо в огромную лужу на дне оврага. А я ещё через секунду окончил своё движение в зарослях крапивы.
 Прошло с полминуты, прежде чем я, попомнив добрым словом и чью-то мать, и падшую женщину, вылез из травы и огляделся по сторонам. Навстречу мне шёл Степан, не очень грязный, зато насквозь промокший. При этом на его лице застыла самая идиотская улыбка, которую только может нарисовать самое буйное воображение. Он подошёл поближе, похлопал себя по нагрудному карману куртки и сказал:
- Сигареты вроде целы. Курить будешь?
- Буду, - не раздумывая, ответил я, хотя в это время уже бросал.
Спички от воды приобрели буроватый цвет, и только через несколько минут нашими общими усилиями высекли огонь. Степан прикурил, затянулся, мечтательно уставился вдаль, потом повернулся ко мне и сказал:
- Ну что, Георгий Иннокентьевич, добро пожаловать в Притиманье! Ты ещё попал в сумерки.
И только тут я глянул на небо. Оно было свинцово-серого цвета, и ночью это время суток действительно было назвать нельзя. Просто сумерки. Просто сумерки. Звёзд и луны на небе видно не было, да и вообще из-за дождя видимость была почти нулевая, радовало только то, что под ногами было хоть что-то видно.
- Поздновато темнеет, - выпустив струйку матового дыма, заметил я.
- Видишь ли, - явно смакуя очередную затяжку, начал мне объяснять Степан, - белые ночи бывают не только в Питере. У нас тоже бывают.
- Хочешь сказать, что вот это вот и есть белая ночь?
- Да. Просто сейчас второе июня, а сезон где-то в конце июня. Тогда вообще светло. Питер отдыхает.
- Что, ещё светлее? – с по-детски наивным выражением лица спросил я.
- Конечно, - улыбнулся Стёпка. – Так здесь и посевернее будет.
Мы простояли ещё с пять минут, докуривая каждый свою сигарету. Потом голос подал Степан:
- Ну что, пойдём в город? – и двинул вглубь оврага.
- Ты куда?
- Так то, что мы проехали – это промзона и пригороды, а сам город там, - он указал вдаль, - вон за тем лесом.
И мы пошли. Дождь вскоре кончился, однако погода была прохладная и промозглая. Температура явно не выше + 10, а то и ниже. «Ничего себе у них июль», - подумал я, кутаясь в куртку. Но через некоторое время такая погода меня взбодрила, и мне стало приятно пройтись по свежему воздуху. Ветер обдувал мне лицо, щекотал пальцы рук и теребил маленький российский флаг, притороченный сверху к моей сумке.
 Мы шли примерно с километр, прежде чем вошли в лес. «Где-то в этом лесочке явно находится коллектор теплотрассы», - понял я по запаху. И я не ошибся. Не прошли мы со Степаном и трёхсот метров, как показался невысокий бетонный забор, возле которого проходили трубы, уходящие чуть поодаль под землю. Нам прямо по курсу приходился регуляционный узел, рядом с которым был смонтирован пешеходный мостик над трубами. Зловонный клубящийся пар медленно поднимался от приоткрытых колодцев. Мы перешли по мостику на другую сторону. Там, пристроившись на огромную бетонную балку, очевидно, брошенную здесь ещё при Царе Косаре, заседали полтора десятка бомжей. Кое-кто из них при нашем появлении привстал, остальные остались на месте, испуганно косясь на своё сокровище – целый жбан какого-то пойла, похожего на водку. Стёпка подошёл поближе и задал одному из них странный вопрос:
- А где здесь трубы выходят?
- Да вот, тама, - он указал на дальний перелесок, слева от нас. И тут же добавил, - А водка наша. Не отдадим.
- Чего??? Возбухать мне будешь?
И тут бомжи, побросав водку, всей стаей, сминая друг друга, вприпрыжку ускакали в лес. Остался один – то ли самый смелый, то ли самый глупый. Именно он и получил от Стёпки по морде. Не очень сильно, но, видимо, достаточно для того, чтобы понять – здесь ему делать нечего.
- Зачем ты его так?
- А чтобы не сидели где попало. От чего у нас, по-твоему, по нескольку раз в месяц теплотрассу прорывает?
Я промолчал. Степан тем временем уверенно направился в указанном направлении, я пошёл следом. Там, в полукилометре от нас, трубы действительно выходили из-под земли, и мой товарищ пошёл вдоль них. Я едва поспевал за ним, настолько он ловко прыгал по кочкам. И вот мы дошли до крутого холма. Оба рукава теплотрассы поднимались вертикально вверх, очевидно, для преодоления препятствия, метров на 7 в высоту. Между трубами шла узкая металлическая лестница, а которую мне и указал Степан:
- Ну что, мой друг, вперёд!
Я осторожно взялся за ступени и начал карабкаться вверх. Довольно быстро пройдя эту конструкцию, я встал на решётку наверху и увидел следующую картину. За холмом узенькая река медленно несла свои затхлые воду куда-то вдаль, а трубы шли горизонтально над водой на 10-метровой высоте, опираясь на бетонные мачты с троссовыми растяжками, и единственный путь перейти эту реку был узкой (не шире 40 см) и тонкой металлической решёткой между трубами, которая шаталась даже под моими ногами. Мало того, из воды торчали бетонные сваи, упасть на которые было бы равносильно смерти. Но я плюнул на всё, и, аккуратно ступая, пошёл по решётке вперёд – благо мост короткий, метров 20. Перепрыгивая через выломанные секции, я через минуту уже очутился на том берегу. Вскоре поспел и Степан.
 Мы поднялись в гору, пересекли широкую автомагистраль, спустились под косогор и оказались во дворе какой-то хрущобы.

- Ну вот мы и в городе, - объявил Степан.
- Но сначала, я думаю, нам необходимо подкрепиться!
- Это верно.
Не сказав более ни слова, он пошёл, и дворами вывел меня на магистраль, которую мы недавно перешли. На обочине стояло трёхэтажное здание, которое, очевидно, было гостиницей для дальнобойщиков. Вся стоянка была заставлена большегрузными трейлерами, возле входа толпился народ, а прямо рядом стоял ларёк, переделанный под придорожную кафешку. Оттуда шёл вкусный запах, который могли производить только шашлычные деятели. На сей раз платил Степан. Простояв минут 10 в очереди, он подошёл к стойке возле металлической оградки, где стоял я (свободных столиков не оказалось) и принёс наш ужинозавтрак: четыре шампура бараньих шашлыков, два огромных лаваша, обильно сдобренных кетчупом, и бутылку водки. Горячее острое мясо согрело мои внутренности, хотя первые куски дошли до желудка лишь качественной реакцией. И лишь потом начало наступать насыщение. Стёпка извлёк из-за пазухи два пластиковых стаканчика, и разлил по ним беленькую, после чего произнёс первый тост:
- За прибытие.
Мне было глубоко до фонаря, за что пить, и мы чокнулись (если шелест одноразовых стаканов друг о друга можно так назвать); в следующую секунду жаркое дыхание этанола наполнило моё горло. В течение минуты последовал и второй тост.
 От водки Степана развезло. Он начал говорить всякую ерунду, не забывая при этом прихлёбывать из стакана, но я уже почти не слушал его. Не могу сказать, что я опьянел. Просто мне стало тепло, и стало легче думаться.   
 В общем, наелись мы от пуза. Шашлык приятно урчал в желудке, да и водка сделала своё чёрное дело.   Мысли понеслись куда-то вдаль, и слегка затуманенное сознание едва поспевало за ними…

  … Я вновь вспомнил о ней. Я вдруг понял, что, строго говоря, ничего серьёзного рядом с ней не представлял, но в то же время не был обычным для неё героем одной секунды. Я не боготворил её, не превозносил выше, чем она была на самом деле, но ей-богу, уж лучше бы я поступал вышеуказанным образом! Я просто был первым и единственным человеком, который мог предугадать её и понять её, и всё равно она каждый день преподносила мне сюрпризы. Душа не подчиняется законам разума, - это правило я уяснил довольно быстро. Мне на ум пришёл один эпизод. Когда наши с ней отношения только завязывались, вдруг появились записка. В ней кто-то писал, что нет ли хоть одной темы, куда она не вставила собственного мнения? Что надоело слушать её детский лепет. Очевидно, писал старшекурсник. Она сама отреагировала на записку спокойно, отметив, что это ей свойственно, зато «окружение» взъелось на автора злополучной бумажки так, что если бы они его нашли, то непременно бы его разорвали. Но ещё через три дня пришла другая записка, написанная тем же почерком, в которой отмечалось, что он на самом деле просто полюбил её. Просто полюбил. И в первом, и во втором случае мне казалось, что это шутки, и потому я держал язык за зубами. Потом выяснилось, что я ошибался. Записки с признаниями в любви, превозносившие её на самые вершины, приправленные красивыми и очень ритмичными стихами, далеко не худшими стихами, посыпались, как из рога изобилия. У неё появился неподдельный интерес к автору этих прокламаций, да и у меня тоже. Я просто ломал голову над вопросом: а способен ли я на такое? Хватило бы пороху? Сначала думал, что хватило бы, а потом начал сомневаться, сильно сомневаться…
 Прошло около трёх недель, и поток записок иссяк. Таинственное исчезновение этого человека вызывало ещё больше вопросов, чем его внезапное появление, но ещё через месяц о нём стали забывать. А ещё через три, совсем накануне нашего с ней разлада, он появился вновь. Вновь пошли записки. Вновь пошли стихи. И вновь никто его не видел.
 На следующий день после её демарша в мой адрес появилась следующая записка от него, но уже мне, и там было только два слова: «Что делать??». Ответ и ему, и ей я набрал на компьютере, чтобы никто не узнал почерка. Я написал ей, чтобы она сначала разобралась в чувствах, а потом принимала решения. Это было на тот момент единственное, о чём я думал. А ему я написал: «Дерзай». Уж не знаю, как она дошла, но она явно дошла. Это всё я узнал позже… Но ещё через день он вновь исчез, на сей раз насовсем… А потом кто-то из наших с ней общих знакомых в беседе со мной сказал о ней, что она просто играет. На что я, движимый обидой, ответил:
- Надо отдать должное – играет красиво!
И она слышала это! Она в это время была где-то рядом, и слышала эти слова… Господи, это была мысль мгновения, Господи, как я раскаиваюсь, что сказал это! И только теперь я подумал о том, что это я виноват в её исчезновении! Это я виноват! Я! Я страшно испугался. Но была и ещё одна мысль. Я протрезвел. Я вдруг увидел, что всё «окружение» будто бы было опьянено ею, и потому все её слова воспринимались как непреложная истина. Но страх более не застлал мне сознание, я вновь проанализировал все её слова и доводы, и нашёл массу нестройностей и ошибок. Но уважать и ценить её я от этого меньше не стал… А «окружение»?



К нашей стойке быстрой выправленной походкой приближался молодой человек. Подойдя совсем близко, он спросил:
- Что делаете, мужики?
- Водочку глушим, - не задумываясь, ответил Стёпка.
- А можно, я третьим буду?
- Можно, - ответил он, хотя в трезвом состоянии никогда бы не сказал такого.
- Ну что,  - сказал он, - будем знакомы?
- Будем, - я протянул руку, - Десятов Георгий Иннокентьевич.
- Итар, Николай Евгеньевич, - представился он.
- Симоненко, Степан Сергеевич, - Стёпка протянул дрожащую от выпитого руку.
За пазухой последнего вдруг неожиданно обнаружился ещё один стакан. В него немедленно было налито, и наш новый знакомый не приминул оценить, выпив всё залпом.
- А вы явно автостопщики, - щуря желтоватый левый глаз, сказал вновьпришедший.
- Нет, - коротко и ясно ответил Степан, - я местный, а вот он, - он указал на меня, - из Москвы, но вот приехали мы вторым родом (т.е. по железной дороге – Б. Пейгин).
Только теперь до меня дошло, что опыт автостопа у моего друга нешуточный. А Итар ничуть не удивился и ответил:
- А я четвёртым (т. е. авиастопом - БП).
- Да? И откуда?
- Из Чечни.
- Так оттуда же невозможно выбраться!
- А я в цинковом гробу.
Тут я подумал, что кто-то из нас сильно много выпил – или я, или он. Но всё я решил уточнить:
- То есть как?
- Всё очень просто, - стал пояснять он, заметив округлённые глаза Степана, да и мои тоже. – Так уж и быть, расскажу.
- Давайте, нам будет интересно послушать.
- Сам я не местный, - начал он, - я из Питера. Закончил Ленинградский Государственный, с отличием, ФИ по специальности «Защита информации». Там была одна девушка, которую я, когда повстречал, очень сильно полюбил, - он склонил голову на левую руку, - да и она меня тоже… Она родом отсюда, приехала туда учиться. Хотели пожениться, да только какая тут семья, если в кармане вошь на аркане? Я устроился на работу, но денег всё равно не хватало, два года мы с ней жили в подвале одной общаги. А потом мне на работе предложили съездить в годичную командировку, в Чечню, там в штабе объединённой группировки как раз огромная нехватка программистов. Платят там много, это  знал, наши ребята туда ездили. Ни за что бы не поехал туда, но ради неё, ради нашего будущего я согласился. И перед самым отъездом она сказала мне: «Я жду тебя всегда». И ради одного этого можно было идти хоть на смерть. Я поехал. Она писала мне, часто писала, уже отсюда. У неё просто не хватило денег оставаться в Питере дальше, и она уехала сюда, поэтому-то я сюда и попал. Хоть я и не военный, но попал на войну. Даже в Моздоке обстрелы чуть ли не каждую ночь, а через квартал меня перевели в Итум-Калинский район, там самая горячая точка. До 15 боёв в сутки. А прошло ещё 9 месяцев, мне пора было возвращаться, но оттуда не возвращаются. И тогда я решил. Там убили одного котлогорца, и его тело должны были везти сюда. Я рассказал командиру свою историю, вот он мне и предложил – а поезжай-ка ты в гробу. А что мне делать – я согласился. Проделали дырок для воздуха, дали бронежилет на всякий пожарный, воды дали, жратвы на несколько дней. А того парня прямо там, в горах похоронили. Когда я пропал, ей на меня похоронку прислали. А вот пять часов назад прилетел сюда. Ох, знали бы вы, какой там был переполох в аэропорту! Еле ноги унёс, прямо через забор. До кладбища дошёл, постоял там, покурил возле остановки, - значит это был он, - а теперь вот сюда добрался. Так что мне сейчас одна дорога – к ней. Потому-то я и спрашиваю, уж не автостопщики ли вы? А то, что среди вас местный есть, это хорошо. – тут он обратился к Степану, - Зелёный тупик, дом 7 – это где?
- Другой конец города.
- Отлично. Проводите меня?
- Поможем. Но нам бы сначала самим бульвар Барклая-де-Толли найти.
- Будем вместе искать, - улыбнулся я.

  Старательно умяв лаваш и остатки шашлыка, мы все втроём тронулись на поиски. Степан, которого слегка покачивало, выступил в роли Сусанина. Прежде, чем пойти, он сказал:
- Ну, вот  и пойдём. Котлогорск – город маленький, не заблудимся.
- А долго идти-то?
- С полчаса.
Мы пошли вдоль дороги до первого перекрестка и повернули направо. Пройдя ещё один квартал, мы вышли на широкую улицу, очевидно, одну из главных в городе. Несмотря на провинциальность, Котлогорск оказался довольно чистым городом, но всё же грязь нам помесить пришлось, так как все тротуары были испещрены лужами – глубокими и не очень. Погода тем временем начинала портиться – поднялся ветер, который дул нам в спину, и сильно похолодало. Вот тебе и июнь! Жилые высотки поблёскивали стёклами в грязно-белых оконных рамах, на нас смотрели посеревшие от воды стены домов, сливающиеся вдали со столь же серым уличным асфальтом; дорога в перспективе поднималась в гору. Стальные тучи плыли очень низко и медленно, казалось, что они вот-вот заденут крыши домов. Ветер дул порывами, попеременно меняя направление, и тут я подумал, что ветер, наверное, моя погода – куда я не приеду,  везде дует. Когда сильно, а когда и не очень.
 Наверное, это было единственное, о чём я думал в тот момент. Я шёл молча. Разговор же Итара и Степана сводился к монологу последнего, Николай Евгеньевич его внимательно слушал.
 Я достал из внутреннего кармана сигарету, которую припас на чёрный день ещё в Москве; за время поездки она порядком помялась, но всё же пошла в дело. Взяв у Стёпки спички, я прикурил, и посмотрел вперёд. Метров за триста впереди нас находилась эстакада, за ней серели опоры ЛЭП. Там кончались дома и начинался бескрайний пустой луг, и где-то далеко-далеко впереди проглядывал мрачноватый таёжный лес. Ещё через минуту пошёл мелкий дождь. Холодные капли приятно ощущались на моём иссохшем и бледном лице. Сигарета, разумеется, намокла, но не потухла…

 Мы дошли до эстакады и повернули направо, после пошли по улице, идущей на восток; застроена она была лишь по нечётной стороне. Котлогорск вообще, как я успел заметить, был прямоугольно спроектирован. Справа от нас медленно от нас проплывали жилые дома – высокие и не очень, похоже, что это был новый район. Где-то далеко впереди за эстакадой показались ещё несколько кварталов новостроек.
- Вот, мы почти пришли, - уверенно сказал Степан, когда мы, пройдя ещё с километр, дошли до развязки эстакады с одной из улиц.
После этого он повернул налево, и мы пошли под эстакадой. Степан шёл впереди, мы с Итаром – за ним. Пока шли, он говорил со мной:
- А вы здесь тоже впервые?
- Да, вроде того.
- Вы по делу сюда или просто так? – он едва заметно улыбался, ветер развевал его начинающие седеть русые волосы.
- Работу нашёл, у нас ведь не так просто устроиться.
- Понятно, в общем, мы с вами едва ли не товарищи по несчастью, - сказал он мне, невесело усмехнувшись, в то же время я не заметил в его голосе интонации ненависти или неуважения, что столь характерно между питерцами и москвичами и наоборот.
В душе я немного завидовал ему. Ему было, куда вернуться, мне – нет. Его ждут, меня – нет. Никто меня нигде не ждёт. И никому дела нет. А ведь верно говорил Достоевский – нужно, чтобы человеку было, куда пойти. Тем не менее я чувствовал в Итаре родственную душу. Не знаю почему, но я за короткое время нашего знакомства проникся к нему некоторой симпатией.

 За эстакадой виднелся мрачноватый новый район, тут и там торчали подъёмные краны, стройки шли полным ходом. Буквально в 10 шагах от эстакады оказался первый перекресток, улица, по которой мы шли (она называлась Асфальтовой), шла прямо, оттуда, с той стороны над нами нависал панельный дом, стены которого были выложены дымчатым галечником, никак не ниже 20 этажей, очевидно, совсем недавно построенный. В его окнах чуть брезжил свет, можно было различить людские силуэты. Улица, с которой Асфальтовая пресекалась, едва ли уступавшая ей по ширине, почти сразу слева от перекрестка поворачивала на 45 градусов и метрах в ста далее заканчивалась тупиком. Рядом с поворотом стоял грабрианс в два этажа с зелёной черепичной крышей, следом за ним – сине-бурый трёхэтажный кирпичный дом, не очень новый, однако неплохо отделанный, с другой стороны дороги стоял элитный домик не то в 11, не то в 12 этажей, и где-то вдалеке, у самого тупика виднелось какое-то старое шлакоблочное общежитие.
 Мы перешли дорогу, и Степан, встав в позу Ленина (правая рука вперёд), уверенно продекламировал, указывая на загибающуюся улочку:
- Вот он, Зелёный тупик!
Сложно было назвать этот тупик зелёным, тем более в такую погоду. Несколько невысоких деревьев, высаженных на обочине проезжей части, видимо, до того сильно запылённые, теперь от дождя стали серыми, и блёкло смотрелись на фоне выложенного бульварной бетонной плиткой узкого тротуара.
- А вот он, дом номер 7, - всё из той же позы произнёс Степан, указывая на трёхэтажное здание.
- Отлично, - ответил Итар, - и мы все втроём без лишних разговоров уверенно направились к дому – на сей раз Николай Евгеньевич впереди.
Прямо рядом с домом, возле бордюра, были разбиты три или четыре небольшие клумбы, насаженые анютиными глазками; цветы от дождя поникли, но не утратили своей красоты, капли на лепестках причудливо блестели, переливаясь в отражаемом окнами свете.
 Мы поднялись по узкому высокому крыльцу и вошли в единственный подъезд. Кодовым замком на двери, похоже, никто и не пользовался, но подъезд изнутри выглядел довольно чисто; недавно отштукатуренные стены и выметенная лестница приятно дополняли облик роскошных металлический и дорогих деревянных квартирных дверей. Даже серый  электрический щиток, расположенный в самом дальнем углу лестничной площадки, вписывался в общую картину. Мы со Степаном как по команде остановились перед ведущей наверх лестницей; я вопросительно глянул на Итара:
- А какая квартира?
- Десятая.
- Это, надо полагать, на третьем этаже, - со знание дела сказал Степан, успевший за время нашей прогулки порядком протрезветь. – Если вообще не последняя.
- Тогда пойдёмте.
- Хорошо… ИИКК! – вдруг выдал Стёпка.
- Ты там потише, - сказал я, - ты своим икотным рыком даже меня пугаешь.
Минул второй этаж, вот и третий, последний. Вот десятая квартира – прямо по курсу. Простая деревянная дверь, совсем не новая. Номер на ней – пластмассовый, краска на нём уже сильно выцвела.
 Итар на негнущихся ногах подошёл и дрожащим указательным пальцем левой руки нажал на забрызганный штукатуркой звонок. Раздался негромкий звук, нечто среднее между звоном и треском. За дверью что-то лязгнуло, очевидно, цепочка, и она приоткрылась на четверть ширины.
 На пороге стояла девушка; высокая, стройная, худощавая, узкоплечая, со светло-русыми волосами чуть ниже плеч и небольшой, впалой, узко посаженной грудью, она, судя по внешности, была тиманкой, или, во всяком случае, чалдонкой. Мы все вчетвером стояли молча, и даже не дышали, было слышно, как дождь на улице неожиданно хлынул с такой силой, что, казалось, он вот-вот выбьет стёкла на лестничной площадке. Так прошло не более секунды, но я думал, что пронеслось никак не менее часа; вдруг она очень плавным, но быстрым движением подалась вперёд и упала на Итара, прижалась к нему со всей возможной силой, из её светлых, водянистых глаз потекли слёзы. Сложно оставаться немым свидетелем такой сцены, но, ей-богу, язык мой не повернулся бы что-нибудь сказать. Степан застыл на месте с очень глупой улыбкой на лице, я отвёл глаза в сторону и сосредоточил взгляд на окне, по которому рекой лилась дождевая вода.

 Она слегка отстранилась от Николая, сжала его щёки ладонями, и глядя ему прямо в глаза, негромко спросила высоким дрожащим голосом:
- Как? Как?
- Марина, неважно, как, - ответил он, - я дома…
- Да… да… да… - как безумная повторяла она, осыпая его лицо быстрыми, лёгкими поцелуями.
Я, хоть и стоял в стороне, но мог видеть его; на его лице застыло выражение счастья. Глупо звучит, но по-другому сказать не могу.


 И только теперь Марина заметила нас. Мы со Степаном стояли, отстранившись от них и друг от друга метра на 2, тем не менее отлично попадали в её поле зрения. Итар по-прежнему оставался в её объятьях, в четверть оборота к нам. Видимо, чувствуя себя несколько неловко, он сказал:
- Марина, вот, это те, кто мне помог тебя найти, мои хорошие знакомые.
Тут я понял, что очередь за мной:
- Георгий.
- Степан, - подхватил Симоненко мою инициативу.
- Этот человек, - Николай Евгеньевич показал на меня, - тоже в Котлогорске впервые, -  а  вот он, - тут речь шла уже о Степане, - местный житель. Они мне очень помогли.
- Давайте не будем стоять на площадке, проходите, - чуть подавленным голосом сказала Марина, - я, конечно, понимаю, сейчас очень поздно, но я надеюсь, вы не торопитесь. Мы с Николаем очень будем рады вас у себя видеть.
Итар на такую фразу отреагировал улыбкой. Марина меж тем времени зря не теряла, и чуть ли не протолкнула нас в прихожую. Крошечная передняя. Я заглянул в единственную комнату, насколько это было возможно. Комната тоже была невелика, просто, но со вкусом обставлена. Марина, дождавшись, пока мы разуемся и скинем куртки, пригласила нас в комнату. Когда мы прошли, она с Итаром удалилась на кухню, а я тем временем приглядывался к обстановке. В углу, рядом с плотно зашторенным окном стояла тумба ТВА с каким-то импортным телевизором на ней, явно не первой свежести. Дальше вдоль по этой стене стоял высокий, почти до потолка стеллаж, туго забитый книгами, противоположная окну стена была обвешана цветочными горшками, так что имела почти полностью зелёный цвет. Возле стены, где находилась дверь, стоял диван, рядом с ним – журнальный столик, по бокам – два кресла, их-то мы со Стёпкой и заняли.


Межу тем дождь на улице не прекращался не на секунду, и, хотя его напор несколько ослаб, всё равно было слышно хлёсткие удары воды по почерневшему асфальту. Я подошёл к окну. Перед моим взором низина, поросшая пихтами и стлаником, это был самый край города, дальше – ни одного строения. Слышно было, как завывает ветер в такт дождю, над лощиной собирался густой туман.
 Я глянул на часы. Было около трёх часов ночи. «Скоро рассвет», - подумал я. В сумеречной комнате стрелки начинали тускнеть, и их недавно яркий зелёный свет стал едва заметным. Не знаю почему, но я в тот момент ни о чём не думал. Ни о чём. Просто где-то далеко-далеко, на задворках моего сознания память играла воспоминаниями в старую, давно забытую всеми, в том числе и мною, игру, но сейчас казалось, что её правила мне известны вполне, и я чувствовал время. С тихим рокотом оно неспешно перекатывалось между обломками окаменевших чувств и мыслей. Из-за сильнейшей близорукости время почти слепо, оно не видит нечего, кроме ближайшего рубежа, который ему предстоит пройти, и этот рубеж называется вскоре. Время тянется навстречу. Мне тогда казалось, что я вот так тысячу лет иду по некоему броду, и стоять на котором неловко, не то, чтобы идти, тем более быстро. То ли я не там чую победу, то ли всё не так…
 А всё могло бы быть совсем не так! Да я в силах что-то изменить, но одного меня мало! Да и я ли один? В ту секунду – изруби меня в куски – не сказал бы, что один я во всём виноват! Даже если бы она вернулась ко мне, не просил бы пощады, и даже не потому, что не за что, а потому, что незачем. Время идёт вперёд с любой скоростью, но назад – никогда. Многое можно отреставрировать, но ничто нельзя вернуть.
 Можно быть таким человеком, чтобы рассыпаться от плевка, и меня четырнадцать раз разбивали вдребезги, на мириады, потом тысячи, затем сотни, десятки осколков, но потом я сросся криво и неправильно, но сросся так, что не пострадаю от самого страшного удара. Я не моральный урод и не нравственный калека, я просто человек, из которого пинками выбили привычную систему понятий, и я построил свою. В один момент до меня вдруг дошло, что не надо было ломать голову о принципах, потому как смысл жизни в том, что она просто есть. Я просто всю жизнь жил ради жизни, это было моим оптимизмом. И, что бы не происходило, я и сейчас оптимист. Ни одно, даже самое безумное чувство не стоит того, чтобы губить душу ради него, и именно поэтому я всегда срастался всем смертям назло. Ради своей Родины, ради убеждений, ради любимой или любимого можно и нужно умереть, если это необходимо, но выбрасывать себя из собственной жизни – абсурд. Ибо когда человек меняет – он меняет менее ценное на более ценное, а душа это самое дорогое, что есть у человека, или же, не оценив этого, он сравняет себя с грязью. Именно поэтому я всю жизнь искал человека, не похожего на других и не стесняющегося это признавать. Именно поэтому я держался за неё, как только  мог.  Наверное, глупо отдавать себе отчёт в предыдущих действиях, но я понимал – вскоре всё изменится.

 ***

 Где-то вдалеке, бесконечно далеко от меня зазвонил телефон. Даже этот звук казался мне мелодичным переливом.
 Я обернулся; что-то на огромной скорости приближалось к моему взгляду и остановилось буквально в двух шагах от меня.  Я пригляделся; это была комната, в которой я стоял.
 Телефон настойчиво продолжал звонить. Через несколько секунд кто-то, кажется, Марина, взял трубку:
- Алло, - где-то в прихожей раздался её высокий дрожащий голос, - здравствуйте. Да, есть такие здесь. Позвать?
Я уж не знаю, что ей там ответили, но она вошла в комнату и окликнула меня:
- Георгий Иннокентьевич – это вы?
- Да, это я.
- Вас к телефону.
- Как же они меня здесь нашли? Ведь я же здесь впервые!
- Не знаю, наверно, как-то нашли.
Я подошёл к телефону, и взял положенную на тумбочку трубку:
- Алло!
- Георгий Инноктентьевич? – раздался из трубки прохладный металлический голос.
- Да, это я. А вы кто?
- Вы же сюда приехали устраиваться на работу в компанию «Мейс&Co»?
- Да, - осведомлённость этого типа меня просто поражала. – А как вы меня нашли?
- Случайно встретил на улице. Огарков показывал мне вашу фотографию, вот я и встретил вас, и узнал. Просто вы были в компании, я думал, вы нас уже ищете. Моя фамилия Эженов, я начальник отдела кадров. Поэтому, я думаю, несмотря на поздний час мы с вами могли бы встретиться и поговорить. Выйдете к подъезду минут через 20, я подъеду.
- Хорошо.
- До свиданья.
- До свиданья.
Во даёт! И ведь квартиру вычислил, гад! Ну да ничего, выйду, подышу свежим воздухом.
 Итар с Мариной всё ещё не показывались с кухни. Степан, руководствуясь свойственной ему наглостью, хотел было пойти и узнать, что у них там, но я его удержал. 20 минут пролетели незаметно. Сказав Степану, чтобы хозяева не беспокоились в случае чего, я вышел.


Дул пронизывающий восточный ветер. Я повернулся, чтобы посмотреть, не едут ли ещё, и тут же в лицо мне ударила мощная струя холодного воздуха; из глаз брызнули слёзы. На мой затылок упали несколько мелких капель, и буквально в две секунды вновь разразился дождь. Ветер не унимался, он дул порывами, колыхая ещё оголённые ветви придорожных деревьев. Тут мне показалось, что дождь на мгновенье ослаб, как вдруг новые струи воды ударили с неба с удвоенной силой, косым потоком поливая оконные стёкла.
 Рассекая колёсами лужи, серо-зелёная «семёрка» подкатила к дому. Через секунду оттуда вышел высокий, сутулый, начинающий седеть человек, одетый в серое пальто. Под мышкой он держал туго набитую чем-то кожаную папку. Он ловко перескочил через лужу и подошёл ко мне:
- Итак, здравствуйте.
- Добрый вечер. Я, право, не знаю, к чему, во-первых, такая честь (это же не абы кто, это же начальник отдела кадров! Правда, кто бы он там ни был, хоть сам Господь Бог, не нравится он мне что-то, однако древняя корпоративная мудрость гласит: подальше от начальства, поближе к кухне), а во-вторых, я не знаю вашего имени.
- Меня зовут Сергей Михайлович.
- Очень приятно, - я пожал его костлявую руку.
- Я, пожалуй, не стану вас надолго задерживать. Только в общих чертах, остальное завтра. Мы принимаем вас вне собеседования, т.к. московские специалисты у нас очень ценятся. Кроме того, мы предоставляем своим сотрудникам жильё, а так как вы не местный, то можете распоряжаться, - и он протянул мне 3 ключа на простом витом брелоке, - Аверомановский бульвар, дом 15б, квартира 102. Это достаточно далеко, ехать надо на 35-м автобусе, минут сорок езды, но это утром. Так что, если хотите. Могу подвезти вас прямо сейчас.
- Хорошо, я, наверное, поеду.
- Садитесь.
Я осторожно открыл дверцу и опустился на мягкое сиденье.
- Да, кстати, - продолжал Эженов, - я позвоню вашим друзьям и скажу, что вы уехали. Скажу адрес и телефон, у вас в квартире проведена линия. Запишите номер - ***-***, - эти цифры я постарался запомнить.
Машина плавно тронулась с места. Слегка покачиваясь во впадинах асфальта, заполненных дождевой водой, автомобиль вывернул на улицу, идущую вдоль эстакады. 
 Эженов молчал. Я тоже молчал. Вновь и вновь я перебирал свою память.




 Когда-то давно, очень давно, ещё до встречи с ней, мне нравилась одна девушка с нашего потока. Даже нельзя сказать – нравилась. Просто было непонятно, кто она и зачем она. Может я просто был ослеплён чувством, а может всё было сложнее. Она вообще держалась несколько особняком, и за исключением малого числа подруг ни с кем с потока почти не общалась; прочим имя её было известно скорее из слухов чем из реальных событий, тем более, что некоторые штатские не стеснялись в открытую отвешивать в её адрес такие «комплименты», что даже у меня шёл мороз по коже. Даже по обращении к другому человеку слышать противно.
 Она была умна, по-своему внешне очень привлекательна, однако несколько затенённа. Тем не менее, я внимательно приглядывался к ней, пока не обнаружил, что за этим скрыта недюжинная личностная сила, как и некоторая двойственность. Она была просто переполнена противоречий, и чем больше я в неё всматривался, тем меньше видел. И оттого, что понять её мне было тем сложнее, что она была несколько в стороне, оттого, что её истинная сущность, неординарность, креативность, индуктивность, некоторый авантюризм, соединённый с прагматизмом, она становилась для меня ещё более интересной. От этого и отразилось моё чувство к ней, такое чувство, которому не могу дать названия. Долго, очень долго я думал о том, что же именно такого привлекательного в ней, ведь каждый по-своему неординарен, но почему именно она вызывала во мне столь неподдельный интерес? А ответ оказался очень прост: где-то глубоко в ней – моё отражение. Как и её – во мне.  Вглядываясь в круг её интересов, я не без удивления обнаружил, что при столь большой разнице с моим его содержимого, цели и стремления у нас с ней одни и те же.
 Это, тем не менее, не помогло понять её до конца, и чувство элементарно рассыпалось, хотя глубокое уважение к этой девушке у меня останется до конца дней. Её имени я сейчас уже не припомню, и, хотя оно и вертелось у меня в голове, поймать за хвост эту мысль я не смог. Да и ни к чему теперь.

 ***
Занятый этими мыслями, я неподвижно сидел в кресле, как вдруг поймал на себе её взгляд. Удивлению моему не было предела: её фотокарточка стояла на приборной доске, справа от руля, в небольшой деревянной рамке!
 Но откуда?!! Разумеется. Я не решился спросить об этом у Эженова, однако потрясло меня это обстоятельство сильно.
 Сергей Михайлович тем временем увидел, куда направлен мой взгляд, и отвёл глаза.
 Мы ехали ещё минут 10, проехали уже знакомую мне промзону, как вдруг прямо посреди дороги двигатель чихнул и сдох. Тихо матерясь, Эженов вышел на улицу и открыл капот; оттуда валил густой серый дым. Я тоже вышел. С минуту покопавшись в движке, начальник отдела кадров обреченно сказал:
- Дальше всяко не поедем. Вон, видите там дома? – он указал мне на те свечки, которые мы проезжали на поезде в самом начале города, как выяснилось, мы подъезжали именно к ним.
- Вижу.
- Вон тот, крайний и есть ваш. Очень сожалею, но в такое время вы здесь ничего не поймаете.
- Пешком дойду, не привыкать.
- Тогда до завтра.
- До свиданья.
Я перешёл дорогу и пошёл прямо через луг, напрямик. Дождь прекратился, но сгущавшие сумерки свинцовые тучи по-прежнему плыли где-то невысоко над городом. С востока двигалась ещё одна туча, иссиня-чёрная, огромная, её подгонял прохладный июньский ветер. Этот суходольный луг, в дальнем конце которого виднелся редкий пихтач, пересекала ЛЭП; их высоковольтные провода жалобно гудели надо мной. Я шёл вдоль опор к жилмассиву, и глядел себе под ноги, чтобы не наступить в грязь. В кармане в дополнение к полупустому коробку спичек обнаружилась ещё одна сигарета.
 Точёная палочка тихо чиркнула о коробок, и ветер почему-то не затушил крохотное пламя, трепыхавшееся на её кончике.
 Тишина отнесла куда-то вверх струйку табачного дыма; я посмотрел вперёд. На мгновение всё затихло, ветер успокоился, казалось, что тучи остановились, стало так тихо, что я слышал собственное дыхание, поверхностное и редкое; лишь всё о чём-то гудели провода. На миг я закрыл глаза, и в следующую секунду что-то холодное обожгло мои пальцы сжимавшие сигарету.  Я посмотрел на свою руку, на кисти лежали, не тая, несколько снежинок.
 По-прежнему кругом была гробовая тишина. Пошёл крупный, хлопьистый снег. Вновь поднялся лёгкий ветер, отчего белый поток, шедший с неба, стал косым.
 

Дом, на который указал мне Эженов, действительно оказался Аверомановским бульваром, 15б.

 Это был обычный типовой дом в 17 этажей, сложенный из кирпича. Ни кодового замка, ни домофона на подъездной двери не оказалось, и я спокойно вошёл внутрь.
 Чтобы узнать, где именно расположено вверенное мне жильё, я решил подниматься по лестнице, которая находилось не в самом подъезде, а в пристройке между входами в него.
 Половина лампочек уже не светила, или же они просто были выкручены, лестничные марши были заплёваны и забросаны окурками, на подоконниках в межэтажных пролётах стояли распитые бутылки из-под пива, коктейлей и водки, а между седьмым и восьмым этажами обнаружился некий гражданин, спавший прямо поперёк прохода.

 ***
Квартира № 102 оказалась на 11-м этаже. Легко повернув ключ в замке деревянной двери, я вошёл в неё и огляделся в прихожей.
 Простая однокомнатная квартира, видимо, с типовой отделкой, в прихожей – ничего, кроме светильника под потолком, и стенного шкафа, куда и бросил куртку. Затем прошёл в комнату. В углу, у занавешенного окна, стоял телевизор, рядом с ним – письменный стол и кресло, на столе – телефон. Напротив – диван с двумя подушками и ещё одно кресло, в другом углу – секционный шкаф и журнальный стол. Квартира как квартира, скажет кто-то, но мне в этом тесном уюте типовых домов было как-то особенно комфортно. «Жизнь налаживается»,  - подумал я, рухнув на диван.

 Так прошло несколько мгновений, в течение которых я продолжал осматриваться по сторонам. А потом уткнулся в подушку и заплакал…
 Где же, где же ты теперь?..

2004