Двадцать восьмой Бидон

Отрывок из трилогии под общим названием "Петрушка".

Шестая ночь

Змеиная свадьба

Лекция, прочитанная в палате лордов
в лунную ночь

(Пометка клиники: террафилия)

Вернувшись из командировки, главврач был удивлен тишиной и покоем в клинике.
Лорды из палаты № 13 не ходили по коридору, не звонили по мобильным телефонам, не подбрасывали под дверь сообщения и требования. Пациентов из других палат тоже не было видно. Заместитель Нудистова тревожным голосом до-ложил, что все в порядке, – читают.
– Читают?
– Читают.
– Что читают?
– О барионной ассиметрии Вселенной.
– О чем?
– О гипотезе кварков.
– Ничего не понимаю, – что случилось? – спро-сил главврач дрогнувшим голосом.
– Это все «штучки» кандидата в лорды. После его лекции лорды позвонили в РАН и потребовали все имеющиеся публикации на космогонические те-мы. Они с нетерпением ожидают следующей лек-ции этого выскочки, этого землемера, этого «бидо-нофоба» и бабника. Фу!
Остальные палаты читают «Ветхий Завет», вы-звали профессора из духовной академии и готовят-ся к дискуссии с лордами на тему: «Потребность Бога в человеке», – ответил заместитель.
– Сейчас вечер, что предпринять? Запретить?
– Наблюдать! – рявкнул Нудистов.
– Зомбик, где ты? – призвал он Барсика.  Пора! – сказал он, погладив его и вручив честно зарабо-танную сосиску.

Привычные очертания дома напротив осветила не полная луна: один край, как у расколотого блюд-ца, был отсечен.
Луна доползла до створа с вытяжной трубой. Черный дворовый кот Барсик уже сидел на ней, желтея маленькими лунами зрачков. Часы показы-вали полночь. Телевизор рекламировал что-то жен-ское.  Мужчины падали при одном взгляде на это что-то.
– Максимальное раздевание манекенщицы про-буждает звериный инстинкт и является  залогом успеха для тех, кто задумал этот успех. То пре-красное, заложенное в женские формы, становится гипертрофированным идолом с уродливыми дета-лями.
Где же красота? Где продолжение кисти руки под длинным рукавом, совершаемое в воображении художника? Ведь был же первый человек, сказав-ший «красиво», взглянув на звезду в ночном небе? – размышлял я.
Шли по Земле мужчина и женщина! – возвра-щался я к навязчивому образу.
Женщина шла за мужчиной и жаждала любви!
Или, наоборот, – мужчина шел за женщиной и жаждал любви? Вечный вопрос! – улыбнулся я и вопросу, и желанию спать. Под это что-то женское, я и заснул.
– Ле-га, ле-га, ле-га! – завыл автомобильный сторож.
– Колле-га! Вы, уж, не перебарщивайте! Палата сумасшедших астрофизиков под № 21 после вашего трактата была атакована вопросами представите-лей гуманитарных и административных палат, на которые внятного ответа так и не получено, – гипо-тезы, гипотезы и гипотезы.
Палата лордов под № 13 запросила духовную академию. Там им разъяснили, что никаких элек-тронов не видели, о кварках, протонах, нейтронах в Писании не упоминается.  Такие вопросы посовето-вали адресовать в высшую инстанцию.
– Но, к Богу мы обращаемся каждый день, когда делает обход наш славный главврач, хотя Бога ни-когда не видели, как и электроны, протоны, ней-троны и кварки, – парировали лорды.
– Опасаюсь, что клиника  превратится в обсер-ваторию. Сегодня лорды весь день кружили в ска-фандрах вокруг Истязаловой, – моей помощницы, расставив руки, как крылья.  Звонили в РАН и требовали расчетов на дату всемирного времени траектории и начальной скорости для взлета с крыши профилактория, – произнес главврач Нуди-стов, неожиданно закрывший собой половину отко-лотого лунного диска.
Желтая дорожка вела от окна к двери с желтой ручкой, которая медленно повернулась, и в комнату вошли лорды.
– Заседание продолжается! – воскликнул проку-рор.
Когда желтая луна вышла из-за трубы, и окна многоэтажки напротив потемнели, я начал свое по-вествование:
–  Волна от проходящей ракеты-бидона на под-водных крыльях, качнула лодку, и мне пришлось схватить весла, вставить их в уключины и начать грести, так как лодку вынесло на глубину и понесло по течению.  Утренний холод и обыкновенный голод тоже подгоняли. Предстояло снова идти на трассу со своей поклажей, чтобы, наконец, попасть в авто-бус, и прибыть в свой постоянный дом, к своим книжным полкам, к привычному виду из окна, к запаху из затопленного подвала, к вопрошающим кленовым веткам, упирающимся в окно: «Доколе?».
Я побрел по полевой дороге, на которую стекали капли утренней росы с высоких трав, обступивших ее. Казалось, что дорога прорезала рану среди вы-сокотравья приокских лугов. Но это ничего не ме-няло. Было холодно, голодно и зябко.
Вдруг на середине дороги я увидел змею. Это была третья, встреченная мной в жизни, если не считать змей, виденных в зоопарке. Я вспомнил удушливый запах песцового питомника, встретив-шегося мне в лесу, в районе верхней Волги, в Твер-ской области, где я прокладывал трассу в одно из жарких лет своей жизни. Мучила не столько жара, сколько запах гнилой рыбы. Он так не вязался с хорошим смешанным лесом.
Самого питомника не было в полосе трассы, но странные чайки огромной стаей носились над заво-дью стоячего затона. Оказывается, песцов кормили рыбой, и чайки ежедневно слетались ко времени обеда с большой воды, – над лесом в это время сто-ял невероятный шум от крика и шороха их крыль-ев. 
А лес звенел стрекотом насекомых. Лес алел земляникой, чернел голубикой, черникой, костяни-кой, созревающей брусникой. Лес наполнен был лесными цветиками-семицветиками и неожиданно-стями.
Когда хочется скорее завершить порученную ра-боту, некогда сопоставлять и анализировать факты:  почему чайки вьются над болотом?
– Но почему же такой гнилостный запах в этом первозданном лесу? – думал я в начале рабочего дня, пока не свыкся с ним. Принюхался!
Расстелив плащ, я присел на травяной поляне, достал и совершил  нехитрый обед, запил его чай-ком, и уставил свои голубые глаза в безоблачную синеву неба между разомкнувшимися листьями бе-рез и сосновыми иглами. Послеобеденная усталость застигла в самое пекло, в полдень, на красивом взгорке-водоразделе ручьев, несущихся неведомо куда, но все же вниз, туда, к Волге.
Когда день начинался, я всегда подбадривал себя надеждой, что он принесет радость, а уж если не-приятность, то и она, неприятность, пройдет вместе с днем, который уйдет в закат, и завершится но-чью, которую сменит новый день. 
– А там посмотрим! – говорил я в надежде, что следующий день будет счастливее предыдущего.
И так текла жизнь, как и река, вдоль которой я прокладывал бесконечные трассы от чего-нибудь к чему-нибудь, по воле сил, к которым относился мудро и смиренно, поскольку считал, что «сверху» виднее, чем  «снизу».
Когда хорошо вокруг, хорошо и на душе, – так было бы и в этот час, если бы не навязчивый гни-лостный запах в этом первозданном лесу. Но при-шло обычное состояние, – пора продолжать работу!
И, когда пришла эта пора осознавать себя не ца-рем природы, а трассировщиком, я приподнял свое тело над расстеленным плащом и вздрогнул: из-под плаща миролюбиво выпросталась змейка и уползла та змейка неведомо куда по своим змеиным делам. Она была красива, – пятна светились на ее лосня-щейся коже. Мне даже показалось, что она попро-щалась.
Змея, с которой попрощался я сам, собственной персоной, встретилась в Камышовой бухте города Севастополя, на высоком холме, над морем.  Встре-тилась змея на съемочных работах для  проектиро-вания какого-то цеха, который должен был выпус-кать какую-то оснастку для то ли копчения, то ли вяления, а, может быть, соления рыбы, которую должны были выловить в море рыбаки рыбного колхоза.
Как и сколько вылавливали рыбаки рыбы, я не видел, потому что не ходил в море, но зато снимал комнату у одного из капитанов сейнера этого рыб-колхоза. 
По вечерам я слушал рассказы капитана о кат-ранах, – лечебных черноморских акулах, мясо ко-торых излечивало тех, кто мог достать его. А дос-тать его было трудно, потому что оно являлось де-фицитом, – наверно, поэтому оно и излечивало.
Слушал я также и всякие другие морские «бай-ки», в которых отличить правду от анекдота было невозможно, да и незачем.
Когда капитан хмелел от рассказов и виноград-ного вина нового урожая, то вспоминал, что его со-беседник – москвич, и переключался на внутрипо-литические темы.
Поскольку тогда было время всяческих инициа-тив по отвлечению народа от сосредоточения на своих мещанских потребностях, – попытки доста-вания того, чего не было, темы разговоров захме-левшего севастопольца  сводились к отсутствию то-го, что надо. В отсутствии этого того, что надо, он подозревал москвичей, которые, по его мнению, имели то, что надо, поскольку они же, москвичи, придумывали всяческие субботники и воскресники, потому что у них было то, что надо, которого не было у них.
– Стали бы иначе москвичи выходить на площа-ди и требовать пятилетний план выполнить за че-тыре года? Ведь куда-то все девается? А все дороги сходятся в Москве, – значит, там оно все и пропа-дает. А рыбаки есть хотят, потому что они мужчи-ны, а в магазинах ничего нет.
Все приходится доставать, – говорил он, доста-вая из модного в ту пору портфеля-дутика моло-дую акулку, так как на проходной рыбпорта загля-дывать в портфели капитанов считалось неэтич-ным, а вынос того, что добывал рыбколхоз для нужд всей страны, конечно, не дозволялся.
Капитан имел маленький домик, очень чистый и белый, Цветы  в его тесном огородике-садике све-шивали свои головы под южным черноморским не-бом.
Когда капитан увлекался темой разговора о том, чего надо и чего нет, и неизбежно при этом захо-дил в тупик, то вспоминал о своей молодой и пыш-ногрудой жене. Тогда он со вздохом вставал из-за стола и удалялся в летнюю кухоньку в углу садика. Оттуда раздавался женский плач, – тосковал капи-тан и поколачивал ее.
Искал он причину тоски и не находил, и засы-пал, а утром брился, брал свой портфель и спус-кался к морю. Так и текла жизнь.
Стоял сентябрь.  День был теплым – российское бабье лето, или крымский, бархатный сезон.
Над морем, в которое уходил капитан, чтобы вы-ловить рыбу, на высоком, поросшим сухими трава-ми лугу, обрывающемся каменными уступами к кромке воды, стоял зеленый фургон – бытовка. Луг этот и предназначался для строительства цеха за-вода винодельческого машиностроения, что нахо-дился в Симферополе.
В фургончике спал мой сын, трехгодовалый мальчик, – командировки к морю не сваливаются с неба, и я взял с собой жену и малыша.
Жена помогала мне в съемочных и разбивочных работах. В обед мы спускались к морю вместе с ма-лышом. Купались, собирали камушки и ракушки. Попадались гильзы от войны – Крымской и от се-вастопольской битвы Великой Отечественной.
Когда наступило время обеда, мы подошли к фургону и увидели маленькую змею, ползущую по дощатому полу фургона к лежанке, на которой спал малыш.
Чтобы забраться в фургон она преодолела высо-кие металлические ступеньки, которые свисали от  проема двери, – фургон представлял собой желез-нодорожный вагон начала века.
Мгновенно отшвырнув змею носком сапога на ступеньку, отчего змея подняла голову и приняла боевую позу, я схватил два коротких стержня из арматуры, зажал ими змеиную шею и держал ее до тех пор, пока жена не отыскала прорезиненный геологический мешочек для упаковки проб грунта. В этот мешочек и была препровождена змея; ме-шочек туго затянули тесьмой. Придя к капитану на ночлег, мы с гордостью вручили ему свою поимку.
Стоял теплый вечер; закатное солнце освещало ровным оранжевым цветом сухотравную степь, на-чинавшуюся за улицей рыбацкого поселка на ок-раине Севастополя. Наш капитан в сопровождении любопытствующих квартирантов открыл мешочек и выпустил змею, которая с облегчением юркнула под кочку сухой травы. После этого все долго стоя-ли, любуясь красотой степи под закатным солнцем.
Капитан прочел в заключение маленькую лек-цию на экологическую тему, суть которой заключа-лась в необходимости баланса и гармонии всего в природе, в которой главным хищником, возмутите-лем и нарушителем являлся человек, – существо неразумное, хотя и наделенное разумом. Оказыва-ется, в сентябре змеи уходят в зимнюю спячку и уже не агрессивны.
 Значит, наша змейка искала в фургоне место для зимней спячки, чтобы весной, по зову инстинк-та отыскать сородичей и произвести на свет себе подобных.
Змеи, по словам нашего лектора, занимают по-четное место в природе, и нарушать гармонию в зоологическом устройстве бытия, он, человек ра-зумный, не позволит.
– Вообще данная змея очень ядовита, – утешил нас напоследок капитан.
Я увидел уползающую из-под кочки в степь змейку, которая, как мне показалось, на секунду приостановилась, повернула голову к этим чудакам, наделенным разумом, и попрощалась.
Вспомнив севастопольскую змею, я свернул с дороги, вошел в траву и обошел тарусскую змею, хотя угрозы она не представляла, так как на мне были высокие сапоги, а в руках деревянная геоде-зическая рейка.
Змея почувствовала меня, не могу сказать, что услышала шорох травы под ногами человека, так как не видел ушей у змей, и также миролюбиво уползла в траву на другую сторону дороги.
На этот раз автобус в Серпухов и я не размину-лись, и через шесть часов я открыл дверь в своем доме. 
О, как это прекрасно, – принять горячий душ, съесть кусок городского хлеба со сливочным мас-лом, с ломтиком колбасы сверху, затем – второй, но уже с сыром, запить их глотком чая с лимоном, налитым в фарфоровую чашку с нарисованной на ней незабудкой.
Это так же прекрасно, как пройтись по улице в легких полуботинках, одетых на вымытые ноги, об-лаченные в мягкие носки с тонким рисунком. Прой-тись по асфальту, как по ковру, легкой походкой ногами, привычными к кочкам, буграм, обрывам, ямам, до почты или парикмахерской, кивая при этом знакомым.
«Я иду по ковру. Вы идете, пока врете! Мы идем, пока врем! Все идут, пока врут!» – вспомнил я шутку. Но я не вру, что первые дни в столице по-сле возвращения из странствий всегда хороши.
С высокомерием замечаешь одутловатые подбо-родки, мягкие припудренные щеки сонных горожан, их излишние мягкости на животах и шеях, и невы-разимую тоску и недовольство в глазах. Эта тоска, как сжатая пружина, таится в городском жителе, в генах его, и зовет она его к природе, от которой от-городился он так называемой цивилизацией, поста-вив спичечные коробки друг на друга, назвав их домами, загнал реки, ручьи и родники в трубы, опутал себя паутиной всевозможных коммуникаций и решил, что он счастлив.
«Но это ему только кажется, на самом деле он глубоко несчастен», – думал я, засыпая перед све-тящимся экраном телевизора, из которого лилась музыкальная заставка из передачи «В мире живот-ных». Передача была о змеях, что окончательно до-конало мое воображение, придав появлению змеи на экране именно в этот вечер характер фатальный и мистический. Я попытался сосредоточиться на передаче и голосе ведущего.  Змея, подняв голову над своим лоснящимся и узорчатым продолжением, подмигнула мне с экрана. «Ш-ш-ш-ш!» – разноси-лось вокруг.
На экране мужчина, в экзотическом шлеме на голове и в рубахе немыслимой расцветки, на кото-рой были вышиты змеи, – известный путешествен-ник, ведущий передачи «В мире животных», – нес книгу, переплетенную змеиной кожей. Рядом с ним шла женщина в шортах – научный сотрудник из кембриджского университета.  Научная сотрудница останавливалась перед нагромождениями камней у живописных тропических водоемов, и к ней выпол-зали змеи, от огромных удавов до крошечных ме-дянок. «Ш-ш-ш-ш!» – разносилось вокруг них.
Женщина проговаривала их латинские названия по классификации, после чего змеи охотно позиро-вали перед киносъемочной аппаратурой, извиваясь и танцуя, как прирожденные кинозвезды.
Я мужественно силился не заснуть, и заснул, как всегда бывает в таких случаях.

И опять шли по земле мужчина и женщина.  «Ш-ш-ш-ш!» – разносилось вокруг.
Мужчина, на этот раз я сам, был одет в проти-воэнцефалитный костюм с завязками на кистях рук, в сапоги, а через плечо была перекинута поле-вая сумка. Женщина была одета по-местному: пла-ток на голове, куртка-безрукавка из овчины, сати-новые шаровары, заправленные в невысокие рези-новые сапожки. На плече, привычном к крестьян-ской работе, она несла лопату, кирку и металличе-ский щуп.
Было яркое солнечное утро конца апреля. Безоб-лачное небо отливало голубизной.
Мы шли по широкой просеке, по первой зеленой травке. Справа и слева  возвышался смешанный лес. Он был еще прозрачен, так как подлесок толь-ко оперился первыми листочками, но уже звенел древесными соками, жужжал проснувшимися и обустраивающимися насекомыми, шевелился птичьими лапками, суетою новых гнездовий, похру-стывал валежником под копытами и копытцами больших и малых невидимых обитателей и шипел. Шипел! Не удивляйтесь. Разъяснение будет позже.
Наметив места раскопок шурфов, я углубился немного в лес и присел на теплую хвою. К женщине подошли две скуластые помощницы, и они, вместе составляя женскую бригаду землекопов, подсобниц, мастериц на все руки, вплоть до стирки белья сво-его молодого инженера, который начислял им зар-плату, ловко вонзили лопаты в дерн.
Работа шла сноровисто, без суеты. 
– Сокол, (с ударением на второе о), погуляй, по-спи. Кончим – позовем! – сказала старшая.
Я сидел, вдыхая весенний, лесной воздух, затем прилег и незаметно заснул. Сон надвинулся, как праздник, как экран широкоформатного кино. Ото-двинулась суета, повседневность.
Я увидел вращающийся наклоненный волчок – Землю. Затем я сосредоточился на той точке Земли, где находился, отфокусировал изображение и за-мер.
Шел по земле человек, за ним шла женщина, а за ними полз грустный змей, вздыхая от земных несправедливостей. Человек был несчастен, но не знал об этом, что-то  беспокоило его. Белые бараш-ки облаков мчались в центробежной силе танца. И птицы парили над ним, и звери земные вдыхали воздух, плодились и размножались по роду их, не обращая на человека внимания, и свет отделялся от  тьмы, рождая то ночь, с ее  мигающими на тверди небесной светилами, то день, освещающий  зелень трав, и деревьев, приносящих плод…
Шли по земле мужчина и женщина. И были они абсолютно одни. Мужчина и женщина!  Его звали Адам, а ее – Ева!
Повсюду было тепло, гигантские деревья не ну-ждались в корнях, так как не дули ветры, и небо было безоблачно; огромные пресмыкающиеся оби-тали на суше, птицы также были велики, да и че-ловек напоминал исполина, и годы жизни живых существ длились много «тик и так», между кото-рыми умещались тысячи земных орбит.
– Я хочу есть! – хныкала женщина, идущая за мужчиной.
– У меня стерты ноги, и я устала. Неужели ты не слышишь? Почему ты не отвечаешь?  Мне душ-но в этих дурацких кожаных штанах, ремень сда-вил живот, а куртка – грудь! Мне трет под мыш-ками, и я вся обливаюсь потом! Слышишь? Я скоро упаду и больше не встану! Почему ты не отвеча-ешь? – и слезы обиды и страдания вырывались из ее глаз. В кармане вместо платка ей попалось не-доеденное яблоко, то злополучное яблоко, с которо-го и началось это путешествие.
– Подумаешь: в поте лица  добывать хлеб…  Любить жену, как самого себя? – размышлял муж-чина. Окружающая природа волновала его, все бы-ло ново, интересно. – Чего она расхныкалась? – по-думал мужчина, гладя доверчиво льнущего к нему змея, которому пора было поменять кожу. Старая кожа уже не годилась, так как истрепалась о жест-кие камни.
Женщина вспомнила благоуханный сад, который они покинули. Вспомнила до мельчайших подробно-стей тот миг, когда она решилась надкусить яблоко, и то внезапное волнение от открывшейся картины.
– Что ты ешь? – спросил он тогда, и она протя-нула ему надкушенное яблоко.
 – Что ты ешь? – спросил он сейчас, обернув-шись к ней, и она протянула ему недоеденное ябло-ко. Мужчина доел яблоко, после чего почувствовал настоящий голод.
– Убей птичку! – шептал змей, обвив дерево и показывая на огромную куропатку, шествующую во главе пестрого выводка себе подобных.
– Не могу!
– А ты, – через «не могу»…  Убей!
– Не убью! 
– Убьешь!
– Подумай о ней!
– Не убью! – сказал он, и слезы обиды и страда-ния впервые перехватили гортань, но, не выкатив-шись наружу, превратились в хрип торжества над поверженной камнем куропаткой.
– Общипай! – продолжал шипеть змей.
– Не буду!
– Подумай о ней!
– Не буду! – сказал он, и слезы обиды и страда-ния снова перехватили гортань, превратившись в судорожное выдергивание перьев из убитой куро-патки.
– Свари!
– А как это? – удивленно спросил мужчина.
– А очень просто! Берешь сухие палочки и бы-стро-быстро трешь одну о другую, пока они не за-горятся. Затем бросаешь в кучу других сухих пало-чек. Они все горят, идет дым, получается костер, превращаясь в горячие угли.  Подвешиваешь над углями  куропатку. Она шипит, румянится и пах-нет. Отламываешь крылышко и несешь Еве. Вот увидишь, – ей понравится! А потом…
– Ха! Теперь я понял, зачем нужно было это де-рево в саду! Пикничек!  Погуляем и вернемся! – сказал Адам, возбужденный всей этой прогулкой. На что змей грустно вздохнул. Отчего вздыхают змеи? О, этого никто не знает! Да и вздыхают ли они?
Змей вздыхал и грустно взирал на возбужденно-го Адама, которого вдруг озарила простая идея вернуться, попросить прощения, хотя он и не знал за что и, оставив хныкающую попутчицу под при-смотром и опекой, продолжить это волнующее странствие. Адам подошел к Еве и увидел, что она, сняв кожаную куртку, сладко спит. Ее длинные пряди волос рассыпались вокруг, отражая  золоти-стый лунный свет. Она вздрагивала во сне и шеве-лила губами. И еще он увидел морщинку на ее гладком, как лист той яблони, лице, маленькую и еле заметную складку.
– Устала! – подумал он, и удивился слову, кото-рому его никто не учил. Оно вырвалось само.
– Устала! – повторил он, и волна нежности на-хлынула на него от красоты, которую он прежде не замечал. Красивым было все вокруг: звезды, Луна, деревья и даже свернувшийся клубочком змей, вспоминавший во сне о том времени, когда у него были ноги.
– Почему я там, в саду, не замечал всего этого, этой красоты? – стал размышлять Адам. И он по-чувствовал усталость, – тоже незнакомое доселе ощущение.
– Так вот откуда оно возникает! Я развел костер и понял, что огонь обжигает, опустил обожженную руку в ручей и понял, что вода холодна. Был голо-ден и насытился. Жалел куропатку, но убил ее. Не замечал Евы, и вдруг понял, что она существует, слаба, и погибнет без меня.
Меня тянет к ней! – размышлял  в ночной ти-шине Адам, чувствуя чей-то взгляд.
– Погибнет! – повторил он и удивился слову, ко-торому его никто не учил.
 – Так вот почему не разрешалось в саду прика-саться к плодам запретного древа! Чтобы мы нико-гда не произнесли этого слова «погибнет», чтобы не почувствовали горячее и холодное, не узнали, го-лод, боль и страх. Так зачем же тогда его помести-ли в саду, и даже змея посвятили в его назначение, которое стало предназначением. Не для того ли, чтобы рано или поздно подвести нас к нему? Ко-варство! – сказал он, и удивился слову, которому его никто не учил.
«Не узнав зла, не познаешь и добра! – прозрев, подумал мужчина. – Завтра же отведу Еву обрат-но, а сам продолжу это интересное путешествие. Она не выдержит, да и куропаток может не хва-тить!» – подумал Адам и подошел к спящей жене.
Змей клубком свернулся у нее на груди и, уви-дев Адама, прошипел: – Поцелуй ее. Любовь не бывает без поцелуя! – и покинул удобное место.
– Не хочу! – ответил мужчина.
– Хочешь! – возразил змей.
– Не буду! – воскликнул мужчина и прильнул губами к лицу спящей жены.
А на утро светило солнце, журчал водопад. Ог-ромные звери и птицы кольцом окружили спящих, то ли охраняя их, то ли с намерением позавтракать ими, а, может быть, в ожидании чуда, но – с почте-нием. Особенно близко, пофыркивая и скрипя сре-заемой травой, подошла молоденькая и розовая ко-былица, с удивлением выпучив мокрый глаз на Еву, которая проснулась от теплого дыхания над ее лицом. Их взгляды встретились, Ева протянула ру-ку к рыжей гриве кобылицы, а кобылица в ответ лизнула ее ухо.
– Что? И вас изгнали? Ведь это я назвал вас те-ми, кто вы есть! – воскликнул проснувшийся Адам, оглядывая всех в мучительном раздумье: «Неужели придётся кого-то съесть?»
– Вы что, всю яблоню обгрызли? И теперь вы все потребуете одежду? – выкрикивал Адам, стоя под водопадом и пританцовывая от обжигающих холодом струй и удивляясь такому обилию незна-комых слов.
– Хочу есть и пить! – сказала Ева, потягиваясь, глядя на кобылицу,  жующую сочную траву.
– Я тоже! – ответил Адам и удивился неожи-данному желанию.
Это было первое утро на земле.
– Пить, – пожалуйста! – воскликнул Адам, вы-рывая в мягкой земле между валунами канавку, по которой к ногам Евы побежала вода из ручья под водопадом.
– А вот с едой будет посложнее, – подумал он, оглядывая почтительный круг животных, наблю-дающих за первыми людьми на земле.
– Кого убить, чтобы съесть? Кого? – стал пере-бирать он.
– Я не могу убить! – продолжал Адам.
– Сможешь! – прошипел змей, успевший поме-нять кожу.
– Не смогу, не хочу, не буду! – кричал Адам, убегая в глубину зарослей все дальше и дальше от собственной решимости и от проблемы выбора.
Звери тоже возжелали пищи и разбрелись по земле  в надежде как-то избежать решения этой проблемы, или уж, во всяком случае, решить ее в тишине и одиночестве.
Адам убежал далеко и сел на зеленое мшистое дерево, лежащее почему-то на его пути и, переведя дыхание, вдруг понял, что сколько бы он не бежал от необходимости утоления голода, как и от самого себя, не убежишь.
Дерево под ним зашевелилось и оказалось кро-кодилом, решающим ту же проблему: кого съесть?  Зашевелившись, бревно-крокодил раскрыл пасть, намереваясь откусить ногу Адама, так как она была ближе всего к нему, но в это время появился змей и спросил:
– Ты почему бросил жену? Она хочет есть, а ты прохлаждаешься  здесь с этим пресмыкающимся!
– Я не прохлаждаюсь, а думаю! – ответил по-грустневший Адам. Вот оно хотело откусить мне ногу, значит, и я могу его убить?! – задумчиво про-говорил он, указывая на мшистое бревно-крокодил.
– Оно несъедобно, и Еве не понравится, а вот из кожи можно изготовить кое-что красивенькое и прочное, которое будет к лицу твоей жене, зубы можно пустить на бусы и браслеты. Пока она  единственная женщина на земле, ей ни к чему вы-деляться средь соперниц. Но она хочет привлекать и твое внимание. А когда появятся соперницы, пы-тающиеся завладеть тобой, крокодилов на всех не хватит, так что не упускай шанс, – проскрипел мудрый змей.
– От пресмыкающегося и слышу! – лязгнуло бревно-крокодил и нырнуло в зеленое озерцо-болотце, подальше от этих умников.
– Если так будет продолжаться, Ева умрет от голода! Бежим обратно! – уговаривал змей.
И они побежали, вернее, бежал мужчина, а змей скакал, выбрасывая свое тело, как пружину, из собственного клубка мышц. Пот выступил на теле мужчины и начал разъедать глаза. Тело покрылось царапинами от хлестких веток, задевавших бегуще-го. Отклонившись от прямого пути, сделав прилич-ный круг, так как никаких троп и дорог еще никто не прокладывал, единственный мужчина на земле прибежал к знакомым воротам, от которых нача-лось их странное путешествие.
– Надо запомнить дорогу. Завтра же отведу Еву обратно, а сам продолжу путешествие без нее. Она не выдержит! А я, – уж как нибудь! – решил Адам. Но в воротах ему преградил дорогу всадник, закованный в латы, с копьем в руке.
– Пущать не велено! – произнес он.
– Ну, уж, Еву пустят, – решил Адам и побрел по примятой траве и надломленным веточкам, по следам их вчерашнего, такого безоблачного пути.
Наконец он добежал до их ночной стоянки к единственной женщине на земле и увидел, то, что никогда не видел. Женщина доила белоснежную ко-зу, молоко сцеживалось в огромный рог архара, по-добранный на берегу ручья. Стадо таких же белых козочек дожидалось в сторонке своей очереди. На месте вечернего кострища потрескивали сучья ве-селого костерка. Языки пламени лизали плоский черный камень, на котором румянились круглые лепешки из растертых зерен желтых колосьев, а невдалеке возвышалась пирамида огромных яиц, во множестве попадающихся в траве, покинутых пти-цами, испуганных внезапными пришельцами. Над костром, на ветках плюща сушились кожаные об-лачения. На женщине остался только поясок, при-держивающий огромные листья папоротников, за-крывающих ее наготу.
– Где ты пропадал? – спросила женщина, сдувая прядь волос с лица, почерневшего от копоти. Мне нужно масло и соль! А ты шляешься неведомо где. Я уже подумала, что ты бросил меня. Я устала.–
Чтобы скрыть внезапные слезы умиления от увиденной картины, мужчина подбежал к ручью, и, наклонившись над водой, увидел свое изможденное лицо со взъерошенными волосами и залитое потом, потемневшим от выступившей соли.
– В поте лица будешь добывать хлеб свой! – ус-лышал он знакомый голос.
– Пот есть, а хлеба нет! – подумал Адам, и ему стало стыдно.
Умывшись и разгладив волосы, он сделал шаг и, поскользнувшись, упал на склон ручья. Руки его при этом увязли в коричневой массе, которая никак не отставала от рук, даже когда он с трудом под-нялся. Соскабливая ее с рук, Адам вдруг скатал шарик. Это ему очень понравилось, и он стал мять этот шарик, придавая ему форму человечка. Полу-чился маленький человечек. Тогда он сделал второ-го, с более круглыми формами, как у Евы. Получи-лось похоже! Тогда он взял огромный ком и вмял его середину, расчистил углубление, разгладил края. Получился сосуд, в который можно было на-лить воды. Ему это очень понравилось, и он сделал несколько сосудов разной формы. Довольный собой, он понес один из них к костру и с гордостью поста-вил у огня.
Умытый и причесанный, он присел на мшистое бревно, предварительно убедившись, что это не крокодил, и понял, как он устал, и что земная жизнь, – далеко не райская. К тому же захотелось есть. Почему-то стало жаль себя, и скупая слезин-ка, соскользнув, упала прямо в его, свежеслеплен-ный, глиняный сосуд, и звякнула. Он удивился, – сосуд затвердел у огня.
– Адамчик, какой ты красивый! – тихо сказала Ева, из глаз которой тоже выкатилась слезинка, и тоже, звякнув, смешалась с его слезой. Поешь! –  проговорила она, и слезы потоком хлынули из ее глаз. Змей завздыхал в кустах, поняв, что его мис-сия на этом заканчивается, и он навсегда будет не-желанным гостем в этом земном рае, начавшемся со слез.
– А-а-а-а! – раздалось сверху. А-а-а-дам! – эхом разносилось вокруг. Это ангелы умилились первым слезам и пели осанну первым людям зем-ли, радуясь так, как радуются юные учителя своим первым ученикам.
 – З-з-з-з! – звенел в зарослях змей. З-з-з-зачем я взялся з-з-з-за это?
– Е-вв-а-а, ты и есть жизнь! Ты – жизнь, Е-вв-а-а!» – утешал себя и ее Адам, прикладывая ли-стья подорожника к ее мозолям.

Мужчина и женщина шли по земле. Они шли по своим же собственным следам обратно. Туда, отку-да они начали свой путь.
Дорог на земле еще не было, и когда следы кон-чились, мужчина обнаружил на месте бывших во-рот, в которых когда-то стоял всадник с копьем, поваленное молнией дерево. Корни его торчали во все стороны, как ветвистый куст. Обвив одно из корневищ, на них взирал грустный змей.
– Усе! – прошипел он! Приехали! Нету-ти! И, на те-ка вам! Ни рая, ни сарая!
 – Я хочу есть! – сказала женщина мужчине. У меня стерты ноги, и я устала. Неужели ты не слы-шишь? Почему ты не отвечаешь? Мне душно в этих дурацких кожаных штанах. Ремень сдавил живот, а куртка – грудь! Мне жжет под мышками, и я вся облилась потом! Слышишь? Я скоро упаду и больше не встану! Почему ты не отвечаешь? – и слезы обиды и страдания вырывались из ее глаз. В кармане вместо платка ей попалось семечко того злополучного яблока, с которого и началось это пу-тешествие. И тут мужчина понял, что он не найдет рая.
– Евочка! – сказал он. Потерпи! Мы немножко сбились с пути и, скоро, очень скоро, мы найдем его, наш потерянный рай!
И они заснули, обнявшись, успокоенные тем, что найдут, и будут снова там, где им было так… хоро-шо! Или плохо? 
– Мне хорошо! – проговорила женщина. Когда ты рядом! – добавила она, засыпая.
– Что такое «хорошо»? – подумал мужчина, то-же засыпая.
Звезды светились над головой. Пряный запах трав напоил дурманом, раскинувшего руки, спяще-го мужчину. Ему снилось, что он летит, раскинув руки, и при каждом синхронном взмахе рук, под-нимается все выше, и выше, стараясь увидеть Его.
Но каждый раз, когда ему казалось, что видит, он падал на землю, где ухмылялся старый змей, хлопоча над клубочком маленьких змеенышей, ко-торых он старательно обучал ползать.
Проснувшись, мужчина увидел перекошенное гримасой боли лицо женщины, ее руки, судорожно вцепившиеся в траву, и услышал крик, стон… и, огласивший землю крик новорожденного, который своим воплем давал понять, как ему было хорошо до того, пока он не появился на свет.
Розовая кобылица стояла в зарослях неподалеку от них и смотрела умными, мокрыми, понимающи-ми глазами на это появление еще одного мужчины, втягивала запахи человека шевелящимися ноздря-ми, сочувственно кивая головой.
Насторожились от незнакомого крика волки, ша-калы, тигры, львы, медведи, крокодилы, птицы и вараны, ящерицы и черепахи и, понимая торжест-венность происходящего, уставились в небо, откуда вот-вот должно было появиться Солнце.
Солнце взошло!
Земля привычно вращалась вокруг оси, облетая Солнце, когда почувствовала тяжесть в боку. Это из-за судорог роженицы, крика новорожденного и множества животных, собравшихся в одном месте. Земле хотелось покоя, хотелось отыскать удобное положение, перевернуться на другой бок, так же, как и усталому человеку, или человеку, уставшему, как она, и Земля начала крениться!

– Ш-ш-ш-ш-ш! – разносилось вблизи.
Меня трясла за плечо женщина, старшая в брига-де, удивляясь, что я лежал на боку, обхватив ствол молодой ольхи двумя руками.
– Сокол, (с ударением на второй о), мы кончили раскопку. Пойдем делать замеры, – говорила она. Деревья, прожилки голубого неба, скуластое лицо надо мной постепенно приняли свои очертания. Земля больше не кренилась, кино кончилось.
Я встал, отряхнул с одежды прошлогоднюю опавшую хвою лиственницы и раздвинул ветки ив-някового подлеска, в том месте, куда молча пока-зывала татарка. Там, в ленивой истоме, шипя, ше-велился клубок змеиных тел, отражая солнце на светлых брюшинах.
Это была змеиная свадьба. Змеиная свадьба в двух метрах от места, где я заснул.
Стало не по себе, и запомнилось на всю жизнь вместе с коротким прерванным сном.

«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы не про-стер он руки своей, и не взял также от древа жиз-ни, и не вкусил, и не стал жить вечно*», – прочел я вслух из главы «Сотворение человека» на открытой странице.  Содержание этой главы смутило еще ве-чером, – неплохо бы жить вечно, и к кому обра-щался Создатель, – вот два вопроса, которые тре-бовали размышлений, отложенных на утро.

– Да, о первой женщине вы рассказали, – прого-ворил задумчиво председатель. Вы обвели нас «во-круг пальца»! Придраться не к чему! Но, все же это не по теме.
 – А где же обещанное продолжение про Землю? – спросил лорд Адвик.
– А разве тот сосуд из глины, который слепил первый мужчина на Земле, и который он принес первой женщине Земли, и в который упали первые их слезинки, не есть Земля, наполнившаяся до кра-ев слезами их детей?
В нем – все десять заповедей, не нарушишь ни одной, –  вкусишь от «древа» и станешь «жить веч-но».
Уральский хребет, как горбатый старик переки-нул солнечные лучи через выгнутую подагрой спи-ну, и они заскользили по русской равнине, где жи-ли петрушки. Сначала они разбудили пермяцких и нижегородских и, наконец, добрались до москов-ских петрушек.  Наступило утро.

«Ш-ш-ш-ш-ш!» – разносилось вблизи. Это ши-пел телевизионный приемник, высвечивая хаос электромагнитных колебаний атмосферы, окутав-ший прекрасную Землю, населенную миллиардами грешников. Комната была пуста. Никаких лордов не было, да и не могло быть. Просто стало легче на еще одно воспоминание. Прошлое покидало меня с каждым сновидением. Я взглянул за окно, – там шли по дороге мужчина и женщина,  первые в это утро, – дворник и дворничиха. 
И заскребли по прекрасной Земле метлы и скребки. Затем появился пес Шарик, поднял лапу и оросил ствол дерева.
Так было, так есть, так будет. Вот – «древо жиз-ни»!