Волшебная Фашистская Форма или Мескалиновая Баллада о Русской Со

   На чёрном фоне прыгают аляповатые красные буквы, за кадром - гнусавый голос:
   
   "Башкортостан и Алеут Интернешнл Фильмезз"
   "Студия Ден-Сяопин Жёлтый Дракон"
   
   совместно с "Ню Лайн Синема и Вилладж Роудшоу Пикчерз" (брехня)
   
   представляют
   
   первый и последний фильм
   
   Дета Вишера
   
   Играет тренькающая китайская музыка из гонконгских боевиков
   
   Большими буквами:
   
   Мескалиновая баллада
   О Русской Современной Прозе
   или
   Волшебная Фашистская Форма
   (kill debill)
   
   в ролях:
   
   все, кто дожил до конца съёмок, а именно бесплатные актёры из порнофильмов
   
   оператор:
   плодлжуджж
   
   режиссёр-постановщик:
   рлододлджлывоты
   
   dolly-grip:
   ыпроллджщщз
   
   best boy grip:
   ьтрпепатлгго
   
   и другие...
   
   
   Затменение
   
   СИпящий голос за кадром.
   - Это история не про что-то там. Это история мести. Вендетты, если хотите. Просто однажды мной взяли и подтёрлись, а я не намеревался это терпеть. Я вообще не люблю тереться о чьи-то задницы.
   Поэтому я всех убью. Да, и вас тоже.
   
   
   
   
   - Туалетной бумаги, я сказал, ИДИОТ БЕЗМОЗГЛЫЙ!!!! - Ору я из туалета. - Я не собираюсь тут с обосранной задницей ходить!
   На самом деле, я слукавил - меньше всего на свете меня волнует, в дерьме у меня задница или нет. То есть, она всегда в дерьме: не в буквальном, так в переносном смысле.
   И вот он я, сижу со спущенными штанами на унитазе, в то время как ноги покрываются цыпками от холода и жду, когда мой жирный тупой братец соизволит принести мне бумагу для подтирки. Кучу я уже наложил, смердит, мля.
   Вот он я, сижу на толчке в фальшивой эсэсовской форме, со всеми этими крестами, свастиками и "мёртвыми головами", в этом совершенно чумовом прикиде, который, кстати, обошёлся мне всего в каких-то 1790 рублей, сру и печатаю на своём ноутбуке.
   Ноутбук, охуеть кстати. Проц 2. 4, мать 533, видуха 64 мега, 40 гиг хард, 17 дюймов экран и dvd-cd-rw. Браток всё время на него кидает завистливый взгляд, но хрен он что получит!
   Вот только тяжёлый ноут, сука - еле балансирую его на худых и острых коленях.
   Он орёт:
   - Где я тебе её сейчас достану, бля? У нас всё кончилось!
   Я ору в ответ:
   - Кретин! Я пытаюсь сосредоточиться!
   Говнюк.
   Я ору:
   - У меня творческий ПРОЦЕСС!
   Я ору:
   - И оставь в покое холодильник!
   
   Я выдыхаю дым. Да, я ещё ко всему прочему и курю, что такого? Да я ведь почти Цезарь. Курение стимулирует творческий процесс. Дым стремится в вытяжку и я хихикаю - скоро дрянной тухлый запах Marlboro Lights заползёт и к соседям. Соседи, между прочим, те ещё уебки. Они постоянно трахаются. Утром, днём и вечером. Ночью тоже. Я не знаю, чем они занимаются по жизни кроме секса, и девицу я тоже пару раз только видел - страхолюдина та ещё, ей лошадей в исторических фильмах без грима играть, но видимо силёнки нехилые. По правде сказать, я эту парочку ненавижу. Они ещё посуду, дзынь, бьют, и слушают попсу всякую, так, что летом окно открыть невозможно - башка забивается всеми этими Глюкозами и Киркоровыми. Мужик пахнет каким-то ужасным одеколоном, да и спальня ихняя как раз над моей комнатой - и постель прыгает, честное слово, взад и вперёд! Плюс, она жутко скрипучая, кровать эта, видимо они разработали эти чёртовы пружины. И так лежишь часа в два ночи, смотришь в потолок, гробовая тишина и слышишь этот РИТМ. Скрип-скрип, взад-вперёд, давай, крошка, поднажми!!! Лежишь, слушаешь, потом срываешься, хватаешь по пути ближайший журнал и запираешься в туалете. Ё, да от таких звуков кому хочешь подрочить захочется.
   Суки, суки, получите.
   Может, об этом написать?
   Я в задумчивости зырю на постер наклеенный на дверь.
   Там изображён Че.
   Я говорю:
   - Что скажешь, брат?
   Че пожимает плечами и молчит. Гордый, бля, пуэрториканец нах. Он ещё на Пелевина обиделся, я так думаю. Ну Пелевин и сволочь, теперь пламенный кубинский революционер не хочет со мной базарить. Я грожу ему пальцем.
   - Будешь выёбываться... - Придерживаю ноутбук другой рукой. - Тёлку повешу заместо тебя. Сисястую. И стрелять в неё буду из своего ствола, сечёшь?
   Че Гевара никак не реагирует на подобный провокационный выпад. Снова смотрю на пустой экран и мерцающий столбик курсора на невинно белом листе Ворда. Пукаю, громко и со вкусом. Где этот засранец с туалетной бумагой?
   В самом деле, что писать? Сюжеты все, что были, уже написаны, ничего нового не придумаешь. А что, если душа рвётся, типа, жажда творчества? А ничё, ****ец, моя прелесть.
   Pizdec. Polnii.
   Во! Первый роман, написанный на транслите!
   Ti che, durak shtol'? Da luboi roman, hot' "Voinu I Mir" tebe, uebku, samaia uebishnaia programma perevedet. I kakoi umnik vozmetsia eto der'mo chitat', a?
   Правильно, моя прелесть.
   Нужно что-то концептуальное. Ну там, с гипертекстом, постмодернизм, может, интересный и яркий язык?
   Нет, нужна скандальность. Вот, как например Сорокин, или Лимонов, или Радов. Или социальная сатира, точняк.
   Kakaia nahui socialnaia satira? Tebe vsego 18 let i ti ASOCIALEN! Sobiraeshsia ob obshestve pisat'? Nichego ne viidet, dorogusha. Tebia zasmeiut I zakidaiut kakashkami.
   Я скрежещу зубами.
   А не написать ли мне, как Илья Стогoff насилует Ирину Денежкину кактусом! Эврика, вот оно!
   И название-то какое бойкое, прям жёлтопрессное, уже придумал - "Дай мне, mASIAfucker!"
   Hmm, eto uge chto-to bolee vmeniaemoe. Tol'ko sdelai, kak vsegda - gestko i krovavo, s bol'shoi dolei cinizma! Pornuha! Pornuha! Daesh pornuhu...e...mne kagetsia, ili u nas vstalo?
   Тебе не кажется.
   Счас исправим.
   Думай о Кирилле, думай о его весе, думай о его синих яйцах, думай о том, что будет, если он подохнет, и тебе придётся помогать санитарам взваливать эту вонючую сто-с-лишним-килограммовую тушу на носилки.
   Во, опало.
   В задумчивости стучу пальцами по клавиатуре, смахиваю с тачпэда пепел. Поправляю съехавшую на затылок фуражку. Так, задумка есть. Тут я, конечно, начинаю мечтать, как я подаю работу на "Дебют", как лестно отзывается о ней Липскеров, потом становлюсь лауреатом или, даже, страшно подумать, ФИНАЛИСТОМ. Потом представляю, как выходит моя книга. Как я подбираю обложку, делаю иллюстрации... А потом восторженные, хоть и с примесью отвращения, рецензии в популярных журналах, типа "ОМ" и "Птюч". Потом, ярлык культовости для молодёжи. Догоняю по продажам ненавистного Коэльо. Критики и литературоведы рвут и мечут, кричат о "попрании моральных и этических ценностей", об извращённости и прочем. Я лишь наслаждаюсь тем, как книгу пытаются запретить. Куча людей жаждет видеть моё лицо, но я остаюсь анонимным писателем, жутко загадочным и таинственным...
   Эх, мечты. Даже о деньгах не вспомнил.
   Dengi potom budut. A kak naschet novoi biografii?
   Итак, книга должна быть максимально жестокой, максимально извращённой, максимально аппелировать к молодёжи и быть максимально хорошо написана.
   А что это значит?
   Закусываю губу, мысленно просматриваю архив уже написанного.
   Копрофагия, некрофилия, скотоложество, изнасилования, жестокие убийства, извращённый секс, педофилия, гомосексуализм, людоедство, политические выпады...хм... Что-то мне это напоминает...
   Propaganda nasilia i terrorizma, ne zabud'.
   - Ты мне бумагу несёшь, ублюдок! Кирилл, я тебе ГОЛОВУ ОТРЕЖУ НА ***, ты ПОНЯЛ?!!!
   - Сейчас...
   Это мой брат. Я его ненавижу. Мы так сильно различаемся. Если я почти дистрофик, то он - жирдяй. Я темноволосый и бледный, с зеленцой, он - блондин, кровь с молоком, при малейшем волнении его рожа краснеет. Я люблю заниматься ***нёй. Кирилл - любит пожрать, подрочить, поспать, послушать рэпчину какую-нибудь, а потом снова пожрать. И посрать, сладко так. Больше его ничего не волнует, мозг, как у динозавра, с горошину. До сих пор в голову не возьму, как у одних родителей такие разные сыновья, причём нельзя сказать, что мы ОБА сильно похожи на наших маму с папой. Но уж если на то пошло, то у них нормальная комплекция, в отличие от этого бегемотомэна. Я его старше, на год. В детстве любил ему говорить, что он не мой родной брат, а что мама с папой его взяли в приюте и усыновили, чтобы мне скучно не было. Обычно, от этого его маленькие глазки начинали наполняться слезами, а нижняя губа, с сочащейся с неё слюной, словно под действием пудовой гирьки, отвисала. Я же, будто ничего не происходило, расставлял солдатиков в строй и продолжал свои умствования. Но, говорил я, мне без тебя было бы намного лучше. Дескать, друзья дразнят меня, что у меня вместо брата - поросёнок. Лучше бы ты ушёл, говорил я, собрал вещи, пока мамы нет, и ушёл к другим родителям. Например, в зоопарк... Ты ведь не мой брат, так что, иди...
   Я доводил его до истерик, а однажды, он и в самом деле чуть не ушёл. Мне потом досталось. Но ведь эта гнида ломала почти все мои игрушки, проливала на рисунки грязную воду из-под кисточек, прятала мои вещи. С годами он становился наглее...
   Дети могут быть очень жестокими. Я был.
   Помню, уже в последних классах, между нами проводили гаррипоттеровские аналогии. Они были неверны. В школе я был печально знаменит во всех мыслимых и немыслимых смыслах. Такое положение меня устраивало, к тому же это была прекрасная реклама и известность. Мой братик был просто очередным троечником, над которым в младших классах просто измывались (я это только поддерживал), а в средней школе попривыкли и даже нашли общий язык. Мы вообще не вели себя как родственники. Меня вызывали к директору, я грубил всем подряд, неоднократно приходил в класс с разбитым лицом и третировал окружающих. К 11-му классу меня знал почти весь район. Кое с кем, я, конечно, дружил. В основном это были люди, с которыми можно было бухнуть, у которых можно было достать ширево и с которыми можно пойти набить морду нацменьшинствам. Кирюшенька отращивал задницу и тусовался с посредственностями. Я почти оставил его в покое, своих проблем по горло было... Мы почти помирились. Уж во всяком случае, когда я приходил домой в невменяемом состоянии, он отмазывал меня от предков.
   Но я - неблагодарная тварь, всегда таким был.
   Ничего для него не сделал.
   И не сделаю.
   Кстати, а что родители? Родители - похуисты, они где-то со средней школы перестали вмешиваться в наши отношения. Ну и правильно сделали.
   На его 17-летие я подарил ему упаковку гондонов "Ванька-встанька" (отвратительное качество), присовокупив к ним открытку с нижеследующим текстом, цитирую:
   "Дорогой мой БРАТ. Сильно сомневаюсь, что мой подарок тебе понадобится, но, говорят, что инфекцию можно занести даже рукой, так что пользуйся. Здоровье у тебя и так неважное"
   Представляете? Родному брату такое написать. Рука даже не дрогнула. А что? Он уже обладал всем букетом вегетативно-сосудистых болезней, или как там, страдал тяжёлой формой ожирения, когда голый стоял прямо, не мог увидеть свой ***. Это же ужасно - не видеть свой хуй. Спорт он никогда не любил, как и я. Так что, я и не рассчитывал на то, что мы надолго останемся счастливой семьёй. Напротив, ждал, когда эта обуза рухнет с моих плеч. Честное слово, жду не дождусь.
   Но общее у нас всё же было. Две вещи - непрошибаемый похуизм и отвращение ко всякого рода работе и труду.
   Мы лентяи.
   Потомственные. И неисправимые - засранцы до мозга костей. Я бы жил на пособие, если б в нашей стране его давали.
   Поэтому я ору, рассматривая свастику на рукаве:
   - Ты принесёшь мне подтереться или нет?!!
   Шлёпанье ног по полу, одышка, под дверь что-то просовывается... Я складываю ноутбук, так не написав ни стро...стоп. Я что, всё это дерьмо про брата набрал? Хм. Ничего так. Конечно, рублёный примитивный текст, но в принципе...сейчас и хуже пишут, взять например ту же Лулу С., или Дмитирия Нестерова. Можно, как интро оставить.
   Ostav, normalno. Seichas narod lubit istorii o podrostkovih otnosheniah.
   Складываю ноутбук, кладу на кафель.
   Отрываю жопу от толчка, наклоняюсь, подбираю то, что он мне подсунул. Журнал "Итоги".
   На обложке красуется кислое, желтушное лицо нашего ****ерента Тупина. Ой, президента Футина. Ой-ой, какой я неловкий.
   Отдираю обложку, мну - лик Будимира Будимировича становится мягче и явно благосклоннее. Вот он какой, руководитель страны. Завсегда поможет, если что, настоящий благодетель моей задницы.
   Короче, подтираюсь. Неприятно, конечно, жестковато, но что поделаешь?
   Вот, славно-то как... Небось рожа на фотке сейчас вся в говне, ну и что...
   Отрываем следующий листик...
   
   Из туалета я выполз с явно улучшившимся настроением. Пошёл в комнату, убрал ноутбук.
   Заглядываю на кухню - этот боров жрёт "Доширак", нити лапши прям из пасти свисают.
   - Та-ак... - протягиваю зловеще, уперев руки в бёдра, и наблюдая за братом, сидящим за уставленным различными коробками и свёртками, столом. - Ты ещё здесь?
   Он виновато жмёт плечами, тыкает сарделькой пальца в сторону коридора. Млять. Он напялил на себя мою любимую майку Cradle of Filth. Да она же сейчас по швам треснет!
   - Фам феньги...у зеркала.
   Прослеживаю направление, плюю на пол, выражая всё своё презрение, иду в прихожую, на тумбочке около зеркала нахожу мятую сторублёвую бумажку. Не оборачиваясь, кричу:
   - А почему бы тебе не размять свою жирную задницу и не купить нам бумаги?!
   - Я заниматься сажусь, ко мне репетитор сейчас придёт! - приглушённый жратвой ответ.
   Ах да, я и запамятовал - вот-вот припрётся унылый лысый дядька в больших роговых очках, сильно воняющий потом в независимости от времени года, который пытается вдолбить в маленькую голову Кирилла хоть какие-то знания по математике.
   В жопу, всё в жопу!
   А бумага ТАК нужна!
   В ярости хватаю свои ботинки, сгребаю деньги и первую попавшуюся под руку упаковку ИкСайта, со злости хлопаю входной дверью, так, что все замки звякают, и выметаюсь из дому.
   Похуй!
   Живу я на восьмом этаже.
   В лифте - душно, лампа над потолком тусклая, на неё налеплен кусок говна в бумаге - я жмусь к стенке, чтобы сей импровизированный гнев Господень не свалился на мою голову. Кнопки сожжены зажигалкой, везде надписи известного сорта - вот эту, синим маркером, делал я лично - "умрите, ***сосы". Сейчас и не вспомню, с чего это...
   На шестом этаже лифт тормозит, и, кряхтя, туда затаскивается бабулька с двумя сумками - она известна в подъезде, как собирательница бутылок.
   Я жму на кнопку первого этажа, и, мельком глянув сверху вниз на старуху, замечаю, что она вжалась в стену, глаза широко распахнуты и весь её вид какой-то не...
   Ах вот же ты ****ь в раз****ень!
   Я забыл снять форму!
   В общем, мне становится очень неловко - бабка как-никак ветеран второй отечественной, и тут я. В фашисткой форме. Со всеми регалиями.
   О-па, доехали!
   Старушка, демонстрируя удивительную ловкость, и наглядно опровергая тот факт, что пожилые люди не могу быстро передвигаться, резвенько выбегает из лифта, позвякивая чем-то в сумках.
   ****ец.
   Выхожу из подъезда. Светит весеннее солнышко - 19 апреля на дворе. Полной грудью вдыхаю воздух - хар-ра-шо! Птички поют, на детской площадке перед домом дети играют, дубасят друг друга, в смысле, машины обдают радостных и раздобревших людей потоками чудеснейшей весенней грязи. Облачка клочками гигиенических тампонов выстраиваются в строй и мчаться по умытому метанолом небу на юг... Лепота!
   Да, что-то меня на лирику пробивает.
   И тут посреди этой красотищи и благопочтенных граждан, что стремительными домкратами ****юхают на работу, шаркая распроданной на сейлах обувью по блестящему от потоков стаявшего снега, потресканному в экстазе, асфальту, стою я - и все на меня смотрят.
   Зрачки расширяются до предела физических возможностей, от той наглядной невероятной глупости, которую я представляю свои видом.
   Но, мне уже - правильно, угадали, POHUI.
   Я иду за туалетной бумагой.
   И
   Точка.
   
   Конечно, вы спросите - какого растакого зелёного чёрта я купил фашистскую форму? А ответ на этот вопрос может дать вырезка из распечатанного мною лично текста - эта вырезка приклеена скотчем к железному абажуру настолько лампы. Вот она:
   
   "Способ N 0: День Победы.
   
   Утром 9-го мая тщательно побрейся и сделай у парикмахера аккуратную армейскую стрижку. Очень здорово кстати будет, если у тебя случайно (!) окажется под рукой старая эс-эс-овская форма. Если нет - не беда, выбери какой-нибудь серый полувоенный костюм, тщательно выстирай его, прогладь и пришей на видные места всевозможные знаки отличия: орлов, молнии, стилизованную свастику и т.д. Так же позаботься о необходимом оборудовании: тебе понадобится табуретка, стерео-центр, кассета с записью различных германских маршей (дойчлен золдатен, ну ты меня понимаешь), большой топор и микрофон. Теперь отправляйся на главную площадь твоего города, где сегодня проходит торжественный парад в честь победы над фашистскими захватчиками. Выбери место поуютнее, встань на табуретку, положи перед ней на видном месте топор, включи бодрый марш, а сам возьми в руки микрофон и начни свою праздничную речь: "Первым делом я хочу почтить минутой молчания память величайшего человека ушедшего столетия - рейхсфюрера эс-эс Генриха Гиммлера!" [минутная пауза] "Никто не забыт! Ничто не забыто! В наших сердцах и по сей день живут великие дела офицеров гестапо, славных сынов своей отчизны. Операторы газовых камер Освенцима, кочегары Бухенвальда - все разумное человечество и по сей день преклоняется перед вашим самоотверженным подвигом. Да здравствует Третий Рей..." Главное - не забудь вовремя наклониться, чтобы удар топора пришелся тебе прямо в основание черепа.
   " (с) Данечка Шеповалов.
   
   Как видно, всё у меня уже было готово. К тому же, назавтра был день рождения Гитлера, и мои пылкие немецкие гены яро настаивали на том, что это наш совместный праздник, который мы должны, как дойчен официйрен, достойно отпраздновать. И, mein Gott, я купил эту форму! Померил - das ist schon!
   В магазине актёрских товаров, ясен пень, сказал, что для КВНа. Но продавцы на меня странно смотрели, и, казалось, не верили. Ишь ты, какие проницательные шельмецы! Или рожа у меня просто такая? Особливо с перепою, личико-то опухшее и явно не внушающее какого-то исключительного доверия.
   И, конечно, я собирался привести совет Шеповалова в исполнение. Ура, ура - я бы пошёл к Историческому музею, и даже если б меня не шлёпнули за такое - то покалечили бы точно.
   Я, признаться, брежу известностью. Причём известностью скандальной, знаете, такой, в не очень хорошем смысле. Ну, желание стать знаменитым обуревает меня когда я вижу Березовского, Усаму Бен Ладена, Лимонова, преступника, приговорённого к смертной казни, конвоированного хакера, виновного в крушении крупнейших мировых бирж и так далее. Возбуждает меня это. Туточки намедни, у своей знакомой (ноги у неё кривые) взял Фрейда, "Психология бессознательного" (сиськи вытянутые, смотрят в разные стороны - кроме книги, взять нечего). Увлекательнейшие чтиво, узнал о себе столько нового, что даже решил написать по этому поводу рассказ, но потом передумал. Потом подумал ещё, и решил, что правильно передумал.
   
   Короче, иду я в магазин, он в соседнем доме. Прохожу мимо детской площадки - там на покосившейся лавочке сидит группка наших местных наци. Подхожу к ним, салютую, далеко выбрасывая вперёд руку. У ближестоящего Буля изо рта вываливается сигарета. Перелезаю через низенький забор, пожимаю всем пацанам руки. Те молчат, как рыбы, воды в рот набрали. Морды у всех такие характерные, впору по телевизору показывать - лбы узенькие, надбровные дуги мощные, челюсти перемалывают жвачку с неизбежностью парового катка - это рядовые chleni, готовое miaso для всяких там партий национал-социалистов.
   Спрашиваю, будто всё путём:
   - Прикурить есть? - верчу в руке сигарету.
   Молча ко мне протягивается пять зажигалок. Выбираю бензиновую зипповскую, затягиваюсь. Первым нарушает молчание Васёк. Васёк типичный скинхед - бритая розовая башка, чёрный бомбер, голубые джинсы в облипку, govnodavi.
   - Ты псих, бля.
   - Да иди ты в ****у, бля.
   - А ты счас куда ваще, бля?
   - Да в магазин, бля.
   - Ну бля, ладно, бля. А чё, бля... у тебя с одеждой?
   Осматриваю себя.
   - Эт бля, новая форма нах. Нравится?
   Васёк медленно, со скрипом качает головой. Переступает govnodavami, пыхтит tsygarkoi, одновременно сканируя меня. С неизбежностью магазинного сканера.
   - ****ато. Но ты, бля, псих. Менты, бля...
   - В ****у, бля. Пошёл я...
   Стройный хор гундосых "пока".
   Отчаливаю.
   
   Захожу в магазин, узенький, пахнущий гнилыми фруктами, тухлой рыбой и продуктами бытовой химии. В магазине два человека - мамашка с малым дитём, и какой-то пьяница, который торчит перед прилавком со спиртным и тупо на него - спиртное - смотрит. Продавщица ковыряет в носу, услышав, как я вошёл, стремительно выдёргивает палец из носа с прилипшей на него козявкой, и уж совсем собирается развязно произнести своё извечное "чаго надо?", как вдруг давится этой фразой, и, по совместительству, жвачкой.
   Мамашка коротко ойкает и пытается запихать себе дитё под цветастую юбку.
   Я шествую к прилавку, сдвигаю фуражку с эмблемой "мёртвой головы" на затылок и спрашиваю:
   - Туалетная бумага есть? Желательно, "Soft".
   Наклоняюсь к ней, к продавщице, и интимно шепчу.
   - У меня ОЧЕНЬ чувствительная кожа.
   Глаза продавщицы, вместе с прыщами, лезут на лоб. Она резко разворачивается, и идёт к полке с бумагой. Я стою, и, улыбаясь как можно обворожительней, всеми своими нечищеными зубами, разглядываю мамашку. Алкоголик, тем временем, покачиваясь, так же стеклянно смотрит на полки, уставленные батареями бутылок, а потом, икнув, валится на пол, предварительно хорошенько приложившись грязной башкой о прилавок. Я ухмыляюсь, кассирша выбивает чек. Женщина с дитём бледнеет, краснеет - ей явно неприятно тут находиться. Ну, наверное - уж не вышло из меня знатока человеческих душ.
   Бомж, лёжа на полу, фокусирует на мне взгляд.
   Раздаётся вопль:
   - Фашисты, суки, оккупанты проклятые не ДАМСЯ!!!!
   Я пожимаю плечами, вкладываю во вспотевшую руку кассирши 74 рубля 85 копеек, беру пакет с бумагой и шествую к выходу. Алкаш глубокомысленно заявляет, уже, видимо позабыв о своих страхах:
   - Никогда не надо сдаваться, бля! - и пытается подняться на ноги.
   - Это уж точно... - бурчу себе под нос, выхожу из магазина и тут же наступаю в залитую весенним солнцем лужу.
   
   Путь к дому ничем не примечателен - разве что странные взгляды случайных прохожих, да вздохи старушек. Захожу в подъезд, жму на кнопку вызова лифта.
   Жду.
   Минуту,
   Две,
   Три,
   ****ь!
   Придётся идти пешком - восьмой этаж это не близкий свет.
   Короче, топаю я себе своим чередом, пыхчу, разглядываю надписи на стенках, в основном, хулительного содержания. И, конечно, чего я никак не жду, что на пролёте седьмого этажа, меня припрут к стенке два высоченных мужика, которые, к слову сказать, явились буквально-таки ниоткуда.
   
   Так, а вот сейчас пойдёт прошедшее время.
   
   Это как бы...ну...такое событие было, что одно надо чётко отделить от другого. Как мух от котлет.
   
   Оба мужика были одного роста, в чёрных костюмах, белых рубашках и с серыми галстуками. Почему-то в зелёном полумраке лестничной клетки эти двое нацепили солнцезащитные очки. Фу, nelepo.
   - Пётр Иванов. - Представился первый, который повыше и с суперменским квадратным подбородком.
   - Иван Петров. - Представился второй, который пониже и с прыщом на носу.
   - Федеральная Служба Безопасности. - Они в унисон помахали перед моим носом красными корочками.
   Я упёрся лопатками в шершавую бетонную стену. Я не врубался в происходящее.
   - Ы... - Только и сказал я.
   - Кхе-кхе... - Сказал Пётр, вроде, Иванов, и извлёк из внутреннего кармана пиджака какую-то бумагу. Близоруко в неё уставился. - В общем, вы эээ... у вас странное имя какое-то... - Он удивлённо на меня посмотрел.
   - Ганс-Батист Шухерман-Задунайский фон Сираку Херомару? Что в этом странного, ничего странного... Имя как имя. - Ответил я, и пожал плечами. Мои родители всегда любили собак больше, чем своих сыновей. А меня они, очевидно, любили особенно меньше всех. Но что меня волновало - это эфэсбэшники. Почему, что, я? Чего я сделал-то такого... И в какое неудачное время.
   - Э... Ганс Шухерман, кхе. - Откашлялся первый фсбшник. Второй молча сверили меня взглядом, из-за очков. - В общем, вы задержаны по подозрению в изнасиловании, клеветничестве, разжигании межнациональной розни, и оскорблении, а также, осквернении национальной святыни...
   - Да-да. - Неожиданно писклявым голосом поддакнул второй агент.
   У меня глаза на лоб полезли, чуть на затылок не убежали.
   - Так же, вот ордер... - Иванов помахал у меня перед глазами ещё одной бумажкой. - На обыск вашей квартиры. Препроводите нас туда.
   - Да-да. - Сказал второй.
   Я чуть не сполз вниз по стене. Ноги налились ватной слабостью, я как робот повернулся к агентам спиной и затопал вверх по лестнице. В голове шумел туман, мысли о том, что скажут родители, когда узнают, и прочая испуганно-непонятная дребедень. Машинально сунул руку в карман брюк, достал пачку ИкСайта, вытряхнул два шарика и, разжевав, проглотил. Вот и замаячила, обитая красным дерьмантином, дверь. Достал ключи, за мной сопели агенты, подсыпая в и без того нервозную обстановку ещё больше перца. Попал ключом в замок только с третьей попытки.
   Ну, потом эти бравые соколы влетели в квартиру - а у себя в комнате братец с преподом, бля-бля-бля, - и прямиком в сортир ломанулись, вдвоём. Даже в дверь не попали. Ну, думаю, припёрло народ.
   Оставил в прихожей бумагу, пошёл в туалет. Захожу, вижу - широкие спины и эти двое, совершают какие-то мистические пассы над крышкой унитаза.
   - Э. - Говорю, собравшись с духом, и, всё-таки решившись разобраться в этом бреду. - А насчёт обвинений можно подробнее? Я ведь никого... не насиловал. И вообще...
   Первый резко развернулся. На его гладком лице не отражалось никаких эмоций, очки он так и не снял.
   - Ах, да, да. Сейчас пострадавшая придёт.
   - Чего?! - недоумённо спросил я, и тут же услышал звяканье входной двери и стук обуви по прогнившему паркету. Через секунду в дверь заглянула донельзя некрасивая девица в клетчатой суконной юбке серо-красного цвета, жёлтой блузке с разводами пота на груди и подмышками, с растрёпанным пучком, в очках, неумело накрашенная, тощая и с лицом таким, будто на нём (лице) слон не только сидел, но ещё и испражнялся. Девушка открыла ртину немерянных размеров, так, что я испугался, не случится ли у неё вывих челюстей, и, наставив на меня палец с обломанным ногтём, зычно заорала:
   - Это он, ОН! Я точно помню эту сволочь, эту мерзкую фашистскую харю! А что он мне говорил, а? Алмазами, говорит, осыплю, в недосягаемые сферы возведу, на пьедестал поставлю! ***ло! Взял, вытер об меня ноги и ещё грязно надругался, ненавижу подлеца! Русскую бабу каждый наебать норовит, ах ты мразь, НЕНАВИЖУ!!!!!!! - в довершение этой тирады она потянулась ко мне руками, явно норовя расцарапать рожу, но второй агент всё-таки извернулся, и, сграбастав тётку в охапку, куда-то потащил её вглубь коридора. Та между тем громко верещала и необычайно затейливо материлась.
   - Я... я первый раз её вижу!
   Агент снял очки, наклонился ко мне. Сощурил один глаз.
   - Так вы что, Батист Задунаевич, хотите сказать, что сексуально НЕ домогались гражданки Русской Словесности?
   - А? - опять не врубился я.
   - Гражданка Русская Словесность утверждает и даёт показания, что вы изнасиловали её в самых извращённых формах, неоднократно, с применением насилия. Вы, как пишет она в своих показаниях, "****и её, Великую Русскую Словесность во все дыры, денно и нощно". Грязный извращенец. - Заключил агент. Перевёл взгляд на пол, заметил журнал "Итоги", сиротливо прикорнувший около унитаза. Он поднял его, пролистал. По квадратному лицу расплылась нехорошая газонокосильная улыбка.
   - Ваня! Иди сюда! - закричал он.
   - Не кричите, там мой брат алгебру делает. - Зашипел я.
   - Ладно.
   Пришёл второй агент. Первый показал ему журнал. Тот глянул в него, икнул. Потом посмотрел на меня.
   - Ты попал, парень. Мы нашли вещдоки.
   - Да что! Да вообще! Да что всё-таки происходит, а, мать вашу?! Я обычный студент, я не знаю ничего про словесность, и вообще, кто вы на *** такие, в моей квартире, в моём сортире, чего вы здесь делаете?!!!! Я НЕ-ВИ-НО-ВЕН. Ни в чём, ясно?!!! Звоните моим предкам, разбирайтесь нормально, потому что - какой-то грёбанный сюр! - Наконец вспылил я. Только потом осознал глупость ситуации. Стою я в туалете перед двумя агентами якобы ФСБ, в нацисткой форме, и ору на них.
   Tochno, sur.
   - Так вот... - Первый агент вытащил из-под пиджака уже стопку бумаг. - Не узнаете это?
   Я быстро пробежался взглядом по распечаткам. Во бля, влип.
   - Ну, допустим, узнаю...
   - И?
   - Ну...
   - Это статья. Сейчас не вспомню, какая... - Пискнул Петров. - За это, лес валить в Сибири будешь. Петухом... хи-хи... будешь.
   - Но это всёго-навсего тексты. - Попытался возразить я. - Я - известный и талантливый сетевой писатель, особенно славлюсь своими острыми политическими взглядами...
   Агент взмахнул рукой, и листы раскатались в длинный шлейф. Он гневно потрясал им, рубя перед моим лицом воздух.
   - Нет, это не просто графоманство. Это злостное борзопиство, это исполненные похабщины и нецензурщины помои, которые призывают граждан к свержению национальной власти, попрании вечных человеческих ценностей, к межнациональной розне, к убийствам и жестокости! - Мужик распалялся всё больше и больше. - Да за такое, место тебе за решёткой. Лимонов, Сорокин, да это же тьфу, по сравнению с той гадостью и нечистотами, что выливается тобой в Сеть! Думаешь, анонимность есть? И не таких кололи! Штаны снять, быстро! - Вдруг гаркнул агент.
   От страха, я сразу же выполнил приказание.
   - И трусы.
   Ой, руки дрожат...
   - Нагнуться!
   Ой боже, что они со мной сейчас сделают, мама...
   Я вперил взгляд в кафельный пол, стараясь сосредоточиться на его узорах. Воздух неприятно холодил задницу.
   Nu chuvak, gotovsia - schas tebia viebut. Viebut menti, ha-ha-ha. Mudak neshsastnii...
   Однако, меня не выебли. Что-то ледяное коснулось кожи, а потом писклявый сказал мне, чтоб я натянул портки обратно, что немедля и сделал. Повернулся к ним. Второй агент держал в руках миниатюрные щипчики, а первый, нацепив на голову какой-то жуткий гибрид микроскопа и прибора, рассматривал что-то в этих щипчиках. Я замер, заинтригованный. Потом Иванов снял с головы прибор, достал из кармана нокиевский наворочённый смартфон и начал с ним возиться, аж высунув от напряжения малиновый кончик языка.
   - А... что это, собственно, было?
   Писклявый мне охотно разъяснил.
   - Мы взяли с твоей жопы маленький кусочек бумаги, который прилип к ней во время... сам знаешь, чего. Этот номер "Итогов", который валяется на полу без обложки, насколько я помню, несёт на себе портрет нашего Президента. Мы провели анализ этого кусочка бумаги, и сейчас мой напарник отсылает результат в нашу лабораторию на Лубянке. Если выясниться, что состав бумаги такой же, как состав бумаги в журнале "Итоги", то тебе будет нехорошо...
   Мою голову пронзила страшная мысль - бля, я ведь действительно подтёрся портретом президента! Всё, ****ец пришёл. Что скажет Кирилл... Что скажет мама...Они не будет навещать меня в тюрьме........................................
   
   Ты неси неси меня ре-ка-а...
   
   Из грустных размышлений меня вывел голос первого агента. Он победоносно сиял.
   - Совпало, в тютельку совпало! Попался, подонок! - Он неодобрительно осмотрел меня и скомандовал. - Руки, мразь нацистская!
   Я послушно, опустив голову, протянул руки. На запястьях клацнули наручники...
   Это был конец.
   
   Первый радостно говорил в мобилу, что "Да-да, задержали, нет, сопротивления не оказывал, обыск выявил всё и очная ставка подтвердила виновность". Я угрюмо стоял, прислонившись к двери, и рассматривал наручники. Мне было плохо. Обвинения какие-то левые, агенты странные и вообще...
   Тут раздался звук - такой звук, будто кто-то рыгнул, но усиленный в сотню раз. Звук донёсся из унитаза, от которого гэбэшники оперативно отскочили. Они посмотрели на меня, но моё лицо и так было ошарашенным, поэтому они посмотрели друг на друга, а потом - на унитаз. Тот молчал как партизан, но через секунды три опять рыгнул. Сыто так рыгнул. Крышка была закрыта.
   - Ну что? - спросил Иванов у Петрова.
   - Не знаю. Давай ты крышку откроешь...
   - Может ты?
   - Нет, ты!
   - Давай ты... Я всё-таки, майор...
   - А я - почти майор.
   - Открывай-открывай....
   Петров скривился, потянулся рукой к крышке. В этот момент унитаз издал серию утробных звуков, от которых агент отдернул руку и боязливо оглянулся.
   - Вперёд, если что, медаль тебе обеспечена... - Подбодрил напарника Иванов.
   Я наблюдал за всем этим с ужасом.
   Петров достал ПМ. Удерживая его в руке, он крадучись, наклонился к унитазу, резко поднял крышку и отскочил к стене.
   
   Все замерли.
   
   Ну, наверное, не сложно представить нашу реакцию, когда из недр канализации, кряхтя и что-то ворча себе под нос, весь в потёках грязи и отходах жизнедеятельности, извиваясь и с мучениями, из унитаза вылез человек. Как он прошёл через узкую глотку его - непонятно. Вылезал он долго, но когда его уделанная говном нога ступила на чистый пол, расплёскивая по нему дерьмо, когда он сам выпрямился перед охуевшими и проглотившими-свой-язык нами, мы поняли - это СУДЬБА.
   Fatum, prosche govoria, sechesh'?
   И когда он, слегка переминаясь с ноги на ногу, стирал со своего лица нечистоты, сказал своё знаменитое:
   - Добрый... э. Вечер.
   Мы всё поняли.
   Челюсть моя, мраморным куском кости стукнулась об пол.
   Агент встали навытяжку, выпучили глаза, выпучили грудь, впучили животы, и, приложив руки к отсутствующим фуражкам, вдруг запели дуэтом - низким и писклявым:
   
   - Коитус навечный республик прогнивших
   Оргазмом скрепила великая Русь!
   Великие члены, могучие яйца -
   Твоё достоянье, священный союз!!
   
   Президент, нагло вылезший из моего унитаза, поморщился, и жестом приказал хористам-самоучкам заткнуться.
   - Будимир Будимирович... - С собачьим обожанием в белёсых зенках протянул Иванов.
   - Агенты ФСБ Иванов и Петров к службе готовы! - Бодро пискнул Петров и щёлкнул каблуками.
   - А это...кто? - Кивнул Президент в мою сторону.
   Я просто смотрел и смотрел на него - нет, вы представьте, настоящий ****ерент. То есть, тьфу, Президент. НАСТОЯЩИЙ, живой, тёплый, вонючий... Ну, то есть, это отходы воняли, канализация это не самое стерильное место на свете.
   - Это...а это... - Заюлил Иванов. - Злостного сетевого преступника поймали, сексуального манька.
   - То, что маньяк, вижу... - Заметил президент, чётко отделяя одно слово от другого. Оглядел меня. - В школе... репетируете?
   Я кивнул.
   - Герхард бы одобрил. Квартира твоя? - спросил он.
   Я опять кивнул.
   - В общем... Тут такие дела... - Он переступил с ноги на ногу и я увидел, что ноги у Будимир Будимировича действительно колесом. И сам он невысокий. Да ещё в дерьме весь.
   Тут туалет рыгнул ещё раз, и оттуда, извергая в потолок фонтаны дурнопахнущих отходов, полез ещё один хомо сантехникус.
   Оба агента кинулись защищать национальное достояние от какашек и возможной опасности, но тот лёгким дзюдоистским движением отшвырнул их обратно. Из туалета опять кто-то лез. Мне это начинало надоедать. Однообразно как-то, вам не кажется?
   На сей раз оттуда, матерясь, но уже, очевидно, не по-русски, вылез обосранный угрюмый мужик в камуфляже и с автоматом в руках. Рожа у него была небритая, а нос напоминал виселицу. Кавказоид, в общем. Как я увидел автомат - так решил смыться, но в дверях туалета наткнулся на вовсе неприятное зрелище - огромного демона красного цвета, в узких голубых плавках, метра три ростом, и с крыльями. И с ***м огроменным. Демон заглянул в сортир, сказал: "Ну вот же бля, и тут тёлок нет", и пошёл, кажется, в комнату родителей. Я решил остаться с президентом.
   Тем временем, вылезший чеченец уныло смотрел в пол. Нам всем пятерым уже было тесно, даже несмотря на то, что у нас туалет и ванная совмещены.
   - А вы кто? - недовольно спросил Петров, опять залезая в карман за пистолетом..
   - Гандоев я. Аслан. - пробасил он.
   - Э. Господа. - Твёрдо сказал Футин, с неудовольствием нюхая обделанные пальцы. - Этот туалет мне нужен. Как Президент Российской Федерации, я вынужден просить вас покинуть это... помещение.
   - А зачем? - невпопад спросил я.
   Лицо Президента озарила кислая усмешка, которая, надо сказать, никогда не сходила с его лица, даже на экране.
   - Ну, мочить он меня будет, в сортире... - В тоне Гандоева не было ни малейшей радости.
   - Да, именно. - Подтвердил Президент, придавая лицу грозное насупленное выражение.
   - Браво!!!
   - Браво! - разразились агенты. - Конгениально, мы всегда были сторонниками жёстких мер! - Восклицали они, и порывались слизать с ботинок Футина последние потёки дерьма, при этом весьма похабно виляя задами. Президент не был против, но потом всё же нахмурился, рассердился.
   - Так, все вон! И ты, Гитлер-югенд, тоже...
   Мы вымелись. Я закрыл дверь, устало прислонился к ней спиной. Закрыл глаза и попытался отгородиться от всей этой чуши. Когда я их открыл снова, вместо агентов я увидел двух зелёных ящериц, в строгих чёрных костюмах, белых рубашках, и серых галстуках. У ящериц был человеческий рост и нечеловеческой остроты и длины, зубы. С их чешуи текла слизь.
   - Эй, Петров, пошли в другую комнату, может там ещё вещдоки есть... - Сказала одна ящерица, разевая громадную пасть, в которой трепетал алый язык.
   "Они же меня съедят", подумал я.
   - Эх... - вздохнула другая, ковыряясь в зубах и выплёвывая застрявшую между них полуистлевшую человеческую руку. - Смешал бы мне кто "ерша"... Или вообще, коктейль.
   Они обе, волоча по полу тяжёлые хвосты, удалились в комнату брата.
   
   Я пошёл в свою комнату. Там меня застало ещё более параноидальное зрелище. За моим компом сидел жирнющий громадный кот. Чёрного цвета. Кот сидел на стуле, как человек, и ожесточённо бил по клавишам, временами прихлёбывая из прозрачной пластиковой канистры жидкость для очистки автомобильных стёкол "Росинка". В кресле удобно устроился какой-то незнакомый мне мужик в полосатом халате и в расшитой тюбитейке на голове. Причём, на вид он был совсем не узбеком. В меру помятое и опухшее с бодуна лицо, тонкие усики, в одном, ярко-зеленом глазу, монокль, второй глаз, на манер Кутузова, закрыт повязкой, на которой вышит листок марихуаны. Мужик сидел, выставив перед собой одну ногу, на которую похабного вида девушка в рыжем парике наносила из тазика какой-то крем, при этом напевая себе под нос "как я намучилась с тобой, моя попытка номер пять". Я тут же понял, что это рыжая из ВИАГры.
   Nu to chuvak popal. Kakaia nehoroshaia kvartira...
   На моей же кровати расположился какой-то тощий тип с кинокамерой в руках и в пидорском берете. Его клетчатый пиджак вызывал у меня беспричинное раздражение. И, наконец, полку с книгами разглядывал приземистый мужик с лицом дауна и очень мощной челюстью - даже хорошо наблюдался торчащий из-под верхней губы зубной протез. Из нагрудного кармана его коричневого пиджака свисал полуобгрызенный скелет какой-то несчастной рыбки.
   Я застыл в дверях. Кот повернул ко мне голову.
   - Чего тебе! Видишь, сижу, никого не трогаю, в Нете сёрфю! - Тотчас же вскинулся кот, потом замурлыкал. - Ну, можно я ещё в аське полчасочка посижу, а? Такое дрочилово прёт...
   - Гиппоптам! - Прикрикнул одноглазый. - Не видишь? Человек за делом пришёл...
   Девушка вскинула на меня жёлтые змеиные глаза. Глаза прицепились, но потом быстро отвалились и уползли обратно на лицо хозяйки.
   - Ну, конечно же за делом, а как же! Да вы проходите, уважаемый, нечего на пороге стоять! - Тонко и слащаво затрещал неприятный тип с камерой, и ещё более вальяжно раскинулся на моей кровати. Я поднял голову и увидел свисающие с люстры трусы. Свои. Стало стыдно.
   - А вы кто?
   - Ну... Некоторые зовут меня Волан-де-Мортом. Хотя в разных переводах по-разному... - протянул он.
   - Нет-нет... - Кот опять развернулся и замахал лапами. - Это не Гаррик, мессир!
   - А... Молодой человек, я - ваш гость, очень признателен, но...
   - Мы рекламу снимаем. - Объяснил кот.
   - Да, и что за реклама? - недоверчиво спросил я, позвякивая наручниками.
   - Вы не знаете?! Он не знает! - Обратился ко всем тип с камерой.
   Девушка продолжала наносить крем, а тем временем мужик в повязке заговорил, словно текст начитывая.
   - На одну ногу мы нанесли крем "Veet", а другую оставим отрастать... Через две недели...
   - ОНИ ОБЕ БУДУТ ВОЛОСАТЫЕ, да, мессир?! - Радостно мяукнул кот и как следует приложился к канистре.
   - Гиппопотам! - взревел мужик.
   - Ладно, я понял... - У меня уже голова шла кругом. Выходя, я обратился к любителю моей литературы, к тому, что с рыбой в кармане.
   - Друг, а ты-то кто?
   - Эраст я. Фандорин. - Донеслось гулко, как из бочки. Фандорин жутко оскалился, и от одного вида его хари меня устойчиво замутило.
   - Эраст - педераст! - Исхитрился я крикнуть в щель двери и захлопнул её прежде, чем книжка Акунина могла раскроить мне череп.
   
   
   В комнате брата было сильно напукано. Среди дыма я увидел только давешних ящериц и моего брата - они, кажется, пили водку и играли в карты на раздевание, а лысый препод вдруг ни с того, ни с сего, одел панамку, солнечные очки в золотой оправе, и поверх пьяных криков и восклицаний, исторгал из себя постулаты гонзо-журналистики. Постулаты эти оформлялись в дымные буквы и цветастыми комиксовыми репликами скользили по комнате. Пахло эфиром. Я поспешил удалиться. От греха подальше.
   
   We all live in the yellow submarine, the yellow submarine
   
   Съёл ещё два ИкСайта.
   
   В родительской комнате творилось настоящее непотребство. Тот самый красный демон трахал привязанную к спинке кровати юную девушку, неуловимо напоминающую большими глазами и маленьким ртом типичную героиню хентай-анимэ. Всё вокруг было в крови, затянуто чёрным шёлком, горели зловещие чёрные свечи, а около кровати, где свершался трах, стояли три человека в красных балахонах, с намалёванными на груди, кровью, пентаграммами, и заунывно читали "Отче наш" наоборот. Голоса у них были посредственные, на дет-металл мало тянули. Но меня уже мало что удивляло.
   - Сатанисты? - Вздохнул я.
   Один из них повернул ко мне бледную тощую морду.
   - Истинно так, брат.
   - А чё он делает? - Я кивнул в сторону кровати, где демон уже просто выл от оргазма, и крылья у него за спиной колыхались от... того же оргазма. Девушка выглядела мёртвой и даже не орала. Только тряслась, но это понятно почему - я сам видел размеры демонического болта.
   - Истинно, зачинает Антихриста, вождя нашего...
   - Угу, бля! - Сказал демон и продолжил своё дело.
   - А ты, брат? - Спросил меня сатанист.
   - Я? Я так, мимоходом... А что он так долго-то?
   - Вот, брат. Сами заебались эту ***тень петь. И свечи гаснут, и, брат, поссать жуть как охота. А ему надо, чтобы всё строго по ритуалу. А он никак кончить не может. Урод. - Подытожил чувак в чёрном. Другие согласно закивали. - Косяк хочешь?
   Я взял, и, затянувшись, вышел из комнаты.
   
   В гостиной тоже ничего особенно интересного не творилось. Там расхаживал трансвестит (широкие скулы, золотой парик, накладные ресницы и красные ногти, сиреневые тени и розовые накачанные силиконом губы, плюс - силиконовые грудные импланты) на умопомрачительных шпильках и нудно диктовал в пустоту характеристики моей мебели - "Горка для сервиза, ДСП, 60-е годы. Красный лак, золотые витые ручки, сдвижные стёкла". Я отдал трансвеститу косяк, тот сказал спасибо.
   Вежливый какой...
   
   Заглянул в ванную. Футин, держа Гандоева за загривок, размеренно макал его головой в унитаз. Оба уже были просто по уши в дерьме - наверное, их вылазки нарушили что-то в канализации.
   Меня удивило следующее - в ванне каким-то неведомым мне образом очутилась куча льда. Маленькие ледяные островки окружали неподвижно лежащего в ванне парня. У парня были синие волосы. Собственно, это был труп - я заметил на краю бритвенные лезвия, и потёки крови в застывшей воде. Он вены себе перерезал.
   "Вот только этого мне не хватало".
   Как только я это подумал, он резко открыл глаза. Абсолютно чёрные. И заорал, глядя на меня:
   - Ты и мудак! Ой, мудак!!!! Ну хули ты меня убил, а? Нет, хули ты не закончил повесть, а? Я тебя, падла, спрашиваю - какого *** ты НЕ закончил ПОВЕСТЬ!!!!
   - Гм... но... - Начал было я левую отмазку. Нужно было правую, я так думаю.
   - ***сос ты, вот кто! - отрезал он, брызгаясь слюной.
   - Да не знаю я тебя! И вообще, убирайся из моей ванной, бля! - рассердился и я, почувствовав, что претензии самоубийцы совершенно беспочвенны.
   
   Я закрыл глаза. Сглотнул. Открыл снова.
   
   
   На сей раз, в ванной плескался дельфин. Дельфин был светло-оливкового цвета, на его несчастную голову и плавники навесили кучу какой-то странной аппаратуры. Дельфин бил хвостом, и вода выплёскивалась на пол. Я с грустью думал о том, что наши соседи нас точно убьют, если мы зальём их второй раз за месяц. Просто придут и забьют насмерть. Вантузами.
   Тихо булькал Гандоев. Футин ему что-то втолковывал.
   На краешке ванной сидел парень в костюме и таращился в пустоту. Потом, подняв голову, он увидел меня, будто в первый раз, и взгляд его прояснился.
   - Дельфинчику-то... дурь нужна... Не подкинешь? Скотинку-то жа-алко...
   Я демонстративно плюнул на дельфина. Тот издал негодующий свист футбольного судьи.
   - Плевать я на него хотел. - Сказал я, и хлопнул дверью.
   
   Войдя на кухню, первым, что шибануло меня, был запах чего-то горелого. Помахав рукой и немного развеяв дым, на залитой солнцем кухне я обнаружил двух людей. За плитой суетилась пожилая негритянка в очках, в мамином переднике - что-то готовила. За столом сидел мужик в длинном чёрном плаще и таращился на ложку из нашего фамильного сервиза. Ложка под его взглядом охуительно, как пластилин, гнулась. Я перевёл взгляд на стол - на столе лежало по меньшей мере десять скрученных в клубки ложек из того же сервиза.
   Этого я уже стерпеть не мог.
   - Ах ты сучонок, это что ж ты делаешь? Чужое добро портишь, мразь? - Процедил я сквозь зубы, нависнув над уродом в плаще.
   Он посмотрел на меня полными дзыньбуддистской мудрости, глазами.
   - Ложки нет.
   - Ах, нет, значит? - спросил я преисполненным яда, голосом, и, схватив чувака за волосы, как следует приложил его головой об стол. - Нет, говоришь? - ещё удар. - Так нету, а, ****ь? - Хрясь. Фейсом об тейбл.
   - Есть, есть ложка! - заверещал он.
   - Я же говорила, так оно и будет... - вздохнула негритянка.
   - Ещё бы... - Зло ответил парень, размазывая по ладони кровь из носа.. - Всё-то вы знаете, бля... Пифия...
   Я ещё раз посмотрел на гнутые ложки, и меня осеменила идея.
   - Слышь, может, наручников тоже нет? - Поднёс руки к лицу парня. Тот смахнул каплю крови с носа, пожал плечами и уставился на наручники. Те, будто расплавленные, деформировались. Вот и славно, трам-пам-пам. Жизнь определённо налаживалась. От слова - "лажа". Я вынул из наручников руки, отбросил бесполезный металл прочь.
   Присел на стул. Растёр запястья.
   - Мальчики, я знаю, для поднятия настроения вам нужно - ПЕЧЕНЬЕ! - негритянка поставила между нами большое красное блюдо. Я взял одно печенье, не думая, машинально сунул его в рот. Тут же закашлялся от отвращения и начал отплёвываться.
   - Бля, оно ж горелое!
   Бабуля расплылась в улыбке.
   - Я так и знала, что вы это скажете!
   Парень наклонился ко мне и заговорщицким тоном сказал:
   - Она меня заебала. Всё время говорит, что всё предопределено. И что всё мы - батарейки. Тварь я дрожащая, или право имею, а?
   Я не нашёлся, что ответить, но, заметив, как плотоядно смотрит парень то на бабулю-негритянку, то на висящий у раковины топорик для разделки мяса, я для страховки взял последний в собственные руки, дабы избежать возможные негативные последствия...
   
   Направился в ванную.
   
   И тут, возможны 3 варианта развития событий.
   
   По первому сценарию, я окидываю печальным затуманенным взором квартиру, и, не снимая формы, ухожу из дома, картинно сбегаю по лестнице и долго-долго бегу по Москве, по запутанным улицам, чтобы спасти некоего Манни. *** знает кто это, но мне надо будет спасти его за двадцать минут.
   
   По второму сценарию, я беру топор, и отрубаю голову сначала негритянке - при этом, отрубленная голова всё ещё орёт "я это предвидела", потом раскраиваю череп парную в длинном плаще, потому что топор - не пуля, он медленно не летает. Кушаю его мозги, как Ганнибал, и воображаю себя Избранным. Потом я иду в гостиную, кромсаю на куски трансвестита, дико хохоча, отрубаю ему член и засовываю его ему же в его тощую задницу, фактически исполняя его сакральное желание - быть женщиной, быть выебанной. Потом иду в комнату брата, выпускаю зелёные кишки ящерицам, убиваю препода, насилую своего брата, а потом зарубаю и его, как свинью. Оттуда иду к себе в комнату, но там народ благоразумный, смылся. Иду в родительскую, размахивая окровавленным топором, препарирую демона, делаю непрофессиональное кесарево той девушке, которую насиловали, а потом крошу в капусту обукренных сатанистов. Комната покрывается ещё более толстым слоем крови. И, как довершение - врываюсь в ванную, весь шальной, в заляпанной кровью эсэсовской форме, с топором наперевес - Postal2 отдыхает, ушлёпываю парня с пустым взглядом (который, кстати, мордой лица был очень похожим на парня в чёрном плаще), потом пластаю на суси-моривасэ мутанта-дельфина... Подкравшись сзади, отрубаю дурные головы Президента и чеченца, а потом, злобно хихикая, спускаю оные отрубленные части тела в канализацию. Потом меня тёпленького забирает "Скорая психическая".
   За сим история кончается, я сижу в психушке, в смирительной рубашке, писательская карьера окончательно загублена - что совершенно естественно, после изнасилования Русской-то Словесности. Кукушка, пролетая над гнездом, какает мне на голову...
   
   Третий сценарий наиболее интересен.
   Я оставляю топор в прихожей, и иду в ванную - проведать Президента. Тихо подойдя к двери, я открываю её - на ма-аленькую такую щелку, и слышу:
   - О, да, Будимирчик, ещё, ещё, давай, ох, я счас, бля... я..я... люблю Россию...
   - бульк-бульк... Асланчик, а я...бульк, Чечню...бульк...
   Приоткрываю дверь шире, и что я вижу? Какое геополитическое разложение, какая интрига! Аслан Гандоев стоит со спущенными штанами, а наш родимый, кровный, надёжный, умный, сильный, честный, принципиальный, справедливый, красивый, спортивный, умелый, начитанный, полиглотичный, дипломатичный, демократичный, либеральный, и вообще, самый лучший Президент Будимир Будимирович Футин, стоя на коленях, сосёт *** немытого чеченского боевика, и признаётся ему в любви?!!!
   Дверь предательски скрипит, они поворачивают головы. У Президента на губах сохнет конча.
   - Ой, бля... - Говорю.
   - У нас тут... переговоры. - Немного раздражённо говорит Президент, отирая уголки рта.
   - А-а... А со мной не... переговорите? Я известный сетевой писатель, совсем не хуже его вон... - тыкаю пальцем в Гандоева. Решаю брать быка за рога.
   Президент переводит взгляды с меня на Гандоева, потом, закусив губу, принимает решение.
   - Асланчик... выйдите, пожалуйста.
   Террорист хмыкает, поглаживает свою чудовищную лиловую залупу, застёгивает штаны и, громко хлопая дверью. уходит. Мы остаёмся вдвоём. Вдвоем в царстве розового кафеля и белой снатехники. Глаза президента загораются нехорошим светом. Он буквально-таки сдёргивает с меня брюки... Хищно приникает ко мне. Ласкает языком мой член, подобострастно закатывая глаза и всем видом выражая подчинение.
   Я говорю:
   - Кажется, я уже писАл о чём-то подобном.
   Я говорю:
   - Мне нравится, когда вы говорите - "Добрый э... вечер".
   Я говорю:
   - Обезьяны, это очень сексуально. Вы похожи на обезьяну, немного.
   Nu, vot ti i dobilsia svoego. I kak? Mne lichno nravitsia...
   Рот у Президента явно натренирован политическими диспутами. Во всяком случае, он очень убедителен, и не по-диктаторски нежен. Я содрогаюсь в экстазе, а он умудряется одновременно и сосать, и шептать:
   - Я... всегда любил... Германию...любил... о дойчланд...ты прекрасен!
   Мягкие, пульсирующие движения сплетаются вокруг моего члена, точка экстаза, а потом он сглатывает...
   Я разухарился, мне уже мало. Говорю, чтоб стал на карачки, что он и выполняет. Галстук, покрытый уже засохшим дерьмом, усталым собачьим языком свешивается набок. Догги-стайл, оу йесс. Задница у Президента - узкая и белая, в мелких красноватых прыщиках. А брюки - очень дорогие. Без смазки, неудобно конечно, ну да ладно - будем надеятся, что он посрал недавно. Слава богу, что после минета встало надёжно.
   Мечта коммуниста - выебать оппозицию в очко.
   Что я и делаю, напяливаю по самую глотку. О, я жёстко его ебу.
   Ору:
   - Ты любишь своего фюрера, сука?!
   - Да! О, йа-а! Натюрлих!
   - Кто твой фюрер?
   - Ты, ты!
   - Ты ненавидишь черножопых уродов? - Туды-сюды. Прям как целка девственницы.
   - Да, ненавижу!!!
   Размерено вгоняю *** в узкое, сухое неразработанное очко. Бля, ну и стояк.
   - Кто твой ФЮРЕР? Кто тебя ****? Нравится, как фюрер тебя выёбывает?!
   - Я люблю своего фюрера, o mein gott, sheisse... - он чуть не визжит от боли.
   - Ya-a... gutt...
   Эх, жалко, типа с камерой нет - Герхард вряд ли видел такое крутое фашистское порно.
   Я кончаю, одновременно извлекая обмякший *** из высокопоставленной задницы. Президент наваливает кучу. Я морщусь - вот так всегда.
   Будимир Будимирович смотрит на меня преданно. Я улыбаюсь ему, поправляю форму.
   И тут заходит Гандоев. Его некрасивое лицо перекашивает от отвращения - а вот и Отелло пожаловал. У него в руках - калаш.
   Мир вокруг взрывается стреляными гильзами, криком и пулями. Пули прошивают наши тела, крошат кафель, ванную, всё. Я разлетаюсь в кровавые кусочки, меня отбрасывает к стене, и тело превращается в решето. Медленно сползая красными потоками на пол, я слышу, как боевик говорит:
   - Лыжи надо готовить летом.
   
   Гитлер капут, йа-а?
   
   
   Чёрт. Я перепутал коробки с ИкСайтом. В одной из них я храню мескалин.
   Бля-бля-бля.
   БляТь.
   
   
   
   
   - Туалетной бумаги, я сказал, КРЕТИН БЕЗМОЗГЛЫЙ!!!! - ору я из туалета. - Я не собираюсь тут с обосранной жопой ходить!
   На самом деле, я слукавил - меньше всего на свете меня волнует, в дерьме у меня задница или нет. То есть, она всегда в дерьме: не в буквальном, так в переносном смысле.
   И вот он я, сижу со спущенными штанами на унитазе, в то время как ноги покрываются цыпками от холода и жду, когда мой жирный тупой братец соизволит принести мне бумагу для подтирки. Кучу я уже наложил, смердит, мля.
   Вот он я, сижу на толчке в своей говённой домашней одежде, сру и печатаю на своём ноутбуке.
   Ноутбук, охуеть кстати. Проц 2. 4, мать 533, видуха 64 мега, 40 гиг хард, 17 дюймов экран и dvd-cd-rw. Браток всё время на него кидает завистливый взгляд, но хрен он что получит!
   Вот только тяжёлый ноут, сука - еле балансирую его на худых и острых коленях.
   Он орёт:
   - Где я тебе её счас достану, бля? У нас всё кончилось!
   Я ору в ответ:
   - Кретин! Я пытаюсь сосредоточиться!
   Говнюк.
   Я ору:
   - У меня творческий ПРОЦЕСС!
   Я ору:
   - И оставь в покое холодильник!
   
   Неожиданно, дверь в туалет распахивается. На пороге маячат две тёмные фигуры. Я смотрю вверх и вижу двух мужиков. Оба мужика одного роста, в чёрных костюмах, белых рубашках и с серыми галстуками. Почему-то в помещении эти двое нацепили солнцезащитные очки. Фу, глупо.
   - Пётр Иванов. - Представляется первый, который повыше и с джеймсбондовским квадратным подбородком.
   - Иван Петров. - Представляется второй, который пониже и с прыщавым носом.
   - Федеральная Служба Безопасности. - Они синхронно машут перед моим носом красными корочками.
   
   Вот же бля...