Ночные страхи

Непонятные шорохи, странные запахи, мурашки, онемение, непреодолимое оцепенение…
Николай Иванович помнил, как в детстве он боялся темноты. Он был уже достаточно большой, чтобы понимать, что всяческие чудовища из сказок и уроды с фантастического острова доктора Моро не существуют. Но, тем не менее, когда вечером родители уходили в гости и просили не забыть выключить свет, выключение света для него становилось проблемой.
Хорошо, что выключатели в те времена были накладные, с торчащим рычажком. Он привязывал нитку к рычажку, перебрасывал нитку под стул, стоящий внизу у выключателя, тянул нитку к себе в кровать. Спрятавшись под одеяло, тихонько тянул нитку. С первого раза выключить свет не удавалось – нитка или рвалась, или соскакивала с рычажка. Приходилось вставать, налаживать "систему выключения" снова. Причём, старательно уводить глаза и ни в коем случае не заглянуть под кровать – там, в густой темноте, таилось нечто… И за занавеской в чёрном окне. И на кухне, где выключатель был на дальней стене. А пить так хотелось!
Снова налаживалась "система выключения" – и снова нитка рвалась или соскакивала. И в третий раз, и в четвёртый… Счастье, если удавалось выключить свет ниткой. Тогда на голову натягивалось одеяло, а глаза плотно запахивались и не открывались – с закрытыми глазами темноты не видно и в ней ничего не шевелится, не дышит, не…
Если же нитка рвалась и рвалась, приходилось выключать свет вручную. Став на стул и запомнив маршрут, он плотно закрывал глаза и выключал свет. Затем прыгал со стула и с закрытыми глазами, мимо чудовищных лап и пастей, которые, оскалившись и распустив ужасные когти, норовили схватить его, мчался в кровать, прыгал под одеяло и замирал, укрывшись с головой и вслушиваясь, идут к нему чудища или растворяются, не получив пищи… Затем, не открывая глаз, чтобы не видеть ужасной темноты, он раздевался под одеялом… Заставить себя ходить в темноте голым, чтобы его незащищённого тела касалась лапа чудища, было выше всяких возможностей.
Не помогали и предварительные "инспекции" "подкроватных пространств"  с высвечиванием всех закоулков за чемоданами с целью поисков прячущихся там чудовищ. При свете он бы их не испугался! Но не всегда в фонарике были батарейки – и приходилось подсвечивать себе спичками. Мать во время мытья полов находила под кроватью огарки спичек и ругалась, что он когда-нибудь подпалит дом. Что однажды почти случилось. Панцирные сетки высоких кроватей мать устилала сначала старыми газетами, чтобы сетки не "кусали" постель. Газетки довольно быстро продавливались металлом и торчали вниз бахромой. Однажды, когда он залез под кровать с очередной инспекцией и поднял горящую спичку над головой, сухая-рассухая бумага вспыхнула. Он с трудом сбил пламя валявшейся там тряпкой. Тряпка обгорела и оказалась чем-то из нужной одежды. Пришлось матери честно рассказать, что он искал чудовищ, и мать простила его. Сказала, хорошо что волосы не загорелись… И стала следить, чтобы в фонарике всегда были качественные батарейки.
Однажды он проснулся на рассвете. Было время скорее конца ночи, чем начала дня. В это время чудовища обычно ещё сидели под кроватями и в тёмных углах, молчаливо скалили пасти, довольно потирали лапы и ждали добычу себе на завтрак. Но он вдруг осознал, что чушь собачья, все эти его страхи! Нет никаких чудовищ!
Он откинул одеяло, сел, свесив ноги с кровати. Разве мог он раньше, ещё вчера вечером совершить это опрометчивое движение? Ведь под кроватью должно было сидеть, готовясь когтистой чешуйчатой лапой схватить его прямо за лодыжку, мерзкое чудище! Да нет никаких чудищ!
Он посидел, свободно болтая ногами и дразня ими, как наживкой, кровожадных тварей, затем спрыгнул с кровати и подошёл к окну. Без боязни отодвинул штору, за которой ещё вчера должно было стоять нечто, напоминающее гигантского богомола… А сегодня там никого не было!
Выглянул в окно. Долго разглядывал утреннюю серость, в которой ещё вчера вечером должны были копошиться огромные, толщиной в ведро, черви и тарантулы, величиной с корзину, набитую сеном, и с чёрными мохнатыми лапами, как три раза поломанные черенки лопат. Но сегодня там не было ни гигантских червей, ни пауков, величиной с пивную бочку. За окном начиналось серое спокойное утро.
Он постоял, с улыбкой разглядывая розовеющий край неба на востоке… Как малиновым вареньем намазан! И пошёл на кухню, где в глубине белело не готовое к прыжку чудовище с раскрытой чёрной пастью, а стояла самая обыкновенная, привычная газовая плита. Уж зажечь газ и согреть чай рука у него теперь не дрогнет!

Ночью к Николаю Ивановичу приходил Он. А это было пострашнее детских чудовищ.
Он пришёл к Смирнову во сне. Да, кажется, Николай Иванович в это время спал. Должно быть, спал.
Он запустил свои мягкие сильные пальцы Николаю Ивановичу под череп и ласково погладил серое вещество. Николаю Ивановичу стало приятно от такой сверхинтимной ласки. ТАК его ещё никто не ласкал. "Я могу пропустить этот холодец сквозь пальцы – и ты забьёшься в судорогах от нечеловеческой боли", - сказал Он, и нежно погладил кору головного мозга. Ах, как ласковы были его пальцы!
Николая Ивановича охватил ужас – настолько он был беззащитен в Его руках. Распятый на кресте, наверное, был более защищён перед палачом, потому что палачу принадлежало только тело осуждённого, но не его мысли и душа. Мысли же, душа и тело Николая Ивановича сейчас были в Его пальцах.
"Ты – пыль у двери моего дома, - сказал Он. – Ничтожная и невидимая. Я ступлю на тебя походя - и не замечу. Сметут тебя мои слуги, убираясь перед домом, и тоже не заметят. Поступишь ли ты по-моему или вопреки моей воли – от любого твоего поступка не изменит падение даже мельчайшая капля дождя, на которую не позарятся даже  сорняки у забора покинутого хозяевами дома. Но моя прихоть, чтобы ты поступил так. Если же ты поступишь иначе, я этого не замечу, как не замечает никто многих своих поступков".
Николай Иванович увидел, как рука взяла зрелое яблоко. И в тот момент, как  прекрасное яблоко легло в красивую кисть, из под пальца брызнули невидимые соки раздавленной тли.
Николай Иванович увидел стопу, одетую в модный ботинок. И в тот момент, как богатый башмак ступил на персидский ковёр, раздался неслышный хруст хитина раздавленного паука.
Николай Иванович увидел свежий протектор широкого колеса роскошной машины, стоящей перед дверьми многозвёздочного отеля. Слуга почтительно закрыл дверцу автомобиля, авто тронулся,  и никто не заметил, как чистый асфальт перед отелем испачкали красные потроха, стрельнувшие изо рта раздавленной лягушки.

(это отрывок из заканчиваемой "Ради чумы")