Садись, подвезу!

Когда-то в Киеве с Нивок на Борщаговку, это такие районы, ходил автобус №23. Может и сейчас ходит.
В те времена я работал в академическом институте и учился в университете. И институт, и наш любимый биофак находились в районе ВДНХ местного, читай - республиканского, значения, в простонародье именуемой «выставкой». Но речь не об этом.
С улицы Салютной, от конечной остановки на Нивках, автобус выезжал на улицу академика Туполева, и ехал по ней мимо стратегического объекта – авиазавода, КБ Антонова, примерно с километр. Затем поворачивал на проспект победы, бывший Брест-Литовский, в районе станции Святошино, где была конечная метро и выход к пригородным электричкам. Когда Украина стала самостоятельной, то от «Святошино» почему-то оторвалось последнее «о». Никто не мог понять почему. Да, затем автобус выезжал на Окружную дорогу... А там и «выставка» с Теремками недалеко...
Но опять не в этом дело.
Каждое утро, ровно в восемь пятнадцать на этой самой остановке «Святошино», рядом с автобусом появлялся странного вида человек. Одет он был в шоферскую униформу. Китель, фуражка с соответствующей символикой, тертая кожаная сумка через плечо. Одежда изрядно ношенная, но чистая и аккуратная. Примечательной была иная часть его, как бы это выразиться, туалета. А именно, рулевое колесо автобуса, баранка одним словом, которую человек неизменно держал перед собой так, будто сидел за рулем.
Если в автобусе находилось место рядом с водителем, человек этот неизменно занимал его и вполне реально «рулил», объявляя при этом остановки и напоминая об оплате проезда, попутно развлекая публику весьма специфическими шоферскими шутками. Если же ему не удавалось протиснуться в забитый утренний автобус, то ни сколько не смущаясь, он продолжал движение рядом с ним, до тех пор, пока безнадежно не отставал.
Однажды, когда  при посадке его грубо отпихнули, да так, что он выронил свое любимое колесо, я случайно подслушал в автобусе разговор двух пожилых мужчин.
- А это, знаешь, тот ... – Я не расслышал имя. – С третьего этажа. Он после аварии совсем двинулся. Живет на пенсию по инвалидности, жена ушла, в доме, говорят, мусорник, дур дом по нему плачет. Вечно он любой двадцать третий за свой принимает.
- Облиш, воно тобi треба, хвора ж людина. Хiба не бачиш...
- Да, божий человек, ты прав.
Тогда я не очень понял последнюю фразу, и вспомнил ее, как и всю эту действительно реальную историю, много позднее, когда помимо информативности мироощущения пришли еще и чувства.
Был прекрасный весенний день, но человек с рулевым колесом опять не смог протиснуться в автобус. Сознательные советские граждане, спешащие на работу, оттеснили его и еще одну женщину с жиденькой авоськой в руке. Содержимое авоськи составляли одна бутылка молока и батон хлеба.
Один мир упаковался в автобус.
Другой, состоящий из двух человек, остался за дверями.
И тут в открытое окно я услышал:
- Садись, подвезу...
Пока автобус набирал скорость, я еще какое-то время видел их.
Они шли рука об руку, вдоль шумного и пыльного святошинского моста по Брест-Литовскому. Он одной левой рукой крепко и уверенно сжимал неизменную баранку, периодически переключая правой невидимые передачи и внимательно глядя на такую же, невидимую нам, зрячим, дорогу, а Она, держа его за свободную руку, рассказывала что-то, может быть о последних покупках или об успехах их несуществующих детей, а может быть еще о чем-то. Бог его знает. Они нашли себя и выглядели как обычная супружеская пара, мирно обсуждающая текущие житейские проблемы в своем автомобиле по дороге домой...
Они были счастливы.
Хотя с нашей точки зрения их мир ущербен.
Но как мы можем судить о нем, не видя его изнутри.
Может быть для них, счастливых, так же непонятен и несовершенен наш условно благополучный мир?
Кто знает...
Но тогда я почти плакал, я был так искренне рад, что они встретились. Ведь это чудо, не правда ли?
И вы знаете, я им чуть-чуть завидовал.