Светлое утро бабьего лета. Старушка в парке сидит на земле, устланной мягкими осенними листьями. Кухонным ножом взрыхлила почву, узловатыми пальцами вырыла ямку, высокой пирамидкой собрала чистую, будто просеянную, землю. Хоронит кота. Гладит мёртвого, вытянувшегося на выходном платке, под шелковистой шерсткой чувствует окоченевшее тело, негромко причитает, плачет…
У арки меж двух многоэтажек прохожих караулит скандальный ворон. Став на пути человека, посланник нечисти хриплым карканьем требует ясак . Звуки, достойные скотомогильника, гулким эхом отскакивают от стен, резонируют в туннельной тесноте. Прохожие с бранью швыряют горбоносой, блестящей антрацитом птице кусок хлеба, огурец или огрызок пирожка. Если от мрачного привратника не откупиться, ворон бредёт следом и мерзким карканьем призывает на головы людей все несчастья.
Множество птиц кружит над городом. Ворон сотни. А может, тысячи. Чёрные повсюду: во дворах копаются в мусорках, донимают вышедших справить нужду в песок детских площадок кошек, у гастрономов лениво сторонятся редких покупателей. Из-за обилия черных птиц кажется, что жизнь – не главное в этом городе…
Быстро растёт число свежих могил с новыми венками и неувядшими цветами на городском кладбище, быстро вымирают жители города. Винят в этом «фабрики смерти» - биокомбинат и хвостохранилище с отходами урановых переработок.
В трёх котлованах площадью восемьсот гектаров слито сорок пять миллионов тонн полужидкой радиоактивной каши. Чтобы мелкодисперсная пульпа не превращалась в пыль, отходы полагается заливать водой. Полагается... Полтысячи радиоактивных гектаров высохли, и по ровной, безжизненной, растрескавшейся поверхности ветер гонит радиоактивную пыль.
Степногорское хвостохранилище - одно из крупнейших в мире.
Во многих местах заграждения упали, где-то их вовсе нет. Отсутствуют и знаки, предупреждающие об опасности радиационного заражения. На территорию заходят люди в поисках металла. «Звенящий» радиацией металл потом продают. Пастухи на радиоактивной траве хвостохранилища пасут скот.
Горячий тугой ветер, разбежавшись по степи, шипит и присвистывает в засохшей траве, негромким плачем гудит в искорёженном листе жести, поднимает с засохшего хранилища и уносит на многие километры вдаль тонны радиоактивной пыли. Изотопы урана и цезия, которых много в той пыли, сохраняют активность миллионы лет. Попав в организм человека, облучают его совсем недолго. Меньше столетия. Облучают человека изнутри всю его недолгую жизнь. Отнимают здоровье. И не пепел отцов стучит в груди старожилов, как стучал он в грудь древнего Уленшпигеля. У грудей старожилов звенит счётчик Гейгера…
Теперешний израильский инвестор бывшего горнометаллургического завода ни шекеля не потратил на защиту степногорцев от радиационного воздействия уранового хвостохранилища.
Официально развитие региона связывали с добычей урана и золота, месторождения которых открыли рядом со Степногорском. Главная же причина возникновения нового города в степи - создание завода биологического оружия.
Степногорск, расположенный в ста семидесяти километрах от теперешней столицы Казахстана Астаны, строился быстро. Среди степи вдруг взметнулись многоэтажные дома. Все новостройки окружали высокие заборы с колючей проволокой поверху. По тротуарам вокруг зданий шагали автоматчики, охранявшие строителей-заключённых.
В стране не хватало всего, а магазины нового города ломились от продуктов и качественных товаров.
Степногорск стал промышленным донором области. Но, несмотря на значительную развитость, во времена Советского Союза Степногорск не был обозначен на географических картах. Потому что здесь находился «институт смерти» - крупнейший опорный пункт военно-бактериологического комплекса СССР
Сотни миллионов долларов потратила страна на строительство возле города подземных лабораторий, способных в случае возникновения третьей мировой войны производить две тонны культуры сибирской язвы в день. Дневной выработки хватило бы уничтожить население целого города. Надёжные подземные бункеры могли хранить более пятисот тонн порошка сибирской язвы. Порошок был не просто заразен. Попав в лёгкие жертвы, заразная субстанция вспенивалась и лишала их кислорода. В случае военной необходимости сибирской язвой предполагалось снарядить бомбы и боеголовки ракет.
Это огромное предприятие американские спутники не могли обнаружить почти два десятилетия. А ведь по размерам оно в сотни раз превышало подобные предприятия других стран мира.
В тысяча девятьсот девяносто втором году в США сбежал доктор наук, полковник Советской Армии Канат Алибеков. В советское время он работал над созданием биологического оружия, был директором Степногорского центра биотехнологий. Именно Алибеков разработал биооружие на основе туляремии, превратил вирус сибирской язвы в оружие массового уничтожения, которое испытывалось на острове Возрождения в Аральском море на собаках, обезьянах и даже, как говорят, на крокодилах. В США Канатжан Алибеков переименовался в Кена Алибека, «прозрел», стал каяться в содеянном и раскрыл немало государственных секретов. Американские спецслужбы «выдоили» предателя досуха. И с ужасом узнали о существовании в Степногорске крупнейшего в мире комплекса по производству биологического оружия.
В Степногорск нагрянула американская комиссия. Заокеанские специалисты увидели огромную сеть подземных лабораторий и цехов, биореакторы и железобетонные ангары, способные выдержать мощный ядерный удар. Хотя база уже не представляла опасности в военном отношении, США добились от правительства республики решения об уничтожении завода. За это американцы пообещали Казахстану выделить необходимые средства на само уничтожение, на обеззараживание острова Возрождения, на переориентацию биокомплекса для выпуска лечебных препаратов и на переподготовку кадров в области биологического оружия.
Джон Аллен, направленный Пентагоном для «зачистки» Степногорска, имел солидный шпионский стаж в Лаосе и Камбодже. По совету Аллена, на месте одного из центральных блоков комплекса решили создать цех по производству шприцев. Линии для производства шприцев заказали в филиале известного концерна ICN. Когда в город завозили контейнеры с оборудованием, радости сотрудников Степногорского биокомбината не было предела. Но в безупречно упакованных ящиках оказался свежевыкрашенный и не пригодный к производству second hand семидесятого года выпуска. Его даже не стали монтировать…
Биокомбинат, производивший биологическое оружие, превращался в заброшенное кладбище проржавевшего оборудования.
Потом началось «обеззараживание гнойника». Все, что можно было разрушить и закрыть, разрушили и закрыли. Американцы хотели взорвать подземные сооружения, но учёные воспротивились, опасаясь распространения заразы по территории. На большее выделенных дядюшкой Сэмом средств не хватило.
Знаменитый завод, созданный советскими оборонщиками, перестал существовать. Американцы потеряли к нему интерес.
Во времена Советского Союза Геннадий Лепешкин был заместителем Алибекова. Позднее он сам возглавил Степногорский завод в Казахстане. Опыт работы в производстве биооружия у Лепешкина более двадцати лет, докторские степени по биологии и по микробиологии. Дважды доктор наук Лепёшкин стал безработным.
- Благодаря американцам мы лишились всего, что имели раньше, и ничего не получили взамен.
Кто знает, может Лепёшкин теперь завидует сбежавшему Алибеку.
Коллекцию штаммов возбудителей опасных болезней, гордость научно-исследовательского института, рассредоточили по частным предприятиям. Но биологические препараты - не радиоактивные вещества, они не поддаются точному учёту. Лаборант может засеять препаратами десять положенных пробирок, а может и одну лишнюю. Да и качество хранения… В алма-атинском институте, например, пробирки с сибирской язвой хранятся в банках из-под кофе под обычным замком в холодильнике, которому уже сорок лет. Умельцу проникнуть в такое «хранилище» пара пустяков. В руки каких террористов могут попасть опасные препараты?
Люди начали покидать город. Уезжающие оставляли всё - обжитые приватизированные квартиры, невыплаченные задолженности по зарплате. Население города быстро сократилось вдвое. Сейчас на степногорских улицах малолюдно. Особенно по вечерам. В двенадцатиэтажках улучшенной планировки на сто с лишним квартир - не больше десятка светящихся окон.
Город умирает.
Тысячи ворон вьются над городом. Издали они похожи на роящихся у падали мух.
1. Чумной карьер
- Бочка в карьере. – Питбуль против верблюда. – Смертельная ангина. – Вскрыто захоронение! -
Воронка на поверхности земли была таких невообразимо космических размеров, что казалась игрушечной. Циклопическое отверстие издавало низкое, угрожающее, какое-то утробное рычание. Рычание негромкое, но оно заглушало и шум ветра в траве, и близкое щебетание жаворонков над головой, и пронзительный свист множества сусликов вокруг. Будто чудовищный монстр в глубине открытой земли, готовясь к страшному действу, неторопливо и бездумно ворчал себе под нос двутональный мотив. И земля от того негромкого зловещего ворчания испуганно подрагивала.
Когда Сергей впервые приехал к открытому угольному разрезу, ему померещилось, будто он вернулся в детство. Будто лежит на животе у выкопанной в песке глубокой ямы. Сразу за ямой из десятка кубиков построен игрушечный городок. По внутренним стенкам ямы, которую он в поте лица долго выгребал руками, спиралью завинчены ровные дорожки. На дне стоят игрушечные экскаваторы, машут из стороны в сторону зубастыми ковшами. А из-под экскаваторов вверх по дорожкам ползут игрушечные жуки-самосвалы.
Только эти жуки - на самом деле огроменные «БЕЛАЗы», диаметр колёс у которых больше двух метров, рукой до верха не достать. А в кабину надо лезть по узкой лестнице на высоту четырёх метров.
Сергей подогнал свой «БЕЛАЗ-8» под ковш экскаватора и поспешил вниз, глянуть на левое заднее колесо. Колёса карьерных самосвалов - сущее наказание для водителей. На камнях изнашиваются быстро, не дай Бог, авария случится в дороге. Колесо двухметрового диаметра вручную запаской не поменяешь!
Бумс, питбультерьер, свесил голову из кабины и заскулил, царапая лапами железный порожек. Он тоже хотел спуститься на землю и размять лапы.
- Место, Бумс! – скомандовал Сергей. – Щас вернусь!
Бумс непослушник, как и положено молодой собаке в восемь месяцев. Сергей купил его, чтобы брать с собой в поездки на «Жигулях».
Времена неспокойные, бандитские… Странные времена! Милиция от бандитов не защищает, и самому защищаться не даёт. Найдут при тебе оружие «защитнички» – или срок схлопочешь, или взятками на «отмазку» вытряхнут так, что за пятилетку не отработаешь. Знакомые присоветовали Сергею купить в областном питомнике питбуля. Собака, мол, бойцовская - ногу бандиту перекусит, если доведётся. Сергей и сам видел однажды, как в парке мужик привязал высоко к ветке дерева мотоциклетное колесо, скомандовал питбулю «Фас!», собака подпрыгнула, вцепилась в колесо и висела, раскачиваясь, как тушка на верёвке, вращая выпученными глазами на хозяина. Хозяин сел на скамейку и уткнулся носом в газету. Сергей постоял, ожидая, когда собака устанет и отвалится от колеса. Ждать надоело, и он ушёл.
А кличкой собаку наградила дочь. Когда неуклюжего щенка принесли домой, в первые дни он часто падал. Поскользнётся на линолеуме второпях, заденет за косяк или за угол на повороте, побежит слишком быстро – и падает. При каждом его падении дочь восторженно кричала: «Бумс! Опять упал…» Скоро щенок стал прибегать на возглас «Бумс!», а не на паспортную кличку. Так и переименовали английского бойца-аристократа в нашего «братка» с местным «погонялом» .
Стараясь не ступать кирзовыми сапогами в колдобины с водой, Сергей прошагал по сырой земле к заднему колесу, осмотрел резину снаружи, зашёл с «хвоста» и из-под кузова заглянул на приводы колёс. Вроде всё в порядке.
Ох и глубока ямина! Наверху, в степи сушь, на дорогах пыль, как в пустыне, а здесь лужи. И холод… как в погребе.
Экскаватор ревел, разворачивая стрелу. Ковш, величиной с дачный домик, опрокинулся, высыпая породу в кузов. Сергей стоял под кузовом без боязни. Сваренный из железа в палец толщиной, кузов был хорошей защитой.
Что-то огромное, показалось - величиной с сундук, шмякнулось неподалёку, плюнуло в разные стороны жирной грязью. Крупный ошмёток угодил Сергею в лицо и шею.
Чёрт! Сергей вытерся рукавом спецовки. Шея после бритья у него постоянно раздражалась, а эта грязь вряд ли лечебная.
Сергей пригляделся к упавшему предмету. Какая-то бочка, надписей под грязью не разобрать. Слегка помятая. Откуда она здесь, на дне карьера? Наверное, технари бросили на дороге, а потом, когда в разрезе взрывали очередной пласт, бочка скатилась вниз.
Сергей заторопился в кабину. Скоро отъезжать.
Бумс радостным визгом встретил хозяина. Едва голова Сергея достигла уровня порожка, собака принялась вылизывать его лицо. «Какой ты боец? – радовался вместе с собакой Сергей. – Щенок ты и есть щенок!»
После смены Сергей отогнал «БЕЛАЗ» в автохозяйство, сдал на осмотр слесарям и отправился в общежитие, стоявшее на краю городка. Дальше, за общежитием, раскинулась степь, а километров через десять – уже граница с Казахстаном. Впрочем, граница – условная линия на карте. Казахи с той стороны частенько приезжали в городок за продуктами и товарами. Иногда в окрестности городка забредал скот, отбившийся от казахских стад. Овец шофера прибирали к рукам, жарили шашлыки. Кто работал на разрезе давно, свежевали барашков, как заправские чабаны. Лошадей не трогали, брезговали кониной. Да и жалко лошадок.
Перед «козлиным» столом, где шофера в свободное время играли в домино, а в выходные выпивали, стоял огромный верблюд. На лавке сидели пожилой завхоз Петрович и молодой шофёр, имени которого Сергей не помнил, кормили верблюда хлебом.
Из-под приспущенных век с пушистыми, как у молоденькой девчонки, ресницами верблюд надменно оглядывал горизонт за спинами людей. Отвесив нижнюю губу варежкой, жевал медленными размашистыми движениями.
- Вот это прибор! – восхитился Сергей, разглядывая передние зубы верблюда – длинные, почти в палец, и в два пальца шириной, жёлтые, как у старого курильщика.
- Яшка, на хлебушек, - Петрович отломил от половинки хлебного кирпича горбушку и протянул верблюду. – Верблюдов Яшками зовут, - пояснил он Сергею.
- Это вроде, как всех котов – Васьками, кошек – Мурками, а собак – Жучками? – усмехнулся Сергей.
Верблюд величественно наклонил голову, мимоходом глянул лиловыми выпуклыми глазами мимо Сергея на опасливо прижавшегося к человечьей ноге Бумса, аккуратно взял мягкими губами из руки завхоза горбушку, вновь размашисто зажевал.
Небольшой кусок мякиша упал на землю. Верблюд королевским движением неторопливо склонил голову за упавшим кусочком. Но и проголодавшийся Бумс заметил упавший хлеб. Верблюд уже было распустил губы, чтобы подобрать хлеб, но подскочил Бумс и молча цапнул его за нижнюю «варежку». Верблюд мотнул головой, уронив слюну. Бумс отлетел метра на четыре в сторону, тут же вскочил, и, не проронив ни звука, вцепился горбатому в ногу. Верблюд кинулся галопом прочь. Бумс помчался следом.
- Ай, Моська, знать она сильна, коль кидается на верблюда! – со смехом переиначил басню Крылова Петрович.
- Бумс! Назад! Бумс! – кричал Сергей.
Бумс гнал верблюда в степь.
- Вернётся твой Бумсик, не пропадёт. Он же у тебя бойцовский, никто его не обидит, - хехекнул Петрович. – Вон как Яшку погнал! Это Яшка от неожиданности струхнул. Тугодумы они. А если бы подумал, так бы плюнул, что утопил твоего Бумсика! Знаешь, как верблюды плюются!
Петрович задумался не мгновение и продолжил:
- Нельзя чужих верблюдов кормить.
- Почему? – удивился Сергей.
- Есть и пить верблюд должен только дома. Это закон степей. Если верблюда накормят или напоят в чужом месте, он забудет дом, и будет возвращаться в это место. Напоить или накормить чужого верблюда – всё равно, что украсть верблюда!
***
Сергей дотемна ждал Бумса у общежития.
- Вернётся! – успокаивали ребята. – Даже если забежит к кому – всё равно найдёшь. Такой породы в городе ни у кого нет, обязательно дойдут слухи!
Но Сергей предчувствовал, что они с Бумсом уже не увидятся. Жалко. Без малого, год вместе прожили. Можно сказать, из одной чашки харчевались. Полюбили друг друга.
Поздно вечером Сергей внезапно занемог. Он как раз смотрел телевизор в холле. Сергея вдруг такая дрожь пробрала, что кресло завибрировало.
- Ты чё, Серёга? – удивлённо посмотрел на трясущегося соседа Григорий Семёныч, пожилой водитель «БЕЛАЗа-3». – Простыл, что ли?
Зажавшись в комок, чтобы подавить трясучку, Сергей растерянно дёрнул плечом. Похоже, клацанье зубов было слышно аж в другом конце коридора.
Понаблюдав за вздрагивавшим Сергеем пару минут, Семёныч укоризненно покачал головой, удивился, где это Сергей летом смог простудиться, поворчал о слабости здоровья молодёжи. Затем сходил к себе в комнату, принёс чекушку водки.
Редкий запас у шоферов. Водка хоть и продавалась в магазинах свободно, но чтобы вот так, купленная, и лежала без дела!..
- Пойдём лечиться, - велел Семёныч и подхватил Сергея под локоть.
- Я ж з-завтра не пр-родую… - попробовал возразить Сергей, выдавливая комканые слова сквозь вибрирующие зубы.
- Какая к чёрту продувка! Ездок фигов! – возмутился Семёныч, укладывая Сергея в кровать. – У тебя температурища, как в перегретом моторе! Соли в водку добавить?
- Н-н-не… н-надо. С-соль – когда ж-животом маешься, - возразил Сергей.
- Точно, соль в водку – от живота. Да и от простуды не повредила бы, - буркнул Семёныч.
Сергей выпил полкружки водки, но - только голова разболелась, и поплыло всё вокруг.
Семёныч укрыл Сергея несколькими одеялами, сверху накинул бушлат, велел спать и потеть.
Не спалось и не потелось. Минут черед десять водка проявила себя жуткой слабостью. Сергею стало жарко, он сбросил все одеяла, расстегнул рубашку. Мышцы болели так, будто в конце смены вручную поменял у «БЕЛАЗа» все колёса.
Несколько раз заходил Семёныч, справлялся о самочувствии, приказывал спать.
Всё равно не спалось.
К полуночи окружающее сильно замутилось - как валенком по голове стукнули. Появилась какая-то оглушённость. Кожа на шее воспалилась. На вопросы Сергей отвечал, почти не понимая, что у него спрашивают. Сергей едва ворочал сухим языком, то и дело прикладывался к кружке с водой, но пил с трудом - жутко болело горло.
- Открой-ка рот! – потребовал Семёныч.
Подсвечивая настольной лампой, Семёныч заглянул в саднивший рот.
- О-о! – удивился он. – Да у тебя ангина! Гланды красные, по кулаку, а язык белый, как мелом вымазанный. Ангина, точно. Лицо, вон, горит. И глаза воспалённые. Блестят, как у алкаша с похмелья. Я один раз тоже ангиной болел, трясло жутко… Давай ещё стаканчик примем. При ангине она полезная, водовка.
Не ощущая ни вкуса, ни запаха, Сергей выпил, что дали.
Но водка пошла не в пользу. Сергей засуетился, стал беспокойным, пытался встать с постели, бормотал в бреду, что надо искать Бумса, а то его верблюды заплюют. Семёныч качал головой и успокаивал Сергея.
Часа через полтора, прояснившись мозгами, Сергей запросился в туалет. Брёл, шатаясь, говорил, едва ворочая языком.
- Ну, слабая молодёжь нынче! – удивлялся Семёныч. – С мерзавчика развезло, как меня с литра - буровит, не знамо чего, и ноги заплетаются…
В туалете Сергея вырвало чем-то коричневым. Он окончательно ослабел. Едва дыша и мотаясь на подкашивающихся ногах, стал жаловаться, что болит всё нутро.
-Жжёт! – хватался дрожащей рукой за горло. – Жжёт!
- Идём, я тебя положу, да фершалицу позову, - засомневался в здоровье Сергея Семёныч.
Фельдшерицу Тамарку пришлось будить и уговаривать идти в общежитие шоферов долго. Она знала, что шофера сильно болеют только с крупного перепоя.
- Больной! – возмутилась Тамарка, едва унюхав запах водки. – Налил в зенки с вечера - и заболелось ему! Утром очухаешься, сам с завгаром разбирайся! Я тебе освобождение по болезни не напишу – и не мечтай! Пьяный невыход на работу, считай, заработал! Опух, вон, даже с перепою!
Лицо у Сергея и вправду стало каким-то опухшим.
- Ангина у него, Тамар, - уважительно заверял фельдшерицу Семёныч, тыча в потное лицо Сергея настольной лампой.
- Ангина! – негодовала фельдшерица. – Разит, как из бочки! Сколько выпил? Литр?
- Ты в рот ему загляни, миленькая! Гланды с кулак! А водовку пил в лечебных целях. Всего-то – чекушку за всю ночь. Я заставил выпить – трясло его с температуры! – брал на себя грех и заискивающе заглядывал в лицо скандальной бабы Семёныч.
- Чего мне ему заглядывать! Все вы в лечебных целях водку глохчете! Кто с тоски, а кто от поноса!
Тамарка ушла.
- Злая она, - сердито качал головой Семёныч. – Разве можно с таким характером фершалицей работать? С людьми ж работаешь больными, не с собаками…
Отгородив настольную лампу на подоконнике газетой, чтобы не била в глаза, Семёныч сидел у постели Сергея и, не зная, что делать, искал у больного пульс. Грубые пальцы старого шофёра не ощущали суматошно бьющуюся кровяную ниточку. Сергей запрокидывал голову назад, освобождая саднящее горло, дышал часто, словно запыхавшись после долгого бега, громко и со свистом выдавливал густой воздух из груди. Лицо у него как-то незаметно осунулось, черты заострились, появились тёмные круги под глазами.
Сергея постоянно мучила жажда. Семёныч подносил ему воды в железной кружке, Сергей стучал зубами по железу, но пить почти не мог из-за сильной боли в горле.
Безразличное, покрытое громадными каплями пота, лицо Сергея незаметно превратилось в страдальческое, а ближе к рассвету, когда Семёныч задремал, исказилось ужасом.
Сергей бредил. Его пересохшие, чёрные в сумрачном свете губы едва шевелились. Он бормотал что-то неразборчивое и упорно вглядывался в лицо Семёныча воспалёнными глазами, на которые от нестерпимой головной боли то и дело наворачивались слезы.
Сергею грезилось, что у постели стоит страшная нищенка в красном платье – платье только что вытащили из крови! Нищенка протягивала обезображенные нарывами руки, угрожала и что-то требовала. Сергей пытался отстраниться от старухи, но откуда-то появлялся Семёныч, хватал его за руки, не давал двигаться… Наконец, старуха схватила Сергея за глотку… Дышать стало нечем, Сергей забился в судорогах.
Увидев кровавую пену изо рта Сергея и чёрные кровоподтёки на шее, очнувшийся от дрёмы Семёныч перепугался. Он помчался к фельдшерице, готовый дверь вышибить, если та откажется идти к больному и не захочет лечить его.
Когда они с Тамаркой прибежали в общежитие, Сергей лежал, наполовину свесившись с кровати. На полу перед ним растеклась лужица красноватой желчи. Одной рукой он держался за горло, другая вцепилась в железку изголовья. Сергей был мёртв.
Утром на угольном разрезе и в городке объявили карантин. Выезд из района запретили, население стали спешно кормить какими-то таблетками.
Сарафанное радио донесло, что в разрезе случайно вскрыли давнишнее захоронение биологического оружия. То ли чумы, то ли сибирской язвы…
2. Чумное банкротство
- Журналист в Центре микробиологии. – Кому нужно банкротство Центра. – Судебные приставы рвутся в корпус номер один. -
- Владимир Петрович, мы выловили в бескрайних просторах Интернета ваш «сигнал SOS». Наша газета…
- Охо-хо! Ваша газета! – прервал журналиста директор Научного центра прикладной микробиологии, Владимир Петрович Самсонов. - Опять напишете страшилку про «рассадник сибирской язвы», а у нас тут проблемы посерьезнее…
- Но вы пишете в Интернете: «Обращаемся к общественности и ко всем государственным деятелям России с просьбой незамедлительно вмешаться в процесс тихой ликвидации уникального для страны научного комплекса». Вот мы как раз от лица общественности и вмешиваемся. Расскажите, какие проблемы мешают Научному центру микробиологии. Мы обнародуем ситуацию. Опираясь на публикацию, можно будет обратиться в парламент и в правительство, - мягко, как ребёнка, убеждал пожилого учёного молодой журналист.
Евгений Нефёдов работал в газете недавно и не стал ещё тем «скандально известным журналистом», от которого шарахаются люди. В своё время он закончил биофак. Перспектива влачить бремя учителя биологии в школе или в училище для великовозрастных придурков его не прельщала. Имея склонность к графоманству, как он говорил о себе, поступил на журфак. Немного поработав в газете, понял, что журналисту не обязательно становиться назойливым папарацци – можно быть внимательным, неторопливым и умным собеседником, и получать информацию интереснее, чем получают информацию те, кто лезет в души людей немытыми руками…
Директор вздохнул и отвернулся к окну. Тяжело опёрся локтями о стол, сплёл пальцы.
За окном орали пьяные от весны воробьи, из открытой форточки терпко пахло молодой тополиной листвой.
Всё радуется весне, живность строит гнёзда, норы и берлоги, готовится размножаться и продолжать род… А Центр микробиологии на грани гибели.
- Ситуация, в которую попал наш Центр… Это какой-то театр абсурда! И наше ближайшее будущее… - директор поджал плечи, затряс головой, развёл руки в стороны и замер на мгновение. - Заморочки самого крутого фильма ужасов бледнеют на фоне нашей рыночной действительности. Ведущий научный центр не только страны, но и мира, в развитие которого государство за два десятка лет вложило миллиард долларов, грозят закрыть из-за долгов коммунальщикам!
Владимир Петрович прикоснулся пальцами обеих рук к вискам, дёрнул головой, будто стряхивал бегающих в черепной коробке тараканов, с недоумением уставился на журналиста.
Довольно глупо выглядит почтенный директор, подумал журналист. Похоже, ситуация на самом деле дурацкая.
- Ладно бы наука в Центре пребывала в анабиозе… Так нет же! Научная мысль у нас бьет ключом! Среди последних разработок - синтез генно-инженерного инсулина, который Россия до сих пор в огромных количествах закупает за рубежом… Мы ведём непрерывное наблюдение за мутациями микроорганизмов и разрабатываем новые средства защиты от болезней, которые ими вызываются. Центр участвует в трех десятках международных проектов! В Центре проведено множество уникальных исследований и экспериментов, часто смертельно опасных. Накоплен бесценный опыт работы с самыми страшными инфекциями. В институте хранится коллекция из трёх тысяч штаммов бактерий, в том числе сибирской язвы, чумы, туберкулеза. Аналогов такой коллекции нет во всём мире! Мы собрали коллекцию практически всех болезнетворных штаммов, известных науке. В том числе и редчайших! Наша коллекция – рай для учёных! Только у нас есть эталонные биопрепараты, позволяющие идентифицировать любую инфекцию, убивающую человека.
Директор говорил резко, короткими рублеными фразами. Заметно было, что мысли в его голове мечутся и не всегда стыкуются друг с другом.
- С самого момента образования центра наша главная забота - биологическая безопасность страны. Нас курирует не только министерство здравоохранения, но и министерство обороны! И только наши ученые способны организовать эффективную защиту России от самых страшных эпидемий.
Владимир Петрович замолчал и воздел перст к небу, подобно священнику, изрекшему главную истину в апофеозе своей проповеди.
- Цена коллекции биологических препаратов, которую мы собрали, в тысячи раз выше цены золота. Когда представители США в январе девяносто первого года впервые посетили наш Центр, они были потрясены его потенциальными возможностями. С перепугу потребовали от Горбачева полного физического уничтожения центра. Сами же американцы сберегли в мобилизационной готовности все свои центры, когда-то работавшие на военную биологию. В прекрасном состоянии остался Даугейский полигон и лаборатория Бейкера в штате Юта. А знаменитый институт инфекционных болезней армии США в форте Детрик никогда своих исследований и не прекращал. Прикрывая собственные работы по созданию оружия будущего, США развернули шумную пропагандистскую кампанию, требуя установить «цивилизованный» контроль за нашей наукой. Предлог выдвинули знакомый - повышенная опасность утечки из лабораторий, работающих на оборону, сведений и материалов, представляющих интерес для террористов.
Директор скорчил мину, как дразнящийся ребёнок: вот так вот, мол!
- У нас в Центре работает сто тридцать докторов и кандидатов наук – и никто от нас не разбегается! Не могу сказать, что всех держит большая зарплата, зарплата как раз не ахти… Заработная плата научного сотрудника эквивалентна семнадцати – тридцати долларам США в месяц. Сотрудники такого класса в университетах США получают две-три тысячи долларов, а в фирмах – шесть-семь тысяч. Но у нас есть перспективы роста в науке! А для настоящего учёного научная работа важнее зарплаты!
Директор было воодушевился, словно говорил пламенную речь на митинге, но тут же поскучнел.
- Сегодня защита от актов биотерроризма - глобальная задача для всего мирового сообщества, - устало, как-то буднично, словно надоевшую лекцию, продолжил он. – И мы в этом вопросе лидеры. Да, представьте себе! – директор посмотрел на журналиста, будто оправдывая себя после навета. - Что будет, если Центр перестанет существовать, страшно вообразить. Здесь, в нашем Центре, сидят под замком эпидемии. Обузданы страшные монстры, которых можно увидеть только под сильным микроскопом. Стоит разбить вот такую маленькую пробирку, - директор показал пальцами, какую крохотную пробирку надо разбить, - и вылить ее содержимое в резервуар с питьевой водой, как смерть, таинственная, незаметно подкрадывающаяся смерть, быстрая и ужасная, смерть жалкая и исполненная мучений, обрушится на города и пойдет косить направо и налево. Да попади одна единственная пробирка из наших лабораторий в руки террористов - и «пояс шахида» покажется детской забавой!
Владимир Петрович тяжело встал из-за стола, подошёл к окну. Опёрся ладонями о подоконник и прислонил лоб к стеклу, словно охлаждая голову.
- И что, всё это надёжно запрятано, ничего нельзя вынести за пределы лабораторий? – недоверчиво спросил журналист.
- Как и в любой другой лаборатории, нельзя исключить, что смертельные вирусы попадут не в те руки. Это как раз подтверждают письма со спорами сибирской язвы в Соединенных Штатах: следователи предполагают, что какой-то сотрудник выкрал споры сибирской язвы из хранилищ оборонительной программы биологического оружия США. Еще несколько лет назад кто-нибудь из наших сотрудников, пожалуй, мог бы вынести через проходную института схемы получения вирусов - в сигаретной пачке, например - или даже сами смертельные вирусы. Особенно в период непосредственно после крушения Советского Союза. Тогда службе безопасности вообще нельзя было доверять. Сегодня у нас строгие правила. Самый секретный и самый опасный корпус номер один имеет семь степеней надежнейшей защиты. Это исключает любое несанкционированное проникновение на объект и дает гарантию, что смертельно опасные бактерии за пределы корпуса не выйдут ни при каких экстремальных ситуациях. Но это без учета чисто российской дури. Чтобы попасть в лабораторию, кандидат подвергается проверке со стороны службы безопасности и проходит психологические тесты. Только затем его пропустят через три заградительных барьера в корпус номер один. Более того, в корпусе номер один в лаборатории с высшей степенью защиты, в которых исследуют вирусы Ласса и Эбола, доступ имеют единичные сотрудники. Настолько велика опасность контакта с этими возбудителями. В общем, уровень безопасности у нас, как в западных лабораториях класса S4. Как в США в Скалистых горах, где занимаются смертельными вирусами Ханта. Кое в чем у нас даже лучше: защитные костюмы легче и мягче, в них работать удобнее. Никто не входит и не покидает лабораторию без медицинского обследования. На Западе существует всего несколько так же хорошо оборудованных лабораторий. Под лаборатории класса S4 у нас отведено несколько этажей. В немецком вирусологическом центре Марбург подобные лаборатории занимают меньшие площади.
Директор даже чуть приосанился, рассказывая о качестве охраны лабораторий.
- Есть и отрицательные моменты. На объектах со средней степенью защиты нехватка средств до сих пор угрожает ученым больше, чем опасности, связанные с их непосредственной работой. Защитные перчатки приходится стирать и использовать повторно. Иногда перчаток нет, и учёные работают без перчаток. Да, ученые работают голыми руками с канцерогенными химикалиями, такими, как этидиумбромид. Немецкий студент на первом курсе оснащён лучше, чем наши первоклассные ученые. Одноразовые пипетки и пробирки лаборанты моют и используют повторно. Эта вынужденная экономия стоит времени. Опыты, на которые в Германии лаборант тратит по пять минут, здесь из-за этого длятся по нескольку часов.
Директор говорил о недостатках вскользь, как о мелочах, не могущих остановить важную работу.
- Мы занимаемся исследованиями в таких областях микробиологии, о каких ни одна газета не напишет. По причинам, которые не надо объяснять. И, несмотря ни на что, - директор резко повернулся к журналисту, широко развёл руки в стороны и на секунду замер в позе недоумевающего идиота, - девятый месяц, как кредиторы запустили процедуру банкротства.
Директор хлопнул руками по бёдрам и опустился на стоящий рядом стул. Можно сказать, упал на него. Сгорбился, поджал плечи, засунул руки в карманы брюк.
- Кредиторы сменили трёх внешних управляющих, но предпосылок к оздоровлению как не было, так и нет. Наоборот, с момента введения внешнего управления долг только растёт! Мы боимся, что со дня на день уникальное научное оборудование пойдёт с молотка и деятельность Центра будет парализована. Центр, в котором отслеживались все биологические агрессии, где собраны уникальные экземпляры возбудителей самых атипичных и самых страшных зараз, центр, которому в мире просто нет равных, будет выставлен на продажу! Интересно, кому и как будут распродавать болезнетворные штаммы, способные выкосить целые страны?
- А в чём причина такого положения? – спросил журналист. – Институт на передовых позициях в мире, и вдруг – банкрот!
Директор коротко, нервно рассмеялся, безразлично пожал плечами и отвернулся к окну.
- Значит, наше банкротство кому-то нужно. По моему разумению, это единственная причина.
По-детски ковыряя ногтем одной руки в ногтях другой руки, директор как бы пожаловался с усмешкой:
- Некие силы хотят сместить директора Центра, который не даёт развалить это грандиозное, нужное стране учреждение. Хотят сместить меня, бывшего генерала Советской армии, профессора, отдавшего микробиологии пятьдесят лет своей жизни. Хотят внедрить в управление Центром рыночно ориентированного «братка». Да, сегодня в России это реально. Реален даже «законный» допуск бандитов к биологическому оружию. Если такое случится, то вся «братва» Усамы бен Ладена может отдыхать.
- К банкротству приводят обычно ради приватизации. Неужели и учреждения, подобные вашему Центру, можно приватизировать? – поразился журналист.
- Ну что вы! Не рассматривайте проблему настолько упрощённо. Конечно же, нас не развалить никакому новому русскому, даже очень богатому. Мозгов не хватит.
Директор задумался.
- Чтобы довести до банкротства и разрушить такой центр, как наш, нужен соответствующий интеллектуальный деструктивный центр. Не секрет, что развалом Советского Союза и обескровливанием России занимались и занимаются мозговые центры, находящиеся за пределами нашей страны, чаще всего за Атлантическим океаном. Вот они то и планируют разрушение российских интеллектуальных, технических и экономических центров. Они оказывают сильнейшее влияние на Россию, разрабатывают программы действий, приносящие пользу заказчикам и ослабляющие Россию. Сейчас их влияние стало менее заметным. Надеюсь, и менее успешным. Но если мы не знаем о наличии некоей интеллектуальной инстанции в политике или экономике, это не значит, что её нет. Так не бывает. Она есть, но либо скрыта, либо находится не там, где мы её ищем.
Директор встал и беспокойно заходил по кабинету.
- Наши беды начались в девяносто четвёртом году, когда нас перевели на хозрасчет. Бюджетное финансирование сократили в сто раз: в девяносто девятом году оно составило один процент к уровню девяностого года. Представляете?! И, несмотря на все старания зарабатывать самостоятельно, расходы на «коммуналку» нам оказались не по плечу. Но ведь во всем мире фундаментальные исследования финансируются государством! Нас объявили банкротами и тем самым лишили возможности зарабатывать деньги. Из-за подвешенного состояния с банкротством у нас заморожено пятнадцать грантов. Сотрудники не получают денег за работу…
Директор хлопнул себя по голове, всплеснул руками и бессильно уронил их на бёдра.
- Люди на грани нервного срыва. Большинство наших ученых могут легко трудоустроиться за рубежом: российская биологическая школа в мире весьма котируется. Другой вопрос - насколько такой поворот согласуется с интересами национальной безопасности?
Директор вернулся за стол и пессимистично шевельнул рукой:
- Разговаривал я недавно о наших проблемах с очень высокопоставленным чиновником. Знаете, что он ответил на мои призывы о помощи? «У нас в стране, - говорит, - от некачественного алкоголя умирает тридцать тысяч народу в год, а от вашего биологического оружия еще никто не умер. Никакой государственной ценности ваш Центр, - говорит, - не представляет. Ну и что с того, если ценнейшие, как вы утверждаете, микробиологические культуры вымрут после того, как обесточат ваш знаменитый корпус номер один? Это даже хорошо, исчезнет опасность заражения. Можно будет с чистой совестью обанкротить Центр и в «заразном» корпусе организовать сеть дискотек, кегельбанов и саун». Вот и подумайте, разумные люди нами руководят, болеющие за страну, или, хотя бы – ответственные ли?!
Директор встал из-за стола, сердито походил по кабинету и снова сел.
- 11 августа 2001 года воздушные террористы атаковали Нью-Йорк и
Вашингтон. Неделей позже губернатор Московской области направил письмо вице-премьеру Правительства РФ, курировавшему науку и «оборонку».
Директор порылся в ящике, вытащил пухлую папку и отыскал в ней нужный листок.
- Уважаемый… и так далее, - начал он читать, надев очки. - Вынужден обратиться к вам за помощью, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, сложившимися в Центре микробиологии. Научный Центр прикладной микробиологии создавался как важнейший стратегический объект для решения проблем биологической безопасности нашей страны, - директор остерегающе поднял указательный палец вверх. - В настоящее время эти проблемы становятся еще более актуальными... Достоверно известно, что в замыслах главарей террористических организаций предусмотрены акты биологического терроризма... Такие события могут случиться в любую минуту с невероятными по масштабам причиненного ущерба последствиями...
Директор снял очки и отложил листок в сторону.
- Губернатор Московской области, первым, - директор ещё раз поднял указательный палец кверху, - предугадал действия последователей Усамы бен Ладена и просил вице-премьера помочь ему сберечь наш Центр, просил выделить деньги из федерального бюджета для погашения долгов перед энергетиками. Сама администрация Московской области на протяжении последних лет делала все возможное для сохранения нашего Центра. Но ведь научный Центр является государственным, а не областным, и проблема биотерроризма отнюдь не региональная… И основная поддержка Центра прикладной микробиологии, конечно же, должна идти на федеральном уровне. Но даже после того, как США задёргались в панике от примитивных «почтовых» атак со спорами сибирской язвы, на послание губернатора реакции не последовало. Когда нас пытались «описать» судебные приставы, за нас «ходатайствовал» Главный государственный санитарный врач России. Он писал Главному судебному приставу Московской области…
Директор вытащил ещё один листок и зачитал из него цитату:
- «В интересах национальной безопасности страны в Центре прикладной микробиологии проводятся работы с опасными микроорганизмами. Вашим решением парализована деятельность научного центра мирового значения. Поставлена под угрозу сохранность уникальной коллекции штаммов патогенных микробов и вирусов. Появилась реальная опасность возникновения эпидемий чумы и сибирской язвы с непредсказуемыми последствиями в Москве и Московской области…»
Директор отложил и этот листок.
- Приезжали приставы, топтались здесь, - директор указал очками на центр кабинета. Мы, говорят, понимаем, что отключение вашего учреждения от электричества – самоубийство, но долги перед энергетиками растут. Это не может продолжаться бесконечно!
Директор замолчал. Смотрел скучными глазами перед собой, утвердительно качал головой. Вытянув губы вперёд, думал о неприятном.
Вдруг выпучил глаза, затряс головой, широко развёл руки и звучно постучал костяшками кулака себе по голове, как стучат, изображая полоумного.
Бессильно обмяк.
- Вы, конечно, слышали об эпидемии атипичной пневмонии в Китае, - устало утвердил директор, не глядя на журналиста. – Что говорят ваши коллеги-журналисты? Простудная инфекция, мол, переносится то ли крысами, то ли кроликами… - директор отмахнулся от последних слов, как от детского лепета. - Воспринимать атипичную пневмонию как обычную простуду в высшей степени легкомысленно. И аргумент, что от простого гриппа людей умирает больше, довольно глуп. Вполне возможно, мир стоит на грани целой волны самых жутких эпидемий, порожденных не столько злым умыслом, сколько самой цивилизацией. Поэтому с атипичной пневмонией надо срочно и тщательно разбираться. Однако специалисты нашего Центра к работам, связанным с исследованием SARS, не допущены - идет процедура банкротства. Ведущие микробиологи России отправили Президенту страны письмо, подписанное восьмьюдесятью учеными, в котором говорится не только о необходимости создания программы биологической безопасности страны, но и об абсурдности ситуации, когда государственный Центр, имеющий мировое значение, банкротят частные энергетические компании. Услышат ли их в Кремле?
***
Не успел Нефёдов подготовить материалы для газеты по Центру микробиологии, как услышал сообщение телеколлег: «Сегодня АО «Горэнерго» намерено предпринять очередную попытку ограничить электроснабжение научного Центра прикладной микробиологии. Эту меру «Горэнерго» аргументирует большой задолженностью научного Центра перед компанией. За последние четыре года долг превысил сорок три миллиона рублей.
Центр занимается исследованием сибирской язвы и чумы, и ему присвоена первая степень патогенности - самая опасная из существующих. При отключении электричества могут пострадать музейные штаммы, которые нуждаются в хранении при определенных температурных условиях, и последствия прекращения энергоснабжения научного центра микробиологии могут быть самыми неприятными – вплоть до выхода микроорганизмов на волю. Переговоры между энергетиками и руководством Центра пока результатов не дали».
Ещё через пару дней, когда Нефёдов принёс свою статью для прочтения директору Центра микробиологии, секретарша сообщила, что директор сильно занят, а под большим секретом шепнула, что шеф в трансе: вчера отключали электричество и, во избежание утечки инфекции наружу, пришлось все особоопасные микроорганизмы из коллекции уничтожить…
- Долги росли, - рассказывала секретарша, - судебные приставы решили изъять материальные ценности и продать их для погашения долгов…
Пристав со смешной фамилией Чудов ворвался в дирекцию Центра подобно смерчу. Срывал занавески с окон, отключал компьютеры, сдвигал для конфискации мебель. И даже рвался в корпус номер один! Что Чудов хотел вынести оттуда на продажу? Склянки со штаммами чумы, от которой нет спасения? В режимный корпус бешеного пристава не пустили, и он ограничился конфискацией занавесок да восьми легковых машин, принадлежавших дирекции. Автомобили, в том числе «Волги», были срочно проданы по две-три тысячи рублей при рыночной стоимости от пятидесяти до ста тысяч, а все вырученные суммы ушли на оплату «труда» приставов, оценщиков и устроителей торгов. Энергетикам денег не досталось. Сейчас приставы копают, что ещё можно выставить на торги и продать.
***
Через день в Центр микробиологии поступило сообщение, что на угольном разрезе близ границы с Казахстаном вскрыто захоронение биологического оружия.
Когда ёмкости со смертельно опасным содержимым двадцать лет назад прятали под землю, думали, что их зарывают в шахты на недосягаемую глубину. Потом неподалёку начали добывать открытым способом уголь. Разработки оказались настолько масштабными и настолько глубокими, что перекрыли места захоронения. Случайно раскопали могильник биооружия, один из контейнеров разгерметизировался… Есть смертельный случай чумы. Карьер и обслуживающий его городок закрыт на карантин.
Специалисты Центра выехали на локализацию очага чумы.
3. Вспышка справа, вспышка слева…
- Бубонная чума пошла по Казахстану. -
Седьмого июля газеты сообщили, что в Казахстане сорок четыре человека госпитализированы по подозрению в заболевании чумой. Все они контактировали с пятью жителями поселка Таучик, которые забивали верблюда на мясо.
Тринадцатого июля газеты сообщили, что в Казахстане диагноз бубонная чума подтвердился у трех человек. Под наблюдением находится сто тринадцать человек. Подтвердилась версия, что источником инфекции был забитый верблюд.
Пятнадцатого июля. Один человек умер в Казахстане от чумы. Под наблюдением у медиков сейчас находятся сто девяносто один человек, контактировавшие с больными бубонной чумой.
Семнадцатого июля. Девочка, проживавшая в поселке Таучик, была госпитализирована с диагнозом бубонная чума в ночь на минувшую пятницу и спустя сутки скончалась.
Второго августа первый телеканал сообщил:
- В августе этого года на территории Казахстана была отмечена вспышка бубонной чумы. Сорок четыре жителя станции Саксаульск Кызылординской области были госпитализированы, несколько человек скончались. Лишь благодаря комплексу противочумных мер удалось предотвратить дальнейшее распространение этой смертельно опасной болезни.
Неделей позже диктор с бесстрастным выражением лица комментатора погоды известил телезрителей:
- Вчера информационные агентства передали тревожные новости: в Казахстане чума. Никакие меры, предпринимаемые правительством и медицинскими учреждениями, не в силах остановить заразу. Очередными ее жертвами стали два жителя степных районов страны. Первый из них, тридцатидевятилетний мужчина, заразился чумой во время охоты на тарбаганов – степных сурков, являющихся местным деликатесом и основным переносчиком возбудителей болезни. Второй жертвой стал семнадцатилетний юноша, который порезал палец, снимая шкурку с тарбагана. В районах, ставших очагами инфекции, введен строжайший карантинный режим. Передвижение людей и транспортных средств через их границы остановлено. В населенных пунктах работают специальные группы инфекционистов и эпидемиологов.
4. Чумной остров
- Заказ на обследование полигона биологического оружия. – Гибель Арала. – Остров сибирской язвы и чёрной оспы. – Кудшербай-ата из погибшей Венеции. – Морские корабли в центре ядовитой пустыни. – История биополигона. – Бандиты. – Странный гость. -
- Уважаемые коллеги, - проговорил негромким голосом Владимир Петрович Самсонов – директор Научного центра прикладной микробиологии, открывая научный совет.
Равномерный гул, слагавшийся из негромких разговоров более чем ста человек и перечёркиваемый редким покашливанием или неожиданным смехом, стих, как стихает шорох набежавшей на песчаный берег волны. Сотрудники хоть и работали в одном здании, но видели друг друга очень редко. В учреждении, изучавшем особоопасные инфекции, излишние перемещения и маловажные контакты не приветствовались. Поэтому на учёном совете коллеги не только радовались встречам со старыми друзьями и знакомыми, но и старались решить те научные и производственные проблемы, которые «телефонно» или посредством обмена документов почему-то не решались.
- Как сейчас принято говорить, - то ли хмыкнул, то ли кашлянул Владимир Петрович, до сих пор не принявший рыночных перемен, - есть две новости. Одна плохая, другая…
- Совсем плохая, - пошутили из зала, намекая на никудышнее положение Центра микробиологии в финансовом, юридическом и всех остальных отношениях. Коллеги сдержанно посмеялись.
- Другая новость хорошая, - не обиделся шутке директор. Он понимал и «текущий момент», и шутку. - Начну с плохой. В Казахстане, граничащем с нами… В нашем бывшем Казахстане эпидемия чумы, - не утерпел и подчеркнул «бывшесть» части территории Советского Союза Владимир Петрович.
Изучая природные очаги чумы на «бывшей территории», Владимир Петрович в советское время защитил докторскую диссертацию. Хорошо знал Уральск, Актюбинск, Кустанай, Караганду и Целиноград, подолгу жил там и никак не мог смириться с мыслью, что теперь это города чужой страны. Хорошо знал коллег-чумологов из бывшей Казахской союзной республики. Учил их, помогал писать диссертации… И вдруг всё изменилось. Бывшие друзья-коллеги отвернулись. Национализмом заболели. Запрезирали Россию. За что? За то, что русские подняли целинные степи и Целиноград построили? За то, что казахов с верблюдов и лошадей на автомобили и трактора пересадили? Эх-х! Да и казахская ли та область, в которой русских больше, чем казахов…
- Не исключено, что чума занесена на территорию Казахстана из угольного разреза, на котором вскрыли могильник биологического оружия. Мы выяснили, что в городок угольщиков заходил верблюд. Животное, скорее всего, из Казахстана, потому что в близлежащих посёлках верблюдов не держат. Потом верблюд убежал. И в Казахстане эпидемия началась с того, что заболели все, кто участвовал в забое верблюда. Может даже и того самого. На угольном разрезе мы локализовали эпидемию. Погиб всего один человек. Предложили помощь по локализации чумных очагов «сопредельной территории», но казахи отказались.
- Ну и чёрт с ними! – буркнули из зала.
- Очаг заболевания граничит с нами, границы практически нет, население свободно передвигается с той стороны на эту. Да и животные бегают, где хотят. Те же суслики…
Владимир Петрович задумался.
- Полыхнёт по Оренбургской, Саратовской, Астраханской областям – мало не покажется!
- А хорошая новость какая, Владимир Петрович?
- Хорошая? – Владимир Петрович едва заметно улыбнулся. – Да так, мелочь… Но, как говорится, на безрыбье и рак рыбы. От частного лица поступило предложение обследовать остров Возрождения на Аральском море. Точнее, ту часть, которая теперь принадлежит Казахстану.
- А другая часть теперь кому принадлежит? – спросил несведущий в геополитике коллега. – Америке?
- Вторая часть принадлежит Узбекистану. Для молодых напомню, что на острове Возрождения во времена Советского Союза был полигон биологического оружия. На полигоне проводились широкомасштабные полевые испытания возбудителей сибирской язвы, чумы, туляремии, бруцеллеза, венесуэльского лошадиного энцефалита, тифа, лихорадки-КУ, ботулинового токсина и других биологических агентов. Аральское море высыхает…
Директор задумался и вздохнул, будто сожалел, что гибнет что-то его личное.
- Аральское море в течение последних десяти тысяч лет высыхало и заполнялось заново восемь раз, - продолжил он неторопливо, решив прочитать микролекцию для молодёжи. Теперешняя молодёжь даже истории страны не знает, не то, что истории континента. Когда была Великая Отечественная война, сомневаются - то ли в восемьсот двенадцатом, то ли в девятьсот сорок первом…
- Всякий раз уход моря происходил как природное явление, без вмешательства человека. Наше поколение наблюдает глобальный катаклизм природы - исчезновение моря в девятый раз. И, может быть, окончательное. На этот раз к гибели моря приложил руку человек, последствия экологического бедствия усугубила людская бесхозяйственность. Речная вода не доходит до Арала, вся растекается по системам орошения степных плантаций. Ирригационные системы в ужасном состоянии, половина воды, уходит в песок. В регионе экологическая катастрофа, деградация экосистемы. Под угрозой сохранение генофонда всего живого в Аральском регионе. Речь не только о животном и растительном мире… Речь о вымирании народов, проживающих в регионе. Остров Возрождения и микроорганизмы, которые могли на нём сохраниться со времён работы полигона – часть зла, которое грозит людям Аральского региона.
- Неужели огромное море высыхает? – недоверчиво спросили из зала. То, что бывший полигон опасен, как источник болезней, для биологов было привычной информацией.
Владимир Петрович усмехнулся.
- В настоящее время на казахской стороне строится дамба, которая направит воды Сырдарьи в северную - меньшую - часть Аральского моря. Дамба на Арале - сродни ампутации. Умирающую часть удаляют для того, чтобы она не погубила живой пока организм. Северная часть, малый Арал, может выжить. Что же касается Большого Арала... Южная часть моря в ближайшие двадцать лет исчезнет, останется лишь несколько маленьких озер в дельте Амударьи. Но лучше потерять большую часть, чем все. Большой Арал уже разделился на два участка – мелкий восточный и глубокий западный. Вода окружает остров Возрождения с востока, севера и запада. Площадь острова увеличилась более чем в двадцать раз. Если раньше остров Возрождения выглядел, как рыбёшка, плавающая в большой тарелке Аральского моря, то сейчас Арал похож на подкову вокруг огромного полуострова Возрождения. Открывающееся дно Аральского моря удобно для добычи полезных ископаемых - нефти, газа, и цветных металлов. В связи с этим некое частное лицо предлагает нам выяснить, можно ли использовать бывший полигон на острове в хозяйственных целях.
- Казахи нас в очаг чумы не пускают, не то, что на бывший полигон…
Директор устало вздохнул.
- В очаг нас не пускает их государство, а на остров посылает частное лицо, бизнесмен. Он уже всё оформил…
- На кой чёрт ему чумной остров?
- Я же говорю, на острове и рядом собираются то ли нефть качать, то ли газ. Но, в конце концов, это не наше дело. Главное, человек платит деньги, и у нас есть возможность на фоне его интереса выполнить определённую, нужную нам научную работу: обследовать бывший полигон биологического оружия. Дело в том, что на юге через Тигровый хвост и залив Ажибай остров полностью соединился с плато Устюрт, то есть с материком. Объединившись на востоке с Кызылкумским, на севере - с Приаральским Каракумским, и на западе - с Устюртским природными очагами чумы, в будущем территория угрожает превратиться в один гигантский – Аральский очаг чумы. Чтобы не допустить выноса биологического агента с бывшего полигона на материк, необходимо определить зоны и объекты повышенного риска на острове Возрождения, организовать эпизоотический и эпидемиологический надзор, разработать рекомендации по защите людей от возможного заражения…
***
На чумной остров директор отправил Николая Ивановича Смирнова, готовившего докторскую диссертацию по генетике возбудителя чумы. В качестве подсобных рабочих «придал» двух аспирантов. И, что самое странное, пригласил в экспедицию журналиста!
- На всякий случай, - вздохнул Владимир Петрович, пожимая плечами, будто замёрз. – Чёрт его знает… Опасаюсь я что-то нынешнего времени! Едем… - он сказал «едем», будто сам ехал в экспедицию, - на свою бывшую территорию, а… - Владимир Петрович на секунду умолк, словно споткнулся, - начитаешься газет, и мерещится, что сцапают на острове экспедицию, и не найдёшь вас потом, как в партизанской Африке!
- Тьфу-тьфу-тьфу! – поплевал через левое плечо Смирнов. Потом повторил ту же процедуру через правое, не будучи уверенным, через какое плечо надо правильно плевать, чтобы отвратить упомянутую напасть.
- Женя Нефёдов с вами поедет, журналист. Неплохой парень, не болтун и понятливый. Зафотографирует всё, лишняя документация будет, если что…
- Если «если что» – документация нам уже не поможет, - мрачно пошутил Смирнов.
- Обследовать остров на микрофлору – разве это проблема? – пытал Смирнова Нефёдов, сидя рядом с шефом в самолёте, летящем в Аральск. - Взял анализы, в лаборатории посмотрел… Вроде, ничего сложного.
- Несложно взять и посмотреть в микроскоп кал на яйца глистов, - серьёзно пошутил Николай Иванович. – Мы же, скорее всего, будем иметь дело со споровыми формами микроорганизмов, а их идентификацию нельзя назвать простым делом.
- Погода на острове хорошая? Жарко, наверное, как в Африке. Позагораем, в море накупаемся вдоволь! Условия для отдыха есть?
- На Канарах и Багамах комфортней, - Николай Иванович снисходительно покосился на журналиста. - А на Возрождении лично мне будет не до загара. И не только оттого, что предстоит напряжённая работа, - учёный переменил положение тела, словно ему было неудобно сидеть. - Там ведь проводили испытания бактериологического оружия, - Смирнов изобразил руками взрыв перед собой. - Вообще, меня не покидает ощущение участия в чём-то невероятном, - Николай Иванович растопырил пальцы и повертел ладонью. - На этот строго засекреченный остров до последнего времени попасть было практически невозможно.
- Неужели на острове до сих пор опасно? После закрытия полигона столько лет прошло…
- Ну… - Николай Иванович задумался, - нам предстоит обычная работа, только с определёнными мерами предосторожности. Какая-то вероятность заразиться есть. «Сибирка», например, могла остаться в почве. Споровые формы возбудителя сибирской язвы сохраняют жизнеспособность в течение сотни лет и больше. Или с ядовитой змеей встретишься. Но исследования проводить нужно, в этом никто не сомневается.
Николай Иванович усмехнулся:
- Иногда пишут, что достаточно нагрести лопатой мешок песка на Возрождении и рассеять среди противника – это будет применение биологического оружия. Настолько, мол, остров заражён.
- Там же пустыня! Жарко! Все бактерии в песке сгорели, наверное!
- Споры возбудителя сибирской язвы даже в огне не горят. Трупы животных, погибших от сибирской язвы, запрещается сжигать. Потому, что с частицами дыма они могут рассеяться по воздуху на большие расстояния.
Нефёдов ошарашено смотрел на Николая Ивановича. Он слышал, что возбудители сибирской язвы долго сохраняются, но чтобы в огне не гореть!..
- Наша задача – решить, можно ли использовать территорию острова в хозяйственных целях – посещать остров, строить на нём что-либо, заниматься переработкой. А для этого надо выяснить, сохранился ли в почве возбудитель сибирской язвы, есть ли в этих местах носители и переносчики чумы и других опасных инфекций. Между прочим, американцы считают остров самым крупным в мире могильником сибирской язвы!
- Зачем рисковать? Пусть бы лежал остров необитаемым!
- Обследовать полигон надо хотя бы потому, что инфекциям свойственно возвращаться, когда их уже не ждут. В 1971 году инфекцию вынесли с острова, в Аральске девять человек заболели натуральной оспой. Эпидемия началась после того, как судно, занимавшееся в Аральском море экологическими исследованиями, подошло слишком близко к острову, где в то время проходили военные испытания вируса оспы. Выброс смертельных микроорганизмов долетел до корабля и заразил привитых, кстати, членов экипажа. Заражённые экологи вернулись в город и принесли с собой вирус. Два ребёнка и женщина умерли.
- Хорошо, только три человека погибли. Могло быть хуже.
- А по другим данным после испытаний на острове аэрозольное облако со спорами накрыло не только исследовательское судно, но и рыбацкие поселки на побережье. По этой версии погибло много людей, не имевших никакого отношения к полигону. Военные не ожидали, что изобретенный штамм так легко распространится по воздуху и преодолеет огромное расстояние. Официально всё списали на природные очаги оспы.
- Всё равно, массовой эпидемии ведь не было!
- Среди людей не было. Но в Волго-Уральских песках в 1984 году и в Тургайской области в 1989 году зафиксирована массовая гибель сотен тысяч сайгаков. Это ли не массовая эпидемия? Зоологи предполагают, что гибель животных - результат испытаний на полигоне нетипичного для региона биологического агента.
Собеседники некоторое время молчали. Нефёдов пытался представить сотни тысяч разлагающихся под жарким солнцем сайгачьих трупов. Смирнов думал о том, что ой как мало мы знаем об испытаниях, которые проводили, проводят, и будут проводить над людьми творцы разного тайного оружия массового действия.
- Любовь и оспа минуют немногих, говорили в старину, - покивал головой Смирнов в подтверждение своих слов. - Любовь и оспа – две неизбежности. Столетиями оспа выкашивала население страшнее, чем самые жестокие войны. Количество жертв исчисляется десятками миллионов человек. Но уже в начале двадцатого века вакцинация спасла Европу и США от этой инфекции, к 1971 году черная оспа была уничтожена в Южной Америке, потом в Азии и в Африке. Вклад нашей страны… бывшей нашей страны в дело борьбы с оспой огромен - Советский Союз передал Всемирной организации здравоохранения огромное количество вакцин. С восьмидесятого года считалось, что натуральной оспы на планете больше нет и прививки делать перестали. А вирулентные штаммы натуральной оспы сохранились только в двух местах - в России, в биоцентре под Новосибирском, и в США, в центре контроля инфекционных болезней. Но, хотя вспышка натуральной оспы в Аральске произошла три десятилетия назад, опасность её возрождения сохраняется.
Николай Иванович откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Потом проворчал себе под нос:
- Да-а… Странная жизнь пошла… Громадную страну разрушили, не сумев воспользоваться её неисчислимыми природными богатствами. Огромнейшее море высушили, отняв у него воду. Крупнейший в мире полигон закрыли, вместо того, чтобы использовать его во благо науки и получать за его использование деньги… Центр микробиологии – мирового уровня! – на грани уничтожения по глупой причине – из-за долгов коммунальщикам!
***
Прибыли в Аральск, устроились в затрапезной гостинице с ободранными обоями на стенах и странным нежилым запахом в комнатах. На вопрос Николая Ивановича, как добраться до острова Возрождения, сонная администраторша встрепенулась и насторожённо ответила, что остров «запрещённый», и что транспорт туда не ходит. Николай Иванович показал удостоверение, сказал, что они – государственная экспедиция и едут на остров законно.
Администраторша расспрашивала Смирнова о том, о сём, неумело проверяла учёного на «благонадёжность» и непричастность к органам. «Проверив», рекомендовала обратиться к Ахняфу Галлямову на базаре, его там все знают, велела обязательно сослаться на неё.
Смирнов пошёл на базар.
Приморские города, как близкие родственники. Похоже сбегающие к морю улицы с одинаково морскими названиями - Морская, Приморская, Портовая... Морская и Портовая были и в Аральске. Да только вместо тёплого, наполненного жизнью, сияющего моря за рядами выбеленных известью домишек виднелась бурая пустыня с десятками мертвых кораблей, вросших в землю.
Когда в семидесятых годах море ушло, на Аральский рыбокомбинат стали привозить сырье с Дальнего Востока. Экономический застой социалистической эпохи давал возможность сносного существования тридцати тысячам местных жителей. После развала СССР большинство осталось без работы и надежды на нормальную жизнь.
Сегодня в Аральске работают лишь госчиновники, а сотни молодых людей живут на пенсии стариков. Заработать, конечно, можно. Например, податься в «металлисты» - так называют тех, кто собирает лом цветных металлов на острове Возрождения, о котором еще совсем недавно в Казахстане говорили шепотом.
Цветной металл - бизнес криминальный. Всем заправляют авторитеты из Алма-Аты, они перепродают лом в Китай, они же разрешают конфликты между бригадами добытчиков.
Охотники за металлом - бывшие рыбаки, которые хорошо знают местность. Рыбы в море давно нет из-за аномальной солености воды. Поэтому рыбаки используют катера для вывоза металла с острова. Одна бригада работает на острове, другая - перевозит добычу на Большую землю.
Ахняф Галлямов - в меру выпивший мужчина неопределенного возраста - на контакт со Смирновым пошел только после привета от администраторши гостиницы и клятвенных, со стучанием кулаками в грудь и использованием соответствующих многоэтажных заверений в непричастности к «органам».
- Килограмм меди - доллар, алюминия - полдоллара. За сезон бригада из двадцати человек собирает тонн двадцать, если не больше. По штуке на брата - нормально, да? На земле металла уже не осталось, но под землей еще есть. Выкопаем... Недавно какой-то водопровод раскопали, тридцать лет в земле пролежал, а блестит, как новый! – разоткровенничался подвыпивший «металлист» перед столичным учёным.
«Чего лишнего для своего здоровья вы на острове не накопали бы», - подумал Смирнов.
- Жди тут, - велел Ахняф и пообещал вернуться через пятнадцать минут, провентилировав возможность переправки экспедиции на остров у «бугра».
Смирнов проторчал на базаре час, но Ахняфа так и не дождался. Пробовал искать его, но на расспросы редкие торговцы молча пожимали плечами и отнекивались.
Поняв, что чем-то металлисту не понравился, и на базаре ему теперь делать нечего, Смирнов пошёл «искать пути» на остров из города.
Время близилось к двенадцати. Южное солнце ещё не достигло зенита, но палило изрядно. Через пару часов пекло станет непереносимым. Хорошо, что воздух сухой – в умеренном климате средней России даже при меньшей жаре Смирнов потел, как в бане. Щурясь и прикрывая глаза рукой, Николай Иванович вглядывался в пустынную улицу и думал о том, что, случись ему пожить здесь несколько лет – сам бы стал узкоглазым, как аборигены.
В глубине очередного переулка, у саманного домика с плоской глиняной крышей Николай Иванович увидел старика с морщинистым лицом и длинной, как у волшебного Хоттабыча из сказки, седой бородой. Подвернув ноги калачиком, старик сидел на земле у стены домика. Он был одет в стёганый халат и мягкие сапоги, на голове выцветшая тюбетейка, лоб обвязан платком наподобие чалмы. Старик, похоже, был рад солнцу, жарившему его коричневое лицо.
- Салам алейкум, аксакал! – поприветствовал Смирнов старика, подходя ближе.
- Вуалейкум ассалам! – радостно ответил старик. Ему надоело одиночество и он обрадовался незнакомому прохожему. Новый человек должен принести новые вести.
Смирнов знал обычаи востока и деловые вопросы отложил на потом.
- Как тебя зовут, почтеннейший, и как твоё здоровье? – спросил он, опускаясь на корточки рядом со стариком.
- Зовут меня Кудшербай, и здоровье моё ничего, хвала Аллаху! – ответил старик на хорошем русском языке с акцентом, и довольно закивал головой. – А тебя как зовут, русский, и всё ли у тебя в порядке?
Сидеть на корточках было жарче, чем стоять, Николай Иванович сразу вспотел. Оглянувшись, и не найдя ничего, что можно было бы подложить под себя, он махнул рукой и, вытянув ноги, сел рядом со стариком прямо на утоптанную землю.
- Зовут меня Николаем, и дела мои тоже неплохи, слава Богу, - отдышался Смирнов, отряхнул руки и, достав платочек, вытер пот за ушами и на шее. – Фу-у… Жарища!
- Однако, четыре дня назад было теплее, - радостно сообщил старик. – Термометр на северном окне моего дома показывал сорок девять градусов в тени.
- Хорошо говоришь по-русски, Кудшербай-ата, - похвалил старика Смирнов. – Бывал в России?
- Бывал, сынок, бывал. Мне до восьмидесяти лет осталось четыре года жить. В Отечественную воевал, русский выучил. Потом в гидромелиоративном техникуме учился в Саратове. Потом в Целинограде институт заочный кончал. В Советском Союзе везде на русском говорили, вот язык и выучил. В Узбекистане Каракумский канал строил, народ разных национальностей работал – все на русском говорили, друг друга понимали. В Таджикистане работал – все друг друга на русском языке понимали. Сейчас на русском языке не хотят разговаривать, глупые. Понимать друг друга не хотят…
Старик задумался о чём-то, опустил глаза вниз, наблюдая, как его рука чертит веточкой какие-то знаки на пересохшей земле.
Смирнов с удивлением смотрел на длиннобородого старика с морщинистым лицом, похожим на высохший под жарким солнцем южный урюк. Этот древний абориген в стёганом халате, сидящий прямо на земле – закончил техникум, затем институт, наверняка работал инженером руководителем!..
- Это твой дом, Кудшербай-ата? – спросил Смирнов, указывая на неказистую мазанку за спиной старика. – С высшим образованием у тебя, наверное, хорошая работа была?
- Была, - согласно закивал старик. – А ты разве не знаешь, что стало со стариками после развала Советского Союза? Накопленные деньги усохли, как необработанная шкура старого барана, работа исчезла, как вода в неухоженном арыке, а кому пришлось уехать с насиженного места… Много ли увезёшь с собой в чужой край? Бросить дом и уехать в чужие края – всё равно, что немного умереть…
- Откуда же ты приехал сюда, Кудшербай-ата?
- Я родом из Каракалпакии, с севера Узбекистана. Двадцать лет, с семьдесят пятого года до девяносто пятого года я там жил и работал. Да-а… Был когда-то на свете город под названием Казах Дарья, и стоял он на берегу Аральского моря. Море было сильным и большим, а Казах Дарья считали одним из самых богатых и красивых наших городов, - старик заговорил певучим голосом, будто сказку рассказывал. – Я был родом из этого города и, набродившись по свету, вернулся в отцовский дом, чтобы отремонтировать его и жить в нём до тех пор, пока Аллах не сочтёт дни мои в этом мире исчерпанными. В Казах Дарья проживало четырнадцать тысяч человек, и во всем Советском Союзе он был известен как «Восточная Венеция». Многие партийные функционеры имели здесь дачи, а на побережье было много санаториев. Казах Дарья был не только санаторный город, но и рыбацкий - каждый день в море выходило шестьсот рыбаков, и почти всегда они возвращались с хорошим уловом. Но пришла большая беда: вода начала убывать. Поначалу рыбаки пытались рыть каналы, чтобы их корабли могли добраться до города, где работал рыбоперерабатывающий завод. Но море уходило всё дальше, и люди сдались. Там, где когда-то ловили рыбу, теперь простирается мёртвая степь. И море уходит всё дальше.
Старик закрыл глаза и надолго замолчал. Даже веточка перестала царапать сухую землю.
- Для жителя приморского города «ушедшее море» так же страшно, как для горца «опрокинувшиеся вершины» - привыкнуть невозможно, - совсем тихо, скорее для себя, чем для собеседника, проговорил Кудшербай-ата.
Где-то вдалеке победно заорал петух, и всполошено прокудахтали курицы. Женщина протяжно звала кого-то на непонятном языке, а потом стала ругать. Пахло горячей пылью и чем-то аптечным. Йодом пахло, вспомнил запах Смирнов. Точнее, морскими водорослями. Высохшими или перепревшими. Богатая йодом морская трава ламинария пахнет аптекой. В приморских городах всегда пахнет ламинарией. Да, таким запахом дышит море. Близкое море, которое лижет набережную портового моря. Но от Аральска до моря сто пятьдесят километров! И запах своеобразный. Значит, так пахнет умершее море.
Кудшербай молчал.
Смирнов подумал, не уснул ли внезапно старик. Но старик вдруг заговорил, не открывая глаз.
- Сегодня в моей Каракалпакии, во всей Каракалпакии, осталось всего четыре тысячи народа. В три раза меньше, чем когда-то жило в маленьком, но красивом городе Казах Дарья. После распада Советского Союза многие перебрались на побережье Казахстана, где как раз начался нефтяной бум. Гостиницы, дачи, консервный завод в Казах Дарье – всё пропало. Те, кто остались в Казах Дарье, взрывали здания, чтобы продавать кирпичи, оконные рамы, всё, на чём можно заработать. От прежней Казах Дарьи осталась лишь тень. По ее горячим безлюдным улицам носятся пыльные смерчи. Кое-где на окраинах ещё живут люди. Облезлые собаки и грязные дети бродят между одноэтажных построек с плоскими крышами. Некоторые дома покрыты жестью, но большинство - камышом. И покосившиеся изгороди перед домами тоже сделаны из камыша. Брось спичку – сгорит всё за пять минут. Но самое тяжёлое для моих земляков - отсутствие воды, которой в местечке по имени «Венеция» должно быть больше, чем… песка в пустыне. Да… Людям не хватает чистой питьевой воды. В Приаралье испокон веков пили воду из колодцев. Сейчас воду из колодцев можно пить, если не жалко своего здоровья – так сильно она загрязнена пестицидами и другими химикатами. Болеет каждый второй житель. Рождаются дети-уроды. Аллергия, рак, туберкулез, заразные болезни – обычное дело. Нищета. Люди питаются, чем попало.
Склонив голову, старик снова умолк. Он склонял голову перед своим вымирающим народом.
- Да-а… Когда-то Аральское море по площади было чуть меньше Ирландии… А сейчас… Вокруг прибрежных городов до самого горизонта - одна степь. Море ушло от Казах Дарьи на сто тридцать километров, море ушло от Аральска на сто пятьдесят километров! Нет моря, нет полей, нет чистой питьевой воды. Ядовитая пустыня, разрастающаяся во все стороны солевая язва. Теперь жить на побережье нельзя. Триста дней в году дует штормовой ветер. Временами всё вокруг погружается как в туман. Это ветер поднимает со дна высохшего моря соль и песок, содержащий удобрения и дефолианты, и разносит их вокруг Арала. Степь покрылась белёсыми пятнами смерти. Там, где ядовитая пыль садится на землю, гибнет трава, сельскохозяйственные культуры, сады. В овощах, которые удаётся вырастить, содержатся запредельные концентрации отравы. В крови беременных находят дуст и орендж.
Старик тяжело вздохнул.
- Да, кровь беременных содержит яды.
Старик поднял голову и попытался рассмотреть поверх низких домов что-то вдали. По-другому в молодости он смотрел на степь, разглядывая пробегающие табуны лошадей или сайгаков. Не так в детской Казах-Дарье он вглядывался в море, встречая возвращающихся с уловом рыбаков.
- Соль погубила даже рыбу, и теперь в море ловят только камбалу, которая не боится пересолёной воды.
- Камбалу? – удивился Николай Иванович. – В Аральском море никогда не было камбалы!
- Камбалу для размножения завезли в Арал датчане. Местные жители никогда не видели рыбу с раздавленной головой, и первое время с отвращением выбрасывали уродов. Привыкли. Теперь говорят, что только благодаря камбале и выжили. Но уже вымирает и камбала, настолько солёной стала вода. Всё чаще встречаются рыбы-мутанты с опухолями. На западном берегу Большого Арала, в районе мыса Актумсык, на восточном берегу острова Возрождения в девяносто седьмом и девяносто восьмом годах наблюдали массовый выброс камбалы на берег. Почему? Никто не знает. А может, кто знает, да не говорит.
Наверняка и к гибели рыб причастен полигон с острова Возрождения, подумал Смирнов.
- Так что об Аральском море очень скоро можно будет говорить, как о море мертвом. Умирающее море, гибель курортов, исчезновение посёлков рыбаков, ржавеющие корабли посреди пустыни, мутации детей, болезни – это месть природы за бездумное поведение человека. Всё, что происходит с Аралом и вокруг него, наверное, можно назвать одним словом: чума… Да, - подтвердил своё заключение старик, - чума. Так же страшно, неизбежно и неукротимо. В истории не было ещё случая, когда человек убил целое море. Теперь человек убивает море…
А ведь старик прав, подумал Смирнов. Это с виду он такой… в замусоленном стёганом халате. А мыслит ясно. Всё правильно разложил по полочкам о гибели Арала. Люди востока – они смотрят на мир совершенно не так, как мы, европейцы. Старик в молодости был на хорошей должности, получал хорошую зарплату, имел квартиру или дом… Но всё в одночасье перевернулось, и сидит он на земле в старом халате. И, как истинный мусульманин, философски разводит руками: «На всё воля Аллаха!»
- Маленький человек добивает большое море, - пробормотал старик себе под нос, царапая землю палочкой. От сухого царапающего звука по спине Смирнова пробежали мурашки. - Впрочем, нельзя убить то, чего уже нет.
Смирнов пошевелился, усаживаясь поудобнее. Поясница ныла, ноги онемели. Как азиаты часами сидят на земле?
- Когда-нибудь внук моего внука будет учить географию, - вздохнул старик. - Отец покажет ему в середину огромной пустыни и скажет: «Здесь жили наши предки». «Но это пустыня с ядовитой пылью! – возразит мальчик. - Люди здесь не живут! Даже змеи в ней не живут - одни крысы! Вот самая большая гора Аральской пустыни – гора Возрождения. На вершине горы - развалины биохимического комплекса. Здесь, вдали от людей производили опасное биологическое оружие. А еще пустыня Арал знаменита тем, что среди барханов из песка торчат остовы кораблей... Никто не знает, как они очутились в середине пустыни. Здесь было море? Разве пустыня может быть даже в далёком прошлом морем?!»
- Кудшербай-ата, - Смирнов решил, что наступил удобный момент сказать о помощи, которую их экспедиция может принести умирающему региону, - я и несколько человек приехали из России, из Центра микробиологии, чтобы обследовать остров Возрождения, выяснить, есть ли там возбудители опасных болезней. Если мы найдём возбудителей, мы научим, как обеззаразить остров, чтобы люди могли жить на нём и вокруг без опаски. Мы думаем из Аральска проехать до побережья машиной, а на остров переплыть катером. Правильный маршрут мы выбрали для экспедиции?
- Экспедиция? – старик с интересом посмотрел на Смирнова. – Сколько за свою жизнь я провёл экспедиций!
Старик вздохнул, жалея о былых временах.
- Я хорошо знаю здешние места. По земле и по морю из Аральска на остров Возрождения переброску сделать сложно. Дорога займёт сутки. Сначала триста километров по степи до Кулунды. Затем несколько часов морем на катере. Но катер до острова не дойдёт, экспедиционные грузы по мелководью придётся тащить на себе. Да… Вы можете, конечно, поискать катер. Охотники за металлом ходят к острову на катерах. Иногда возят на остров приезжих чудиков, желающих пощекотать нервы прогулкой по опасному полигону. Да, они могли бы перебросить на остров группу диких туристов. Но экспедицию… Местные жители не хотят, чтобы на остров попали какие-либо специалисты. Начнутся работы, остров закроют на карантин, и тогда бизнесу «металлистов» придет конец. Если есть возможность лететь – зачем ехать, плыть и идти пешком? «Аральск - остров Возрождения» – прямой чартерный рейс, а?
Щелки глаз аксакала затерялись среди множества весёлых морщинок.
***
Куда ни глянь - серая, безжизненная твердь. Жгучая, до невозможности раскаленная пустыня. Ни деревца на земле, ни щебетания птиц в вышине. Пустыня у моря. Растрескавшаяся, уходящая за горизонт поверхность высохшего дна моря. Ржавые рыбачьи баркасы, недоразумением торчащие из земли в ста пятидесяти километрах от берега моря. Барханы, заметающие полуразрушенные постройки и кладбища. И солончаки, солончаки. Солончаки на месте полей и в низинах обнажившегося дна Аральского моря.
Сто пятьдесят километров безжизненной пустыни от бывшего приморского Аральска до берега теперешнего моря!
Старый добрый «кукурузник» и в третьем тысячелетии остаётся самым надежным воздушным судном для пустыни. Ему не нужен аэродром - «кукурузник» сядет на любую твёрдую, ровную поверхность. И взлетит стрекозой после короткой пробежки.
От берега до острова Возрождения плыть ближе, чем ехать от «портового» Аральска до моря по сухому дну.
Вон на берегу груды искорёженного металла - перевалочные пункты «металлистов». Вон чернеет силуэтами давно мертвый город на фоне ровной, жёлто-коричневой земли с белыми пятнами солончаков. Не видно ни клочка растительности. Мёртвый пейзаж.
Остров велик - от берега до военного городка сорок пять километров. Да и брошенный городок впечатляет размерами. Из бинокля видны серые корпуса, полтора десятка жилых трехэтажных домов с пустыми глазницами окон, огромный гаражный бокс метров триста длиной, странные производственные постройки и непонятно для чего предназначенные сооружения, бункеры, вышки для наблюдения, высокая труба. Это испытательный полигон биологического оружия. Следы человеческого безумия. Попытка обратить всё, что нельзя, в оружие.
Здесь нашли мучительную смерть тысячи животных. И не только животных.
Нефёдов вспомнил книгу Кена Алибека, бывшего полковника Алибекова, работавшего на полигоне и сбежавшего в Америку: «К колышкам привязаны десятки павианов, а высоко над ними разрывается снаряд, оставляя после себя коричневатое облачко. Животные ничего не знают о биологическом оружии, но, словно чувствуя смерть, инстинктивно закрывают лапами носы и пасти».
Вон то многоэтажное здание, чем оно было? Лабораторией? Нефёдов представил заброшенное здание. Внутри все разбито. Правда, осталось нечто, похожее на аквариумы. В таких аквариумах – он видел в фантастических фильмах - руки в резиновых перчатках проделывали опыты над морскими свинками.
Страшно!
Прежде чем сесть, «кукурузник» облетел территорию. На острове встречаются соляные блюдца - под твердой, вроде бы, землей, покрытой тонким белым слоем ракушек, вязкое месиво из песка и соли, в котором утонет любая техника. Лётчик осмотрел местность, указал пальцем вниз и заулыбался: сядем вон туда, там когда-то была дорога.
Ухнули в воздушную яму. Так резко и глубоко, что уши заложило и желудки подтянулись к горлу. Потом тряхнуло при посадке. Самолёт взревел, останавливаясь, и вдруг стало необычно тихо.
- Что сидите? Приехали! Открывайте дверь сами, стюардессы у нас нет, - посмеялся лётчик.
- Весь покрытый спорами, абсолютно весь… Остров Возрождения в Казахстане есть! – пропел аспирант Димка, открывая дверь и выглядывая наружу.
- Остров невезения на Арале есть, - негромко пробормотал Нефёдов вслед Димке.
Прилетев в полдень и разгрузившись, до вечера ставили палатки, обустраивали лагерь, налаживали аппаратуру. Потом немного побродили по берегу и окрестностям. Николай Иванович заставил всех надеть резиновые сапоги и респираторы – бережёного Бог от заразы бережёт. Планомерное обследование острова и забор проб почвы отложили на завтра.
Пески, редкая растительность, сорокаградусная жара, палаточный городок, над которым аспиранты вывесили футболку в качестве флага. Древнее орудие труда, лопата, стоит рядом с современными компьютерами и средствами связи. В двух палатках жили сотрудники, третья служила складом, четвёртая – лабораторией.
- Сколько на земле разных миров! - глядя на окрашенный закатом горизонт, восхитился Нефёдов.
- А этот – один из самых страшных, - вскинул руки Николай Иванович.
Вокруг дикая, безжизненная территория. Над пустынным островом носятся прокаленные ветры. Наверное, они высушили и вымели отсюда все живое. Молчит природа. Лишь монотонное шуршание волн, да унылый посвист ветра в жутковатой тишине.
- А ведь мы стоим на бывшем дне недавно большого, богатого рыбой Аральского моря. Еще прошлым летом здесь была вода, а лет двадцать назад над нашими головами плескалась бы двадцатиметровая толща воды, плавали и басисто гудели корабли! – произнёс с сожалением Николай Иванович. -
В прежние времена богатство и разнообразие флоры и фауны бассейна Аральского моря было сравнимо с африканским. В регионе насчитывалось пятьсот видов птиц, двести видов млекопитающих, сто видов рыб. Флора региона была столь же впечатляюща. Приаралье обладало половиной всех имевшихся на территории Советского Союза биологических видов, большая часть которых теперь исчезла или находится на грани исчезновения.
Первый вечер на берегу Арала удивительно тих и спокоен. Вокруг, насколько можно окинуть взглядом, унылая равнина. Справа – вода. Целое море мелких свинцовых волн. Слева – пустыня. Солёная, отравленная, заражённая страшными болезнями пустыня. И всё это ограничено недалёким горизонтом. Впечатление, будто стоишь на гигантской плоскости, накрытый опрокинутой чашей купола неба.
Вода малоподвижна и так тяжела от соли, что захочешь утонуть - не утонешь, вытолкнет. Купаются в Арале только чужаки. Местные жители знают, что после купания придется обмываться пресной водой, а она тут в дефиците. На острове источников пресной воды нет, пользуешься только той, которую с собой привезёшь.
Какое-то неживое море. Почему так думается? Что-то у этого моря не так, как у других морей… Ах да! Чайки молчат. Не горланят, не плачут, не ссорятся. Нет на острове чаек.
Когда море отступило, волны создали береговые валы из песка, ракушек и морских водорослей. В прибрежных кучах песка и гальки можно найти ископаемые остатки – зубы акулы и окаменевших моллюсков, «чертовы пальцы», небольшие камешки-песчаники, похожие на пепельницы, кулоны и подсвечники. Поражают странными формами огромные камни, над которыми ветер и вода поработали не хуже скульпторов. На всем побережье соленая корка поверх песка. Чуть дальше от берега мерцают перламутровые россыпи ракушек и соляные озерца, окаймлённые чахлой растительностью.
Все чувствовали себя немного Робинзонами, открывающими необитаемый остров.
«Для удобства пользования» по мере освоения окрестностей учёные давали приметным местам новые имена: «Кривые камни», «Ракушечный пляж», «Солёное озеро», «Кладбище кораблей».
Пролетая на самолёте, учёные видели несколько корабельных кладбищ, и насчитали около пятидесяти вросших в песок судов. Ржавые борта, прогнившая палуба, с корнем вырванные оборудование и приборы, корабельные журналы и какая-то другая документация на полу рубок. Впечатление, что все брошено в панике. Корабли, скорее всего, оставляли по мере отступления моря. Но странно, что в ящиках столов и на полу боевых кораблей валялись документы, флаги, вещи, обувь.
- Величие степи, мелодия ветра в металле на кладбище кораблей, молитва муллы из радиоприёмника - и вот тебе уже хочется философствовать, - рассуждал Николай Иванович, любуясь кроваво-багровым закатом. - Да простится мне патетика, но чумологи тоже спорят со смертью. Это не высокие слова, а смысл нашей обычной работы. Здесь, на полигоне, почти в течение полувека создавалось и испытывалось биологическое оружие. И особую опасность представляют споровые культуры и возбудители инфекционных болезней, не имеющие распространения в регионе. Диагностировать их сложно, лечить практически невозможно. Потому что в качестве биологического оружия военные учёные отбирали генетически измененные штаммы возбудителей, вызывающие нетипичное течение болезней. В мире нет опыта ликвидации последствий испытаний биологического оружия в таких экстремальных условиях и таких громадных масштабах. Реабилитационные работы проводились в восьмидесятых годах на острове Груинард. Во время второй мировой войны Великобритания использовала этот остров для испытаний возбудителей сибирской язвы. Но его площадь всего два квадратных километра, его загрязнение было поверхностным и не требовало глубокой обработки. К тому же англичане испытывали только один вид биологического оружия. Нам же предстоит оценить последствия деятельности бактериологического полигона с десятками, а может и с сотнями штаммов возбудителей, разработать методы контроля и реабилитации этих территорий.
Ощущение гармонии, вечного покоя продолжалось недолго, тишина оказалась обманчивой. Ночью море и ветер показали свой буйный характер. Ветер раскачивал и рвал палатки, сыпал мелкий песок и едкую пыль во все щели…
***
- Географическое положение острова, удаленность от густонаселенных мест и жаркий климат предопределили судьбу острова, - рассказывал Владимир Петрович присевшему рядом с ним Нефёдову. - Военные сделали его полигоном для испытания бактериологического оружия. Первая экспедиция начала работу в 1936 году. В тридцать седьмом «репрессионном» году среди учёных выявили «врагов народа» и работы прекратили. В 1948 году вновь вспомнили о пустынном острове. Закрыли находившийся на острове рыбозавод, а на его место перебазировали воинскую часть.
В течение года солдаты оборудовали взлетно-посадочную полосу для военно-транспортных самолетов, выстроили поселок с трехэтажными домами, казармы, штаб, автопарки, склады и лабораторный корпус с полигоном за колючей проволокой. Под землей выкопали целый подземный город.
Испытательный полигон обслуживала специальная военная часть в Аральске со своим аэропортом и катерами морской флотилии. На самом острове находилось более десяти тысяч военнослужащих и ученых.
Ни одну рыбачью лодку не подпускали к его берегам. Рыбаки понятия не имели, что творится на самом большом острове Арала. Изредка странные слухи об острове начинали бродить по материку - вместе с необъяснимыми вспышками опасных инфекций.
Весь остров был разбит на участки, и для посещения каждого требовался особый допуск. Большие самолеты садились на аэродром каждый день. Но как только машина заходила на посадку, обслуживающий персонал аэродрома загоняли в казармы и держали взаперти по нескольку часов. Что или кого привозили на остров, знать непосвящённым не полагалось - вдоль посадочной полосы стояли солдаты с автоматами и не пропускали к самолетам даже офицеров, не имевших допуска.
Говорят, на остров иногда привозили зеков, приговоренных к расстрелу.
Подопытных обезьян кормили хорошо. Житель Аральска, бывший вольнонаемный рабочий в войсковой части, рассказал, как перегружал ящики с бананами из железнодорожных вагонов на баржи. Если не было погоды, и бананы на берегу начинали портиться, на остров их не брали - сдавали в городские магазины.
В прибрежных совхозах закупали и свозили на остров лошадей. Позже на полуострове Кулунды построили конезавод - специально для нужд военных. У лошадей брали кровь для приготовления сыворотки и питательной среды для разведения смертоносных штаммов. Трупы погибших лошадей закапывали на отдаленных участках острова. Могильники найти легко - ямы засыпали хлором, сверху - песком. Потом ветер сдул песок и остался только хлор. Большое белое пятно на песке обозначает могильник. Стоять рядом невозможно: хлор разъедает глаза.
Говорят, на острове есть гигантская гора из лошадиных костей. Похоже, лошадей после экспериментов убивали, а трупы варили в автоклаве, пока кости не отделялись от мяса, потом кости выбрасывали.
- А мясо зачем? – спросил Нефёдов. – Собак кормить?
- Вряд ли. Скорее всего для приготовления холодца.
Нефёдов удивлённо посмотрел на учёного. Владимир Петрович засмеялся.
- Для приготовления белковых субстратов. Они широко используются в микробиологии.
Нефёдов понимающе качнул головой.
- Особо опасные испытания проводились не на Возрождении, а на расположенном в нескольких милях к югу острове Комсомольский. Теперь оба острова - единый массив, соединённый с материком. Очень скоро зараженные чумой и сибирской язвой грызуны с бывших островов двинутся по дну пересохшего моря к городам и селам. Раньше местные СЭС худо-бедно боролись с грызунами - переносчиками заразы, но сейчас на борьбу нет денег. Последствия могут быть катастрофическими.
Весной 1988 года военные бактериологи специальным железнодорожным составом переправили из Свердловска на остров ёмкости из нержавеющей стали, наполненные сотнями тонн возбудителя сибирской язвы. После обеззараживания груз захоронили в одиннадцати котлованах.
В ЦРУ не знали об истинном использовании острова до начала девяностых годов. О полигоне американцам рассказал перебежчик Канатжан Алибеков.
Эвакуацию персонала полигона в 1992 году осуществили молниеносно. На острове оставили всё имущество - оборудование электростанций, мастерских и прочих вспомогательных объектов, два автопарка с машинами, склады, забитые тушёнкой и обмундированием. Правда, железные двери в лабораторный корпус и подвальные помещения заварили намертво. Люди оставили даже мебель, телевизоры и обстановку своих квартир. Военные надеялись на скорое возвращение.
Слухи о брошенном на острове добре распространились среди населения моментально. На остров ринулись любители легкой наживы. Автомобили и телевизоры вывезли узбекские и казахские начальники, тушёнку, мебель и одежду тащил народ попроще. Мародёры взломали все двери, даже заваренные, даже самые толстые и секретные. В трехэтажном здании главной лаборатории вскрыли склад расходных материалов. Вскрыли даже бункер с особо опасными химикатами. Проникли в камеры, где заражали животных. В военном городке сожгли несколько бараков. Местным властям все равно, что творится на острове.
Однажды, сами того не ведая, охотники за металлами вывезут на себе и боевые бактерии…
«Металлисты», конечно, боятся заразы. Но еще больше они боятся, что не смогут прокормить семьи. А вот врачи Аральского района рассказывали, что сталкивались с контактным дерматитом, при котором кожа человека покрывается страшными язвами. Избавиться от них можно только вырезав пораженную ткань. Иначе сгниешь заживо.
***
Николай Иванович сидел у палатки за походным столиком, рассматривал в микроскоп препараты. Одни откладывал стопками в сторону, другие заворачивал в бумагу, предварительно написав что-то на ней, и запаковывал в коробки.
Нефёдов обосновался рядом. Уловив паузу в раздумьях Смирнова, задавал вопросы.
За три дня, которые экспедиция провела на острове, журналист основательно разобрался в проблемах, которыми грозили неконтролируемые особоопасные инфекции здесь, на острове, и в ситуации с банкротством Центра микробиологии. В его голове сформировались контуры большой статьи. Материал подбирался интересный для читателей, «горячий». Редактор наверняка примет статью.
Около другого столика Сергей заливал парафином горлышки пробирок с биологическими материалами, укреплял пробирки в штативах, готовил к транспортировке. Димка ещё не вернулся с обхода территории.
К лагерю по берегу со стороны «кладбища кораблей» неторопливо подошли трое мужчин. Один - шустроглазый молодняк с мелкими чертами лица, какой-то дёрганный, егозливый, всё время осматривался по сторонам. Засунув руки глубоко в карманы широких мешковатых штанов, не стоял на месте, пританцовывал, как чечёточник в старину, будто его кто дёргал за верёвочки. Второй - сонно и пренебрежительно глядевший на окружающий мир здоровяк в заношенном спортивном костюме, походил на вышибалу-рекетира, какие собирают дань с торговок на базаре. Третий был невысок, поджар, в возрасте уже. Тонкий нос с горбинкой, зло сжатые узкие губы, колючие глаза, осторожно и почти незаметно оценивающие ситуацию вокруг. Одет довольно странно для теперешнего времени. Высокие щеголеватые, с зауженными носками сапоги, похожие на офицерские. В сапоги с напуском заправлены гражданские брюки. Свободный, даже не по размеру большой, пиджак.
Поздоровались, оглядели лагерь.
- Попить не найдётся, землячки? – спросил молодой.
Долго и неэкономно пили. Напившись, попросили закурить. Сергей подал незнакомцам начатую пачку сигарет. Шустроглазый дёрнулся к пачке, вышибала хлопнул его по руке и подал пачку третьему:
- Угощайся, Бугор.
У сонного вышибалы реакция была лучше, чем у его шустрого товарища.
Бугор неторопливо взял сигарету. Вышибала вытащил себе другую и кинул пачку шустрому. Шустрый поймал пачку, одну сигарету кинул в рот, другую сунул за ухо, и спрятал пачку в карман.
- Жека, положь чужое, не будь сявкой, - прожевал сквозь зубы в полголоса Бугор. – И прикурить дай.
- Шофёрская привычка, Бугор, - дёрнулся по обезьяньи Жека, схватил со стола перед Сергеем горящую свечу, парафином которой аспирант заливал пробирки, и дёрнулся к Бугру. – Свечка, свечечка… К месту и ко времени…
Свеча от резкого движения погасла.
- Вот, падла! Ветер… – оправдался Жека.
- В башке у тебя ветер, - ещё тише сказал Бугор и глянул из под приспущенных век на молодого. – Усохни и уйди в осадок.
Жека моментально опустился на песок рядом со столом Сергея, почти упал, и затих.
Биологи, наблюдавшие за действом, сдержанно улыбнулись.
Сергей вытащил из кармана зажигалку, зажёг свечку и положил зажигалку на стол.
Вышибала взял зажигалку, дал прикурить Бугру, прикурил сам, кинул зажигалку Жеке. Тот закурил, дёрнулся было положить зажигалку в карман, но испуганно глянул на покосившегося Бугра и положил зажигалку на стол.
- Сколько времени, пацан? – спросил бугай у Сергея.
- Четверть восьмого, - ответил Сергей, взглянув на массивный водонепроницаемый хронометр белого металла у себя на руке.
- Крутые тикалки, - одобрил бугай.
- Экспедиция? – Бугор обратился к Николаю Ивановичу и кивнул на микроскоп.
Пришельцы курили, не сдерживая блаженства на лицах. Так наслаждаются заядлые курильщики после долгого воздержания.
- Экспедиция, - подтвердил Николай Иванович, не отрываясь от окуляра микроскопа. – А вы кто, если не секрет?
- Да так… Промышляем… - Бугор неопределенно кивнул в сторону кладбища кораблей.
- Металлисты, что ли? – рассеянно уточнил Николай Иванович, меняя на предметном столике микроскопа препарат.
- Эт, которые на гитарах бренчат и в кожанках? – ухмыльнулся оживший у стола Сергея Жека.
- Усохни навсегда, - Бугор пристально посмотрел на Жеку.
Жека дёрнулся и под взглядом Бугра сник, будто его палкой ударили.
- Да, металл нас интересует, - задумчиво подтвердил Бугор. – Особенно жёлтый.
Он глубоко затянулся, закрыл глаза, поднял к небу дотемна загоревшее, изрезанное глубокими морщинами, и оттого похожее на кору старого дерева лицо. Замер без дыхания, прислушиваясь, как никотин всасывается в кровь, как головокружительное блаженство накрывает сознание. С пристаныванием выпустил дым через ноздри, вздохнул облегчённо.
- Транспорта ждём… Незнай, когда дождёмся.
- Судя по тому, что к берегу катеру не подойти, железо вручную придётся таскать, - рассеянно проговорил Николай Иванович. Чиркнул несколько слов в тетради и снова приникнул к микроскопу. – Метров двести отмель… Упашешься, если груз большой.
- Вы своё хозяйство сами таскали? – между прочим спросил Бугор.
- Нас на «кукурузнике» перебросили три дня назад, не видели, что ли? – с превосходством над «безлошадными» металлистами проговорил Сергей.
- Мы здесь два дня всего, - задумчиво проговорил Бугор и встретился взглядом с вышибалой. – А где же ваш четвёртый? Мы вчера оттуда смотрели, - Бугор кивнул в сторону, - вас, вроде четверо было.
- Димка в поле, - снисходительно проговорил Сергей, отложив от себя работу и закуривая. Он решил поговорить с чудиками, которые зарабатывали на жизнь выкапыванием железа из песка и перетаскиванием его на собственном горбу.
- В поле… Сеет и пашет, что ли? – вставил в разговор слово Жека, забыв о приказе Бугра выпасть в осадок и молчать. Ответ «ботаника» о поле показался ему обидным: нашёл лохов, бакланить про полевые работы на пустынном острове!
- Работа по сбору материала на природе у нас называется работой в поле, - снисходительно пояснил Сергей.
- Надолго здесь? – спросил Бугор.
- Планировали на неделю, - ответил Сергей. – Раньше работу сделаем, раньше улетим.
- Вызовите самолёт, что ли? – лениво спросил Бугор. – Счастливые! А нам жди, когда подфартит…
Вышибала скользнул взглядом по Сергею и уставился на Бугра.
- Вызовем.
Сергей был горд, что работает в такой серьёзной организации, когда можно по рации вызвать самолёт. Не то, что эти самодеятельные добытчики.
- Да-а… - неопределённо протянул Бугор. – Если кто прихворнёт, так и раньше, наверное, самолёт можно вызвать. Не то, что у нас… Прихватит кого, помрёшь здесь, закопают… И крест на могиле не поставят. Дерева подходящего нет, а из железа – конкуренты всё равно уволокут.
- А… - заикнулся было Жека. Не поворачивая головы, Бугор тяжело посмотрел на Жеку. Жека словно поперхнулся и умолк.
- Если прихватит, самолёт вызвать проблем не будет, - похвастал Сергей. – По радио сообщим, через пару часов прилетят.
- Ну, через пару часов не прилетят, - оторвался от микроскопа и укоризненно посмотрел на Сергея Николай Иванович. Ему показалось, что Сергей разговорился лишнего насчёт лёгкости связи и вызова транспорта. – Пока в Центр дозвонишься, пока они с Аральском свяжутся, пока самолёт закажут, пока соберутся и прилетят… Дай Бог, в полсуток уложиться.
- Всё ж прилетят! – убедил учёных Бугор.
- Прилетят, - согласился Николай Иванович.
Бугор встал, с хрустом потянулся, будто предвкушая приятную работу.
- Ну что, Слон, - он с ухмылкой посмотрел на вышибалу и снисходительно – на Николая Ивановича. – Прикуп клёвый, козыри наши. Пора банковать!
- М-гмы, - согласно промычал Слон и стрельнул незатушенным окурком сигареты в стенку палатки.
Хамский поступок. Ткань сухая, полыхнёт – не затушишь, подумал Нефёдов. Вообще-то пришельцы ему не нравились. На уркаганов похожи. И зря биологи рассказали про самолёт и про связь с большой землёй.
Жека, словно дождавшись своего времени, сгрёб со стола сигареты и зажигалку. Нагло ухмыляясь, сунул добычу в карман.
- Ну что, ботаники, - задумчиво повторил Бугор. – Пора банковать. Но, прухи вам сегодня нет, без балды. У нас полный расклад, а у вас карты - мелочь нефартовая. И не вздумайте блефовать, нас на понт не возьмёшь.
Биологи с удивлением смотрели на незнакомцев. Разительное изменение поведения. Только что они были усталыми путниками, которые просили закурить – и вот уже превратились в самоуверенных наглецов.
Нефёдов стал медленно приподниматься с места.
- Жека! – скомандовал Бугор и кивнул в сторону Нефёдова.
Жека одним прыжком подскочил к Нефёдову и приставил к его шее заточку, сделанную из шестимиллиметрового обрубка проволоки. Один конец ржавой проволоки был загнут в виде ручки, а другой, судя по чистому блеску металла, недавно обточен, скорее всего, о какой-нибудь камень.
- Только шевельнись, сука, только шевельнись! – приблизив своё лицо с оскаленным в дикой улыбке ртом, вонюче зашипел Жека Нефёдову чуть ли не в рот. Обхватив рукой шею журналиста и прижавшись небритой щекой к его щеке, бандит словно пытался насадить голову журналиста на свою заточку.
Нефёдову жутко неприятно было соприкасаться лицом со щекой бандита. Опасности заточки у своего горла он как-то не осознавал.
- Послушайте, - возмущённо встал из-за стола Николай Иванович. – Мы – научная экспедиция…
- Ша! – раздражённо махнул рукой Бугор. – Харэ бодягу разводить! Слушай меня, ботаники, я два раза не повторяю. Кто не поймёт, с тем будет разговаривать Слон. Он мастер по делу вбивания в тупые головы простых истин.
Не отпуская Нефёдова, Жека осклабился. Слон стоял спокойно, но видно было, что он контролирует всех потенциальных противников.
- Ты тут, похоже, главный ботаник, - Бугор обратился к Николаю Ивановичу. – Сейчас ты позвонишь своему шефу и скажешь, что у вас один ботаник заболел. Серьёзно заболел. Так заболел, что требуется самолёт для срочного вывоза.
- Никому я звонить не буду… - попытался возразить Николай Иванович. – У нас научная экспедиция…
- Слушай меня, экспедитор, - зло, с расстановкой прошипел Бугор. – Сейчас ты позвонишь своему начальству и закажешь самолёт для тяжелобольного.
- Нет у нас никакого тяжелобольного! – запальчиво возразил Николай Иванович. «Зря я это сказал!» – мелькнула у него запоздалая мысль и он умолк.
- Слон, сделай, чтобы ботанику было о чём звонить, - скомандовал Бугор.
Слон шагнул в сторону сидящего за столом Сергея и без подготовки нанёс ему удар кулаком в голову. Сергей видел шагнувшего бандита, успел сгруппироваться и даже чуть отклонил голову в сторону. Но удар, вышибающий мозги из неугодных шефу голов, у Слона был поставлен хорошо. Сергей, снесённый кулаком с табуретки, упал на стенку палатки, которая смягчила падение, и неудобно сполз на землю.
- Теперь у тебя есть возможность не врать начальству, - криво усмехнулся Бугор, обращаясь к Николаю Ивановичу. – Ты его не сильно? Оклемается? – не оттого, что заботился о состоянии здоровья нокаутированного ботаника, а чисто из любопытства, спросил Бугор Слона.
- Не, я чуток, - буркнул немногословный Слон.
- Свяжите этих, - скомандовал Бугор.
Схватив со стола Сергея нож, Жека отрезал у одной из палаток две растяжки, кинул их Слону. Нож засунул себе за пояс наподобие кинжала. Жека патологически любил присваивать чужие вещи.
Слон связал Нефёдову руки за спиной, перешёл к Смирнову. Жека кинулся к лежащему без движения Сергею, снял с его руки часы и, опасливо оглянувшись на Бугра, сунул в карман.
- Как же я буду звонить начальству, если вы мне руки связали? – скривил губы Николай Иванович.
- Не умничай! – остерёг его Бугор, но всё же распорядился: - Развяжи ботаника.
Слон нехотя развязал руки Смирнову.
- Там ещё один умник где-то бродит. Гони в поле, брось косяки по сторонам. Встретишь - разберись с ним, - приказал Бугор Жеке. – Да смотри, не проколись!
- Сюда ботаника привести или как? – осклабился Жека, вытаскивая заточку и пробуя острие пальцем.
- Лучше сюда. А не получится, сильно горевать не буду, - безразлично проговорил, как сквозь зубы сплюнул, Бугор.
Жека присел, раскорячившись, дёрнул рукой с заточкой, изображая то ли боевой танец аборигенов из Сахары, то ли ритуальное движение ниндзя, и в раскорячку побежал прочь от лагеря. Но остановился, словно вспомнив что-то, и крикнул издали:
- Бугор, а зачем нам самолёт?
- За кордон свалим, придурок… В Турцию. Там сейчас таких, как мы, привечают.
- Ух ты! Круто! – завопил в восторге Жека, подпрыгнул, как голодная обезьяна, нашедшая банан, и побежал дальше.
- Тот как? – спросил Бугор у Слона, кивнув в сторону лежащего на земле Сергея.
Слон скользнул взглядом по лежащему.
- В отключке.
- Смотри… Без проколов чтоб.
Бугор вытащил из кармана крепкий шнурок, связанный кольцом, сложил его вдвое и накинул Николаю Ивановичу на шею. Сзади в образовавшиеся петли вставил короткую палку.
- Дёрнешься – удушу, - предупредил Смирнова, одной рукой повернув палку на сто восемьдесят градусов. Удавка сдавила горло. Николай Иванович захрипел и непроизвольно схватился за шею, тщетно пытаясь засунуть пальцы под шнурок.
Бугор со смешком ослабил шнурок.
- Понял? – спросил он насмешливо Смирнова.
- Понял, - прохрипел Николай Иванович. Шнурок всё ещё мешал ему дышать.
- Как вы с начальством связываетесь?
- Через Интернет.
- По телефону?
- Я же сказал, через Интернет.
- Не умничай! Я долго был в тех местах, где о твоём интернате узнают ещё не скоро. Так что объясни попроще.
- Ну… Телеграммы друг другу шлём через компьютер.
- Ответ сразу получишь?
Николай Иванович на всякий случай решил не рассказывать бандиту о возможности общения в интернетовском чате.
- Нет, телеграмма приходит в почтовый ящик. Перед концом работы секретарша проверяет почту…
Николай Иванович лихорадочно думал, как в этой ситуации обмануть бандитов. Вряд ли бандит позволит ему отослать текст без контроля. По мере отпечатывания прочтёт, и если сделать какой-либо намёк о захвате экспедиции, не даст отправить письмо. Или поубивает всех. Но сделать что-то можно…
Бандит посмотрел на часы.
- Ты что мне мозги пудришь! Какой к чёрту конец рабочего дня?! Время восьмой час вечера! Какая почта? Все почты уже закрыты!
- Интернет работает круглосуточно. Почту, которая придёт за ночь, секретарша смотрит утром, перед началом работы.
Бандит длинно и витиевато выругался. Он не любил долгие ожидания. За длинные промежутки времени всегда случается что-то неприятное. Но заполучить самолёт, даже простой «кукурузник» – мечта беглеца. «Кукурузник» даже лучше, чем большой самолёт. «Кукурузник» мог сесть на любом поле или на дороге.
- Ладно, шли свою телеграмму, - зло процедил бандит.
- В палатке, - кивнул Николай Иванович на палатку.
- Ну иди в палатку! – разозлился бандит. – Я, что ли, тебя понесу!
Николай Иванович неторопливо готовился к сеансу связи. Включил компьютер, бесцельно полазил по архиву. Что делать? Как сообщить, что экспедиция оказалась в заложниках?
- Что ты там щёлкаешь? – беспокойно спросил бандит, ничего не понимая в действиях «ботаника».
- С Интернетом связываюсь, - буркнул Николай Иванович.
Понимая, что слишком долго затягивать процесс нельзя, щёлкнул по значку «е», подключаясь к Интернету. На экране всплыло окошко браузера.
- Подключился, - сообщил Николай Иванович. – Здесь как в телефоне – один раз позвонишь, занято, другой раз – свободно.
Опять же, чтобы потянуть время, Николай Иванович щёлкнул по ярлыку сайта Центра микробиологии, затем стал набирать код доступа – информация на сайте была открыта только для зарегистрированных пользователей.
- Что делаешь? Что набираешь? – опять забеспокоился бандит, увидев в каком-то окошечке непонятные звёздочки вместо букв и цифр, и больно дёрнул за удавку.
- Набираю код, чтобы войти на сайт Центра микробиологии, - прохрипел Николай Иванович и поднял руки, показывая, что без разрешения ничего не делает.
Какая-то мысль о возможности передачи информации насчёт захвата у него в сознании почти было проклюнулась, но внезапный рывок за удавку опять отогнал её.
Бандит ослабил шнурок.
Николай Иванович не стал вызывать почтовый сервер напрямую, кликом по ярлыку, а набрал в адресной строке www.mail.ru.
- Говори, что пишешь! – всё больше зверея от непонимания происходящего, дёрнул за удавку бандит.
- Адрес почты пишу, ты же в новостях, наверное, видел адреса интернетстраниц! Три загогулинки, точка, и адрес.
Да, Бугор помнил по новостным программам, что-то похожее дикторши на самом деле говорили.
Где-то здесь этого дуболома можно подловить, лихорадочно соображал Николай Иванович. Где-то здесь. Не в самом тексте письма, а на подступах к письму… Точно! Николай Иванович едва сдержался, чтобы не вздохнуть с облегчением. Наверняка этот бандюга играет в карты и наблюдает за психическим состоянием противника. И, уловив облегчённый вздох, мог заподозрить что-то и прекратить сеанс.
Уже в своём обычном рабочем ритме Николай Иванович кликнул команду «написать письмо» и спросил бандита:
- Что в телеграмме печатать?
Бандит немного успокоился. Ему понравилось, что череда непонятных значков и действий кончилась, и началась «обычная телеграмма».
- Ну что… Пиши, что твой чувак ударился головой, в бессознанке лежит, требуется транспортировка. Самолётом, пиши, и срочно!
Николай Иванович напечатал: «У Сергея черепно-мозговая травма, в бессознании. Требуется срочная эвакуация самолётом. Начальник экспедиции Смирнов».
Бандит пробормотал текст телеграммы. Вроде, всё как надо, без подлянки. Коротко, как в телеграмме, и без лишних слов.
Николай Иванович ждал. Ему было всё равно, исправит текст бандит, или оставит послание без изменений. Текст был сам по себе необычен, не в его стиле. Во-первых, слишком лаконичен, слишком телеграфный, так Смирнов никогда не писал. Во-вторых, никогда не подписывался «начальником экспедиции» – компьютер сам ставил его инициалы и фамилию, без дутой начальственной должности. Это должно бы насторожить тех, кто прочтёт его послание.
- Ну что, отправлять? – спросил Николай Иванович.
- А… А она ещё не отправлена? – удивился бандит.
- Нет, я её только в компьютере напечатал, - усмехнулся Николай Иванович.
- Отправляй, - растерялся бандит.
Николай Иванович стал вручную заполнять адресную строку, хотя адрес из памяти компьютера можно было достать двумя кликами мышки.
- Что пишешь? – опять забеспокоился бандит.
- Адрес почтового отделения нашего Центра микробиологии. Видишь, название: «Адрес». Вот я и пишу адрес английскими буквами, «биоцентр», собачка… Видел, наверное, по телевизору этот значок…
Да, Бугор видел по телевизору в интернетовских адресах значок «а» в кружочке. Собачка, значит…
В графе «тема письма» Николай Иванович напечатал: «Wir.geisel.Helf.», что на сокращённом немецком значило: «Мы заложники. Помогите». Николай Иванович английского языка не знал, а на немецком почти свободно читал журнальные и интернетовские статьи по микробиологии. Он надеялся, что его коллеги не воспримут странное письмо, как шутку и зацепятся за «немецкую» тему письма.
- Что пишешь? Переводи! - потребовал бандит и потянул за удавку так, что руки Николая Ивановича перестали доставать до клавиатуры. Николай Иванович поднял руки вверх, показывая, что не собирается нажать какую-нибудь «тайную» клавишу.
- Это тема письма, видишь, так графа называется.
- Почему непонятно?
- Весь верх заполняется латинскими буквами, ну – английскими. Так в Интернете надо. Если русское слово написать, письмо не дойдёт.
- И что ты написал? – подозрительно спросил бандит, удерживая Николая Ивановича в «откинутом» положении.
- Это интернетовская кодировка. Я не знаю точно, что она обозначает. Ну, ты же помнишь, «три дабл ю, точка, ру». А здесь «дабл ю, ейч, эр, точка» и так далее, - врал напропалую Николай Иванович, хваля себя за то, что посреди фразы наставил точек, чтобы было похоже на адрес.
- Смотри у меня, ботаник… - недоверчиво предупредил бандит, медленно отпуская Смирнова.
Николай Иванович выдержал паузу, понимая, что излишней поспешностью может подписать себе и товарищам смертный приговор.
- Можно отправлять?
- Отправляй.
Николай Иванович, всячески сдерживая свою руку, нажал на клавишу. Письмо ушло.
- А чего рука дрожит? – спросил бандит.
- У меня всё дрожит. Задрожишь тут, если ты через каждую минуту удавку дёргаешь.
- А это что он? – ткнул пальцем в выплывшую табличку бандит.
- Видишь же, «Ваше письмо отправлено», - пояснил Николай Иванович и отключил компьютер, опасаясь, как бы бандит, вспомнив что-либо из возможно известных ему пары немецких слов, не заподозрил чего.
- Зачем отключил? – заорал бандит и снова дёрнул за удавку.
- Питание аккумуляторное. Если посадим, утром не на чем будет работать.
- А если ответят?
- В здании на том конце сейчас только охрана. А письмо придёт к секретарю директора. Секретарь на работу приходит к восьми утра. Пока придёт, пока причешется, пока губы накрасит, пока компьютер включит, пока письма на принтере распечатает. В восемь тридцать подаст директору. Если обратит внимание на наше письмо, подаст его минут на десять раньше. Одним словом, ответа ждать надо в восемь тридцать, плюс-минус пятнадцать минут.
- А вдруг ответят? – настаивал бандит.
- Мы можем хоть каждый час включаться и проверять почту, - пожал плечами Николай Иванович.
«Фиг я тебе до утра письмо открою, если оно придёт», - подумал Николай Иванович.
Он понимал, что время играет в их пользу. Правда, непонятно, что с Сергеем.
Бугор вывел Смирнова наружу.
Сергей лежал на прежнем месте, в тени стола.
- Как этот? – спросил Бугор Слона, заметив взгляд Смирнова. – Похоже, ты ему капитально бестолковку отремонтировал.
- Хлипкий оказался ботаник, - пожал плечами Слон.
- Откинулся? – безразлично поинтересовался Бугор.
- Живой. В бессознанке.
- Разреши, я осмотрю его, - попросил Смирнов. – Мёртвый он тебе ни к чему, а живые заложники могут понадобиться.
Бугор с интересом взглянул на Смирнова, усмехнулся.
- Дело бакланишь, ботаник. Ну посмотри.
Сергей очнулся и, прежде чем шевельнуться, успел вспомнить, как его вырубил Слон. Где он сейчас лежит? Вокруг тихо.
Сергей осторожно приоткрыл глаза, но, едва шевельнув веками, тут же замер. Неподалёку сидел Слон и внимательно наблюдал за ним. Старательный пёс, охраняет на совесть! Журналист со связанными за спиной руками сидел на земле.
Бугор вывел из палатки Николая Ивановича. Николай Иванович попросился глянуть на него, Сергея.
Чёрт! Проклятая солёная пыль! В носу щиплет! Если на фоне «бессознанки» он чихнёт, это будет не смешно.
Николай Иванович подошёл, тронул заботливо.
Сергей понял, что пора «очухиваться», застонал, открыл глаза, успел медленно поднести руку к лицу и под видом головной боли, сжать нос, подавив рефлекс чихания.
- Живой! – обрадовался Николай Иванович.
Сергей подмигнул Смирнову. Николай Иванович удивлённо смотрел на довольно бодрого Сергея.
- Очухался, что ли, твой крестник? – спросил Бугор.
- Да чёт мне кажется, косит он, - засомневался Слон.
- Иди-ка сюда, профессор, я тебе ручки спутаю. От греха. Живой твой мальчик, как ты и хотел.
Бугор связал Николая Ивановича, посадил его в тени палатки, метрах в пятнадцати от Нефёдова.
- Косит, говоришь? – задумчиво проговорил Бугор. – Не люблю я букварей, которые косят в наглую. Ну так проверь, косит он или не косит!
Слон подошёл к лежащему Сергею, молча остановился над ним. Сергей со стоном шевельнулся. Слон ухватил Сергея за грудки, поднял с земли, поставил перед собой. Расслабленно шатаясь, Сергей почти висел на руке Слона.
- Ох, косит, щегол! – посетовал Слон.
- Не люблю обманщиков, - буркнул Бугор.
Слон перехватил Сергея левой рукой, а правой, что есть силы, ударил парня под дых. Сергей переломился пополам.
- Прекратите! Сволочи! – закричали Николай Иванович и Нефёдов.
Ударом колена в грудь Слон отшвырнул Сергея к палатке. Сергей шмякнулся на песок без движения.
- Слабый какой-то ботаник, - удивился Слон. – Пустую коробку бить и то тяжелее.
- Может опять косит под жмурика? – подколол Бугор Слона.
- Не, хорошо врезал.
- Ну иди пошмоняй у них на кухне, да завари мне в бадью большой аккордеон музыки с галстуком . (по-фене: сделать чифирь, заварить пачку чая с добавкой в кружку)
Солнце клонилось к западу. Димка посмотрел на часы и засобирался в лагерь. К ужину надо было попасть вовремя. По морскому закону, у них на кухне посуду мыл последний едок. За исключением шефа, конечно.
Николай Иванович посылал Димку наблюдать за животными – у Димки было желание и склонности к следопытству. Он умел маскироваться, сидеть тихо в засаде, скрытно подбираться к животным. Сегодняшний день для Димки был удачным – в шестом квадрате он нашёл логово лисицы. Наблюдая за логовом в бинокль, видел, как лиса приносила лисятам добычу.
Димка споро шагал по равнине к лагерю, по привычке замечая, что вокруг движется и летает. В высоких резиновых сапогах, конечно, шагать было неудобно. Да и респиратор не давал дышать легко и свободно. Но Димка понимал, что эти предосторожности совсем не излишние. Подхватить «сибирку» из военных запасов, которую никакие антибиотики в мире не возьмут, ему не хотелось.
Вдали, километрах в полутора, проявился человеческий силуэт. Кто это? У всех, вроде, свои дела. Николай Иванович загружает сотрудников основательно, даже Нефёдову работы достаётся изрядно. Поэтому в глубине острова никто не должен был разгуливать. Кто идёт, Сергей или журналист?
Димка помахал человеку рукой и расчехлил бинокль. Но, подняв глаза к горизонту, человека он уже не увидел. Странно.
Димка подождал некоторое время. Наверное, человек зашёл в низину, и через некоторое время снова окажется в поле зрения. Но человека не было.
Димка хмыкнул и направился в сторону исчезнувшего человека. Прошёл с полкилометра, но человек не показывался.
Чингачгук Большой Змей был не только любимым героем его отца, но и Димкиным тоже. Поэтому, едва у Димки на пути оказалась лощинка, он спустился в неё. Наклонившись, чтобы не было видно, стараясь не громыхать звучными сапогами, трусцой отбежал метров на двести в сторону. Затем накинул на защитную шляпу камуфляжную сетку, осторожно выглянул из-за бугра. Человека не было. Ничего, подождём, подумал Димка. Если уж я лису высидел, то человека тем более высижу.
Понаблюдав минутку и никого не дождавшись, Димка решил ещё раз сменить дислокацию. Отполз вниз и припустился дальше по лощине. Отбежал ещё метров на триста. Наверное, он теперь во фланге у незнакомца. Лощинка заканчивалась. Продвинувшись ещё немного в глубоком приседе, а затем и на четвереньках, Димка оказался почти на ровном месте. Огляделся. Никого. Вытащил бинокль. Прикрыв стёкла ладонями, чтобы не выдали отблески солнца на линзах, осмотрел местность. Похоже, незнакомец затаился.
Вот там, метрах в пятидесяти, небольшое возвышение.
Димка по-пластунски, едва не потеряв сапог, добрался до холмика. Отсюда обзор должен быть лучше.
Устроившись поудобнее, Димка начал методично осматривать местность в бинокль.
Фигура чужака возникла перед глазами так внезапно и была такой огромной, что Димка вздрогнул. Глянул поверх бинокля. Да, если бы он не ушёл с первого места, чужак застал бы его врасплох.
Димка внимательно рассматривал чужака в бинокль. Лицо молодое, неприятное. Выглядывает, будто добычу выслеживает. Правильно, его выслеживает. Движения какие-то… Не знаю какие, но тоже неприятные. Ох, чёрт! В руке то ли нож, то ли что-то подобное! За поясом ещё один. Озирается, как охотник… Это что, чужак охотится на него? Интересно, интересно… На руке что-то больно уж шикарные часы блестят… Не в масть с одёжкой и с мордой… Как у Сергея часы… А шёл чужак со стороны лагеря… Ой-ой-ой! Не случилось бы чего в лагере!
Димка снял сапоги и респиратор, сложил рюкзак и лишнюю амуницию на вершине холмика – место приметное, потом заберёт всё. Без сомнения, чужак выслеживал его. Так что придётся самому «накрыть» чужака и спросить его, «чё те надо, чё ты хошь», или как там поётся в песне…
Скрытными перебежками Димка стал забираться в тыл врагу. Бежать по пустыне в носках было неприятно. К ткани лепились какие-то колючки. Димка снял носки и побежал босиком.
Долго, может полчаса, может дольше, преследовал чужака, подбираясь к нему всё ближе и ближе. Открыться раньше времени нельзя. У чужака нож, и у него нож. Но он не знает, насколько чужой силён и искусен в драке. Так что нападать надо только врасплох и наверняка.
Кстати подвернулась обкатанная морем сухая коряжина, похожая на дубину.
Вот до чужака осталось метров пятьдесят. Оба охотника лежали, притаившись в своих укрытиях. Но чужак до сих пор не обнаружил Димку и растерянно вглядывался вперёд.
Димка начал вычислять. Если он стометровку в лучшие годы бегал секунд за… За сколько? За восемнадцать, кажется. А может за двадцать, Димка не помнил. Ну не за полминуты же!
Он начал отсчитывать секунды и мысленно побежал стометровку.
Пусть будет двадцать секунд. Значит, пятьдесят метров он пробежит за десять секунд… Много. Ещё бы наполовину расстояние сократить. За пять секунд чужак не успеет встать и подготовиться к обороне…
Чужак, заметив что-то подозрительное, напряжённо всматривался вперёд, поигрывал ножом.
Димка тихонько встал и в полный рост беззвучно пошёл вперёд. По пути подобрал голыш, удобнее взял его в правую руку, приготовился кинуть.
Димка прошёл половину расстояния, когда чужак что-то почувствовал и забеспокоился. Димка бросился к чужаку, готовя дубинку для удара. Пять секунд, четыре секунды… Чужак оглянулся, но рядом с его головой в землю ударился увесистый камень. Чужак от неожиданности вжал голову в плечи и, кажется, даже на секунду зажмурился. Три секунды, две секунды… Чужак вскочил, но Димка был уже рядом. Чужак выкинул в сторону Димки руку с ножом. Димка поднырнул под руку и в падении навернул дубиной поперёк голеней противника.
Боже мой, дубиной по ногам, по костям – как это больно! Чужак заорал и упал рядом с Димкой, выронив нож. Димка перекувыркнулся и вскочил на ноги. Чужак, стоя на четвереньках, зло завыл и выхватил заточку. Димка с размаху огрел чужака поперёк спины, затем по руке.
Через минуту Димка связал противника садистским индейским способом – сделал из его же брючного ремня петлю, накинул на шею, а свободный конец брючного ремня привязал за его подогнутую к спине ногу. Таким образом, пленный должен был постоянно двумя руками держать петлю, чтобы она не удушила его.
Судя по многочисленным наколкам, пленный был из мест соответствующих. Да и выразительный возмущённый мат подтверждал, что институтов противник не оканчивал.
- Рассказывай, - потребовал Димка, полагая, что пленник сам знает, о чём рассказывать.
- Чё рассказывать? Ты чё на людей кидаешься? Я тебе чё сделал-то? – со слезой в голосе изображал невинно обиженного противник.
- Зачем за мной следил?
- Ни за кем я не следил! Я приехал узнать насчёт металлолома, и зверя следил, чтобы потом поохотиться.
- Ага, вот с этим инструментом…
Димка вертел в руках заточенную явно в неприспособленных условиях железку. А вон и нож валяется. У них в лагере такой же нож…
- Дружбаны твои где?
- Нет у меня никаких дружбанов! Один я, про железо приехал узнать!
- На поезде приехал?
- Да… - услужливо согласился чужак. И тут же возмутился: - На каком поезде? Ты чё, чувак, за лоха меня держишь? На лодке приплыл!
- А лодка где?
- У кораблей…
- А почему от лагеря шёл?
- Не знаю я никакого лагеря! Я от кораблей шёл!
- Что-то мне часики эти очень знакомы! – Димка снял с руки чужака часы. Да, похоже, это были часы Сергея. – Где взял?
- Ты чё прохожего грабишь?! Купил я часы у чувака на базаре!
- Слушай, я тебя сейчас свяжу покрепче и пойду узнавать, что у нас в лагере. А здесь змеи ядовитые, скорпионы и каракурты. Слышал, наверное, про самых ядовитых в мире пауков?
- Не знаю я ничего про твой лагерь! Отпусти!
Димка понял, что эта сволочь не расколется.
Связав врага понадёжнее, он заспешил к лагерю.
Уже темнело.
Слон принёс две большие пачки заварки, две кружки, скипятил на костре чайник воды. Высыпал в кружки по пачке чая, залил кипятком.
«Чёрт возьми, - думал Николай Иванович. – Для него чайная ложка заварки на заварочный чайник – слишком густо, а здесь – каша из заварки…»
Подождав, пока заварка настоится, бандиты стали прихлёбывать чифир.
- Слыш, ботаник, - Бугор миролюбиво обратился к Николаю Ивановичу. – А что вы здесь рыщите? Мож, золото?
Слон довольно гыгыкнул.
- Микробов изучаем, - нехотя проговорил Николай Иванович.
- Эт, типа, мойте руки перед едой и после сортира, чтоб понос не прохватил?
- Здесь может такой понос прохватить, что никакая реанимация не спасёт, - усмехнулся учёный.
- Эт ты про чё? – насторожился Бугор.
- Здесь раньше полигон бактериологического оружия был. Слышал, наверное, про такое оружие? Сибирская язва, чума, оспа…
- Да ну?
Бугор насторожённо уставился на Николая Ивановича, а Слон встал и с опаской оглянувшись на место, где он сидел, пересел на ящик.
- Ну… Палки гну! - Николай Иванович сердито посмотрел на бандита.
- А сами что, не заболеете? – Бугор скептически смотрел на Николая Ивановича, ожидая, что тот признает себя уличённым во лжи.
- Мы вакцину перорально каждый день принимаем, - нехотя проговорил Николай Иванович.
Нефёдов с удивлением посмотрел на учёного. Какую ещё вакцину? Кто принимает? Он не знал ничего о вакцине.
- Пер… чего? – спросил Бугор.
- Перорально. Через рот, значит. Пьём, проще говоря.
Бугор задумался.
- Я тут подумал… - Бугор сделал подчёркнуто безразличное выражение лица. – Слон, нам с тобой тоже надо бы привиться от всякой заразы. Где у вас эта прививка, ботаник?
Николай Иванович молчал, о чём-то раздумывая.
- Ботаник! – ласково, но угрожающе поторопил его Бугор.
- Развяжи руки, я достану, - предложил Николай Иванович.
- Обойдёшься. Говори быстро, где прививка, а то Слон сыграет у тебя на рёбрах старинный зековский припев «Моя Марусечка», а ты после каждого слова будешь подпевать: «Ой, мама, пожалей меня, бедного!»
- Вон в той палатке, слева у входа рюкзак большой. В нём… - Николай Иванович замолчал.
- Так что в том рюкзачке?
- Пластиковая бутыль литровая.
- Слон, сходи.
Слон заторопился в палатку. Через некоторое время выглянул, показал бутылку.
- Эта?
- Эта, - подтвердил Николай Иванович.
Слон принёс бутылку, подал Бугру. Бугор отвинтил пробку, подозрительно принюхался.
- Ничем не пахнет.
- Разве прививки должны чем пахнуть? – усмехнулся Николай Иванович.
- Может отрава? – засомневался Слон.
- Может отрава, - согласился Николай Иванович.
- Пошуткуй у меня! – пригрозил Бугор.
- Да прививка это, - подтвердил Николай Иванович. – Не веришь, давай выпью.
- Он пусть выпьет, - Бугор указал на Нефёдова. – Ты нам ещё понадобишься, если что. Какая доза для человека?
- Сто граммов, - чуть запнувшись, произнёс Николай Иванович.
- Слон, стакан, живо! – приказал Бугор.
Слон принёс пластиковый стаканчик.
Бугор налил дозу, поднёс к губам Нефёдова. Журналист насторожённо посмотрел на Николая Ивановича. Николай Иванович улыбнулся, кивнул головой: можно, мол.
Нефёдов выпил жидкость.
Некоторое время бандиты наблюдали за состоянием пленного.
- А если лишнего выпить? – спросил Слон.
- Зря добро переведёшь. На здоровье это не скажется, - с усмешкой пояснил Николай Иванович.
Бугор налил в стакан ещё дозу, подал Слону:
- Прими…
Слон опасливо понюхал, осторожно пригубил, дегустируя, пожал плечами, выпил звучным глотком, как пьют водку. Прислушался к ощущениям в желудке, посмотрел на журналиста.
- Вода, - сделал заключение.
Бугор налил себе, тоже выпил. Завинтил бутылку, поставил на стол.
Некоторое время сидели молча.
- Бугор, я тут чё нашёл, - заговорил Слон и вытащил из кармана металлическую фляжку. – Пахнет спиртом. Может, бухнём на халявщину?
Николай Иванович усмехнулся. Так усмехаются шахматисты, дождавшись от противника запланированного хода.
- Экий ты добытчик, - задумчиво проговорил Бугор и покосился на другой карман Слона, в котором контурировал прямоугольный предмет.
Резким движением он полоснул чем-то по карману Слона и подхватил выпавший из разрезанной ткани пистолет. Слон дёрнулся, пытаясь выхватить у Бугра пистолет, Бугор моментально передёрнул затвор, выстрелил в воздух и направил ствол в живот Слону. Слон замер.
- Экий ты добытчик, - повторил Бугор. А зачем тебе ствол?
- Тебе хотел отдать, не успел только! Забыл! Век воли не видать! - божился Слон.
Бугор криво усмехнулся, поставил пистолет на предохранитель, спрятал в карман.
- Вот, оказывается, зачем ботанику надо было за прививкой идти! Хитрый ботаник! Может ты нас и спиртиком подтравишь, а?
- Может подтравлю, - усмехнулся Николай Иванович.
- А у нас подопытное животное есть, - криво усмехнулся Бугор и кивнул на Нефёдова. – Налей-ка, - приказал он Слону.
Слон плеснул в стакан, встал, чтобы поднести стакан Нефёдову.
- Ему нельзя, - неторопливо проговорил Николай Иванович.
- Это почему? – делано удивился Бугор. – Язва не позволяет?
- Он пил раньше по-чёрному. Теперь капсулу вшил. Если выпьет, скрутит его хуже, чем с отравы. Вот вы и подумаете, что во фляжке… «упокоительное лекарство». Давай я выпью.
- Резонно, - подумав, решил Бугор и кивнул Слону на учёного.
Слон вылил спирт в открытый рот Николая Ивановича. Николай Иванович проглотил обжигающую жидкость, замер на несколько секунд, зажмурившись, с шумом выдохнул.
Хотел попросить запить, но взглянул на пластмассовую бутылку и промолчал.
- Хоть бы хлебушком занюхать дали, - проговорил сдавленным голосом, отдышавшись.
- Перебьёшься, - обрезал учёного Бугор, налил в стакан и выпил. Посидел в молчаливом ожидании, оплыл с расслабленной улыбкой. Подвинул стакан и фляжку Слону.
Слон торопливо налил себе, выпил.
Николай Иванович из-под прикрытых век с усмешкой наблюдал за пьющими спирт бандитами.
Димка подошёл к лагерю, когда уже стемнело. Шёл он, в общем-то, осторожно, и хотел сначала осмотреться. Хотел убедиться, что в лагере всё спокойно, и только потом выйти к своим. Вдруг он услышал сухой щелчок, похожий на выстрел. Вероятно, так стреляют из пистолета. Он притаился. В лагере ни у кого не было оружия. Значит, точно - в лагере чужаки. Он перехватил дубину поудобнее, удивлённо покрутил головой. Вот уж не предполагал, что придётся дубиной «мочить» бандитов! А «мочить» придётся, судя по поведению того, которого он оставил в пустыне, судя по выстрелу… Не будут же нормальные люди просто так палить из пистолета! А вдруг тот бандит в пустыне на самом деле одиночка, а здесь… Ладно, что гадать, война план покажет, надо к лагерю пробираться.
Осторожно, стараясь не напороться на возможных сторожей, часовых и вообще, чужих, слоняющихся вокруг лагеря, Димка бесшумно приближался к берегу. Где-то здесь возвышенность кончается и метрах в ста, ближе к берегу, должны быть палатки.
Димка вовремя увидел костёр, и ещё осторожнее зашагал к песчаной кромке. Не доходя метров пятидесяти, лёг на тёплый песок, стал разглядывать лагерь. Бог ты мой! Нефёдов и шеф повязаны, за столиком сидит какой-то барыга, рядом ещё один мордоворот, похоже, водку пьют из какой-то фляжки… О, чёрт! Серёга под столом валяется! Неужели мёртвый?! Не может быть… Они бы мертвяка убрали куда подальше, неужели станут пить рядом с мёртвым… Да этим, похоже, без разницы!
Время шло, других бандитов в лагере не появлялось. Похоже, здесь их двое. С бугаём ему не справиться, да этот ещё... Что делать? Хорошо, что бандиты поддатые, можно пробраться ближе…
Димка обошёл лагерь и прокрался сзади палатки, рядом с которой сидел связанный Николай Иванович. Бандиты негромко и неторопливо «базарили». Если бы не связанные Смирнов и Нефёдов, со стороны можно подумать, что члены экспедиции мирно вечеряют.
Слон перевернул фляжку, показывая Бугру, что спирта больше нет, вздохнул сожалеющее.
- Может, схожу, пошмоняю ещё, Бугор? Наверняка ботаники спиртяжкой затарились, пробирки полоскать. Народная мудрость что говорит? «Чем больше пьешь, тем скорее микроба убьешь!»
- Сходи, - безразлично согласился Бугор. – Только если «калаш» случайно найдёшь, не забудь мне отдать.
- И поаккуратнее там. Если какие пробирки разобьёшь, ни прививки, ни санавиация не помогут. В пробирках у нас концентрированная зараза, - предупредил Николай Иванович.
Неисправимый учёный! Он всё надеялся предотвратить погром в палатках.
Бандиты пропустили замечание мимо ушей. Слон ушёл в палатку.
Димка осмотрелся. До Николая Ивановича метров пять в темноте. Можно подобраться и разведать ситуацию. Даже если бандиты обнаружат его, он сиганёт в темноту, а там – ищи в поле ветра, он местность знает…
Вприсядку Димка переметнулся за спину Николаю Ивановичу. Смирнов почувствовал движение у себя за спиной, напрягся.
- Николай Иванович, это я, Димка… - прошептал Димка.
- Сумасшедший… Уходи! Ситуация под контролем, - сердито зашипел сквозь зубы Николай Иванович.
- Сергей… убитый, что ли?
- Живой… Не знаю, надолго ли. Уходи…
- Ты чего там расшипелся? – Бугор услышал слишком сердитый шёпот Николая Ивановича.
- Судьбу кляну, что она меня в такое дерьмо втянула, - огрызнулся Николай Иванович.
Бугор усмехнулся.
- Эт ты зря. На судьбу грех обижаться.
- Людей убивать грех! Дай я пацану помогу! Какая тебе выгода, если он помрёт!
- Всё в руках Аллаха, как говорят узкоглазые. Все наши поступки свершаются по воле его. Аллах захочет – будет жить твой пацан, - усмехнулся Бугор и умолк с застывшей ухмылкой на лице.
- Уходи, Димка, они обречены, к утру помрут, - прошипел Николай Иванович.
- До утра дожить надо…
- Ты чего там шипишь? – подозрительно всмотрелся в темноту за спиной Николая Ивановича Бугор.
- Бога молю о спасении моих ребят, - проговорил Николай Иванович.
Бугра объяснение не убедило. Он встал, вытащил пистолет из кармана, но с предохранителя не снял. Постоял, прислушиваясь к темноте.
Шумело море. Хлопала ткань ослабевшей без растяжек палатки.
Бугор медленно направился к Николаю Ивановичу.
Димка наблюдал, как к нему приближается бандит. Другой бандит шебуршал в палатке. Ситуация складывалась «номер ноль» – жизнь или смерть. Или ты, или тебя. Если ничего не предпринять, бандит наверняка обнаружит его и употребит пистолет по назначению. Секунда у него есть…
Когда расстояние сократилось метров до трёх, Димка взметнулся из-за спины шефа и, что есть сил, ударил дубиной в лоб бандита. Послышался глухой звук, бандит молча упал на песок.
Второй бандит, было видно по колыхавшейся от свечи тени на стене палатки, спокойно ковырялся в вещах учёных.
Димка уцепил оглушённого бандита под руки, оттащил к столу, усадил на табурет, будто тот уснул. Кинулся назад, подхватил пистолет, взглянул на него с сомнением. Из пистолета он не стрелял ни разу. Могло что-нибудь не получиться. Сунул пистолет в карман, взял дубину – это приспособление надёжнее. Прыгнул ко входу в палатку, замер с дубиной на изготовку.
Нефёдов, поражённый внезапным появлением Сергея, молчал, выпучив глаза.
- Чёрт их знает… - громко проворчал Слон и зашевелился в проёме палатки. – Ты чё, Бугор, свалился уже? – удивился он, увидев своего главаря распластанным по столу.
Димка сбоку огрел бандита дубиной по голове. Но, пожалел, видать, человека. Бандит пошатнулся и устоял на ногах. Повернулся к противнику, попытался стать в боевую позу. Димка, продолжая инерционное движение дубины, прокрутил её над головой и ударил бандита повторно. Бандит упал.
- Окрасилось небо багрянцем… - пробурчал себе под нос Димка слова песни и кинулся к Николаю Ивановичу.
- Сколько их? – спросил в полголоса, разрезая верёвки и насторожённо оглядываясь.
- Здесь двое и один пошёл тебя искать, - ответил Николай Иванович, с кряхтением поднимаясь и растирая затёкшие руки.
- Меня он вовремя нашёл, - удовлетворённо проговорил Димка и заторопился освобождать журналиста.
Николай Иванович неуклюже подбежал к лежащему под столом Сергею, тронул артерию у него на шее, слегка похлопал по щеке. Сергей открыл глаза, с трудом облизнул пересохшие губы. Николай Иванович попытался приподнять Сергея, но тот протяжно застонал и прикрыл грудную клетку рукой – у него, похоже, были сломаны рёбра.
Нефёдов связал руки Слону, бросился вязать Бугра.
Димка бегом принёс воды, помог Николаю Ивановичу напоить Сергея.
- А где третий бандит? - заволновался Нефёдов.
- В степи лежит, повязанный, - успокоил журналиста Димка.
Светало.
Сергея аккуратно уложили в палатке, вкололи шприц-тюбик обезболивающего, напоили как следует тёплым сладким чаем.
В восемь утра Николай Иванович по спутниковой связи сообщил в Центр микробиологии, что члены экспедиции подверглись нападению бандитов, что один человек ранен и требуется срочная эвакуация в больницу. Из Центра ответили, что «кукурузник» – единственное транспортное средство в данных условиях – прибудет на остров через пару часов.
Бандиты, «упакованные» верёвками так, что любая возможность побега была исключена, лежали между палаток.
Конечно же, ни Смирнов, ни Димка, ни Нефёдов спать не ложились, всю ночь сидели за столиком, пили крепкий чай.
- Николай Иванович, - расспрашивал шефа Нефёдов, - а о каких прививках вы рассказывали, и что дали выпить бандитам в качестве прививки? И почему записали меня в алкоголики с зашитой под кожу капсулой? И откуда появился пистолет?
- Ну, пистолет мне выдали в качестве личного оружия для защиты от таких вот бандитов. Да только я его в рюкзаке хранил, а не при себе, как бы надо, - поругал себя Смирнов. – Прививки и алкоголизм, конечно же, выдумки. Но спирт тебе на самом деле пить нельзя было. Пластмассовая бутылка и металлический флакон со спиртом – две составные части сильнейшей отравы, рицина. Я взял рицин с собой на случай, если бы в лагере пришлось травить мышей. Компоненты рицина по отдельности совершенно безвредны. Поэтому ты и я могли их пить, не опасаясь отравления. Но тебе нельзя было пить того, что выпил я, а мне нельзя было пить того, что выпил ты.
- А эти, - Нефёдов кивнул в сторону лежащих поодаль «пакетов» с бандитами, - они же выпили!
- Они? Противоядия от рицина нет.
- И… когда?
- Симптоматика отравления начинает проявляться часов через десять после приёма. Может раньше. В этих флаконах был растворён один грамм рицина, его хватило бы отравить полста человек. Они выпили по пятьдесят миллилитров раствора из пластмассового флакона и «активировали» дозу спиртовым раствором. Им хватит с избытком. Думаю, нет смысла распространяться о рицине тем сотрудникам, которые прилетят с Большой Земли. К вечеру бандиты буквально начнут плакать кровавыми слезами. Поднимется температура, появится мучительная тошнота и рвота, кровавый понос, сильная боль в животе, судороги, заторможенность. Откажут печень и почки. Через какое-то время бандитам станет легче, но следующий приступ будет мучительнее прежнего. Смерть наступит примерно через неделю. И вряд ли рядом с ними будет знающий токсиколог, который распознает причину надвигающейся на бандитов смерти. Да хоть бы и распознал – противоядия от рицина нет.
В десять часов прилетел самолёт. Сергея положили на носилки, аккуратно отнесли внутрь «кукурузника». Чувствовал себя раненый неплохо. Бандиты маялись тошнотой и головной болью. Удивлялись, что со спирта такое тяжёлое похмелье. Прилетевший с самолётом врач мельком глянул на бандитов, и ему показалось, что их красные с похмелья глаза сочились красными слезами. От утреннего солнца, наверное, мерещится, подумал врач.
Нефёдов кивнул в сторону бандитов и вопросительно посмотрел на Смирнова. Смирнов обречённо развёл руками.
Охранники привели из глубины острова третьего бандита.
Самолёт улетел.
Вместо Сергея в лагере остались два дюжих парня в камуфляжных костюмах и тяжёлых ботинках, с бритыми затылками и миниатюрными автоматами странной конструкции под мышками. Первым делом они обследовали «кладбища кораблей» и прочие укромные места, где бы могли прятаться бандиты или металлиста. Но, к удовольствию учёных, никого не нашли.
***
Чумологи разделили территорию острова на сектора и занимались планомерным обследованием территории: брали пробы почвы, отлавливали грызунов и насекомых, изучали растительный и животный мир острова.
Рабочий день, начавшийся с рассветом, закончился затемно, когда уже невозможно было ни читать, ни писать. Находившись за день, и едва успев обработать и упаковать образцы до наступления ночи, Димка и один из охранников, Сашка, уже спали. Николай Иванович с Нефёдовым сидели у костра. Второй охранник, Валерка, словно спрятавшись от посторонних глаз, растворился где-то в темноте и лишь изредка подходил к костру, чтобы подбросить дров. Деревянный мусор, собранный по берегу, чадил и горел неясным пламенем.
- Нам надо знать, сколько и какие виды животных, насекомых и птиц живут на острове, как они распределены. В этой низине, например, много нежилых колоний тарбаганов. Это признак того, что была эпизоотия какой-то болезни, зверьки вымерли.
Николай Иванович длинной палкой пошевели угли в костре.
- А вообще, остров прилично заселён.
Нефёдов удивлённо посмотрел на Смирнова.
- Точнее, полуостров. Зверями заселён, - пояснил Николай Иванович. – Димка видел в бинокль сайгаков, лису с выводком, кабана, фламинго. Много роющих глубокие норы краснохвостых и полуденных песчанок. Неожиданно много домовых мышей, которые обычно селятся у жилья людей. Есть жёлтый суслик и другие грызуны, на которых паразитируют блохи и клещи - переносчики особоопасных инфекций. Норы у грызунов глубокие, поэтому не исключена возможность их контакта с остатками биологического оружия в местах его захоронения. Главный интерес для нас представляет краснохвостая песчанка, которая «тащит» за собой блох. Кстати, коварная блоха при рассмотрении в микроскоп - настоящая топ-модель! Посмотри при случае. Длинноногая, янтарная, с большими восточными глазами. И не подумаешь, что укус такой красавицы может принести смерть.
Журналист ушёл спать. Смирнов сидел у костра, смотрел в огонь, думал об очередной революции, переломившей людей через колено, разбившей великую страну Союз Советских Социалистических Республик на неравные осколки. Да, была великая страна, одна из двух сильнейших в мире… Что осталось?
Из темноты проявилась человеческая тень, остановилась вдалеке, негромко кашлянула, чтобы предупредить о своём приближении задумавшегося у костра человека.
- Прошу прощения, можно посидеть у вашего костра? – спросил мужской голос.
Охранник внезапно вынырнул сзади пришельца, тихим голосом попросил документы.
- Сидите, не жалко, - без раздумий пригласил чужака Смирнов. Его молодость прошла в те времена, когда прохожих не боялись, и каждого задержавшегося в ночи без опаски приглашали к своему костру. Даже недавнее приключение с бандитами не переломило его гостеприимной привычки.
Чужак вытащил из кармана документ, подал охраннику. Охранник осветил бумагу крохотным фанариком, вернул хозяину и снова растворился в темноте. Чужак подошёл ближе, сел на обломок бревна, на котором недавно сидел журналист.
- Здравствуйте, - произнёс он неторопливо после того, как основательно устроился на бревне. – Учёные? – спросил без любопытства.
- Учёные, - подтвердил Смирнов. А чего скрывать? Они здесь на законных основаниях. Тем более, под защитой профессионалов. – А вы? Из местных? Или из «металлистов»?
Последний вопрос он произнёс с сарказмом.
- Вроде как из местных, - согласился незнакомец. И добавил: – Сейчас.
- Да, странное время, - понял мысль незнакомца Смирнов. – Были в одной стране, сейчас в разных. Бурлит время, перемешивает людей, меняет понятия, рушит устои…
- Да… Совсем недавно на остров попасть нельзя было, самый закрытый полигон биологического оружия был. А сейчас, вот, сидим… Скажите… В прессе сейчас об этом много говорят… Правда, что Ирак мог получить от российских учёных штаммы возбудителя оспы для разработки биологического оружия?
- Кто их знает… Возможно, вакциноустойчивый вирус оспы, годный для производства биологического оружия, был получен иракскими властями в 1990 году от ведущего специалиста Московского НИИ вирусологии Нелли Мальцевой. В 1971 году вирус испытывали на Возрождении, и он стал причиной вспышки заболевания. Мальцева принимала участие в секретной миссии по локализации той вспышки в Аральске и увезла с собой в Москву образцы вируса. Мальцева - одна из немногих, кто мог вывезти образцы за границу… Бурлит время, перемешивает людей, меняет понятия, рушит устои… Учёные с мировым именем живут на нищенскую зарплату… В таких условиях на многие сомнительные предложения можно согласиться, - вздохнул Смирнов. – Мальцева умерла, подтвердить или опровергнуть слухи о себе не сможет.
- Всегда так было, - в унисон Смирнову вздохнул незнакомец. – И везде. Иногда меньше, иногда больше. Вы, вот, учёный. В науке всё должно, вроде, по полочкам быть разложено. А на самом деле? Придёт в науку какой-нибудь Лысенко, и начнёт выращивать помесь пшеницы с кукурузой… Глупость?
- Во времена Лысенко это было глупостью. А сейчас методом генной инженерии вполне разрешимая научная проблема, - возразил незнакомцу Смирнов. – Молоко кенгуру, например, обладает целебными свойствами. Но кенгурихи – «малоудойные» животные. Так австралийские учёные решили привить ген кенгуровой молочности обыкновенным коровам, чтобы бурёнки давали кенгуровое молоко…
- Генной инженерии… В генной инженерии что бы ученые ни делали, у них все равно получается оружие. Я не о разрешимости научной проблемы современными методами, а о влиянии личности на науку… Лысенко сколько лет тормозил науку, вёл её в тупиковую сторону? Пытался скрестить пырей и пшеницу, чтобы пшеница росла, как сорняк. Бред! Запретил генетику… Лысенко - Че Гевара научной революции!
- Какая же это революция? – удивился Смирнов. – Дарвин – революция, Менделеев – революция, а Лысенко… Он же никаких научных открытий не совершил!
- Дарвин и Менделеев – это великие естествооткрыватели, изменившие что-то в мире. Они не революционеры. А вот кардинальная смена направления науки целой страны… С уничтожением противников, низвержением чужих достижений и идей - это революция! Любая революция сопровождается казнями и кровью. И лишь лицемеры могут говорить о богоугодности непролития крови при казни через повешение или сожжение. Взять, например, развал Советского Союза и смену власти с коммунистической на капиталистическую. Это была революция? Революция! И пусть не говорят, что не было гражданской войны. Была и есть! И ещё какие! Сколько народу вымерло в результате перестройки с ускорением!..
- Ну их к чёрту, эти перестройки, - вяло отмахнулся Смирнов. – Тошно мне от них…
Собеседники недолго помолчали.
- Вы чем занимаетесь? Чумой? – как бы между прочим спросил незнакомец.
- Да, проблемами чумы. Это моя узкая, так сказать, специализация. А вообще – особоопасными инфекциями.
- Особоопасными… - задумчиво повторил незнакомец. – Вирус оспы, вирус Чёрной смерти…
- Чумы? Возбудитель чумы не вирус, а бактерия, - возразил Смирнов. - И, слава Богу, что бактерия. С бактериями мы можем бороться антибиотиками. Если бы возбудителем чумы был вирус – пиши пропало! Против вирусов у нас нет достаточно активного лекарства. Здесь, в Казахстане, сорок процентов территории считаются природными очагами чумы… Но возникновения и распространения эпидемии мы всё же не допускаем! Не допускали, - поправился Смирнов. - Потому что есть, чем бороться. К примеру, в средневековье, во время второй пандемии чумы в Европе погибло треть всего населения! Нечем было лечить чуму!
- Что нечем лечить, я согласен, - качнул головой незнакомец. – А вы уверены, что вторая пандемия была чумой?
Смирнов глянул на незнакомца. Кто он такой, чтобы возражать ему, без пяти минут доктору наук, специалисту по чуме?
- Если не секрет, вы кто? – спросил он незнакомца. – Нет, мне не нужен ваш паспорт, мне интересен уровень ваших знаний по теме «Чума»…
- Нет, к науке я имею весьма посредственное отношение, - незнакомец слегка поднял руки, словно сдавался. – Скажем так… Знаком с проблемой на научно-популярном уровне. Это я заказал вам обследование острова.
- Бизнесмен, который собирается осваивать этот остров? – уточнил Смирнов, не ожидая, впрочем, ответа на своё уточнение.
- Ну, что-то в этом роде. Скажите, Николай Иванович… - незнакомец запнулся, словно раздумывая над продолжением фразы. Смирнову понравилось, что незнакомец, точнее, бизнесмен, знает, как его звать и обратился к нему по имени-отчеству. – Не будет нарушением правил, если данные, которые вы получите в результате обследования, вы продублируете и составите мне по ним дополнительный отчёт. С некоторыми уточнениями, о которых я вам скажу чуть позже. Естественно, в пределах тех ограничений, относительно которых вы давали подписку о неразглашении, - предупреждающе поднял руку вверх незнакомец. – И, естественно, ваша хорошая работа будет хорошо вознаграждена.
- Какого рода дополнительные вопросы вы мне предложите? – спросил Смирнов, подавив в себе «совковое» желание отказаться от сомнительного, как ему показалось, предложения. А с другой стороны… Время рыночное, почему бы и не сделать дополнительную работу за дополнительную зарплату! – Вы же не специалист в этой области.
- В узкобиологической области я не специалист, - согласился незнакомец. – Но я кое-что знаю в… как бы это поточнее сказать… историкобиологическом аспекте. Вот, например, вы хорошо себе представляете, как началась и развивалась вторая пандемия под названием «Чёрная смерть»?
Смирнов задумался. Интересный вопрос. Увидеть бы «вживую», как развивалась «Чёрная смерть»!
5. Чумная история
- Находка охотника. – Осада Каффы. – Чума во Флоренции. – Чума в Лондоне. – Виноваты евреи! – Круг замкнулся. –
На крепкой коротконогой лошадке по бескрайней степи едет охотник. Лицо широкое, загорелое, как краюха ржаного хлеба у доброй хозяйки. Глаза узкие, не слепит их степное солнце, когда смотрит охотник вдаль.
Зыбким маревом стелется, переливается вдали серебряный ковыль. На волнах расплавленного воздуха столбиками поднимаются и насторожённо вглядываются в приближающегося человека рыжие суслики. Орёл маленьким крестиком застыл в бездонном небе.
Всё видит охотник.
Ветер шелестит понизу в сухой траве и дробно свистит чуткий суслик в стороне. Незримый жаворонок журчит песней над охотником. И тысячи цикад неслаженным хором выводят нескончаемые трели вокруг.
Всё слышит охотник.
Охотник всегда настороже – чтобы добычу случайную не упустить, чтобы врага хитрого не просмотреть.
Николай Иванович держит поводья коня цепкими руками того охотника, чувствует сильными ляжками удобное седло охотничьего коня. Видит степь зоркими глазами охотника. Слышит цикад, сусликов и жаворонка чуткими ушами охотника. Осторожно едет он по степи, не пугает сусликов и не жарко ему от степного солнца.
Тихонько мурлычет длинную песню охотник. Бесконечна та песня, как дорога в степи. Хороша степь, по которой он едет – про то и поёт охотник. Бескрайня степь, много в ней места для зверя и птицы – про то и поёт охотник. Не жадная степь - славная охота была, много шкурок тарбагана добыл он. И про удачную охоту поёт охотник. Поёт охотник про горьковатый запах полыни, облаками плавающий в горячем степном воздухе. Поёт охотник про сладкий запах озёрной воды, который от жары становится ещё слаще. Поёт охотник про густой запах чабреца, который растёт на могилах предков. Всё чует нос охотника! Лучше нюх, разве что, у охотничьей собаки.
Слабый ветерок донёс едва различимый запах смердящей падали и нарушил гармонию песни. Кого осквернила смерть в животворящей степи?
Что за холмик там, вдали, не похожий на всё, что есть в степи и к чему можно ехать без опаски?
Остановился охотник, вгляделся. Острые глаза у охотника, видят чуткого тарбагана быстрее, чем тарбаган замечает охотника. Не шевелится холмик… Нет, не враг затаившийся тот холмик. Враг спрячется - не увидеть его.
Подъехал охотник ближе. Человек лежит мёртвый. Лицо мышами изъедено, глаза птицами выклёваны. Мухи синие и зелёные жужжат, большие, как жуки, ленивые от сытости. Громче жаворонка жужжат. Топот коня заглушают.
Давно лежит мертвяк, живот раздут, как у ленивого хана, запах плохой, как от павшей неделю назад скотины.
Что ж, каждый человек меряет свою жизнь данной ему меркой и заканчивает бытие предназначенной ему смертью. Даже степь кончается берегом моря, а дней жизни у человека меньше, чем количество шагов от тихо смердящего незнакомца до бушующего прибоя. Этот человек достиг края своей жизни и омыл лицо водой из реки смерти. Теперь он отвечает перед Аллахом – да будет вечным имя его! - за умышленные и непредумышленные грехи свои. Все мы грешны!
Рядом с ушедшим из этого мира шкурки лисьи да тарбаганьи лежат.
Охотник слез с лошади. Хорошие шкурки! Хорошо промышлял земляк. Купцам шкурки нёс, не донёс.
Перебрал шкурки охотник, отбросил несколько, мышами испорченные. Сложил чужую добычу вместе со своей.
Охотник рад – было шкурок столько, стало два раза постольку! Будет чем с купцами торговать!
***
Из глубин Азии от города к городу идут купеческие караваны в порты Причерноморья. Грузят купцы товары на торговые суда, уходят товары в итальянские порты.
Записал в свой дневник венецианец Иосафат Барбаро, что в азовский порт Тану только из Венеции прибывают ежегодно за специями, шёлком, мехами, хлебными припасами, мёдом, воском и «татарскими» рабами по шесть-семь больших судов.
Рады итальянские купцы восточным товарам – большую прибыль получают купцы!
Распаковывают купцы тюки с мехами, трясут шкурки, проверяют, хорош ли товар. Хорош товар! Вай, хорош товар! Щёлкают языками итальянские купцы, радуются, что дёшево сторговались с узкоглазыми.
И у хитрого купца-китайца в меховых одеждах, что приехал из Западной Азии, хороший товар купил Иосафат Барбаро, венецианский купец.
Рассказывает китаец, что идёт по его стране моровая язва. Третья часть населения вымерла в стране! Слушает рассказ о неведомой болезни Иосафат Барбаро, поражается. И не видит, как хитрый китаец кладёт хороший товар наверх, под нос итальянцу, а плохой товар прячет вниз.
Николай Иванович сидит рядом с Иосафатом Барбаро, слушает хитрого китайца, наблюдает, как тот под интересные речи обманывает итальянца.
Рассказывает китаец, что в начале болезни у мужчин и у женщин появляются опухоли под мышками и в пахах, с яйцо или яблоко величиной. Народ называет их бубонами. Потом на руках и бёдрах, и на других частях тел проступают чёрные и синие пятна – у многих большие, а если маленькие, то много таких пятен. Мучает людей боль и лихорадка. Умирают люди на третий день от начала болезни. Но иной раз утром друзья завтракают в хорошем расположении духа и добром здравии, а вечером прежней компанией встречаются со своими предками на том свете – так скоротечна бывает хворь. Не помогают от напасти ни врачи, ни колдуны, ни снадобья тех и этих.
Трясут купцы мехами, проверяют качество шкурок. Никто не видит, как выскакивают из меха сурков-тарбаганов и лисиц, добытых охотниками-татарами, голодные блохи в поисках крови новой жертвы… Никто не видит, как заражённые блохи переползают с хитрого китайца, рассказывающего про моровую язву, на товары венецианца, чтобы потом перелезть на крыс, шныряющих по кораблю, и уплыть в Италию.
***
Путь чумы - путь караванов. Вместе с ними она шла на Запад. В 1345 году этот страшный мор бушевал в низовьях Волги, к 1346 году достиг Крыма и унёс в могилу бесчисленные тысячи татар и сарацин.
Черные пятна на теле, гниющие язвы вокруг шеи, кровавый кашель, кровавая рвота… Это чума. При одном только слове «чума» лица людей искажались ужасом. Перед городом, в котором свирепствовала «чёрная смерть», на дорогах вывешивали чёрные флаги. И обходили стороной этот город друзья и враги, купцы и разбойники…
«Сосчитали мы умерших от чумы, и оказалось их восемьдесят пять тысяч, не считая тех, которых мы не знаем».
Уцелели со стадами немногие роды, почти совершенно обезлюдели деревни, города и крепости.
«Бысть мор силен под восточною страною, и яко не бысть кому погребати их». Да, столько умирало, что хоронить некому было…
В 1347 году крымские татары осадили Каффу, крымский порт, населённый в основном итальянскими купцами. В войске татар свирепствовала чума.
Умён полководец, который свою слабость превратит в преимущество. Татарский хан Джанибек приказал воинам с помощью катапульты забрасывать трупы умерших от чумы соплеменников через городские стены, чтобы заразить жителей города.
В Каффе началась эпидемия.
Итальянцы бежали из Крыма в Геную, Венецию и другие порты Средиземноморья.
Придумать более эффективные средства распространения чумы, чем средневековые корабли, было бы трудно. Трюмы кораблей кишели крысами. Ночью крысы шныряли по всему кораблю, бегали по спящим и больным людям. Чумные блохи жили то на людях, то на крысах, то опять перебирались на людей…
Венецианский купец Иосафат Барбаро успел на своём судне ускользнуть из осаждённой Каффы. Но тяжелая болезнь настигла беглецов, и из тысячи людей, поехавших с Иосафатом Барбаро, едва ли уцелело десять человек.
По пути в Италию корабли беглецов завезли смертоносную болезнь в принадлежавшую итальянцам окраину византийской столицы. Константинополь пал жертвой чумы. Тяжкая болезнь весь 1347 год опустошала города и сёла византийского побережья.
В октябре 1347 года двенадцать генуэзских галер с беглецами из Каффы прибыли в Мессину, что на Сицилии. Много людей уже болело на кораблях.
Охваченные паникой жители изгнали из порта заражённых моряков, однако им не удалось предотвратить эпидемию в своём городе.
Смерть косила горожан. Во многих домах в течение трех дней вымирало всё живое. Трупы оставались лежать в домах, и ни один священник, ни один родственник — сын ли, отец ли, кто-либо из близких — не решались войти в дома.
Могильщикам сулили большие деньги, чтобы те вынесли и похоронили мертвых. Дома умерших стояли незапертыми со всеми сокровищами, деньгами и драгоценностями, и не находилось желающих взять их. Никто не преграждал путь чужаку, входящему в дом.
Жители Мессины, поражённые ужасным бедствием, предпочли покинуть город, нежели умереть в нём. Многие направилось в Катанию, надеясь на заступничество покровительницы города, «блаженной Агаты». Скоро мессинцы разнесли болезнь по всей Сицилии.
Мор охватил Сиракузы, Шакку, Агридженто. Полупустым стоял город Трапани, обезлюдела Катания.
Отсюда чума пошла свирепствовать по всему Средиземноморью, достигнув в 1348 году Туниса, а затем через Сардинию перекинулась в Испанию.
***
Николай Иванович брёл по зачумлённому городу. Множество умирающих валялось на улицах. Отвратительные нищие копались в их одеждах. Каторжники крючьями вытаскивали из домов сочащиеся кровью и гноем вскрывшихся бубонов трупы, швыряли их на огромные повозки. Ужасные повозки, беспорядочно и высоко заваленные мертвяками, тяжело, с протяжным, надрывным скрипом съезжали по безжизненным улицам на кладбища и опорожнялись в широкие рвы.
Николай Иванович следовал по улице за безгласным карнавалом из шести фигур, одетых в длинные глухие одежды, кожаные перчатки и глухие маски с длинными птичьими клювами. Это были не ряженые, изображающие птиц. Так одевались в те времена врачи, ухаживавшие за чумными больными.
Врачи вошли в лазарет. Николай Иванович следом. На сырых, изгнивших подстилках, на полу валялись всё те же умирающие. Врачи предписывали больным кровопускания, клизмы, слабительное и рвотное, применяли лечебные средства, приготовленные из чешуи рыбы, кожи змеи, сердца лягушки и рога мифического единорога.
Живые строили вокруг города стену, которой надеялись остановить яростный вихрь чумы…
Даже птицы покинули этот город!
***
В славной Флоренции, лучшем городе Италии, губительная чума возникла под влиянием небесных тел. В течение многих ночей являлось знамение на небесах: на востоке, перед раннею зарёю, небо пронзала звезда хвостатая в виде копья. Иногда в вечерней заре люди видели ту звезду, а иногда в утренней, и так повторялось много раз. И случился из-за гнева божьего за множество грехов людских мор страшный…
Не помогло ни очищение города от скопившихся нечистот руками горожан, ни воспрещение въезда больным, ни следование советам медиков о том, как уберечься от заразы. Не помогли и частые усердные моления богобоязненных жителей в соборах и шествиях.
Весь город пребывал в глубоком унынии. Жители умирали всюду и во множестве. В каждом доме и на улицах лежали мертвецы. Умерший человек у прохожего вызывал столько же участия, сколько издохшая коза. Соседи узнавали о смерти соседей лишь по запаху, который исходил от разлагающихся покойников. Люди ходили по улицам с цветами, с душистыми травами и ароматическими веществами в руках и часто нюхали их, дабы освежить голову, побороть тошноту и заставить себя дышать зловонием трупов. Для очищения воздуха на улицах днём и ночью жгли костры. Вещи и деньги дезинфицировали уксусом. Хорошо помогали от заразы чеснок и запах козла, которые отпугивали блох - переносчиков чумы.
Половина девяностотысячного населения Флоренции умерла. Люди, пережившие «черную смерть», богатели за счёт имущества умерших родственников. Однако их благополучие длилось не долго. Возвращалась «чёрная смерть» и губила разбогатевших.
На переполненных кладбищах при церквях рыли преогромные ямы и сотнями опускали в них трупы. Клали мертвецов в ряд, словно тюки с товаром в корабельном трюме, посыпали землей, потом клали еще ряд — и так до тех пор, пока яма не заполнялась доверху.
Не для каждого усопшего, а над множеством умерших сразу священники у храмов едва успевали сотворить короткую молитву.
Бедствие вселило в сердцах мужчин и женщин столь великий страх, что соседи не помогали соседям, родственники забыли родственников, брат покидал брата.
Чтобы приостановить распространение болезни, власти издавали декреты, принуждавшие к поддержанию чистоты на улицах и запрещавшие торговлю с заражёнными местностями. Но законы придумывают для того, чтобы кто-то нарушал их...
В огромной, процветавшей Флоренции не осталось человека, не потерявшего во время эпидемии близких людей. Так, у знаменитого поэта Боккаччо чума забрала отца, занимавшегося, чтобы остановить болезнь, вывозом нечистот из города.
Сама жизнь коренным образом изменила нравы горожан. Одни старались держаться подальше от заболевших, избегали общения с ними и не притрагивались к их вещам. Другие предавались безудержному разгулу, упивались вином, пели, гуляли, веселились и наслаждались жизнью, днём и ночью шатались по тавернам, махнув рукой на себя и на своё достоинство – всё равно, мол, умирать. Почти все дома в городе сделались общими – любой человек в чужом доме распоряжался, как в собственном. Но и эти, жившие разгульно, старались избегать больных людей.
Проще было богатым, которые, поселившись в загородном дворце на зеленой горке, в каких-нибудь паре миль от зачумлённого города, спасали жизнь себе и своим слугам.
Многие бежали, полагая, что городу пробил последний час и все его жители, как один человек, перемрут.
И только перед беглецами «Черная смерть» открывала спасительные ворота в будущее. И только бегство было единственной возможностью спастись от смерти. С тех пор мы и говорим: «бежать, как от чумы».
***
Напуганные страшной болезнью, власти Генуи отказывались принимать собственные корабли, возвращавшиеся с Востока. Да только на крыс запреты сойти на землю с пришвартованных в порту кораблей не действовали.
Генуэзские мореходы, негоцианты и миссионеры первыми открыли сказочный Восток для католического мира. Вместе с восточными богатствами – или вместе с бежавшими с кораблей крысами? - сквозь закрытую генуэзскую дверь в Европу проскользнула и гибельная зараза.
В Генуе начался мор. Многие генуэзцы бежали за Альпы и перенесли болезнь в равнины Ломбардии.
Несчастные мореплаватели, изгнанные из Генуи, плыли из порта в порт, и сеяли за собой заразу.
Чума, великая чума, пришедшая из глубины Азии, завоёвывала Европу. В одном городе мор унёс четвертую часть жителей, в другом третью. Кладбища в некоторых городах площадью превосходили сами города.
Целые селения опустели, и бродили среди необработанных полей брошенные домашние животные, и рушились без хозяев хижины...
***
Николай Иванович видел совокупление живых на погосте сражённого ужасом города… Ради чего? Ради продолжения рода? Нет – через два-три дня всем умирать. Из любви? Нет, люди боялись друг друга…
Есть ли что безнадёжнее соития обречённых людей?!
Испуганные мором горожане раскладывали погребальные костры на берегу моря, ночью сносили к ним трупы – для предотвращения паники и во избежание опасных скоплений народа днём носить мертвецов по городу было запрещено. Берега не хватало, и живые дрались за место на костре для своих мёртвых. Дрались кулаками, палками, факелами, дрались, чтобы отвоевать место в огне тому, кто был им дорог, ввязывались в кровопролитную схватку, лишь бы не бросить на произвол судьбы своего покойника...
Багровое пламя костров рядом со спокойной темной гладью вод… Фейерверки искр во мраке, густые клубы ядовитого дыма, поднимающиеся к печальному, молчаливому небу… Факельные битвы….
Ночь содрогалась от нескончаемых людских воплей. И день содрогался. Трудно было не содрогнуться.
Картины бедствий…
***
К зиме мор распространился по всей Италии, а в январе 1348 года чума пришла во французский Марсель. Весной смерть распростерла свои объятья над Парижем.
Если верить старинной хронике, повествующей о великой марсельской чуме, то из восьмидесяти одного монаха обители Мерси только четверых пощадила злая лихорадка.
К концу эпидемии епископ Бельзенс, свершив все, что повелевал ему долг, и признав своё бессилие перед Чёрной смертью, запасся продовольствием, заперся в своем доме, и велел замуровать ворота. Марсельцы, возненавидев в минуты страданий того, кого почитали в доброе время своим кумиром, обложили дом епископа трупами, и даже перебрасывали мертвецов через стены, дабы чума сгубила его вернее. Епископ, поддавшись страху и разочарованию, надеялся спрятаться от бесновавшейся смерти за высокой оградой, но мертвые падали ему на голову с неба.
Из Марселя чума распространилась вглубь материка, по долине реки Гаронна вышла к Тулузе, Бордо и к атлантическому побережью. Отсюда, вероятно с одним из кораблей, доставлявших бордоское вино, тем же летом попала на островную Англию, в порт Уэймут. В 1349 году страшная болезнь опалила смертельным пламенем почти всю Британию и Ирландию.
«Легенды о чуме» красочно описывали разгульную жизнь в стране и неожиданное появление в городах и селениях Смерти в образе женщины или старца в черном или красном одеянии. Монах Найтон из Лестерского монастыря писал, что в 1348 году по многим людным местам Англии проезжала кавалькада из полусотни богато и ярко наряженных всадниц с кинжалами. Их шутовское облачение и непристойная гульба вызвали гнев Господний. Всякий раз во время игрищ налетал шквальный ветер, небо содрогалось от грома и молний. Затем начинался мор и падеж.
Людей еще кое-как хоронили, а издохшие животные оставались разлагаться на месте гибели. В окрестностях Лондона одно из пастбищ было усеяно трупами пяти тысяч овец, смрад от которых пугал даже зверей и птиц.
***
Николай Иванович шёл по узкой тёмной улочке Лондона. Концы спускающихся крыш домов почти касались друг друга и закрывали небо, затянутое облаками черного дыма, исходящего из труб тысяч фабричных печей и домашних очагов. Улицы Лондона не покрывали ни мостовые, ни тротуары, а слой грязи был так глубок, что передвигаться в этом месиве можно было, лишь пристегнув к башмакам высокие «платформы».
Мусор, пищевые отбросы и человеческие экскременты жители вываливали из дверей или окон прямо на улицу. И утренний прохожий сам должен был заботиться о том, чтобы ему на голову не плеснули настоявшимся за ночь содержимым «ночной вазы». Хорошо, если вдоль улицы из-за дождей образовывалась промоина. Тогда нечистоты лились потоком, ограниченным берегами этой природной сточной канавы.
Улица невообразимо воняла парным и перепревшим навозом, ацетоном мочи и остросладкими испарениями других компонентов содержимого ночных горшков, воняла крысиными и кошачьими экскрементами. Во дворах воняло истлевшим деревом и гнилыми овощами, протухшим мясом и рыбой, прогорклым салом и ещё непонятно чем. Воняли люди и воняли лошади, и неизвестно, кто вонял сильнее, потому что лошадей, похоже, мыли чаще, чем мылись люди.
На Рождество, в канун нового года, в небе над Лондоном появилась комета. Это был дурной знак.
Эпидемия началась в апреле. В мае еженедельно умирало по сто человек, а в июне уже по тысяче. В июле чума забирала по две тысячи жертв в неделю. К концу августа в Лондоне умерли по девять из каждых десяти жителей.
Лондон совсем обезлюдел. На районы близ Темзы король наложил запрет. Под угрозой смертной казни никто не смел ступить на проклятые Богом тёмные, грязные, узкие улицы и переулки. Все знали, что у реки поселился Дух Чумы, и в подручных у него были неодолимые Страх и Ужас.
Но ни указ короля, ни строгие заставы перед зачумленными улицами, ни угроза погибнуть от богомерзкой болезни не останавливали грабителей. Даже если из покинутых домов хозяева вывезли весь скарб, воры находили, что унести. Вырывали из каминов железо, сдирали со стен медь, выковыривали отовсюду свинец - тащили всё, что имело хоть какую-нибудь ценность.
Проходил год, снимали заставы, жители возвращались в разграбленные дома.
Обезумевшие от страха, они придумывали леденящие кровь легенды, и приписывали разруху в домах не рукам человеческим, а демонам моровой язвы.
Николай Иванович шёл по запрещённому району. Обломки домов завалили улицы. Кругом стоял удушливый смрад. Мертвенно бледная луна высвечивала то там, то здесь, то в переулке, то в жилище с выбитыми стеклами разлагающиеся останки ночных разбойников, настигнутых рукою чумы в ту самую минуту, когда они грабили. С каждым шагом воздух становился все зловоннее и удушливее. С прогнившей крыши сорвалась громадная балка. Николай Иванович едва успел отскочить в сторону и наткнулся на стену. Стена рухнула, взметнув густое облако нетоптаной пыли. С трудом прокладывая себе дорогу среди развалин, Николай Иванович нередко задевал рукой скелет или полусгнивший труп.
Николай Иванович шёл мимо кладбища. Не десятки – сотни! - лет подряд сюда, в семейные склепы или в одиночные могилы, доставляли покойников из близлежащих приходов. Во времена страшного мора трупы стали привозить на тачках, целыми дюжинами. Вываливали в длинные ямы, укладывали слоями и торопливо присыпали землёй. Плохо зарытые могилы обвалились и вонь переполненного кладбища распространялась от предместья к предместью…
***
В 1349 году эпидемия свирепствовала на побережье Скандинавии. По преданию, чума скосила экипаж судна, доставлявшего шерсть из Лондона в Берген. На борт прибитого к норвежскому берегу корабля поднялись местные жители, забрали у мёртвой команды шерсть. С ними на берег сошла и Черная смерть.
Народ шарахался из крайности в крайность. Мансфельдская летопись рассказывает: «Случалось наблюдать приятное зрелище, что люди, даже малые дети, то с молитвою, то с псалмопением прощались с этим светом». Другие предавались необузданному разгулу — целые города во Франции танцевали. В Нейбурге игрались шумные свадьбы и давались пышные обеды, а бернский магистрат распорядился устроить увеселительное шествие в масках.
Объяснение и оправдание было одно: «Все равно скоро умрем».
«A peste, fame, bello libera nos Domine!» - «От чумы, голода, войны избавь нас, Господи!» — католическая молитва-заклинание перечисляла самые страшные для народа бедствия. Чума в молитве стояла на первом месте, была страшнее войны и голода.
***
Кто же напустил «Черную смерть» на Европу?
За тысяча триста сорок восьмой и сорок девятый годы, наиболее страшные годы чумной эпидемии, болезнь унесла миллионы жизней, но почти не задела евреев. Знатоки Священного Писания вспоминали откровения иудеев, которые в назидание другим народам напустили чуму на Египет сразу после «исхода». Повсюду распространялись слухи о том, что евреи отравили источники и колодцы.
В швейцарском Берне арестовали все еврейское население города. Под ужасными пытками евреи «признавались» в преступлениях. Врач Балавиньи из Савойи выдал рецепт зелья, которым вызывалась эпидемия: порошок из высушенного сердца христианина в смеси с высушенными пауками, лягушками и ящерицами. В районе Женевского озера евреев обвинили в злоумышленных связях с нечистой силой, колдовских шабашах, отравлении вод и распространении заразы.
В Базеле построили деревянное здание, в котором собрали и сожгли евреев. В Страсбурге, вопреки заступничеству магистрата, горожане, подозревая евреев в распространении мора, уничтожили половину еврейской общины. Трупами множества убитых чернью парижских евреев несколько месяцев кормились волки. Ландграф Фридрих лично приказал магистрату Тюрингена «во славу Бога» по его примеру сжигать евреев.
В Германии семьи евреев запирали в домах и поджигали. В Шпейере две тысячи трупов заколотили в бочки и пустили по реке.
Германцев поражало то обстоятельство, что, уничтожая население страны, «Черная смерть» щадила евреев. Этот феномен подтверждали и лекари еврейского происхождения.
В Страсбурге две тысячи евреев загнали в специально построенный сарай и подожгли. Остальные, оставив имущество, бежали. Муниципалитет Страсбурга на сто лет запретил проживание евреев в городе. Более шестисот евреев из Базеля вывезли на островок Рейна и сожгли живьем. Жгли еврейские книги и синагоги, заперев там молящихся евреев. Безысходность положения евреев была столь велика, что в Майнце еврейское население предпочло позорной казни священное самосожжение.
По всей Европе пылали еврейские лавки, жилища и целые кварталы. Всего за 1347-1350 годы в Европе было уничтожено более трёхсот пятидесяти еврейских общин. Евреев в лучшем случае насильно крестили или изгоняли.
Евреи устремились в Польшу, получив разрешение селиться во владениях Казимира Великого. Такого позволения для своих соплеменников добилась фаворитка короля, еврейка Эсфирь.
Евреями поиск виновников мора не ограничивался. Христиане часто видели причину Черной смерти в кознях мусульман. Приверженцы Аллаха, в свою очередь, считали устроителями эпидемии «неверных». Англичане видели причину мора в проделках шотландцев, которые считали ответственными за чуму англичан. В некоторых городах Германии пострадали могильщики, прослывшие в народе как отравители колодцев. Разумеется, от всех в полной мере доставалось ведьмам.
***
Николай Иванович брёл в толпе. Вокруг усталые, измождённые лица. Чёрные, грязные одежды. Вонь давно немытых больных тел – мыться запрещено.
Заунывные песнопения сопровождались стонами больных и взываниями к Богу о помощи.
Впереди упал обессилевший человек с жутко гноящимися ранами на спине, едва прикрытой драной одеждой. Толпа обтекла упавшего, как вода в тихом ручье обтекает камень. На призывы о помощи никто не обратил внимания.
Обезумевший от страданий монах нёс двухметровый деревянный крест. Одежда на плечах кающегося истёрлась, пропиталась многодневной грязью, замешанной на крови. В дырах виднелась изъязвлённая, покрытая струпами, сочащаяся гноем кожа.
Растянувшаяся метров на двести процессия достигла вершины холма. Впереди какой-то город. Николай Иванович оглянулся. Людей много, с тысячу, наверное. Это шествие самобичевателей, флагеллантов.
Флагелланты приняли обет хлестать себя плетью три раза в день на протяжении тридцати трёх дней - по дню на каждый год жизни Христа.
Самобичеватели с песнопениями входят в город, раздеваются и подставляют тела под бичи собратьев. В храмах перед алтарями немилосердно стегают друг друга ремнями с железными крючками. В покаянных песнях и молитвах окровавленные люди просят Бога устранить чуму.
***
В 1352 году Чёрная смерть вошла в русские земли. «Бысть мор во Пскове силен зело и по всей земле Псковской». «Священницы не успеваху тогда мертвых погребати…» Умерших, которых некому было хоронить, свозили к церквям. За ночь у каждой церкви скапливалось по тридцати и более трупов. В один гроб клали по три-пять тел.
Многие из имущих делали богатые пожертвования в пользу храмов, надеясь тем спасти души. «Богатые убо человеци даваху святым церквам и монастырем сёла, озёра и ловища». Боявшееся заражения духовенство запирало ворота церквей, но люди бросали пожертвования через ограду.
Некоторые богатые люди пытались отдать свое имущество нищим, но никто его не брал - «аще бо кто у кого возметь, в той час неисцелно умираеть». Попытки ухаживать за больными также заканчивались обоюдной смертью, поэтому люди избегали контактов с заражёнными.
Опустели Смоленск, Киев, Чернигов, Суздаль. В Глухове и Белоозере вообще ни одного жителя не осталось – «вси изомроша».
Летописец рассказывал о симптомах болезни так: «Вдруг ударит, как ножом, в сердце, лопатку, или между плечами; огонь пылает внутри; кровь течёт горлом; выступает сильный пот и начинается дрожь. У других деются железы на шее, бедре, под скулой, пазухой или за лопаткой».
Мор был настолько силён, что «опусте земля вся и порасте лесом, и бысть пустыни всюду непроходимые».
В Смоленске после третьей вспышки чумы в 1387 году осталось только пять человек, которые вышли из города и затворили город, наполненный трупами.
Так похозяйничала «во всей земле Русстей смерть люта, и напрасна и скора; и бысть страх и трепет велий на всех человецех».
Потом чума ушла на юг. Будто направленная высшей силой Черная смерть исчезла в тех самых местах, из которых она начала страшное шествие по Европе.
Чума сошла на нет, континент лежал в руинах.
6. ЧУМНОЕ МОЛОЧКО
- Приблудный пёс. – Верблюжье молоко на завтрак. – Пищевое отравление. – Смерть Катымы. – Два трупа, форма сто. – Чума в городе и в поезде. -
24 августа. Степной аул недалеко от приграничной железнодорожной станции Яйсан в Казахстане.
С тех пор, как Казахстан разошёлся с Россией, жизнь в ауле пошла в разнос - как жизнь у плохой бабы, которую бросил хороший мужик. Колхоз развалился, работать стало негде, денег нет. В России, сказывали, после «развода» жизнь простого люда тоже крен дала.
Катыма перебивалась тем, что продавала на станции верблюжье молоко и солёный казахский сыр к пиву. Пассажиры утреннего поезда «Актюбинск – Оренбург» с удовольствием покупали недорогие продукты.
Катыма проснулась рано, с рассветом. Она всегда просыпалась в пять утра - и без будильника. У Катымы был старый будильник «Слава», похожий на большую консервную банку. И гремел он в былые времена не хуже оцинкованного таза. Но он перестал тикать в тот год, когда Горбачёв разломил Советский Союз - легко, как чужую лепёшку - и роздал куски друзьям-президентам. А ведь народ тогда голосовал против развала Советского Союза!
Теперь же красивые китайские будильники стоят тридцать тенге – деньги для Катымы большие. Но зачем Катыме будильник? Жизнь стала беспокойной, сон плохой, в голове свой будильник работает, каждый шорох за окном душу тревожит и глаза открывает.
Катыма сходила «проведать погоду», умылась, взяла ведро, пошла доить верблюдицу.
Вчера к ним приблудился пёс. Интересный какой-то, не местной породы. Низенький, плотный, глаза как у волка, смурные. Челюсти широкие, сильные, а шерсть короткая. Крепкая, по всему видать, собака.
Вечером пришёл из степи кобелёк, взглядом попросил приюта. С достоинством попросил, хвостом не юлил, как местные шавки.
Катыма накрошила в миску хлеба, плеснула молока, поставила миску перед собакой – путника грех не угостить. А коли приживётся - сторожем будет.
Поел пёс без жадности – устал, видать, сильно, да улёгся под тёплый верблюжий бок.
Утро было холодным, как и положено в сухой степи. Зябко кутаясь в халат, Катыма зашла в загородку для скотины. Верблюдица лежала, подвернув под себя ноги и вытянув длинную шею, свысока посматривала вокруг и неторопливо жевала жвачку.
- Вставай, красавица, подою тебя, да пойдёшь в степь пастись, - проговорила Катыма.
Она погладила верблюдицу по густой войлочной шерсти на шее, утёрла в уголках глаз загустевшие слёзы с налипшими в них мошками. Верблюдица заморгала, защекотала загрубевшую ладонь хозяйки длинными жёсткими ресницами. Медленно повернула голову, горячо дыхнула в лицо густым травяным духом.
Немолодая она уже, с ней можно разговаривать, как с человеком - всё понимает.
Не переставая жевать, верблюдица тяжело, с пристаныванием пожившего человека, поднялась на четыре колена, толчком задрала заднюю часть туловища и, выбросив вперёд одну ногу, резко встала.
Пьяный муж так же тяжело вставал, по частям, когда живой был, улыбнулась Катыма.
На том месте, с которого поднялась верблюдица, остался лежать приблудный кобелёк. И лежал он как-то неудобно.
Катыма подошла к собаке, тронула её ногой. Живая.
Поскуливая, кобелёк с трудом приподнялся. Дрожащие ноги едва держали его. Пошатнулся, взвизгнул, упал, скорчившись, и задрыгал ногами в короткой агонии.
Ай-вай! Приспала, задавила, видать, во сне верблюдица приблудного! Точно задавила, кровь, вон, из носа подтекла. Жалко… Не будет теперь у Катымы сторожа…
Не особо расстроившись – чужая скотинка, не своя! – Катыма подхватила дохлого кобелька за задние ноги, отошла метров на сто от двора, и бросила труп в густо заросшую высоким бурьяном яму за дорогой. Все соседи туда крупный мусор и мелких издохших животных бросали. Отряхнула руки и вернулась доить верблюдицу.
Верблюжонка когда продавала в соседний аул, того жалко было – родной! Баловала она его, попрошайку длинноногого…
Подоила Катыма верблюдицу, нацедила молока в трёхлитровую банку. Из холодильника достала ещё одну, со вчерашним молоком. Пассажиры народ привередливый, одни любят холодное молоко, другие – парное. Поставила Катыма банки в сумки и зашагала на станцию. Железнодорожная станция Яйсан в семи километрах от аула, час с небольшим пешего хода всего.
***
Александр Александрович Петров, ведущий специалист военного завода, возвращался из Актюбинска в Оренбург. Его оборонное предприятие по конверсии прекращало выпуск «изделий специального назначения» для вооружённых сил и переходило на производство кастрюль и ночных горшков. Насчёт горшков сказано, конечно, слишком, но, если сравнить, что выпускало предприятие с номером почтового ящика вместо названия и адреса раньше, и что собиралось производить сейчас… Тьфу! В общем, Александр Александрович, инженер высочайшей квалификации со стажем работы на сложнейшем предприятии более тридцати лет, ездил в Актюбинск налаживать производство сельскохозяйственной техники. Даже техникой эти сельскохозяйственные «аппараты» называть язык не поворачивается. Одно слово – культиваторы-стернерезки.
Проклятая перестройка!
Пятьдесят семь лет – возраст не для командировок. И вообще устаёшь, и желудок начинает подводить… А что делать? До пенсии ещё и самому прокормиться надо, и детям с внуками помочь…
Александр Александрович проснулся рано, часов в шесть. Консерватор по натуре, он привык спать в своей кровати, пользоваться своими кухней, туалетом и ванной. Даже в гости ездил самое большее на одну ночёвку. А здесь… Чужая постель, чужие запахи, посторонний человек по соседству…
Александр Александрович вышел в коридор, долго стоял у окна, курил, вглядывался в утренние сумерки, принюхивался к запахам раздольной степи, слушал дробь вагонных колёс.
Тутух-тутух… Тутух-тутух… Громыхая по стыкам, поезд подъезжал к какой-то заброшенной станции, замедлял ход. Да-а… Что в детстве Александр Александрович ездил, что сейчас – одинаково колёса стучат. Во всём мире, наверное, одинаково вагонные колёса стучат, что в России, что в Америке. Впрочем, в Японии, скорее всего, колёса не стучат, там техника – ого-го! Там поезда скоростные и стыков на рельсах, скорее всего, нет. Не то, что наши… культиваторы-стернерезки!
Поезд медленно подходил к вокзалу. Александр Александрович увидел вывеску с «инописью» на казахском языке и поменьше – русский шрифт: «Яйсан». Чуть сбоку от вокзала стояла пожилая казашка в цветастом платье-балахоне, повязанная красным платком поперёк лба, на местный манер, торговала молоком в трёхлитровых банках.
Александр Александрович почувствовал во рту прохладу цельного деревенского молока, ощутил его аромат, густоту… Желудок застонал, умоляя хозяина испить восхитительного деревенского напитка.
Желудок Петрова не воспринимал командировочного режима и отказывался от общепитовской пищи. К завершению командировки в животе появилось неприятное жжение и тяжесть. Вот молочком мы эту тяжесть и поправим!
Проглотив слюну, обильно выделившуюся в процессе диетических грёз, Александр Александрович заторопился в купе за вместительным термосом. Он знал, стеклотара для сельских жителей – ценность, с банкой казашка молоко может и не продать.
- Верблюжье молоко, целебное, - похвалила казашка товар. – Для желудка хорошо, от простуды хорошо, с похмелья хорошо, - засмеялась она.
- Похмельем не страдаем, - обидчиво проворчал Александр Александрович, но замечание о пользе для желудка ему понравилось. Он и сам слышал… Или это про кумыс говорили?
- Тебе какое, холодное или парное? – казашка указала сначала на одну банку, потом на другую. – Это из холодильника, вечернее, это утреннее, тёплое.
- Холодное давай.
Александр Александрович открыл термос. Казашка перелила почти всё молоко из банки в термос. Остаток, с пол-литра, Александр Александрович выпил.
Ах, какое вкусное молоко! Густое, жирное, с запахом степных трав и чего-то живого, будто тебя к свежевымытой женской груди приласкали.
- Жалко, не во что налить, а то бы я ещё купил, - вздохнул Александр Александрович.
Казашка ему понравилась. Излучала какое-то добродушие… в чистом виде. Нет в ней корысти, как у торгашей на базаре, нет в ней зависти к чужой хорошей жизни и злости от своей жизни, явно нелёгкой…
- Зачем переливать, так бери! Немножко дороже плати, - махнула загорелой рукой казашка.
Добрая женщина. «Немножко дороже плати…»
Александр Александрович выгреб из кармана всю местную «валюту», высыпал в коричневую ладошку. В России она ему не понадобится, а в Казахстан он вряд ли ещё раз поедет.
- Хватит? – спросил немного по-барски, зная, что заплатил с избытком.
Казашка радостно замахала руками:
- Пусть твой бог даст тебе много здоровья!
Довольный своей щедростью Александр Александрович вернулся в купе. Ну вот, до вечера он на молочной диете. Целебным молоком поправит пошатнувшееся в командировке здоровье. Хорошо тем, кто в командировки привык ездить. Жили такие с ним в гостинице. Глушат водку каждый вечер - и в немереных количествах! Гастриты не мучают, сердечный ритм не нарушается… Глотки у них лужёные, желудки медные, сердца из нержавейки… И лбы дубовые. Вместо ума – хитрость и увёртливость.
Тёплое молоко он сам выпьет, деревенское молоко за день не прокиснет. Это не гастрономовская белая водичка, которую через полчаса в рот не возьмёшь. Деревенское молоко, оно долго не скисает… Деревенское… В Казахстане не деревня, в Казахстане аул. Или в горах – аул… А в Казахстане тогда как?
Александр Александрович вернулся к вагону, поставил термос и банку на пол тамбура, с трудом поднялся по высоким ступенькам. Мысли о молоке, прерванные кряхтеньем и затруднениями при подъёме в вагон, возобновились.
Холодное молоко в термосе он отвезёт внукам в пионерлагерь… или как там теперь лагерь называется. На завод поедет – и завезёт. Там крюк небольшой, километров десять до речки, вот и завезёт. Вряд ли ещё когда представится детишкам случай верблюжьего молока испробовать…
Проснулся Сашка, сосед по купе. Тоже ехал из Актюбинска, правда, в Самару. На пару суток собирался задержаться в Оренбурге у родственников. Вчера расспрашивал у Александра Александровича, как найти площадь Ленина.
- Как и в любом другом городе, - пошутил Александр Александрович современным анекдотом, - доезжаешь до центра… А там длину Ленина умножаешь на ширину Ленина».
Сашка этим летом окончил школу, но в институт не поступил и ждал осени, когда его «заметут» в армию. Ну, а пока было время, съездил в гости к родственникам в Актюбинск.
- Угостись, тёзка, - предложил Александр Александрович. – Молочко целебное, верблюжье. Пил верблюжье молоко?
- Нет, не пил. Где это вы горбатого успели подоить? – насмешливо спросил Сашка, принимая от Александра Александровича кружку с молоком.
Хохмач! Все они, молодые, нынче хохмачи не в меру. А насчёт вычисления площади Ленина не сразу сообразил.
- Вкусное, - одобрил Сашка после нескольких глотков.
Так, попивая молоко и разгадывая сканворды, прибыли в Оренбург.
25 августа, утро. Оренбург.
В семь тридцать за Александром Александровичем заехал заводской уазик. Выпив с женой по стакану верблюжьего молока – дети два с половиной литра за один раз не осилят, а оставлять в лагере свежее молоко нельзя – Александр Александрович взял папку с командировочными документами, термос с молоком, и отправился к машине.
- В пионерлагерь заедем, детишек верблюжьим молоком угощу. Привёз из Казахстана, - сказал Александр Александрович водителю.
- Лады, - согласился водитель.- Дел на пять минут.
Но, едва уазик за городом свернул на просёлок, машину повело вправо. Водитель свернул на обочину, вышел из машины.
- Чёрт, колесо проколол!
Готовой запаски, по причине нищеты автохозяйства, не было. Пришлось колесо разбортовывать, менять камеру, накачивать. С разбортовкой помаялись минут пятнадцать. Да и ручным насосом пришлось поработать – уазовское колесо поболее жигулёвского будет! Водитель изрядно взмок. Попить было нечего, Александр Александрович угостил водителя молоком.
В общем, потеряли минут двадцать пять. Времени не оставалось, пришлось вернуться. На совещание к директору опаздывать нельзя.
25 августа, полдень.
Ближе к обеду Алевтина Петровна, жена Александра Александровича, женщина некрепкого здоровья, почувствовала себя плохо. Разболелся живот, стало подташнивать, а вскоре потянуло в туалет и сильно прослабило. Самочувствие быстро ухудшалось. Алевтина Петровна почти не выходила из туалета. Раскалывалась голова, поднялась температура.
«Наверное, отравилась молоком, - подумала Алевтина Петровна. – Немытые казахи доят немытых верблюдов…»
«Как чувствует себя муж? - беспокоилась Алевтина Петровна. – А если и у него такое же? А если он напоил молоком внуков - и они тоже заболели?»
Алевтина Петровна позвонила на завод, спросила, где муж. Ей ответили, что Александр Александрович сейчас у директора. Раз у директора, значит, чувствует себя хорошо. Значит, не молоком она отравилась, а просто аборигенский продукт её изнеженному желудку не по нраву пришёлся.
Когда в белесоватом поносе – точно, желудок молоко не принял! - появились примеси крови, и повторилась рвота, Алевтина Петровна забеспокоилась. Да и самочувствие ухудшилось до такой степени, что голова соображала с трудом.
Алевтина Петровна успела вызвать скорую и обессилено сползла по стене на пол здесь же, в коридоре, не выпуская телефонной трубки из руки.
Минут через тридцать приехала скорая. Хорошо, что Алевтина Петровна, то ли забывшись в полусне, то ли накрытая обмороком, сидела рядом с дверью. Из спальни в коридор она не смогла бы в таком состоянии вернуться.
Фельдшер оттащил едва шевелившую Алевтину Петровну на диван, долго пытал о жалобах и начале болезни. Услышав о некипячёном верблюжьем молоке с какой-то казахской станции, о многократном поносе, о рвоте, о тошноте и головной боли, поставил диагноз «пищевая токсикоинфекция».
- В инфекционку я вас отвезу, бабушка, - вздохнул фельдшер.
Народ не любит лежать в инфекции, а тем более, «с поносом». Непрестижным считают пищевую токсикоинфекцию. А чего непрестижного? Нормальная болезнь… Хорошо лечится, и недорого.
- Вези… внучек, - съязвила сквозь отвратительное самочувствие Алевтина Петровна, окинув взглядом далеко не юного фельдшера. Несмотря на наличие внуков, Алевтина Петровна считала себя вполне ещё нестарой женщиной.
Врач-инфекционист приёмного покоя выслушал доклад фельдшера «скорой» о поносе доставленной пациентки, согласно качнув головой, подтвердил диагноз «пищевая токсикоинфекция», назначил больной промывания желудка и очистительную клизму.
Промывание желудка для Алевтины Петровны было мучительным физически, а очистительная клизма мучительной ещё и морально.
Санитарка в зелёных хозяйственных перчатках долго искала какую-то «кружку Эсмарха»… Бесцельно ходила из угла в угол помещения и громко возмущалась: «Где кружка Эсмарха? Кто взял кружку Эсмарха? Куда задевали кружку Эсмарха?» Как будто от её хождений и восклицаний та кружка могла вылезти из своего тайного укрытия. А может быть, ей нравился красивый медицинский термин. Звучит, как песня: «Кружка Э-эсмар-р-рха-а-а…».
Наконец, нашла. Это оказалась на самом деле эмалированная, местами побитая литровая кружка со шлангом, выходящим из дна. Санитарка налила в кружку воды прямо из-под крана, велела Алевтине Петровне снять что надо, лечь лицом к стене на кушетку и поджать колени. Когда санитарка, с видом солдата, идущего в штыковую атаку, решительно нацелилась всадить наконечник куда положено, Алевтина Петровна, не раз выполнявшая себе подобную процедуру в более цивилизованных домашних условиях, сквозь стоны спросила, смазала ли санитарка наконечник «крэмом». Санитарка грубо ответила, что «крэмов» в больнице по причине безденежья нет, мажут мылом… И с недовольным видом, будто точила шпагу для недостойного противника, поелозила наконечником «клизмаппарата» по куску хозяйственного обмылка на раковине. Похоже, санитарка была в поддатии.
Ввела наконечник грубо, защипало жутко. От щипания, превратившегося в едва переносимое жжение, у Алевтины Петровны всё внутри сжалось. Вода из «кружки Эсмарха» не шла, санитарка сердито кричала: «Дыши глубже!»
Алевтина Петровна честно пыталась дышать, и, высунув от усердия язык, изображала запыхавшуюся собаку, прибежавшую на зов любимого хозяина, но вода всё равно не шла… Санитарка кричала: «Дыши животом, я сказала!» Живот словно окаменел, дышать не хотел и жутко болел…
В конце концов, Алевтина Петровна потеряла сознание.
Определив катастрофически низкое давление и нитевидный пульс, врач вызвал реанимационную бригаду.
- Наконечник нормально вводила? Без затруднений? – пытал врач санитарку, опасаясь, что та могла пропороть больной толстую кишку.
- Да аккуратно я всё делала! Первый раз, что ли? – возмущалась санитарка, старательно пытаясь не дышать на врача.
Больную перевели в реанимационное отделение, начали интенсивную терапию.
Больная катастрофически тяжелела и через полтора часа умерла.
После совещания Александр Александрович Петров вспомнил о термосе с верблюжьим молоком. Время шло к обеду, Александр Александрович принёс термос в отдел и угостил коллег.
К концу рабочего дня Петров вдруг почувствовал себя плохо. Его затошнило и вырвало. А ещё минут через пятнадцать пропоносило рисовым отваром. Самочувствие быстро ухудшалось, сотрудники вызвали скорую помощь. Врач скорой помощи расспросил обстоятельства заболевания. Узнав, что Александр Александрович и сотрудники пили верблюжье молоко, предупредил всех, что если кто почувствует себя плохо, пусть вызывают врача. Затем отвёз Александра Александровича в инфекционное отделение.
Врачи дневной смены уже ушли домой, а дежурный врач не знал, что несколькими часами раньше в отделении скончалась жена Александра Александровича.
25 августа, вечер.
Отработав последний день перед отпуском, вечером водитель Виктор Ерёменко с женой сел в пятый вагон поезда «Оренбург – Куйбышев». Отпуск они решили провести у родителей жены, в деревне под Куйбышевым.
К девятому вагону этого же поезда, пошатываясь, подошёл бывший попутчик Александра Александровича, Сашка. Заподозрив, что пассажир пьяный, на перроне его остановил милиционер, попросил дыхнуть. Сашка дыхнул.
Не учуяв запаха спиртного, милиционер недоверчиво покачал головой.
- Обколотый, что ли? – задал он глупый вопрос.
- Болею, - буркнул Сашка, - а домой ехать надо. Я проездом, здесь жить не на что. Да и болеть лучше дома.
- Ага, болеет он… Все вы болеете, когда дозу примете. Куда едешь?
- В Самару.
Сашка показал билет. Милиционер долго изучал билет, поворачивал бумажку так и эдак, но признаков подделки не нашёл.
- Сейчас на компьютере что угодно сделают и напечатают, - обречённо признал он и важно приказал: - Иди в вагон, залезай на самую верхнюю полку, и чтобы до утра тебя нигде видно не было! А то, смотри у меня…
Сашке было плевать на угрозы милиционера, на самого милиционера и на всё на свете, потому что чувствовал он себя всё отвратительнее. Наваливалась такая слабость, что быстрей бы добраться до полки. К тому же начала кружиться голова и побаливал живот.
Сашка с трудом влез по крутым ступенькам в вагон, нашёл нужное купе. Лёг на вторую полку, но уснуть не удавалось. Живот крутило всё сильнее. Он еле дождался, пока поезд тронулся, и проводница открыла туалет. Больше прилечь Сашке не удалось. Ко всем неприятностям добавился понос, и всю ночь Сашка провёл в туалете и его окрестностях.
26 августа суббота. 8 часов утра. Станция Яйсан.
- Алия, позвони в милицию, пусть приедут!
- Что случилось, Амангельды? Не успел на работу выйти, а уже милицию зовёшь! Где непорядок нашёл?
- Женщина у вокзала сидит на земле. Совсем пьяная, однако. Спрашиваю, кто такая – бормочет, ни по-русски, ни по-казахски не понять, что.
Скоро приехал милиционер, Касымханов Серикжан. За важность, с какой Серикжан ходил по посёлку, его за глаза звали сержант-Серикжан.
Пьяная пожилая казашка сидела на земле у стены вокзала, невнятно отвечала на вопросы Серикжана, вяло размахивала руками, слабо отталкивала Амана и Алию, пытавшихся поднять её с земли.
- Ай-яй-яй, как можно! Пожилая женщина – и так напилась! – сетовал Амангельды. – Я её часто видел у вокзала, думал - серьёзная женщина, молоком и сыром всегда торговала…
- Наша, поселковая? – спросил Серикжан.
- Нет, из аула ходит. Может, беда какая у женщины, что напилась так?
Серикжан никаких документов при женщине не нашёл.
- Не пахнет от неё ни водкой, ни самогоном, - заметила Алия. – Может больная?
Сильно засомневавшись, Серикжан разглядывал женщину, доставившую ему с утра столько хлопот. Пытаясь сконцентрировать плавающие глаза, она тянула к окружающим непослушные руки, что-то невнятно просила. И правда, больше похожа на больную, чем на пьяную.
- Давайте погрузим женщину в машину, отвезу её в больницу, пусть врачи разбираются, больная она или пьяная, - правильно решил Серикжан.
«Быть Серикжану начальником милиции!» – уважительно подумал Амангельды.
Медсестра приёмного покоя райбольницы - умная женщина! - подтвердила, что у женщины лихорадка, и госпитализировала больную в инфекционное отделение.
Состояние больной на глазах ухудшалось. Температура поднялась выше тридцати девяти градусов, женщина бредила.
Медсестра инфекционного отделения пошла к главврачу – с утра все врачи были у него в кабинете на планёрке. Долго жестикулировала и гримасничала в приоткрытую дверь, пытаясь привлечь к себе внимание заведующего инфекционным отделением.
Главврач рассердился, что медсестра отвлекает врачей от обсуждения новых распоряжений.
Извинившись, медсестра объяснила, что в отделение поступила тяжёлая больная, что состояние ухудшается…
- Что, и десять минут она подождать не может? – недовольно спросил главврач.
- Извините, Габдельбар Галлямович, очень тяжёлая больная…
Укоризненно покачав головой, главврач с большой неохотой послал ординатора инфекционного отделения посмотреть, что там за переполох с утра пораньше.
- Быстрее, доктор, быстрее… - понукала сестра не особо торопившегося доктора.
Когда они пришли в отделение, больная уже впала в кому.
Доктор прослушал грудную клетку больной – сплошные хрипы! Разлитая двусторонняя пневмония?
Сделали рентгеновский снимок. Да, в легких картина острого двухстороннего воспаления. Но настораживало увеличение лимфатических узлов средостения. На всякий случай женщину поместили в бокс, начали интенсивную терапию.
Через час после госпитализации больная умерла.
Доложили главврачу о внезапном летальном случае. Главврач сильно рассердился. Так всё тихо было и спокойно – почти год в больнице никто не умирал, всех успевали выписать домой перед смертью, а тут – на тебе, внезапный летальный случай!
Главврач распорядился в течение часа вскрыть труп и найти неоспоримые свидетельства причины внезапной и неотвратимой смерти, с которыми не смогли бы справиться и врачи из областной больницы, случись им быть около больной.
Чума для Казахстана – не редкость. Патологоанатом, рассматривая внутренние органы трупа неизвестной женщины, заподозрил, что имеет дело с чумным трупом. И поднял тревогу: ФОРМА 100!
Главврач позвонил по инстанциям, недовольные инстанции долго ругали главврача… Как будто это он заразил женщину чумой! …И велели объявить на станции карантин. Въезд и выезд населения, а так же остановку поездов на станции запретили.
26 августа суббота. 8 часов утра. Оренбург.
День начинался тихий, радостно голубоглазый. Свежий в тени - как мятная конфета, и приятно млеющий на осеннем солнцепёке. Со щебетом птиц меж листвой желтеющих деревьев и летящими по улицам паутинками. Словом, начинался, как и положено начинаться славному дню в хорошее бабье лето.
В инфекционном отделении, несмотря на стандартно назначенное лечение, в промежутке между завершением ночного дежурства и началом дневной смены внезапно умер Александр Александрович Петров.
26 августа суббота. 8 часов 30 минут.
Предполагая, что умершая казашка продавала продукты пассажирам поездов, по релейной связи железной дороги передали, что, возможно, среди пассажиров, следовавших в сторону Оренбурга, есть контактные по чуме.
Главврач СЭС Оренбурга Ольшанский Борис Семёнович поднял тревогу.
Велел подчинённым обзвонить все больницы, вокзалы, милицию и прочие организации, связанные с передвижением больных и здоровых людей, и объявить тревогу по форме 100.
Заведующему инфекционным отделением горбольницы Копику Виктору Николаевичу, несмотря на выходной день, по телефону доложили, что в отделении в течение суток очень быстро умерли двое больных. Извещённый о тревоге по форме 100, Виктор Николаевич срочно приехал в отделение и затребовал истории болезней умерших. Вдруг выяснилось, что фамилии умерших одинаковы, а при сопоставлении документов определилось, что умершие - муж и жена.
Изучив истории болезней, заведующий инфекционным отделением увидел, что начало заболевания и клиника болезни обоих умерших типична для кишечной формы чумы, а не для пищевой токсикоинфекции, от которой лечили больных в отделении.
Холодея от ужаса, и понимая, что влип дальше некуда, Виктор Николаевич набрал номер телефона главврача больницы.
- Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, - едва справляясь с голосом, произнёс Копик. – Прошу прощения, что беспокою с утра… Вы в курсе, что объявлена тревога…
- Естественно, - немного недовольно ответил Самохин. Неужели только из-за этого звонил ему заведующий инфекционным отделением!
- У нас в отделении два трупа, форма 100, - ошарашил главврача Копик.
- Да ты что! – шёпотом ужаснулся Самохин.
В его долгой медицинской жизни такая ужасная по организационным последствиям катастрофа случалась впервые. Это же… Это же сродни землетрясению! Это равноценно боевым действиям в пределах города! Это… Это… Слов не было. Только мурашки бегали по загривку привыкшего к стабильно хорошей жизни главврача.
- Ты уверен?
- Эпиданамнез и клиника соответствуют. Жду подтверждения лабораторными диагностикумами.
- Подожди… Не паникуй прежде времени… Перепроверь ещё раз…
Самохин, похоже, сам запаниковал.
Копику терять было нечего, он понимал, что теперь всех собак навешают ему! Ну, а раз так, единственным спасением будет своевременное объявление полноценной тревоги и начало противочумных мероприятий в полном объёме.
- Дмитрий Алексеевич, надо звонить в СЭС…
- Ладно… - сдался Самохин. – Закрывай больницу на карантин, расконсервируй у себя чумное отделение и начинай выяснять и госпитализировать всех контактных. В СЭС я сам позвоню…
Никто не хотел брать на себя ответственности за решительные действия. Мелкие чиновники ждали распоряжений от начальников, не делая даже попыток подумать над проблемой и предпринять чего-либо. Средние начальники усиленно составляли планы, чертили графики – боролись с проблемой, но только на бумаге! Начальники же высшего ранга подписывали планы, с умным видом рассматривали графики, ничего не понимая в них, и приказывали подчинённым «усилить, повысить, ускорить». Процесс, между тем, шёл…
Наконец, нашли ответственного человека, который ответит за всё, если что… Руководителем штаба по борьбе с чумой назначили специалиста из Центра микробиологии Смирнова Николая Ивановича. По телефонам и факсам пошли конкретные распоряжения для практических действиий. В чумной корпус срочно госпитализировали всех контактных, начиная с коллег Петрова, фельдшера и врача скорой и родственников больных, которые находились в приемном отделении во время госпитализации чумных больных…
26 августа суббота. 10 часов.
Поезд «Оренбург-Самара» шёл с небольшим отставанием от графика. Впереди было несколько длинных перегонов, и машинист должен был наверстать отставание.
Упившиеся ночью пассажиры спали. В вагонах царили тишина и покой.
Начальник поезда Жимков Антон Борисович, восстав из сбережённого проводницами драгоценного сна, мирно брился в санузле служебного купе и от хорошего настроения напевал что-то совершенно бессмысленное.
Услышав зуммер внутренней связи, положил бритву в раковину и с намыленным лицом пошёл к телефону.
- Слушаю! – сказал довольно приветливо, отстраняя трубку от мыльной щеки.
- Антон Борисович, из Оренбурга какое-то начальство, - сообщил машинист и переключил внутреннюю связь на Оренбург.
- Начальник поезда «Оренбург-Самара» Жимков, - на всякий случай доложился Антон Борисович, услышав щелчок переключения связи.
- С вами говорит главврач СЭС области Ольшанский Борис Семёнович. Здравствуйте, э-э… - протянул Ольшанский, ожидая, когда собеседник подскажет свои имя и отчество.
- Антон Борисович, - догадался назваться Жимков.
- Антон Борисович, ваш поезд объявлен очагом по особоопасной инфекции. Это не учения, - предупредил он вздохи недовольства Жимкова, который подумал, что только идиот может придумать учения в движущемся пассажирском составе. – Это объявление тревоги по полной программе. В вашем поезде едут пассажиры, контактные по особоопасному заболеванию. Возможно, они и сами уже больны. Вам надлежит лично, я повторяю – лично! – пройти весь состав от начала до конца и осмотреть всех до единого пассажира. Выявить всех температурящих, кашляющих и поносящих. Если кто спит – обязательно разбудить. Если пьян – протрезвить. Если пассажир не просыпается или не входит в контакт по любой причине – изолировать его в отдельное купе и запретить доступ до прибытия специалистов. Сколько времени вам ехать до ближайшей станции?
Жимков заглянул в расписание, лежавшее на столике, взглянул на часы.
- До семнадцатого разъезда около двадцати минут.
- Отдайте распоряжение машинисту, чтобы он снизил скорость вдвое. За сорок минут вы должны обследовать весь поезд и выявить температурящих и плохо чувствующих себя пассажиров.
- Но… - попытался возразить Жимков.
- Никаких «но». На семнадцатом разъезде вас встретят наши специалисты, и вы получите дальнейшие инструкции. Заприте все двери в вагонах, из поезда не должен выйти ни один человек. Вы ответственны за выполнение моих распоряжений. Ситуация экстремальная и мои распоряжения обсуждению не подлежат. Речь идёт о жизни множества людей. О вашей жизни, в конце концов.
- Это что… - попытался возмутиться Жимков.
- Да поймите вы, чёрт побери! – возмутился Ольшанский. – В такую сложную ситуацию вы попали первый раз в жизни, и вряд ли подобное случится с вами ещё раз! Ситуация суперсерьёзная! Не теряйте время! Отдайте распоряжение снизить скорость поезда и срочно отправляйтесь осматривать поезд!
28 августа, понедельник.
- Попил мужик чумного молочка! – мрачно пошутил начальник штаба по борьбе с эпидемией чумы, когда выяснилось, что причиной вспышки эпидемии в Оренбурге стало верблюжье молоко, привезённое командировочным из Казахстана.
7. ЧУМНАЯ МАТРЁШКА
- Всё хорошо, прекрасная маркиза! – Забота богача. – Удачные совпадения. -
Через два дня после возвращении экспедиции Николая Ивановича Смирнова с острова Возрождения в Центр микробиологии поступило извещение о чуме в Оренбурге. Начерно составив отчёт по «Возрождению», Николай Иванович помчался в новый чумной очаг.
Оказалось, что возбудитель чумы в Оренбурге идентичен возбудителю из вскрытого могильника на угольном разрезе. Два десятилетия назад этот штамм был выведен в качестве биологического оружия и не поддавался лечению обычными антибиотиками. Штамм имел высокую вирулентность - склонность к быстрому распространению и тяжелому течению болезни.
Атипичное начало в виде кишечной формы затруднило диагностику первых случаев заболевания в Оренбурге. Ведь практических врачей учили, что чума проявляется главным образом бубонами, реже – в лёгочной форме. А здесь – кишечная симптоматика. Естественно, симптомы кишечной формы чумы поначалу были восприняты, как токсикоинфекция – пищевое отравление.
Но, что случилось – то случилось. Подразделения под руководством специалистов СЭС провели дезинфекцию квартир и рабочих мест, где жили и работали умершие и контактные люди. С целью дератизации рассыпали в местах обитания крыс по подвалам, на складах и на свалках тонны отравленных приманок. Опросили десятки тысяч людей, выявили всех, кто контактировал с больными чумой, и изолировали их на карантин. Горожане, за пятнадцать лет беспрерывных перестроек уставшие от экспериментов над ними и относившиеся ко всему на авось, слухи о чуме в городе восприняли довольно флегматично. Никто вживую эту средневековую чуму не видел, люди от неё на улицах не падали – чего бояться?
О чём Николай Иванович сильно беспокоился, так это о пассажирском поезде, остановленном в степи. Там, по рассказам коллег, уже в первый день было несколько смертельных случаев, множество больных лежало в полевом госпитале, развёрнутом около поезда. Но этим очагом чумы занимались другие специалисты.
Убедившись, что санитарно-эпидемиологические мероприятия в Оренбурге проведены достаточно качественно, что всё и везде под контролем, что опасности распространения эпидемии нет, Николай Иванович вернулся в Институт.
В одной из центральных газет Николай Иванович прочёл сообщение: «В Оренбургской области от укусов блох заразились чумой отец и сын. Об этом сообщил начальник отдела санитарной охраны территории госдепартамента Госсанэпиднадзора Минздрава России Юрий Федорин. Позднее в Тоцкой больнице отец - сорокалетний мужчина - скончался с диагнозом «бубонная форма чумы». Его тринадцатилетний сын в тяжелом состоянии госпитализирован с аналогичным диагнозом…»
Николай Иванович усмехнулся. Информация искорёжена до неузнаваемости. Во-первых, ничего не сказано о случаях чумы в Оренбурге. Во-вторых, чумной поезд стоял в соседнем с Тоцком районе. Но в Тоцкой больнице газетчики вряд ли чего накопают – там военный полигон, на нём раньше атомное оружие испытывали, и к газетчикам у «ответственных лиц» с тех пор устойчивое опасливо-недоверчивое отношение.
«…Медики отмечают, что состояние мальчика постепенно улучшается. Их семья живет в ветхом домике, в которой эпидемиологи обнаружили большое количество мышей. А блохи, живущие на мышах, являются переносчиками чумы. Сейчас медики обходят каждый двор в этом поселке, осматривают жителей. Поводится обработка территории очага, вокруг создается санитарная зона. Под контролем у медиков находятся сорок четыре человека, контактировавших с больными чумой. К настоящему времени новых случаев заболевания чумой не выявлено.
Последний раз в Оренбургской области больные чумой были выявлены в 1999 году. Тогда было зафиксировано девять случаев заболевания чумой, два человека скончались…»
А вспышка на угольном разрезе? Да-а… Информация исчерпывающая, в смысле, вычерпана неизвестно откуда.
«…Что же касается столицы, то московские медики заявили, что в ближайшее время Москве не грозит ни холера, ни чума, ни оспа. Главный санитарный врач Москвы Николай Пилатов сообщил: «В Москве особоопасных инфекций нет, и нет условий для распространения инфекции. Среди всех пассажиров, прибывающих в Москву из Оренбурга, проводятся опросы с целью выяснения, не жалуются ли они на состояние здоровья. В случае необходимости каждый из них проходит медицинское обследование. А три человека, госпитализированные ранее с подозрением на холеру, сегодня выписаны из больницы: анализы отрицают наличие у них опасных бактерий».
Как они скромненько: «Распространение инфекции… опасные бактерии… медицинское обследование». Не чума, нет! Какое-то, мол, банальное заболевание.
***
Рабочий день закончился. Николай Иванович неторопливо шёл к автобусной остановке.
Устал. Как он устал!
Несколько стрессовых дней в Казахстане, нападение бандитов. Эпидемия чумы в Оренбурге… Теперь шеф требует срочно закончить отчёт по Возрождению – клиент указывает на сроки договора. И по Оренбургу материалы надо обработать – этого требует практическая работа.
- Николай Иванович, здравствуйте! – окликнул его какой-то мужчина.
Смирнов поднял голову. Хорошо одетый незнакомец в длинном плаще нараспашку, с шёлковым белоснежным шарфиком, какие из моды, а не для здоровья, в широкополой шляпе - знакомые Николая Петровича подобные не носили. Ботинки – сразу видно – дорогущие!
- Здравствуйте, - благожелательно произнёс Смирнов в ответ.
- Не узнаёте, Николай Иванович? – улыбнулся незнакомец. – Мы с вами на Возрождении разговаривали. Вы тогда у костра уснули, устали наверное. Ну, а я, праздный человек, не стал вас тревожить, ушёл по-английски. Вы уж простите меня…
- Ну что вы! – смутился Николай Иванович. – Это вы простите меня! Уснул вот…
- Нет-нет, я знаю, какая у вас напряжённая жизнь. Бандитов, опять же, чёрт принёс! Надо было сразу охрану… Не предусмотрел, вот. Я вам сочувствую… Нет, я завидую вам! – поправился незнакомец. – Такая востребованность… Да, я завидую вам!
Николай Иванович, обидевшись, было за сочувствие, возгордился завистью незнакомца относительно своей востребованности. Но, ощутив тяжесть в плечах, вату в мозгах и гул в ногах, устало вздохнул. Даже слишком востребован. Отдохнуть некогда. А про доходы, которые приносит эта востребованность, и вспоминать тошно – восстановить силы и здоровье для плодотворной работы на те доходы по-человечески невозможно!
- Наверное, устали, Николай Иванович, - заботливо проговорил незнакомец. – А я хотел поговорить с вами насчёт нашего общего проекта.
- Ах да! – вспомнил Николай Иванович. – Вы же заказчик по обследованию Возрождения! А я даже не знаю, как вас зовут!
- В принципе, это не так важно… Но… Зовите меня Иваном Ивановичем. Это имя стоит в нашем договоре с Центром, - подтвердил законность своего имени незнакомец. – Удобное имя. Если командировка в Америку – можно назваться Джоном, если в Польшу – Яном, в Испанию - Хуаном. И везде будет правильно! Как движутся наши исследования по Возрождению? – заботливо спросил Иван Иванович, он же Джон, он же Ян и Хуан.
- Ох, у нас на работе сейчас такая запарка! – оправдался Николай Петрович.
- Бывает, - согласился Иван Иваныч. – То всё тихо, как у меня сейчас, а потом вдруг навалится проблем выше крыши! Я вас понимаю… - задумчиво и сочувствующе произнёс Иван Иванович. – Слышал, в Оренбурге с эпидемией напряжёнка? Да-а… У меня сейчас период затишья, - сразу же соскользнул он с «чумной» темы на нейтральную. - А иной раз так приходится крутиться! Я что Возрождение вспомнил… Мне бы хотелось получить результаты ваших исследований. Без них я, как бы это сказать, не могу продолжить дальнейшее движение вперёд кое в каких делах.
Николай Иванович смутился. По его вине человек вынужден тормознуть свои дела, свой бизнес. Ему нравилось, что Иван Иванович не высказывает претензий, понимает всё, что бизнес назвал русским словом «дело»…
- Давайте я вас подвезу, - Иван Иванович указал на иномарку, стоявшую в тени дерева.
Машина радостно тявкнула навстречу хозяину автосигнализацией, преданно замигала подфарниками.
Николай Иванович никогда не завидовал чужим машинам… Но эта! Зеркально блестящая какой-то пугающе глубокой чернотой, приземистая, крупная, с тёмными стёклами, через которые совершенно не видны внутренности салона, какая-то хищная, монолитно-неколебимая…
Иван Иванович открыл дверцу, приглашая Николая Ивановича на переднее сиденье.
Кресло водителя пустовало. Николай Иванович удивился. Судя по машине, хозяин очень богат. Такие не заставляют свои ноги давить на газ и тормоз, и не утомляют глаза разглядыванием дорожных знаков на обочинах.
- Люблю водить хорошие машины, - словно угадал мысли Николая Ивановича Иван Иванович, усаживаясь за руль. – Я в машине отдыхаю.
Машина удовлетворенно заурчала низким, едва слышным голосом, незаметно тронулась с места и, ласково поддерживая спины и седалища хозяина и пассажира удобными креслами, бережно понесла их, оберегая от многочисленных ям и ухабин разбитого асфальта.
- Николай Иванович, - Иван Иванович вдруг оживился, будто нашёл выход из сложной ситуации. – Необходимый минимум исследовательской работы в лаборатории по Возрождению вы уже провели, да? Осталось обобщить материал, осмыслить его, так сказать, и сделать необходимые выводы. Кабинетная работа, не так ли?
- Да, - кивнул головой Николай Иванович.
- И у вас это, насколько я знаю, основная работа на ближайшие дни.
Николай Иванович удивился осведомлённости Ивана Ивановича.
- Ну, надо подготовить отчёт по Оренбургской вспышке…
- Согласитесь, там ничего экстраординарного нет. Ваши коллеги вполне справятся с отчётом самостоятельно.
- О, коллеги… От них даже на ключ не запрёшься – достанут! – вздохнул Николай Иванович. – Вопросы, справки, консультации… Зачем лезть в справочники, если Смирнов знает и подскажет? А потом, то совещание, то учёный совет, то медсовет…
- Вот и я о том же! – подхватил тему Иван Иванович. – Давайте пойдём на безобидное нарушение дисциплины во благо науки и работы! Мне не составит хлопот договориться с директором, чтобы он вас отпустил дня на три, но вам самому, наверное, будет неудобно… Давайте сделаем проще. Завтра к вам придёт участковый врач и оформит больничный на три дня по ОРЗ. Ни на работу, ни в поликлинику звонить не надо, всё будет сделано. Материалы по Возрождению к десяти утра вам доставят – там же ничего секретного нет?
Иван Иванович выжидающе посмотрел на Николая Ивановича.
- Нет, - согласился Николай Иванович.
- А вы в спокойной обстановке в течение двух-трёх дней обработаете материалы…
Машина уверенно свернула с шоссе в нужный двор, подъехала к подъезду, в котором жил Николай Иванович, и, подобно хорошо вымуштрованному слуге, почтительно замерла в молчании.
«Ему только разведчиком работать! – удивился Николай Иванович. – Всё знает! И о проблемах на работе, и как безобидно от работы отлынуть, и где я живу…»
- Кстати, - Иван Иванович повернулся назад и достал с заднего сиденья пакет, сквозь тонкие синтетические стенки которого контурировали и просвечивали коробки, бутылки, апельсины. – Коли вы у нас «немножко больной», это вам для поправки здоровья и настроения маленький презент. Примите, доставьте мне удовольствие! – опередил Иван Иванович дежурное возражение Николая Ивановича.
Собственно, Николай Иванович и не возражал. Для такого богача подарить учёному сумку с апельсинами и пару бутылок коньяка на самом деле было бы удовольствием.
- И ещё… Вы хороший специалист, а работа хорошего специалиста… даже такая мелочь, как составление банального отчёта, должна быть соответственно вознаграждена…
«Только у нас на работе этого не понимают», - усмехнулся в душе Николай Иванович.
- Вот эту машину, например, на годовую зарплату всех сотрудников вашего института не купишь, доплачивать придётся. Поэтому та мелочь, которую я вложил в сумку, на самом деле для меня мелочь. А вам она поможет собраться с силами.
Николай Иванович заглянул в сумку. Поверх подарков, не прячась, свободно лежала нераспечатанная пачка сторублёвок.
Николай Иванович взял деньги, нерешительно взглянул на Ивана Ивановича. Надо бы отказаться.
- Николай Иванович, - бизнесмен тронул учёного за локоть. – Где-нибудь на курорте во Франции столько стоит бутылка хорошего вина… Поверьте, я оставил много бутылок недопитого вина официантам.
Николай Иванович сдался.
Утром Николай Иванович, к своему удивлению, ощутил лёгкий озноб. Участковый терапевт, приятная молодая женщина с чувством юмора, заглянула в рот Николаю Ивановичу, обнаружила там гиперемию зева, гипертрофированные миндалины и диагностировала ОРЗ при слегка повышенной температуре. Выписала больничный, «назначила» чай с малиновым вареньем, высказав мнение, что с лёгким недомоганием организм должен справляться сам…
Малинового варенья не было, поэтому Николай Иванович выпил чашку кофе с подарочным коньяком. Минут через сорок после ухода врача организм с недомоганием справился, чем ещё раз удивил Николая Ивановича.
К десяти часам посыльный привёз необходимые документы, и Николай Иванович сел за работу.
Лабораторные данные показывали, что возбудитель чумы на бывшем советском полигоне сохранился! И не только в желудках блох рода Nosopsyllus и Xenopsylla. Просматривая препараты микроорганизмов, Николай Иванович с удивлением обнаружил чумного микроба в почвенных амёбах Hartemennella rhysodes и Vahlkampfia hartmanii! Вероятно, амёбы фагоцитировали, то есть, сожрали чумной микроб, но переварить его не смогли! За время хранения препаратов некоторые амёбы, «наглотавшиеся» клеток чумы, погибли, и чумной микроб вышел наружу. В принципе, ничего интересного. Высохнет субстрат с амёбами и возбудителями чумы – погибнут те и другие.
Но, перебирая множество препаратов, Николай Иванович обнаружил случаи сохранения чумного микроба в предцистах амеб, когда исключается возможность его переваривания - в предцистах нет пищеварительных вакуолей. С эпидемиологической точки зрения данный факт был особенно интересен. Циста – форма существования одноклеточного организма, который временно покрывается плотной оболочкой, и может пережить длительные неблагоприятные условия - низкие температуры, обезвоживание, жару и тому подобное. В форме цисты простейшие сохраняются годами. Следовательно, внутри цист чумной микроб также выживет при самых неблагоприятных условиях и вместе с цистами разнесётся ветром на огромные расстояния.
Чёрт возьми! Если получить штамм микроба, который сохранится в цисте амёбы… Это же будет жуткая форма биологического оружия! Чума в порошке с неограниченным сроком хранения! Его можно подсыпать в любой пищепродукт, который не подвергается термической обработке. А если запустить во вражескую страну порошок кокаина в смеси с цистами патогенных амёб, например – это же ни грамма биологического оружия не пропадёт! Во влажной среде – будь то растворение продукта в воде, или при попадании порошка в желудок – циста амёбы оживёт, и возбудитель чумы выйдет наружу. А для заражения восприимчивых организмов достаточно единичных клеток возбудителя чумы! Идеальное биологическое оружие!
Николая Ивановича затрясла лихорадка учёного-охотника, ступившего на тропу поисков, которая могла привести к заповеднику, где можно добыть крупные научные трофеи!
Генетически модифицировать микроб, чтобы он мог внедриться в цисту амёбы и сохраниться там, теоретически возможно. В принципе, это не такой уж сложный ребус! Желаемых мутантов можно получить при действии на синхронизирванные клетки специально подобранными агентами… Так-так-так… Если не пойдут прямые мутации, можно попробовать супрессорные, с помощью конъюгации, опосредованной F-плазмидами… Эффективность трансформации ДНК чумного микроба достаточно велика и это открывает широкие возможности для генно-инженерных манипуляций…
Николай Иванович открыл атлас генома бактерии бубонной чумы. Четыре тысячи двенадцать генов бактерии… Полторы тысячи лет назад в результате изменений, произошедших в ДНК ее предков, бубонная чума стала столь смертоносной. Полторы тысячи лет назад бубонную чуму ужасом людей сделала природа… То ли Бог, то ли Сатана. Сейчас в роли всемогущего выступлю я!
Николай Иванович возгордился собой. Да, он может повторить то, что полтора тысячелетия назад сделала природа. Но природа сотворила смертоносную бактерию случайно, а он, простой человек, переделает её по своей воле. Он, простой человек – на равных с природой!
У Николая Ивановича кружилась голова.
***
Теоретическими исследованиями Николай Иванович занимался дома, а на «лабораторные работы» ходил в институт. Охранники с удивлением смотрели на небритого, рассеянного учёного, предъявлявшего пропуск, позволявший ему посещать лабораторный корпус в любое время суток.
Докопаться, почему амёбы пожирают большинство бактерий чумы и почему некоторые всё же остаются не съеденными, труда не составило. Николай Иванович знал, что капсульный антиген частично защищает микроб от фагоцитоза лейкоцитами. Исследовав бактерии, выжившие внутри амёб, он убедился, что капсульный антиген «съедобных» и «несъедобных» бактерий отличается по строению. Вот он, биологический замок, не позволяющий амёбам пожирать бактерии… Подбор соответствующего молекулярного ключа к биологическому замку - вопрос времени… Провести генную перестройку, закреплявшую «несъедобность» бактерий для хорошего специалиста, как нахваливал себя Николай Иванович, пылая душой и телом в исследовательской горячке, было не слишком трудно.
Всего двое суток понадобилось Николаю Ивановичу, чтобы получить в лаборатории колонии «несъедобных» мутантов. Очень удобным объектом для генной инженерии в этом плане оказались, кстати говоря, штаммы бактерий из вскрытого захоронения на угольном разрезе.
Николай Иванович радовался – столько случайностей помогает ему в работе! Амёбы с Возрождения, удобные для генной инженерии бактерии из случайно вскрытого захоронения биологического оружия, случайное недомогание, позволившее устраниться от давившей рутины…
Николай Иванович настолько увлёкся разработкой новых штаммов чумы, что о цели своей «болезни» вспомнил лишь, когда по звонку открыл дверь и увидел перед собой Ивана Ивановича.
- Ой… - сказал он ошарашено, и замолчал.
Иван Иванович с интересом рассматривал неумытого, заросшего щетиной, помятого учёного.
- Если бы я не знал о вашем довольно трезвом образе жизни, я бы сказал, что вы в запое, - с улыбкой проговорил Иван Иванович. – А потому, как вы не можете быть в запое, я делаю вывод: вас посетила гениальная идея, которую вы почти решили.
- Да! – обрадовался Николай Иванович. – Почти решил! Понимаете…
Он бесцеремонно потащил Ивана Ивановича в квартиру, лихорадочно рассказывая на ходу суть идеи, над которой работал почти трое суток без перерыва.
- Грандиозно! – неподдельно восхитился Иван Иванович. – Возрождением вы, конечно, не успели заняться? Ничего, ничего! – успокоил он смутившегося Николая Ивановича. - Ваша идея настолько красива, что бумажные дела подождут. Только, ради Бога, расскажите мне через недельку о результатах ваших исследований!
***
На пластинках агара сначала образовались прозрачные «кружевые платочки», затем выросли блестящие, серовато-белые колонии с выпуклыми мелкозернистыми серединками и плоскими, волнистыми фестончатыми краями. Более старый центр каждой колонии выглядел грубее молодых краёв, был мутноватым, с коричневым оттенком.
Николай Иванович тронул одну из колоний петлёй. Маслянистый кисель потянулся за проволокой. Ах, какие они красивые, колонии «несъедобных» бактерий!
Амёбы поглощали новые бактерии, жили и размножались. При высыхании превращались в цисты. Но стоило порошок, содержавший цисты амёб с запрятанными в них бактериями чумы, подсыпать в корм крысам, крысы заболевали чумой! Чума в цисте – как матрёшка в матрёшке. Чумная матрёшка!
Это был триумф.
На очередном учёном совете Николай Иванович доложил коллегам о результатах исследований и характеристики модифицированной бактерии.
- Опасную штучку изобрели вы, Николай Иванович, - заметил директор. – С хранением ваших мутантов всё в порядке? Не убегут на улицу?
- Всё, как положено, Владимир Петрович. Материалы исследований хранятся в сейфе, живые и убитые культуры – в холодильнике лаборатории.
- Надо о вашей разработке сообщить в военное ведомство. Подготовьте документы по проэкту… э-э… - директор выжидающе посмотрел на Николая Ивановича.
- «Чумная матрёшка». Проект «Чумная матрёшка», - подсказал Николай Иванович.
Директор хмыкнул и удивлённо покрутил головой.
8. ПЕСТИЛЕНЦИЙ
- И вновь странное появление. – У истоков биооружия. – Кто изобрёл СПИД? -
Коллеги давно разошлись, а Николай Иванович засиделся в лаборатории. За окном стемнело, помещение заполнил успокаивающий полумрак.
Николай Иванович устал. Командировки, расчеты, отчёты… Устал до того, что идти домой не хотелось. И не пошёл бы, если в лаборатории было что перекусить. Хоть и устал до потери аппетита, но организм и без аппетита требовал питания.
Забыть бы всё и расслабиться! Но расслабиться не давал микроб чумы, упрятанный в цисты амёбы, подобно тому, как электронный взрыватель упрятан в тело бомбы или торпеды. Придёт нужное время, или поступит сигнал извне –шевельнутся нужные контакты, пробежит искра, рванёт так, что…
Знакомый архитектор говорил: то здание совершенно, которое красиво. И знакомый инженер говорил подобное: тот механизм совершенен, который красив. И ещё кто-то…
Сказать о своём творении, что оно красиво, Николаю Ивановичу что-то мешало. Чумной микроб в цисте амёбы… Да, это необычно… Но чего-то не хватало до совершенства данного «механизма».
- Кхм… - кашлянули у двери.
Николай Иванович не слышал, как открылась дверь и кто-то вошёл в лабораторию.
«В здании кроме меня никого не должно быть», - подумал Николай Иванович и обернулся. В сумраке он не сразу узнал стоящего у двери человека.
- Иван Иванович?! – наконец удивился он. – Как вы сюда попали?
- Прошу прощения, что побеспокоил вас и отвлёк от размышлений, - приложил руку к груди Иван Иванович. – Но… мне показалось, что вы не спешите. Я – тем более. Поэтому осмелюсь предположить, что мы можем поговорить на интересные для вас темы. Я принёс кофе с молоком.
Иван Иванович прошёл к столу Николая Ивановича и выложил из кармана несколько пакетиков концентрата кофе.
- Хорошего качества, не тот, что дают в поездах. Посуда найдётся?
Иван Иванович по хозяйски подошёл к шкафчику с химической посудой, достал стеклянную колбу, налил в неё воды из крана, зажёг газовую горелку, поставил колбу на огонь.
- Боюсь, что кроме микробиологии меня сегодня ничего не заинтересует, - тяжело вздохнул Николай Иванович.
- А я обречён судьбой на отсутствие интереса ко всему, кроме микробиологии, - так же вздохнул Иван Иванович. - И, более того, к очень ограниченному кругу тем микробиологии. Кстати, вы обещали мне неделю назад рассказать о ваших успехах с микробом, упрятанным в цисты амёб.
- Так вы всё-таки микробиолог? – предположил Николай Иванович.
- В какой-то степени. У меня довольно глубокие познания, но по очень узкой теме.
- Если не секрет, какими проблемами микробиологии вы занимаетесь?
- Я занимаюсь чумой. И ничем, кроме чумы, - вздохнул Иван Иванович и скромно развёл руками – извиняюсь, мол, за столь узкую специализацию. – В остальных разделах микробиологии я дилетант.
- Вы сотрудничаете с каким-то институтом?
- Э-э… как бы выразиться поточнее… Я занимаюсь частными исследованиями.
Иван Иванович сел у стола Николая Ивановича, облокотился и подпёр голову рукой, с едва заметной иронией исподлобья поглядывая на учёного.
- Генетика? Морфология чумы? Эпидемиология? Или что-то ещё более узкоспецифическое?
- В основном – история чумы. А потом уже всё остальное, перечисленное вами.
- И как давно вы занимаетесь… частными исследованиями? – спросил Николай Иванович. – Где специализировались по микробиологии, или… так, на любительском уровне? Мне это хочется знать не из праздного любопытства, а для того, чтобы знать, на каком уровне разговаривать с вами. Чтобы мы могли понять друг друга.
«Любитель-самоучка, в свободное от делания денег время рассматривающий под микроскопом червяков и инфузорий», - подумал Николай Иванович.
Иван Иванович усмехнулся.
- Разговаривайте со мной на своём уровне, я вас пойму.
Николай Иванович удивлённо взглянул на собеседника. Это серьёзная заявка.
- И давно вы занимаетесь… историей чумы? – не сдержал скепсиса Николай Иванович.
- Более четырёх тысяч лет, - скромно сообщил Иван Иванович.
- Понимаю. Вы изучили проблему на четыре тысячи лет вглубь истории. А вы сами давно занимаетесь микробиологией?
- Ну, скажем, я был у истоков применения биологического оружия.
- Интересно… - Николай Иванович оживился. – Это какие же годы? А выглядите вы очень молодо… Попробую угадать… Биологические разработки «холодной войны»?
- Раньше, - добродушно улыбнулся Иван Иванович. Увидев, что вода в колбе закипела, поднялся, снял колбу с огня, вытащил из шкафа два стеклянных стакана для химических опытов, поставил перед Николаем Ивановичем.
- Отечественная война? – удивился Николай Иванович. – Но… по возрасту вы не подходите!
- На долю градуса теплее, но раньше, гораздо раньше, - скромно улыбнулся Иван Иванович. Он вскрыл пакетики кофе, высыпал содержимое в стаканы, залил кипятком. По лаборатории распространился душистый запах кофе.
- Не могли же вы участвовать в первой мировой войне! – возразил сам себе Николай Иванович.
- История эта относится еще ко времени «до Моисея» или, по крайней мере, к более раннему, чем распространение Пятикнижия Моисеева…
Иван Иванович, похоже, решил рассказать Николаю Ивановичу какую-то легенду. Ну что ж, подумал Николай Иванович, пусть расскажет. Спешить некуда…
- В Аравии жил богатый скотовладелец Иов, - начал рассказ Иван Иванович. Помешав стеклянной палочкой, он пододвинул стакан Николаю Ивановичу. Второй стакан взял сам, отхлебнул, удовлетворённо качнул головой. Напиток ему понравился. - Люди считали Иова величайшим праведником своего времени. У него было семь сыновей и три дочери, и жили они счастливым семейством. Чужому счастью позавидовал Сатана и накляузничал Всевышнему. Господь не поверил навету, но, желая испытать Иова, сказал Сатане следующее: «Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги». На том и порешили. «И отошел Сатана от лица Господня и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его».
Болезнь лишила Иова права пребывания в городе, он должен был удалиться за его пределы. Иов сидел в пепле и навозе у дороги, скоблил черепком струпья на своем теле и просил подаяние. Все отвернулись от него, даже жена, Дина, презирала его и сомневалась в былом благочестии. Но эти и другие несчастья не сломили Иова, он не потерял веру в Бога. Сатана же потерпел поражение - Бог исцелил Иова от болезни и обогатил его вдвое против прежнего.
Задумавшись о чём-то, Иван Иванович молчал.
- Интересно, какая симптоматика была у той «проказы лютой»? – спросил Николай Иванович, отхлёбывая кофе. Наверное, сам себя спросил. Откуда знать любителю истории микробиологии о симптомах той болезни? Разве что из библии? – В библии что-то о болезни сказано?
- Что сказано в библии о первом акте биологического террора? Согласитесь, этот случай можно считать первым применением болезни для достижения своих целей, то есть, первым применением биологического оружия. Иов страдал от сильнейшего зуда во всем теле, от сильных болей в области почек, от стреляющих болей в костях. Эти боли не давали ему спать по ночам и вынуждали метаться в постели. Иов жаловался на желтуху, на сильное исхудание, на биение «жил», на сморщивание и расплывчатость кожи. Конечно же, это была не та болезнь, которую мы сегодня называем проказой. В древнееврейском тексте третьей книги Моисея эта болезнь обозначается словом «цорраасс». Это слово выражает высшую степень зла. «Цорраасс» заразен, передается в четырех поколениях и абсолютно смертелен, если только Господь не пожелает другого.
- Таким образом, первым биотеррористом был Сатана? – рассмеялся Николай Иванович.
- А вторым применил подобный способ наказания непослушных сам Господь. Об этом написано в Библии. И акт биотеррора Господа был направлен на Моисея, не пожелавшего взять на себя бремя освобождения израильского народа из египетского плена. В Книге Исхода эти события описываются следующим образом: «Ещё сказал ему Господь: положи руку твою к себе в пазуху. И он положил руку свою к себе в пазуху, вынул её, и вот, рука его побелела от проказы, как снег. Ещё сказал: положи опять руку твою к себе в пазуху. И он положил руку свою к себе в пазуху. И вынул ее из пазухи своей, и вот, она опять стала такою же, как тело его».
Вот вам и симптомы заболевания под названием «цорраасс»: белые пятна и молочнообразные гнойники на коже, выпадение волос, чесотка, быстро распространяющаяся по всему телу, образование бугров под кожей, которые могут нагнаиваться, образование чешуек на коже и их обильное шелушение, пятна различного цвета, имеющие тенденцию к углублению в кожу и к распространению по коже, «дикое мясо» - запущенные раны и язвы. Всё это соответствует терминальной стадии ВИЧ-инфекции!
Иван Иванович победоносно смотрел на Николая Ивановича. Николай Иванович никогда не читал библии, и ему было интересно слушать, что говорит древняя книга об инфекционных болезнях.
- Египет, пораженный «цорраасс», древним СПИДом, накрыло волнами эпидемий и эпизоотий: заражение рек, уничтожение рыб в реках, распространение жаб, насекомых, эпизоотии среди домашнего скота. Ветхий Завет описывает эти события как биотеррористическую акцию под названием «шестая казнь египетская», осуществленную по сговору между Господом и верхушкой еврейской общины Египта.
Иван Иванович задумался, словно вспоминая что-то.
- Но Господь использовал биотеррор и против евреев, чтобы держать их в руках. Он наслал «цорраасс» на Мариам, старшую сестру Моисея, за ее зависть к жене Моисея - Сепфоре. Угрозой биотеррора он подавил бунты во время Исхода, принудил народ израильский к соблюдению обрядовых форм ветхозаветной религии: «Если не будешь стараться исполнять все слова закона сего, написанные в книге сей, и не будешь бояться сего славного и страшного имени Господа Бога твоего, то Господь поразит тебя и потомство твое необычайными язвами, язвами великими и постоянными, и болезнями злыми и постоянными». Наказывает филистимлян за похищение Ковчега Иеговы: «И Он поражал их и наказал их мучительными наростами «. Наказывает «язвой» царя Давида, забывшего уплатить ему налог, припугнул «моровой язвой» и царя Соломона, который подобно другим восточным царькам предавался неуемному сладострастию.
Иван Иванович надолго замолчал.
- Может быть… Может быть, что созданный Сатаной в «домоисеево время» и используемый в последующем… - Николай Иванович не стал подтверждать, что Господь использовал изобретение Сатаны – он не считал себя знатоком библии, - …»цорраасс», сегодня носит название СПИД. Но и сегодня для «борьбы» с этим абсолютным злом используются меры, подсказанные тем же Сатаной - «соблюдение прав человека», «невмешательство в личную жизнь», «толерантность»… Эта борьба со СПИДом сатанинскими методами отлично помогает болезни распространяться быстрее и шире. Заботливые общественные организации раздают молодёжи бесплатные презервативы и шприцы, чтобы молодые занималась «безопасным сексом» и безопасно наркоманили... Вот уж действительно, когда Господь хочет наказать человека, он лишает его разума.
Николай Иванович не стал продолжать свою мысль. Что говорить? Об этом говорено сотни раз… Однажды он беседовал о СПИДе в школе. На вопрос прыщавого акселерата, есть ли стопроцентная защита от ВИЧ-инфекции во время случайного секса, Николай Иванович ответил: «Да – не заниматься сексом». «Не заниматься сексом? – возмутился прыщавый. – Да я лучше сдохну!»
Иван Иванович молчал.
- Вы сказали, что стояли у истоков разработок биологического оружия… Расскажите! Я многое не знаю о том периоде, - напомнил Николай Иванович.
- Я вам рассказал, - скромно сказал Иван Иванович.
«Шизофреник», - подумал Николай Иванович и потерял интерес к собеседнику.
- Не хотите же вы сказать, что…
- Хочу, - как-то ненастойчиво перебил Иван Иванович собеседника. – Я тот, кто изобрёл СПИД.
- Вы работали с американцами? – удивился Николай Иванович. – Значит, ВИЧ-инфекция – сбежавший из американских лабораторий вирус?
- Да нет же, - терпеливо вразумлял Николая Ивановича Иван Иванович. Я изобрёл цорраасс, которым Господь наказал египетских фараонов.
«Псих», - окончательно уверился в своих подозрениях Иван Иванович.
- Нет, я не псих, - возразил вслух Иван Иванович. – Вы кому-нибудь рассказывали о том сне, который приснился вам на острове Возрождения?
- О каком сне?
- О второй пандемии чумы.
Николай Иванович удивился. Да, он на самом деле никому не рассказывал о том красочном сне, привидевшемся ему на острове Возрождения. Николай Иванович будто сам присутствовал в той жизни, когда чума буйствовала во Флоренции… Он забыл о том сне в первое же утро! Но откуда этот… - для Николая Ивановича его странный знакомый вдруг превратился в ещё более странного незнакомца, - откуда он знает о том сне?
- Это я носил ваш фантом, вашу эфирную копию в прошлое. За ночь вы успели увидеть очень многое, не правда ли?
- Верно… - поразился Николай Иванович. – Откуда вы знаете?
- Меня зовут Пестиленций ( pestilencia – чума, зараза, отрава). И в моём теле, если можно так сказать о форме существования меня в материальном мире, вы летали в средневековье.
- Бред какой-то… - пробормотал Николай Иванович. – Pestilencia… Чума…
- Убеждать вас бессмысленно, - вздохнул Иван Иванович… Или Пестиленций, как он представился по-новому. – Давайте мы совершим ещё одно путешествие. Ну, скажем… Куда бы вы хотели слетать?
- Не знаю… - растерянно пожал плечами Николай Иванович.
- О Чумном форте наверняка слышали?
- Естественно, - почти обиделся Николай Иванович, специалист по чуме. Ему ли не знать Чумный форт!
- Кстати, - между делом, как о чём-то незначительном, вспомнил Пестиленций. – Чтобы вашим работам над нашим новым микробом не мешали мелкие бытовые проблемки, возьмите-ка вот это.
Пестиленций протянул Николаю Ивановичу две нераспечатанные пачки денег.
- Над каким новым микробом? – удивился Николай Иванович, автоматически принимая деньги. Были у него кое-какие мысли, но он не только не делился ими с кем-то, он даже и для себя толком не сформулировал эти полувидения из глубины сознания. Это были не мысли, а так… зачатки мечтаний.
Николай Иванович почувствовал в вытянутой руке приятную тяжесть банковски упакованных брикетов денег, ощутил специфический типографский запах, от которого тело и душа возбуждались сильнее, чем от нежнейших женских духов, увидел сиреневый цвет банкнот… Сто штук по пятьсот рублей… Пятьдесят тысяч… Две пачки…
Николай Иванович очнулся и дёрнулся рукой в сторону дарителя. Такую огромную сумму он не мог принять.
Пестиленция на стуле рядом с ним не было. Пестиленций, заложив руки за спину, расхаживал в дальнем конце лаборатории.
- Иной раз неясные мысли, посещающие нас во сне, или в обеденный перерыв, во время пития тёплого, некачественного чая, бывают такими ценными!..
Николай Иванович понимал, что положи он деньги здесь, на стол, и скажи, что не принимает их, деньги так и останутся лежать на столе – Пестиленций что-нибудь скажет успокаивающее и уйдёт. А бежать вдогонку с деньгами в руках, через всё помещение, отказываться и совать их в руки хозяину было лень, да и не к лицу как-то уважающему себя учёному… Хозяину… Хозяину денег или уже его хозяину – потому что он «спонсирует» его?
- Так вы хотите самолично увидеть Чумный форт в те годы, когда он только начинал функционировать? – сбил Николая Ивановича с ненужных мыслей Пестиленций.
9. ЧУМНЫЙ ФОРТ
- Морская крепость. - КОМОЧУМ. – Пароходик «Микроб». -
Недалеко от Кронштадта, рядом с главным фарватером, из свинцовой балтийской воды неприступной скалой поднимаются мрачные черные стены. Это форт «Император Александр I», Чумный форт. Сто шестьдесят лет громада бастиона множеством бойниц угрюмо следит за плывущими мимо кораблями.
Николай Иванович и Пестиленций сошли на причал. Поржавевшие рельсы вели к воротам форта. Одиноко торчащая ржавая стрела механического подъемного крана навевала нехорошие ассоциации. Николаю Ивановичу даже померещился висельник, болтающийся на стреле. Чертей на причале не хватает для полноты картины, подумал учёный.
- Морскую крепость «Император Александр I» заложили в 1838 году, - с видом опытного гида рассказывал Пестиленций. - Строили её семь лет. В фундамент забили пять с лишним тысяч двенадцатиметровых лиственничных свай, засыпали крупнозернистым песком. Возвели кирпичные стены трехметровой толщины, орудийные порты облицевали гранитом. Внизу, по уровню воды, сделали специальный профиль, чтобы лед по весне не выламывал гранит. Если взглянуть на форт сверху, он напоминает формой боб. Стены крепости скруглены, чтобы от них лучше рикошетили вражеские ядра. Оборудовали форт системами наблюдения, связи и управления огнём. В казематах на трёх ярусах и на открытых площадках установили сто тридцать семь пушек, обеспечивающих круговую оборону. Как говорили в старину - удачно поставленная пушка на суше стоит стопушечного корабля в море.
Пестиленций жестом хозяина пригласил Николая Ивановича к прямоугольной арке центрального входа.
- Когда-то здесь были огромные чугунные ворота с барельефами в виде львиных голов, - сожалеюще развёл руками Пестиленций. – Огромные головы, крупнее, чем у живых львов, держали в пастях кольца, которыми пришедшие стучали в ворота, вызывая привратника. И кольца были огромные, диаметром в четверть метра. Люди изуродовали ворота, унесли львов.
Пестиленций вздохнул, будто это у него сняли ворота и унесли чугунных львов с кольцами во ртах.
- Вон над воротами балкон. Оттуда комендант форта наблюдал за прибытием высоких гостей.
Поперек дороги лежала металлическая, словно из бочек, труба кремационной печи.
По обломкам кирпичей обошли трубу, вошли в неприятный полумрак арки. В конце прохода фотографией на чёрном фоне ярко светилась солнечная внутренность двора. На заднем плане фотографии теплела стена форта из красного кирпича.
Во дворе, слева от входа, возле одной из стен, росло огромное дерево. Его зеленая крона поднималась над верхним ярусом форта. Внутри замкнутого двора раньше были две овальные пристройки для ядрокалильных печей, погреба для снарядов и зарядов, кухня. В казармах жили офицеры и нижние чины, всего около полутысячи человек. Сейчас во дворе полная разруха.
По остаткам проржавевшей металлической лестницы, ступени которой от каждого шага стонали, грозили обрушиться и поломать шедшим ноги, Николай Иванович вслед за Пестиленцием поднялся в казематы первого яруса. Просторные помещения со сводчатыми каменными потолками. В стенах фантастической толщины проделаны порты - бойницы для пушек, широкие со стороны помещения и узкие кнаружи. Через окна орудийных портов в помещения пробивается солнечный свет, поэтому в казематах довольно светло.
На полу каземата в виде дорожки постелены гулкие листы железа. Когда-то по этим листам катали орудия и боеприпасы.
«Наши ездят на съёмки в форт Боярд. Да наш Чумный форт в сто раз круче французского!» – подумал Николай Иванович.
Прошли дальше, и вышли в огромное помещение. Ажурные лестницы с сетчатыми ступенями, витые леера, изящные колонны из кованого железа и литого чугуна подпирали своды и трапы. Залитое ярким солнечным светом, помещение походило на старинный храм. На разрушенный храм. Оконные рамы, двери, паркет – всё выдрано. Штукатурка со стен обвалилась, под воздействием влаги и балтийских ветров кирпичи постепенно раскрошились. Трещины в мощных сводах и стенах. Пол устлан толстым слоем пыли и грязи, захламлен обломками кирпича. Несмотря на основательность постройки, форт медленно разрушался.
- Самое величественное фортификационное сооружение, из всех, что я видел, - проговорил Николай Иванович. - Внешняя могучесть и неприступность… и внутренняя разруха. Олицетворение моей Родины. Построенный непосильным трудом на невозможном месте, вопреки суровой природе и на страх врагам - стоит грозный форт, пустой, заброшенный и никому не нужный. По-моему, теперь здесь даже крысы не живут.
Голос учёного гулким эхом разнёсся в просторных залах.
- Да, по признанию тогдашних виднейших фортификаторов, « Император Александр I» был непреодолимой преградой для любого вражеского флота, - согласился Пестиленций. – Но… Что сильно вчера - слабеет сегодня. Закон жизни. Гладкоствольные пушки сменила нарезная артиллерия. Метровые кирпичные своды потолков оказались недостаточно прочными для новых снарядов. И форт утратил свое боевое значение.
Пестиленций без затруднений вытащил из стены, образующей проём двери, половинку кирпича, уронил её на пол. Подтолкнул ещё один кирпич. Он тоже упал. Подвинул третий кирпич, но спихивать вниз его почему-то не стал.
- В 1897 году русское правительство, озабоченное борьбой с особо опасными инфекциями, создало Особую комиссию для предупреждения занесения чумной заразы и борьбы с нею в случае ее появления в России. Сокращённо - КОМОЧУМ. Тогда любили чудные названия. Форт «Император Александр I» идеально подходил для организации чумной лаборатории - полная изоляция и, вместе с тем, недалеко от города. С этого времени началась тайная жизнь форта.
Исследователи рисковали. В то время еще ничего не было известно о путях заражения бубонной чумой. Чтобы предупредить заражение через поврежденную кожу, допущенные к манипуляциям с живым возбудителем и с инфицированными животными учёные перестали бриться и обросли бородами. В заразном отделении работали в прорезиненных плащах поверх халатов, в таких же штанах, в резиновых ботах. Для дезинфекции применяли сулему.
Все, что касалось Чумного форта, было окутано мистической тайной. Петербургские аристократы воспринимали Чумной форт как разновидность «русской рулетки», побывать там считалось высшим проявлением смелости. Окрестные жители боялись даже ветра со стороны Чумного форта. Даже в спокойное, «здоровое» время ни один человек, не принадлежащий к штату служащих, не имел права оставаться после захода солнца на форте. Допуск в форт был строго ограничен, сообщение с внешним миром держали с помощью маленького пароходика под названием «Микроб».
В казематах форта несколько десятков человек, преданных науке, более двадцати лет занимались смертельно опасным трудом в непосредственном контакте с возбудителями чумы, холеры, сибирской язвы и других болезней. Сотрудники жили в хороших условиях, каждый располагал отдельной комнатой, имелась библиотека и бильярд. Врачи периодически получали отпуск, чтобы повидаться со своими родными и семьями. Кроме помещений для врачей и служителей были парадные комнаты для гостей и проведения конференций.
Лаборатория имела два отделения: заразное и незаразное. В незаразном отделении был зверинец, где содержали животных, на которых испытывали прививки от чумы и других болезней. Обезьяны, кролики, морские свинки, крысы, мыши, сурки-тарбаганы, суслики-овражки, очень восприимчивые к чумной заразе распространители чумы… Кроме мелкого «лабораторного материала» содержали целое стадо северных оленей и несколько верблюдов… Но главным лабораторным животным бала лошадь. Кровь лошади, переработавшей в себе чумной яд, давала спасительное средство от чумы – сыворотку. Часть внутреннего двора крепости занимал манеж для выгула, имелся специальный подъемник-лифт на одну лошадь.
Сыворотки и вакцины чумной лаборатории приостановили холерные эпидемии на фронте во время первой мировой войны, многочисленные вспышки чумы в Поволжье и в Закавказье, эпидемии в Одессе и на Дальнем Востоке.
Из Чумного форта вакцины и сыворотки поставлялись и за границу, причем по более низким ценам, чем продукция Пастеровского института в Париже и Бомбее.
Несмотря на строгий порядок, в форте дважды случались вспышки чумы. Тела умерших сжигали здесь же в кремационной печи форта.
При малейшем подозрении на заболевание в лаборатории объявлялся карантин. Провиант и всякие предметы, доставленные с большой земли, оставлялись перед фортом, и служители форта выходили за доставленным, когда исчезали вдали силуэты посыльных. В самом же форте была ещё и внутренняя изоляция. В случае подозрения на заболевание больной помещался в особом изоляционном отделении, откуда буквально ни мухе не вылететь, ни мыши убежать. Герметические двери и затворы делали эту огромную изоляционную комнату непроницаемой. Это был поистине склеп, откуда выносили, но не выходили. Потому что чума в те времена редко выпускала жертву из своих когтей.
10. ВСЕ ДОЛЖНЫ ЗАГЛЯНУТЬ В КРЕМАТОРИЙ
- Ад местного значения. - Концерн «ГРЕХ-интернешнл». – Универсальная смерть. -
Николай Иванович воспитанно слушал Пестиленция. Ничего нового для себя из рассказа о Чумном форте он не почерпнул. И едва подумал об этом, как вновь очутился у себя в лаборатории.
- Я полагал, мы снова попадём в историю… В смысле – в давние времена, - разочаровался путешествием Николай Иванович.
- В историю с чумой вам лучше не попадать. А насчёт истинной истории… Я бы предложил вам экскурсию в крематорий. Вы были когда-нибудь в крематории?
- Не был. Вонь, наверное. И жарко, как в аду.
- Да... Каждый человек должен побывать в крематории. Я имею в виду – при жизни. Чтобы увидеть, как сгорает вместилище души человеческой…
Пестиленций любил наблюдать завершающие моменты пребывания своих врагов в этом мире… Нет, враг – слишком сильное название для человека. Враг может быть и сильнее противника. Кто же человек для него, Пестиленция? Соперник? Нет, наверное, и не соперник. Соперник – он может быть и равным тебе. Люди слабы. Они – его жертвы. Да, жертвы, пытающиеся противостоять ему, Пестиленцию. Слабые, но честолюбивые. Самоуверенные, но безвольные.
Пестиленций сидел в уголке крематория, невидимый для людей, суетившихся поблизости. Половина его тела была втиснута в пыльную стену каземата, часть утонула в каком-то ржавом баке, а голова и левая рука, невидимые людям, торчали снаружи. Он был почти бесплотным. Почти… Но не бесплотным. К сожалению. Он мог погрузиться в стену, но пройти сквозь стену не мог. Та крохотная частица, которая была остатком его плоти, не позволяла пройти сквозь стену. Чтобы проникнуть в помещение или покинуть его, требовалась хотя бы крохотная щелка. И чтобы видеть, он был вынужден оставлять свои глаза снаружи, а не погружать вглубь стены.
Пестиленций огляделся. Да, крематорий в понимании человека - ад! Дочерна закопчённый потолок, запах, от которого любому человеку страстно захочется не дышать, лужа под гробом, происхождение которой понимаешь не сразу, а когда поймёшь, дышать не захочется вдвойне.
Работа в крематории ручная.
Человека в Чумном форте рабочие жгут впервые… Наверное. До сих пор жгли павших во благо науки животных. Мышей и крыс – ящиками жгли. Кроликов, кошек и собак - десятками. Лошадей приходилось жечь. Оленей, верблюдов. С этими хлопот, конечно, много. Перегрузить мёртвую конягу с каталки и запихать в геенну огненную, придерживая раскоряченные ноги специальными дрынами, стоило труда. И всё в резиновых рукавицах, в резиновом фартуке, в глухом противочумном костюме… Зараза ведь! Загрузишь тушу в огнедышащую пасть, закроешь визжащую заслонку, вытрешь пот грязной рукой, и перекрестишься, что не каждый день умные доктора лошадей морят до смерти. И порадуешься, когда принесут на сжигание пару собак или тройку кошек.
Но рабочие ворчат, только когда лошадь околеет. А так: «У нас работа спокойная, клиенты смирные, ведут себя прилично».
За дверью в коридоре ноги затопали, голоса задундели озабоченные. Учёного привезли усопшего. Внесли гроб, поставили на лавку перед печью. Поп с важным видом забормотал, заныл своё. Постояли со скорбными лицами, перекрестились, поклонились – вроде как попрощались, что ли? Ну, в добрый, как говорится, путь. По короткой рельсовой дорожке в местный ад!
В печке есть окошко, чтобы рабочий мог заглянуть в топку. Но Пестиленцию окошка не надо, он и так знает, что творится в маленьком аду.
Деревянный гроб быстро сгорел. И зачем только мертвяка в гроб клали? Принято, видите ли, по их законам товар в ящики фасовать.
Тело, лишившись гроба, зашевелилось, даже мёртвое мучаясь в огне. Голова откинулась назад, руки разбросались, ноги согнулись в коленях и бедрах, верхняя часть туловища приподнялась… Обгорелый труп словно надумал вылезти из печки. Что ты, дорогой, что ты! Гореть тебе… Нет, не вечно. Вечно только души у грешников горят. А тебе гореть, пока в пепел не превратишься!
Мягкие ткани обгорели, обнажили костяк головы и конечностей. Швы черепа разошлись, остатки конечностей отпали. Мозг выгорает зеленоватым пламенем, остатки черепа светятся, как раскалённые черепки. Да, мозг в геенне первым выгорает – жир ведь! Голова отделилась от туловища. Стукнулась бы в тишине о металлические решётки. Но – гудит пламя! Внутренности горят между раскалённых остатков крупных костей. Сначала лёгкие, потом желудок, позже плотные почки и печень. Раковая опухоль была у доктора – странно, горит дольше других тканей…
Они снова сидели в лаборатории.
- Ну что… Ты понял, кто я?
Николай Иванович долго молчал. Пестиленций не торопил человека. Время человека бежит минутами. А его время, время Пестиленция, отмеряется веками.
- Так… где я был? Там или здесь? – спросил Николай Иванович, ощутив себя в том же кресле, где сидел прежде. – Или мне всё привиделось?
- Тело твоё было в кресле, - шевельнул кистью Пестиленций, как шевелят, рассказывая о сюжете не особо интересного фильма. - А твой фантом… Ну, это то, что во сне покидает тело и путешествует по миру… Фантом летал со мной. И моими глазами ты видел вторую пандемию чумы, Чумный форт и крематорий Чумного форта. Тело без фантома как бы впадает в летаргический сон. Да-да, люди, которые находятся в летаргии долгие годы – потеряли свой фантом. Он где-то бродит, а их тела спят.
- Ты – Сатана, - медленно произнёс Николай Иванович, указав на собеседника пальцем, будто на очной ставке узнал в нём преступника.
- Ну что ты! – возразил с улыбкой Пестиленций. – Я всего лишь немощный слуга его. Я подчиняюсь ему, Владыке Смерти...
Пестиленций задумался.
- Сатана… Сатана мудр и силён!
- Мудр и силён… - с горечью повторил слова Пестиленция Николай Иванович. – Чуть ли не велик! Можно ли назвать мудрым того, кто губит людей?! – воскликнул он с возмущением.
- Величие и мудрость Сатаны не в том, что он губит людей, - проигнорировал возмущение учёного Пестиленций. - Мудрость его в том, что он сумел убедить всех, что его нет. Людей же губят подобные им и их страсти. Не нужно двух людей, чтобы один погубил другого. Многие сами губят себя. Сатана лишь учит и подсказывает, как лучше это сделать. А я, повторяю, его служащий. Член совета директоров предприятия, которое возглавляет ОН. Анатас Сатановский – генеральный директор концерна «ГРЕХ-интернешнл». Госпожа Флава Фебрис, госпожа Инфлюэнца, госпожа Вариола, госпожа Антракс (Febris flava – жёлтая лихорадка, Influenza – грипп, Variola – оспа, Anthrax – сибирская язва) и я, Пестиленций, входим в совет директоров концерна. А господин Случай у нас менеджером. Этот из новых русских. Но усердный, скажу я вам, работник! Всё бегом, бегом… А заказов много, очень много…
- Несчастье заказывали? – спросит запыхавшийся в усердии разгильдяй Случай.
- Нет, ну что вы… - замнётся смущённый заказчик.
- У нас всё точно записано! Фирма не ошибается! – заглянет в мятую бумажку с адресом Случай.
- Да… впрочем… Заказывали. Но не для себя! – воскликнет, оправдываясь, заказчик.
- Естественно! Кто же заказывает несчастье для себя? – снисходительно простит заказчика разгильдяй Случай. – Получите и распишитесь.
- А можно… я распишусь, а доставить – по другому адресу…
- За дополнительную плату можно, - добродушно согласится Случай. – Мне какая разница – этого клиента дообслужить, или с новым заказом мотаться… Вроде как подарок от старого друга ко дню рождения? – заговорщицки подмигнёт Случай.
- Да… вроде как…
Николай Иванович слушал Пестиленция и не знал, анекдоты рассказывает ему тот, или что-то правдоподобное?
Пестиленций посидел некоторое время молча, улыбаясь своему, приятному.
- Я, говоря языком учёных, специализируюсь только на чуме. Ты тоже специалист по чуме. Так что мы – соратники. И я, как соратник соратнику, хочу помочь тебе.
- Помочь мне?! – изумился Николай Иванович. Слух Николая Ивановича резануло, что Пестиленций стал обращаться к нему на ты. Да и тон в разговоре стал снисходительный. Он хотел было показать Пестиленцию, что тот ведёт себя слишком панибратски, но заявление о помощи сбило его с мысли о «неправильном» поведении Пестиленция.
- Хе-хе-хе… - добродушно порадовался Пестиленций, глядя на поражённого человека. – Да, я помогу тебе. Я помогу тебе в твоих научных изысканиях. Твоя матрёшка…
Николай Иванович насторожённо посмотрел на Пестиленция.
- Чумная бактерия, упрятанная в цисту амёбы, - продолжил Пестиленций, - несколько несовершенна. Я помогу тебе сделать её научно красивой. Совершенной.
- Что ты от меня потребуешь за помощь? – в отместку за некорректность Пестиленция Николай Иванович тоже стал обращаться к нему на ты. - В наше время за просто так ничего не делается.
- Во все времена за просто так ничего не делалось, - вздохнул Пестиленций, сожалея о корыстолюбии человечества. – И обо мне говорят много плохого. И о моём хозяине. И что души мы требуем, и что зло творим…
Пестиленций умолк, вспоминая былые деяния. Вспомнить было что. Две тысячи лет после рождения Христа, да тысячелетия до того. А началось всё даже не с биологического оружия времён исхода Моисеева, началось всё с незрелого зелёного яблочка, которое его учитель подсунул в руку глупой женщины… Просто так дал – бери, не жалко. Познавай мир… И ничего ведь взамен не потребовал!
Николай Иванович тоже молчал, ожидая, пока Пестиленций очнётся от раздумий.
Пестиленций встрепенулся. Задумываться не надо. Задумаешься немного, а Николай Иванович тем мигом и помереть успеет. Краток миг человеческий. То есть, жизнь людская. Торопиться надо, хлопотать... Недавно, помнится, хозяин Пестиленция помог одному алхимику заштатному. Как его… Менделеев, кажется. Нарисовал ему во сне таблицу химических элементов. Многим ведь рисовал – не верили, что они, возомнившие себя великими химиками, неправильно атомные веса у некоторых элементов вычислили. И не устраивались их элементы в его правильную таблицу. А Менделеев поверил в таблицу. И подправил вычисленные их учёными неправильные атомные веса, чтобы элементы в таблицу уместились. От большого ума, что ли? Был бы умным – не сну поверил, а учёным. Пока шеф от радости хихикал, химик и помер. Пришлось других искать, которые про Х-лучи да про цепную реакцию поверят… Потом атомная бомба, потом водородная… Нейтронная…
- Не надо мне ни души твоей бесплотной, ни услуг… Да и чем ты мне можешь услужить? Кто ты есть? Так… Тень от пылинки в бесконечности Вселенной.
Пестиленций насмешливо оглядел Николая Ивановича с ног до головы.
Николай Иванович поскучнел и даже как-то съёжился, осознавая свою ничтожность в величии Истории.
- Не расстраивайся, - пожалел Пестиленций коллегу-микробиолога. – Ты хоть тень от пылинки… А я вообще бесплотен, внезаконен, гоним… - уничижил он себя. - Люди придумали, что я и мой шеф – антиподы Бога. Вдумайся!
Пестиленций поднял палец кверху, чуть покосился глазом туда же и умолк на секунду.
- Чушь! – воскликнул он с жаром. – Можно ли быть антиподом Всемогущего, Всевидящего, Все… - Пестиленций даже поперхнулся от возмущения. – В качестве Его антипода, мы должны быть так же сильны, и с такой же силой творить… зло! Нет, Бог един и всемогущ, а я… Мы… Мы выдумка человеческая. Нас попросту нет!
Пестиленций, как всегда, сделал вид, что его не существует.
И исчез.
Николай Иванович в растерянности смотрел на кресло, где только что сидел Пестиленций… А как же обещание помочь ему?
- Я слово держу, - услышал Николай Иванович голос сзади себя и испуганно обернулся.
Пестиленций, неторопливо шелестя подошвами, прошагал по комнате и сел на прежнее место. Место скрипнуло. Значит, всё-таки, не бесплотен?!
- Раз обещал помочь, значит помогу. Я помогу тебе в твоих научных изысканиях. И, ещё раз говорю, совершенно бескорыстно помогу. Клясться не буду, потому что верить клятве того, кого нет, бессмысленно.
Пестиленций задумчиво помолчал, давая Николаю Ивановичу время подумать и согласиться со всем, что он сказал.
- Ты, как я понял, хочешь изобрести «ключик» для некоего вируса, чтобы тот вирус беспрепятственно входил в клетки человеческого организма?
Николай Иванович согласно кивнул головой и… покрылся испариной. Собственно… Он об этом не думал – он только хотел подумать об этом, но усиленно отгонял от себя страшную мысль. Слишком страшную мысль. А уж микроорганизм, который мог родиться от этой мысли стал бы ужасом мира человеческого!
- В соответствии с моими начальными познаниями в биологии, - рассуждал Пестиленций, склонив голову и жестикулируя в такт мыслям рукой, – мы имеем некий белок, именуемый CCR5, который располагается на поверхности белых кровяных клеток. И этот белок играет роль рецептора - своего рода «кармана» для захвата или присоединения к клетке определенных молекул из внешней среды. Правильно?
- Правильно…
Николай Иванович с удивлением увидел, как над головой Пестиленция высветилась голограмма живой клетки с тем самым белком CCR5 на её поверхности.
- Я не особо силён в современной биологии, так что ты меня поправляй, если я рассуждаю не в ту сторону, - попросил Пестиленций.
- Хорошо… - ошарашено согласился Николай Иванович.
- В нормальном состоянии белок действует как рецептор для особых иммунных сигнальных молекул, хемокинов, сигнализирующих о появлении «врага» и тем самым помогающих с ним бороться, - продолжил объяснять сам себе Пестиленций. Николаю Ивановичу показалось, что Пестиленций читает микролекцию себе, чтобы лучше уяснить проблему. - Но некоторые вирусы также способны использовать рецептор CCR5. Сначала они внедряются в «карман» белка, а затем и в саму иммунную клетку, убивают ее и лишают организм защиты от заражения. Так?
- Так, - подтвердил Николай Иванович.
- Твой рукотворный вирус должен свободно входить в «карман», быть универсальной отмычкой для клетки, так?
- Так, - согласился Николай Иванович.
- Вот твой вирус, - Пестиленций сделал жест, какой делают фокусники, сорвав со шляпы платок и демонстрируя торчащие из шляпы заячьи уши.
В воздухе появилась голограмма вируса.
Запахло озоном. Но не тем, свежим, который после грозы или от белья, внесённого зимой с улицы, а каким-то техническим озоном, который появляется при коротких замыканиях, неприятно пахнущим озоном.
Николай Иванович всмотрелся в голограмму и покрылся испариной. От испуга. Никто ещё не заглядывал в такие дальние закоулки его мечтаний. Это была голограмма вируса «Черной смерти».
- Когда вирус инфицирует бактерию, то именно вирусная ДНК, а не белок, проникает в клетку. Она - носитель информации, который заставляет бактериальную клетку продуцировать смертоносные токсины. А ведь можно одну клетку заставить производить токсины и чумы, и сибирской язвы. Да что там токсины чумы! Вирус-микрочип заставит клетку продуцировать вещества, действующие на психику заражённого человека! Представь, в армии противника разразилась вирусная эпидемия, основной симптом которой - неудержимая ярость. Больные солдаты начнут уничтожать друг друга! Или болезнь, при которой у солдат кроме неудержимого поноса развивается… неудержимая паника. Армия бежит! Такой вирус страшнее, чем твоя убийца-матрёшка…
Николай Иванович наблюдал, как двойные завитки основной спирали ДНК изгибаются и закручиваются… Некоторые группы нуклеотидов высвечивали неоновым светом. Да, здесь! Здесь, в структуре ДНК генетическая информация закодирована последовательностью нуклеотидов. Николай Иванович видел ответы, и теперь всё это он претворит в реальность. Депиляцией, ферментативным разделением и температурно-контролируемым синтезом с применением коллиматоров и центрифуг он сформирует рибосомные и информационные РНК, разыщет управляющие участки геномов. А в эту матрицу он заключит вирулентного разрушителя.
- И если вот этот фрагмент цепочки, - Пестиленций на секунду умолк, нужный фрагмент медленно разгорелся плавленым железом, и, показав себя, тут же утух, - вдруг мутирует вот так, - фрагмент немного изменился, - то твой вирус будет универсальной отмычкой для любых клеток, имеющих входные ворота с замком CCR5. А вот эта специфическая секция в нити ДНК, кстати говоря, притягивает и удерживает гены, отвечающие за сопротивляемость антибиотикам.
Николай Иванович напряжённо вглядывался в голограмму вируса «Чёрной смерти». Это же гениально! Гениально просто! Это будет уже не банальная «Чёрная смерть», это будет… «Универсальная смерть»! Почему никто до этого раньше не додумался?
- Гениально просто! – восхитился вслух Николай Иванович и взглянул на Пестиленция. Точнее, в пустое кресло, где только что сидел Пестиленций. И повернул голову в сторону голограммы. Голограммы тоже не было. Но образ вируса «Универсальной смерти» чётко сидел у него в мозгу.
11. ЧУМНОЙ ПОЕЗД
- Ночное приключение. – Упитый и обкуренный. – Семнадцатый разъезд. -
Бросив сумку на свободное место в третьем купе, Валерка прошёлся по вагону. Пригляделся к пассажирам. Точнее, к молоденьким пассажиркам.
Валерке нравилось ездить в поездах. Особенно в общих вагонах. Садишься в какое хочешь купе. Если не повезёт и соседями окажутся тётки лет за сорок, пересаживаешься в другое. Клёво, что в общих вагонах удобно знакомиться с девчонками. Среди своих четырнадцатилетних приятелей Валерка считался известным донжуаном.
В середине вагона на второй полке в проходе лежала девчонка примерно его возраста, пялилась на пассажиров. Если кого люди не интересуют, он на природу глазеет или книжки читает, это Валерка знал по опыту.
Он медленно прошёл мимо девчонки, настойчиво заглянул в лицо. Симпатичная. Глаз не отвела. Значит, есть надежда провести время интересно. Надо выяснить, одна едет, или с родителями. Если одна, то…
Валерка оглянулся. Смотрит!
Минут пятнадцать он стоял в проходе, мешая пассажирам, следил за лежащим «объектом». Девчонка ни с кем не разговаривала, никто к ней не подходил. Значит одна.
Ещё с полчаса он сидел на краю лавки в своём купе, издали наблюдал за девчонкой. И она изредка поглядывала на него. Сердце Валерки затрепыхалась в предчувствии приятного «контакта». Будет о чём пацанам рассказать! Многие из его приятелей понятия не имеют, какие они мягкие и приятные, девичьи тела… Валеркины руки зачесались.
Спешить не было смысла. Народ в вагоне утрясся, пацанов-соперников он не видел, контакт налажен, так что…
Когда начало смеркаться, они с подружкой уже переглядывались вовсю.
Включили свет. Валерка решил прозондировать почву насчёт наведения более тесных отношений. Встал, пошёл по проходу. Она заметила его. Проходя мимо, замедлил шаг, поймал её взгляд. Глаз не отвела, смотрела заинтересованно, выжидающе. Лицо покрыто росинками пота.
- Жарко? – спросил сочувственно.
- Да-а-а… - согласилась протяжно, улыбнулась доброжелательно.
Несмотря на открытые фрамуги, в вагоне было душно.
Он остановился у изголовья, прохладно подул ей в лицо.
- Хорошо-то как! – похвалила она и чуть раздвинула руками воротничок блузки.
Придвинувшись ближе, Валерка подул ей на шею, затем ниже, затем – пробно - в начало широкой ложбинки между спрятанных в блузке маленьких грудей. Не прогонит?
- Балдё-ёж! – одобрила она. И попросила: - Ещё!
Валерка положил руки на её полку, ощутив сквозь одежду горячее девичье тело, тихонько дул ей в лицо, в глаза, ласкал струёй воздуха её губы, шею, щекотал груди… Это был кайф!
Скоро у Валерки начала кружиться голова. Передышал. Он взял журнал, лежавший у неё на бёдрах, стал обмахивать её, как опахалом.
Валерку толкали ходившие по проходу пассажиры, некоторые ворчали, что есть свободные места, а он стоит… А он стоял. Он торчал! Мурлыкал ей что-то на ухо, она тихонько смеялась, жестами просила подуть то в глаза, то на шею, то в разрез блузки.
Когда, после одиннадцати, большой свет в вагоне сменили на ночной, и поток расхаживающих в вагон-ресторан и в туалет почти иссяк, для Валерки наступило блаженное время. Он отёр её влажный от пота лоб, осторожно приподнял её блузку за верхнюю пуговицу и обдул её, похоже, до самых коленок.
- Ещё! – попросила она.
Он расстегнул пуговицу блузки и долгой струей воздуха освежил верхушки грудей, упакованные в перламутровые ракушки бюстгальтера, затем дул вглубь, на живот…
Она завела его руку себе за воротник и прошептала:
- Расстегни, сниму. Жарко…
Судорожно сглотнув слюну, Валерка нащупал застёжку бюстгальтера, прикинул на ощупь, как она расстёгивается, и впервые в жизни расстегнул девичий бюстгальтер! Она щёлкнула какими-то застёжками впереди, вытащала бюстгальтер из блузки, спрятала себе под голову. Приподняла ткань блузки и скомандовала:
- Дуй!
Валерка увидел белые, незагоревшие грудяшки с тёмными кругляшками сосков. Голова кружилась от блаженства. Он первый раз в жизни видел грудь девчонки вживую! Он едва сдержался, чтобы не вцепиться в запретное тело. Или не в запретное?
Струёй воздуха он ласкал девчоночье тело. Он видел, как соски напряглись и выпятились вперёд. «Как у нас, пацанов», - подумал он кое о чём другом, которое у него было в выпяченном состоянии с того момента, как он подошёл к этой полке.
Он погладил её пальцем по шее, скользнул чуть ниже и замер. Шея была влажная от пота. Она взяла его ладонь и запустила себе под блузку.
Валерка тискал девчонок, но чтобы голое тело – это было у него впервые. Он плавал по влажным грудям, теребил жёсткие соски, достал губами её ухо, сжал…
Она резко повернула лицо к нему, и захватила губами его губы. Ничего себе! Валерка, вообще-то не умел целоваться. А это было нечто! Она ела его губы, жевала, сосала… Он тискал её груди… Она прикрывала его руку блузкой и ниже не пускала, всё-таки мимо изредка проходили люди.
Когда уже начало рассветать, а губы у обоих опухли от поцелуев, Валерку постигла маленькая, но неотложная неприятность. Он терпел до последнего, не зная, как сказать девчонке, что ему надо в сортир. Желание опорожниться стало отвлекать его от нежного тела до такой степени, что уж и не охота было тискать девчонку. Но как уйти? Вдруг он услышал, как в дальнем конце вагона кто-то предложил кому-то: «Покурим?»
- Пойду покурю, - сказал Валерка и убрал руки оттуда, откуда он их не хотел бы убирать сто лет.
- Иди, покури, - поняла девчонка. Она, похоже, была очень понятливая.
Валерка, едва сдерживая распирающий камень у себя в низу живота, заспешил в туалетный конец вагона. «Хоть бы не занято, хоть бы не занято…», - твердил он на ходу. Секунда промедления катастрофе была подобна. На подходах к тамбуру он уже расстегнул брюки и готов был вытащить «аппарат», настолько припёрло. В тамбуре стоял парень. «Занято!» – испугался Валерка. Выскочив в тамбур, дернул туалетную дверь… Открыто! Едва успев, выхватил что надо, ливанул мимо унитаза… О-о-о! Какое блаженство!
После перенапряжения и перетерпения сливалось долго.
Наконец, слилось. Но, Валерка чувствовал, надо было немного подождать и повторить процедуру ещё раз.
Он вышел в тамбур. Парень стоял, вцепившись в решётку окна, расслабленно покачивался, курил. Пьяный, наверное, подумал Валерка.
Просто так стоять и молчать было неудобно.
- Покурить не найдётся? – спросил Валерка. Тем более, что он отпросился у подружки покурить, а значит, от него должно пахнуть куревом, а не сортиром.
- Последняя, - буркнул парень и протянул окурок Валерке.
Отказываться тоже было неудобно, Валерка взял окурок, за спиной у парня брезгливо отёр фильтр, поджимая губы и стараясь не касаться места, тронутого чужими губами, подсосал дым. Валерка почти не курил. Покуривал, но не вдыхал дым в лёгкие. Немного помусолив сигарету, вернулся к подружке.
***
Поезд, довольно резво бежавший всю ночь, к утру выдохся и поплёлся еле-еле. Двигался так медленно, как поезда не передвигаются. Плёлся пять минут, десять минут, пятнадцать…
- Уголь у кочегара, что ли кончился? - поддел проводницу дед, с аппетитом «наворачивавший» отварную курицу на размокшей газете. Судя по круглым щекам, был он жизнью не умотан, а прищуренные, с морщинами в углах, глаза говорили о хитрости и въедливости характера. Картофельный же нос в красных прожилках наводил на мысль, что в советское время праздновал дед все православные праздники, во время перестройки не переставал праздновать все советские красные дни, а в будущем не пропустит ни православных, ни советских, ни новокапиталистических знаменательных дат, все сбрызнет.
Проводница со смурным, помятым и чуть отёчным после ночи лицом, на удивление, не огрызнулась. Прошла мимо, молча и опасливо приглядываясь к лежащим на полках пассажирам.
- Ищешь кого, дочка? – спросил дедок, скосив глазом наподобие Шарика у конуры, и смачно, с хрустом оттяпал неровными от природы и жёлтыми от табака зубами половину куриного бёдрышка.
Проводница оглянулась на хрустящего цыплячьими костями деда, как на живого вампира, и ускорила шаги.
В «туалетном» конце вагона в тамбуре стоял молодой человек с бледно-зелёным лицом, двумя руками держался за решётку окна, покачивался в такт движению вагона. Похоже, еле держался на ногах.
- Что ж вы жрёте в вагоне до потери пульса! – ругнулась на парня проводница. – Лучше б домой деньги привёз… Дома напиться – дешевле обошлось бы! Жрут всё, жрут… Куда едешь, хоть помнишь? Билет есть?
Парень поднял мутные глаза, неопределённо шевельнул рукой.
А вроде и не пахнет от него. Наколотый, наверное, решила проводница. Да и в этой вонище, разве унюхаешь!
Воняло мочой, как и подобает в общих вагонах. Воняло очень резко. Могло бы вонять и меньше, убирай проводница в туалете не один раз за рейс, а почаще. Да разве ж за такими наубираешься!
- Билет покажи! – потребовала проводница ещё раз. Она не помнила, чтобы такой сидел у неё в вагоне. Может из другого вагона?
Парень неверным движением, промахнувшись от качки вагона несколько раз, вытащил из кармана билет.
- До Самары, - заглянула в билет проводница и удивилась, что пассажир был из её вагона. Всю ночь, небось в вагоне-ресторане сидел, вот и не видела она его. Смотри у меня! – пригрозила парню, - не наблюй здесь!
Дверь приоткрылась, в тамбур заглянул начальник поезда. Из-за плеча у него выглядывала фельдшер.
- Это кто у тебя? – спросил начальник, кивнув на парня.
- Да… - проводница сунула билет парню в руку и начала оправдываться, словно была виновата в непотребном состоянии пассажира. – Вроде не пьяный, а глаза мутные. Наколотый, наверное. Они ж, молодые, все сейчас, Антон Борисович, не пьют, так колются!
- Наркоман? – требовательно, как старшина роты молодого солдата, спросил Жимков пассажира.
- Ж-живот болит, - невнятно выговорил и сморщился парень, согнувшись, как гнутся при болях в животе. Одну руку он прижал к больному животу, а лбом прислонился к другой руке, державшейся за решётку окна.
Начальник поезда опасливо сделал шаг назад и отступил вглубь вагона, потеснив стоявшую за ним фельдшерицу.
- Вот что, Ершова, - голос его стал озабоченным. – Проводи его в служебное купе, запри там и не выпускай до моего распоряжения. А я позвоню куда надо и спрошу, что с ним делать дальше.
- Нельзя мне в купе, - пробормотал парень. – Мне около туалета надо… Понос…
- Тьфу ты… твою мать! – рассердился начальник поезда. – Развели тут сер-р-р…
«Дизентерия, что ли в поезде? Поэтому переполох такой подняли», - подумал начальник. Он глянул на проводницу, которой совсем не стеснялся, покосился на моложавую фельдшерицу, с которой ему было приятно беседовать, и не договорил, кого развёли в подведомственном ему вагоне.
- Ну тогда запри его в туалете и сторожи, пока я не приду!
- Как же, Антон Борисович, - удивилась проводница. – А если пассажирам кому приспичит?
- На стоянках не приспичивает – и здесь не приспичит! – разозлился Жимков. – Запри его там и стой здесь, как часовой! И не вздумай уйти!
***
Пассажирский поезд «Оренбург – Самара» медленно вползал на семнадцатый разъезд.
Семнадцатый разъезд был всего лишь крохотным домиком обходчика – раньше такие жилища называли будкой. На лицевой стене домика, обращённой к путям, умещались только дверь и окно. Над окном висела стандартная железнодорожная вывеска: «Разъезд 17». Перед дверью перилами огорожено крылечко, с которого обходчик салютовал проходящим поездам разрешающими флажками. Под окном – огороженная побеленными булыжниками клумба с ромашками и календулой.
На две тупиковые ветки разъезда загоняли составы, которые по каким-либо причинам должны были стоять здесь долго. Недалеко от домика смотрителя чёрной нелепостью из отслуживших свой срок шпал громадилось складское здание. Впрочем, крупным оно выглядело на фоне крохотного домика обходчика, а так же из-за грубости и неаккуратности постройки. Случись погрузить в него что – и вагона груза бы в этот склад не влезло.
Пассажиры, сначала случайно, а затем всё с большим удивлением собираясь у окон, разглядывали цепи солдат вдоль железнодорожных путей. Груз, что ли, какой секретный солдаты охраняют на разъезде? Проводники только пожимали плечами – сами ничего не знали. Допустить мысль, что солдаты нужны для охраны их, пассажиры не могли.
Поезд остановился. Рявкнув пару раз для чего-то, по параллельным путям в хвост состава прогромыхал тепловоз. Минуты через три состав вздрогнул. Значит, тепловоз прицепили сзади. Поезд медленно двинулся вперёд, сильно забирая вправо. Свернув с основных путей и проехав метров триста, первый вагон почти упёрся в сооружение из рельсов, преграждавшее путь наподобие шлагбаума. Рельсы на этом кончались. Тупик.
Время шло к одиннадцати часам. День разгорался по степному жаркий. С остановкой поезда прекратилась вентиляция вагонов, в купе становилось душно. Пассажиры шли курить в тамбуры, пробовали открыть запертые двери вагонов.
- Всё равно ведь стоим! Выпусти воздухом подышать!
- Не велено! – сердито отвечали проводники и тыкали за окна, где вдоль всего состава с обеих сторон стояли однолико равнодушные солдаты. Плечистые и высокие, они не походили на юнцов срочной службы. Да и форма походила на какую-то камуфляжную спецназовскую - заправленные в брюки свободные рубашки с закатанными рукавами, высокие ботинки, непривычной модификации куцемордые автоматы без прикладов.
Это был серьёзный аргумент, чтобы не вскрывать двери подсобными средствами.
- Может, взорвалось где что, как в Чернобыле тогда, - гадали кто постарше. – Тут где-то Тоцкий полигон. На нём атомное оружие испытывали. Может, и сейчас что-нибудь взорвали, а мы тут, как подопытные кролики…
- Говорят, от поноса в поезде два пассажира скончались…
- От поноса не мрут! А ежели померли – это врачи прошляпили. Таблеток не тех дали, или не от того лечили. Врачи же щас ни в чём не разбираются!
У вагонов засуетились странные фигуры в глухих халатах, в резиновых сапогах и резиновых перчатках, с лицами, наглухо закрытыми косынками, допотопными очками и масками.
- Точно, атомное заражение! Ишь, упаковались в такую жару – клочка кожи голой не видно!
- Какое ж атомное?! А солдаты стоят без защиты? Значит, не атомное!
- А чёрт их поймёт! У солдат есть какие-то таблетки, чтоб радиация не брала. Нам на переподготовке рассказывали.
- Ага, таблетки. Что-то в Чернобыле все солдаты нахватались так, что до пенсии ни один не доживает…
Незащищённые солдаты, услышав команду, повернулись кругом и зашагали прочь от вагонов. И только теперь пассажиры увидели, что метрах в двухстах от вагонов поле вдоль состава ограничивают спирали колючей проволоки. А у обезглавленного начала поезда стояли с десяток огромных армейских палаток. Солдаты протекли в проходы между спиралями колючки, замкнули ограждение за собой и выстроились цепью снаружи ограждения. К вагонам же подошли солдаты в костюмах химзащиты.
- Тяжко этим по жаре в резиновых костюмах и в противогазах, - заметили мужчины, которые служили в армии.
- Раз солдаты не защищённые, значит учения на нас проводят.
- Похоже, не от наружной радиации они защищаются, а от той, которая в поезде, - скучно пробормотал «переподготовленный» мужчина. – Здесь, в поезде какая-то… зараза. Нас они боятся.
- Внимание, граждане! – прохрипел вдруг мегафонный голос. Это к середине состава вышел офицер без средств защиты в сопровождении белохалатых врачей и зелёных солдат. – В вашем поезде обнаружены больные чумой. Чума – особоопасное инфекционное заболевание, которое распространяется очень быстро от человека к человеку. Для предотвращения эпидемии мы вынуждены объявить карантин. Некоторое время пассажиры проведут здесь, в вагонах и палатках, под наблюдением врачей. Всем пассажирам мы сделаем противочумные прививки, больные получат квалифицированное интенсивное лечение, которое сохранит им жизнь. Предупреждаю, что вынужденная мера по карантинизации всего пассажирского состава предпринята по распоряжению самых высоких инстанций. Любые попытки нарушить порядок будут пресекаться самым жестоким образом. Сейчас проводники откроют двери вагонов. Все пассажиры, строго по одному, без шума и суеты выйдут из вагонов и пройдут в палатки для медосмотра и проведения прививок. Ещё раз предупреждаю: любое нарушение порядка будет пресекаться самым жесточайшим образом!
12. КАРАНТИН
- Смерть в туалете. – В кальсонах, чтоб не сбежали. – Оля дала дёру. – А у Валерки чума. -
Два человека в поезде умерли, но никто не знал, куда девать мёртвых. Трупы не увозили, но и закапывать не разрешали… Труп молодого парня лежал в туалете девятого вагона, где его обнаружила проводница. Труп мужчины из второго плацкартного вагона, остался в купе, в котором мужчина ехал с женой. Жена тоже свалилась, правда, непонятно, от горя, или сама заболела. Её, а так же проводниц обоих вагонов, и всех, кто так или иначе контактировал с умершими, изолировали в двух палатках с большими красными крестами, нарисованными прямо на ткани палаток, которые солдаты поставили в дальнем конце поля.
Под охраной солдат, одетых в костюмах противохимической защиты, пассажиры медленно выходили из вагонов и по указанию тех же солдат шли к палаткам. Женщины с детьми в одну сторону, мужчины в другую. Подозрительных в отношении здоровья «изымали» из общей массы и провожали в палатки с красными крестами, которые пассажиры сразу же назвали «госпиталем».
Время шло к полудню, день разгорался всё жарче. В вагонах было душно, пассажиры рвались на улицу, мечтая получить облегчение на свежем воздухе, но ветра не было, и вышедшие на улицу скоро начинали жалеть, что не остались в вагонах. В вагоне хоть можно было полежать на полках…
Около тысячи пассажиров ручейками по одному человеку медленно стекались к палаткам. Всю ручную кладь приказали оставить в вагонах, под присмотром часовых. В палатках пассажирами занимались врачи: заглядывали в рот, осматривали тела, проверяли лимфоузлы. При малейшем подозрении людей конвоировали в госпитальные палатки. Всем без исключения делали инъекции какого-то лекарства.
Мужчин раздевали догола, взамен одежды выдавали нательные рубахи и кальсоны армейского образца времён первой мировой войны с завязками внизу штанин и с прорехой без пуговиц вместо ширинки. Стоило кому присесть, как прореха расщеперивалась и являла окружающим чёрную или рыжую растительность в своей глубине. Женщины оставались в своей одежде.
По одним слухам, одежду должны были отправить на санобработку – но почему тогда женщин не переодели? По разговорам тех мужчин, которые в армии переболели дизентерией и лечились в подобных же полевых госпиталях, мужиков переодели в кальсоны, чтобы они не сбежали за пределы лагеря. Человек, идущий по степи в кальсонах, сами понимаете… И это больше походило на правду.
Шедшие в очереди безуспешно пытались дозвониться до родственников по мобильникам, но связи не было. В палатках у пассажиров изымали всё, в том числе телефоны и кошельки – предупреждали ведь, чтобы всё оставляли в вагонах. Документы и деньги складывали в целлофановые пакетики, обещали сохранить.
Были случаи неповиновения охранникам, но непокорных усмиряли молча, быстро, умело и безо всяких церемоний. Нескольких крепких ребят из числа пассажиров, попытавшихся качать права, дюжие охранники в противочумных костюмах уложили ударами дубинок и пинками. Особо непокорных сковали наручниками и отволокли в отдельную палатку. Какой-то чудик пытался бежать. Куда? Лагерь обвит непрерывной спиралью Бруно, которая режет страшнее ножа, за колючкой – шеренга солдат с автоматами, дальше – голая степь на многие десятки километров вокруг… Всё же прозвучала автоматная очередь в воздух. Чудика подхватили под руки, притащили к врачам. Это была истерика. Укололи лекарство, беглец вяло оплыл на землю.
На середину лагеря вышел человек в противочумном костюме и через мегафон ещё раз объявил, что в поезде обнаружены больные чумой, что два человека уже скончались, что несколько человек госпитализированы с симптомами развивающейся чумы. Долго и монотонно рассказывал об особой опасности чумы. Сказал, что лучше потерять время и одежду, которую некоторые не хотят отдавать, но сохранить жизнь, чем допустить заболевание и распространение эпидемии по территории страны… Уверил, что врачи приложат все усилия, чтобы пассажиры «чумного поезда» остались живы – лекарства для этого есть в нужном количестве… Сказал, что контингенту карантина следует соблюдать порядок и все требования охраны и медперсонала. Пусть кому-то эти требования покажутся чрезмерно строгими, но так надо для предотвращения эпидемии и для сохранения здоровья и жизни людей.
Медосмотр и переодевание шли вместе со строительством лагеря. Территорию лагеря разделили спиралями колючей проволоки на три зоны – мужскую, женскую и госпитальную. Госпитальную территорию с остальными разъединял широкий, метров в двадцать, коридор. Вход на её территорию для карантинного контингента был запрещён. Мужская и женская зоны с общим коридором соединялась промежутками в колючей проволоке, впрочем, без ворот и не охраняемыми.
Солдаты в защитных костюмах растянули парусиновые тенты для защиты от солнца, поставили ещё несколько палаток. В каждой зоне установили цистерны-термосы с сосками для питья. Колёсный трактор-экскаватор выкопал ямы для «мест общего пользования», на них установили деревянные туалеты.
Мужскую одежду солдаты кипами уносили в вагоны. Тепловоз некоторое время таскал состав туда-сюда. В конце концов, второй и девятый вагоны, в которых лежали распухшие на жаре трупы умерших больных, отогнали за территорию лагеря и к ужасу контингента, подожгли.
Глядя на пылающие вагоны, пассажиры поняли, что попали они в нешуточную передрягу.
***
Оле Руковичкиной уже исполнилось пятнадцать. Жила она под присмотром благополучных, но закостенелых «родаков» в Оренбурге, в задрипанной трёхкомнатной квартирке – на коттедж папашка не подсуетился бабок срубить в достаточном количестве. И учились она не в том лицее, куда клёвых чувих на крутых тачках шофера подвозят, а в лицее попроще. Считала себя девчонкой современной, и жизнь любила. Папашка у неё, говорят, был умный, но она и мамашка считали его консервативным: отстал в совдепии. Почти всё время пропадал в институте, и тем обеспечивал семье достойную, как он говорил, жизнь. Оля с молодящейся мамашкой за глаза считали папашку тюфяком, не умеющим стричь лохов, как другие, и хорошо за их счёт жить. Но, в отличие от мамашки, неизменно страдающей о «загубленной юности при вечно занятом муже», Оля прозябать не собиралась. В свои несовершенные лета она имела двух состоятельных бойфрендов. Причём, ни один не знал о существовании другого. Ну, а между спонсорами успевала для удовольствия «пообщаться» с мальчиками приятными, но несамостоятельными.
Побочным эффектом такой активной жизни было вялотекущее заболевание под трудновыговариваемым названием «гарднереллёз», которым наградил её кто-то из партнёров. Хорошо, что эта болячка проявляется не так сильно, как птичья болезнь «три пера». В платной консультации Оля узнала, что этот гарднереллёз трудно диагностировать – лабораторно он почти никак не проявляет себя, да и в заражённых органах долго сидит, «не высовываясь». Поэтому, чтобы не ошибиться, обвинила обоих «бойфрендов», что они заразили её, и вытребовала с каждого денег на полный курс лечения. Заставила пролечиться самих, и, вбив в мужские головы чувство если не вины, то некоторой виноватости и ущербности – заразные! – стала эксплуатировать их ещё успешнее. Всех прочих партнёров бросила на произвол судьбы. Пусть со своими гар-дне-рел-лё-зами разбираются сами.
Мамашка, позавидовав, вероятно, слишком бурной жизни дочери, до конца лета решила сослать чадо к родной сестре в глушь, в Тоцк. Оля знала, что воевать с мамашкой, когда её точит зависть, бессмысленно. Только усугубишь положение. Поэтому выклянчила откупные и отправилась в ссылку, надеясь поболтаться в Тоцке пару недель, а потом тихой овечкой вернуться домой, забыв, что мамашкин вердикт был: гнить в ссылке до скончания каникул.
Ночь в поезде прошла любопытно. Какой-то юнец, чуть не треснув от усердия, работал при ней вентилятором. Пришлось, правда, в награду разрешить ему помассировать свои грудяшки. Он так истекал желаниями, что и она немножко распалилась, процеловалась с мальчиком всю ночь. Можно было бы заняться сексом… Но, обдумав все варианты – а их, собственно, было три: купе с дремлющими соседями, тамбур с курильщиками и грязный туалет - она решила, что условия слишком неприспособленные. К тому же удовольствие от неопытного мальчонки, который наверняка приплывёт, не успев толком бросить якорь, не стоило преодолённых неудобств.
Под утро, заметив слишком озабоченное хождение по вагону какого-то железнодорожника, она заподозрила «нештатность ситуации», как говорят космонавты. А, собравшись в туалет, услышала из последнего купе, как железноначальник приказал запереть больного парня в сортире…
Ни с того, ни с сего человека в сортире без суда и санкции прокурора не запирают! Оля поняла, что ситуация в вагоне назревает крайняя. Увязавшись за начальником, благо он счёл её за дитя неразумное и бурчал сопровождавшей его тётке приказы без стеснения, Оля услышала, что вход-выход из поезда вот-вот закроют…
Поезд уже подозрительно долго брёл еле-еле, писать хотелось невтерпёж… Оля вспомнила рассказы отца об аварии в Чернобыле, об испытаниях на Тоцком полигоне, и приняла радикальное решение – улизнуть из поезда, не дожидаясь, пока пассажиров используют вместо подопытных крыс.
Дверь в тамбуре была ещё не заперта, поезд двигался медленно. Оля благополучно спрыгнула с подножки, упала, правда, и ударилась боком. Полежала под откосом, изображая отдыхающую, а когда поезд прополз мимо, встала, отряхнулась, как курочка, облегчилась, подхватила сумочку и отправилась на шоссе.
Сверху кто-то чирикал, вокруг что-то стрекотало. Жаркими густыми волнами наплывали незнакомые травяные запахи…
Скоро Олю подобрала попутка, а часа через полтора она уже обнималась с дражайшей тётей Надей.
К вечеру у Оли начало драть горло, на губе вылез болезненный пузырёк с тёмно-кровянистой жидкостью внутри.
- Ангина и герпес, - поставила диагноз тётя Надя и стала кормить племянницу капсулами сильного антибиотика под названием доксициклин, которым тётка лечила всё, твёрдо уверенная, что все болезни от заразных микробов.
На третий день боль в горле поутихла, герпес начал подсыхать. А по Тоцку поползли слухи, что пассажирский поезд «Оренбург – Самара» тормознули на семнадцатом разъезде, оцепили войсками, обнесли колючей проволокой, нашли в поезде какую-то страшную заразу и спалили два вагона.
«Вовремя я из вагона сдёрнула!» – похвалила себя Оля, не вспомнив о пацанчике, с которым целовалась всю ночь.
***
Куда делась сладкая девчонка, Валерка не понял. Просто утром она исчезла. Даже как зовут, спросить не успел.
Потом началось что-то непонятное. Остановка поезда в открытой степи, колючая проволока, солдаты, невозможность сообщить домой, что он задерживается… Мать теперь с ума сойдёт! Судя по палаткам и командирским приказам, их здесь задержат не на один день.
А так всё хорошо начиналось! Такая была ночь!
Стоило Валерке вспомнить ночное приключение, как приходилось хвататься рукой за прореху в кальсонах и скрывать от всех, что его «часовая стрелка» опять с полшестого беспричинно перескакивает на полдвенадцатого. Ах, соблазнительная причина, куда ты исчезла?
Довольно быстро Валерка познакомился с пацанами, рассказал им о ночном приключении, чем завоевал у них безоговорочный авторитет и кликуху «ночной стрелок по женской части».
В обед их покормили вкусной кашей из полевой кухни. Валерка видел такие в фильмах про Отечественную войну.
Потом они с пацанами нашли чью-то нору и от нечего делать вылили из неё маленького рыжего зверька. Пацаны сказали, что это молодой суслик и предложили убить его. Валерка суслика забрал, долго носил в ладонях, сложенных ласточкиным гнёздышком. Суслик в ладонях пригрелся, высох, стал пушистым и с любопытством высовывал из дырочки между пальцев мордочку с глазами бусинками.
Валерка сходил на женскую половину, побродил по лагерю, надеясь встретить ту девчонку. Но почему-то был уверен, что в лагере её уже нет. К другим подружкам клеить не хотелось. Все они в этом лагере казались ему какими-то… не сказать, что больными-чумными, но немытыми – точно.
К вечеру Валерка затосковал, почувствовал, что жутко устал, ему захотелось домой… Или к той девчонке, с которой он целовался всю ночь… Но девчонки не было, домой в ближайшее время не попасть, мать, наверное, бесится, не зная, куда пропал сын… Валерка прижал пушистую мордочку симпатяги суслика себе к лицу… А суслик, сволочь, укусил его за губу. Валерка от неожиданности разжал руки, суслик упал на землю и убежал.
Губа болела. На губе уже и до этого был какой-то кровянистый пузырёк, а сволочной суслик как раз болезненный пузырёк и прокусил.
Через час Валерка почувствовал себя совсем плохо. Губа отекла, саднила. Болело горло.
«Неужели это из-за укуса? – мучился Валерка. – Понятно, что болит губа… Но почему болит горло и такая жуткая слабость?
К вечеру Валерку затряс жуткий озноб. Валерка свалился на кровать в своей палатке, начал бредить, у него появилась рвота. На шее распухли болезненные на
ощупь шишки, и Валерка всё закидывал голову, как будто ему хотелось держать её как можно дальше от тела. Распухшие, восковые губы обметало, веки словно налились свинцом, лицо позеленело. Валерка дышал прерывисто, поверхностно, всё время спрашивал, как кого-то зовут, жаловался, что соскучился, велел прогнать какого-то суслика.
Когда соседи заметили, что тело Валерки покрывается чёрными пятнами, они вызвали медиков. В палатку пришла упакованная в противочумные костюмы команда, врач зло поругал всех, что они скрывают чумного больного.
Санитары погрузили Валерку на носилки и унесли в госпитальную палатку, а всех соседей Валерки перевели в карантинную палатку.
Скоро те, кому было суждено умереть в карантине, умерли. Первые четыре дня трупы умерших чадили в металлической ёмкости, переделанной под крематорий, распространяли вокруг тошнотворную вонь.
Через двенадцать дней здоровых отпустили из карантина, одев их в изуродованную автоклавированием одежду. Выздоравливающих развезли по больницам для наблюдения.
Соответствующие службы провели обработку лагеря дезрастворами, по близлежащей территории разбросали приманки для уничтожения грызунов.
13. ЧУМНАЯ ДЕВОЧКА
- Свиноферма Симоненко. – Дохлые суслики. – Жуткая соблазнительница. – Эпидемия в Тоцке. -
Частное предприятие, а если сказать проще – свиноферма Симоненко располагалось на краю Тоцка. Когда советскую власть отменили, заведовавший свинокомплексом Пётр Семёныч Симоненко умудрился «актировать» по бумагам часть поголовья свиней. То есть, списал пару сотен хрюшек на падёж. Корма тоже пришлось усушить-утрусить и списать на расплодившихся, якобы, крыс, на гниль, воробьёв и плесень. Затем, не будучи ещё владельцем, Симоненко продал часть свинокомплекса, разобрав его по досточкам-кирпичикам. Ну, а когда свинокомплекс арендовал - мёртвое поголовье ожило, и корма взялись ниоткуда. Одним словом, Симоненко был мужиком ухватистым.
Этой зимой Семёныч скупил земельные паи у пенсионеров соседней деревни и на своей теперь земле растил корма.
С некоторых пор поглядывал Семёныч на местный мясокомбинат, но хозяин его был орешком крепким, из бывших братков, так что мясокомбинат был пока не по зубам мясопроизводителю Симоненко.
Утром Семёныч покатил на «Ниве» осмотривать поля, чтобы решить, что и где по весне сеять. Остановил машину на обочине, открыл дверцу, спустил ногу вниз и наступил на что-то мягкое, под весом его тяжёлой ноги гулко лопнувшее и распространившее тошнотную вонь. Семёныч заглянул под ногу – к вони он привык в свинарнике, поэтому заглянул из любопытства – и брезгливо отдёрнул ногу. Оказывается, он раздавил дохлого, уже раздувшегося суслика.
Семёныч завёл машину и проехал чуть дальше, чтобы от дохляка не воняло. Вылез из машины, повилял задом и спиной на краю поля, разминая от старого радикулита поясницу. Глянул вдаль. Широкое поле… Его поле!
Семёнычу стало благостно.
Опустил глаза и увидел живого суслика.
«Сволочи! – возмутился Семёныч. – Обнаглели! Хозяина уже не боятся!»
Но суслик двигался как-то необычно, боком. Потом и вовсе остановился, пошатнулся как пьяный, будто стараясь удержаться в равновесии, сделал ещё несколько шагов в сторону Семёныча, снова остановился, перевернулся вокруг
собственной оси, слабо пискнул и упал на землю, задёргав лапами. Мордочка зверька окрасилась кровью.
С минуту Семёныч задумчиво смотрел на суслика, который корчился в агонии почти у самых его ног.
Недоумённо хмыкнув и поджав губы, как делал в моменты напряжения деловой мысли, Семёныч пошёл вдоль поля, поглядывая впереди себя и вглубь поля.
Вон ещё один суслик, покружившись вокруг себя, упал с предсмертным писком. Вон два трупика валяются в канаве, с венчиком крови на рыжих мордочках, раздутые, уже разложившиеся. А вон у норы лежал сразу несколько, и большие и маленькие – целое семейство.
Семёныч с размаху наступал на пружинящий под ногой еще свежий трупик.
- Ч-щёрт! – выругался он в сердцах.
Что за напасть? Ни удобрений, ни отравы колхозники на этом поле не применяли лет уже несколько. От чего же дохли суслики? Что за эпидемия валила грызунов? Опасна ли она для его свиней? И можно ли поле засевать кормовыми культурами?
Семёныч подобрал за задние ножки несколько трупиков посвежее, бросил в сумку, чтобы отвезти в санэпидстанцию и узнать причину гибели зверьков.
***
Оля вроде бы оклемалась от ангины. На губе, правда, всё не заживала язвочка. Но была она малоболезненная и Оля о таком дефекте своей красоты почти не беспокоилась. А перед кем в этой Тоцкой глуши выпендриваться?
Оля слонялась по квартире тётки, не зная, чем себя занять.
- Сходи к Симоненкам, - подсказала тётка. – Проведай их. Расскажи о жизни в городе. Петру Семёнычу интересно. Он человек деловой, новостям всегда рад.
Оля засомневалась, что сможет рассказать дяде Пете что-то интиересное. Но бездетные Симоненки всегда одаряли её чем-то вкусным или какой игрушкой. А под хорошее настроение куркуль Семёныч хорошенькую родственницу и деньгами мог побаловать.
Оля подошла к особняку Симоненко, когда Семёныч садился в свою «Ниву», собираясь куда-то ехать.
- Здравствуй, Оленька. Гостишь? Как там родители? – спросил он без особых эмоций, раздумывая о чём-то своём. – Садись в машину, съездим в санэпидстанцию и вернёмся. Моя всё равно ушла, дома никого.
Оля села на первое сиденье. Из сумки, лежащей на полу, торчал мех каких-то зверьков.
- Дядь Петь, вы охотились, что ли? – посмеялась Оля, быстро выудила из сумки тушку зверька и прижала его мордочку к своей щеке. – Симпатяга какая!
- Не трогала бы ты их, - проворчал Степаныч, покосившись на Олю. – На поле нашёл…
Договаривать, что нашёл издыхающих, не стал.
Оля заметила вокруг носа суслика засохшую кровь и брезгливо бросила зверька на прежнее место.
Семёныч довольно быстро сдал сусликов в санэпидстанцию, чему был удивлён. Обычно все дела в этом учреждении делались медленно, со скоростью «от забора и до обеда». Вернулись домой, попили чайку, поговорили об Олиных папе-маме. Семёныч дал племяннице полтинник на конфеты, по поводу чего Оля подумала, что мог бы и на сотенку раскинуться, не бедный и семеро детей по лавкам не сидят…
Семёныч с удивлением почувствовал, что сильно устал – а времени было всего ничего, к двенадцати близилось. Сославшись на занятость, спровадил гостью «на прежнее место жительства», пошёл в сарай, чтобы переложить три мешка с отрубями с пола на подставку, где их не достанут мыши, поднял мешок, охнул… и упал замертво.
Оля топала по улице к тётке, немного поругивая негостеприимного Симоненку. Потом уговорила себя сменить гнев на милость: у мужика дела, чего ему с сопливой племянницей рассиживать!
Автобусы в этом заброшенном углу не ходили, Оля протопала уже квартала четыре, даже испариной покрылась. Она отёрла ладошкой лоб, прошлась по щеке, смахнула пот с верхней губы, задев болячку. И вспомнила, как прижимала к щеке голову суслика, у которого вокруг носа засохла кровь. «Наверное, Семёныч грохнул бедного о землю… – подумала она с неприязнью о грубом мужике. – Он и кошек ненужных… за задние ноги и об угол…»
***
Николай Иванович Смирнов исследовал ткани, прибывшие в Центр микробиологии из Тоцка. Похоже было, что возбудитель, устроивший эпидемию в поезде, сумел уйти из карантина на разъезде семнадцать с помощью сусликов, мутировал в их теле в нужном направлении и превратился в штамм, устойчивый ко всем известным антибиотикам! Природа сделала то, над чем долго и малоуспешно бились учёные. Природа изобрела антибиотикоустойчивый штамм чумы!
Это было очень опасно. Придётся срочно обрабатывать огромную территорию степи, чтобы уничтожить всех грызунов – переносчиков чумы.
Из Центра микробиологии в Оренбург был срочно отправлен факс с рекомендациями по обследованию и обработке территории с эпицентром в Тоцке, по которой могли распространиться грызуны, переносчики нового штамма чумы. Особую настороженность рекомендовано было проявить врачам больниц и поликлиник. Предписано было выявлять и изолировать всех больных с увеличением лимфоузлов, с расстройством функции кишечника, с заболеваниями дыхательной системы, сопровождающимися повышенной температурой… Открытым текстом было предупреждено о возможности появления в Тоцке и близлежащих районах неизвестной ранее формы чумы, не поддающейся лечению имеющимися антибиотиками.
***
Время было жаркое, поэтому Семёныча хоронили на следующий день после смерти.
Оля была в ужасе: значит, дядя Петя умер сразу, как она ушла от него!
Все думали, что Семёныч умер от инфаркта или от инсульта, подняв тяжёлый мешок. Но вскрытие не подтвердило ни инфаркта, ни инсульта. Здоровый мужик в расцвете сил умер ни с того, ни с сего!
Информация о природном очаге особой формы чумы вокруг Тоцка в городскую санэпидстанцию пришла из Оренбурга только на следующий день после похорон Симоненко. Жизнь эпидемиологам, жившим до того тихо и безбедно, попортили свалившиеся на их головы непривычные хлопоты. Пришлось срочно извещать, проверять, выявлять, травить и прочее, и прочее… Никто о непонятной смерти предпринимателя-свиновода, естественно, не вспомнил.
На следующий день после похорон дяди Оля почувствовала, что на шее и подмышками у неё образовались какие-то довольно болезненные шишки. Да и с губами творилось что-то неладное. Губы потрескались и начали кровоточить. Осунувшись после мучительной бессонной ночи и проклиная задрипанный городок, в который её сослала маманька, она побежала в поликлинику.
Доктор долго и с удовольствием щупал шейные, а ещё дольше подмышечные лимфоузлы Оленьки, совершенно случайно, часто и довольно сильно касаясь запястьями незагорелых девичьих грудок с восхитительными розовыми сосками на аккуратных ареолах-пятачках, придирчиво изучал распухшие Оленькины губки. Оля даже подумала, что, не будь они потрескавшимися и явно больными, доктор присосался бы к ним прямо в присутствии тётки-медсестры, на которую он не обращал внимания. Потом вдруг словно очнулся, сильно забеспокоился, написал что-то на бумажке и выпихнул медсестру с этой бумажкой из кабинета. «Насиловать начнёт!», - подумала Оля и приготовилась защищаться. Но доктор, потеряв всякий сексуальный интерес к соблазнительной пациентке, кинулся звонить кому-то по телефону. Он проговорил какую-то замысловатую, хоть и короткую фразу, из которой Оля уловила только цифру «сто», далее почти ничего не говорил, только поддакивал и становился все тревожнее, а по ходу разговора все больше и больше бледнел и покрывался испариной.
Трубку он бросил поперёк аппарата и не обратил никакого внимания на призывное пиканье, поскольку судорожно напяливал на лицо ватно-марлевую повязку, похожую на шлем космонавта или инопланетянина из любительского театра. Оля стояла перед доктором топлес, заложив руки за спину, задорно выпятив в сторону доктора соблазнительные грудяшки и покачивая ими, чтобы привлечь внимание эскулапа и добиться он него объяснений. Устав выпячивать груди, села на кушетку, закинув невероятно длинную и стройную левую ногу на такую же невероятную и стройную правую. Оля терпеливо ждала. Она даже была готова согласиться на несильные домогательства, от которых ей пришлось бы немного поотбиваться…
Но доктор всё одевался и был уже сильно похож на героя фантастического фильма: в резиновых перчатках и вовсе не в медицинском, а в тяжелом прорезиненном халате, испещренном камуфляжными пятнами. Откуда что взялось!
Доктор достал из какого-то шкафа пробирку, выдернул из неё длинную проволоку с куском ваты на конце, дрожащей вытянутой рукой дотянулся до губ Оли, попытался помазать этой ваткой по губам. Это получилось у него не с первого раза. Ватку на проволоке он снова запихал в пробирку.
Доктор почему-то боялся подойти к Оле.
Потом доктор достал склянку с черепом и костями на этикетке, отлил из неё немного розовой жидкости в другую склянку, разбавил водой. На довольно толстую палку намотал клок ваты, обмакнул в разбавленную жидкость и дрожащей неверной рукой издали стал протирать губы девушки. Это ему удавалось плохо. Он тыкал ватой то в щёки девушки, то в нос. Очки у него запотели.
Оля попыталась возмутиться грубым действиям доктора.
- Так надо, так надо! – доктор то ли пытался убедить девушку в важности своих действий, то ли умолял, чтобы она не сопротивлялась ему.
Оля злилась, наблюдая за странным поведением доктора. Что за маскарад устроил доктор? Она была возмущена, что доктор тычет ей в лицо мокрой ватой на палке. Оля удивилась окончательно, когда врач отшвырнул палку с ватой в угол кабинета и, бормоча сквозь повязку: “Сейчас… сейчас…”, задом попятился к двери и выскочил, как выскакивает за дверь человек, оказавшийся с глазу на глаз с хищником. Послышался скрежет ключа. Судя по лихорадочному царапанью, врач никак не мог попасть ключом в скважину. Наконец, замок два раза крякнул и послышались торопливо удаляющиеся по коридору шаги.
Оле надоело сидеть обнажённой при отсутствии зрителей, да и губы нестерпимо болели. Она накинула кофточку, подошла к двери, подергала ручку - дверь не открывалась. “Псих ненормальный…» - подумала Оля.
Задумываться о причинах своего странного заточения ей было недосуг. Поскольку кабинет был на первом этаже, а окно открыто - она легко выпорхнула на неухоженный поликлинический газон.
В тот самый момент, как миссмировские ножки Оли коснулись газона и она напряглась, чтобы элегантно спружинить в приземлении, какой-то зубчик какого-то колёсика в её организме сломался. Колёсико крутанулось не так, как положено, перенапрягло какую-то пружинку, пружинка лопнула… Оля упала в густые заросли газона бездыханной, и полудикие цветы сомкнулись над телом девушки.
В безлюдном дворе чирикали птички.
Очень скоро во двор поликлиники с рёвом примчались устрашающего вида крытые трехосные грузовики темно-зеленого цвета. Из-под тентов выскочили вооружённые автоматами люди в странных, защитных, по-видимому, резиновых костюмах и в противогазах. Люди оцепили поликлинику, заперли двери. На крыше одного из грузовиков чернела странная труба, напоминающая ствол корабельного орудия. Этот ствол угрюмо развернулся в сторону открытого окна. Труба рыгнула толстой струёй грязно-белой пены, залепила открытое окно. Машина медленно ехала вдоль стены, оплёвывая поликлинику пеной. В некоторых окнах стёкла лопались и пена заполняла комнаты целиком. Ошмётки пены упали на незамеченный в траве труп девушки, полностью укрыв его. Машина проехала вокруг всего здания, труба поднялась выше и на втором круге машина начала лепить пену на окна второго этажа. Машина переехала труп девушки, скрытый сугробом пены. Пена окрасилась розовым цветом. Никто не обратил на это внимания.
Из Тоцка на большой скорости мчался старый «Жигулёк». Для иномарки эта скорость была бы и не слишком большой – километров, может, сто двадцать в час. Но для «копейки», на заднем стекле которой было написано: «Не обижай старушку!», скорость была запредельной. За рулём сидел мужичок чумного вида с шальными глазами в нательной майке потно-белого цвета, в странных зелёных шароварах, в каких ходят хирурги на операциях, в тапочках…
***
Народ в Тоцке мёр как мухи.
Что самое странное, большинство умирало без причин. Чувствовал себя человек хорошо, как всегда, и вдруг раз – помер! Правда, заметили, что многие умирали в тот момент, когда поднимали тяжёлое, или пытались бежать, или даже просто спрыгивали со ступеньки автобуса или с табуретки дома.
Ближе к вечеру население заволновалось. Рассказывали друг другу, как военные пожарные заплевали своей пеной городскую поликлинику до самой крыши. А ведь пожара не было! Что в суете пожарная машина жутко растоптала девчонку. Да так, что определить не смогли, чья она. Что людей, которые были в поликлинике, из здания не выпустили. Ни больных, ни медиков. И обслуживают их специалисты в скафандрах.
Одни говорили, что город отравили газом. Другие говорили, что накрыло радиацией. Третьи, что в город занесли какую-то страшную болезнь. И то, и другое, и третье могло быть правдой, потому что на улицах появились фигуры, облачённые в странные защитные костюмы белого цвета, похожие на космические, с космическими же шарами-шлемами на головах. Они что-то выглядывали на улицах, брали какие-то пробы или анализы. Другие были одеты грубее, в зелёный камуфляж. И на головах у них были страшные маски, похожие на противогазы: выпуклые очки, морды, как у чудовищ… Это были то ли солдаты, то ли охранники. Потому что с автоматами.
Народ тихим сапом пытался улизнуть из города, но дороги были перекрыты военными кордонами. Кто посмышлёнее, решил выбраться из города пешком, по бездорожью. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что город блокирован наглухо: обнесён спиралью колючей проволоки, и охраняем цепью солдат в противогазах.
Особо ретивых, пробовавших рвануть внаглую, предупредили сначала выстрелами в воздух, а потом пули зацвиркали под ногами. Через мегафон захрипело предупреждение, что покидать территорию, ограниченную колючей проволокой запрещено. Нарушение запрета будет пресекаться расстрелом.
Жители начали привыкать к тому, что у них на глазах кто-то падал замертво. Трупы бесхозными лежали недолго. К ним подъезжали «космонавты» и увозили куда-то. У родственников, пытавшихся унести умерших с собой, трупы отбирали.
Часам к шести вечера в городе объявили, что с десяти часов вводится комендантский час. Что всем жителям без исключения приказано укрыться в местах проживания: в квартирах, в гостиницах или общежитиях. И грозили всяческими карами нарушителям порядка.
14. ВЫБОР
- «Матрёшка» становится всё страшнее. – Чума во благо. – Выбор. – Опять бандиты. -
Смирнов исследовал биоматериал, доставленный из Тоцка. Да, природа сделала то, чего не могли добиться военные биологи – она создала великолепную разновидность бактерии с ярко выраженными токсическими свойствами, устойчивую ко всем антибиотикам. Не составит большого труда встроить эту бактерию в «чумную матрёшку» – и её убийственная сила возрастёт во много раз.
***
- Здравствуйте, Николай Иванович.
Смирнова не удивило, что Пестиленций явился к нему в лабораторию, минуя всяческие посты, не испрашивая разрешения на посещение лаборатории у соответствующих органов. Впрочем, если бы кто-то потребовал предъявить пропуск или иной документ, дающий право на посещение закрытой лаборатории, Пестиленций наверняка предъявил бы документ.
Как Николай Иванович относился к Пестиленцию? Он и сам бы не смог объяснить, как. Смирнов родился и вырос во времена советские, был атеистом по убеждению… Правда, с возрастом приходило убеждение, что не всё в материальном мире можно объяснить законами физики и химии, что есть необъяснимое влияние на жизнь чего-то неведомого… В человеческую жизнь постоянно вмешивались силы, о которых человечество пока ещё ничего не знает. А может и знает, но часть людей в эти силы не верит, а другая часть верит слишком упрощённо… Николай Иванович не мог материалистически объяснить внезапные появления и исчезновения объекта, который называл себя Пестиленцием. Смирнов допускал, что заинтересованные лица, желающие поэксплуатировать его, как разработчика биооружия, могут использовать и неизвестную для него волновую аппаратуру, и неведомые способы внушения на фоне фармакологического воздействия, и психотропную химию. Допускал ли Николай Иванович, что Пестиленций был служителем Сатаны? А кто его знает… Для начала надо было, как сказали бы учёные-коллеги, идентифицировать объект, определить, что есть Сатана. Горбачёв, разваливший Советский Союз, и Ельцин, разрушивший Россию, для Смирнова были олицетворением Сатаны… А Пестиленций, он очень похож на других современных нуворишей, которые проходят сквозь закрытые двери, творят недопустимое простым смертным, плюют на законы и как по мусору идут по головам людей к своим целям.
Николай Иванович покосился на Пестиленция и качнул головой: здравствуй, нежданный гость, здравствуй.
- Матрёшка с начинкой из Тоцка получится весьма грозной, не так ли?
Пестиленций скорее утверждал, чем спрашивал.
Николай Иванович промолчал. А зачем отвечать, если вопрошаемому ответ известен.
- Циста с Тоцким микробом внутри – это великолепно, - похвалил Пестиленций учёного и тут же подзадорил: - Но смотрите чуть дальше! Сделайте в микробе маленький секретец. Вроде микрочипа в сложной машине, который эту машину заставит работать в определённый момент так, как он захочет. Наподобие компьютерного вируса. А почему «наподобие»? Просто, как вирус. Представьте: микроб производит вирус одной из африканских лихорадок. Лихорадки Эбола, например. Страшная вещь, я вам скажу! Через пару дней после заболевания лихорадкой Эбола внутренности человека превращаются в однородное желе!
Николай Иванович задумался. Чумной микроб, устойчивый ко всем известным антибиотикам, вырабатывающий сильнейшие токсины, которые убивают человека, не размениваясь на побочные симптомы вроде кашля, поноса или бубонов. А в теле тех немногих, которые выживут от этой новой чумы, заразные микробы начнут продуцировать вирус Эбола. Да, вирус Эбола жуткая вещь! И это ужасное заболевание девятым валом со стопроцентной смертностью накроет неподготовленное к нему население и здравоохранение. Страшнее может быть только в аду!
Смирнов смотрел фильмы об эпидемии Эбола, снятые американцами в Заире. Да и наши умудрились где-то «запротоколировать» на плёнку больного в разгар болезни и в момент смерти. Болезнь трудно распознаваема, начало похоже на другие инфекционные болезни. Жутко заразная и практически неизлечимая. Смерть наступает на второй неделе от заболевания. Часто медперсонал, ухаживавший за больным в начале болезни, заболевает и погибает вслед за пациентом. Кашель и понос… Носовые кровотечения, кровавая рвота, кровавые слёзы и моча… Катастрофически быстрое отмирание печени, лёгких селезёнки и других органов.
Больной в фильме, который смотрел Николай Иванович, лежал в какой-то пустой, без окон, облицованной кафелем комнате, на кровати, наподобие солдатской. Он мог ещё самостоятельно сидеть. Обслуживающего персонала рядом не было. Больного тошнило. Он раскрыл рот и приник к целлофановому пакету. Рвоте, казалось, не было конца. Пакет наполнился до краев черной кровавой рвотой…
Кадр сменился. На секционном столе лежал обнажённый труп. Тело истощённое, словно высушенное. В кадр время от времени попадали люди, делавшие вскрытие – в герметических противомикробных скафандрах, головы в шлемах с широкими стёклами вместо лиц. Таких скафандров не было даже в их научном центре, лаборатории которого обозначены высшей степенью опасности.
Вскрыта брюшная полость. Вместо внутренностей кровавое желе...
- Удачно всё складывается в сотворении «чумной мартёшки», а, Николай Иванович? Масса случайностей, удачно следующих друг за другом… Карьер, остров Возрождения, Тоцкий штамм… Когда из множества случайностей вяжется единая цепочка, это наводит на размышления. Не буду темнить, как говорят у вас. Эту цепочку случайностей запрограммировал я. И ваш успех в создании «чумной матрёшки» – мной запрограммированный успех. Мне не составит труда сотворить очередную «случайность», в результате которой ваша… точнее, наша с вами «чумная матрёшка» попадёт в руки нужных мне людей. Но мне нужно, чтобы это сделали вы. И по своей воле.
Николай Иванович сидел с закрытыми глазами. Да, так много полезных случайностей случайно не бывает. Кто эти «нужные люди», спрашивать не надо. Биологическое оружие нужно террористам. Или стране, какие сейчас принято называть изгоями, или, ещё хуже, группе лиц, у которых цели куда хуже, чем у террористов и стран изгоев. Сумасшедшим фанатикам. И вовсе не религиозным. Тем, у которых цель гораздо прозаичнее – стать властителями мира.
- Отбросьте рассуждения о морали, господин учёный, - жёстко произнёс Пестиленций. – Сам факт создания такого чудовищного оружия – уже аморальный поступок. Работая над «изобретением», вы прекрасно знали о последствиях его применения. И сожалели, что не удастся увидеть плоды трудов своих в действии. Не бойтесь, конец света без вас не начнётся! Вы уже приложили свою руку к его приближению.
Пестиленций скептически и оценивающе посмотрел на Смирнова.
- Вы, наверное, думаете обо мне всяко-разно-нехорошее. И такой я, и сякой, и болезни распространяю… Вы знаете, в последнее время вы, люди, в гонке по созданию страшных болезней оставили меня на два корпуса позади. Не верите?
Пестиленций задумчиво походил по лаборатории, сделал рассуждающий жест рукой и продолжил:
- Вам не кажется, что все загадочные эпидемии, которые вспыхивали то в Азии, то в Африке, то в Латинской Америке, похожи на испытания биологического оружия, во время которого людей безжалостно используют, как подопытных кроликов? Например, в 1995 году в Латинской Америке, в пограничных районах воюющих между собой Эквадора и Перу, разразилась загадочная эпидемия – сотни людей погибли от воспаления мозга. По рассказам медиков, мозг пострадавших буквально «выкипал» от неожиданно быстро повышавшейся температуры, вызванной неизвестным вирусом. Эпидемия полыхнула, как огонь в соломе, и исчезла. Исчезла так быстро, что врачи даже не успели выделить возбудителя болезни. В 1991 году в Конго и Уганде появился вирус Эбола. Заболел не один и не два человека, а сразу большая группа, в один день - будто кто-то специально «распылил» вирус. За считанные дни погибло пять тысяч человек, опустели целые деревни. Аналогично в 2004 году распространялась атипичная пневмония - в Южном Китае и Гонконге в один день появились десятки заболевших, потом - в Сингапуре, потом - во Вьетнаме.
Пестиленций сел и снова задумался.
- В 1957 году в США разразилась эпидемия «азиатского гриппа», погибло семьдесят тысяч человек! – Пестиленций потрясённо вскинул руки вверх. - Откуда этот вирус взялся сразу в нескольких американских городах в один и тот же день? Предполагали, что спецслужбы использовали людей как подопытных кроликов, а потом не удержали ситуацию под контролем. И в отношении вспышки атипичной пневмонии есть мнение, что утечка вируса могла быть испытанием биологического оружия Китая. И здесь эпидемия оказалась неуправляемой.
Пестиленций изобразил на лице то ли скептическую, то ли презрительную гримасу.
- Во всех эпидемиях есть нечто общее, позволяющее подозревать причастность к их началу специалистов. Во-первых, эпидемии всегда начинаются в нескольких местах. Причём, никогда в столице - всегда в провинции или в труднодоступной местности. Во-вторых, вирус всегда неизвестен либо модифицирован, и лечить его очень сложно. В-третьих, собрав «кровавую жатву», бактерии исчезают сами собой. По такому сценарию с 1945 года на планете произошло два десятка масштабных эпидемий неизвестных болезней. Все – по одному сценарию… Словно написанному чьей-то опытной рукой…
Николай Иванович молчал.
- Сейчас, в эру генной инженерии, биологам работать особенно интересно, - продолжил Пестиленций бодрым тоном, каким младшие научные сотрудники, уверенные в своём великом будущем, читают лекции школьникам, пришедшим на экскурсию в лабораторию. - Учёные как боги, творят новые организмы. Но… - он усмехнулся, - что бы генные инженеры ни выдумывали, у них всё равно получается биологическое оружие.
Пестиленций ненадолго замолчал, словно вспомнив что-то мимолётное, и внезапно переменил тему разговора:
- Я думаю, миллиона рублей за сотрудничество с нашей корпорацией вы заслуживаете.
Николай Иванович молчал.
- Да, мы подталкиваем учёных к созданию возбудителей тех или иных заболеваний, - согласился Пестиленций. – Например, мы помогли создать современный вирус иммунодефицита человека. Но кого поражает ВИЧ? Гомосексуалистов, проституток и их сексуально невоздержанных партнёров, то есть – аморальных людей. Можно ли избежать заражения и не умереть от СПИДа? Элементарно! Не блуди, живи в семье – и ты будешь здоров! Распространение СПИДа в больницах? Пусть медики соблюдают сандезрежим, не нарушают правила безопасности – и вирус, как говорили у вас в войну, не пройдёт! То есть, наш СПИД направлен на очищение общества от аморальных его членов, он приучает к порядку! СПИД – это добро! Мы творим добро!
- Чтобы соблюдать все нормы в больницах, нужны деньги. А их у нас нет, - вяло оправдался Николай Иванович. - Чтобы проверять кровь на ВИЧ, нужны деньги. К тому же, мы соблюдаем правила безопасности, да те аморалы, которых ты хочешь якобы уничтожить, не хотят соблюдать законы и нормы безопасности. А сколько заблудших и глупых от молодости и по неопытности? Молодёжь… Они подчас не придерживаются жёсткой морали и правил не от того, что аморальны, а потому, что недостаточно развиты! Рассуждая по-твоему, всех, кто от рождения не гений, нужно считать дебилами и уничтожать по причине бесполезности обществу? «Не блуди – и будешь жив!» – передразнил Николай Иванович Пестиленция. – Мало не блудить, надо ещё оградить не блудящих от блудных ВИЧ-инфицированных и больных! Но как только мы начинаем бороться с инфекцией по общим эпидемиологическим законам и требуем выявления заражённых, локализации очага… Это общие нормы борьбы с эпидемией! Но тут же поднимают вой либералы: «Права личности! Врачебная тайна!» И все средства идут на «либеральные способы борьбы с заразой» – «снижение вреда» и тому подобное. То есть, можешь колоть наркотики, только чистым шприцом, а бесплатные шприцы тебе дадут в доброй организации «по снижению вреда». Можешь трахаться направо и налево, но только одевай презерватив. Это не борьба с аморальностью, как ты говоришь. Это поддержка аморальности! И это не новые формы борьбы со СПИДом – это сатанинские формы поддержки СПИДа и наркомании, с помощью которых зараза только шире и быстрее расходится по стране по миру. Нет, - разозлился Николай Иванович, - ты не творец добра. Ты и тебе подобные – паразиты на добре!
- Пусть так, не важно, - ничуть не расстроился отповеди учёного Пестиленций. – Пусть я паразит, пусть мы аморальны. Но нам нужно ваше содействие. Я понимаю, что вы человек определённых моральных принципов, переступить через которые трудно. Но можно, если ваш шаг хорошо оценён. Два миллиона! – задорно воскликнул Пестиленций. – Николай Иванович, соглашайтесь, пока я не раздумал! Мы ведь можем обойтись и без вас!
Учёный молчал.
Весёлость стекла с лица Пестиленция. Ему стало скучно.
- Пять миллионов, чтобы вы доработали нашу малютку до того состояния, о котором я вам рассказал, и передали некоторым заинтересованным лицам.
Пестиленций выжидающе помолчал на учёного ещё некоторое время, но ответа не дождался. Вздохнул с сожалением.
- Николай Иванович, вы, наверное, слышали, что в течение короткого времени среди микробиологов высочайшего уровня прошла волна таинственных смертей. Волна непонятных смертей. Одиннадцать ученых странно умерли в течение пяти месяцев. И все они тем или иным образом были связаны с разработкой бактериологического оружия. Нет-нет, я вам не угрожаю! Я просто констатирую факты.
Настроение Пестиленция вновь изменилось, он насмешливо, чуть искоса, как мэтр на ученика, глянул на Николая Ивановича. Сегодня он разговаривал с учёным подчёркнуто вежливо, на «вы». С чего бы это?
- Первые три исследователя умерли в начале ноября прошлого года, - сокрушённо вздохнул Пестиленций и горестно покачал головой. В глазах его темнела неподдельная печаль. - Бенито Куэ, специалиста в области инфекционных заболеваний медицинского института Майами, сбила машина на автостоянке. При вскрытии патологоанатомы не обнаружили никаких телесных повреждений. Предположили, что причиной смерти стал инсульт.
Пестиленций скорчил рожу и развёл руки в стороны – вот так вот, мол, случается иногда.
- Через четыре дня таинственно исчез Дон Уили, один из крупнейших микробиологов Гарвардского университета. Он изучал взаимодействие иммунной системы с возбудителями СПИДа, лихорадки Эбола и гриппа. Полиция нашла его машину на мосту недалеко от Мемфиса. Тело вытащили из реки через месяц. Эксперты предполагают, что он упал в воду в результате приступа головокружения.
Пестиленций помахал рукой в воздухе, показывая жестом, что чушь, конечно, все эти предположения досужих экспертов, и что он-то знает истинную причину гибели известного учёного.
- Еще через пять дней внезапно умер известный микробиолог Владимир Пасечник. Патологоанатомы решили, что причиной смерти стал инсульт. Этого учёного вы, конечно, великолепно знаете. Доктор Пасечник работал над российским бактериологическим оружием, а потом сбежал в Англию.
Пестиленций пренебрежительно махнул рукой – никудышный, мол, человечишка.
- В декабре произошли ещё две смерти. Роберта Шварца обнаружили зарезанным в своем доме в Лизберге. По подозрению в убийстве задержали дочь Шварца и несколько ее друзей, состоящих в языческом обществе. Доктор Шварц занимался расшифровкой ДНК патогенных микроорганизмов в Центре передовых технологий Херндона, штат Вирджиния.
Пестиленций долго и сожалеюще качал головой – бывает же! Собственная дочь!
- А четыре дня спустя «в результате несчастного случая» умер Нгаен Ван Сет. Он оказался заперт в герметичной камере своей лаборатории и погиб от удушья. Ван Сет работал в группе первооткрывателей вируса мышиной оспы, который, возможно, станет средством борьбы с чёрной оспой. Кто-то запер его в герметичной камере! Представляете? Стучишь в стенки – а тебя никто не слышит. И воздуха становится всё меньше… И чем неистовей стучишь, тем быстрей твоё тело сжигает кислород… Дышать становится всё труднее… Мучительная смерть! Долгая, мучительная смерть!
Пестиленций горестно вздохнул.
- В феврале этого года тело русского микробиолога Виктора Коршунова, специалиста в области детских кишечных инфекций, нашли с пробитой головой около его дома в Москве. Пять дней спустя британского микробиолога Яна Лангфорда, специалиста в области вредного воздействия окружающей среды, нашли мертвым у себя дома. Его тело было привязано к креслу и раздето ниже пояса. Бандиты! Тамошние бандиты ешё хуже, чем здешние! Представляете – привязали, к креслу, раздели ниже пояса… Хорошо хоть – не у вас такое творится!
Пестиленций утешающее похлопал Николая Ивановича по плечу.
Николай Иванович возмутился в душе. Лицемер! Да ихние… нашим в подмётки не годятся! И устыдился такому сравнению.
Пестиленций усмехнулся и продолжил:
- Через две недели в Сан-Франциско погибли еще два выдающихся микробиолога. Таню Хольцмайер, эмигрантку из России, занимавшуюся молекулярной биологией, застрелил её друг, также микробиолог, Гайанг Хуанг, который после этого покончил с собой. Через день британского астробиолога Дэвида Уинн-Уильямса во время утренней пробежки сбила машина. А на следующий день погиб Стивен Мостов, известный по соответствующим исследованиям как «Доктор Грипп». Его личный самолет разбился в Денвере.
Пестиленций широко развёл руки в стороны.
- Вот так вот! Одиннадцать учёных с мировыми именами за пять месяцев!
Произнёс он эту фразу так, как футбольный болельщик сообщил бы другу за кружкой пива о непредвиденном ходе чемпионата и одновременном проигрыше всех ведущих команд, за исключением той, за которую он болел.
- И столько ваших земляков! Бывших, в основном.
Пестиленций двусмысленно подмигнул.
- Как вы думаете, эта череда смертей – случайность? Не мучайтесь над ответом. Я, - Пестиленций выделил слово «Я», внезапно перейдя на жёсткий тон, - я скажу вам ответ. Все они не захотели сотрудничать с нами… Но, надо отдать должное, каждый следующий знал, что предыдущий уже поплатился жизнью за неправильный, в моём понимании, выбор. Они отказались помогать нам и сочли, что их знания дороже их жизни. Даже те, кто предал родину, - Пестиленций театрально вскинул руки вверх, - ради возможности хорошо жить.
Пестиленций глубоко задумался.
- Я не скрываю перед вами абсолютно ничего. Потому что вы должны сделать осознанный выбор. Зная, что умрёте, отказавшись. Зная, что вознесётесь вверх, согласившись.
Николай Иванович усмехнулся. Хорош выбор!
- Зачем тебе мои… наши знания, наша помощь? – спросил он. – Ты знаешь не меньше, чем любой из нас. Больше! И наши возможности по сравнению с твоими – ничтожны!
- Да, ничтожны, - спокойно согласился Пестиленций. – Мне не нужны ваши ничтожные знания и изобретения. Мне нужны вы.
Николай Иванович понял, что он нужен Пестиленцию не как учёный, не как исполнитель чужих заказов, а… Он затруднился сформулировать, каким образом он нужен Пестиленцию. Но очень ясно почувствовал себя стоящим на краю бездонной пропасти. Почувствовал дыхание жуткого холода из глубины той пропасти. Этот холод словно превращал в ледышку что-то тёплое, живое, прячущееся у него за грудиной. Ледяное дыхание замораживало его душу! Его душа! Вот что нужно было Пестиленцию!
- Вот два сердца, - сказал Пестиленций, и Николай Иванович увидел перед собой два кусочка живого мяса. Два небольших, совершенно похожих друг на друга сердца. Оба свеже красные, оба бодро сокращались и гнали сильными мышцами одинаково алую кровь в аорты. Одно сердце, правда, сокращалось чуть быстрее, чем другое.
- Одно – сердце агнца Божьего, а другое – просто агнца, - сказал Пестиленций. - Я ничего не скрываю! Ваш выбор должен быть свободен! И оба предназначены на заклание во имя Господина своего.
«И чем же агнец Божий отличается от просто агнца, - подумал было Николай Иванович. – И что это за Господин, во имя которого эти сердца предназначены на заклание?»
Но Пестиленций молчал, и Николай Иванович знал, что на эти вопросы он должен ответить сам.
- Вот нож, - показал Пестиленций странный клинок с причудливо изогнутым блестящим лезвием, покрытым замысловатым чёрным узором. Такой нож явно не предназначался для кухонных манипуляций. – Это жертвенный нож. Сейчас ты этим ножом принесёшь в жертву одно из сердец. Одно из сердец ты принесёшь в жертву своему Господину… Ты должен сделать это добровольно. Только тогда ты станешь Его преданным слугой. И в награду за искренний выбор Он наделит тебя Силой и Властью.
Пестиленций выделил слово «своему». А слово «Господин» произнёс с великим благоговением. Николай Иванович понял, что наступил миг, когда ему придётся выбирать, куда повернуть свою судьбу.
Он ярко представил, как жертвенный нож рассекает одно из сердец, как свежая плоть брызжет вкусно дымящейся кровью, увидел, как облитые кровью половинки рассечённого сердца распахиваются, подобно горячим, влажно набухшим губкам перед желанным соитием, призывая его войти ножом глубоко в распахнувшееся между ними отверстие. Сладостная дрожь прошла волной по телу Николая Ивановича и скопилась настойчивым желанием где-то внизу. Хочу! Такого желания он не испытывал со времён далёкой своей юности…
Добрая ладонь погладила Николая Ивановича и словно разрешила: можно!
Николай Иванович готов был уже взять нож и воткнуть его в то сердце.
«Садист… - простонал кто-то умирающим голосом, - убийца!»
Мучение было в том стоне. Великая боль.
Почему садист и убийца? Ведь так приятно…
Опыт многое пережившего мужчины, разум учёного охладили его лоб. А что второе сердце?
Николай Иванович представил, как он режет второе сердце. Раненое сердце затрепыхалось, рука Николая Ивановича дрогнула и выронила нож.
«В тебе нет жалости, - услышал он восклицание, и голос показался ему насмешливым. – Больно ведь!»
Николай Иванович на себе почувствовал боль, и согнулся, будто кто-то всадил кинжал ему в сердце.
Странно, второй крик о боли и скрытая насмешливость ужасно не соответствовали друг другу, хотя они принадлежали одному голосу.
«Делай то, что приятно! Если тебе назначено принести жертву, выбери сладостную жертву!»
Кто-то ласково, как любимая девушка в юности, погладил его руку, вложил в неё жертвенный нож, и мягко направил руку куда нужно.
«Да… Можно… Ммм…»
«Но чем отличаются эти два сердца? Они же совершенно одинаковы! Только бьются с разной частотой… Нет, и сокращения уже одинаковы… В чём разница? Агнец Божий и просто агнец… Просто агнец – просто ягнёнок. Агнец Божий… - Николай Иванович вспотел. – Агнцами Божьими называли детей… Да, это сердца ягнёнка и ребёнка!»
Николай Иванович перепугался до слабости в коленях, до дрожи во всём теле.
Его принуждали принести в жертву сердце ягнёнка или сердце ребёнка… Кому? Господину… Кто он, этот Господин, которому приносят в жертву детей и ягнят? Детей… или ягнят. Детей в жертву… О, Боже! Детей приносят в жертву Сатане! А ягнят? Тоже? Нет… Кажется… в древние времена… в библии, вроде, написано, что ягнят приносили в жертву Богу… Его принуждали выбрать, кому принести жертву: Богу или Сатане! Приятная жертва, конечно же, была предназначена Сатане. Жертва через сердечную боль – Богу… Но какое из сердец – человечье, а какое – ягнячье?
«Ты обязан выбрать! – настаивал приятный голос. – Неужели ты сделаешь себе больно? Причинить себе боль – это так отвратительно! Но ты обязан принести жертву!»
«Обязан?»
«Обязан! Выбирай!»
«Какое сердце выбрать?! – бились мысли в голове Николая Ивановича. – Какое из сердец принадлежит ребёнку? Эта жертва – неприятная… Убийство… Убийство ли, жертвоприношение ягнёнка? Та жертва – приятная… Но явно - убийство! Важно ли, убийство ребёнка, или убийство ягнёнка? Но надо выбирать! Что выбрать?»
«Выбирай! Время кончается! Поднимай нож! Бей! Неужели ты сам себе причинишь боль? Сделай приятную жертву! Бей!!!»
Николай Иванович поднял нож. В какое сердце бить?
«Бей! Быстрее! Сделай приятную жертву! Не причиняй себе боли! Время выходит! Считаю до трёх! Раз… Два!.. Выбирай – то или это! Третьего не дано!»
Николай Иванович размахнулся… Куда бить?
«Только не делай себе больно! Три! Время вышло! Бей! Бей!!!»
Николай Иванович закрыл глаза, сжал, что есть силы клинок…
Стоп! А почему время вышло? И какое время? Кто отмерил то время, за которое он должен сделать выбор? Кто назначил ему сделать выбор? И что будет, если он не сделает выбор на счёт «Три»?
Николай Иванович замер. Прислушался.
Тишина.
Открыл глаза.
Ничего.
«Нет, господа-товарищи, так выбор не делают. Надо осмотреться, взвесить все за и против… Обдумать ситуацию как следует… И почему третьего не дано? Почему я обязательно должен сделать выбор: ту жертву или эту? А я как раз из двух зол выберу третье – не принесу жертвы!»
Николай Иванович вышел из проходной научного Центра, медленно побрёл по аллее. Голову мутило, как с похмелья. Последнее время Николай Иванович сильно реагировал на изменения погоды. Вчера был пасмурный день, утром циклон сменился антициклоном, а к вечеру снова прошёл небольшой дождик.
«Что же творится с головой? - мучил себя вопросами Николай Иванович. - С ума ли он сходит на волне сумасшедших перемен в стране, или на самом деле материализм коммунизма был ошибочен, и сейчас власть в мире берёт сатанизм?»
Пахло дождём и опавшими листьями. Николай Иванович любил летом пройтись после дождя. Но сейчас дул холодный осенний ветер и время для прогулок было совершенно некомфортным.
Николай Иванович поёжился, запахнул плащ на груди, взглянул вперёд и в тени деревьев, в стороне от фонаря, увидел неясную фигуру. Неужели это опять Пестиленций! В тот раз они встречались здесь. Но роскошной машины видно не было.
Николай Иванович непроизвольно остановился – так ему не хотелось вновь видеть надоедливого знакомого.
- Николай Иванович! Это я, Нефёдов! – услышал учёный. – Простите, пожалуйста… По старому знакомству, не могли бы вы мне вкратце разъяснить ситуацию?
Николай Иванович обрадовался, узнав в приближающемся человеке журналиста. Слава Богу, не Пестиленций!
- Извините, я стал в тени, как бандит, - приложил руки к груди журналист, выходя на свет. – Я ведь сам после того приключения на Возрождении обхожу стороной людей, стоящих в тени, и не люблю ночных подъездов и безлюдных проходных.
- Здравствуй, Женя. Да ничего, просто я задумался, а потом вдруг увидел кого-то.
- Вы автобусом, Николай Иванович? Можно, я вас провожу, а по дороге вы мне популярно объясните, что можно?
- Автобусом, Женя. На машину ещё не заработал. Один из… - Смирнов чуть не сказал «основных разработчиков биологического оружия», но, замявшись, удержался. – Один из немногих, кто знает чуму до мельчайших подробностей, и – пешком…
Подъехал автобус, прошипел злой кошкой, раскрыл двери. Нефёдов вслед за неторопливым Смирновым прыгнул в салон, купил два билета, сел рядом с учёным.
- Николай Иванович, что творится в Оренбургской области? – спросил Нефёдов в полголоса, чтобы не настораживать чужие уши.
- Ты имеешь в виду, инфекцию?
- Да. Ходят разные слухи, даже самые чудовищные. Говорят, поезд сожгли. Говорят, Тоцк блокировали. Масса летальных случаев.
- Ну, насчёт сожжения поезда – чушь. Поезд поставили на карантин в степи, умерли несколько человек. Но всё было сделано правильно, а главное - вовремя. Нам часто не хватает излишнего радикализма, всё боимся перестараться. Но в данной ситуации сделать меньше, чем надо - очень опасно. Тысячу человек, контактных по чуме, нельзя отпускать в… в… - Николай Иванович чуть не сказал «на свободу» и замялся, подыскивая нужное выражение. – Нельзя отпускать «в свободное плавание». Тоцк закрыт на карантин. Там летальных случаев больше. Но и жителей в городе во много раз больше!
- Говорят, зараза в городе какая-то, не поддающаяся лечению? Говорят, биологическое оружие испытывают на людях.
- Чушь, конечно. Никто оружие на людях не испытывает. А вот, что природа подбросила нам штамм, устойчивый к антибиотикам – это да. Представляешь, мы бились над созданием антибиотикоустойчивого штамма годы, и не могли его создать. А тут природа нам выдаёт… Только ты не пиши об этом, пожалуйста. Да, чума в Тоцке обладает очень высокой вирулентностью.
- Сильнее, чем Чёрная смерть средневековья?
- Чёрная смерть? Я не уверен, что Чёрная смерть была чумой, – проговорил Николай Иванович.
- Но ведь везде написано, что Черная смерть - это бубонная чума, Yersinia pestis, - пожал плечами журналист. – Есть описания болезни, оставленные современниками известных личностей. От чумы погибли Жанна Бурбонская - супруга Филиппа Валуа, Жанна Наваррская, дочь Людовика X, Альфонс Испанский, император германский Гюнтер и братья короля Швеции. От чумы умер знаменитый художник Тициан. Петрарка потерял Лауру. Есть документальные описания течения их болезней.
- Основной признак, по которому Чёрную смерть идентифицируют как чуму – бубоны, темные, болезненные, распухшие лимфатические железы, обычно в подмышках или в паху. Но бубоны бывают и при других болезнях, при туляремии, например. Карта и скорость распространения Чёрной смерти не характерны для эпидемии чумы.
Бубонная чума несравненно менее заразна, чем Черная смерть. В то время как от Черной смерти гибло более тридцати процентов людей, эпидемия бубонной чумы, вспыхнувшая в XIX веке в Индии, убила менее двух процентов населения зараженных городов. А в Африке и Америке отдельные случаи заболевания чумой вообще не вызвали массовой эпидемии.
В отличие от бубонной чумы с ее носителями-грызунами, Черная смерть явно передается непосредственно от человека к человеку. Старинные документальные записи подробно описывают процесс распространения Чёрной смерти от первого заболевшего к его соседям и родственникам. Инкубационный период чумы – от нескольких часов до десяти дней, а каждый случай Чёрной смерти отделен от другого скрытым периодом от двадцати до тридцати дней. Заразившийся узнает о своей болезни не раньше, чем за пять дней до смерти, уже свалившись с ног, успев до того заразить множество окружающих. Европейцы хорошо знали о существовании длительного инкубационного периода, и чтобы изолировать возможных распространителей болезни, помещали людей, прибывающих в Европу на кораблях, в карантин на сорок дней. Более того, известны случаи, когда жители городов добровольно заключили себя в своих стенах. Часть из них умирала, но они не давали болезни уйти в другие города. Будь переносчиками Черной смерти крысы, остановить болезнь таким образом не удалось бы – крысы карантин не соблюдают.
- Но чем же была Чёрная смерть, если не бубонной чумой?
- Вирусным заболеванием. В организме человека есть белок CCR5, который располагается на поверхности белых кровяных телец и играет роль рецептора - своего рода «кармана» для захвата или присоединения к клетке определенных молекул из внешней среды. Этот белок существует в двух состояниях - нормальном и мутированном. В нормальном состоянии он действует как рецептор для молекул-хемокинов, сигнализирующих иммунной системе о появлении врага. Некоторые вирусы способны использовать рецептор CCR5: они внедряются в его «карман» и затем в саму иммунную клетку, убивают ее и лишают организм защиты от заражения. Мутантная же форма ССR5 имеет «карман» несколько иной формы, и потому болезнетворные вирусы входят в него труднее. То есть, мутантная форма рецептора дает небольшую защиту от вируса.
Мутантная, «неудобная» для определенных вирусов, форма рецептора появилась в Европе около двух тысяч лет назад. Определить «возраст» белков и генов для теперешних учёных не большая проблема. Примерно семьсот лет назад произошло резкое увеличение распространенности мутантной формы рецептора ССR5. Если раньше она встречалась у одного европейца на каждые сорок тысяч, то около семисот лет назад и ближе к нашему времени — уже у одного на каждые пять человек! Что могло быть тому причиной? Представим, что семьсот лет назад население Европы подверглось нашествию какого-то вируса, который хорошо усаживался в «карман» нормального рецептора ССR5 и плохо — в «карман» мутантного. Если вирус был очень опасен, то выживали только обладатели рецептора мутантной формы. В результате носителей мутантной формы должно было стать много больше, чем до эпидемии.
Только массовое вымирание носителей нормальной формы рецептора могло привести к обнаруженному учеными резкому скачку числа носителей его мутантной формы. Но самая массовая эпидемия семисотлетней давности - это как раз Черная смерть. Мутация рецептора ССR5 могла помочь ее обладателям выжить во время Черной смерти. Когда накопление обладателей мутантных рецепторов достигло некоторого количественного рубежа, поддающихся Черной смерти людей стало меньше, чем нужно для быстрого распространения эпидемии и Черная смерть покинула Европу. Кстати, эту эпидемию можно рассматривать, как модель применения генетического оружия – вымирают все, у кого генотип не заданного строения.
- И какой же вирус, по вашему мнению, вызывал Черную смерть?
- Одним из главных симптомов Черной смерти были тяжелые кровотечения. Возможно, ее возбудителем был геморрагический, вызывающий кровотечения филовирус типа Эболы. То есть, это была своего рода «геморрагическая чума».
Каким бы ни был возбудитель Чёрной смерти, он выходит из своего укрытия каждые несколько столетий. И последняя вспышка была самой энергичной и смертоносной. Надо постараться найти виновника Чёрной смерти до того, как он найдет нас. Если же мы не определим его, не найдём способа противодействовать ему, в современном мире, опутанном паутиной транспортных артерий, страшная болезнь моментально охватит всю планету.
***
Николай Иванович внедрил вирус Эбола в «чумную матрёшку». Конечно же, не потому что этого требовал Пестиленций. Работа над «чумной матрёшкой» была для него такой же увлекательной задачей, как для заядлого шахматиста решение заковыристого шахматного этюда. И, обманывая себя мыслью, что, если не он, то это сделает кто-то другой, нашёл решение своему микробиологическому этюду.
***
Утром директор Центра собрал всех руководителей на внеочередное заседание. Повестку никто не знал, секретарша испуганно молчала, заместители зло шипели невразумительное и отмахивались.
Директор вошёл в конференцзал мрачнее тучи.
- Сегодня утром выяснилось, что из лаборатории похищены штаммы холеры, чумы и вирусы Эбола. Есть опасения, что вирусы и бактерии будут использованы в качестве оружия, - огорошил сотрудников директор.
Поражённые учёные замерли. Кто-то громко уронил ручку.
- Воры унесли из лаборатории специальный холодильник, в котором хранились биологические материалы, - продолжил директор в абсолютной тишине. - Установить, что именно пропало и в каком количестве уже не представляется возможным.
- Все штаммы находились в одном месте, в контейнерах, - убито добавил заведующий лабораторией. - У нас нет ни малейшего представления, куда они подевались.
Расследованием занялись соответствующие органы. Аудит не досчитался двадцати семи образцов со спорами сибирской язвы, вирусами Эбола и другими патогенами.
В компьютере лаборатории обнаружили следы незаконного ночного проникновения в лабораторные помещения. Неизвестный проводил какие-то исследования, после чего попытался скрыть свои следы, прокрутив назад счетчик посещений, установленный на электронном микроскопе лаборатории. Но позабыл или не смог убрать информацию из электронной памяти микроскопа. Неизвестный подписал сделанные им фотографии вирусов с ошибкой, которую не могли допустить штатные исследователи - «Gersinia pestis» вместо « Yersinia pestis «. История ещё больше запуталась, когда часть пропавших образцов через два дня обнаружили в лаборатории, но не на своих местах. Судьба остальных образцов осталась неизвестной.
Больше всего Николай Иванович боялся, что Пестиленций сделает так, что в краже биоматериалов обвинят его.
- Можно ли пропавшие образцы использовать в террористических целях? – допытывались надоедливые журналисты на пресс-конференции.
Представитель лаборатории заявила журналистам, что вирусы, содержащиеся в пропавших образцах, были предварительно убиты, как того требовали условия проводившегося эксперимента. Однако молекулярный биолог, пожелавший остаться неизвестным, в неофициальной беседе сказал, что споры антракса могли выжить после химической обработки, которой они были подвергнуты. «К тому же, человек, проникший в лабораторию, мог вынести оттуда куда более опасные и полезные вещи», - добавил биолог.
Сотрудники лаборатории вспомнили, что им случалось наталкиваться на следы некоего тайного исследования, неизвестно кем проводившегося ночами и в выходные дни. Одна из сотрудниц сообщила, что не так давно она обнаружила, что человек, пользовавшийся до нее электронным микроскопом, перекрутил счетчик назад. Она также была крайне удивлена тем, что он забыл перезагрузить электронное устройство, которое надписывает сделанные фотографии, в результате чего на её собственных фотографиях появились чужие надписи. Сотрудница сказала, что тут же написала докладную записку руководителю лаборатории, но расследование было спущено на тормозах, поскольку руководители лаборатории не увидели в происшедшем ничего из ряда вон выходящего.
***
Непонятные шорохи, странные запахи, мурашки, онемение, непреодолимое оцепенение…
В детстве Николай Иванович панически боялся темноты. Он был уже достаточно большой, чтобы понимать, что всякие чудовища из сказок и уроды с фантастического острова доктора Моро не существуют. Но, тем не менее, когда вечером родители уходили в гости и просили не забыть выключить свет перед сном, выключение света для него становилось проблемой.
Хорошо, что выключатели в те времена были накладные, с торчащим рычажком. Он привязывал нитку к рычажку, перебрасывал нитку под стул, стоящий внизу у выключателя, проводил нитку к себе в кровать. Спрятавшись под одеяло, тихонько натягивал нитку. С первого раза выключить свет не удавалось – нитка или рвалась, или соскальзывала с рычажка. Приходилось вставать, налаживать «систему выключения» снова. Причём, старательно уводить глаза и ни в коем случае не заглядывать под кровать – там, в густой темноте, таилось нечто… И за занавеской в чёрном окне. И на кухне, где выключатель был на дальней стене. А пить так хотелось!
Снова налаживалась «система выключения» – и снова нитка рвалась или соскакивала. И в третий раз, и в четвёртый… Счастье, если удавалось выключить свет ниткой. Тогда на голову натягивалось одеяло, а глаза плотно запахивались и не открывались – с закрытыми глазами темноты не видно и в ней ничего не шевелится, не дышит, не…
Если же нитка рвалась и рвалась, приходилось выключать свет вручную. Став на стул и запомнив маршрут, он плотно закрывал глаза и выключал свет. Затем прыгал со стула и с закрытыми глазами, мимо чудовищных лап и пастей, которые, оскалившись и распустив ужасные когти, норовили схватить его, мчался в кровать, прыгал под одеяло и замирал, укрывшись с головой и вслушиваясь, идут к нему чудища или растворяются, не получив пищи… Затем, не открывая глаз, чтобы не видеть ужасной темноты, он раздевался под одеялом… Заставить себя ходить в темноте голым, чтобы его незащищённого тела касалась лапа чудища, было выше всяких возможностей.
Не помогали и предварительные «инспекции» «подкроватных пространств» с высвечиванием всех закоулков за чемоданами с целью поисков прячущихся там чудовищ. При свете он бы их не испугался! Но не всегда в фонарике были батарейки – и приходилось подсвечивать себе спичками. Мать во время мытья полов находила под кроватью огарки спичек и ругалась, что он когда-нибудь спалит дом. Что однажды почти случилось.
Панцирные сетки высоких кроватей мать устилала сначала старыми газетами, чтобы сетки не «кусали» постель. Газетки довольно быстро продавливались металлом и торчали вниз бахромой. Однажды, когда он залез под кровать с очередной инспекцией и поднял горящую спичку над головой, сухая-рассухая бумага вспыхнула. Он с трудом сбил пламя валявшейся там тряпкой. Тряпка обгорела и оказалась не тряпкой, а хорошей рубашкой. Пришлось честно рассказать матери, что он искал чудовищ, и мать простила его. Сказала, хорошо что волосы не загорелись… И стала следить, чтобы в фонарике всегда были качественные батарейки.
Однажды он проснулся на рассвете. Было время скорее конца ночи, чем начала дня. В это время чудовища обычно ещё сидели под кроватями и в тёмных углах, молчаливо скалили пасти, довольно потирали лапы и ждали добычу себе на завтрак. Но он вдруг осознал, что чушь собачья, все эти его страхи! Нет никаких чудовищ!
Он откинул одеяло, сел, свесив ноги с кровати. Разве мог он раньше, ещё вчера вечером совершить это опрометчивое движение? Ведь под кроватью должно было сидеть, готовясь когтистой чешуйчатой лапой схватить его прямо за лодыжку, мерзкое чудище! Да нет никаких чудищ!
Он посидел, свободно болтая ногами и дразня ими, как наживкой, кровожадных тварей, затем спрыгнул с кровати и подошёл к окну. Без боязни отодвинул штору, за которой ещё вчера должно было стоять нечто, напоминающее гигантского богомола… А сегодня там никого не было!
Выглянул в окно. Долго разглядывал утреннюю серость, в которой ещё вчера вечером должны были копошиться огромные, толщиной в ведро, черви и тарантулы, величиной с корзину, набитую сеном, и с чёрными мохнатыми лапами, как три раза поломанные черенки лопат. Но сегодня там не было ни гигантских червей, ни пауков, величиной с пивную бочку. За окном начиналось серое спокойное утро.
Он постоял, с улыбкой разглядывая розовеющий край неба на востоке… Как малиновым вареньем намазан! И пошёл на кухню, где в глубине белело не готовое к прыжку чудовище с раскрытой чёрной пастью, а стояла самая обыкновенная, привычная газовая плита. Уж зажечь газ и согреть чай рука у него теперь не дрогнет!
Ночью к Николаю Ивановичу приходил он. А это было пострашнее детских чудовищ.
Он пришёл к Смирнову во сне. Да, кажется, Николай Иванович в это время спал. Должно быть, спал.
Он запустил свои мягкие сильные пальцы Николаю Ивановичу под череп и ласково погладил серое вещество. Николаю Ивановичу стало приятно от такой сверхинтимной ласки. ТАК его ещё никто не ласкал. «Я могу пропустить этот холодец сквозь пальцы – и ты забьёшься в судорогах от нечеловеческой боли», - сказал он, перебирая извилины головного мозга и играя чужими мыслями. Ах, как ласковы были его пальцы!
Николая Ивановича охватил ужас – настолько он был беззащитен в его руках. Распятый на кресте, наверное, был более защищён перед палачом, потому что палачу принадлежало только тело осуждённого, а мысли и душа принадлежали Богу. Мысли же, душа и тело Николая Ивановича сейчас были в его пальцах.
«Ты – пыль у порога моего дома, - сказал он. – Ничтожная и невидимая. Я ступлю на тебя походя, и не замечу. Сметут тебя мои слуги, убираясь перед домом, и тоже не заметят. Поступишь ли ты по-моему или вопреки моей воли – от любого твоего поступка не изменит падение даже мельчайшая капля дождя, на которую не позарятся и сорняки у забора покинутого хозяевами дома. Но моя прихоть, чтобы ты поступил так. Если же ты поступишь иначе, я этого не замечу, как не замечает никто многих своих поступков».
Николай Иванович увидел, как его рука взяла зрелое яблоко. И в тот момент, как прекрасное яблоко легло в красивую кисть, из под пальца брызнули невидимые соки раздавленной тли.
Николай Иванович увидел стопу, одетую в модный ботинок. И в тот момент, как дорогой башмак ступил на персидский ковёр, раздался неслышный хруст хитина раздавленного паука.
Николай Иванович увидел свежий протектор широкого колеса роскошной машины, стоящей перед дверьми многозвёздочного отеля. Слуга почтительно закрыл дверцу автомобиля, авто тронулся, и никто не заметил, как чистый асфальт перед отелем испачкали красные потроха, стрельнувшие изо рта раздавленной лягушки.
«Даже судьбы стран для меня не более чем любопытная игра, - сказал он. – Мне было любопытно играть на поле, называемом в вашем мире странным словом Россия. Не буду углубляться в историю времён Петра первого, а тем более, Ивана Грозного или татаро-монгольского ига. То были великие для вас потрясения, но русский народ, на удивление, выжил! Взять последнее столетие… Первая мировая война, одна революция, другая, разруха гражданской войны… Экономика страны переворачивается вверх дном! В процессе коллективизации и экспроприации уничтожаются самые трудолюбивые слои населения, уничтожается интеллигенция… Это удивительно, но народ выжил! Жесточайшие репрессии тридцать седьмого года – наверное, не было семьи в стране, которая не пострадала бы от репрессий. Любой другой народ после такого не перенёс бы не только жестокой войны, но и мелкой войнишки… Страна не только выжила, но и победила во второй мировой войне! Стала великим Советским Союзом – одной из двух стран, определявших политическую жизнь на Земле. Но я же игрок! Чего нельзя добиться громкими войнами и революциями, можно добиться тихой игрой!»
Николай Иванович ощущал, как он доволен проведённой игрой.
«Я незаметно подменил ценности народа этой страны на фальшивые и заставил народ в эти фальшивые ценности верить. Как? Я нашёл своих единомышленников, своих союзников и помощников в самом Советском Союзе. Эпизод за эпизодом разыгрывалась грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, я постепенно вытравил социальную сущность, отучил художников, отбил у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино - всё стало изображать и прославлять самые низменные человеческие качества. Я всячески поддерживал и поднимал так называемых творцов, которые стали насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства - словом, всякой безнравственности. В управлении государством я создал хаос и неразбериху... Я незаметно, но активно и постоянно способствовал беспринципности и самодурству чиновников. Бюрократизм, волокита и взяточничество возводились в добродетель... Честность и порядочность осмеивались и стали никому не нужными, превратились в пережиток прошлого... Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом, предательство, национализм и вражду народов, прежде вражду и ненависть к русскому народу, - всё это я ловко и незаметно культивировал, и всё это расцвело махровым цветом. И лишь немногие, очень немногие догадывались или даже понимали, что происходит. Но таких людей я поставил в беспомощное положение, превратил в посмешище, нашёл способ их оболгать и объявить отбросами общества». ( незначительно изменённая цитата из речи А. Даллеса, руководителя политической разведки США в Европе, позднее – директора ЦРУ, произнесённая им в 1945 году перед конгрессом США)
Он умолк, словно бы задумавшись. Конечно же, ему не надо было думать, потому что он всё знал. Совершив действие, ему всего лишь надо было ждать, каким поступком на это действие отреагируют люди. Такова его игра.
«Мне нужно, чтобы ты поступил именно так, потому, что за твоим поступком последуют нужные мне действия других людей. Мне было интересно наблюдать, как действия слабых, в общем-то, людей, и, к тому же, небольшого числа людей, сложившись в едином направлении, привели к гибели великой империи Союз Советских Социалистических Республик. Мне интересно наблюдать, как поступки ещё меньшего числа людей поставили на грань гибели огромную страну Россия, во второй раз за столетие перевернув её экономику вверх дном, сменив моральные ценности на противоположные. Ты – пешка в моей игре. И я двигаю тебя с е-два на е-четыре. Если же пешка останется на месте, я пожертвую ей и сделаю неожиданный ход, выведу со второй линии коня или слона…
Ты, наверное, думаешь, что я отниму у тебя жизнь за непокорность, а ты тем самым обманешь меня, не совершишь поступка, которого я от тебя жду? Что мне твоя жизнь! Исчезни она – и ничего в мире не изменится. Мы отнимаем жизни у тысяч, не замечая тех тысяч. Но если ты продолжишь жить и совершишь нужный поступок – ты изменишь что-то вокруг себя, и это маленькое изменение, как камешек, вызывающий обвал в горах, побудит к действию других людей. Начнётся движение, начнутся медленные, незаметные, но изменения. Поэтому не нужна нам твоя никчёмная жизнь без поступков. Живи. И ты совершишь то, что мне нужно. Обязательно и несомненно совершишь. Пешка ходит только туда, куда её ставит игрок.
«Я вправе ничего не делать, – подумал Николай Иванович, - и ждать изменения событий вокруг меня. Есть такой закон: если не можешь справиться с проблемой, замри - пусть она пройдёт мимо».
«Ты, наверное, думаешь: ничего я не буду делать! Да, ты можешь сидеть, и ничего не делать. Но сможешь ли? Шахматы – игра для людей. В ней белые фигуры играют против чёрных фигур. Она слишком проста для меня. Что бы ты сказал насчёт таких шахмат, в которых участник матча играет не только против соперника с шахматами другого цвета, но и против своих же фигур? Он может взять пешку за голову и подвинуть её на нужное поле. Но… голова у пешки может оторваться. Поэтому игрок должен заставить пешку пойти так, как надо ему. Даже, если пешке того не хочется…»
***
Из сейфа лаборатории похитили не только вирусы Эбола и чёрной оспы. Похитили и последнюю разработку Смирнова – «чумную матрёшку» с встроенным в неё вирусом Эбола. Но Николай Иванович не боялся, что невероятным образом похищенные из режимной лаборатории контейнеры принесут пользу похитителям и они смогут воспользоваться хранящимися в них возбудителями бактерий. Дело в том, что контейнеры представляли из себя цилиндры, частично заполненные сильной кислотой. Штаммы возбудителей хранились в легкорастворимых капсулах, помещённых в опрокидывающем механизме над кислотой. Контейнеры нельзя было извлекать из сейфа, а тем более, перемещать, не заблокировав опрокидывающего механизма. Ибо малейшее шевеление цилиндра приводило к срабатыванию опрокидывающего механизма и капсулы с патогенным материалом за долю секунды растворялись в кислоте. К тому же, попытавшись неаккуратно открыть контейнер, похитители сами могли получить сильные химические ожоги.
Но всё же настроение у Смирнова было поганое. Он чувствовал, что ситуация с чумой в Тоцке и с «чумной матрёшкой» по независимым от него причинам медленно, но неуклонно поворачивается в ненужную сторону. …
В дверь позвонили.
- Кто там? – спросил Смирнов, не открывая двери.
- Мне велели передать вам сотовый телефон, по которому с вами будет разговаривать серьёзный человек, - с лёгким акцентом проговорил из-за двери мужчина.
Смирнов молчал.
- Не бойтесь. Если бы мы хотели причинить вам неприятности, мы сделали бы это чуть раньше, когда вы шли с работы домой, - проговорил мужчина за дверью. – Или когда ехали в автобусе на работу. Или когда ходили через оживлённую улицу в универмаг. Помните, как на вас чуть грузовик не наехал?
Да, Смирнов помнил. Когда он переходил улицу в неположенном месте и задумался, на него чуть не наехал грузовик. Смирнов испугался до слабости в коленках. И удивился, потому что водитель не ругался злобно, как делают это в подобных ситуациях, а насмешливо смотрел на него и даже чуть улыбался.
Николай Иванович открыл дверь. Устало оперевшись о косяк, у двери стоял мужчина лет тридцати пяти.
- Фалль, - представился мужчина, слегка прикоснувшись пальцами руки к шляпе. – Сотрудник германского филиала нашей компании. Временно откомандирован в Россию.
«Fall, в переводе с немецкого – случай, - подумал Смирнов. – Ungluksfall, несчастный случай».
- Унглюкс Фалль, если вас интересует имя и фамилия, - словно повторил его мысли мужчина. – Шеф поручил мне доставить вам телефон, чтобы вы могли поговорить с очень важным господином.
Он протянул Смирнову странный сотовый телефон без наборных клавиш, более похожий на трубку домофона.
- Если не сочтёте за наглость, пока вы будете разговаривать с абонентом, я бы посидел у вас на кухне и приготовил себе чашечку кофе. У вас наверняка остался кофе из того, что вам презентовал господин Пестиленций. Простите, с утра маковой росинки во рту не было. Всё поручения, поручения… И все срочные… У меня должность такая, своего рода порученец. От меня, в общем-то, стратегия и тактика фирмы не зависит. Я вроде клерка… - миролюбиво говорил господин Фалль, без стеснения отправляясь на кухню. Он протянул «домофон» Смирнову и указал на кнопку, давая понять, что на неё надо нажать. Сам же по-хозяйски смахнул с кухонного стола крошки тряпочкой, взятой на раковине, вытащил из шкафчика молотый кофе, сахар. Делал он всё уверенно, будто жил в этой квартире.
Смирнов вздохнул и ушёл в зал. Сел на диван, нажал кнопку «домофона» и прижал трубку к уху.
- Здравствуйте, Николай Иванович. Я рад, дорогой, что ты решил позвонить мне, - услышал он голос, напоминающий голос Сталина в фильмах. Правда, голос был немного странен из-за необычной вибрирующей модуляции. – Вот что ты должен сделать в ближайшие три дня, - неторопливо распоряжался голос, будто Смирнов давно сотрудничал с хозяином голоса. – Ты вынесешь свою «матрёшку» из института и передашь людям моего человека. Он немножко обижен на тебя, - сталинский голос добродушно хехекнул. – Он по своей неосторожности облился кислотой и получил сильные ожоги. Почему-то думает, что в его неаккуратности виноват ты…
Старческий глухой голос снова прохехекал. Только веселья в том голосе не чувствовалось. Вероятно, голос знал, что в этом месте надо бы рассмеяться.
«Щас прям, разбежался, - зло подумал Смирнов. – Заверну в бумажку и вынесу…»
- Панимаэшь, дарагой, - словно услышал его мысли сталинский голос, - если ты не принесёшь нашим людям свою «матрёшку», тот человек, который на тебя обижен, снова не выполнит своё задание и будет за это сильно наказан. Но перед тем как понести наказание он, мне почему-то так кажется, отомстит тебе так же, как пострадал сам. Засунет твою правую ногу в ведро с кислотой. У него паршивая кислота, скажу я тебе. Кажется, соляная. Она такая вонючая!.. Он дождётся, пока кислота разъест твою правую ногу до кости, потом засунет в это ведро твою левую ногу…
- А вы не боитесь, что наш разговор прослушивает госбезопасность? – рассердился такому неприкрытому шантажу Смирнов.
- Хе-хе-хе… Какие вы, учёные… Тебя, может, и прослушивают. А меня – нет. Так что подумают, что ты «тихо сам с собой ведёшь беседу». Подумают, что у тебя крыша поехала. Телефон у тебя в руке странный, да? Что такое фрагментация и дефрагментация знаешь, да? То есть, наш с тобой разговор аппараты рэжут на мэлкие-мэлкие капусты, фаршем перэдают в эфир, а на другом конце собирают по порядку. Разрэзка идёт совершенно беспорядочная, дешифратора не подберёшь… Одним словом, дарагой. Три дня даю тебе, чтобы ты вынес и принёс не буду повторять, что. Куда – тебе расскажет наш посыльный Фалль. Иначе… Нет, ноги варить в кислоте тебе будут потом. А перед этим… Кстати, не знаешь, почему ваша аспирантка сегодня не была на работе? Как её зовут? Лариса, кажется? Нет, она не на больничном. Она совершенно неожиданно пропала. И если через три дня ты нам не принесёшь «матрёшку», её найдут сильно изъеденную… нет, не молью. Кислотой. Может и откачают, но жизнь после этого ей будет не в радость. А потом готовь свои ноги…
***
Николай Иванович шёл по лесу. Одет он был, как типичный грибник. Куртка и штаны в зелёно-коричневых пятнах «под спецназ», такая же шляпа, рюкзак. Несколько странным был металлический термос в руке.
Николай Иванович один-два раза в год бывал здесь, когда на самом деле ходил на грибную охоту. Сплошные холмистые перелески, довольно удалённое место от всех дорог. На машине сюда не проедешь. Обговаривая с Фаллем обмен культуры «чумной матрёшки» на похищенную аспирантку, Смирнов сам назначил для встречи это место.
Николай Иванович остановился у невысокого пенька, осторожно поставил термос на землю. Снял с плеч рюкзак, раскрыл его. В рюкзаке лежали две бутылки минеральной воды. Чуть начатая «Ессентуки» номер шесть и полная номер семнадцать. Николай Иванович открыл семнадцатый номер, жадно выпил из горлышка половину. Посидел немного на пеньке, утёр пот, утвердительно кивнул себе, собрался и пошёл дальше.
На вершине холма у поваленного дерева грибники и туристы устраивали привалы. Туда и шёл Николай Иванович.
Минут через пятнадцать он добрался до полянки. Ничего не изменилось с тех пор, как он приходил сюда в последний раз. А приходил он сюда в прошлом году.
Вон бревно, перед ним довольно замусоренное кострище. Бутылки из-под вина и водки, полиэтиленовые бутылки из-под пива и воды. Мусор Николая Ивановича обрадовал.
Он поставил термос с противоположной стороны бревна, осторожно покрутил на термосе кольца, которые выглядели декоративными, сел рядом. Вращением колец он поставил контейнер с биоматериалом на неизвлекаемость. Теперь его не только вскрывать нельзя, но и шевельнуть опасно.
Николай Иванович вытащил из рюкзака обе бутылки с минералкой, металлическую кружку. Налил в кружку из «семнадцатой» бутылки, выпил половину. Долил остатки, поставил бутылку у бревна. Бутылка упала. Николай Иванович нехотя отпихнул её ногой в мусор на кострище. Шестой номер поставил в тень.
Подождал немного, оглядев окрестности. Взглянул на часы. Если «те» пунктуальны, до встречи оставалось минут пять.
Николай Иванович сделал ещё пару глотков из кружки. Подобранной у кострища палкой собрал мусор в кучу, поджёг его. Прохаживаясь вокруг и поправляя костёр, изредка смотрел по сторонам.
Николай Иванович не боялся, что его могут обмануть. Ситуация, похоже, сложилась шахматная. И шахматисты здесь, чувствуется, опытные. Морды бить и пальцы дверьми щемить не будут – таким способом в этом матче не победить. Текущим ходом в этой партии для Смирнова было спасти случайно оказавшуюся в игре лишнюю пешку – аспирантку.
Пластмассовые бутылки горели чадным пламенем. Некоторые раздувались в огне и негромко взрывались.
А вон и «противная сторона». На поляну из-за деревьев вышли два мужчины. Обыкновенные, в общем-то, «братки». Один поплотнее и пониже. Другой потощее и повыше. И рожа у тощего с налётом злой мысли. Похожи на рэкетиров с базара. На бандитов, короче.
- Здорово, профессор, - насмешливо поприветствовал низкий, приближаясь к костру. – Шашлык собираешься жарить?
- Ага, из твоего языка. Он у тебя мясистый, - мрачно и без опаски пошутил Смирнов. Цена его жизни и здоровья была высока, поэтому он не боялся бандитов.
Неторопливо шагнув к бревну, Смирнов нехотя кинул в костёр палку, взял стоящую рядом с бутылкой минералки кружку, отпил воды, кружку поставил на бревно.
- Товар принёс? – спросил высокий, останавливаясь перед Смирновым и утирая рукой вспотевший лоб.
Смирнов кивнул на «термос», стоящий по ту сторону бревна.
- Трогать нельзя, поставлен на неизвлекаемость, - предупредил бандитов. Посмотрел на часы. – Я оговорил, что наша встреча должна состояться в промежутке между семнадцатью и семнадцатью десятью. Если что-либо помешает нашему обмену или обмен затянется хоть на тридцать секунд дольше оговоренного, извлекать из термоса будет нечего.
Смирнов указал на контейнер и взглянул на часы.
Высокий посмотрел на свои часы.
- Три с лишним минуты у нас есть.
Он коротко и громко свистнул. Невдалеке свистнули в ответ.
- Ведут, - сообщил длинный. Взглянул на бутылку минералки и сглотнул слюну.
На поляну вышли ещё два бандита и перепуганная девушка.
- Что всё это значит? – немного осмелела она, увидев знакомого человека.
- Извините, нам некогда разговаривать, - сердито огрызнулся Смирнов. – Я сейчас кое-что объясню молодым людям и мы уйдём.
- Послушайте, мне кажется, вы участвуете в каких-то нехороших… - начала возмущённо девушка.
Один из её провожатых дёрнул пленницу за руку.
- Остынь. Профессор спасает тебя.
Длинный посмотрел на часы.
- Время, профессор. Вы же не хотите обвинить нас, что мы просрочили обмен?
- Нет, обмен начался вовремя. Объясняю, как разблокировать контейнер, - кивнул головой Смирнов. Он взял кружку, выпил остатки воды, поставил кружку на дерево. Указав на бутылку с минералкой, разрешил: - Угощайтесь.
Один из бандитов налил себе воды, выпил. Передал кружку другому.
Николай Иванович поманил пальцем длинного, склонился над контейнером.
- На каждом кольце по три риски, - указал он на кольца. – Совмещаются первая, вторая и третья, вот у этой точки, - указал он на едва заметную точку на корпусе контейнера. – После этого контейнер можно нести без сильной тряски.
- А как открывать? – спросил бандит.
- Снимаете ручку, - Николай Иванович продемонстрировал, как снимается ручка, - поворачиваете крышку по часовой стрелке на сто восемьдесят градусов, возвращаете ручку на место, отвинчиваете крышку.
Николай Иванович очень аккуратно поднял крышку. К нижней части её было что-то прикреплено.
Николай Иванович опустил крышку, завинтил её и проделал все манипуляции в обратном порядке.
- Не забудете? – усмехнулся он.
- Не бойся, профессор. Я не из дебилов, - усмехнулся в ответ бандит.
- Напоминаю, я предупреждал Фалля, что специалисты должны заняться контейнером не позднее двенадцати часов сегодняшней ночи.
- Знаю, профессор, знаю. Ну, бери свою пташку и чеши отсюда. Да смотри, чтобы она тебя не заклевала по дороге. Больно уж злая. А может неудовлетворённая.
Бандиты рассмеялись.
- Вопросов нет? – спросил Николай Иванович у длинного и взглянул на часы. – Семнадцать десять, всё вовремя. Я могу считать свою миссию выполненной и уйти?
- Можешь, - кивнул длинный.
- Не страшно? – спросил Смирнова один из бандитов. – А вдруг мы тебя убьём на прощанье?
Николай Иванович молча зашагал прочь, увлекая за собой аспирантку.
- Что вы им отдали? – требовательно спросила аспирантка, когда они отошли от бандитов метров на сто.
- Если не хотите продолжить общение со своими знакомыми в худших условиях, пойдёмте быстрее, - огрызнулся Смирнов и ускорил шаги.
Спрыгнув в овражек и спустившись так, что сверху их было не видно, он приказал:
- Бежим!
- Что всё это значит? – сердито спросила аспирантка, припускаясь вслед за Смирновым. – Я не могу бежать в туфлях!
- Неужели вы не поняли, что вас могли убить, и могут убить теперь, причём с ещё большей вероятностью?
Беглецы торопливо продирались сквозь кусты.
- Ах я дурак! – внезапно остановился Смирнов и хлопнул себя ладонью по лбу. Запыхавшаяся аспирантка при неожиданной остановке уткнулась ему в спину. – Каблуки! Как вас зовут? Лариса?
- Да…
Смирнов указал на землю, в которой глубоко отпечатывались ямки от каблуков. Случись погоня, их по этим следам настигнут, как по нити Ариадны.
Николай Иванович поглядел вперёд. Овраг всё больше опускался вниз и метрах в ста впереди оканчивался каким-то довольно крутым спуском.
- Пойдёмте! – приказал Николай Иванович.
Они добежали до края спуска.
- Сядьте на землю и обрушьте каблуками край, - скомандовал Смирнов.
Лариса удивлённо посмотрела на Смирнова, но сделала, что он просил. Камни почвы покатились вниз. Остался заметный след, будто в этом месте кто-то спускался вниз.
Смирнов молча сдёрнул туфли с ног девушки, размахнулся и швырнул сначала один, затем другой туфель вниз. Покувыркавшись, туфли упали далеко, но были хорошо заметны сверху.
- Они подумают, что мы спустились вниз и дальше вы бежали босиком.
Он посмотрел на часы.
- Если мы переживём ближайшие минут двадцать, можем считать себя спасёнными. Бежим!
Смирнов повлёк девушку за руку в обратном направлении.
- Я не могу бежать, колко! – пожаловалась девушка, вырывая руку.
- Если хотите жить, терпите!
- Не могу-у! – заплакала девушка.
Смирнов сорвал со своих ног кроссовки, кинул их девушке:
- Одевайте быстрее! Если мы встретимся с ними, они убьют нас!
Девушка зашаркала свободными кроссовками вслед за Смирновым.
- Тише, Христа ради! Быстрее!
Увидев расщелину, уходящую вверх, Смирнов кинулся по ней. Добравшись до верха, осторожно выглянул над землёй и долго приглядывался к окрестностям. Бандитов не было.
Вылез наверх сам, вытащил девушку.
По-пластунски беглецы уползли к ближайшим кустам.
- Туда! – указала Лариса в чащу.
- Нет, - закрутил головой Смирнов. – Именно там они и будут нас искать, если кинутся в погоню. Спрячемся там, - указал он в сторону довольно редкого кустарника чуть поодаль от основных зарослей.
В кустарнике он засыпал девушку листьями.
- Если хотите жить, молчите, кто бы под вами или над вами не шевелился. Пауки вас не съедят, даже не укусят. А бандиты убьют, едва увидят. Сейчас они с вами церемониться так, как в первый раз не будут.
Он посмотрел на часы.
- Ещё минут десять бы прожить… А там мы спасены. Если кроме тех четырёх бандитов, которых мы видели, не было пятого.
Собрав кучу листьев, Смирнов постарался замаскироваться сам.
Он вроде бы всё рассчитал. Прошагав длинный путь до места встречи на вершине холма, бандитов, конечно же, одолеет жажда. Они видели, как он пил минералку из кружки. Они вряд ли обратят внимание, что было две бутылки. Тем более, что он сжёг вторую вместе с чужим мусором. Поступок, кстати, характерный для типичного «ботаника» – заботиться о чистоте природы.
Николай Иванович строго ограничил временные границы их контакта – десять минут. Потому что в течение ближайших пятнадцати минут начиналось действие ботулинического токсина А, который он подмешал в бутылку с «Ессентуками»- шесть. Ядовитее этого токсина нет ничего на свете. Недостаток токсина в том, что он нестоек на свету. И Николай Иванович не мог рассчитать, насколько солнце обезвредит яд в бутылке, стоящей у дерева. Расследования и милиции он не боялся. Выявить ботулотоксин в трупах невозможно. Смертельный в микродозах, без запаха и вкуса, труден для выявления вне спецлабораторий – ботулотоксин идеальное оружие для разного рода диверсий. Кто-то из военных назвал ботулотоксин атомным оружием в руках диверсантов. Вот и пришлось применить атомное оружие…
***
Бандиты допивали минералку, лениво смотрели, как торопливо уходил «ботаник» со своей «курочкой».
Солнце приятно пригревало, расслабляло мышцы, ленивило сознание.
Торопиться некуда. Задание выполнено. Осталось отнести термос на шоссе, где их ждала машина.
Надо бы пришить убогих, да почему-то приказали строго-настрого отпустить обоих. А жаль. С курочкой можно было побаловаться. Вот раскудахталась бы! А ботаник бы смотрел и возмущался…
«Чёрт, протопали, как на прогулке, а во рту сухость… И голова вроде как кружится…»
Коротыш тряхнул головой, отгоняя похмельное головокружение.
«И глотать больно… Простыл, что ли? Где можно летом простыть? Расслабуха какая… Хорошо хоть, не торопимся назад… Ффу-у, воздуха чего-то не хватает! Как после хорошей пробежки… Ффу-у…»
Коротыш удивлённо посмотрел на старшего.
Старший беспокойно заворочался на бревне, окинул взглядом сотоварищей. Те тоже чувствовали себя как-то не так… Старший задумчиво посмотрел вслед ушедшим «ботаникам».
Коротыш глубоко вздохнул, потом ещё. Схватился за грудь. Попытался ещё раз вздохнуть…
Старшему тоже не хватало воздуха… Да и в глазах как-то двоилось…
- Плохо мне… - пожаловался коротыш.
- Сволочь! Ботаник сучий! Да он нас отравил! – воскликнул старший и вскочил с бревна. – Догнать сволочей! Кишки по деревьям развешать!
Бандиты вскочили, кинулись вслед за старшим по следу беглецов. Пробежали метров пятьдесят и упали, жадно глотая воздух, как рыбы на суше.
- Отравил… сволочь… - с трудом выдавил из себя коротыш.
Лицо его побагровело от напряжения. Он пытался вздохнуть, и вдох ему не удавался. Лицо из багрового превращалось в синюшное. Коротыш рвал рубашку у себя на груди, пальцами словно пытался запихать воздух себе в рот…
Другие бандиты, упав на траву рядом, тоже всё с большим трудом глотали воздух, с ужасом наблюдали за агонией товарища. Страшно подёргавшись, коротыш затих.
Его товарищи прожили ненамного дольше.
14. ЧУМА В МОСКВЕ
- Дружеская беседа с Пестиленцием. – Пестиленций в заключении. – Спираль истории. – Чума пошла в Америку. -
Николай Иванович возвращался домой один. Был тот вечерний час, когда начинается «отдыхательно-развлекательная» жизнь. Неоново-радужно светились двери, вывески и витрины ресторанов, баров, ночных саун и игровых заведений. У каждой световой поляны перед заведениями стаями толпились перламутрово блестящие «ауди», «мэрсы» и прочие «ненародные автомобили». Залезали на тротуары, теснились капотами у витрин, словно чудища, тыкающиеся рылами в кормушки, словно заговорщики, соприкасающиеся лбами в обсуждении, как, где и кого лучше ограбить и убить.
Аспирантку Николай Иванович посадил в автобус там, за городом. Ничего ей не объяснил, но предупредил, что жаловаться куда-либо и заявлять в органы о перенесённых неудобствах бессмысленно. Она оказалась в этой истории абсолютно случайно, как одинокий куст на пути урагана. Лучшее в её положении – исчезнуть на некоторое время. Ураган пройдёт и о ней не вспомнят.
Затем Смирнов вернулся в лес. Убедился, что бандиты мертвы. С тёр с термоса отпечатки пальцев, встряхнул его как следует, чтобы внутренности разъела кислота, и швырнул в чащобу. Что содержимое инактивируется после таких встрясок, он не сомневался.
Как жить дальше? Можно, конечно, упорствовать о своей непричастности к гибели «солдат противной стороны». Но Пестиленцию важна не гибель нескольких пешек, а факт передачи заразы. Странный народ, эти… Николай Иванович чуть не подумал «новые русские» – так Пестиленций был похож на теперешних пустоглазых бизнесменов. Странные они… Могут украсть, купить биоматериал – так нет же! Взбрело им, что заразу должен передать им он, причём, по своей воле!
Николай Иванович не боялся, что его убьют. Не убили раньше, вряд ли убьют теперь. Да и… Подумаешь, убьют! Просто его жизнь закончит свой цикл в этой форме и перейдёт в какую-то другую форму, о которой он пока не знает. Если узнает, это будет интересно ему, как учёному. А если не узнает… Просто в определённой точке всё закончится и бытие перейдёт в небытие. Пытки и мучения? Ему ли, учёному, не боящемуся умереть, бояться пыток? Об этом он позаботился. Шприц-тюбик в кармане, ампула в воротнике, ещё кое-что… Быстро и безболезненно.
Николай Иванович поднимался по лестнице своего подъезда, вслушиваясь и вглядываясь вперёд. Лампочки горели, посторонних звуков не было.
Николай Иванович улыбнулся. Рефлекс самосохранения не даёт ему ходить без оглядки.
Толкнул дверь квартиры. Заперта, как и положено. Поковырялся ключом и открыл железную дверь, затем открыл два замка деревянной двери. Вошёл в прихожую, включил свет. Усмехнулся невесело. Кто-то прибрался в прихожей. Не к добру это. Да и в зале тихонько разговаривал телевизор. Вкусно пахло свежесжареной картошкой. С чесноком, как он любит.
Снял обувь, куртку, прошёл в зал.
- Заходи, Николай Иванович, заходи, сейчас ужинать будем. Устал, наверное, по лесам бегая?
Скрытый сумерками, в его кресле сидел Пестиленций. Если бы проговорённую фразу слышал кто-то со стороны, подумал бы, что Николая Ивановича встретил заботливый друг.
- Я тут без тебя похозяйничал немного… С картошечкой подсуетился, приготовил, как ты любишь – жирную, поджаристую, с чесноком. У бабушки на углу взял картошечку, свежую. Рассыпчатая, как сахар! Пивка прихватил, в холодильнике, можешь хлебнуть. Пить, наверное хочешь после странствий… Ставриды копчёной взял. Опять же, как ты любишь – самую толстую и жирную…
Николай Иванович устало вздохнул, пошёл на кухню, открыл холодильник, взял пиво. Светлое, какое он любит.
Открыл банку, сделал несколько жадных глотков.
Устал!
На столе стояло блюдо с резаной ставридой, прикрытой кружочками лука.
Николай Иванович поставил сковороду с картошкой на стол, взял хлеб, вилку, молча принялся есть.
Пришёл Пестиленций, сел напротив Смирнова, нехотя ковырнул картошку, похвалил:
- Со специями, с лучком и перчиком, хорошо солёная…
Николай Иванович молча ел, прихлёбывая пиво. А почему бы и не поужинать, чёрт побери!
- Вы сделали бесполезный ход, Николай Иванович, - сожалеюще проговорил Пестиленций. – Если не секрет, каков был побудительный мотив сегодняшних ваших поступков? Спасение страны от чумной заразы?
Николай Иванович смял пивную банку, бросил в мусорное ведро. Не вставая с табурета, дотянулся до холодильника, открыл дверцу, достал ещё банку, открыл, неторопливо отпил. Пестиленций терпеливо ждал ответа.
- Ну что вы, милейший, - ответил он, наконец, Пестиленцию. – Мотивы моих поступков гораздо прозаичнее. Из-за меня в неприятности была вовлечена непричастная к событиям девчонка. Невиновная девчонка могла погибнуть. Я постарался избавить её от страданий, и по возможности спасти жизнь. Сегодня мне это удалось. Не знаю, надолго ли.
- Невиновная девчонка… Спасти жизнь… - задумчиво процитировал Пестиленций Смирнова, качнув вилкой, как стратег качнул бы указкой, рассуждая перед картой, какой выбрать путь, сколько воинов послать на смерть. – В нашей игре не может быть понятия «невиновная девчонка». Я не замечаю сотни, тысячи невиновных девчонок! Цели, которые ставлю я перед собой, стоят миллионов невиновных мальчишек и девчонок!
- И что же это за цели? – как бы нехотя спросил Николай Иванович. – Распространение болезней? Уничтожение людей?
Пестиленций скептически скривился.
- Разрушение стран?
Пестиленций вяло отмахнулся:
- Всё перечисленное тобой не есть моя цель, а лишь промежуточный и случайный результат в движении к цели.
- И что же есть сама цель?
- Власть.
Пестиленций произнёс слово коротко, внушительно, негромким низким голосом, словно выстрелил из мощного оружия.
Николай Иванович молчал, вслушиваясь в эхо от выстрела.
- Власть… над кем? – произнёс он наконец с заминкой. – Над людьми? Или над страной? Или…
- Власти мало никогда не бывает. Ни над людьми, ни над странами. Моя цель – абсолютная власть!
Николай Иванович неторопливо раздумывал, отпивая пиво. Усталость после «турпохода», вкусный ужин, пиво – всё это смешалось в его теле, родив философски-расслабленное состояние.
- Ты утверждаешь, что живёшь тысячи лет – и за это время не смог добиться власти над людьми? – удивился, наконец, Николай Иванович.
Не заметив того, собеседники, как старые знакомые, перешли на «ты».
- Человечество в основе своей – слабо и продажно, - разоткровенничался Пестиленций. – Купить, соблазнить, развратить это большинство не составляет труда. И я покупаю, соблазняю, развращаю и приказываю: «Сделай так, как я хочу». И они делают. И прикрываются мыслью, что творят зло во благо - и утешают себя, что этим своим благим злом могут сделать жизнь людей лучше… Они делают то, что я им велю - они творят зло. Значит, они - служители зла. Во имя добра? Они тешат себя игрой в слова. «Во имя…» Творить можно или зло, или добро. Ничего не делать? Ничего не делая, ты помогаешь злу.
Пестиленций озабоченно задумался.
- Но есть малая часть людей, с которыми бороться весьма трудно. В религии их называют фанатиками, в политике – идейными. Иногда таким даже удаётся одержать временные победы надо мной. Да-да! – улыбнулся Пестиленций, увидев недоверчивый взгляд учёного. – Во времена средневековья, когда в Европе властвовала Чёрная смерть, я настолько почувствовал силу, что осмеливался входить в храмы. И был замурован в палате одной из церквей. Потеряв тем самым часть своей силы. Не подумай, что я с тех пор сидел в той церкви безвылазно… Нет. Но для того, чтобы везде успевать, я должен быть многолик и многотел. Вот одну часть меня церковники и замуровали. И я потерял часть своей силы. Не буду делиться с тобой секретом, как это сделать, - Пестиленций заговорщицки рассмеялся, - но в те времена это умели. Это было в прекраснобашенном городе Сан-Джеминиано. Эпидемию той чумы называли «крылатой». Без всяких, казалось бы, очевидных поводов, в том или ином городе вдруг вспыхивала страшная Черная смерть. Уничтожив большую часть жителей города, а то и всех людей, и истощив на том гнев свой, она летела дальше и опять опускалась в неожиданном месте, в неожиданных условиях. Почему-то особенно сильно эпидемии вспыхивали вовсе не там, где их предполагали. И само исчезновение их хотя и было обусловлено принятыми мерами, но также как бы зависело еще от каких-то незримых условий.
Пестиленций хитро усмехнулся, показывая, что знает причины летучести Чёрной смерти и её внезапного исчезновения. Задумался, вспоминая что-то приятное. Тут же лёгкая тень досады пробежала по его лицу.
- Да, они сумели замуровать меня в церкви. Но прошли века и обыватели забыли о чуме. Вычисления людей знающих показали, что чумная зараза, «дух чумы», как меня называли, в церкви иссяк и запертую в течение веков палату можно открывать. Народ, перепуганный россказнями, которыми делились тут же, перед церковью, толпился у двери и немногие рискнули войти в ту высокую залу, расписанную фресками Гоццоли. Замурованность палаты благотворно отразилась на сохранности фресок. Народ разглядывал расписанные стены и потолки, церковники даже забыли произнести молитвы, которые нужно было произнести при открытии палаты, чтобы заточённый в ней дух чумы не ушёл на улицу. Никто не заметил тумана, скользнувшего по полу из открытой двери… А потом читать молитвы было уже поздно.
Пестиленций усмехнулся.
- Второй раз меня заперли в Чумном форте. Опять же, неважно как. Я не мог покинуть своей тюрьмы до времён советских…
Было видно, что Пестиленций собрался рассказать о своих приключениях, в результате которых он был пленён, а затем освобождён, но вдруг передумал.
- Ладно, что это мы всё обо мне, да обо мне? Пора бы и о тебе, Николай Иванович. Дело в том, что твоя задача, коллега…
«Издевается», - подумал Смирнов.
- …передать своё изделие людям, которые используют его.
- Вы можете сделать это и без меня.
- Я не буду вдаваться в подробности, но поставлена определённая задача: ты должен передать - и эта задача будет выполнена.
- Но я могу погибнуть, в конце концов! – воскликнул Николай Иванович. – Покончить жизнь самоубийством! Откажусь категорически – и вы убьёте меня, как убили в прошлом году десять микробиологов.
- У тех микробиологов была другая задача, и их можно было уничтожить, как ненужный хлам. У тебя своя задача. И ты не станешь кончать жизнь самоубийством. Ты же патриот!
Пестиленций насмешливо скривился и воздел руки вверх.
- Если ты передашь своё «изделие» в руки определённых «исполнителей», оно будет использовано… как бы это сказать… локально. Если же попадёт в руки неизвестно кого… Представь, в один прекрасный момент фрукты на базаре странно дешевеют. Торговцы наперебой предлагают попробовать товар. Отрезают по половинке яблока, щедро предлагают попробовать очищенные ядра грецких орехов, виноград чуть ли не в рот закладывают. Весёлые бородачи оптом и по дешёвке продают бабкам крупные и хорошо жареные семечки. А секрет в том, что во фруктах-овощах – порошок твоей чумной матрёшки. Запустить в водопровод цисты с чумой – задача, разрешимая пьяным сантехником. Ремонтная бригада вскрывает любую линию водоснабжения и качает в неё заразу сколько хочет – ни один чиновник, ни один милиционер к сантехникам в грязных робах не привяжется! У вас же в стране бардак! Дальше – ещё хуже! Пойдём, побродим по будущему!
Николай Иванович и Пестиленций оказались на замусоренной улочке. Время, похоже, близилось к ночи. Было сумеречно и оттого тревожно. Навстречу попадались редкие прохожие. Иные шли торопливо, зажав нос тряпкой, смоченной уксусом, шарахались от встречных в сторону. Другие едва
тащились, пошатываясь и хватаясь за стены, за стволы деревьев и столбы.
Бедно одетый старик упал, ударившись всем телом о занавешенное окно жилого подвала. Стекло разбилось. Упавший застонал протяжно, поднял дрожащую руку вверх, пытаясь что-то сказать. Пальцы бессильно дёрнулись, рука упала. Тело обмякло, с последним стоном старик затих.
В подвале вспыхнул огонек, отвернулась занавеска. В колышущемся неверном свете мелькнуло насторожённое бледное лицо. Вскоре заскрипела дверь, вышли двое. Лица замотаны тряпками, для глаз - щелки, оба в рукавицах. Зацепили мертвеца петлей за ногу и, не обращая внимания на зрителей, поволокли по пыльной дороге к пустырю напротив дома. Оставив его вместе с веревкой на ноге, быстро ушли домой.
- Где мы? – спросил Пестиленция Николай Иванович, озираясь по сторонам. Улица была самой заурядной, без каких-либо признаков и отличий, по которым можно было бы сказать о её принадлежности к определённой местности. Дома старые, без каких-либо вывесок, столбы деревянные. Да и прохожие все были одеты в неопределённое старьё.
- В Москве, - пожал плечами Пестиленций. – Здесь теперь разгар эпидемии чумы. В день умирают тысячи человек. Действенных средств для лечения нет. Жгут костры, надеясь, что огонь хоть как-то очистит воздух от заразы. Бьют в колокола, призывая в помощь Бога. Трупы жгут, над городом стоит чёрный дым. Но сжигать всех не успевают. Здесь, на маленькой улочке, на окраине, где жителей мало, и трупов мало. А в центральных густонаселенных районах трупами завалены дома и улицы, убирать их некому.
Где-то вдалеке послышался странный размеренный скрип, будто скрипело неспешно вращающееся колесо. Скрип приближался. Удивлённо поворачивая головой, Николай Иванович прислушался.
- Что это?
Пестиленций молча улыбался.
Послышался громкий всхрап.
- Лошади? Телега? В каком мы времени? – недоверчиво спросил Николай Иванович.
Пестиленций загадочно молчал.
В сумерках улицы показалась фура, запряжённая парой понурых лошадей. По бокам телеги шли люди в дягтярных робах. Головы были в глухих капюшонах с дырками для глаз и рта. На руки одеты дягтярные же рукавицы. Люди опирались на длинные, похожие на посохи, палки, с крючьями наверху. Позади фуры на лошади ехал человек, похожий повадками и статью на начальника.
Фура, жутко поскрипывая колесом, приближалась. Николай Иванович с ужасом увидел, что фура доверху завалена трупами.
- Вон ещё один лежит! – указал всадник вперёд.
Один из пеших подчинённых быстрым шагом опередил процессию, подошёл к мертвецу. Тронул его ногой, словно проверяя, жив ли. Убедившись, что мёртв, подцепил посохом-крюком труп за подмышку, поволок к фуре. Товарищи ухватили мертвяка за руки-ноги, слаженно качнули, бросили на движущуюся фуру.
- Полно уже, господин начальник! – просительно сказал один из подчинённых. – Надо бы свезти на кладбище, а то падать будут.
- Иди себе, иди! – повелительно окрикнул начальник. – Вот улицу до конца проедем, там и повернём на кладбище.
- Ну хоть сесть дозвольте и перекурить, господин начальник! Дымом заразу немного разогнать!
- На ходу перекуришь! Не нравится в санитарах ходить, скажу, чтоб на каторгу вернули!
- Нравится, господин начальник, нравится… - смирился санитар.
Отдал посох-крюк товарищу, снял рукавицы и капюшон, сунул их подмышку, вытащил откуда-то из-под грубой одежды курево, задымил.
- Сколько народу мрёт! – удивлённо покрутил бородатой нестриженной головой.
- Вчера двадцать с лишком тыщ умерло, в управе сказали, - миролюбиво подтвердил начальник.
- Двадцать ты-ыщ? – изумился куривший. – Это ж невозможно!
- В наше время всё возможно, - вздохнул всадник.
Поскрипывая, фура скрылась в сумерках противоположного конца улицы.
- В каком мы времени? – вновь спросил Николай Иванович. – В средневековой Руси? Во времена чумной эпидемии при Иване Грозном?
- Нет, дорогой, вы сильно ошибаетесь. Вы… диаметрально ошибаетесь. Мы с вами находимся в недалёком будущем. В средневековой Руси будущего. Мэр со свитой, правительство и элита бросили город и улетели на свои экваториальные острова. Бизнесмены попроще разъехались по замкам и имениям. А народ… Народ нищ. Народ жжёт костры и молится. Мрёт и мародёрствует…
Разговаривая, путешественники во времени вышли на небольшую площадь, заполненную людьми. Перед толпой, на гранитном крыльце церкви, стоял рыжебородый тощий священник.
Из толпы раздавались крики:
- Чудотворная поможет!
- Это не чума! Не слушайте докторов! Они сами ничего не знают!
- Это басурманы напустили… Молиться надо!
- Крестным ходом надо! Открывай ворота, батюшка! Выноси иконы!
- Нельзя мне, братия и сестры! – испуганно махал руками священник. – На собрания и крестные ходы запрещение вышло!
- От кого запрещение? От департамента? Так они разбежались давно! Открывай, сказано!
Вскоре толпа с хоругвями, крестами и иконами двинулась от церкви по улице. Нервная, крикливая толпа нестройно пела: «Святителю отче Николае, моли бога о нас!» Священник кропил дорогу и дома святой водой.
Мимо Николая Ивановича и Пестиленция шли бедно одетые люди. Много женщин, почти все босы. Многие по виду больны. В воспаленных глазах тупое отчаянье и покорность року. Путешественники пошли следом за толпой. Изо всех переулков к толпе присоединялись всё новые люди. Толпа росла. Лежащих под заборами или посреди дороги мертвецов народ сторонился. От упавших в толпе с испугом шарахались. В толпе кричали, плакали, выли. Люди подбирали палки и камни, выворачивали колья, вооружались, чем попало. Постепенно толпа превратилась в разъярённого многоголового зверя и бросилась громить богатые дома, карантины, чумные больницы.
На подходах к Красной площади путь толпе преградил вооружённый отряд. Из толпы в солдат полетели камни и колья. Раздался залп, ещё один. Толпа побежала, затаптывая упавших.
Николай Иванович и Пестиленций, из чувства самосохранения шедшие всё время с краю, успели втиснуться в нишу стены старинного дома. Толпа схлынула, оставив после себя сотни трупов.
- Такое вот оно, ваше светлое будущее, - усмехнулся Пестиленций.
- Я словно видел подобное, - задумчиво проговорил Николай Иванович, снова очутившись за столом на своей кухне. - Видел или… читал. Да! В книге о Степане Разине читал! Или о Пугачёве, не помню точно.
- История развивается по спирали, - философски пожал плечами Пестиленций.
- Неужели у меня нет возможности отвести беду от моего народа, от моей страны? – пробормотал себе под нос Николай Иванович.
- Если тебя беспокоит всего лишь эта мелочь, - пожал плечами Пестиленций, - направь свой «продукт» в другую страну. Мне твоя страна и твой народ без надобности. Важен сам факт!
- Как я могу обречь на страдания народ чужой страны? – возмутился Николай Иванович.
- Тогда пусть страдает народ твоей страны, - безразлично пожал плечами Пестиленций. - Или твой народ, или чужой народ.
- Именно потому, что мой народ страдал, наверное, больше, чем другие народы мира, я и не могу обречь на страдания другие народы! Ведь мы… мы теперь демократическая страна! – выдал вдруг смешную для себя фразу Николай Иванович, надеясь, что приверженец либеральных ценностей, Пестиленций оценит её.
- Дер-р-рмокр-р-рати... Какая? Великая демократическая страна во времена завоевания своей свободы и становления демократии на костях коренных жителей не стеснялась. В 1763 году комендант крепости Форт-Питт полковник Букэ обеспечил доставку и вручение, естественно - в знак доброй воли! - индийским вождям одеяла и платки, взятые из госпиталя для больных оспой. Среди индейских племен в штате Огайо вспыхнула серьезная эпидемия. Вплоть до нашего времени, когда «не создающие боеприпасов, не поставившие производство на поток и не складирующие запасов» американцы применяли в мирное время против Кубы вирусы, поражающие преимущественно детей. В начале-середине восьмидесятых годов американцы испытали новые противоповстанческие дефолианты, уничтожающие растительность - естественно, вместе со скрывающимися среди нее партизанами - над территорией союзной, - Пестиленций восхищённо поднял указательный палец кверху, - над территорией союзной им Бразилии, над индейскими территориями. Это стоило жизни десяти тысячам индейцев. Некоторые племена погибли практически полностью, а ведь они к «врагам Америки» не имели никакого отношения - антиправительственных повстанцев в лесах Бразилии нет. Под дефолианты камуфлировались и отравляющие вещества, распыляемые американцами в шестидесятые годы над Вьетнамом - там до сих пор появляются десятки тысяч мертворожденных детей и детей с необратимыми наследственными повреждениями. Оружие США работает на много поколений вперед! О какой жалости к чужим народам ты говоришь? О какой демократии пытаешься рассуждать? Все либеральные ценности и демократические законы я скажу тебе одной фразой: или ты, или тебя!
- Но есть же какие-то общечеловеческие ценности… - попытался слабо возразить Николай Иванович.
- Общечеловеческие ценности?
Пестиленций расхохотался.
- Когда речь заводят об общечеловеческих ценностях, имеют в виду те ценности, которые определяют профиль культурного ядра общества. Речь идет о ценностях, отступление от которых считается грехом и мучает совесть человека. Общечеловеческие ценности существуют, но у каждого народа они свои: это именно тот минимум, который считается в данном народе необходимым, чтобы «быть человеком». Индейцев, которые не разделяли многие ценности англосаксов, последние уничтожали, нисколько не отступая от своих гуманистических принципов, ибо на индейцев не распространялось понятие прав человека. Теперь мы видим, что американцы выступают, как «основное человечество», то есть как та часть людей, которая наилучшим образом усвоила те ценности, которые отличают человека от животного, «общечеловеческие ценности», и учат жить весь остальной мир по их правилам.
Пестиленций говорил так, будто он был профессором, и разъяснял ответ на билет ничего не знающему студенту.
- Никаких общечеловеческих ценностей нет и быть не может. Есть определённые правила поведения в обществе, и для каждого общества они различны. И то общество, та страна, которая сильнее, определяет эти «общечеловеческие ценности» для остального мира. Эти ценности обладают изменчивостью и могут существенно модифицироваться в течение жизни одного поколения. В сорок пятом году ваша страна была страной-освободительницей, но прошло два-три десятка лет и она превратилась в «империю зла». Сильно ли она изменилась, чтобы стать империей зла? Если и изменилась, то лишь в лучшую по человеческим понятиям сторону…
***
Скоро огромная партия героина, заражённого Универсальной смертью, отправилась в Америку. В белом порошке цисты амёб были абсолютно невидимы.
Ради чумы
© Copyright: Анатолий Комиссаренко, 2004
Свидетельство о публикации №204100500037
Свидетельство о публикации №204100500037
Рецензии
Волосы дыбом. Обычные люди, не связанные с наукой, не в силах охватить и понять, что происходит за стенами, к примеру, противочумного института. Сейчас, проходя мимо корпусов этого учреждения, они, наверняка, считают, что оно уже не нужно, ибо чумы давно нет. Им и в голову не приходит, что ее нет, именно потому, что существует такое учреждение.
В двадцатых годах двадцатого века одна девушка, живущая в Ростове, заболела сибирской язвой и умерла. Я удивилась: где она ухитрилась найти в Ростове сибирскую язву? Девушка работала на складе, куда поступали меха из Сибири. Обернулась мехом (не знаю, что за зверь был), в зеркало посмотреться, а потом заболела и умерла. История - быль. Только ведь не одна девушка этот мех в руках держала, и как справились с возможной эпидемией, увы, не знаю.
Игнатова Елена 17.08.2019 12:09 • Заявить о нарушении
В двадцатых годах двадцатого века одна девушка, живущая в Ростове, заболела сибирской язвой и умерла. Я удивилась: где она ухитрилась найти в Ростове сибирскую язву? Девушка работала на складе, куда поступали меха из Сибири. Обернулась мехом (не знаю, что за зверь был), в зеркало посмотреться, а потом заболела и умерла. История - быль. Только ведь не одна девушка этот мех в руках держала, и как справились с возможной эпидемией, увы, не знаю.
Игнатова Елена 17.08.2019 12:09 • Заявить о нарушении
Жена сокурсника работала в подобной конторе. Несла препараты чумы (кажется), споткнулась, облилась... Её потом всю (!!!) спиртом протирали.
А в романе разве что фантастика с пришельцем придумана. Остальное - реальность.
Анатолий Комиссаренко 17.08.2019 23:41 Заявить о нарушении
А в романе разве что фантастика с пришельцем придумана. Остальное - реальность.
Анатолий Комиссаренко 17.08.2019 23:41 Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.