Вильфред

Совсем недалеко от Вены, минут сорок на машине, стоят развалины замка или крепости, в котором, по преданию, держали когда-то в заточении Ричарда Львиное Сердце. Развалины, естественно на горе. Внизу, на берегу Дуная, раскинулся игрушечный, чистый и ухоженный, как и все в Австрии, городок. Дюрнштайн.
Однажды, наши друзья, предложили прогуляться на эти самые развалины, попить пивка, и вообще как-то убить вынужденное безделье уикенда.
И вот мы на месте. Туристы. Уютные и тихие ресторанчики. Подъем в гору. Фотографирование у той и у этой стены. И, наконец, камера, где якобы и содержали легендарного монарха. На стенах отметки: дни - царапины камня, складывающиеся в недели, недели в месяцы... Все стены в этих немудреных вешках. Тут же, естественно, сообщается легенда о том, что преданный слуга Ричарда, после заточения обожаемого хозяина, бродил в окрестностях каждого здешнего замка, и, насвистывал, известную только им двоим песенку. И вот однажды, он услышал, что кто-то ему подпевает. Естественно, это случилось в Дюрнштайне. Он узнал голос Ричарда, и каким-то образом помог ему бежать. Так вот рассказывают туристам. Ну, и нам, разумеется. А туристу что главное? Привезти домой фотографию и после, в кругу друзей, снабдить ее захватывающими комментариями, безусловно, претендующими на истину в последней инстанции. Моя жена тоже сфотографировала меня в исторической тюрьме на фоне процарапанных отметин на камне. Фотография не получилась. Хотя это стало ясно несколько позднее.
Новенький «Renault» легко относил нас, уставших и довольных в Вену. И хотя посещение исторических руин не произвело должного впечатления, мысль о том, что у меня в кармане камушек, которым, вероятно, сам Ричард царапал стены своей темницы, инициировала в воображении фантастические и, честно говоря, несуразные образы. То король, то слуга, то угрюмый, ужасного вида и огромного роста тюремщик...  Я открыл окно и решил избавиться от сувенира. Бросать камень размером со сливу на полотно автобана при скорости полторы сотни километров в час, мягко говоря, некорректно по отношению к другим участникам движения. Дороги тут ровные и гладкие, и вообще...
...Вильфред медленно поднимался по грубым каменным ступеням, частично вырубленным в скале, частично неровно выложенным шершавым блочным камнем. Сорок лет подряд он каждый день ходит этой дорогой. Утром и вечером. Несет узникам хлеб и воду.  Иногда другие монахи помогают ему. Когда нужно снести вниз мешок. Ха-ха! Покойники сами не ходят. Многих повидал Вильфред в каменной башне. Вельмож и простой люд, сумасшедших предсказателей и крамольных мудрецов, уличных девок, больных дурной хворью и еретиков, убийц и мошенников. Да мало ли. Всех не припомнишь. Создавалось впечатление, что никто, и ничто не тревожило Вильфреда. Ни чужая судьба, ни чужие страдания, ни, тем более, чужая смерть. Неизменно говорил он: «На все воля Божья, а я – смиренный служитель Господа нашего...» И еще много он говорил по Писанию и около, и непонятно было вовсе, уж не лукавит ли старый монах перед молодыми братьями своими.  Потому что все, кто знал Вильфреда поражались в нем четырем вещам: совершенно незаурядному светлому и чистому уму, невозмутимости, абсолютной природной доброте и чудовищной внешности. Росту громадного. Худющий. Ручищи - грабли. Лицо все какое-то кривое, изъеденное оспой.  Между тем, жил он тихо и скромно. Занимался только призрением узников, неизвестно почему и зачем заточенных в башне, а вечерами и ночами читал, читал, читал... и переписывал церковные книги.
Словом, никому не было известно, что же творилось в душе монаха, которого шестьдесят два года тому назад нашли осенним утром у восточных ворот. И если бы то утро не выдалось таким солнечным, младенец наверняка бы погиб.
Воспитывался в монастыре. Там выучил грамоту. А когда наступили смутные времена Крестовых походов, тоже подался на вызволение Гроба Господня. Да только воитель из него был никудышный. После сарацинского плена вернулся он в родной монастырь, и с той поры уж никогда не покидал Дюрнштайн.
Выдалось очень жаркое лето. Узники умирали один за другим. А башня в полдень прогревалась так, что можно было сушить на ней белье и печь лепешки. Воды было мало. И хоть жалел в душе каждого злодея Вильфред, но полагалась каждому только одна миска и та вечером. Через месяц пекла и вовсе остался один, по кличке Лев, хотя монах прозвал его Свистун. Просто он всегда насвистывал один и тот же мотивчик. Говорил Вильфреду, между прочим, что король. Вряд ли, хоть и на простолюдина не походил. Грамоту знал, вещи всякие мудреные. Вопросы задавал, все с подковыркой. Был и на востоке, в водительстве воинства немалого. В то монах верил, потому, как сам хлебнул в плену горя...
... Слуга  уже второй месяц бродил по материку.
В конце весны, отчаявшись ждать хозяина, не веря противоречивым слухам и свидетельствам якобы совершенно проверенных очевидцев, видевших своими глазами то геройскую, то бесславную кончину Ричарда, он решился на самостоятельные поиски. У него было два козыря: королевская грамота, позволяющая беспрепятственно появляться в странах, с которыми не воевала тогда по случаю Англия, и что, честно говоря, ему пригодилось больше, четыре унции золота и одна серебра. Это было все, что заработал он за все годы при дворе. Сумма, между прочим, приличная.
Долго и трудно странствовал Слуга по Европе. Минули виноградные долины, показались горы. Он шел на Юг. В каждом замке, в каждой деревушке, у каждого монастыря или крепости он расспрашивал, прикинувшись простачком, подкупал, если его намерения становились, очевидны, Господи, да что он только не делал, чтобы отыскать друга. Да, друга. Никогда король не относился к нему как к слуге. Просто он был король и все. Так случилось. На все воля Божья. Но что мешает двум людям разных сословий просто дружить? Глупые формальные законы?
Давно, еще, когда Ричард не был королем, а Слуга – слугой, услыхали они на пастбище нехитрую песенку, радостно разучили ее вместе со старым пастухом, и сделали, свей. Пастух уж, поди, давно умер, а легкий незатейливый мотив остался. И стал их персональным паролем.
А вот теперь как-то само собой сложилось, что, бродя вокруг очередной темницы, Слуга насвистывал эту самую мелодию. Он знал и верил, что если Ричард жив, он непременно подхватит ее. А потом... Да, потом нужно придумать, как же вызволить его. Но пока, хоть бы знать, что друг не погиб.
С перевала Слуга увидел зеленые склоны, спускающиеся к быстрой темной реке. Безусловно, угадывалось строение монастыря, а чуть дальше в стороне – крепость. Ну, что ж, хотя бы хлеб и ночлег после этих диких продуваемых гор уже найден.
Монахи были приветливы, но немногословны. Один только, долговязый, все расспрашивал Слугу, кто он, какие страны видел, чего ищет в здешних краях, да только ничего толком не добился.
Слуга был сыт за последние десять дней. Не в том дело, что он не мог купить себе пропитание, а в том, что купить его было негде. А уж кружка прекрасного церковного вина и вовсе вернула его к жизни. Растянувшись на тюфяке, словно на перине, он стал раздумывать, что и как предпринять завтра. Лежал, думал и насвистывал.
Монах возник из воздуха совершенно неожиданно и практически беззвучно. Какое-то время он вглядывался в перепуганные глаза Слуги, потом улыбнулся и тихо сказал:
- Иди за мной...
...Машину качнуло, и я проснулся.
Хорошая прогулка на свежем воздухе. Пиво опять же. Закрыл окно и присоединился к общей беседе.
Нехорошо разбрасывать камни на полотно автобана при скорости полторы сотни километров в час, и вообще...