Анахронизм смерти

Грозовой фронт – наполненный осветительными вспышками молний и пушечным гулом грома  - прошел. Дождь, ливший с самого утра, наконец, перестал поливать мутноватой жидкостью землю и на небе, сквозь начавшие рассеиваться тучи, показались первые голубые холодные звезды. Сквозь распахнутое настежь окно в комнату вливалась сумеречная прохлада, наполненная смрадом луж трупов – разбившихся насмерть капель. Вязкий и тягучий, от излишка влаги, воздух поглотил и рассеял в своем веществе все звуки, заснувшей уже жизни. Ожила тишина – протяжно звенящая в ушах, мешающая и заставляющая думать… О пустом и скучном, но почему-то важном и невероятно сложном, до скрипа за ушами, как бывает, когда крепко сжимаешь зубы.

Еще одинокий, но уже всеми покинутый, равно как и всех покинувший, он сидел на подоконнике и курил – ждал. На его коленях уютно умер часовой механизм, с зеленым солнышком на циферблате. Стрелки которого, хотя и являлись частью мертвой уже материи, никак не желали в это поверить, а от того упорно указывали на одни и те же деления отсчета времени – вечер, шесть – время прихода главного и столь редкого гостя.

Спустя несколько, так и не отмерянных не верящими в смерть стрелками, минут, он слез с подоконника и медленно прошагал в глубь комнаты, к ночному столику на котором стояла початая бутылка яда. Он налил себе третий за вечер бокал и залпом опустошил его, оставив на донышке несколько капель вечного спокойствия.
- Пора бы тебе уже появиться, а то я уже почти умер, не хочу, что бы Ты видела мое тело в том недвижимо-скорчившимся состоянии, которое неизбежно наступает, когда кто-то умирает не самой ожидаемой им смертью…
- Честно говоря, именно в таком состоянии твое тело меня и интересует! – скрипучий, словно загробный, голос, отходящей на тот свет старухи, заполнил собой все пространство комнаты, проникая во все, потаенные, ее уголки и щели. И затих, словно никогда его и не было.

Он вздрогнул и огляделся. В комнате, заполненной жижей полумрака, было пусто. «Ни души. Хотя, у нее нет души…» - он заставил себя улыбнуться этой случайной шутке, но лишь вымучил на своем посеревшем лице странную гримасу оскаленных губ и прищуренных, потухших глаз.
- Может, ты меня пригласишь или мне так, и остаться за дверью? 
- Входи, тут заперто…
Облаченная в черный балахон фигура, просочилась сквозь наглухо запертую дверь.
-  Не слишком же ты приветлив со своими гостями, мой мальчик… - он вопросительно посмотрел на нее, но она тут же продолжила, - Заметь, не я к тебе пришла, а ты меня позвал!

Он, продолжая смотреть на гостя, и не скрывая, при этом, своего любопытства, несколько цинично заметил:
-  К чему эти формальности? Мы с тобой уже знакомы,.. к тому же, закрытые двери никогда тебя не задерживали и, что греха таить, даже и привлекали, так что…

Смерть, явно обескураженная и возмущенная таким к ней обращением, раздраженно мотнула капюшоном и резко приблизилась к дерзившему:
- Что? Так?
- Давай не будем бестолку играть словами! У нас с тобой и без того мало времени… ночь длинна, но часы об этом не знают. Они, уже сейчас, указывают утренний час, хотя и ночь-то еще не наступила. – Его лицо выразило, что-то не определенное, что, вероятно, должно было выразить благосклонность и отчасти, радость встречи, а руки сделали приглашающий жест.

Хозяин наполнил очередной бокал мутновато красной жидкостью, закурил и, задумавшись, вновь стал рассматривать Смерть.

Босые, костистые ноги, как палки, с выпирающими из-под балахона коленками. Большие мертвые руки. Глаза замученные, нечеловеческие – худое лицо вытянуто, губы пепельные, полураскрытые…

«Словно маска… Оно не было таким!.. Оно постарело и стало безобразным! Эти черные впадины – без зрачков, без… жизни. И улыбка, нет, это не улыбка! Это оскал – желтые зубы, за клочками истлевших губ. Оно ужасно! Мертво! Хотя, оно и до этого не излучало жизни,.. но тогда… О! Тогда оно было прекрасно: мертвенная белизна, не бледнота, нет – именно белизна! Ровность, плавность и правильность линий, где они? Куда все это ушло? Неужели я сам стал настолько ужасен? А голос, ее голос звал, соблазнял, вызывал непреодолимое желание и манил,.. манил, туда, где… А теперь? Теперь – это хрип. Словно старуха решила из гроба сказать свое последнее слово…»

Дотлевшая сигарета больно обожгла пальцы. Он очнулся.
- Что это я? Даже не предложил тебе ничего! Присесть? Сигарету?.. Яду – стаканчик, что бы расслабиться? – Он засуетился, а Смерть отрицательно качнула головой, - хм!.. А я выпью! - и он отхлебнул из вновь наполненного стакана.
Хозяин вновь на секунду задумался, затем, как-то странно улыбнулся и произнес.
- Я знаю, от чего ты не сможешь отказаться! Шахматы! Одну, всего одну партию, не больше! Я что-то не очень хорошо себя сегодня чувствую,…  следуй за мной.
- Это тебе понравится, я знаю! – и хитро, улыбнувшись одними лишь губами, продолжил, - Я знаю! Я знаю, как ты ненавидишь эту игру! И, и как ты ее любишь! Взгляни, разве это не прекрасно?.. - они прошли в небольшую комнату - освещенную полумраком, посреди которой стоял шахматный столик с черно-белым полем брани и двумя рядами смертников на каждой из его сторон.

Он взял одну из фигур и повертел ее немного в своих пальцах, не отрывая от нее взгляда, словно собираясь с мыслями, затем продолжил:
- Это тебе нравится, я знаю! О! Как хорошо я это знаю и понимаю! – Он говорил это,  уже глядя ей в глаза – начиная возбуждаться и чем дальше, тем больше – Разве это не прекрасно? Они умирали сотни, тысячи, десятки сотен тысяч раз, но каждый раз, после своей кончины – возрождались вновь!  И еще не раз они погибнут в своем миниатюрном мирке, завладев сознанием своих властителей и ими ведомые, и еще не раз они возродятся! Восстанут на прежних местах, как ни в чем не бывало!..
Довольный собой, в сильном возбуждении, он сделал большой глоток из бокала, но тут же, словно осознав что-то, чуть виновато произнес:
- Как ты думаешь, если примешать к изрядному количеству алкоголя еще и изрядную дозу яда – хуже не будет?

Маска Смерти расплылась в предвкушающем страдания оскале и то, что вероятно, когда-то было губами, произнесло:
- Нет, мой мальчик, все будет так, как должно быть. Не волнуйся. Считай что сегодня мы на равных, я пока над тобой не властна…

Он вопросительно посмотрел на нее, явно не понимая смысла этих слов, затем произнес:
- Может, приступим?
- Как тебе будет угодно.
- Полагаю белами? Хотя, если придерживаться строгой хронологии, то твой ход следует лишь после моего. А!.. к черту все! Сегодня ночь анахронизма! Анахронизма смерти, если быть точным, – с этими словами, он вернул фигуру, которую держал все это время в руках на место.

Быстрый, словно оценивающий взгляд Смерти, скользнул по полю, фигурам, и своему «противнику». Затем она взяла одну из пешек и с вожделением бросила ее в бой.

Мертвый часовой механизм, с зеленым солнышком на циферблате, вздрогнул и ожил. Его стрелки, перешагивая зеленые лучики, зашагали в ночь, шаг за шагом откалывая от нее маленькие, невесомые кусочки.
- Почему ты тогда меня бросил? Я предлагала тебе то, что не может дать никто более! Вечную любовь, спокойствие, умиротворение и…
- И тишину… - его голос звучал ровно и задумчиво, - Почему ты поднимаешь эту тему?
- Ты ушел, бросил меня у алтаря, в подвенечном саване и ради чего?

Он молчал, делая вид, что задумался над очередным ходом. Хотя, в сущности, понимал, что они разыгрывают один из классических дебютов имени народа, придумавшего идеальное орудие убийства – гильотину. Перед его глазами всплыла мать, которую еще живую, он уже почитал как мертвую. Этот любящий его кусок – стареющей женской плоти. Затем некогда любимая им девушка: она была с ним в тот раз, когда он стоял перед алтарем. Он думал, что может найти в ней спасение, что она поможет ему, но этого  не произошло – очень скоро он спустил все на тормозах, не желая брать на себя ответственности.  Потом, словно из тумана выплыл его вечно пьяный отец. Тогда он подумал, что стоит ему сказать свое веское слово и все снова вернется на круги своя, но и этого не произошло. Отец продолжал пить, а его жалкие, вкрадчивые слова-попытки не приводили ни к чему! Напор образов отвергнутых им все возрастал, очень скоро их стало так много, что в голове воцарился хаос.

Будто почувствовав это Смерть, доселе кротко выжидавшая, заговорила снова:
- Ты в одиночестве, сводишь счеты с жизнью, ты брошен всеми  и раздавлен!.. И это твой выбор?
- Я был им нужен,.. они убедили меня в этом… - его голос дрожал, в голове гудело и ныло, - тогда, в больнице,.. их было так много. Они говорили, что любят меня, что без меня, их мир не будет таким. Что…

Смерть снисходительно смотрела на него.
- Теперь ты все понял, мой мальчик. Нам пора.
- Я во всем виноват! Только я!..
- Оставим это! Дебют мы с тобой сыграли, оставим и партию – у нас еще будет время, много времени! И на раскаяние то же. Идем!

Он не двигался с места.
- У тебя есть мечта! – он смотрел на нее безумными глазами, голос хрипел, а язык с трудом ворочался. – В ней твоя сила и твоя слабость! «Конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть» - четвертая печать…
- Так сказано! И так будет! Я жду, жду, когда я смогу показать свой лик всем сразу!  Тогда не надо будет приходить за вами по одиночке!
- Ты лишь первая смерть!
- «И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая». Ты прав, но и мне когда-то нужно будет уйти на покой. А пока следуй за мной!

С этими словами, Смерть встала и заскользила к окну.
- Смотри – сказала Смерть, ткнув желтым костлявым пальцем в бледное лицо Луны, - Это лучшая иллюстрация к понятию «мертвое». Холодом мрачной, предельно мрачной безнадежности веет от ее вечно незыблемых, странно-однообразных форм. Но холод этот не смущает нашего воображения, а, наоборот, возбуждает его.

Она медленно повела пальцем от безмолвного лика куда-то в сторону, будто пытаясь прорвать черную пелену. Он следил за этим жестом с нескрываемой тревогой. Изредка она чуть приостанавливала движение, указывая, то на одну звезду, то на другую. И эти маленькие хладные огоньки, повинуясь ей, начинали двигаться. Наконец, она опустила руку и повернулась к нему.  Изумленные увиденным, глаза его неотрывно следили за развернувшимся передним танцем. Сначала медленно, но с каждой секундой все быстрее и быстрее  они плыли в ночи, пока наконец не закружились в неистовой пляске.
- Нет, это не возможно! Просто я пьян, просто я слишком пьян!..
- Но это происходит, и ты это видишь!
- Нет, этого нет! И тебя нет! Ты просто призрак! Игра моего воображения… просто…
- Но я здесь!
- Ничего этого нет! Ни тебя, ни судьбы, ни рока… - он бился в истерике, а она стояла и смотрела, не скрывая при этом своего удовольствия, - Ты призрак!.. Призрак, не более! Я сам придумал тебя, я дал тебе эту форму! И в тот раз тоже! Только тогда я не был так жесток! И только потому, в тот раз, ты была прекрасной!... Сгинь! Ненавижу тебя!.. – голос его сорвался…

Словно ожидая только этого, она схватила его за горло и крепко стиснула пальцы. Второй же рукой Смерть коснулась его груди, в области биения сердца. Глазницы ее маски вспыхнули:
- Ты пойдешь со мной, мой мальчик! Я слишком долго ждала.
Он попытался крикнуть, но слова его так и не вырвались наружу. Глазами полными ненавистного отчаяния он буравил ее лицо. «Нет! Только не сейчас… Я не хочу этого!». Мысли ураганом неслись в его голове. «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло… Все прежнее прошло! Вот оно!..».

В его уже отчаявшейся было душе, стало подниматься некое чувство, оно быстро росло и крепло. Это была жажда, безумная, всеподавляющая жажда жизни, которая скрутила его внутренности нестерпимой болью, вывернула желудок. Он скорчился, зажав живот руками, затем резко выпрямился, и его вырвало. Кровавая рвота залила лицо Смерти, хватка ее ослабла, она вскрикнула и с ругательствами исчезла. В следующее мгновение он рухнул на пол.

Сквозь распахнутое настежь окно в комнату вливалась утренняя прохлада, вытесняя из комнаты приторный рвотный запах. Мертвый часовой механизм, с зеленым солнышком на циферблате, стрелки которого, хотя и являлись частью мертвой уже материи, никак не желали в это поверить, а от того упорно указывали на одни и те же деления отсчета времени – утро, шесть. За окном, погоняя темно-фиолетовые тучи, несся огненный всадник второй печати.

Скрюченный, в луже кроваво красной рвоты, он нервно хватал ртом воздух рождения нового дня. Сегодня уже наступило и это «сегодня» зависело только от него.