Художник

Художник зашёл в этот двор случайно – не туда свернул, потерялся. Это было обычное дело, так как ему всегда было сложно ориентироваться во времени и пространстве. В местном времени и пространстве. Он вообще был странным.
 Ему было что-то около двадцати, но внешность позволяла ездить по школь-ной сезонке. На особо  подвижной голове вместо волос дрожали тонкие белые перья наподобие тех, что носит гарпия или птица-секретарь. Впрочем, и сам художник напоминал какую-то большую неуклюжую птицу.
- Ко-ко! Ко-ко! Кокое всё?.. – говорил каждый поворот головы, а взгляд был таким рассеянным, что просто проходил сквозь все окружающие вещи.
Двор встретил художника прохладой и мрачностью столь обычными для замкнутых пространств. Два старых пятиэтажных дома, располагавшиеся под прямым углом друг к другу, в свете сентябрьского ясного неба и лимонно-желтой листвы казались не просто серыми, а туманно голубыми. Бурая череда гаражей отделяла двор от шумных магистралей и шоссе, а высокий зелёный забор  из железных прутьев – от соседнего двора. На первый взгляд, обычный двор, каких много в старых районах города, но каждая тень лежала здесь с такой безысходностью, будто была последним поцелуем – одним из тех, что появляют-ся сами собой на прозрачной коже покойника. Сложно сказать, что именно создавало такое впечатление.
Бросались в глаза детали: вырезанные из брёвен идолоподобные медведи, с оскаленными смеющимися пастями, и лешие с безумно пустыми выражениями морд, шизоидные олени из берёзовых поленцев. На спине самого большого оленя в обнимку с самодельными винтовочками и ружьишками восседал сорокалетний  юродивый.
Художник втянул носом воздух, принесший запахи подвала, жареного лука и пыли.
- Ужасно! – произнёс он зачарованно – давно уже ничего не наводило на него такой беспредельной тоски, такого чёрного отчаяния.
На следующий день художник шёл по городу к своей цели большими разма-шистыми шагами. Вокруг бушевала осень, эта любимица бездельников, снисхо-дительно называемых творческими натурами. Нельзя было медлить теперь, когда всё незаметно для себя начинает исчезать. Ведь именно теперь он собирал-ся отобрать у этого двора его душу.
- Некрофилия, родная моя! – довольно произнёс художник, зайдя во двор.  Он постелил на бетонную плиту у забора пакет, в котором до сего момента лежал планшет, с натянутым тонированным листом. Из рюкзака была вынута  и заботливо уложена рядом с пакетом коробка пастели. Устроив таким образом своё гнёздышко, художник приземлился на плиту и приступил к работе.
Хотя можно ли было назвать это работой?
Судорожными движениями пальцев он крошит мелок о шершавость листа. Ему всегда было понятно, что это занятие не цель, а лишь обезболивающее средство. Для тех, кто набил себе  достаточно синяков, наставил ссадин. Для тех, кто мечтает уже о другом мире, не таком жестоком, не таком быстром, не таком горячем. Ином мире. И уж если нельзя прямо сейчас оказаться там, то хотя бы посмотреть на фото, чтобы на некоторое время поверить в его спасительную реальность.    
Цвета осени медленно перетекали на лист. Когда художник в очередной раз устремил свой жадно безучастный взгляд на нашу бренную землю, его глаза встретили другие глаза, смолистые широко открытые и сразу суженные, смеющиеся глаза ребёнка.
Заглядывая сверху через планшет, перед ним стоял мальчик-таджик лет семи. Хотя, быть может, он был и не таджик. Но его смуглая кожа, эпикантус и грязные чёрные волосы выдавали в нём  кровь тех народов, которые в поисках добрых миров просто переезжают на другие земли, наивные.
- Отойди, - сказал художник ребёнку, но тот в ответ ещё больше разулыбался беззубым ртом и залепетал что-то на своём языке. – Уйди отсюда, - повторил художник и оттолкнул мальчишку рукой. Только тут он заметил неподалёку девочку, лет девяти, с растрёпанной чёрной косичкой. Она сразу же подбежала к брату, видимо, думая , что его могут обидеть.
- Забери его! – чья-то  рука коснулась  плеча художника. – Вас что, здесь целый табор, а? – прошептал он с негодованием.
Девчонка сердито что-то бормотала в его сторону. Ещё два мальчишки стоя-ли у него за спиной, сбоку от них сбились в кучу человек пять, чей возраст и пол едва ли были  различимы с первого взгляда. Все дети, чумазые и очень любо-пытные, были одеты в многослойные старые тряпки. Художник брезгливо стряхнул ручонку с плеча.
- Откуда вас только чёрт принёс?! Окружили окаянные! – прошипел он и посмотрел по сторонам в поисках тех, кто мог когда-то породить этих существ. За забором на ветру раскачивались многочисленные верёвки с цветастым тряпьём.
- Ага, вот, значит вы откуда. Пооошли Вооон! – заорал художник и вскочил на ноги. Планшет с грохотом упал на землю. Дети заметно оживились, что-то ещё сильнее закурлыкали. Они уже не улыбались и походили скорее на испуган-ных зверьков. – Валите, валите отсюда! Это мой двор! Я первый его нашёл,  не позволю маленьким черномазым ублюдкам всё  мне испортить!
В этот момент художник бросил взгляд на упавший планшет и  обнаружил чёрного пузатого улыбающегося человечка, выведенного детской рукой поверх почти уже законченной композиции. Не веря своим глазам, он нагнулся, чтобы поднять работу с земли.
В коробке с пастелью не оказалось чёрного мелка, а маленькая цепкая лапка снова тянулась к ней. В один момент огромный кроссовок придавил ручонку к земле. Ребёнок запищал не своим голосом, широко открыв рот и подняв уродливое лицо  к верху. Его крик был прерван ударом второго кроссовка в нос. На месте удара образовалась алая бурлящая кашица.  Мальчишка вырвал руку и попятился на четвереньках. Двор был оглашён рёвом, который, отразившись эхом от стен домов, усилился троекратно.
 Художник не произнёс  больше ни слова. Что толку? Они всё равно по-русски не понимают.
Кто-то схватил его за рукав куртки. Не поворачивая головы, он замахнулся и ударил ребром планшета, как оказалось позже, по шее девочку лет двенадцати. Она показалась ему самым отвратительным созданием на всём земном шаре, когда, громко хрипя и хныкая, бежала к забору вместе с остальными, теряя по дороге розовые мягкие шлёпанцы, надеясь на спасение.
Художник, брутально прыгая, бежал за ней. Споткнувшись об один из шлё-панцев, он озадаченно остановился, но, заметив в двух шагах от себя второй, издал нечленораздельный клич и, носясь вокруг шлёпанцев кругами, принялся изображать древне-индейский танец, который в прежние времена исполнялся лишь на груди поверженного супостата.
Казалось, это приступ безумия, когда художник ритмично кружился по-гусиному вокруг своей оси, а потом, поворачивая голову в сторону,  резко выбрасывал руки вверх. Пройдя круг, он высоко подпрыгнул на месте и начал извиваться змеёй, и, похлопав себя  ладонями по телу сверху вниз, схватил одну из трофейных тапочек  и  швырнул через забор с воплем
- ААААА! – послышался звон стекла.
- ААААА! – раздалось из соседнего двора. Художник посмотрел на землю – тапочки лежали на прежнем месте.
- Хм… Что же тогда?…
Он стал карабкаться на забор. Спустя несколько мгновений он увидел, что маленький мальчик, тот самый, что подошёл к нему первым, лежал на земле, распростав руки и ноги. Неподалёку от него кривоногая девочка держалась за голову, а из под руки по смуглому лицу стекала тёмная струйка. Окно на первом этаже было разбито, под ним орали страшными голосами ещё два мальчишки.
- Храбрецом зовусь не даром – семерых одним ударом! – процитировал ху-дожник слова храброго портняжки из сказки Андерсена, и, спрыгнув с забора, удовлетворёно потёр руки. Работу можно было считать выполненной. Хотя можно ли было назвать это работой?
      
На лице художника светилась гордость, когда он складывал свои вещи и поспешно покидал двор. Сорокалетний юродивый с лучистыми глазами и счастливой улыбкой уселся удобнее на самом большом олене, прицелился из своей лучшей винтовочки и сказал «Бдыщщщ!»