Записки странного человека-1. Осень Полины

Летние месяцы не оставляли времени для сна. Дни летели быстрее, чем листья опадают с деревьев осенью. Изо дня в день я не высыпался, возвращаясь домой, бывало, в три-четыре утра. Я падал на кровать, сразу же проваливаясь не в сон - в забытье. А в шесть утра включался будильник, нужно было вставать и идти на работу. Ничего не соображая, я поднимался, умывался, выпивал кофе - еда с утра в меня категорически не лезла, - и выходил на улицу. До работы пятнадцать минут на маршрутке, пятьдесят - пешком. Я ходил пешком, потому что это был единственный шанс заставить голову хоть как-то соображать. Приходя на работу, первым делом я делал себе кофе. Растворимый, правда, потому что сварить настоящий в нашем офисе негде, но мне было все равно, главное - кофеин. Только после этого, поставив перед собой кружку с кофе, я включал компьютер, запускал автокад, винамп, втыкал в уши наушники и отгораживался от мира гитарными риффами.
Именно из-за подобного распорядка своей жизни я некоторые время назад сбежал от родителей. Сбежал - буквально. Втихую от них нашел квартиру на другом конце города, которую мы договорились снимать на двоих с Яром, моим бывшим одногруппником, собрал вещи и перебрался туда. Родители не пришли в восторг от моих действий, тем более, что я не потрудился сообщить им свой новый адрес и телефон. Достать они меня могли теперь только по мобильному. Но что прикажете делать? Каждый раз, когда я возвращался домой под утро, отец смотрел на меня странно и заводил странные разговоры. Он только что не принюхивался, не пахнет ли от меня спиртным. Кажется, он решил, что я спиваюсь. А поскольку на тирады его я никак не реагировал, молча уходил в свою комнату, да и на самом деле спиртным от меня временами пахло, в своем мнении он утверждался все более и становился все настойчивее и агрессивнее в своих поучениях. Спорить и разубеждать его я не хотел. Почему? Потому что мне проще было переехать на новую квартиру и жить, как мне удобнее, чем давать кому бы то ни было отчет о своей жизни. Пусть даже этот кто-нибудь - родной отец. Такой уж я человек.
Чем я, на самом деле, занимался по ночам? Ну, мало ли чем. У меня мало друзей, но много знакомых. Знакомых, которые знали массу способов убить время. Мне это подходило, ибо я не знал, что мне делать со своим временем, кроме как убивать его. А еще ночью я просто болтался по улицам, заткнув в уши наушники. До утра. Разумеется, одинокий прохожий на ночных улицах не может не влипать в разные истории. Я влипал, и не раз, но ума (или осторожности) мне это не прибавило.
Лето проходило, оставляя после себя странный осадок. Меня постоянно преследовало чувство, что я делаю что-то не то. Занимаюсь всякой ерундой, а главным - не успеваю. Что такое это самое "главное", я не имел ни малейшего понятия, но отчетливое чувство неправильности не исчезало, а только усиливалось. Мне бы остановиться, подумать, что не так - но на это не было времени. Я НИЧЕГО, в сущности, не делал, но времени подумать все равно не было. Бред. Да мне, в сущности, было все равно. Я старался не думать о том, что я делаю и зачем я делаю. Потому что это мне тоже было все равно.


С ней я познакомился в последний день августа. На улице, что вообще-то для меня необычно. Я не знакомлюсь с девушками на улице, да и на людей-то не смотрю. Так, поглядываю по сторонам, чтобы не налететь на кого-нибудь. Не всегда помогает... Если я на улице, это значит, что на поясе у меня висит плеер, а в наушниках играет музыка. А нет ничего, что сильнее, чем музыка, затягивало бы меня в свои глубины.
Был выходной день. Как-то так получилось, что я оказался предоставленным самому себе. Я никуда не уезжал и не уходил, весь день и весь город были в моем распоряжении. И я отправился бродить, куда глаза глядели, по переулкам и улочкам, по дворам и скверам, и так незаметно оказался на центральной улице.
Здесь было полно народу. Странно, что я вообще ее заметил, что мой взгляд зацепился за девушку, идущую чуть впереди меня. Ничего в ней особенного не было: длинные светлые волосы, одежда предельно простая - старые джинсы, белая майка и белые босоножки, на плече - видавший виды джинсовый рюкзачок с вышитым на нем пацификом. Все мое внимание поглотила ее походка: шла она размашисто и свободно, совсем не так, как ходят обычно девушки. По-мужски она шла. Не знаю почему, я пошел за ней. Не было у меня никакой особенной цели, я следовал за ней и смотрел только, как мелькают перед моими глазами ее ноги. И думал только о том, чтобы не упустить ее из виду.
Так мы прошли весь проспект. Потом девушка свернула на боковую улицу, где было меньше людей, и я ускорил шаг и пристроился рядом.
"Девушка, вы настоящая хиппи?" - спросил я.
Оказывается, она была с подружкой, а я и не заметил. Обе девушки посмотрели на меня и засмеялись. Теперь я мог увидеть лицо той, за которой я прошел весь проспект. Ничего особенного: светлые выгоревшие брови, светлые глаза. Подружка ее была, кажется, гораздо симпатичнее, но я совсем не запомнил ее лица.
"С чего ты взял?" - спросила светловолосая.
"У вас пацифик на рюкзаке".
Мне трудно переходить на "ты". Даже с такой вот девушкой, которая была явно младше меня лет на пять.
Она вновь рассмеялась, поглядев на меня с интересом. Но шаг не замедлила, а шла она весьма быстро, почти летела. "А ты с какой целью интересуешься?"
"Познакомиться хотел, - брякнул я. - Меня Стас зовут. А вас?"
Она представилась Полиной, ее подружка - Леной. Удивительно, обычно при подобном вопросе девушки начинают ломаться и глупо хихикать. Тогда я извиняюсь и отхожу. Понимаю, что это просто такой стратегический ход, и, если настаивать, девушка имя назовет. Но только я не настаиваю. На меня обижаются...
Они продолжали свой путь так, будто меня рядом и не было, продолжили прерванную моим вмешательством беседу. Меня это устраивало. Я шел рядом с Полиной, прислушиваясь и приглядываясь к ней. Девушки обсуждали роман Умберто Эко, и я навострил уши. Нечасто встретишь на улице людей, которые обсуждают "Маятник Фуко", согласитесь. Я слушал и молчал.
"Ты уверен, что тебе с нами по пути?" - вдруг обернулась ко мне Полина. - "Да мне все равно". - "Хм, может быть, ты маньяк?" - "Может быть".
Вместе с ними я прошел еще несколько кварталов, все так же молча. Потом девушки свернули направо, и мы попали на маленький рынок. Еще с полчаса мы болтались между торговыми палатками, девушки переходили от одной к другой, вероятно, что-то искали. Я не понял, что именно, потому что ничего они так и не купили.
У выхода с рынка Лена вдруг попрощалась и убежала, мы с Полиной остались вдвоем. Она вопросительно посмотрела на меня, постояла несколько секунд на месте, потом молча развернулась и пошла. Я пошел за ней.
"Послушай, что тебе надо?" - голос ее звучал забавной смесью раздражения и интереса. - "Ничего". - "А зачем ты за мной идешь?" - "Потому что ты мне нравишься" . Она приостановилась и заглянула мне в лицо, светлые брови ее поползли вверх: "Ты серьезно?" - "Абсолютно". Она вдруг захохотала так, что даже сложилась пополам. "Ну ты и чудик!"
Хохотала она часто, охотно и по любому поводу. Смех ее был громким и свободным, и никакие обстоятельства и условности его сдержать не могли. Звучал он всегда чертовски заразительно, но мне, когда я его слышал, смеяться совсем не хотелось. А хотелось мне схватить ее и потрясти хорошенько, чтобы вытрясти из нее этот смех - весь, до последней, самой крошечной, смешинки. Я никогда не говорил ей, но она знала о моем этом желании, знала прекрасно, и хохотала мне прямо в лицо еще заливистее.
В тот августовский день я дошел с ней до подъезда. Там она остановилась и вновь взглянула на меня. "И что дальше?" - "Напиши мне свой телефон" - "А ты мне свой. Идет?" - "Идет".
Я был уверен, что она обманет меня. Напишет чужой телефон. Уж слишком легко она согласилась. Я позвонил ей сразу, как вернулся к себе - а в тот день я вернулся необычайно рано, на часах было всего девять. Трубку взяла женщина, которая на мою просьбу позвать Полину ответила: "Минутку". Через минуту я услышал ее голос - искаженный расстоянием, но все равно узнаваемый. Смеющийся. Черт возьми, она с трудом удерживала смех. Наверное, мне стоило бы обидеться. Но я почему-то этого не сделал.
"Это ты, чудик?" - "Я". - "Что скажешь?" - "Давай встретимся завтра". - "Ну, давай. Во сколько?" - "В шесть. Я подойду к подъезду". - "О'кей".
Она положила трубку.


Наверное, у меня наступило помутнение рассудка. Наверное, так и было, потому что иначе пришлось бы сознаться, что я влюбился. А в этом я не мог сознаться никому, и особенно - себе.
На второй день я позвал ее к себе. Погода портилась, зарядили дожди. Мне было все равно, а Полина не хотела мокнуть и мерзнуть. Ну, а я - я не хотел так быстро с ней расставаться. Нет, ничего такого я не планировал. С кем угодно, только не с ней. Я не знал, почему, но с ней мне и подумать было неловко о каких-либо вольностях.
Она согласилась сразу, я даже не ожидал. Только спросила подчеркнуто серьезно: "Ты и вправду не маньяк?" - "Вроде бы нет". - "Ну, тогда пойдем".
Квартира, я знал, пустовала. Яр собирался после работы заглянуть к знакомым, а я отменил все встречи, как-то не до них мне стало. Я жил почти на самом краю города, и туда нам пришлось добираться пешком. В дождь транспорт ходит не слишком охотно, да и набивается битком. Так что Полина все равно промокла, пока мы добрались до моего не слишком уютного убежища.
Жили мы, разумеется, на холостяцкую ногу. Мебели был самый необходимый минимум, вещами ни я, ни Яр отягощены не были. Но и из того минимума вещей, которыми я обладал, я умудрялся создавать примерный беспорядок. Яр, страшный аккуратист, бесился и пытался разложить вещи по местам. Мои вещи. Я в ответ психовал. В результате, он махнул на меня рукой, и теперь на его половине комнаты царил идеальный порядок. У меня же был хаос. А чего вы хотите от человека, который неспособен поддерживать порядок даже в своей настольной подставке для карандашей и ручек?..
Единственное, чего у меня имелось в избытке - это дисков с музыкой, как аудио, так и цифровых. Вся стена над моей кроватью была завешена полочками с дисками. Сотни, наверное, три их было, а то и четыре, я не считал. И еще у меня был усилитель и колонки. Точнее, не так. У меня были КОЛОНКИ. Здоровенные - мне по пояс, - старые, но жутко мощные. Включал я их только когда оставался один. Яр посмеивался надо мной и над моей "меломанией", и жутко раздражался, когда я при нем включал "эту какофонию". Он был эстет и признавал только классику. Я тоже не имею ничего против классики, но нельзя же зацикливаться на чем-то одном. Но я не спорил. Когда мы с Яром оставались вдвоем, я включал усилитель, надевал наушники, и заваливался на кровать. Иногда с книгой, но чаще - просто так. Читать, слушая музыку, невозможно. Так же, как и читая, нельзя слушать музыку. Яр сначала пытался со мной разговаривать, но скоро понял, что это бесполезно. Я его не слышал. Да и, по правде говоря, не очень-то и хотел слышать.
Еще у меня были книги, но почти все они обитали под кроватью, так что приходившие гости их просто не видели. А видели одни диски.
Полина тоже первым делом увидела диски. Разувшись и сняв промокшую куртку, она прошла в комнату и уткнулась в них носом. И залипла так, изучая названия.
"Ты чай будешь пить?" - спросил я.
"Буду. И есть тоже буду, я еще после занятий не обедала, - с удивительной непосредственностью ответила она. - Что это у тебя такое?" - "Музыка". - "Что за музыка? Названия какие-то странные. Не знаю таких". - "Послушай, если интересно".
Ей было интересно. Перед тем, как уйти на кухню, я видел, как она наугад выдергивала с полок диски и складывала их рядом с проигрывателем. Через минуту она включила колонки.

You need him
To take you from this place
To heal you from your wounds
You need him
To clean my mark off you
To wipe me from your eyes
To strike me from your heart
You need him

You are, nothing to me, anymore
I hope, I mean, nothing to you...(1)

После первого же трэка наступила озадаченная тишина. Я замер, прислушиваясь. Даже не заглядывая в комнату, я мог представить себе лицо Полины. Она переваривала услышанное. Впрочем, я не знаю, как должен реагировать человек, впервые услышавший подобное. Я забыл, как реагировал я сам. Это было слишком давно. Теперь я чувствовал только смертную тоску, приходящую извне, и затрагивающую в моей душе некие струны, отзывающиеся такой же тоской.
Я не суеверен. Я не верю в совпадения и знаки. Но почему на второй день нашего знакомства она выбрала именно этот диск?!
"Что это было? Что это за музыка такая?" - она стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, и смотрела на меня с насмешливым интересом. Мне не хотелось пускаться в объяснения. Еще только лекции по музыковедению я не читал. Поэтому я просто сказал: "Я ею живу". - "Как это - жить музыкой? А? Не понимаю".
Я не ответил. Временами я и сам не понимал.

Потом мы ужинали. Кухня у нас совсем крохотная и какая-то неуютная, поэтому я предложил поесть в комнате. Полина не возражала. Она забралась с ногами на мою кровать, примостив тарелку на коленях. Я устроился на полу.
"А где твой сосед?" - "В гостях". - "Скоро придет?" - "Не знаю. Может быть, вообще до завтра не придет". - "А что он скажет, если застанет меня здесь?" - она явно меня поддразнивала, если судить по выражению ее глаз. Я пожал плечами: "Что он может сказать? Ничего не скажет". - "У тебя часто девушки бывают в гостях?" - "Нет". - "А у него?" - "Не очень". - "Выходит, я - счастливое исключение?" - "Угум. Вроде того". Она составила тарелку на пол и перевернулась на живот, подперев подбородок ладонями. При взгляде на ее позу мне как-то сразу вспомнилась набоковская Лолита. Черт знает, почему. Уж на Лолиту она никак не походила. Да и возраст далеко не тот... Она смотрела мне в глаза и не улыбалась. "Ну, рассказывай о себе, что ты за человек такой". - "Человек как человек, обычный". - "Черта с два, обычный... Чем ты занимаешься? Не слушаешь же с утра до ночи эту свою музыку". - "Будешь смеяться, но именно это я и делаю..."
Она меня все-таки разговорила. Не то чтобы я такой молчун, просто не люблю рассказывать о себе. Да и что рассказывать? Школа, потом институт, потом работа. Съемная квартира и вечера - шумные или одинокие, но одинаково пустые. Визиты (иначе и не назовешь) к родителям. Если задуматься, с реальной жизнью меня связывало до обидного мало. Какие-то почти незаметные тонкие, как паутинка, ниточки. Чуть коснешься - и порвешь.
"Ты, наверное, мечтатель", - задумчиво проговорила Полина. "Да нет, не сказал бы". - "Ну что-то ты должен делать, пока бродишь вот так по улицам". - "Думаю..." - "О чем?" - "О разном. О ерунде всякой". - "Стихи сочиняешь?" - "В жизни две строчки не срифмовал", - искренне ответил я. "Странно. Ты похож на человека, который сочиняет стихи". - "Серьезно? И как должен выглядеть человек, который сочиняет стихи?" Полина рассмеялась. "Как Лорд Байрон!" Я не удержался и рассмеялся тоже.
Потом, очень быстро, она вновь стала серьезной. "Не очень-то веселая у тебя жизнь получается, - заявила она. - Так и рехнуться недолго". - "Да нет, почему? Нормальная жизнь", - возразил я. "Да разве это жизнь..." - протянула Полина.
Я спросил у нее, а что она понимает под нормальной жизнью. Она серьезно задумалась. Мне очень понравилось, какое сосредоточенно стало у нее лицо, и как-то по-детски нахмурились светлые брови. В сущности, она и была-то еще ребенком, возраст ее я не спрашивал, но и без того было видно, что лет ей никак не больше восемнадцати (позже я узнал, что немного ошибся - на день нашей встречи ей исполнилось девятнадцать). Мой вопрос поставил ее в тупик. Полина точно знала, что та жизнь, которую веду я - это вовсе и жизнь, но дать определение жизни настоящей она ясно не могла. Я забавлялся ее замешательством, и, как видно, на лицо мое выползла улыбка, потому что Полина вдруг, взглянув на меня, рассердилась.
"И нечего тут смеяться! - вспыхнула она и резким движением села на кровати. - Подумаешь, умник выискался!" Пришлось уверять ее, что я вовсе не смеюсь, что у меня и в мыслях такого не было. Она выслушала меня с подозрением и вынесла свой вердикт: "Мутный ты тип, вот что!"
Ну да, мутный, тут и возразить было нечего. Не она первая, от кого я такое определение слышу. Мутный и есть...

Иногда я теряю сцепление с реальностью. То есть, не то чтобы теряю напрочь, но оно ослабевает настолько, что становится совершенно ничтожным. Неведомые колесики, вращающиеся в моей голове, почти перестают цепляться за ткань реальности, а вместо этого проскальзывают по ней с беззаботной легкостью. Тогда у меня наступает состояние, про которое говорят: "Смотрит, но не видит; слушает, но не слышит". Я продолжаю видеть и асфальт у себя под ногами, и небо над головой, но как-то нечетко, размывчато, как будто сквозь слегка запотевшее стекло, и все это проходит мимо, никак меня не задевая. Я могу весь день или всю ночь шататься по улицам, а потом не вспомнить, где был и что делал. Или вспомнить, но с трудом, словно это произошло не со мной, а был я всего лишь наблюдателем по стороны. Самое интересное, что если в этом состоянии меня спросить о чем-нибудь, я отвечу. И даже в тему, но вот через какое время - это вопрос... Для того, чтобы "переключиться", мне понадобится несколько минут, а может, и с полчаса. Наверное, я сумасшедший?
Через какое-то время состояние прострации проходит само собой. Никому еще не удавалось "выдернуть" меня из него насильственно и вернуть в течение нормальной жизни. Впрочем, никто и не пытался. И я сам не пытался. Не видел в этом смысла. Лично меня устраивало, ну, а кого нет... на нет и суда нет.

В тот же вечер Полина познакомилась с Яром. Мы засиделись допоздна, разговаривая обо всем и ни о чем одновременно. Сначала речь у нас зашла о книгах. Я напомнил Полине, что они с подругой обсуждали Эко, и поинтересовался, нравятся ли ей его книги. "Очень, - сказала она. - Только чувствую, что многое проходит мимо меня. У него слишком много отсылок, а я не достаточно начитана, чтобы все их отследить". Я с ней согласился. У нас, вообще, как оказалось, вкусы во многом совпадали. Хотя я и предпочитал более мрачную литературу, чем она. Вслед за этим разговор незаметно перешел на общие темы. Ведущую роль взяла на себя Полина, она говорила гораздо больше меня, в основном - о каких-то незначительных происшествиях в институте. А в промежутках между историями она продолжала тягать с полок диски. Запихивала их в проигрыватель, выбирала наобум композицию, прослушивала и комментировала. Настроение у нее вдруг неясно с чего поднялось, она стала веселой и насмешливой.
Так мы дождались возвращения Яра. Он появился в комнате, чем-то жутко довольный. При виде Полины он, если и удивился, виду не подал. Подошел к ней, взял за руку и поцеловал - когда он хотел, был очень галантным. Знал, что большинство девушек от этого тают, как сливочное мороженное на солнцепеке. Полина, правда, была не из таких - или удачно притворялась. Его выходка вызвала у нее только язвительное фырканье, и она отдернула руку.
Они быстро разговорились. Настолько быстро, что мне оставалось только сидеть в уголке и слушать. Яр потрясающе умел вести светские разговоры и задавать нетактичные вопросы с редкостным тактом. Он в течение получаса выспросил у Полины все то, о чем я спросить не решился или не успел. И при этом, у меня сложилось впечатление, что она Яру очень не понравилась.
А вот он ей, кажется, пришелся по душе.
Когда стрелки на часах застыли на одиннадцати, Полина засобиралась домой. Я пошел с ней, чтобы проводить. Всю дорогу она молчала, притихнув, поскучнев и о чем-то задумавшись. Я тоже молчал, коротко на нее поглядывая. В свете фонарей ее светлые волосы казались золотыми.
"Я позвоню завтра вечером", - сказал я, остановившись у ее подъезда. "Позвони", - ответила она, думая явно о другом. "Так до завтра, Полина".


Следующим вечером, вернувшись с работы, я позвонил ей, как и обещал. "Полина уехала", - ответил мне из трубки женский голос, уже слышанный мною ранее. Я на минуту растерялся, не зная что сказать, и выжидательная тишина сменилась короткими гудками. Уехала. Уехала. Я несколько раз повторил это слово по себя, пока оно полностью не потеряло свой смысл, не стало набором ничего не значащих звуков. И только после этого вернул трубку на рычаг и прошел из прихожей в комнату.
Уехала так неожиданно посреди учебной недели? Она ведь ничего не сказала мне вчера, когда я обещал позвонить. Или это у нее такой способ дать мне понять, чтобы я оставил ее в покое?
Далеко не сразу я сообразил, что можно было спросить у голоса в телефоне, куда уехала Полина и когда вернется. Но перезванивать я не стал. Спрошу завтра. А сегодня... Я подошел к окну и выглянул на улицу, приподняв жалюзи. Небо затягивалось тучами, начинал накрапывать дождь. Неплохая погода для прогулок.
Моя лень - или равнодушие - сыграли со мной плохую шутку. Через час дождь превратился в ливень. Зонт я с собой не носил, на мне была только легкая ветровка, а до дома - полчаса по мокрым улицам, под потоками ледяной воды. Я нырнул под первый же попавшийся козырек подъезда, привалился спиной к металлическому холодку двери, закурил и стал ждать. Быстро темнело.
Какая-то женщина, поспешно простучавшая по улице каблучками, остановилась рядом со мной. Закрыла зонт, обдав меня россыпью дождевых брызг, и с минуту возилась с ключом, неодобрительно посматривая на меня. Как видно, ей не внушали доверия бездельники, отирающиеся по вечерам у чужих подъездах. Я ждал, когда она спросит меня, что я тут делаю. Но она молча открыла дверь, подхватила с пола сумки и исчезла в полутьме подъезда. Хлопнула железная дверь, гулкий удар отозвался вибрацией у меня по спине. В этот момент запищал мобильник. Мама. Я чертыхнулся тихонько. Ну конечно. Не звонил и не заходил неделю. Сейчас будет меня отчитывать.
 "Станислав! - моя мама - детский врач. Всех своих маленьких пациентов она неизменно зовет полным именем. И меня за компанию, хотя я не ее пациент, и никогда им не был - что может показаться странным. - Где ты пропадаешь?" - "Извини, мам". - "Понимаю, у тебя дела, - мамин голос был похож на пересушенный сухарь, такой же сухой и царапающий горло. - Но ты мог зайти на полчаса. Или хотя бы позвонить. Мы с отцом волнуемся за тебя". - "У меня все в порядке, мам. Я зайду на днях". - "Да уж будь добр".
Мама была обижена на мое якобы ею пренебрежение, я это чувствовал. Точнее, знал. Так же как знал, что она обижена на меня из-за моих попыток жить самостоятельно. Она хотела бы, чтобы я до конца жизни не выбирался из-под ее теплого крылышка. Что поделать, почти все матери на свете таковы.
Но нужно зайти, в самом деле, к родителям. Не стоит обострять конфликт и обижать маму еще сильнее. Я вздохнул и потянул из пачки вторую сигарету. Вот только узнаю завтра, когда вернется Полина...
Дождь и не думал заканчиваться. Похоже, он зарядил надолго, как бы не на всю ночь. Я сунул наушники в карман и стал слушать мерный водяной шум. Иногда порыв ветра доносил до меня несколько дождевых капель, которые прохладными бусинами ложились на мое лицо.
"Хорошая погодка, - заметил Яр язвительно, когда я вернулся домой, мокрый насквозь и промерзший. - С Полиной гулял?" - "Нет, один". - "А где же твоя подружка?" - "Уехала". - "И не предупредила, надо думать?" - "Послушай, Яр, она тебе так сильно не понравилась?" Яр пожал плечами. "Не то чтобы она не понравилась мне. Просто я не понял, чем она приглянулась тебе". - "Да я и сам не понял..."


На мой вопрос женский голос в телефонной трубке ответил, что Полина сейчас под Москвой, и вернется не раньше, чем через неделю. Потом с нескрываемой подозрительностью в голос поинтересовался, кто, собственно говоря, спрашивает про Полину. Я представился. "Стас? - переспросил голос. - Какой Стас?" - "Полинин знакомый". - "А", - сказал голос и выжидательно замолк. Я не стал пускаться в объяснения, попрощался и положил трубку. Просить голос передать Полине, чтобы она мне позвонила, было ни к чему. Если сочтет нужным - позвонит. Нет - я и сам смогу.
А пока, нужно было зайти к родителям.
Я не стал извещать их о своем приходе звонком, хотя мама могла и задержаться на работе. Но я откуда-то знал, что она дома. Так оно и оказалось.
Отец пил на кухне чай, уткнувшись в газету. Простенький абажур висел так низко, что почти касался стола. Центр кухни был освещен слишком, на мой вкус, ярко, тогда как углы терялись в тени. Ни дать ни взять, настольная лампа, а не люстра. На мой приход отец отреагировал хмурым взглядом и коротким приветствием, и так же вопросом: "Как дела?" Получив ответ, такой же сдержанный, как и вопрос, он немедленно вернулся к своему чтиву. Он тоже не одобрял моего поведения и считал, что с мамой я поступаю по-свински. Я прекрасно был осведомлен о его мнении насчет меня.
Из зала в коридор выглянула мама, и заспешила ко мне. Не успел я разуться, как она уже стояла рядом. "Замерз? Здорово похолодало, правда? Ужинать будешь?" - "Нет. Нет". - "Но ты ведь после работы наверняка ничего не ел!" - обвиняющим тоном заявила мама, следуя за мной в зал. В каждой ее фразе отчетливо слышался восклицательный знак. По-другому говорить она не умела. Я промолчал и уселся в одно из кресел рядом с журнальным столиком. "Тогда хотя бы чаю выпей!" В данном вопросе возражения не принимались, и я согласился.
Я сидел в кресле и слушал, как за стеной на кухне позвякивает посуда и тихо переговариваются голоса родителей. Вот чего мне не хватало в моей почти одинокой жизни - этого вот уютного позвякивания и тихих голосов. Особенно с утра. Как, бывало, в выходной, когда просыпаешься, и с первой же секунды знаешь, что мама - дома, и готовит завтрак... Я оборвал собственные воспоминания. Мне не нравилось рыться в прошлом, каким бы привлекательным оно ни казалось. Прошлое - оно и есть прошлое. Лучше витать в облаках, думая черт знает о чем, строя небесные замки, чем погружаться в воспоминания. Хотелось бы мне стать человеком без прошлого.
"Вот чай, - мама, появившись в зале, поставила на столик поднос с чашками и чайником. Я принялся помогать переставлять все на стол. - Вот конфеты, печенье - в воскресенье пекла. Сейчас варенье принесу". - "Не надо, мам. Сядь, посиди, не бегай". Она села напротив, строго, без улыбки, на меня глядя. "Что у тебя за прическа, Станислав? Тебе нужно постричься, сколько раз говорила! Зачем тебе длинные волосы, ты не женщина и не поп". Я улыбнулся. Мама была очень консервативным человеком, и мои волосы - кстати говоря, не такие уж и длинные, - неизменно выводили ее из себя. "Ты совсем себя запустил! На кого ты похож? Молодой человек должен выглядеть аккуратно". - "Оставь парня, Лена, - сказал отец сухо, появляясь в дверях. В руках он держал чайную чашку. - Он все равно тебя не послушает". Повисла прохладная пауза. Потом отец спросил: "Ну, что там у тебя на работе?" - "Все то же, - ответил я. - Чертежи". - "А ко мне на днях, - поспешно подхватила мама, - привели одного мальчика, и, представляешь..."
В детских болезнях я ничего не понимал, но выслушал ее внимательно. Когда я заканчивал школу, мама пыталась настроить меня на поступление в медицинский институт. Тогда как отец намекал, что неплохо было бы мне пойти по его стопам и стать педагогом. Я взбесился и поступил - назло обоим - на техническую специальность. Оба моих родителя были как будто не от мира сего, и отчаянно гордились своими профессиями. Но профессией хорошо гордиться, когда тебе за твою работу что-то платят... Мне - платили, хотя и не заоблачные суммы, конечно. Родителей такой подход оскорблял. Впрочем, дело было не только в деньгах, конечно же. Ненавижу, когда на меня давят, а давление тогда было - ого-го. Не знаю, как меня не расплющило. Я, вообще, поражался, до чего мама - детский врач - и папа - учитель математики - не понимают и не умеют обращаться со своим собственным сыном. Казалось бы, у людей с подобными профессиями должен быть более тонкий подход к отпрыску. Ан нет.
В ответ на мамину историю про маленького мальчика я рассказал, как можно подробнее, кого и при каких обстоятельствах я встретил из одногруппников в последние несколько дней. Исключив из их числа Яра - его мама почему-то не любила. Может быть, потому, что именно он подвигнул меня уйти из дома. Для меня одного снимать квартиру было, все-таки, довольно накладно, и, будь я один, я бы еще подумал. Так полагала мама. Я ее не разочаровывал. Да, снимать квартиру в одиночку для меня было бы дорого, но это обстоятельство меня не остановило бы.
Тема моих одногруппников оказалась неожиданно скользкой.
"Почти все ваши мальчики женились, - проговорила мама, поймав паузу в моих словах. - Тебе тоже нужно задуматься". - "О чем?" - "О женитьбе". - "Это никогда не поздно, мам". - "Чем дальше, тем меньше остается хороших девушек, - наставительно сказала мама. - Они выходят замуж. Да и мы с отцом не молодеем". - "Мама! - взмолился я. - Еще не хватало, чтобы ты начала приискивать мне невесту". - "А что? Вот у Ольги Николаевны, нашей регистраторши, есть дочка, и очень миленькая..." - "Мама, - я встал. - Давай не будем. Уж жену я как-нибудь сам себе найду. По своему вкусу". - "Да, найдешь. Какую-нибудь стерву. И будешь с ней мучиться всю жизнь". - "Так я буду, а не вы". - "Ты совсем о нас не думаешь", - напряженным голосом сказала мама. - "Извини, мам, уже поздно. Я пойду".
Глупо, конечно, вышло. Дурацкий разговор. Нужно мне было помалкивать, а так... так получалось, что я сам спровоцировал конфликт своей фразой про поиски невесты. Не зря говорят, что когда нужно, из меня слова не вытянешь. Когда же не нужно... воистину, молчание - золото. Я очередной раз зарекся спорить с мамой. Лучше отмолчаться.
Едва ступив за дверь родительской квартиры, я вытянул из кармана наушники, толкнул их в уши и нажал на плеере "воспроизведение". Бархатный, сумеречный, обволакивающий голос разлился по моим мыслям.

The cup is empty
Shall be filled no more
And all the thirsty
Can now approach...(2)

Да. Вот именно.


Как-то неожиданно пришло бабье лето. Дожди прекратились, и дни стояли ясные. Утром я еще бежал на работу, ежась от влажной прохлады, но к обеду разогревало, и я, выходя на улицу, снимал куртку и оставался в одной футболке. Жарко было почти по-летнему, но пронзительно-синее безжалостное небо напоминало о грядущих холодах, а ветер бросал в лицо горсти сухих листьев вперемешку с пылью. Деревья, по большей части, еще несли на себе шапки темно-зеленой пены, но в косах берез появилась первая седина, а клены отчаянно пламенели, и с каждым днем их погребальный костер становился все ярче.
Я в эти дни ходил в странном настроении, и, пожалуй, еще никогда колесики моего личного часового механизма не теряли настолько сцепление с реальностью. Ничто мне было не в радость, на работу я отправлялся, как на каторгу, проекты стояли мне поперек горла и вызывали только лишь чувство тоски вместо желания работать. Домой вечером тоже идти не хотелось. Я еще раз звонил Полине, но она не вернулась.
Пытаясь вытряхнуть себя из депрессии, я связался со своими знакомыми - теми самыми, которые хорошо знали, как можно убить время, - и "сел им на хвост" в поисках развлечений. Помогло слабо. Я был сумрачен, угрюм и, кажется, иногда говорил невпопад. Пару раз мы оставались на ночь в танцевальных клубах, я даже танцевал, и ко мне подходили какие-то девчонки - явно с целью познакомиться. Не помню, что я им отвечал. Что-то такое, что они сразу разворачивались и уходили. А меня, по правде говоря, тошнило от их раскрашенных напудренных мордочек и расшитых блестками коротеньких юбочек. Яр, который присоединялся к нам, наблюдал за мной, веселился и повторял, что у меня "крыша поехала" и что я веду себя как псих ненормальный, или как обкуренный панк. В самом деле, в этом странном состоянии отрыва от реальности меня натурально несло. Куда - я сказать не мог. Но вряд ли к молочным рекам и кисельным берегам.
В один из вечеров я сбежал от веселой компании и скрылся в парке. Как-то вдруг я понял, что с клубами мне нужно временно завязывать, иначе будет худо. Я или сам сделаю что-то очень нехорошее, или же нарвусь на это. Скорее, второе. Я был слишком пассивен, чтобы предпринять что-либо самому. Но и такой исход меня не устраивал.
Побродив немного между деревьями, я пристроился на свободной скамеечке на детской площадке. Здесь, под деревьями, было тенисто, прохладно и малолюдно. Все молодые мамы и папы - а так же бабушки - вывели своих детишек на солнце, и потому я мог сидеть и курить спокойно, не опасаясь, что своими действиями покажу подрастающему поколению плохой пример. Впрочем, за меня это делали другие. Множество лавочек были заняты мальчишками и девчонками от четырнадцати до шестнадцати, которые вовсю курили, пили пиво и ругались матом. То есть, я хочу сказать, они разговаривали матом.
Без особого интереса я наблюдал за разворачивающейся передо мной маленькой драмой. Два малыша, совсем крохи, один в зеленом комбинезончике, другой - в розовом ссорились из-за какой-то яркой пластмассовой игрушки. Дело почти уже дошло до слез, а мамы все стояли в сторонке, болтали и совсем не смотрели на своих чад. Я размышлял, чем все кончится, предпримут ли что-нибудь барышни, чтобы унять детишек, когда в кармане запищал мобильник. Вытаскивая его, я глянул на экранчик - там высветился номер Полины, - и рука у меня дрогнула. Откуда она знает номер моего мобильного? Я ей его не говорил.
"Привет, - услышал я. - Как дела?" - "Да ничего. А ты как?" - "Лучше всех", - ответила Полина, однако голос ее свидетельствовал о прямо противоположном. Я слегка встревожился. - "Что случилось?" - "Ничего. Ты где сейчас?" - "В парке... на детской площадке", - растерялся я. "Прекрасно", - сказала она и дала отбой, не прощаясь.
Черт знает, что такое. Издевается она надо мной, что ли? Я убрал телефон обратно в карман, размышляя, зачем Полина интересовалась моим местонахождением. Уж не хочет ли она составить мне компанию? Нет, слишком смелая надежда. Но торопиться мне было все равно некуда, и я продолжил свои наблюдения за жизнью детишек разного возраста.
Просидел я довольно долго, начинало смеркаться. Площадка постепенно пустела, мамы и папы расходились, уводя чад, и только подростковые компании явно не собирались расходиться. Голоса и смех парней и девушек становились все громче и развязнее.
"Не боишься?" - раздалось у меня над ухом. Я медленно обернулся. За плечом у меня стояла Полина, а я и не заметил, как она подошла. "Не боюсь - чего?" Она кивнула в сторону подростковых компаний: "Вон их". - "Да нет, - улыбнулся я. - Если что, убежать всегда успею". - "Ах ну да", - Полина фыркнула и села рядом со мной на скамейку. Села достаточно далеко, чтобы не коснуться меня хотя бы коленом, и достаточно близко, чтобы я мог почувствовать тепло ее тела. Вид у нее был скучный и мрачный, словно она сердилась на меня за что-то. "Тебе не интересно, где я была?" - спросила она, глядя в сторону. "Где ты взяла мой номер мобильного?" - спросил в ответ. "Я звонила тебе домой, и разговаривала с твоим соседом. Он сказал, что тебя нет, и когда вернешься - он не знает. И дал мне твой номер. Послушай, ты что, совсем на меня не обижаешься?" - "За что?" - "Ты дурак или прикидываешься? За то, что уехала, ничего тебе не сказав". - "Да нет. Я вообще редко обижаюсь. Меня трудно обидеть". - "Это потому, что тебе все безразлично, да?" - ядовито спросила Полина. Я никак не мог понять, что случилось, и почему она злится. Честно подумав над ее вопросом, я медленно ответил: "Нет, мне не все безразлично. Далеко не все". Полина вдруг резко поднялась и встала, повернувшись ко мне спиной. "Смотрю я на тебя и не пойму, - сказала она, - то ли ты дурак, то ли - тормоз, то ли удачно притворяешься и тем и другим". - "Да что случилось, Полин? Что с тобой?" - "Со мной все прекрасно. Дай мне сигарету, пожалуйста". - "Ты разве куришь?" - "Нет. Но сейчас хочется". Пожав плечами, я протянул ей пачку. Она выдернула из нее сигарету, неумело прикурила, затянулась, отчаянно закашлялась. Я потянул ее за руку, принуждая сесть рядом, и посоветовал: "Брось, пока не поздно. Потом в горле першить будет". - "Сама разберусь", - огрызнулась Полина.
Сама так сама. Большая девочка. Я замолчал, и некоторое время мы просидели в тишине, пока совсем не стемнело. Воздух быстро остывал, и Полина, озябнув, придвинулась поближе, прижавшись ко мне плечом. Я хотел обнять ее, но не решился. Вместо этого сказал, неожиданно даже для самого себя: "Полин, переезжай ко мне, а?" - "Ты что? Шутки у тебя дурацкие". - "Да нет, я серьезно". - "С ума сошел? Мы же почти незнакомы". - "Ну и что". - "Да ты уж не влюбился ли?" - в голосе ее зазвенела насмешка. Лицо ее в сумерках было почти неразличимо, но мне показалось, что уголки рта ее приподнялись в насмешливой улыбке. "Наверное, влюбился", - серьезно ответил я. "Наверное? Сам не уверен?" - "Когда ты уезжала, мне было очень... - я замялся, подыскивая подходящее слово. Такого не нашел и взял вместо него самое простое, но не самое верное, - очень плохо". - "А теперь хорошо?" - "Да". Тут Полина расхохоталась, да так громко, что на нас начали оборачиваться подростки, сидящие неподалеку. Я молча ждал, пока она успокоится. Какое-то чувство медленно вскипало во мне. С некоторым удивлением я понял, что это ненависть. Не в первый раз я признавался в любви, но никогда до сих пор мне не приходилось слышать в ответ смех, да еще столь издевательский. Мне бы следовало встать и уйти, но я не двинулся с места. Наверное, я и впрямь попался на крючок и влюбился окончательно и бесповоротно. Как глупо. "Ты, похоже, и впрямь ненормальный, - проговорила, наконец, Полина, давясь смехом. - Самый ненормальный тип из всех, кого я встречала в жизни. А соседа своего ты, вообще-то, куда девать собираешься?" - "Найду новую квартиру. Так ты согласна?" - "Нет, - она снова встала, на этот раз - с явным намерением уйти. - Я в своем уме, в отличие от тебя". Я поднялся вслед за ней. "Пойдем, провожу".
В молчании мы дошли до ее дома. У подъезда Полина развернулась ко мне и, приподнявшись на носках, заглянула мне в лицо. Не знаю, что такое она прочла на нем, да еще и в темноте, но на губах ее появилась странная улыбка. Какое-то болезненное удовольствие было в ней. "Ты ведь соврал мне, - сказала Полина. - Сказал, что любишь, но это не так. Ты меня ненавидишь. Знаешь, какие у тебя сейчас глаза? Ты смотришь так, будто хочешь меня убить". - "Тебе только кажется, Полина". - "Нет... Не кажется. Знаешь, сейчас я, пожалуй, тебя даже боюсь". Я молча смотрел на нее, желая, чтобы передо мной оказалось зеркало, которое могло бы подсказать, что именно в моем лице подвигло Полину на ее замечание. "Ладно, - сказал я. - Извини. Я позвоню тебе завтра?" - "Я сама тебе позвоню. Пока".
Она скрылась в подъезде, а я развернулся и пошел прочь.


После произошедшего в парке разговора я решил, что та наша встреча была последней. Слишком уж много Полина наговорила такого, что едва ли свидетельствовало об ее желании видеть меня. Больно было об этом думать, но предпринимать я не собирался ничего. Выражение "нужно бороться за любовь" я не понимал и не принимал. Впрочем, вывод мой оказался ошибочным, и через пару дней затишья и сомнений Полина позвонила мне.
Это была не единственная наша встреча, которая вызвала во мне предчувствия конца, но я никак не мог привыкнуть. Настроение у Полины менялось быстро, иногда едва ли не поминутно. Она переходила от веселья к угрюмости со скоростью, удивлявшей и пугавшей меня. Переходы эти были совершенно естественные и иногда беспричинные. Бывало, я от них страшно уставал, такие эмоциональные всплески были не для меня.
Отношение Полины ко мне не могло меня не удивлять. Я видел, что ей нравится поддразнивать меня и даже - иногда - откровенно издеваться надо мной. Довести меня до кипения вообще сложно, - я не врал, когда говорил, что почти никогда не обижаюсь, - но ей удавалось. И когда она видела, что я всерьез разозлился и вот-вот сорвусь, она начинала безудержно хохотать. Должно быть, в лице моем в эти моменты что-то менялось, потому что, успокоившись, Полина принималась пристально, с интересом, меня разглядывать. Я никак не мог понять, чего она добивается. Хотя... нет, пожалуй, догадывался. Частенько Полина обзывала меня бесчувственным чурбаном. Могу предположить, что ей хотелось увидеть, как рухнет плотина моего безразличия, и эмоции хлынут наружу. Она воображала, будто я нарочно скрываю чувства. И не понимала, почему ее выходки сходят ей с рук. Похоже, она напрочь забыла о том признании, что я сделал ей в парке на детской площадке. А может, наоборот, помнила о нем слишком хорошо.
Я не понимал, зачем и почему она тратит на меня свое время. Она могла бы встречаться с подругами, друзьями, знакомыми или даже с парнем, к которому бы питала чувства более нежные и трепетные, чем ко мне. Вместо этого она вечера - а, случалось, что и целые дни по выходным, - проводила со мной. При этом, казалось, не имея никакой другой цели, кроме как уязвить и обидеть меня. Впрочем, иногда она словно забывала про меня и переключалась на Яра. Так случалось, когда мы бывали у меня, и дома оказывался и мой сосед. С ним Полина была исключительно мила - как я понимаю, специально в пику мне. Я молчал и никогда не упрекал ее. Даже не спрашивал, почему она так себя ведет. По правде говоря, я готов был терпеть любые ее выходки.
"Мужик, ты представляешь собой жалкое зрелище, - заявил мне как-то Яр, имевший возможность пару раз понаблюдать наши с Полиной пикировки. - Что ты позволяешь этой девчонке? Пни ее хорошенько, чтобы у нее мозги на место встали. Она об тебя скоро ноги будет вытирать, понимаешь ты это? Между прочим, ты уже спал с ней?" - "Не твое дело". Яр ничуть не смутился. "По-моему, давно пора затащить ее в постель и показать, кто тут главный". - "А иди ты..." - не стесняясь в выражениях, я объяснил, куда ему следует отправляться со своими советами. Яр заржал.
Пренебрежение Полины заключалось не только в ее словах и в ее смехе. Иногда она исчезала - на несколько дней, на неделю или две, - и никогда не предупреждала меня. Видимо, она полностью приняла мое заявление насчет того, что ее неожиданный отъезд меня не обидел. А может, просто не считала нужным извещать меня. Я не тревожился за нее, вместо тревоги меня донимала тоска. Все дни Полининого отсутствия я был как будто не в себе. По возвращению же она, как ни в чем не бывало, весело рассказывала, где была и что делала.
По натуре Полина была отчаянной авантюристкой. И совершенно не задумывалась о последствиях своих авантюр. Вполне в ее характере было отправиться на несколько дней с палатками в лес - с ночевкой. В середине октября и в компании малознакомых людей, с которыми ее свела "одна подруга". Разумеется, я не знал ни этой ее подруги, ни ее знакомых. При первой же возможности Полина в подробностях описывала мне все детали похода и восхищалась милыми и очаровательными людьми, с которыми сошлась за это время. Или, например, оказывалось, что она приняла приглашение одной из подруг пожить у нее недолго. Или - что меня добило окончательно - как-то после очередного "исчезновения" она рассказала, как познакомилась в институте с симпатичным парнем и зашла к нему в гости "на чашечку кофе". И задержалась в гостях этак на пару-тройку дней.
Я не стал расспрашивать ее ни о чем. Просто поздравил с приятным знакомством и замолчал. Полина уставилась на меня с веселым любопытством во взоре. "Ну и? - спросила она, с помощью маленькой ложечки превращая мороженое в подтаявшую сладкую кашицу. Мы сидели в небольшом "стеклянном" кафе, стоящем прямо на центральной улице города. Через стеклянные стены-окна от пола до потолка можно было видеть, как дождь заливает асфальт, и ветер гонит по лужам листья. - Ты ничего не скажешь? Не молчи. У тебя на лице написано, что ты хочешь сказать". - "И что я хочу сказать?" - "Что я веду себя... неправильно. Что девушке неприлично оставаться ночевать у малознакомого парня". - "Это личное дело девушки". - "То есть, - она сморщилась, - тебе нет до этого никакого дела?" - "Послушай, - не выдержал я, - что ты хочешь от меня услышать? Что, черт возьми, тебе нужно? Чтобы я наорал на тебя? Устроил сцену ревности? Так, что ли?" Она рассмеялась и не ответила. Наклонила голову и все свое внимание сосредоточила на мороженом. Я же с трудом сдерживался. Эта наивность, переходящая в цинизм... Или же цинизм, переходящий в наивность? Не разобрать. Она на самом деле не понимает, что делает со мной? Или как раз понимает, и таким вот извращенным образом развлекается? Но я-то тоже хорош. Прямо мазохизм какой-то. Но главная беда была в том, что с сентября мои чувства к Полине ничуть не ослабли, а даже, наоборот, усилились, несмотря на все ее издевательские выходки. Нет, наверное, я и впрямь мазохист. И она прекрасно это знает. "Глупо устраивать выяснение отношений, - продолжил я. Говорил я сейчас тише, чем обычно, потому что боялся сорваться. - Но скажи мне одно: я тебе, вообще, по жизни не мешаю?" - "Ничуть, - мороженое, несомненно, было гораздо важнее меня. - С чего ты взял?" - "Да так... знаешь, забредают такие мысли в голову". - "Ну и чудик ты, - Полина о чем-то вздохнула и отодвинула вазочку с недоеденным мороженым. - Прямо не от мира сего".


Любой нормальный человек давно забил бы на эти встречи, нашел бы обычную, простую девчонку, вместо ехидного белобрысого эльфа, и жил бы долго и счастливо. Но я, как уже было сказано, человек ненормальный. Чудик, странный, мутный и не от мира сего. Я продолжал встречаться с Полиной. Когда она, разумеется, находила для меня время. У меня же времени было более чем достаточно.
Как-то - был уже конец ноября - она позвонила мне очень рано, часов в семь. В субботу я имел обыкновение спать в это время, а потому трубку снял Яр. Он тоже спал, но на подъем он гораздо легче, чем я. "Там твоя язва тебя спрашивает", - объявил он сонным голосом, вернувшись в комнату. В мгновение ока сон слетел с меня, и я уже стоял рядом с телефоном, не обращая внимания на холодный линолеум под босыми ногами. "Что случилось?" - "Есть желание прокатиться за город?" - "М-м-м... В честь чего это?" - "Просто так. Воздухом подышать захотелось". - "А как же твои туристическо-палаточные знакомые? И этот... симпатичный знакомец из института?" - "Так есть желание или нет? - в Полинином голосе моментально прорезалась злость. - Неужели так трудно ответить сразу?" - "Да... Поехали. Прямо сейчас?" - "В час на остановке напротив рынка". Она, не прощаясь, положила трубку.
В час. Еще куча времени. Так зачем она разбудила меня в семь утра?..
Она еще и опоздала. Я проторчал на остановке добрых полчаса, дожидаясь ее появления. Хорошо, что было не слишком холодно, хотя, стоя почти без движения, я подмерз. "Дела задержали, - соизволила объяснить Полина, возникнув передо мной словно из-под земли. - Поехали, что ли?"
Поехали. Город у нас не очень большой, не разгуляешься, да и по окрестностям тоже. Куда ни глянь, везде заводские трубы торчат. Ближайшая река, которую рекой-то можно назвать, в получасе езды на автобусе. Летом здесь нельзя пройти и двух шагов, чтобы не наткнуться на купающийся или жарящий шашлыки народ, но сейчас, в конце ноября, пологие берега опустели. Было почти сверхъестественно пусто и очень тихо. Только шум проносившихся по дороге машин кощунственно нарушал эту тишину. Но и он становился все слабее по мере того, как мы отходили от дороги дальше.
День выдался пасмурный, но безветренный. Был полный штиль. Ни одна ветка не шевелилась, ни один опавший лист. Незамерзшая еще неподвижная гладь реки лежала черным зеркалом. Течение воды в ней было настолько медленное, что заметить его можно было, только пристально вглядевшись.
Мы некоторое время шли вдоль берега в молчании. Не знаю, как Полине, а мне не хотелось нарушать эту редкую тишину. Полина шла чуть впереди, неспешно, иногда сходя с тропинки, чтобы поддеть носком ботинка какой-нибудь камень или покрытый серебристой пленкой инея заледеневший мертвый лист. Кажется, она была в хорошем настроении. На губах ее временами появлялась загадочная улыбка, исчезавшая так быстро, что я не успевал понять ее. Полина посматривала на меня, словно ожидая, когда я начну расспрашивать о причинах ее удовольствия. Но мало что на свете могло бы заставить меня раскрыть рот сейчас. Я смотрел то на заиндевевшую серую траву под ногами, то на черные угловатые руки деревьев, протянутые над нами. Было в них что-то жутковатое.
Полина остановилась у едва приметной тропинки, убегающей в лес, и задумчиво посмотрела на нее. "Интересно, куда она ведет? Ни раз тут не ходила. Давай проверим?" Я взглянул на небо. "Через час начнет темнеть. Ты уверена, что хочешь пойти в лес?" - "Уверена. Мы недалеко пойдем". Я не стал спорить.
В лесу было темнее и тише, чем на берегу. Снег еще не выпал, и мерзлая земля была прикрыта сухой травой и инеем. Иней был и на кустах, растущих вдоль тропинки, и на обрывках покинутой хозяевами паутины на ветвях. Узкая тропа не позволяла нам идти рядом, и потому Полина шла впереди, я следовал за ней. Полы моего пальто постоянно цеплялись за выступающие на тропу ветки.
Такой тишины, что замерла в тот день над ноябрьским лесом, я никогда в жизни не слышал. В ней даже хруст листьев под ногами и шорох собственного дыхания казались оглушительно громкими и потому едва ли не кощунственными.
Справа среди стволов мелькнуло маленькое лесное озерцо. Вода показалось необычно яркой; сине-зеленый, насыщенный ее цвет контрастировал с всеобщей серостью. Полина задержалась ненадолго, чтобы полюбоваться ею, и пошла дальше.
Мы шли уже довольно долго, а нам не встретилось ни единого человека, хотя тропа выглядела нахоженной. Я поглядывал на часы и на небо. По моим прикидкам, скоро должны были опуститься сумерки. Несколько раз я предлагал Полине развернуться и пойти обратно. Каждый раз она мотала головой и упрямо продолжала путь.
Наконец, настала минута, когда я понял: если мы сейчас повернем назад, у нас еще будут шансы выйти к реке засветло. Иначе, нам придется возвращаться в темноте. Оставаться в лесу после захода солнца я не хотел. Сумеречное зрение у меня слабое, ночное - и вовсе никакое.
"Полина, давай поворачивать". - "Мы же еще никуда не дошли". - "Дошли или нет, скоро стемнеет". - "Ты это повторяешь с той минуты, как мы сюда приехали..." - "Полин, я серьезно. Хочешь заблудиться в темноте?" - "Боишься?" - фыркнула она, не оборачиваясь. Я медленно ответил: "Сейчас слишком холодно, чтобы ночью блуждать по лесу". - "Если хочешь, можешь возвращаться. Я тебя не держу".
Я мог бы сгрести ее в охапку и потащить обратно силой, если бы не был уверен: через пять минут она освободится от моих рук, расцарапав мне лицо. Она никогда так со мной не поступала, но я достаточно хорошо знал ее характер. Делать с ней что-то против ее воли было и бесполезно, и опасно.
Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ней. Мое предупреждение, впрочем, имело кое-какие последствия. Полина заметно ускорила шаг.
На ходу я размышлял, что же мы будем делать, если темнота, и впрямь, застанет нас в лесу. Я вовсе не был уверен, что найду обратный путь ночью. Найдет ли Полина? Я мысленно пожал плечами. Да, конечно, она частенько выбирается лес с ночевками, но это вовсе не значит, что ночами она бродит по окрестностям. Скорее всего, сидит у костра, или спит...
Небо было плотно затянуто низкими серыми облаками, но я сразу понял, когда село солнце. Это понял бы любой, если только он не был слепым. Мои опасения, увы, сбывались. Быстро скатились сумерки, вот-вот совсем стемнеет. Тропинка же уходила все дальше и дальше. Мне уже было понятно, что Полина ни за что не повернет. Из принципа.
Еще минут десять мы шли молча, пока не оказались, наконец, почти в полной темноте. С большим напряжением можно было разглядеть силуэты деревьев. Да и то, я не был уверен, действительно ли я вижу их, не мерещится ли мне.
"М-да", - сказала Полина, остановившись и постукивая ногой по земле. Ее светлые волосы серели в темноте мутным пятном. "Обратно?" - предложил я без особенной надежды. "Черта с два". - "Мы можем еще пару часов тут проболтаться". - "Хоть до утра!" - кровожадно заявила Полина.
Наш темп заметно снизился. Тропа была неровная, замерзшая земля вздыбливалась буграми, я то и дело спотыкался. Ощущение было отвратительное. По жизни я привык почти полностью полагаться на зрение, и сейчас чувствовал себя очень неуютно и неуверенно. Через несколько минут я уже начал сомневаться, что вокруг меня есть деревья. Я словно повис в холодной безмолвной пустоте, и твердая земля под ногами оставалась единственной реальной вещью в этом ничто.
Казалось бы, что может быть романтичнее: лес, тишина, ночь, и ты наедине с девушкой, к которой испытываешь более чем нежные чувства. Но никакой романтики в этом не было. Ни капли. А было то, что было: темнота, холод и неуверенность, которая, того и гляди, перерастет в страх.
Самое смешное - я не знал, чего собирался бояться. Заблудиться в пригородном лесу невозможно, особенно если стоишь на тропе. В худшем случае, подожди до утра - и при свете куда-нибудь выйдешь. Без сомнений. Боялся ли диких зверей? Не смешите. Какие там дикие звери. Разве что белки?.. Нет, страх имел иррациональные корни, и потому был особенно неприятным. И глупым.
Интересно, боялась ли Полина? Если да, она никак это не проявляла...
Когда впереди, между призраками деревьев, замелькали бледные желтые огни, я подумал, что мне мерещится. Я уже успел смириться с мыслью, что мы с Полиной останемся в лесу до утра.
Но огни не мерещились. Полина тоже их увидела. Я понял это по тому, что она вдруг издала какой-то непонятный звук вроде радостного писка и рванула вперед с удвоенной скоростью. Чуть ли не вприпрыжку побежала. Наверное, все-таки ей тоже было не по себе. Она сильно рисковала запнуться и упасть, но, похоже, ничуть не думала об этом. Мне приходилось думать за двоих, но вряд ли это могло помочь.
Деревенька оказалась маленькая, и света здесь было ненамного больше, чем в лесу. Никаких фонарей, только освещенные квадраты окон, да и то не в каждом доме. Зато - это было слышно, - неподалеку проходила трасса, к которой мы и направились. Вряд ли у нас получилось бы дождаться сейчас автобус, которой довез бы нас до города, но поймать попутку - почему б и нет.
В такой поздний час мы были единственными людьми на деревенской улице. И местные собаки, учуяв наше присутствие, затявкали из-за заборов на разные голоса. Полина рассмеялась - немного нервно, как мне показалось, - и схватила меня под руку, прижавшись к моему плечу. "Торжественный туш, - сказала она. - Граждане города радостно приветствуют храбрых путешественников". - "Лучше обойтись без граждан", - ответил я.
Мы остановились на краю дороги. Лай за нашими спинами неохотно стихал. Насколько я мог видеть, дорога в обе стороны была пуста. Сколько нам придется еще проторчать тут?
"И что мы собираемся делать?" - "Ловить машину". - "У меня денег нет". - "У меня есть". - "А не лучше ли дождаться автобуса?" - "Не уверен, что они здесь вообще ходят". - "Стас, ты хоть знаешь, где мы сейчас?" - "Не имею ни малейшего представления".
На самом деле, я подозревал, что мы сейчас находимся на окружной дороге, или где-то недалеко. Если это в самом деле так, то рано или поздно должна появиться машина.
Полина испустила шумный глубокий вздох. Надо думать, это был укор моей неосведомленности. Я промолчал. В конце концов, это по ее вине мы оказались в неизвестно какой деревне на неизвестно какой дороге. Впрочем, это было не слишком важно. Важнее - не ошибиться, в какой стороне находится город.
Мы проторчали на обочине, наверное, около часа. Было тихо и холодно. Полина, чтобы не замерзнуть, расхаживала туда и сюда вдоль дороги, что-то напевая себе под нос. Я молча курил, наблюдая за ней. И ни о чем не думал. Знаете, бывают такие временные провалы, когда все мысли куда-то убегают. Не знаю, куда, но только в голове их больше не остается. Крутился у меня в голове обрывок какой-то мелодии - но и только. Я даже не мог вспомнить, что это за музыка. Что-то очень знакомое...
За это время мимо нас промчались только три машины. Две - в одну сторону, одна - в противоположную. Странно, ведь еще совсем не поздно.
Остановилась только одна из проехавших машин, последняя. Старая черная "Волга", за рулем мужчина средних лет. Выглядел он до чертиков усталым, но на мою просьбу подбросить до города отозвался коротко: "Садитесь". Мы с Полиной забрались в пропахший табачным дымом салон. Она - на заднее сиденье, я рядом с водителем. "Волга" мягко тронулась.
Ехали молча. Я опасался, что мужчина начнет расспрашивать нас о том и о сем; не люблю я такие дорожные разговоры. Не люблю откровенничать с незнакомыми людьми, пусть даже эти люди мне помогают. Но водитель молчал. Спросил только, куда именно в городе нам нужно. Я назвал улицу, на которой жила Полина. Он кивнул и опять замолчал.
Пока мы не въехали в город, за окном была чернильная темнота с редкими желтыми и белыми проблесками. Потом начались фонари, рекламные вывески и светофоры. Ночью даже наш обшарпанный городок умудряется выглядеть почти романтично.
"Волга" высадила нас в двух кварталах от Полининого дома. Я протянул водителю деньги, но тот отмахнулся и сказал: "Оставь". Я не стал спорить, просто молча оставил их на сидении. Выскальзывая из салона, Полина пискнула: "Спасибо". - "Пожалуйста", - ответил водитель, даже головы не повернув.
"Неплохая прогулочка получилась, верно?" - спросила она, когда мы остановились у ее подъезда. На лице ее мелькало странное лукавое выражение, а в углах рта дрожала та самая улыбка, которую я никак не мог поймать. "Да, ничего себе". - "Спасибо тебе за компанию". Проговорив это, Полина проделала то, что я никак не мог от нее ожидать. Она схватилась обеими руками за воротник моего пальто, пригнула меня к себе и поцеловала. Сердце мое в тот же миг оказалось где-то в горле, а потом с тошнотворной скоростью ухнуло вниз. Но еще до того, как я успел хотя бы подумать о том, чтобы обнять Полину, она отпустила меня, отскочила в сторону и, рассмеявшись, убежала в подъезд.
После этого вечера я не видел ее больше двух месяцев.


1 My Dying Bride "Here In The Throat"
2 Moonspell "The Antidote"