Люди и звери главы с 6 по 9

6.
От мокрой рубахи поднимается пар. Жарко, как на банном полке, только припекает не снизу, а сверху. Зато земля прохладная. «Просто взял бы, да и закопался… Ишь, как жарит! А башка-а-а… Не пойму – круглая она, или уже углы выросли! И во рту – собачий туалет…»
Мишка перевернулся на живот, подобрал под себя руки-ноги и с великим усилием встал на корячки. Подниматься дальше не решился – «И так все вокруг мотается, как сопля на палочке. А уж тошнит ка-а-ак…» Так и стоял на четырех мослах – мозги в голове бултыхались, как помои в ведре, в глазах периодически чернело, кишки пытались выползти наружу сквозь крепко сжатые зубы. «Блин…» Он снова улегся в траву и закрыл глаза. «Нет… Еще немножко полежу, а уж потом…» Он бездумно протянул руку вдоль тела и почесал живот. Под пальцами неожиданно обнаружился плотный эластичный шарик. Поднял рубаху, с трудом сфокусировал глаза…
- Японский городовой!
Он шустро вскочил, будто пружиной подбросило - к животу присосался громадный, почерневший от его, Мишкиной, крови, клещ. Теперь чесалось и на спине, и на ногах, и под мышками… Дрожа от отвращения, он принялся сбрасывать с себя одежду. Оставшись голышом, попытался оторвать вгрызшихся в шкуру насекомых. Они лопались, брызгались красно-коричневым, но передние части их тел оставались в коже темными точками, извлечь которые было уже совершенно невозможно. Он быстро осмотрелся. Вокруг на каждом цветке, на каждой травинке сидели бесчисленные множества других клещей и тянули к нему свои колючие, корявые лапки. Мишка быстро отодрал от себя брюшки оставшихся кровососов, натянул брюки, рубашку, носки, сапоги, фуфайку, фуражку! Схватил в охапку сумку… «Бр-р-р! Пакость какая! Бежать отсюда, немедленно бежать!» Он и в самом деле побежал, не обращая уже внимания ни на тошноту, ни на головокружение. Когда силы кончились, он, прежде чем рухнуть, задержался на пару секунд и убедился, что трава чистая. Потом потерял сознание.
Очнулся он от странного ощущения – что-то холодное, мокрое и шершавое приятно проехалось по его щеке. Он чуть-чуть приоткрыл один глаз.
-А… Это ты…
Кот довольно прищурился и заурчал.
- На завтрак пришел? Или уже обед?- Мишка приподнялся на локтях и огляделся. Убедившись, что ничего нового вокруг нет, снова шлепнулся на спину. Он смотрел на Кота сквозь полуприкрытые ресницы и кривился вымученной улыбкой.
- Слушай, котяра… А когда я в отключке, из меня можно что-нибудь выкачать? В смысле,- ты уже поел, или самое время пожелать тебе приятного аппетита?
Кот с деланно равнодушным видом разглядывал облака, но было совершенно ясно, что он к Мишкиным словам прислушивается очень внимательно. У Мишки даже складывалось впечатление, что Кот его понимает. Причем, не только буквально – кошак наверняка понимает и Мишкину иронию, и Мишкину боль… БОЛЬ! Уж это-то Кот понимает! В этом-то он разбирается – профессионал…
- Киса! Знаешь что, киса…- Мишка открыл другой глаз и внимательно заглянул Коту в его бесстыжие вертикальные зрачки.- У тебя крупные проблемы. Ты рискуешь прямо сейчас остаться без сладкого!
Кот обеспокоено дернул усами.
- Да! Мне, видишь ли, чтобы потчевать тебя разносолами, надо, как минимум, быть живым. Но если у меня сей же час не будет воды,- я подохну!
Кот в панике хлестал себя хвостом и кружился возле Мишки. Он отлично понял если не суть, то ЭМОЦИЮ сказанного, и эта эмоция ему совершенно не нравилась. Но чем он мог помочь? Наконец, он сделал то, что всегда делает кот, когда чувствует, что хозяин серьезно болен,- улегся рядом и замурлыкал. Как ни странно, это помогло. В голове у Мишки прояснилось, пелена, колыхающаяся перед глазами, исчезла, и, несмотря на слабость в мышцах, ему удалось подняться на ноги.
- Кошак, ты молодчага! Видишь, и от тебя какой-то прок есть. Пошли к Реке. Сейчас напьюсь и закачу тебе на завтрак мировую истерику! Останешься доволен.
Зверь безропотно двинулся вниз по склону. Мишка потопал следом. У Реки он разделся, залез в воду по шею, вволю нахлебался, намочил волосы и выбрался назад – к разлегшемуся в осоке Коту.
- Ждем-с? Сейчас. Только маленько в себя взойду, и сразу начну убиваться! Судьбу проклинать, рвать на заднице волосы, кататься в грязи, визжать, дрыгать ногами…
Зверь подождал, пока он оденется, потом решительно поднялся – идем!
- Куда?- Снова гудеть по жаре сапогами у Мишки не было ни малейшего желания.- Давай тут посидим, а? Ну их на хрен – эти гулянки!
Кот недовольно заворчал и показал клыки. Мишка продолжал упрямствовать.
- Слушай, ну поимей же совесть, в конце концов! Мы пришли сюда десять минут назад. И снова топать? Ты хоть в курсе, что я, в отличие от тебя, третий день ничего не ел? У меня с голодухи крыша едет, у меня шарики за ролики заходят, а ты?.. Эх! Черная у тебя душа! Или совсем никакой нет!
- Р-р-р!
Кот заревел, как африканский лев – громко и грозно. В зрачках полыхнули зеленые огни, белоснежные зубы били Мишке в глаза солнечными зайчиками.
- Эй, эй, эй!.. Все, все! Молчу – кое-где торчу… Пошли, говоришь? Пошли! Всегда рад услужить…
Кот повел его бесконечной саванной вдоль Реки, потом свернул в сторону солнца и Мишка увидел знакомую насыпь автострады. Зверь вышел на асфальт и мотнул башкой – давай, торопись! Кое-как, оскользаясь на осыпающемся щебне, человек выбрался следом.
- И куда теперь? Может, такси поймаем? Что зря ноги бить?
Ответом его не удостоили. Кот величественно шествовал прямо по двойной осевой разметке, Мишке привычней было идти обочиной. Зверь не возражал. Когда проходили мимо знака «Остановка запрещена», Мишка невольно пошарил по округе глазами – не валяется ли где труп с проломленным черепом? Никакого трупа, само собой, не было. Зато в потоптанной траве блестели бутылочные осколки и валялся одноразовый стаканчик. Что ж… Возможно, его действительно вчера не убивали. Хотя ночная пьянка, без всяких сомнений, была. А потому – мужик-собутыльник тоже был. Без всяких сомнений.
Кот недовольно обернулся и хрипло мявкнул – «Ну, ты, блин! Похоронная команда! Живее нельзя костылями перебирать?» Мишка вздохнул и прибавил ходу. Ноги в резиновых сапогах, на плечах фуфайка болтается, на уши надвинута фуражка… И жара - не ниже тридцати!
- Кот, стой, Кот! Дай хоть двадцать секунд, я барахло в узел увяжу!
Зверь даже не обернулся – знай себе чешет по двойной сплошной! На все он забил, на всех он положил, а все остальное кое-где видал… И Мишка – не исключение. Пришлось тому паковаться на бегу: дрыгнул ногами, чтоб сапоги подальше вперед улетели; пока до них шел, стянул с себя фуфайку. Подобрал сапоги, вложил один в другой, завернул в телогрейку вместе с сумкой, шнурком замотал… Спотыкается, но от Кота не отстает! И не потому, что он испугался его угроз, а потому, что, во-первых, не хочет с ним ссорится, а во-вторых, ему и самому интересно – куда же ведет эта дорога? Дорога в обе стороны пуста, насколько глаз берет. И совершенно ясно, что идти в любом случае придется очень долго. Но что толку на это роптать? Велосипед он вчера бросил, теперь везде – только ножками… Горячий асфальт припекает ступни, колет острой щебенкой, липнет вязким битумом. Но все равно – босиком лучше. Мишка торопится, как может. Шлепает рядом с Котом, с завистью поглядывает на его широкую спину – «Эх, верхом бы на него!..» Зверь предупреждающе рыкнул – не вздумай! Мишка досадливо мотнул головой - «Телепат херов!» И вдруг он увидел Дом. Пару секунд назад никакого дома не было, а теперь – нате пожалуйста! Стоит прямо по курсу посреди цветущих прерий панельная пятиэтажка в четыре подъезда, вдоль фасада асфальтовая дорожка, цветники за низким заборчиком, у подъездов – деревянные скамейки… Мишка этот дом очень хорошо знает – он в нем уже двадцать лет живет. А потому нисколько не удивился, когда Кот повел его прямо ко второму подъезду. Ну, действительно – что им в чужих-то подъездах делать? У дверей зверь уменьшился до размеров обычной домашней кошки и потерся о Мишкину ногу – «Давай, открывай! Не томи, пойдем уже!»
На лестнице кошак беззастенчиво пометил чужую дверь, догнал тяжело топающего хозяина и пошел рядом. Кругом звенела гулкая безжизненная тишина. Мишка нашарил в брючном кармане ключ и отпер дверь. Кот прошмыгнул вперед и бросился к мисочке в углу. Мисочка была пуста. Он жалобно замяукал. Пришлось Мишке лезть в морозилку, доставать пару заледеневших до деревянного состояния плотвичек и класть их в кастрюльку – размораживаться. Потом поискал еду для себя. Нашел кусок старой колбасы, полпачки сливочного масла и пяток яиц. Больше ничего не было. «Точно! Я как раз собирался по магазинам прошвырнуться, да…»
Прошел в ванную, вымыл руки с мылом, вернулся на кухню и стал жарить яичницу с колбасой. Пока неописуемое холестериновое великолепие шипело на сковороде, он стоял рядом и захлебывался слюной. Нашлось полбуханки черного хлеба и здоровенная луковица – пир обещал быть на широкую ногу. И тут щелкнул дверной замок.
- Миша, ты дома?
Наколотый на вилку ломоть яичницы не доехал до Мишкиного рта каких-то трех сантиметров. Жена ворвалась на кухню, подобно торнадо. Увидев мужа с вилкой в одной руке и куском хлеба в другой, она всплеснула ладонями, упала на табурет напротив и зло разревелась.
- Жрет! Нет, вы только посмотрите – он жрет! Бесстыжий эгоист! Тебе наплевать на всех, твое брюхо – центр земли! Оно - единственное, что для тебя дорого и свято! А я!.. Я!..- Она закрыла лицо руками, ее трясли рыдания.- Какая ж ты сволочь!.. Какая мерзость!.. Какая тварь!..
Откусить Мишка не решился. Он осторожно положил вилку в сковороду, хлеб на стол, а руки – на колени. Сидел, молча уставясь в пол. Когда жена в истерике, оправдываться бесполезно. И пытаться ее успокоить – тоже бесполезно. Ну, а выяснять, чем же, собственно, она недовольна – вообще вселенская глупость. Ей нужно минимум полчаса, чтобы проораться; потом она, может быть, соизволит предъявить свои претензии и выслушать объяснения. Ну, а дальше – снова слезы, снова оскорбления… Еще минут на тридцать. «Блин… Через час яичница остынет и заклекнет. Что за невезуха?..» Он глянул вниз – на Кота. Тот прижался боком к холодильнику и замер – Мишкины чувства были настолько черны и гадки, что Кот даже глаза завел под лоб в гастрономическом экстазе. Плотвичек он, разумеется, не тронул. «Понятно, зачем ты меня сюда притащил… Ох, и подлая же ты зверюга! Лучше б снова показал, как баб терзают – я это спокойней переношу…» Кот взглянул ему в глаза. Мишке показалось, что он улыбается.
Жена, всхлипывая, притянула сковороду к себе и стала яростно поедать мужнину яичницу. Это всегда так – когда она злится, у нее появляется зверский аппетит. Мишка сглотнул слюну, но промолчал. Остатками хлеба она чисто подмела поджаристые пенки, со звоном швырнула вилку – «Вымой!» Он безропотно встал к мойке, повернул кран, но тот только зашипел - воды не было. Мишка виновато глянул на жену и взялся за чайник.
- Пустой…
Она резко встала, с грохотом уронив табуретку:
- У тебя хоть что-то бывает по-человечески? Ты когда-нибудь прекратишь пить мою кровь? Ты пришел – вода была! Почему не налил ни в чайник, ни в кастрюлю? Воду отключают регулярно! Но для тебя это – всегда новость! Всегда неожиданность! Ты живешь черт знает в каком мире – только не в этом!- Жена остервенело брызгала слюной и колотила кулаком по столу.- Как мне противна твоя вечная беспомощность, твоя неприспособленность! Ты же урод! Ты – моральный инвалид! У тебя все не так, как у людей! Сам нищий – хер с тобой, но я! Но дети! А у тебя на первом месте – ТЫ!- она больно ткнула пальцем мужу в живот,- Ты! О-о-о!.. Как я тебя ненавижу…
Мишка вспомнил, что запас воды есть в ванной – в специальной трехведерной емкости. Вода эта, правда, давно не менялась, но для технических целей – вымыть посуду или, скажем, смыть в туалете,- вполне годилась. Он быстро принес ковшик и поставил на огонь. Жена уже снова сидела за столом, и, уронив голову на руки, плакала. Он нерешительно коснулся ее плеча, но она лишь брезгливо дернулась – не прикасайся! Мишка торопливо спрятал руки за спину. Так и стоял перед ней молча – указаний сесть или выйти не было. Вода в ковшике начала шипеть. Он подождал еще минуту, потом, обжигаясь, вымыл кипятком сковороду и вилку. Остатками чисто сполоснул мойку. Обернулся к жене - что дальше? Она подняла зареванные глаза:
- Надо ужин готовить. Я кое-что принесла. Сумка – в прихожке.
Он принес сумку, молча выложил на стол какие-то жестяные банки, хлеб, бутылку с «Олейной». Наконец, решился раскрыть рот:
- Лен… А где мальчишки? Ты их в городе оставила? У матери?
Простой, казалось бы, вопрос вызвал у супруги новый взрыв ярости:
- Ба! Ба! Ба! Вы посмотрите – о детях вспомнил! Что ж ты о них в день получки не вспоминаешь, когда свои гроши в дом несешь? Вспомнил бы, подумал! Сказал бы: «Что ж это я семью в нищете держу? Надо что-то делать!» Другие мужики – ах, молодцы какие! Кому крышу перекроют, кому трубы в квартире заменят! Но ты! ТЫ! Никчемный выродок!
И опять закрыла лицо, и опять плачет!
Наблюдая подобные сцены регулярно в течение двух с лишним десятков лет, Мишка должен был бы к ним привыкнуть и на такое поведение жены просто не обращать внимания. Но он не привык. И теперь стоял посреди кухни столбом, не зная, куда шагнуть, и стараясь дышать бесшумно. Только это почему-то завело ее еще больше. Истерика достигла своего апогея - она вдруг зарычала и бросилась на мужа с кулаками. Он отворачивался и закрывал лицо, она остервенело лупила его по спине, плечам, по затылку… Убедившись, что таким способом большого ущерба мужу нанести не сможет, она вцепилась зубами в его локоть. Резкая боль заставила Мишку рефлекторно дернуть рукой – он въехал покусанным локтем супруге в нос. Та завыла,- Мишка аж зажмурился,- села прямо на пол, утерлась ладонью… Посмотрела – кровь! Завыла еще громче и бросилась в прихожую – к телефону. Мишка слышал, как номеронабиратель протарахтел коротенький «02», потом заголосила Елена: «Милиция? Да? Дежурный? Меня избивает муж! Пьяный? Наверное пьяный, я не знаю! Я пришла пять минут назад! Да!.. По лицу!.. Что? Куда?.. Да как вы смеете! Я буду начальнику жаловаться! Соедините меня немедленно! Сечас же, слы?..» Она шарахнула трубкой об аппарат и снова вбежала в кухню.
- Ну, это тебе даром не пройдет, мразь! Ты за это поплатишься! По полной программе! Сейчас же несу заявление – пусть тебя посадят к чертовой матери! Соседки с удовольствием подтвердят, что ты меня избиваешь регулярно!
Мишка согласно кивнул – подтвердят. «У них самих мужья давно уж в отсидке. У обеих. Они Ленке завидуют самой черной завистью. Если жена заявление накатает – они с радостью в любом суде на меня что угодно наговорят…»
- Лен, а жить ты на что собираешься? Твоя-то зарплата вдвое меньше моей… Ты уж лучше меня не сажай, а убей. Хоть пенсию на детей давать будут…
Елене мысль понравилась. Она вдруг внимательно посмотрела мужу в глаза и внятно, будто диктор в телевизоре, произнесла:
- Да. Тебе бы не мешало умереть. Только, если я тебя убью, меня посадят. Этого допускать нельзя. Поэтому ты должен все сделать сам.
- Когда?- Мишка усмехнулся. При всей кажущейся трагичности, ситуация принимала явный комический оборот.
Но жена ответила очень серьезно.
- Ну, не сейчас же! Ближе к утру… Часа в три, в четыре… И не здесь! Уйдешь от дома подальше, чтоб всем было ясно, что ты – сам!
- Хорошо, радость моя… Все, что скажете…
«Выпороть ее, что ли? У меня где-то ремень был…» Он прошел в спальню, порылся в шифоньере. Потом вспомнил, что ремень забрал старший сын, и улыбнулся: «У меня даже ремня нет, чтоб жену высечь!»
Зазвенел телефон. Он взял трубку – Алло!..
- Михаил Иванович! Ну куда же вы пропали? Третий день вам звоню – никто не отвечает!
«Вера. Бухгалтер, мать ее за ногу!»
- Что случилось, Вера Сергеевна?
- Как - что? Сегодня число какое? А когда нам в область отчет везти, помните? Вы себе не представляете, как вы нас подводите! Я понимаю – у вас отпуск! Но кто за вас будет делать вашу работу?
- Вера Сергеевна, но я же все-все вам объяснил! Я оставил вам подробную инструкцию – что и как делать! Там все расписано по шагам, все просто и понятно!
- Вот что, Михаил Иванович! Ваши слова я могу расценить только как оскорбление! Вы только посмотрите – какой компьютерный гений выискался! Мы все тупицы, все дауны и олигофрены, один он – пуп земли! Какое вы имеете право писать мне инструкции? Вы кто такой? Вы – нет никто! И звать вас никак! Вас взяли на работу, чтобы вы РАБОТАЛИ! И не перекладывали свои обязанности на других! Или вы немедленно приходите и делаете то, что обязаны, или… На бирже труда достаточно безработных! Не думайте, что вы – такой уж незаменимый! Все!- в трубке коротко запищало.
Мишка скрипнул зубами, потряс головой, с трудом перевел дух. «А эту – тоже пороть? И всех остальных?» Глянул на себя в зеркало – хорош! Рожа грязная, ободранная, небритая, нечесаная! «Н-да-а… На работу так не пойдешь…» Он прошел на кухню, открыл кран. Тот с минуту плевался грязью, потом вода пошла чуть почище. Наполнил ковшик, поставил на огонь. Обернулся к жене:
- Меня срочно вызывают на работу.
Она скривилась, как от лимона.
- Иди-иди! Дураков работа любит. Бесплатная! Генка с четвертого этажа, между прочим, институтов не кончал! И к компьютерам твоим долбанным не знает, с какой стороны подходить! Но бесплатно и пальцем не шевельнет! Недавно у нас на работе слив менял – так заставил нашего начальника, кроме всего прочего, за поллитрой для него сбегать! Вот, я понимаю: он – мужик! Он свое взять умеет! А ты – тряпка! Давай, паши на всех! Всем угождай! Ты же у нас всем должен, только тебе никто ничего не должен!
Последние сентенции супруги Мишку возмутили. У него даже кулаки зачесались.
- Лена! Как тебе не стыдно такое говорить! Ты же первая требуешь от меня того, сего, пятого, десятого!.. И я наизнанку выворачиваюсь, чтобы тебе угодить! Да! У меня не получается иметь большие доходы! Но все, что я заработал за всю жизнь – твое! Моего ничего нет! Все только для тебя и для детей!
Лена, не ждавшая от мужа такого отпора, на секунду растерялась, потом прямо-таки завизжала:
- А что ты хотел? Ты о чем думал, когда женился? Бесстыжая скотина! Тварь! Он меня еще упрекает, ничтожество!..- И понесла, понесла в том же духе! Мишку всегда удивлял талант жены сыпать оскорблениями безостановочно, и практически не повторяясь. Он, прежде чем что-то произнести, сто раз подумает: подберет слова, чтоб ее не обидеть, интонацию… А она… Тарахтит, как пулемет; иной раз такое впечатление складывается, что она в этот момент вообще о чем-то постороннем думает. Язык ее крутится во рту сам по себе, без всякой связи с мозгами.
Вода в ковшике закипела. Он ушел в ванную, намылил шершавую морду и стал бриться. Елена кричала где-то «за кадром», он ее больше не слушал. «О чем я, говорит, думал!.. А о чем тогда я вообще мог думать? Симпатяжка согласилась выйти за меня – ура! И все! И думать тут нечего! Разве я мог предположить, что это небесное создание влезет мне на шею и поедет верхом? Будет понукать – скорей, скорей!- не обращая внимания на то, что я, может быть, больше не могу бежать? И ведь не замечает того, что катать ее мне уже давно не доставляет никакой радости!» Побрившись, залез в ванну целиком, сполоснулся холодной водой из-под крана. Оделся во все чистое, заглянул к жене:
- Я пошел.
Она кричала в спину что-то обидное, но он уже бежал вниз по лестнице. За какие-то полчаса супруга умудрилась загадить ему мозги так, что он, выскочив из подъезда на улицу, даже поначалу не обратил внимания на произошедшие вокруг перемены. И только пробежав почти квартал, остановился вдруг как вкопанный.
- Ешкин кот…
Степь исчезла. Она, может быть, и была на своем месте, но ее уже не было видно за торчащими там и сям зданиями. Дома, улицы, кварталы – все было знакомо. Среди них он прожил половину жизни. По этой улице он двадцать лет ходит на службу. Вон она – контора! Уже виднеется. Он оглядывался по сторонам и не мог избавиться от чувства, что все окружающее – бутафория. Что-то не так! Что именно – пока не ясно, но есть какая-то деталь, неуловимая на первый взгляд, которая, тем не менее, выдает подделку. Он помотал головой, попытался собраться с мыслями. «В чем же дело? Город, как город… Все так, как было, как ДОЛЖНО быть. Но…» Город пустой! Ни души вокруг - нет вездесущих автомобилей, никто не мелькает за окнами, за витринами… Он дернул дверь ближайшего магазина. Закрыто. Пожал плечами, пошел пыльной, залитой жаркими лучами, улицей. Заглядывал в каждый двор, в каждый закоулок. Ни людей, ни собак, ни кошек. Даже грачей на березах нет. «Мертвый город. Как в кошмарном сне!»
Тем не менее, дверь любимой конторы оказалась открыта. И все сотрудники на месте. Кто-то хлопает его по плечу: «Привет отпускникам!», кто-то просто протягивает руку, кто-то кивает… Мишка прошел в кабинет главбуха:
- Здравствуйте, Вера Сергеевна!
Та сидит туча-тучей – едва кивнула острым злым подбородком и буркнула сквозь зубы:
- Сегодня до шестнадцати первичные данные должны быть у меня на столе.
Мишка развернулся, как по команде «кру-гом!» и пошел работать. Включил свой компьютер, сформировал отчетные базы данных, распечатал, отнес Вере Сергеевне. Та быстро сверила итоги – все верно.
- Вот видите, Михаил Иванович! Вы потратили на это двадцать минут! А мы не могли это сделать два дня! Вам не стыдно?
Он хотел сказать, что стыдно должно быть не ему, что если бы кто-то удосужился чуть-чуть напрячь мозги и разобраться в довольно-таки простых вещах, то никаких бы проблем не возникало… Но промолчал. Еще он хотел сказать, что если он такой незаменимый работник, то неплохо было бы чуть-чуть увеличить его оклад… Но тоже промолчал. Главбух подняла на него глаза:
- Вы что-то хотели? Нет? Тогда я вас больше не задерживаю.
Мишка вышел вон. Мертвые улицы действовали на психику угнетающе; он уже не смотрел по сторонам и торопился поскорее добраться до дома. Кот встретил его у подъезда: «Явился – не запылился?» Мишка тихо ругнулся, бесцеремонно сгреб его за шкирку и, шагая через две ступени, понес на пятый этаж. Зверь безвольной ветошью болтался в ритм его шагам.

7.
Жена молчит. С того момента, как он вернулся, часы в прихожей настучали уже полтора часа. За все это время она не произнесла ни слова. Мишка, честно говоря, даже рад. Пусть уж лучше молчит, чем говорит гадости! За окном краснеют сумерки, он сидит в кресле перед телевизором и делает вид, что смотрит новости. Зверь уютно устроился у него на коленях и храпит, как пьяный мужик.
- Ну что, кошак? Ты мне сегодня неплохую дойку устроил – кровушки моей вволю попил. Ну и как - доволен?
Кот, не открывая глаз, дернул ушами.
- Вижу – доволен… Да, зверюга! Меня бы так кормили, как тебя! Я б тогда ни в одну дверь не прошел, ни в одно кресло б не влез…
Кот приоткрыл один глаз и с ленивым сомнением глянул на скелетоподобную фигуру хозяина. Потом глаз закрыл.
- Что, не веришь? Зря! Если у тебя еда, жилье, разные жизненные удовольствия на халяву, то чем еще и заниматься, кроме как толстеть? Вот, хоть бы и тебя к примеру взять… Отчего кот гладок? Поел, да на бок! Какие проблемы? Никаких. Какие заботы? Никаких. Кошки с претензиями пристают? Никогда. Деньги на то, на се нужны? Не нужны…
Кот в полудреме выпустил когти и больно впился в Мишкину ляжку.
- Ну согласен, согласен, блин! ЗДЕСЬ я живу, как душа в раю… Или в аду. Тут мне жрать не надо и все такое… В принципе, можно успокоиться, на все хер забить… Только почему-то не получается! Ты случайно не знаешь - почему?
Теперь зверь открыл оба глаза. Он смотрел на Мишку не мигая, как удав на зайчика. Мишка поморщился.
- Тебе не стыдно заявлять мне такое, лежа у меня на коленях? И что, у тебя рука… Тьфу, ё! Лапа у тебя поднимется меня убить? По глазам вижу – тебе это, как чихнуть… Какая же ты все-таки неблагодарная скотина! Я к тебе по-человечески, со всей душой… А ты? «Не будет боли душевной – возьму боль физическую!» Это ж надо – в голове не укладывается! А если я устану страдать? Если мне надоест бороться? Ведь все мои страдания пусты и бессмысленны! Борьба бестолковая! С кем я борюсь? За что? И зачем? Может быть, единственный смысл моего существования – тебя кормить? А? Ну-ка, сознавайся!
Но Кот уже снова лежал с закрытыми глазами и храпел.
- Вот взять бы, да и отвернуть тебе сейчас башку! Или – за хвост, да об угол! Хлоп - и нет у меня зверя! Свободен я, как птичка! Ты слышишь, чудовище?
Кот даже ухом не повел. Мишка поглядел в окно. «Как быстро темнеет… Кончается день, кончается жизнь. И не было в этот день ничего хорошего, а все равно – жалко! Да и нельзя сказать, что ничего хорошего не было! Степь была, солнце, дорога… Можно сказать – воля! Насколько «воля» вообще возможна…»
- Я что – одна должна ужин готовить?
Жена. Стоит – руки в боки. Смотрит строго, как милиционер – брови к переносице свела, губы в ниточку, в глазах – лед и сталь. Мишка вздохнул и вылез из кресла. Свалившийся на половик кот посмотрел на него жалобно и осуждающе: я, мол, тебе это еще припомню! Попадись только мне в лесу связанный…
На кухне жена уселась за стол и демонстративно отвернулась к темному окну. Мишка нарезал хлеба, достал из холодильника принесенные супругой жестянки. В одной оказались меленькие зеленые лягушки в собственном соку, в другой обнаружился десерт – засахаренные дождевые черви. Он с сомнением показал содержимое хозяйке:
- Разве это едят?
- А ты на лучшую еду заработал?- Она посмотрела мужу прямо в глаза, он смутился и уставился в пол.- Если тебе не нравится – не жри. Красной икры и копченой осетрины для Вашего благородия нет. И вообще!..
- Что – «вообще»?- Мишка бросил на жену опасливый взгляд.
- Ты не забыл, что должен сегодня сделать?
- А что я должен сегодня сделать?- Он искренне недоумевал
- Прекрати мне дергать нервы – это тебе не веревки! Ты обещал, а теперь что – назад пятками?
- Да что ж я обещал?
- Тьфу, скотина! Нервотреп паскудный… Ты обещал мне сегодня! И что?
- Так ты это – серьезно?- У Мишки противно затряслась нижняя челюсть.- Ты это – в самом деле?..
- А ты что подумал – в шутку?- Она встала перед ним, прямая и грозная, как варяжская княгиня.- Нет, мой милый! Время шуток прошло! Давай уж, определяйся! Ты сам об этом сказал, я тебя за язык не тянула. А за свои слова отвечать должен – не маленький! Короче. Сроку тебе – до утра. А иначе…
Он скорбно усмехнулся:
- Что – иначе? Убьешь?
Жена тоже усмехнулась. Да так, что у него мурашки по спине пошли!
- Зачем – убью? Будешь жить. Но легче тебе от этого не станет.
У нее на голове зашевелились длинные черные змеи. Они вытянулись в Мишкину сторону и угрожающе разинули ядовитые пасти. Лицо Елены с полыхающими в тени змеиного клубка зелеными глазами было величественно и прекрасно. Даже торчащие из-под верхней губы длинные клыки-убийцы нисколько ее не портили, а лишь подчеркивали красоту идеального хищника. Ведь не зря говорят: красиво все, что функционально…
- Что ж… Похоже, мне действительно – лучше самому.
- Ключ оставь!
- Что? Ах, да… Конечно.- Он выложил ключ на тумбочку возле телефона, попытался улыбнуться.- Прощай, золотце!
Но жена взглянула на него вдруг беспокойно и озабоченно:
- Ты что – собираешься прямо вот так идти?
Он растерялся:
- А что?
- Но у тебя же есть приличный костюм, нормальная рубашка… Туфли новые! Что ж ты ходишь, как бомж? Раздевайся, я все поглажу. Если тебе наплевать, как ты выглядишь, то я не позволю себя позорить!
Мишка покорно разделся, уселся в прихожке на скамеечке в одних трусах.
- И трусы приличные надень, неряха! Тебе самому не противно?
- Противно…
- Вот и переоденься! Можно подумать – не во что!
Он хотел, было, сказать, что ему лично нет никакой разницы, в чем, собственно, отбросить коньки, но не сказал. Прошел в спальню, стыдливо прикрыл за собой дверь и надел новые трусы. Потом снова уселся на скамеечке и терпеливо ждал, когда все погладится и можно будет, наконец, уйти. Когда он оделся, жена осмотрела его с головы до ног и довольно улыбнулась.
- Ну вот! Приличный человек. Можно даже сказать – симпатичный.
- И тебе не жалко?..
Она сразу нахмурилась:
- При чем здесь – «жалко»? Ты украл у меня молодость, украл у меня жизнь! Когда-то это должно закончится? Или мне, по-твоему, до конца моих дней с тобой мучаться? Нет, милый друг, так дело не пойдет.
Мишка виновато молчал.
- Ну, все! Целуй меня в щечку и – пока!
Он поцеловал жену, за спиной щелкнул замок. На лестнице было темно, хоть глаз коли, но он спускался вниз уверенно и быстро – здесь каждая ступенька была знакома наощупь. Зверь сидел на дорожке и радостно скалил огромные белые зубы. Это Мишку задело:
- Ты-то что лыбишься? Рад, что скоро мясца моего попробуешь?
Кот сразу посерьезнел, съежился и даже, похоже, уменьшился в размерах.
- Ладно, ладно… Не бери в голову. Итак, куда идем?
Зверь с готовностью потрусил в ближайший переулок, Мишка двинулся следом. Где-то далеко горело зарево электрического освещения и слышались крики множества людей. Именно туда Кот и направился. Темные параллелепипеды панельных пятиэтажек сменились облезлыми кирпичными двухэтажными домами, потом открылось обширное пространство, вкривь и вкось застроенное дощатыми бараками. Там и сям, без всякого порядка, торчали деревянные столбы с мощными дуговыми фонарями, в белом свете которых скакали безбожно искаженные людские тени. То что Мишка увидел, заставило его содрогнуться. Между бараками метались женщины. Они прижимали к себе детей и громко кричали. Время от времени из темноты появлялся зверь, валил одну из них ударом лапы, хватал ребенка зубами и неспешно удалялся в темноту. Вой вокруг стоял такой, что казалось – если Мишка вдруг закричит, то не услышит сам себя. Молодая женщина увидела его, бросилась в ноги:
- Я умоляю! Умоляю! Только малыша! Меня не надо! Только малыша спасите!
Она протягивала ему своего мальчика в синеньких ползуночках и беленькой распашонке, а слезы градом катились по ее щекам. Мишка взял младенца на руки и прижал к себе. Увидев это, другие женщины тут же бросились к нему:
- Спаси! Спаси! Спаси! Спаси…
Он оказался в центре громадной обезумевшей толпы. Некоторое время он еще старался как-то удержаться на ногах, но скоро колыхающаяся людская масса свалила его на землю. Потом он пытался, встав на четвереньки, закрыть малыша своим телом, но на него падали все новые и новые люди. Давили так, будто это и не люди вовсе, а тяжкие бетонные глыбы… Мишка боролся отчаянно. И когда он уже не мог пошевелить даже пальцем – все равно он упорно пытался отодвинуться от земли… От давно раздавленного малыша. Потом в глазах у него стало чернеть, в ушах зазвенело… Он хотел крикнуть: «Что ж вы делаете, сволочи?», но только выпустил из груди последний миллилитр воздуха, а глотнуть нового было уже невозможно.
Когда он пришел в себя, все было кончено. Пространство между бараками было завалено горами трупов, в основном это были дети. Редкие уцелевшие женщины бродили в колеблющихся столбах света скорбными черными силуэтами, они уже не выли, но эта тишина была еще ужасней, чем их крики. Мишкин зверь сидел рядом и по своему обыкновению беззаботно вылизывал переднюю лапу. Почувствовав, что хозяин пришел в себя, он мимоходом лизнул его в лицо, и снова, как ни в чем ни бывало, продолжил свой туалет.
- Это ты меня вытащил? Спасибо… А я уж думал – кранты на сегодня…- Мишка слабо улыбнулся.- Понимаешь… Знаю – умру только до утра, а все равно! Страшно, блин! И не хочется! Ну, просто ужас, как не хочется!
Кот вдруг вздернул морду, навострил уши и уставился в темноту. Потом прыгнул и исчез. Мишка перевернулся на другой бок – что там случилось? Оказалось – ничего. Просто к нему, старательно обходя разбросанные по улице тела, шел какой-то мужчина. Голый торс, заношенные штаны–«треники» с пузырями на коленях, стоптанные шлепки… Он приблизился к Мишке, присел рядом на корточки и вытащил замусоленную пачку сигарет. Сквозь дым смотрел куда-то мимо, в глазах блестели слезы.
- Вот, брат, как… Видишь? И кто ждал, что так выйдет?..
Мишка, кряхтя и тихо матюгаясь, поднялся на ноги. Отряхнул вывоженные серой пылью брюки, встал прямо перед мужчиной. Тот протянул ему пачку – куришь? Мишка взял сигарету, похлопал себя по карманам, но спичек не нашел. Мужчина дал ему свой коробок.
- Ты, гляжу, не местный?
- Нет.
- Ага… А откуда?
- Из города,- неопределенно ответил Мишка.
- Счастливый… А мы тут!..- он громко всхлипнул.
- Что здесь произошло? Откуда сразу столько зверей? И почему на улицах одни женщины? Здесь нет мужчин? Ты – один?
Тот пожал плечами:
- Почему – один?
- Но я вижу здесь только тебя! Где остальные?
- По домам…
Мишка подавился дымом и натужно закашлялся.
- Ты… Ты хочешь сказать – здесь полно мужиков, но все сидели по домам? А в это время звериные стаи шинковали на улицах ваших жен и детей? А вы спрятались и спокойно на это смотрели?
Мужчина снова пожал плечами:
- А что можно было сделать?
Мишка взорвался:
- Можно было их защищать! Можно было хотя бы попытаться им помочь! Можно было честно умереть в бою, в конце-то концов!
Мужик покачал головой.
- Ты пытался помочь – я видел. И чем все кончилось? Ты едва не умер. Но не в бою! Бабы же тебя и затоптали. И друг друга, между прочим, и детишек…
Мишка жадно докурил, щелчком отбросил окурок.
- Ладно, что после драки кулаками махать… Так ты не сказал - откуда столько зверей? Насколько я понял, здесь каждому только один зверь положен – персональный. И хозяев своих они режут только в известном крайнем случае! Что же тут случилось?
Мужчина снова всхлипнул.
- Эти – с Фермы…
- С какой фе… Стоп! Уж не хочешь ли ты сказать?..
Мужик горестно кивнул – «Так и есть…» Мишка взволнованно присел перед несчастным, схватил его за плечи и изо всех сил тряхнул:
- А за каким?.. За каким хером вы их на фермах разводите?- Он уже не спрашивал – кричал. Кричал зло и жалобно:
- Вам что – мало тех, что по степи стадами табунятся, мать-перемать? В рот вас всех забодать, в Бога, в душу!.. Вы тут все с ума посходили, что ли? Ну, зачем? Зачем вы это делали?- Он вскочил, забегал вокруг, то хватаясь за голову, то в отчаянии заламывая руки.
- Они там смирные были… Кто же ждал? И потом – надо же чем-то семью кормить… Платили там неплохо. Можно даже сказать – хорошо платили… Хватало и на еду, и на одежду. И угол какой–никакой – а свой! Нам же много не надо. Мы без претензий живем! Да вот видишь – не убереглись…
Мишку трясло. Он зло пнул мужика, тот испуганно вскочил:
- Ты чего?
- Семью, говоришь, кормил? И где она – твоя семья? И где другие семьи? У-у-у, сука!- он замахнулся, но, увидев полные страха коровьи глаза котовода, бить не стал. Плюнул только:
- Ты хоть понимаешь, что теперь – все напрасно? Что уже ничего не вернуть и ничего не исправить? Ты выращивал зверей, чтобы кормить детей. И вот результат: звери есть, а детей больше нет. Это ты ПО-НИ-МА-ЕШЬ?
Тот, похоже, понял. Дико взглянул на Мишку и почему-то погрозил ему пальцем:
- Н-не-е-ет…- Потом в мольбе протянул руки к несуществующему здесь ночному небу:
- Нет! Не-е-ет!
Он завыл, зажав рот обеими руками, некоторое время раскачивался, как маятник, потом вдруг вскочил и бросился к ближнему бараку:
- А-а-а-а!
Мишка внезапно почувствовал, как он от всего этого устал. У него уже не оставалось сил ни на злость, ни на жалость. Тупая бессмысленность происходящего буквально вытоптала в его душе все живое. За спиной зашуршало.
- Пойдем отсюда, Кот. Невмоготу мне все это. Пошли…- Он потрепал зверя по холке и легонько подтолкнул. Тот, было, двинулся, но вдруг резко развернулся, едва не сбив хозяина с ног. Мишка оглянулся. Мужик бежал прямо на них. В его руках болталась взявшаяся неизвестно откуда допотопная крупнокалиберная двустволка.
- О-той-ди! Уйди, брат… Дай я эту тварь!..
Черные дула уставились зверю прямо в глаза. Кот обреченно замер.
Единственное, что Мишка успел сделать, это разинуть рот в протестующем крике и шагнуть вперед, загородив зверя собой. Двойной заряд волчьей картечи смешал его внутренности в кашу, разбил позвоночник и вывернул ребра. Боль была короткой, как удар палкой. Потом сознание выключилось.

8.
В носу нестерпимо щекотно. Мишка морщится, не открывая глаз, крутит головой из стороны в сторону, но что-то мягкое и пушистое снова и снова легко касается его ноздри. Наконец, он громко чихает и открывает глаза. Над ним склонились метелочки степных трав, сквозь их колеблющуюся зелень проглядывает пронзительная синева и белые кучи облаков. «Ах, как хорошо… Так бы и лежал, и лежал… Блаженство!»
За травинками возле головы боковое зрение уловило какое-то движение. Он замер. Длинный стебелек ковыля с пушистым хвостиком протянулся к его лицу, мягкие волосинки полезли в нос. Его лицо непроизвольно скривилось в забавную гримасу, рот раскрылся…
- А… а… а! Пчхи, блин!
  Послышался еле слышный сдавленный смешок. Мишкина мордаха сама собой расплылась в улыбке:
- Привет!
Она весело рассмеялась. Он уселся среди ромашек и колокольчиков, протянул руку и коснулся ее белого пушистого свитера. Настоящая… Не мираж, не галлюцинация.
- Вы – кто?- Он спросил первое, что пришло в голову, и тут же ужасно смутился, осознав глупость и бестактность такого вопроса.
- Меня зовут Лайти. Лайти Вайт. А тебя?
Он открыл, было, рот, но она его перебила:
- Хотя, я знаю! Я видела твое имя в списке. Майкл Ван Ромм, правильно? Ты живешь на пятом. А я – на шестом!
Мишка почему-то согласно кивнул. Возражать ей он бы не смог, даже если б захотел. Она протянула ему руку:
- Вставай! Нам уже пора.
Он осторожно взял ее пальчики, но поднялся сам. Несколько секунд они стояли друг напротив друга, держались за руки и улыбались. Потом она легонько потянула его за собой:
- Ну, идем же, идем! На завтрак опоздаем!
Они пошли по расцвеченному цветами разнотравью, на ходу она срывала ромашки и заплетала их косой. Это получалось у нее быстро и ловко – коса вытянулась чуть не на метр. Лайти свернула ее в роскошный венок и, привстав на цыпочки, надела Мишке на шею:
- Вот! Ты похож на римского триумфатора!
- Скорее, на свадебную лошадь!
Они посмотрели друг на друга и прыснули.
- Знаешь, я здесь вторую неделю… И совершенно не с кем общаться! Вокруг практически одно старичье, да молодые отморозки. Я, когда тебя увидела, сразу подумала – ты единственный, с кем здесь можно просто говорить…
Мишка густо покраснел. Он не привык, чтобы женщины говорили ему комплименты. В мыслях был полный кишмиш, потому снова сказал глупость:
- Ты очень красивая…
Она засмеялась, но получилось это у нее как-то грустно.
- Красивая… И что толку? От кобелей не знаю, как отбиться, а человека нет… Ты понимаешь, о чем я?
Он быстро закивал – да, конечно… Потом робко произнес:
- Здесь вообще редко встречаются люди…
- Вчера подходит ко мне один… Рожа толстая, голова бритая! Смотреть противно! И говорит… Ну, ты понимаешь… А я ему – вон две березы рядом, туда вставляй и шуруй! Ты бы видел, как он обиделся!- Она заглянула ему в лицо, он остановился.- Но ты ведь не такой, правда?
Мишка отрицательно замотал головой – нет, конечно, нет!
Лайти улыбнулась:
- Идем…
 Он держал ее пальчики в своих и его сердце переполняли нежность и покой. Такое безмятежное, такое светлое ощущение счастья он испытывал впервые в жизни. Еще несколько часов назад все было ужасно, бесцельно, безнадежно, но вот – она рядом, и этого достаточно, чтобы все беды и несчастья исчезли, испарились без следа, и началась жизнь такая, какой она, наверное, и была задумана Творцом…
- Ты, разумеется, женат?
- Да.
- Давно?
- Двадцать лет.
Она немного помолчала.
- А я – семнадцать…
Он удивился:
- Я думал, вам нет и тридцати!
- Скоро сорок…- Лайти грустно улыбнулась.- У тебя не пропало желание гулять за ручку со старухой?
Он взял ее за плечи и развернул к себе. Глядя прямо в ее широко раскрытые глаза, то ли попросил, то ли потребовал:
- Не говорите так о себе! Пожалуйста…
- Пусти…- Она мягко освободилась и пошла чуть в стороне, глядя себе под ноги.
Мишка снова почувствовал себя очень неловко. «Да что же со мной творится? Говорю невпопад… И делаю глупости! Ох, стыд какой…»
- Простите, Лайти! Я не хотел ничего плохого… Просто…- Он говорил отчаянно и искренне, казалось – вот-вот заплачет.
Она понимающе кивнула, улыбнулась и снова взяла его за руку:
- Нужно торопиться. Мы опаздываем.
В открывшейся вдруг долине блеснула вода. Большое озеро. По Мишкиным меркам – так просто огромное. В ширину километра три, а в длину - так вовсе неизвестно,– блестящая гладь до самого горизонта. По берегу - узкая полоска леса, у самой воды притулился городок-не городок, поселок-не поселок: несколько пятиэтажек из красного кирпича, с десяток частных избушек, две линии коллективных гаражей, сараев… И все. Лайти Вайт уверенно шагала вниз, к торчащим вдоль опушки домам, весело напевала и размахивала стебельком мохнатого ковыля, будто дирижируя своему маршу. Мишка шел рядом в хомуте из ромашек и искоса поглядывая на спутницу. Он никак не мог отделаться от навязчивого ощущения, что все происходящее – безумный бред, непонятное наваждение. Вчера вечером ему в брюхо всадили восемьдесят шесть граммов свинца. В крупных шариках. Это он помнит, как собственные именины. Было очень больно, но недолго. Потом в памяти полный провал. Но в этом-то как раз ничего удивительного нет – после смерти всегда так бывает. А то, что происходит с ним сейчас… «Господи, это вообще ни в какие рамки не укладывается! Я уже не удивляюсь пьющим боль зверям, вырастающим на пустом месте городам, собственной еженощной смерти и ежеутренним воскресениям… Все это давно норма, все это - обыденность. Но Лайти!.. Ведь такого не бывает! Не бывает такого, вы слышите? Э-ТО-ГО НЕ МО-ЖЕТ БЫТЬ!»
Она обернулась к Мишке – улыбка до ушей:
- Чего говоришь? Чего такого не может быть?
Он в очередной раз густо покраснел:
- Да так… Дурацкая привычка думать вслух. Извини.
Лайти расхохоталась:
- Ой, не могу! Ты, случайно, не считал, в который раз передо мной извиняешься? Десятый? Двадцатый?
- Второй…
- Ну, это не важно. Запомни: думать вслух – привычка нормальная. А постоянно извиняться – действительно дурацкая. Ты же ничего плохого не сказал. И уж тем более – не сделал!
- Хорошо. Я постараюсь исправиться. Извини.
Лайти засмеялась и махнула рукой – мужикам что говори, что не говори…
- Ура, пришли! Есть охота… Ты, наверное, тоже голодный? Ты когда из дома ушел? Я в половине восьмого проснулась – дежурная сказала, что ты ушел гулять. В семь? Или в шесть?
Мишка растерянно пожал плечами. Что тут отвечать? Сказать, что его приняли за кого-то другого? Перепутали? Что он никакой не Ван Ромм, а Мишка Романов? Что ни о каких дежурных не имеет ни малейшего представления, что уйти откуда-то в семь утра никак не мог, потому что наверняка валялся в это время в степи совершенно дохлый, или вообще - был неизвестно какой и неизвестно где… Разве можно ЭТО сказать ЕЙ?
Она сильно дернула его за руку:
- Ну же! Что же ты встал? Идем! Сейчас все без нас слопают и будем до обеда на подножных кормах!
Он покорно поплелся за ней. В подъезде, куда Лайти буквально его втащила за руку, действительно был отгорожен стеклянный закуток, где сидела молоденькая консьержка. Увидев Мишку, она вскочила со своего стульчика и призывно замахала рукой:
- Господин Ван Ромм, господин Ван Ромм! У меня для вас срочное сообщение!
Отвыкший удивляться Мишка подошел к окошку.
- Вам звонила жена! Она очень! Очень просила вас перезвонить ей сразу, как только вернетесь!- Дежурная стрельнула глазами в сторону ожидавшей в сторонке Лайтти.- Телефон – вот.
Она придвинула ему аппарат. Мишка скорчил недовольную мину, и начал послушно набирать номер. Лайти опустила голову и медленно пошла вверх по лестнице.
- Алло! Миша, это ты?
- Я.
- Слушай, до тебя дозвониться труднее, чем до Китая! Как у тебя – нормально?
- Нормально.
- Ты, я надеюсь, за собой следишь? Умыт, причесан, побрит? Одет прилично?
- Да, все хорошо.
- Когда позвонишь?
- Сейчас вот звоню…
- Нет, я имею в виду – в следующий раз?
Ему очень хотелось сказать, что непонятно - как и этот-то раз случился, но, по своему обыкновению, промолчал.
- Алло, алло!
- Я слушаю, Лена.
- Господи, я думала – разъединили! Ты опять в своем репертуаре? Когда тебе задали вопрос, надо не слушать, а отвечать! Так, когда?
Он сказал первое, на что вывернулся язык:
- Завтра?..
- Хорошо, я буду ждать! Целую!
В ухе громко чмокнуло – жена действительно поцеловала далекий микрофон. Мишка отстранился от трубки и поморщился:
- Пока…
Он придвинул аппарат обратно дежурной:
- Спасибо.
Та ухмыльнулась.
- Вы не выглядите слишком уж довольным! Эх, мужчины! Как они разговаривают с чужими женами, и как – со своими! Небо и земля…
Но Мишка ее уже не слушал, он рысью побежал догонять Лайти. И, конечно же, не догнал. Она бесследно потерялась в бесчисленных коридорах, коридорчиках и коридорищах, где через каждые два-три метра желтели отделанные светлым шпоном двери. Пробегав по этажам с полчаса, Мишка понял, что так ему никогда ее не найти.
«Она что-то говорила про списки!..»
Он бросился вниз – назад, к дежурной.
- У вас есть список жильцов?
Нет, у консьержки определенно была гадкая привычка издеваться над несчастными пожилыми мужчинами! Вот и сейчас она ехидно ухмыляется, говорит что-то о том, что прежде, чем переспать, неплохо было бы знакомиться, но Мишке совершенно не до нее. И не до ее шуточек. Он жадно схватил листок, побежал пальцем по длинным столбцам имен и фамилий.
Ага, вот: Floor six, потом всякая лабуда… И – она! Lighty White, 25. Отлично! А вот, кстати, и он сам: Floor  five . . . . . Mickle Van Romm, 10. Внезапно его сердце противно екнуло.
«Не-е-ет… Не может быть!..»
Он выскочил из подъезда и быстро пересчитал этажи.
«Господи, только не это! Только не это, Господи!..»
Споткнувшись в тамбуре через порог и едва не расквасив себе лицо о косяк второй двери, бегом вернулся к дежурной:
- Сколько в этом здании этажей?
Та хотела, было, как обычно, сказать что-то колкое и насмешливое, но взглянула в безумные Мишкины глаза и только испуганно пискнула:
- Пять…
Тогда он схватил список жильцов и, тыкая бумажкой несчастной консьержке прямо в лицо, заорал:
- Так какого же черта в этом списке числится шестой этаж? Это что – шутка? Или издевательство? Или – я уже не знаю, что?!
Дежурную уже трясло. Она смотрела на Мишку сквозь слезы и умоляюще качала головой – «Не надо! Пожалуйста, не надо!» Он умолк и обессилено рухнул в стоявшее рядом кресло. Мимо туда-сюда праздно болтались какие-то люди и смотрели на встрепанного Мишку, как на диковинный экспонат. Он же не видел вокруг никого и ничего. Лайтти исчезла. А вместе с ней исчез смысл существования Вселенной и смысл его, Мишкиного, существования.
Над головой завозилась консьержка. Она нерешительно кашлянула, потом все-таки выдавила из себя:
- Господин Ван Ромм, вы будете брать ключ от вашей комнаты?
Мишка тяжело поднялся:
- Да, конечно… Давайте.
Он забрал ключ с прицепленным к колечку здоровенным пластиковым брелком, где был указан номер его комнаты, и, покачиваясь от навалившейся вдруг слабости, побрел к лестнице. Консьержка высунулась из окошка:
- Господин Ван Ромм, лифт уже починили! Вы можете подняться к себе на лифте!
Он оглянулся, благодарно кивнул и подошел к пластиковым дверям шахты. Они открылись, будто только его и ждали. Навстречу вывалилась веселая компания изрядно подгулявших девиц и молодых людей, они бесцеремонно оттолкнули его в сторону, но он не обиделся. Ему было все равно. Он вошел в опустевшую кабинку, поднял руку к кнопке с цифрой пять… И схватился за сердце! Чуть выше кнопки «5» торчала чуть подсвеченная красным кнопка «6». Мишка сделал судорожное глотательное движение и со страхом надавил красную «шестерку». Двери послушно закрылись, кабинка дернулась и поползла вверх. Через какое-то время последовал еще один слабый рывок - лифт остановился. На ватных ногах Мишка вышел на лестничную клетку. Взглянул на оттрафареченную на крашеной стене цифру «5» и горько усмехнулся – «Чудес не бывает…»
 
9.
Его комната №10 была просто шикарной: большая, высокая, с громадным окном, с лоджией… Есть холодильник и проводный репродуктор. А еще - полированный стол, пара стульев и кровать-полуторка, застеленная зеленым шерстяным одеялом. Ванной, правда, нет. Санузел, что называется, «совмещенный» - душ, раковину умывальника и унитаз какой-то подлый архитектор умудрился разместить на одном квадратном метре. Зато есть прихожая со встроенными шкафами; Мишка первым делом эти шкафы проверил – что там у меня в наличии? Оказалось – немало. Целая вешалка костюмов: черный, синий, кремовый, голубой… Стопка чистых глаженых рубашек, стопка белья, галстуки, небольшая сумочка-барсетка… В сумочке – тугая пачка банкнот неизвестного происхождения, маникюрный станочек – «ногтегрызка», бритвенные принадлежности, небольшое зеркальце… В нижнем ящике обнаружилась куча обуви. Здесь были и парадно-выходные туфли, и теплые зимние ботинки, и кроссовки для прогулок «на природе». На стеклянной полочке над умывальником – мыло, шампуни, зубная паста, щетка… В общем, все, что необходимо для нормальной цивилизованной жизни.
В кармане черного пиджака нашел свой новый паспорт. Фотография – та же самая, что и в старом, да и сама книжечка точно такая же, что осталась в покинутой когда-то квартире. Серия, номер – те же… А вот заполнен он странно: когда и где выдан написано причудливой не то арабской, не то грузинской вязью, а имя и фамилия – латиницей. Mickle Van Romm. «Что ж! Как говориться, хоть горшком назовите – только в печку не надо…»
На пробу повернул краны горячей, потом холодной воды. И та и другая хлестали со всей дури. «Уже хорошо!» Торопливо разделся, залез под освежающие струи теплого душа. Намылился, нашампунился от души, гладко выбрился! Вышел в прихожую голый, розовый и душистый – будто заново родился. Причесал мокрые волосы, надел новое чистое белье, кипельно-белую рубаху, светлые брюки и светлые же, под «крокодила», туфли. Окровавленные лохмотья, что были на нем прежде, скатал в тугой комок – «Ужо выброшу при случае – штопать бесполезно».
Он запер дверь и спустился по лестнице вниз – на первый этаж. Дежурная старательно делала вид, что его не замечает. Тем не менее, он направился прямо к ее окошку.
- Послушайте…
Она обиженно отвернулась и надула губки. Мишка в раскаянии приложил к груди обе руки:
- Ну, извините меня! Пожалуйста! Я был не прав. Нагрубил вам, накричал… Честное слово – мне самому это очень неприятно! Даю голову на отсечение, что такого больше не повториться! Сам не пойму, что со мною творится. Нервы, понимаете, вовсе ни к черту стали…
Консьержка, наконец, обернулась к нему лицом.
- Если нервы – лечиться надо!
Он примирительно улыбнулся:
- Будем! Надо – значит, будем лечиться! А также – мыться, кормиться, жениться, топиться…
Мадемуазель, тем не менее, осталась строга и неприступна:
- Что вам угодно?
Мишка с трудом удержал на лице ускользнувшую, было, улыбку.
- Мне угодно, милая синьорита, попросить вас об одном маленьком одолжении. О совсем малюсеньком, о крохотном таком, совершенно беззащитном одолженьице… Лично для меня. Вы как, не против?..
Девица снова начала заметно нервничать:
- Я же вас и спрашиваю – что вам угодно?
Он все-таки перестал улыбаться. Сразу как-то сгорбился и постарел лет на двадцать.
- Видите ли… Мне нужно найти здесь одну даму.
- White?- она произнесла это именно так: почти «Уайт», чисто по-британски вытянув губы в трубочку на первом звуке.
Он с готовностью закивал:
- Yes. I seek her. Where she is?
- May be, in the courtyard? I saw her short time ago…
Мишка сразу просиял:
- Thank you very mach! You are most beautiful and the most good in the world!
Суровая дежурная все же растаяла и улыбнулась:
- «Thank you» - too much! Be enough one dollar…
Он забавно хлопнул себя по лбу, полез в карман и вытащил разноцветную бумажку, при виде которой у консьержки восхищенно округлились глаза.
- Oh, sir... You are so kind!..
Мишка послал ей воздушный поцелуй и выскочил во двор. Лайти была там. Она сидела на скамеечке, скромно подперев личико кулачком, и с отсутствующим видом разглядывала цветастых бабочек, порхающих над клумбой напротив. Увидев Мишку, она радостно всплеснула руками:
- Ах, Майк! Куда же ты пропал? Я ждала тебя в ресторане за столиком, а ты…- она сделала вид, будто обиделась и надулась.
На него вновь удушливой волной накатило смущение. А еще – невыразимое умиление и просто щенячий восторг!
- Лайти! Милая Лайти! Я искал вас! Искал, где только мог! Я так долго вас искал…- он хотел добавить – «Всю жизнь!», но не решился.
Она назидательно помотала в воздухе пальцем:
- Если бы действительно хотел найти – нашел бы!
Мишке снова нестерпимо захотелось перед ней извиняться и ему стоило огромных усилий этого не делать. А потому он просто стоял перед ней столбом и смешно краснел. Вдоволь натешившись его прямо-таки мальчишеской стыдливостью, Лайти сменила гнев на милость:
- Ой, Мишуля! Ты так забавно краснеешь! Какая прелесть! Можно я тебя поцелую?
Она и в самом деле вскочила со скамейки, привстала на цыпочки и чмокнула пунцового Мишку прямо в губы. Ему показалось, что он сейчас грохнется на горячий асфальт и умрет от разрыва сердца. Однако, не грохнулся. И не умер. Ведь от счастья не умирают…
Она уже снова тянула его за руку:
- Идем! Ты мне обещал прогулку по пляжу!
- Да-а-а?..- растерянно промычал Мишка,- Тогда – идем!
Она повела его по зеленому склону вниз, потом по широкой лесной тропинке,– туда, где вдоль береговой линии тянулась желтая полоса песка и острых обломков дикого камня.
- Почитай мне свои стихи!- попросила она вдруг.
Мишка даже споткнулся:
- Какие стихи?
- Но ведь ты пишешь стихи? Почитай что-нибудь!
Он задумался.
- Ну, хорошо. Вот, например… Только это песня. Я попробую ее спеть своим козлиным голосом…
Лайти протестующе взмахнула руками:
- Нет, нет! Что ты говоришь! У тебя чудесный голос! Спой, пожалуйста!
И он запел. Грустный размеренный мотив, грустные, горькие слова…

Я живу на Земле,
Утопая в грехах.
Я живу, как и все:
Бог в церквах, а не с нами.
Будто липкий туман-
Всюду ложь и обман,
И немытыми щупают
Душу руками...

Здесь не место душе.
Здесь ей плохо! Она
Бьется пойманной птицей,
Кричит и страдает!
Я ее отпущу -
Пусть летит в небеса.
И улыбкою Ангел
Ее пусть встречает...

Ничего, что в грязи
Мое тело живет.
Но душа высоту
Набирает кругами,
И свободно летит,
Устремившись в зенит!
И спокойно парит
Наравне с облаками...

Вместо того чтобы повторить последние строчки, он просто вытянул губы трубочкой и еще раз просвистел мелодический рефрен. Лайти крепко вцепилась в его руку и прижалась щекой к плечу. Потом смахнула слезинку и тихо сказала:
- Еще…
- Но я не хочу, чтобы ты плакала!
- Тогда почитай мне веселые стихи! У тебя ведь есть веселые?
Ему пришлось напрячь мозги так, что, казалось, они вот-вот потекут из ушей.
- Н-ну… Вот! Слушай:

Разлил я по столу вино
И лужей растеклось оно -
Душистой сладкой лужей.
Слетелись тут же комары
И пили хмель до той поры,
Пока самим не стало хуже.

И вот, болезные, сидят,
Глазами мутными глядят,
Не то летать - ходить не в силах.
Один пытался, было, встать,
Да тяготение опять
Беднягу на бок завалило...

А мне смешно: "Комар-злодей,
У вас, гляжу, как у людей,
Хотя и разные причины,
Пьет горькую комар-мужчина!
А самочкам - тем вновь и вновь
Дай человеческую кровь..."

Лайти расхохоталась. Потом шутливо хлопнула Мишку по заднице – зачем самочек обижаешь? Он дурашливо прыгнул в сторону – «Караул, убивают!»- и помчался вдоль уреза воды, смешно взбрыкивая своими непропорционально длинными ногами.
- Ну, держись, рифмоплет!- Лайти подобрала на песке какую-то хворостинку и понеслась следом,- Сейчас тебе будет порка! Будешь знать, как над женщинами насмехаться!
Он нарочно позволил ей себя догнать, потом внезапно развернулся, сгреб ее в охапку, легонько подбросил в воздух и поймал в подставленные руки. Лайти восторженно завизжала. Мишка осторожно поставил ее на ноги, но от себя не отпустил,- держал мягко, но крепко. Она вдруг посерьезнела и опустила глаза. Не вырывалась, не ругалась, просто стояла безжизненной куклой и терпеливо ждала, когда он сам ее отпустит. У Мишки снова, в который уже раз, заполыхали уши, а щеки приобрели ярко выраженный малиновый оттенок. Он уже, было, хотел начать свои бесконечные извинения, но она, догадавшись, быстро закрыла ему рот ладошкой:
- Нет, нет! Дело не в тебе! Не психуй из-за меня, пожалуйста! Просто ты обладаешь удивительной способностью делать и говорить только то, что мне в данный момент больше всего хочется. Но как раз ЭТО и нельзя допустить!
Мишка от волнения совершенно потерял голос, поэтому не проговорил, а просипел, как динамик с продранным диффузором:
- Что… Чего нельзя допустить?
Она взяла его ладонь в обе руки и прижала к своей щеке.
- Ты же знаешь, чего…
- Но… Но почему?
Лайти тяжело вздохнула.
- Потому что потом я буду себя грызть, я буду себя есть поедом, я буду сходить с ума от того, что я вот такая дрянь… Я буду бесконечно долго себя казнить и наказывать – до самой своей последней минуты!
- А от того, что ты приносишь себя в жертву принципам, ценность которых условна и сомнительна,- от этого ты не будешь себя грызть? Не будешь есть поедом?- Голос к Мишке вернулся, но он все равно говорил очень тихо.
Лайти прижимала его руку к своей щеке и молчала. Ее небесно-голубые глаза были полны слез. Справившись, наконец, с удушливыми рыданиями, она так же тихо прошептала:
- Уже грызу…
Он, стараясь ее утешить, начал гладить ее волосы, плечи, шею… Но это вызвало совершенно обратную реакцию – Лайти вдруг разревелась. Она уткнулась носом в его рубашку и заплакала так горько, так безутешно, что Мишка совершенно растерялся! Рубаха быстро промокла до самого низа, а конца слезам все не было видно… Он целовал ее пальчики, прижимал ее руки к своей груди, он называл ее сотнями, тысячами ласковых имен, уговаривал перестать плакать, успокоиться, улыбнуться!.. Но она все плакала, и плакала, и плакала… Потом она резко от него отстранилась, отвернулась и нашарила в брючном кармане носовой платок. Охрипшим от слез голосом попросила:
- Не смотри на меня, пожалуйста!
Она отошла к линии прибоя и умылась. Еще минуту пошмыгала носом, утерлась платком и повернула к Мишке мокрую, невыразимо милую мордашку:
- Я не очень страшная?
Мишка просто задохнулся:
- Ты… очень… красивая!..
Лайти уже улыбалась своей мягкой улыбкой.
- А про любовь у тебя есть стихи?
Он кивнул, но тут же отрицательно замотал головой. Потом взглянул ей в глаза и опять кивнул:
- Видишь ли… Они были написаны для другой женщины…
Она пожала плечами:
- Это же не личные письма. Это – стихи. Они существуют для всех. Я же у тебя не спрашиваю, о чем вы с ней там разговариваете, что делаете… Мне это ни капельки не интересно!- последние слова она произнесла с таким остервенением, что Мишке поневоле стало смешно. «Ба! Да меня, кажется, уже ревнуют! Причем, не к жене, а… Ни фига себе…»
- Послушай, Лайти… Ты недавно просила меня не психовать. И я послушался. А теперь я прошу тебя о том же!
Она резко отняла у него свою руку:
- Я совершенно спокойна!- При этом закусила нижнюю губу так, что Мишка испугался, как бы она ее вовсе себе не отгрызла.
- Понимаешь, есть женщина, которую я любил много-много лет… И вот…
Она его быстро перебила:
- Ты до сих пор ее любишь?
- Нет!- уверенно ответил Мишка.- ТЕПЕРЬ я ее не люблю.
Лайти тихо перевела дух.
- Она была твоей любовницей?
Этот вопрос она задала уже совершенно спокойным, доброжелательным тоном.
- Нет.
- Но почему же… Ты хочешь сказать – ты любил ее в тайне? Она не знала об этом?
Он грустно улыбнулся.
- Конечно, знала… Я дарил ей свои стихи…
- И что?
- И ничего!- он рассмеялся.- Ей очень нравился сам факт моего обожания, но…
- Что - но?
- Видишь ли, она не воспринимала меня как самца, относящегося к тому же виду, что и она. Так – забавный зверек… Не то – гремлин, не то – Чебурашка… Вот, к примеру, есть у тебя котенок, и он тебе очень нравится! И вдруг этот котенок начинает проявлять к тебе вполне определенный интерес!.. Ты как,- ведь оскорбишься, правда? Отшлепаешь поганца, возьмешь за шкирку, да и выкинешь! Со мной поступили примерно так же.
Лайти смотрела на Мишку широко раскрытыми глазами и с жалостью качала головой.
- Майк, но зачем же тогда… Почему ты продолжал ее любить столько лет?
Он с искренним недоумением развел руками:
- Представляешь, ТЕПЕРЬ я сам этого не понимаю! Не зря ведь говорят: любовь – одна из форм шизофрении.
- Но ты все же почитай мне стихи… Те, что писал ДЛЯ НЕЕ.
Эти слова – «для нее» - она умудрилась произнести с таким ледяным презрением, что Мишке стало совсем смешно, и он попросту расхохотался. Лайти смотрела на него, смотрела, и тоже начала подхихикивать. Он погладил ее по голове, она прижалась щекой к его плечу.
- Хорошо! Слушай…
Она слушала стихи, посвященные не ей, раскрыв рот. Может быть,- да и скорее всего!- были его вирши несовершенны, непрофессиональны, но они были искренни! Некоторые строчки заставляли ее вздыхать, другие вызывали грустную улыбку… А Мишка все читал, читал… Наконец, он умолк. Стихи кончились. Теперь они просто молча сидели и смотрели на бегущие бесконечной чередой волны. Лайти заглянула прямо в Мишкины глаза:
- Можно я тебя поцелую?
Он потянулся губами поцеловать ее в ответ, но она снова закрыла ему рот ладонью.
- Нет.
Потом решительно встала и отряхнула брюки от песка.
- Идем. Нам пора.
Мишка тяжко вздохнул.