7.
Снова Сашка один. Бабка ушла на рынок, понесла лукошко с пучками зеленого лука и укропа, а еще ведро прошлогодней моркови, которую бережно сохранила в кадке с песком. Калитку, уходя, замотала цепью и навесила замок: Сашке понадобится – через забор перелезет. Но ему и идти некуда: Женька спит, поди, а больше друзей нет. Потому выкатил Санька свой велик-инвалид на лужайку перед крыльцом, поставил рядом старый таз, чтоб запчасти складывать, и сидит себе – болтики-гаечки отворачивает. Снял и разобрал педали, вытащил ржавые подшипники. Разомкнул и снял цепь – и тоже в таз. Снял руль, из-под него тоже попытался вытащить подшипники, но сепараторы развалились и подшипники рассыпались горсткой шариков. Плохо! Придется покупать новые, а согласится ли бабка на незапланированную трату – неизвестно. Залил ржавые детали бабкиным елеем, благо целая трехлитровая банка у нее в сенях стоит – пускай отмокают. Отнес раму с задним колесом назад в сарай, стал собирать оставшуюся после ремонта мелочь, нечаянно взглянул в сторону калитки… Мама! По ту сторону забора во всей красе стоит улыбающийся Сява. Из-за его спины робко выглядывает Гуня, хлопает красными кроличьими глазками – здорово, видать, Сашка ему вчера гляделки попортил. А это кто? Ростом с Сяву, но гораздо шире, кулаки – как хлебные буханки, облокотился на забор – так забор накренился. Кивнул мордастый на Саньку – этот? Сява заулыбался еще шире:
- Этот, этот! Поди-ка сюды, милок! Дядя с тобой поговорить хочет.
Сашка подошел к забору – Чего надо?
- Ох, нехорошо быть невежливым. Сначала надо «Здрасьте!» дяде сказать. Вот, Уля, смотри! Какой невоспитанный мальчик! – Сява вдруг перестал улыбаться, лицо мгновенно сделалось жестоким и злым. – Копец тебе, змееныш! Не видать тебе больше твоего города – тебя тут закопают!
«Уля… Огромный, короткая стрижка и – Уля! Мишка Улыбин! Атаман всех «заводских» хулиганов! А что ж он с конкурентами чуть не под ручку разгуливает? Наверное, есть к тому веская причина, которая пока неизвестна. Зато видно без микроскопа, что он Сяву терпеть не может, вон как губы-то кривит. И молчит пока…»
- Миша, зачем эти чудные тебя ко мне привели? Они сами не сладили и попросили помочь меня побить?
Улыбин взглянул на позеленевшего от ярости Сяву и ухмыльнулся. Обрадованный его реакцией Сашка между тем продолжал:
- Миш, они тебе уже рассказали, как вчера со мной лажанулись? А может – наврали? Хочешь, я расскажу, как все было?
- Ну давай!
Тут Сява, офонаревший от Сашкиной наглости, обрел, наконец, дар речи:
- Что ты его слушаешь, Уля! Он тебе – кто? Потом, тебе сказано было – разобраться с этим кутенком по-быстрому, чтобы воду больше не мутить. Так что, делай, что велено, а мы посмотрим.
Мишка молча выслушал Сявину речь и снова повернулся к Сашке:
- Ну и?..
- Они нас с Женькой Гусевым поймали на станции. Мы там камушки собирали для аквариума. Их было человек восемь. С цепями, с палками… Сява вон – все ножичком своим хвалился… И тут Гуня…
Гуня высунулся из-за Сявиной спины чуть дальше:
- А что - Гуня, что – Гуня? Я тебя трогал, да? Трогал? А ты мне… - бедный Гуня даже захлюпал от обиды. Больше говорить ничего не стал, только скорбно высморкался и спрятался обратно за Сяву.
- Я и говорю: тут Гуня начал к Женьке приставать, его обыскивать. Под дых ему врезал ни за что, ни про что…
Здесь уже возмутился Сява:
- Но тебя-то не обыскивали!
- Интересно – что бы ты у меня нашел? В трусах-то? Если бы что и нашел – оно бы тебе не понравилось.
Мишка озадаченно крутил головой: то на Сяву глядит, то на Сашку, то на маленького Сашку-Гуню – Ничего не понимаю!
- Миша, они тебе сказали, что я напал на их банду и зверски избил Гуню, да? А ребята с цепями и ножами стояли рядом и плакали от горя – не знали, чем своему малышу помочь? И потому пожаловались на меня тебе? И ты, наверное, пришел меня наказать?
Мишка взглянул на Сяву:
- А действительно – как этой глисте удалось Гуне носопырку изорвать? Что-то тут не так. Вы мне не все рассказали, похоже. Ты, фраер! Тебя как звать?
- Сашка. Сашка Брагин.
- Ну и что там у вас дальше было? Почему Гуня в обиде и требует твоей крови?
- А он, Миш, меня попугать хотел. Сделал из пальчиков казя-базя и в глаза мне полез. Я тогда одной рукой его за нос зацепил, а другой – ему казя-базя сделал. Он – орать! А вырваться не может – бо-бо! Сява говорит – сейчас зарежу. И ножом у меня перед носом машет. А я ему – режь! Только он струсил, и все остальные струсили. А мы с Женькой взяли Гуню под мышку и вместе с ним до автобуса дошли. На остановке Гуню отпустили, сели в автобус и уехали. А Сява и его шакалы остались!
По мере того, как Сашкин рассказ катился к концу, Мишка улыбался все шире и шире, а в конце хлопнул себя ладонями по толстым ляжкам и откровенно захохотал:
– Ну, Сява! Ну, бугор на ровном месте! А еще – я, я! Вор в законе! Ты и на хулигана не тянешь! – Потом вдруг посерьезнел. – Вот что. Вы оба – на фиг! Вас скоро детсадовские дети бить начнут, а вы все жаловаться будете! А Косому я про вас сам все скажу. И про Брагина. Он, когда узнает, тоже над тобой посмеется. Так что, Сявчик, ходить тебе в шестерочках! Ну, чего вылупился? Пшел вон!
Спорить с Улей ни Сява, ни Гуня не решились - пошли прочь, огрызаясь себе под нос. Улыбин повернулся к Саньке, кивнул на забор – можно? – легко перелетел на Сашкину сторону:
- А то, понимаешь, что за разговор через решетку? Как в тюрьме на свиданке…
Протянул Саньке руку – как равному. Уселись на крыльце. Мишка достал из кармана мятую пачку дешевых сигарет – куришь? Санька отрицательно помотал головой.
- Ну и правильно. – Сам закурил, облокотился спиной о стенку дома. Пускает дым колечками, улыбается.
- Вот что я скажу тебе, Сашок… Смелый ты парень! Лично я таких уважаю. Тебя теперь никто у нас не тронет. Если что – говори, что Мишка Улыбин – твой друг.
- Спасибо! Только я и раньше никого не боялся.
- А вот это ты зря! Бояться надо. В смысле, осторожным надо быть.
- Я всегда осторожный.
- Ого! Да ты, гляжу, хвастаться любишь! А ведь за базар, Санек, отвечать нужно. Чем докажешь, что всегда осторожный?
- А зачем доказывать?
- А как же! Тех, кто зря хвалится, не любят. А кого не любят – тех бьют. Раз ты похвастал, что всегда осторожный – доказывай. А то нехорошо получается.
Сашка шкурой почувствовал в словах Ули подвох, но никак не мог понять, в чем этот подвох заключается. Поэтому говорил мало и чрезвычайно осторожно.
- А кому мне это доказывать?
- Ну-у-у… Всем. Обществу. Докажешь – молодец. А не докажешь – придется тебя рихтовать. Причем, каждый день.
- И как это можно доказать?
- Очень просто. Поможешь нам сегодня одно дело сделать – значит, ты и на самом деле осторожный.
- Какое дело?
- Очень простое. В форточку залезть, потом дверь потихоньку открыть, а потом последить, чтоб не было никакого шума. Если все сделаешь осторожно и аккуратно – вот и доказал!
- Боюсь, я этим докажу только свою неосторожность. Надо вовсе с головой поссориться, чтобы пойти по домам воровать.
- Вот как ты заговорил? – Уля зло прищурился. – Тебя, значит, мамочка учила, что воровать – нехорошо?
Сашка тяжело вздохнул:
- Учила, Миш…
Это вышло у него так забавно, что Уля сразу сменил гнев на милость:
- А плюнуть на ее ученье никак не получится?
- Никак, Миш…
- Ох, и хитрый же ты, Санек! Ладно, живи, малявка. Но, как сам понимаешь, о нашем разговоре – молчок! Иначе… - Он выразительно провел пальцем по толстой, как у бугая, шее. – Пока!
- Миш, постой!
Схватившийся, было, за забор, чтобы выпрыгнуть на улицу, Уля недовольно обернулся:
- Ну, чего еще?
- Спросить можно?
- За спрос в лоб не стукнут.
- А зачем ты Женьку Гусева постоянно бьешь? Ты же сейчас, вроде бы, при делах… Какой тебе доход - с пацанами связываться?
- Это тебе Гусев про меня рассказал?
- Угу.
- Передай твоему Гусеву: для меня что он, что таракан – разницы никакой. Я его в упор не вижу. Может не бояться. И вообще… Я его бил последний раз в прошлом году. А он до сих пор прячется. Скажи ему, что он – баба.
Мишка перемахнул через забор на улицу и ушел, не оборачиваясь. Сашка уселся обратно на крыльцо, схватился за голову: «Как здесь все запутано… Чтобы наверняка уцелеть – со двора ни на шаг нельзя выходить. Женька, кстати, так и собирается делать. Но что ж это за жизнь будет – за забором? И непонятно: можно мне на Улю кивать, если неприятные встречи случатся, или как-то иначе выкручиваться? Если пацаны с «железки» встретят, или, скажем с «Грязнухи», то, ясное дело, их можно Улей пугать. А если «заводские» - тогда, наверное, не стоит. А вообще, от такого «друга», как Уля, в любой момент жди беды. От него надо подальше держаться. Он – самый опасный мой враг. И другом никогда не будет. А еще - кто такой Косой? Что-то Женька про него ни гу-гу…»
8.
Ожившие бабкины часы показывают десять. «Интересно – встал Женька или все еще валяется? Надо сходить, разбудить. А то, чего доброго, до ужина спать будет.»
Сашка перелез через забор и направился проведать друга. Ох, жарко как… Асфальт даже через подметки сандалий пятки жжет. И везде пыль, пыль… У Женькиной калитки остановился. Сбросил крючок, приоткрыл чуть-чуть, заглянул в щелочку. Найда валяется на спине, все четыре лапы в вверх задрала, голова набок и язык высунулся. «Плохо собачке – вон как разморило. Попробовать, что ли, мимо проскочить? Она меня должна уже запомнить. Может, не съест?» Прошмыгнул в калитку, остановился. Найда открыла огромный лиловый глаз – «А, это ты…» - и снова закрыла. Осмелевший Санька двинулся вперед, обтирая спиной побелку с забора. Поравнявшись с Найдой, даже глаза от страха закрыл, но та только привычно стукнула по пыльной земле пару раз хвостом и затихла. Слава тебе, Господи… Господи, слава тебе… Поднялся на крыльцо, толкнул дверь – открыто. Вошел на террасу – пусто.
- Жень! А, Жень! Ты где?
Тишина. Вымерли, что ли, Гусевы? Заглянул в одну комнату, в другую – никого. Странно… Вышел во двор, хотел, было, обратно на улицу пройти, а Найда вдруг показала свои клыки-убийцы и тихо заворчала. Не выпустит! Пришлось сесть на крылечке и терпеливо ждать, когда явится кто-то из хозяев. «Может, еще кусочек селитры прихватить? Пока нет никого?» Встал, подошел к бочке. Сзади звякнула цепь. Оглянулся – Найда уже не лежит, а сидит. И смотрит. Смотрит, глаз не спускает! Сашка смерил взглядом длину собачьей привязи – е-мое, почти до крыльца! Боком, боком вернулся на место. Уселся на верхней ступеньке, вздохнул облегченно – пока не съели… Найда снова улеглась в куцей тени от смородинового куста и закрыла глаза. «У-у-у, зверюга! Арестовала меня, блин… Как же отсюда выбраться? Может, через забор – к соседям? А там как? С улицы все заборы колючей проволокой украшены, везде малина и крыжовник насажены… Не пробраться. Тем более, в одних трусах. Придется тут от тоски помирать! И все-таки – где Женька?»
От нечего делать, начал заигрывать с Найдой: подмигивать ей, посвистывать, манить сложенными щепотью пальчиками. Та некоторое время глядела на все Сашкины выходки безучастно, потом вдруг встала и подошла на всю длину цепи. Уселась перед Санькой, вывалила длиннющий красный язык, голову на бок склонила – что, мол, надо? Сашка сначала испугался, но заглянул собаке в глаза и успокоился – просто Найде тоже скучно. Слез с крыльца, сел перед ней на корточки. Собака тоже присела на передние лапы и замахала метровым хвостом – поиграй со мной! Сашка протянул руку, Найда лизнула ее своим шершавым и мокрым языком. Тут Сашка совсем перестал ее опасаться, подполз к ней вплотную и начал чесать ее за ушами, гладить по широкому, как у медведя, лбу… Найда хлопнулась на бок, будто ее застрелили. Подставила брюхо – чеши! А сама аж глаза за лоб завела – ох, как приятно! Чешет ей Санька пузо, чешет бока, а стокилограммовая псина только с боку на бок переворачивается – тут почеши, а теперь - тут! Линяет. Старая шерсть клоками с нее летит. Кстати ей Санька попался!
- Ну, Найда, все! Я домой пойду. Пусти!
- Р-р-р…
- Так, между прочим, не честно! Я что – нанимался тебя вычесывать?
- Р-р-р!
- Ладно, ладно, ладно… Уже сижу, уже чешу…
Но собака вдруг вскочила и, гремя цепью, побежала к калитке. Между штакетинами просунулась пухлая рука с крупным желтым перстнем, помоталась туда-сюда в поисках крючка. «Я крючок не накинул!» Калитка распахнулась, и тетя Валя – в каждой руке по сумке - вкатилась во двор. На Саньку – ноль внимания. Поставила хозяйственные сумки на дорожку и грозно подступила к Найде:
- Это что такое? Почему чужие во дворе? – Размахнулась и влепила собаке по голове дамской сумочкой! - Я тебя научу дом охранять! Научу, гадость!
И сумочкой ее, сумочкой!
Найда, поскуливая, легла перед хозяйкой на брюхо и поджала хвост.
- Получила? Прочь с глаз моих!
Сашке, который оторопело наблюдал экзекуцию, стало страшно – сейчас его очередь! Когда тетя Валя грозно развернулась в его сторону, он инстинктивно втянул голову в плечи и закрылся руками – может, не так больно будет?
- Ты что выпендриваешься? Что из себя меня корежишь? Ручками закрылся – бить сейчас бедного будут! Как он за шкурку свою драгоценную боится! А Женьку вчера на станцию потащил – о нем подумал? Тебя бы убили – черт бы с тобой, с безотцовщиной! А у нас, слава Богу, мальчик порядочный растет. И ты его в бандитское гнездо поволок! Он мне как вчера рассказал – я ночь не спала! Боже мой! С ножами! Хорошо, отец машину починил – с утра Женьку в деревню отвез, к бабке. Там его никто плохому не научит – одни старики живут. А тебе водиться с Женей я ЗАПРЕЩАЮ! Ты меня понял? Запрещаю! И что б ноги твоей у нас больше не было! Вон! – и показала на калитку коротким жирным пальцем.
Сашка, не подымая головы, побрел прочь. Найда проводила его мокрым тоскливым взглядом: «Что, брат, тоже попало? И за что? Почесали меня немного! Ох, не с той ноги хозяйка сегодня встала. Ох, не с той…»
Такой обиды Сашка не испытывал давно. Обозвали безотцовщиной! А он, Сашка, чем тут виноват? Если растет без отца – он человек второго сорта? Как она сказала: «Убили бы – и черт с тобой!» И Женька тоже хорош – сразу матери все докладывает. А мать… «Ой! Она же с сумками вернулась! Наверняка на рынке была! И, наверняка, видела бабку. И ей про меня настучала. Что бу-у-удет…» Совсем Сашка загрустил. Домой вернулся сам не свой. Бабка, как он и предполагал, уже дома. Бегает по двору, чуть не волосы на себе рвет. Еще бы! Ей такое про внука рассказали – ой-е-ей! А внука опять дома нет. Караул! Увидала Сашку, бросилась к нему:
- Ты где был, окаянный?
- К Женьке ходил, только его дома нету.
- Я этого Женьку видеть больше не желаю! И слышать о нем не хочу! Это же надо – увел мальчишку к ширмачам, его там чуть не зарезали! А ты, глупый, зачем за ним пошел? Он вон какой лось здоровый, его палкой бить будешь – не убьешь, а тебе, воробышку,– много ли надо? Господи! Да что же это делается! Никуда со двора – слышишь? Обещай, что не уйдешь, а то обижаться буду!
Это у нее такая самая страшная угроза – «обижаться буду!» Сашка и в самом деле больше всего на свете боится обидеть бабушку. Но как трудно ее не обидеть! Спички взял – обидел. Со двора ушел – обидел…
- Ба! Только на сегодня арест, или до августа?
- До августа! Ты пойми: если с тобой что-то случится – я не переживу!
- Тогда я завтра вернусь в город. Я уже вырос, между прочим. Я дома сам обед готовлю на всю семью, сам по магазинам хожу. Недавно все выключатели в квартире поменял – красивые поставил. А ты со мной, как с дошкольником!..
Бабка прижала Сашку к себе, заголосила так, что тому аж плохо сделалось:
- Ой, внучек мой миленький! Да что ж ты со мной делаешь! Да как же я без тебя буду! Я же всю зимушку только тем и жила, что тебя, мое солнышко, ждала! А ты приехал и над бабушкой старенькой измываешься, последнюю радость отымаешь, последние надежды убиваешь!..
И что ей на это сказать? Никак бабка не смирится с тем, что внук уже вырос. Ей хочется, чтобы он все время маленьким оставался. Чтобы играл он во дворе чурочками, а она бы им любовалась. Только прошло то время. Давно прошло…
Не хочется Сашке бабушку обижать, но, видно, другого выхода просто нет. Дождался, когда бабка затихнет, и строго сказал:
- Я тебя очень люблю. И ты это знаешь. Но держать меня взаперти – просто нечестно! Мне нужно играть с друзьями, мне нужно гулять по поселку, на речку ездить, в лес… А ты должна мне доверять! И должна знать, что я сумею за себя постоять! Поэтому ничего со мной не случится.
Бабка снова заголосила. И ведь всерьез убивается – вот жуть-то! Что ты будешь с ней делать! Не хочет слушать Сашкины умные речи, верните ей Сашеньку-трехлеточку, уси-пусика ненаглядного – и все тут! Надо срочно ее на что-то другое переключить, а то добром это все не кончится. Дождался очередной паузы в причитаниях, взял бабку за руку, в лицо заглянул:
- Ладно, ба! Давай про это как-нибудь потом поговорим, ага? Я сегодня никуда не ходил, к Женьке только на часок. И никуда не собираюсь. Весь день с тобой буду. А ты мне книгу принесла? Ту, что вчера обещала у бабы Фени взять? Я, между прочим, жду…
В точку! Бабка моментально успокоилась, потрепала Сашкины вихры и произнесла уже обычным ласковым тоном:
- Обещала – принесу. На базаре Феня-то. Через часок-другой схожу – она даст. Я уж договорилась. Только очень просит аккуратно с книгой обращаться – пальцы не слюнявить, на страницы свечкой не капать.
- Пальцы я никогда не слюнявлю, а свечка мне ни к чему – у нас, слава Богу, электричество в доме.
Бабка рассмеялась:
- Да это она по себе всех меряет! Сама и пальцы мусолит, сама и свечки вокруг себя наставляет. Чтоб, вроде, как в церкви у нее дома было! Чудная старуха!
Правильно говорят: «что старый – что малый». У малышей настроение моментально меняется, и у стариков – тоже. Минуты не прошло, как выла бабка, будто по покойнику, а уже смеется! Что тут поделаешь? Не знаю, какие сами в ее годы будем. Если доживем…
- А хочешь, ба, я тебе помогу обед готовить? Ты что на сегодня запланировала?
- Щец, нечто, сварить? Ты как, не против? У меня и косточка на погребице висит, сейчас заварю – к часу готово будет.
- Щи со щавелем, ладно?
- Ладно.
«Все. Успокоилась бабка, улыбается. Миновала гроза. Жаль только, к общему мнению мы так и не пришли. Хочешь – не хочешь, а придется этот разговор позже продолжить. Может, тогда хотя бы без истерик обойдется?» Морща лоб от таких недетских дум, Сашка ловко и привычно достал с полки кастрюлю, сполоснул, наполнил на две трети водой и водрузил на керогаз – бабка потом зажжет. Взял ключ, сбегал на погребицу, нашел болтающуюся на гвозде свиную ножку, завернутую в обрывок рогожи вместе с крапивными стеблями. Вы спросите – почему мясо висит, почему в рогоже и почему с крапивой? А все очень просто. Холодильники тогда были редкостью и стоили очень дорого. Поэтому в летнюю жару недолгое время можно было сохранить мясо в подвешенном состоянии – чтобы лучше проветривалось, не загнивало. Рогожа – чтобы доступ воздуха был, а доступа для мух не было. Ну, а крапива – очень хороший консервант. А еще в молоко лягушку пускали, чтоб не скисало. Живую, естественно. Щи на всю неделю в те времена варили только в холодное время года. А летом – на один раз. Оставь недоеденные щи в кастрюле до завтра – обязательно «закипят»! Забродят, то бишь.
Принес Сашка ножку бабке – вари! Сам взял большую эмалированную миску, отправился в угол огорода, там у забора щавель растет. Уселся на корточки, выбирает листочки самые-самые, чтоб без малейшего изъяна, аккуратно по одному срывает, да в миску укладывает. Глянул украдкой – бабка на крыльце стоит, да внучком любуется. Усмехнулся – любуйся, мол, мне не жалко! Главное, чтобы сама спокойной была, да других не драконила. А то ведь вон как – «Сашенька, миленький, пожалей!» А сама под эти причитания – лагерный режим! По периметру – колючка, шаг влево, шаг вправо – побег…
«Однако, по поводу серы надо что-то крепко думать. На станцию попасть – задача сама по себе трудная, а теперь еще из дому не выйдешь… Опять, блин, врать придется. Никак без вранья не проживешь. Одолевают эти взрослые – спасу нет! Только что именно врать – еще придумать надо. И никаких путных мыслей в голове, как назло! Может, потому, что мозги сейчас голодные? А вот поедят они в обед, да и придумают что-нибудь?»
Подхватил Сашка миску, бежит к бабке: как у тебя,- кипит, варится?
- Варится, внучек! Куда ж оно денется.
- А картошку чистить надо? Ты куда вчерашнее ведро прибрала? Давай сюда, я чистить буду.
- Ах ты, моя умница! Я сама картошки начищу, а ты лучше ножи наточи. Вчера два наточил, так ими резать – одно удовольствие! И другие наточи, пожалуйста.
А Сашке – что! Ножи, так ножи. Притащил из избы всю коробку, в сарае подходящую чурку нашел – чтоб вместо бруска под керогаз подложить. Обосновался на крыльце – вжик, вжик, вжик! Хорошо его Женька научил, ножи становятся острые-острые – хоть брейся. Бабка рядом хлопочет – накипь с бульона снимает, овощи шинкует. Сашка между делом начал к ней подкатываться:
- Ба! А, ба!
- Что, внучек?
- Я сегодня велосипед разобрал, там два подшипника совсем развалились, и еще один так заржавел, что уже с ним ничего не сделаешь. Давай купим, а?
- А это дорого?
- Копеек семьдесят – восемьдесят. Ну, никак не дороже рубля.
- Маловато у нас денежек…
- Ба! Их бы не пришлось покупать, если б ты велосипед на зиму в сени закатила! А в сарае крыша дырявая и ты его как раз под дырку поставила. Вот и пропал мой велик! Что ж, его теперь выкинуть? Чинить надо! Запчасти покупать…
- А где их продают?
- В «Культтоварах».
- Так это ж на вокзале! Не пущу!
- Так я и прошу тебя со мной съездить! Там обед с двух до трех. Вот сейчас щи доварим, пообедаем, потом я буду посуду мыть, а ты к бабе Фене за книжкой сходишь. А потом съездим. Ладно?
- Ну, хорошо. Раз уж я проштрафилась – надо оправдываться. Съездим, купим тебе подшипники.
Сашка умолк, задумался. «Сегодня будем в двух шагах от станции, надо как-то умудриться от бабки хотя бы на пять минут сбежать! За пять минут запросто управлюсь. А уж тогда!..» Вытащил из коробки очередной нож и снова – вжик, вжик, вжик…
Скоро пальцы заболели – трудно брусок так долго изо всех сил удерживать! Кое-как выправил кромку, навел жало на «бархатной» шкурке – хватит! И так целых четыре штуки в порядок привел. Сколько там осталось? И осталось четыре.
- Ба! Я остальные завтра наточу, ладно?
- Да можешь их совсем не точить – нам и этих-то девать некуда. Спасибо! Помог бабушке, внучек мой золотой!
Сашка сложил ножи обратно в коробку, сунул брусок и шкурку на полку и вышел в сад. Деревья отцвели совсем недавно и плоды сейчас зеленые и крохотные, совершенно несъедобные. Тем не менее, в листве гудят шмели и пчелы. Интересно, что они там нашли такого вкусного? Цветов-то уже нет. Сашка подпрыгнул, ухватился за яблоневую ветку, пригнул ее к земле. Ах, вот в чем дело! Все листья густо залепила тля. Противные букашки сосут из молодых листочков сок, оставляя за собой сладкие липкие потеки. Многие листья завернулись в трубочки и там спрятались микроскопические гусеницы. Тут же снуют тучи мелких садовых муравьев, но они гусениц не трогают. Они, как и пчелы, поедают сладкие выделения тлей. Мало того! Они эту тлю пасут, как коров! Если тли все листья на ветке уже обработали, муравьи перетаскивают их туда, где еще есть чем поживиться. Пройдет несколько дней – и пропали яблони! Гусеницы подрастут и съедят все листья. Надо срочно что-то делать! Побежал к бабушке:
- Ба! Там у нас вредители деревья жрут! Надо их ядом потравить!
- Знаю, внучек. У меня и дуст есть. Только ума не приложу, как им яблони посыпать. Они во-он какие высокие!
Сашка обернулся, смерил деревья взглядом. Да-а-а… Если бы у людей были крылья, посыпать дустом яблони было бы плевым делом. Взял марлевый мешочек, насыпал в него отраву – и порхай себе над макушками, тряси мешочком, распыляй ядовитый порошок по листьям. Но нет у них крыльев. Ни у бабки, ни у Сашки. Не взлететь им над садом с марлевым мешком… Или нет? «Мы-то подняться в воздух не можем, но мешочек с ядом – он ведь может? Причем – запросто!»
- Ба! Нужно вот что сделать. Взять длинную-предлинную палку и привязать на конец мешочек с дустом. Ты эту палку поднимаешь – мешочек оказывается у самой макушки. Я по этой палке другой палкой постукиваю – мешочек трясется и яд распыляется. А чтобы нам в глаза и в волосы не сыпалось, мы чем-нибудь себе головы замотаем. Получится очень быстро и хорошо. Правильно я придумал?
Бабка вострженно ахнула:
– Ты сам догадался? Надо же! Действительно – просто и хорошо. А у Кузлиных дед Семен прошлым летом тряс дустом со стремянки, да упал! Как еще цел остался! А как ты предлагаешь – просто красота! Обошел одно дерево кругом – готово, обошел другое – готово! Сегодня же вечером поморим всех тлей и гусениц, узнают они у нас, где раки зимуют!
- А почему вечером? Почему днем нельзя?
- Днем ветер. А к ночи утихнет – вот мы им и зададим жару! Зададим?
- Зададим!
Бабка довольно кивнула, зачерпнула из кастрюли ложку, почмокала губами – вкусно получилось!
- Где обедать сядем – в избе или на улице?
- Конечно на улице! Я сейчас ящики под яблоню поставлю.
- Поставь в последний разок…
Сашка недоуменно остановился.
- Почему – в последний?
- Ну, неправильно я сказала. Просто после обработки ядом нельзя будет под «медовкой» обедать. До первого дождя нельзя. А когда он еще будет! Другую неделю печет, как никогда не пекло. Что за лето…
-Я думаю, дождик скоро будет. Не может такого быть, чтобы долго дождя не было. Прошлым летом неделями лило, помнишь?
- Помню, милый, помню. Иди уж, готовь «стол» и «кресла».
Сашка быстро соорудил в тени ветвей шикарный «столовый гарнитур», застелил ящики газетами. Потом помог бабушке принести кастрюлю, тарелки и ложки.
Щи со щавелем получились у бабки отменные. Зеленые-зеленые! А уж вкусные! У Сашкиной матери никогда такие не получаются. Наверное, знает бабка какой-то секрет. А может быть, и нет никакого секрета! Может, оттого щавелевые щи невероятно вкусными кажутся, что едят они их в своем «зеленом ресторане», на вольном воздухе. А на природе любая еда гораздо вкуснее становится, уж это Сашка точно знает. Даже простая черная горбушка, съеденная где-нибудь у реки или в лесу под разлапистой березой, вполне сойдет за редкий деликатес. А если к этой горбушке имеется печеная на угольках картошечка, перышки зеленого лука да спичечный коробок с солью, то больше, кажется, ничего в жизни и не надо! Все, в чем заключается счастье, вот – на травке разложено. Эх, воля!
И сейчас: показалось Сашке, что могли бы щи чуточку острее быть,- отошел он на два шага, чесночных былок нарвал да в тарелку себе покрошил. Не жизнь – малина!
Дохлебали щи, Сашка рысью сбегал за чайником, чашками и заварником. Не торопясь, попили чайку. Сашка любит крепкий – полчашки заварки наливает. А остальное – сахар. Бабка его не ограничивает – растет мальчишка, организм требует топливо. Вот повзрослеет, окрепнет, будет меньше сладкого есть. Дедушка-то Василий, Царствие ему небесное, совсем сладкого в рот не брал! Дайте ему покислее, да посолонее… Вот уж тридцать лет скоро, как живет бабка без мужа, а все равно: как вспомнит его – так на глазах слезы. Оттого-то, наверное, и Сашку любит безумно, что похож он на деда, как две капли воды. А мужа своего будущего бабка с детства знала, сама об этом Сашке рассказывала. Жили они тогда в большом селе на одной улице, вместе играли, вместе в школу ходили. Сашка тогда еще очень удивился – а разве в те времена школы были? Тогда ведь царский режим был! Простой народ угнетали, держали в темноте и невежестве! Бабка только плечами пожала:
- Может, кого и угнетали – не знаю. У нас вольное село было. Церковь большая была, школа, больница… А детей сколько по улицам бегало – страсть! В каждой семье – пятеро. А сейчас вот и школа там новая, большая, а учиться там некому. Одни старики в селе живут. Умирает село. Вымирает.
А потом такое сказала, что у Сашки от ужаса волосы дыбом встали!
- Как я этого Ленина ненавижу, эту революцию паскудную! Всю жизнь нам искалечили, всю молодость украли! Как мы жили! Боже, как мы жили… И как живем сейчас…
- Что ты говоришь, бабушка! Разве можно такие слова - про Ленина?.. Он весь народ от царя освободил, он крестьянам землю дал, фабрики – рабочим, голодным – хлеб! Если бы не революция – мы бы в нищете жили! Я бы в школе не учился, а на какого-нибудь кулака работал, или на барина! Да Ленин – он знаешь какой? Он…
Бабка сурово сжала губы. И заговорила жестко и зло, будто плетью хлестала:
- Знаю. Сначала была гражданская война - на ней убили моего отца и всех моих братьев. Потом был голод – и мы ели траву, как скот. Потом нас загнали в колхоз, отняли корову, овец и даже кур. Землю нам дали? Дали. Три квадратных метра на кладбище. Я спаслась – в город замуж вышла, за деда твоего. А сестры – все под крестами давно лежат. Нищими, говоришь, были бы? А сейчас мы – богатые? Только и пожила вволю – при царе! Так кому Ленин счастье принес? Мне – нет. И семье моей – нет. И всему нашему селу – нет.
- Что ж мне – врут в школе про Ленина? – Сашка разозлился не на шутку. – Он нашу Партию создал – Коммунистическую! И все в нашей стране коммунизм строят! А ты! Ты!
- А я говорю, партия эта – бандитская. Сколько живу – одни несчастья приносит. А ты мал еще, чтоб это понимать.
Ох, как Сашка тогда за Ленина и за партию обиделся! Дня два с бабкой сквозь зубы разговаривал. Потом отмяк, отношения у них опять стали такими, какими и должны быть у бабушки и внука. Больше ни он, ни бабка к этой теме не возвращались. Но тот разговор Сашка запомнил крепко, как потом выяснилось – на всю жизнь. И когда бабка сидела, о чем-то задумавшись, он знал – она вспоминает свою безмятежную юность и в душе клянет революцию и Советскую власть – виновниц ее поломанной жизни.
Вот и сейчас – прихлебывает бабка чай из блюдечка, а сама смотрит куда-то в пустоту. Может, пытается заглянуть сквозь время, увидеть хоть одним глазком свое счастливое детство? Кто знает…
Сашка тоже помалкивает. Надо бы, конечно, бабку поторопить, дел на после обеда много наметили, да не решается. Ждет терпеливо, когда допьет она чай, когда сама встанет. Понимает: бабушка с утра на базаре торговала, устала, ей нужно посидеть, отдохнуть в покое. Что ж, пусть сидит. А он тем временем посуду перемоет и все на место приберет. Поднялся, собрал тарелки и ложки, отнес к колодцу, отмыл. Вернулся за чашками – бабка навстречу идет, улыбается:
- Торопишься? Ох, до чего ж ты беспокойный… Сейчас, сейчас. Иду уже.
- Ага! Ты неси, бабуль, книгу, а я тут все до конца разберу.
Пять минут – и исчезла столовая под деревом. Все чашки-тарелки чисто отмытые и насухо вытертые на своих местах стоят. А Сашка сбегал за махровым полотенцем, налил в умывальник нагретой солнцем воды из бака и принялся отмываться. Ведь сейчас в центр ехать - надо поприличней одеться, во все чистое. А если полдня в одних трусах разгуливать, представляете, сколько грязи на вас будет? Умывальник – он, конечно, не душ, но при желании помыться можно. Причем, всего лишь двумя литрами воды. Сашка в прошлые годы даже в холодные дни умудрялся под рукомойником мыться. Нальет горячей воды из чайника и – пожалуйста! Все тридцать три удовольствия.
Сашка отмылся, утерся и, как был, голышом, побежал в избу переодеваться. Вытащил свой чемодан, нашел чистые носки, трусы, спортивные штаны и белую футболку, быстренько все на себя натянул, заскочил в пустующую «большую» комнату – глянул на себя в зеркало. У-у! Страшный какой! Волосы дыбом! Надо причесаться. Нашел у бабки гребешок, гладко причесался, сделал аккуратный пробор. Другое дело! Сразу видно – это пай-мальчик из хорошей благополучной семьи. Не шпана, не безотцовщина…
Сашка вдруг вспомнил, как кричала на него тетя Валя, и настроение у него сразу испортилось. «Не буду с ней больше разговаривать! На улице встречу – поздороваюсь, да мимо пройду. А разговаривать не буду».
Лучший способ избавиться от черных мыслей – это заняться каким-нибудь полезным делом. Например, найти в сенях старую бронзовую ступку – бабкину фамильную реликвию. В последний раз она этой ступкой пользовалась, когда толкла зерно для жидкой молочной каши – годовалого Саньку кормить. С тех пор никто к ступке не прикасался, никому не была нужна. Но теперь она Сашке понадобилась – идеальное приспособление серу и селитру толочь! Сашка вычитал, что в свое время знаменитый Бертольд Шварц тоже толок свои ингредиенты в ступе. Только ступа у него была каменная, а пест – чугунный. А если железкой по камню долбить, то искры высекаются! Ну и пыхнуло у него. Только пишут – дешево он отделался. Опалило малость – и все. Но у Сашки такие эксцессы исключены – он будет бронзовой ступкой пользоваться. Она не искрит. Вот только куда ее бабка засунула? Все время стояла на полке в уголочке, прошлым летом он еще постоянно на нее натыкался, а сейчас ее там нет! Искал-искал, не нашел. Слышит – цепь на калитке звякнула, значит - бабка идет. Побежал навстречу. У бабки в руках небольшая брошюрка синего цвета в мягком переплете. Сашка разочарованно скривился:
- Такая маленькая?
- Да уж. Не «История КПСС». Евангелие.
- Спасибо. Сегодня вечером обязательно почитаю. Ведь я крещенный?
- А как же! Как тебе месяц исполнился, так я и упросила мать понести тебя в церковь. Ох, и орал ты, когда тебя в купель погружали!
Сашка засмеялся:
- Не описался от страха?
- Грех так говорить. Но все равно отвечу – ни разу младенец в купели при крещении не описался. Потому – ангельская душка.
- Как это – ангельская душка?
- Безгрешен младенец, аки ангел. Потому и душа его – ангельская. До восьми лет считается ребенок «ангельской душкой». А потом должен у батюшки исповедоваться. Грешить дети начинают!
- Получается, уже почти пять лет, как я исповедоваться должен? А я ни разу!.. А исповедоваться – это все, что набедокурил, попу рассказать?
- И что набедокурил, и что плохого задумал, и на кого зря рассердился – все рассказать.
- Мне кажется, неинтересно попу про детские грехи выслушивать.
- Опять грешные слова говоришь! Как это – неинтересно? При чем здесь интерес? Должность его такая – про грехи выслушивать, да епитимьи накладывать.
- Епитимья – наказание?
- Наказание. Только исполняет его сам грешник.
- А если не исполнит? Кто ж его проверит-то? А попу скажет, что все сделал, как сказано!
- Бог его проверит. Если человек верует – он Бога убоится. А неверующие не исповедуются. И епитимьи на них не накладывают.
Сашка покивал – понял, мол! Работают верующие на полном самоконтроле. Как бригада коммунистического труда. С личным клеймом.
- Ну что, в магазин едем? Я уже собрался.
- Сейчас все запрем и поедем. Отнеси книгу в дом, да принеси мне мою сумку.
Сашка пошел за бабкиной сумкой, а заодно и себе матерчатую авоську прихватил – ужо пригодится. «Сегодня по-любому надо на станцию попасть да серы набрать. Магазин от путей – сто метров. Думай, башка, думай! Когда еще такой случай представится!
И почему бабка такая мнительная? Держит меня, как кутенка, на привязи. Только уж ее не переделать. Какая есть! Будем приспосабливаться…»
9.
Сашка и бабка сошли с автобуса и направились к магазину «Культтовары». Бабка все время порывалась повести Сашку за ручку, как маленького, а он вежливо, но настойчиво руку вырывал и просто шел рядом, как взрослый человек. В магазине «Культтовары» в те времена продавалась масса интереснейших вещей: бамбуковые удочки и охотничьи ружья, шахматы и велосипеды, гамаки, котелки и даже мотоциклы. Там же был уголок с велосипедными запасными частями.
Сейчас магазин был совершенно пуст, если не считать тоскующей от безделья продавщицы. Санька с независимым видом направился прямо к ней:
- Девушка!
- Я тебе в матери гожусь, а не в девушки, сопляк!
Ох, и продавцы тогда были! Палец в рот не клади! С покупателями они вели себя строго, по-хозяйски. Санька сразу заробел и даже чуть вовсе не позабыл, зачем пришел. Продавщица облокотилась на прилавок и насмешливо разглядывала неказистого покупателя, пока тот, сбиваясь и запинаясь, объяснял, что бы ему хотелось. Потом выпрямилась и сказала раздраженно:
- Ничего не поняла! Покажи пальцем, что тебе нужно!
Сашка начал сердиться, робость отступила:
- Я Вас спросил – есть ли у вас подшипники для велосипеда «Салют», а Вы вместо ответа предлагаете мне самому их искать в вашей свалке!
- Ах, вот как! Если у нас в магазине свалка, зачем ты пришел? Я ничего тебе не продам – уходи!
Бабка все это время стояла в сторонке, делая вид, что разглядывает теннисные ракетки и хоккейные клюшки, но когда конфликт между Сашкой и продавщицей достиг апогея, она обернулась и приветливо махнула продавщице рукой:
- Здравствуй, Валюша! Ты все тут работаешь?
- Здравствуй, тетя Васена! Все тут. А куда мне от прилавка – не на завод же, не к прессу! Я все-таки женщина, как-никак. В расцвете лет.
Бабка улыбалась и кивала.
- Ты все с Володей живешь?
- Эк, вспомнили – с Володей! Володя – пройденный этап. Я уж другой год, как с Витькой Качуриным сошлась!
- Качурин – это чей же? Не Евдокии ли Петровны сынок?
- Он и есть! – Валентина счастливо рассмеялась. – Ну и память у Вас, теть Васен! Как колючка – ничего не упустит!
- То-то я помню, что Виктор-то, вроде, в заключении был…
- Ну, тетя Васена! При чем здесь это? И потом – сидел он не за разбой. Просто со склада кое-что налево пустил, а тут московская ревизия! И срок то у него был – всего три года! А отсидел только год, за примерное поведение выпустили. И правильно! Что ж хороших людей по тюрьмам держать – они и на воле пригодятся.
- А он теперь что ж – работает?
- А как же! За тунеядство-то у нас статья.
- И где?
- Да все там же – в межрайкооперации.
- А ну как снова сядет?
- Типун Вам на язык, тетя Васена! Что ж он – мальчик глупый? Он, слава Богу, поумнел в тюрьме. Осторожней стал. Нас теперь голыми руками не возьмешь! – Нахмурившаяся, было, Валентина снова заулыбалась.
- Ну, дай Бог, дай Бог…
Сашке стоял рядом и тихо переживал – ну когда же, когда бабка скажет, наконец, этой злющей Валентине, что они пришли вместе, что он – бабкин внук и что ему позарез нужны подшипники к «Салюту»! Сколько можно вести свои бесполезные и скучные взрослые разговоры! Наконец бабка взглянула на Саньку – поди-ка сюда! Валентина, уловив ситуацию, изобразила смущение:
- Ой, теть Васен! Так это Ваш мальчик? Шустрый какой, самостоятельный! Как, говорите, зовут? Саша? Молодец! А мой – рохля. В магазин самого пойти не заставишь! Только и знает – мам, купи, мам, купи! Сколько вашему?
- Тринадцатый.
- О! Большой уже! А я думала – ему десять. Ты, наверное, кушаешь плохо? – Обернулась к бабке, ткнула в Саньку пальцем. - Ничего! В армию пойдет – вырастет. У меня брат тоже все маленький, маленький был, а как в армию сходил – вытянулся, возмужал.
Бабка все улыбается, все кивает – так, так…
- А что пришла-то, теть Васен? Надо чего?
- Да вот, у внучка беда – велосипедик поломался. Ты бы, Валюша, похлопотала - ему какие-то части нужны. Помогла бы…
Валентина, насколько смогла, любезно обратилась к Саньке:
- Ну, Сашок, что тебе нужно?
- Мне нужны подшипники для велосипеда «Салют». В руль. И один – на ту ось, где педали. Я не знаю, как она правильно называется.
- Слушай, я в этих железках все равно не разбираюсь, давай я сейчас позову нашего экспедитора. Ты ему все объяснишь, а он на складе эту ерунду поищет. Хорошо?
Сашка кивнул. Валентина обернулась в сторону открытой двери подсобного помещения и громко позвала:
- Мишка!
Ну и голосина у нее! Самое главное, без напряга так кричит, спокойно… Но уши все равно закладывает. Как пароход!
Из тускло освещенной глубины за дверью раздался приглушенный ответ:
- Чего тебе, мать-перемать?
- Иди сюда!
- Какого пса тебе надо? Я занят!
- Знаю я, чем ты занят, алканавт паскудный! А ну бегом, а то завтра же дворником работать будешь! Я вот Марье Степановне скажу, чем ты в рабочее время занимаешься, так она тебе!..
В дверях появился сильно помятый краснорожий мужик неопределенного возраста, от которого даже на расстоянии двух метров, разделявших его и Саньку, сильно разило чудовищной смесью водочного перегара, лука и дешевых сигарет. И был еще какой-то совершенно жуткий запах, который Сашка определить не смог.
- Ну?
- Вот, помоги теть Васениному мальчишке подшипники для велосипеда найти.
Краснорожий джентльмен сфокусировал мутные глаза на Сашкиной бабке и радостно заорал:
- Василиса Александровна! Ядрена палка, сколько лет, сколько зим! Ты как? Ползаешь?
- Ползаю, Миша. А ты все пьешь?
- Пью! – радостно подтвердил вонючий мужик. – А чо! Клавка, стерва, ушла… Я теперь вольный казак! Хошь – пей, хошь – чего хошь…
- До чего ж ты себя довел, Миша! Не стыдно?
- Стыдно – у кого видно. А мне - по-фиг. Тоже мне, стыдилка нашлась!
- Бог с тобой, Миша. Ладно… Помоги вот моему внучку по старой дружбе.
- Для тебя, теть Васен – хоть Луну с неба! Ты ж меня знаешь: я для тебя – в лепешку! Я…
- Вот и помоги. Говори, Саша, какие части тебе нужны.
Сашка громко, чтобы не приближаться к жутковатому экспедитору на близкое расстояние, в очередной раз изложил свою просьбу. Дядя Миша, насколько смог, внимательно его выслушал и кивнул:
- Ща сделаем… - и исчез за дверью.
Отсутствовал он довольно долго. Бабка снова завела с продавщицей обычные нудные разговоры про незнакомых Сашке людей, а он тем временем принялся изучать прилавок с рыбацкими принадлежностями. «Леску бы надежную купить, да дорогая, собака… Шестьдесят копеек! А крючки – по три копейки, их бабка купить не откажется. Грузики самодельные будут, поплавки – тоже. А вот леска…»
Подошел к бабке, подергал ее за рукав:
– Баб, а баб! Может, леску еще мне купишь? И крючки…
- А сколько стоит?
- Все вместе – девяносто копеек.
- Ну что ж! Я рыбку страсть как люблю. Может, поймаешь чего. Давай купим. Раз уж у нас пошел такой расход – рублем больше, рублем меньше… Валь, дай ему, чего просит.
Сашке выдали вожделенную катушку с леской и десяток разнокалиберных крючков – два заглотыша – живцов ловить, два чуть побольше – под опарыша, два больших – на щуку, и четыре средних – на карася. Крючки завернули в клочок промасленной бумаги и довольный Сашка спрятал рыбацкий запас в карман. От нечего делать просмотрел другие прилавки, полюбовался охотничьими ружьями, выставленными вдоль стены. Красивые какие! Настоящие. Эх, потрогать бы…
Вернулся дядя Миша, выложил на стекло велосипедные подшипники – такие? Сашка радостно закивал – такие, мол, такие!
- Забирай! Может, еще чего надо?
Сашка, неожиданно для самого себя, вдруг набрался наглости и выпалил:
- Дядь Миш, а можно мне ружье потрогать?
Валентина открыла, было, возмущенно рот, но пьяненький Михаил уже снял с деревянной подставки самую дорогую двухстволку-вертикалку и через прилавок протянул обалдевшему Сашке:
– Держи, солдат!
Бабка обеспокоено перехватила ружейный ствол – А не выстрелит?
- Не-е-е! Оно ж не заряжено! Не боись, теть Васен! Пусть пацан к оружию привыкает.
Ружье оказалось вовсе не таким тяжелым, как Саньке думалось. Оно надежно легло полированным деревянным цевьем в левую руку, а правая так же надежно и уверенно охватила рукоять у приклада. Вот это вещь! Неужели есть на свете счастливчики, имеющие такое в собственности? Просто не верится…
- А как его заряжать?
- Но-но-но! – Валентина отчаянно замахала руками. – Давай-ка его сюда! А то греха с вами не оберешься!
Но дядя Миша уже залез в какую-то коробку, достал пустую гильзу подходящего калибра и вышел из-за прилавка:
- Ща покажу. Вот этот рычажок в сторону… Оп – открылось! На, всталяй гильзу в патронник. О, правильно. Теперь защелкивай. Вот! А теперь можно целится и стрелять! Давай Вальку застрелим на черт, чтоб не гавкала, - и толкнул ствол в Сашкиных руках в сторону продавщицы.
Валентина взвизгнула и присела за прилавок:
- Идиот! Скотина! Совсем мозги пропил, подлец? Убери ружье на место сию же минуту, или я сама не знаю, что я сделаю!
Дядя Миша громко заржал:
- Вот и сиди там, не высовывайся! А то взяла моду – орать на меня в дело и не в дело!
Какая-то женщина вошла в магазин, но, увидев, что там творится, изменилась в лице и шустро скакнула назад за дверь.
- Да уберешь ты, наконец, ружье, выродок? Ты ж покупателей уже пугать начал! Она теперь побежала за милицией, сейчас сюда наряд примчится!
Михаил прошел за прилавок и, ухмыляясь, вернул ружье на подставку:
- Отбой учебной! Вылезай, дурилка картонная!
Но Валентина продолжала торчать под прилавком и было слышно, как она там всхлипывает:
- Скотина! Урод несчастный! Кровопийца! Мерзавец! Алкаш вонючий…
Дядя Миша забеспокоился – Эй, эй, ты чего? Хватит уже, вылезай!
- Как я вылезу? У меня блузка лопнула – все наружу! Из-за тебя ведь, из-за паразита! Как я домой теперь пойду? И как мне до семи вечера торговать? Какая ж ты гадость, Мишка!
- О! Нормально! Она, значит, жрет без меры, одежка на ней аж звенит – как на барабане, а я виноват? Здорово живешь, Валентина Петровна! Юбка-то у тебя цела еще?
Бабка Василиса, которая до сих пор тихо стояла в уголке, с улыбкой наблюдая бесплатный спектакль, теперь подошла ближе и нагнулась над хнычущей Валентиной:
- У тебя тут есть во что переодеться?
- Халат форменный, но он мне мал был…
- Может, застегнется? Где висит-то?
- В подсобке, на гвоздике…
- Миш!
Дядя Миша быстренько принес халат, положил на прилавок и отвернулся:
– Одевайся, чудо!
Халат действительно оказался слегка маловат. Тем не менее, на самых проблемных Валентининых местах он сошелся, так что вид у нее был вполне приличный. Бабка осмотрела пострадавшую блузку, удивленно цокнула языком:
- Надо же! На вытачке разошлась! Небывалый случай. Но ничего страшного. Ткань цела - нитки подвели. Чуть прострочить – будет лучше новой. А можно и без машинки, на руках зашить. У тебя здесь белые нитки есть?
- Все есть, теть Васен! И нитки, и иголки… Вон, на витрине лежат. Только я отродясь ничего не шила. Не сумею.
Бабка покачала головой:
- Я бы зашила, да вижу плоховато. Правда, очки для чтения у меня с собой. Думаю – возьму на всякий случай! А случай – вот он. – Бабка засмеялась. – Ладно! Попробуем твою рубаху зашить. Ты мне стул организуй какой-нибудь… У окошка!
Валентина сразу засуетилась:
- Миш! Дай тете Васене стул из подсобки! Неси сюда! Вот, у окна поставь. Ты, теть Васен, сделай, пожалуйста! А то домой в халате этом сиротском идти – всем на посмешище!
- Ты и так для всех посмешище… - пробормотала бабка себе под нос.
- Чего говоришь, теть Васен?
- Я говорю – с полчаса повозиться придется. Тут и дальше, гляжу, шов ползет. Делать – так делать.
Сашка, который совершенно равнодушно наблюдал весь переполох с лопнувшей на непомерных Валентининых грудях вытачкой, услышал последние бабкины слова и сразу навострил уши: «Полчаса?»
- Ба! Мне в уборную надо!
- Ну, так сбегай на вокзал – тут рядом.
- Живот крутит – спасу нет… Зря я зеленый крыжовник ел. Если задержусь, ты не психуй – ладно? Сама понимаешь…
- Да беги, беги уже! Что ж ты оправдываешься? Беги! А то, не приведи Господь, и вправду грех случится!
Ура! Сашка выскочил из магазина, будто его сквозняком вынесло. Вот это везуха! Для рыбалки все купили, для велика – купили, настоящее ружье подержать дали и даже научили заряжать! И подарили просто так целых полчаса бесконтрольного времени, чтобы спокойно побродить по станционным стрелкам и набрать серы хоть сумку, хоть две!
Нет, все-таки Санька – удивительно везучий пацан. Что бы ни задумал - все у него сбывается. Правда, ему для этого зачастую приходится изрядно поработать головой, а иногда и руками… Но если бы везения не было – шиш бы что у него вышло. А так – пожалуйста! Я не вру, вы сами свидетелями были.
Сашка проскочил за угол вокзальной уборной и выбежал к железнодорожному полотну. С высокого перрона быстро огляделся – вон стрелка, еще одна - там, и еще одна - чуть подальше… И, кажется, никто не смотрит. Вперед!
На бегу вытащил из кармана припасенную полотняную авоську и на первой же стрелке сразу увидел целую россыпь заманчиво желтеющих кусочков. «Вот это да!» Бросился собирать. «Скорее, скорее! Ух ты, какой здоровый кусяра! И еще, еще… Да тут ее – Клондайк пополам с Эльдорадо…»
- Это что же ты, поросенок, на путях делаешь? Сейчас состав здесь пойдет, а ты по рельсам ползаешь! Ну-ка, вставай!
Сашка поднял голову. На него сверху вниз глядел громадный парень в синей спецовке и стоптанных кирзовых сапогах. Он поигрывал странным молотком на длинной рукояти и изо всех сил старался выглядеть строго и внушительно. Но даже неискушенному Саньке было ясно видно, что парень еле-еле сдерживается, чтобы не рассмеяться – забавно, наверное, Санька дернулся, когда этот парень его окрикнул.
- Да я что… Я ничего, дяденька! Я уже побежал…
- Стоять, Казбек! А в сумке что? Воруешь?
- Да камушков набрал для аквариума! – Санька врал убедительно и жалобно, аж самого слеза прошибла, - Вы уж у меня их не отбирайте, а то рыбкам без камушков плохо! Они, бедные, по голому стеклу – туда-сюда, туда-сюда… Шмурыг-шмурыг… А толку нет! Я пойду?
Парень ошарашено почесал затылок под кепкой:
- Вообще-то, задержанных на путях надо доставлять в отделение линейной милиции… По инструкции!
- Дяденька! Если на путях так опасно, может, мы отсюда уйдем, а? Хотя бы на перрон…
- Ты вот что, пацан… Ты дуй отсюда что есть мочи! И не оглядывайся. Еще раз поймаю…
У Сашки не было ни малейшего желания знать, что же с ним случится, если его поймают еще раз. Он молча повернулся к неласковому железнодорожнику спиной и порысил назад к магазину. «Набранной серы точняк хватит на все задуманное. И даже останется! Селитры у меня тоже завались. Сажи – полная труба. Живем, ребята!»
Выскочил Сашка в короткий переулок, что ведет к магазину, да нос к носу столкнулся с Сявой и всей его бандой! Как говорится, из огня – да в полымя! От неожиданности все опешили. Но Саньке снова повезло – он первым пришел в себя:
- Привет, Сява! Уля мне сказал, что на дело ты с ними никогда не пойдешь. Не оправдал ты доверия. Так что… - и он деланно-огорченно развел руками.
Сява беспомощно заморгал. Дружки стали недоуменно переглядываться. А Санька обернулся к остальным и грустно посочувствовал:
- Придется вам к новому бугру привыкать, хлопцы… Ребята вы неплохие, вас ценят, но насчет атамана вашего думают сейчас крепко.
Демонстративно почесал в затылке – ничего не забыл?
– А! Вот еще что велено… Гуня, поди-ка сюда! Ты меня прости, брат. Сам понимаешь – в жизни разное случается… Ну что, мир? – и протянул растерявшемуся мальчишке руку. Тот, двигаясь как во сне, пожал ее. Санька потрепал Гуню по плечу:
– Орел!
Помахал остальным,– Пока, мужики! – и выбежал на улицу, оставив офигевшую от новостей банду за спиной.
«Mama mia! Как ускребся – сам не пойму… У меня сегодня день что ли такой – ловят меня, кто ни попадя! Сначала – Сява с Улей, прямо на дому. Потом – Найда с тетей Валей… Теперь вот – путеец с молотком, да сявина банда! Замотали, честное слово! Если так и дальше пойдет, я не только по ночам – я и днем орать стану! С ума сведут, окаянные…»
10.
- Ну что, бабуль, готова тети Валина рубаха?
- Быстро ты вернулся! Нет, не готова. Ты сходи, еще погуляй.
- Да ну… Я лучше тут, с тобой побуду…
- Как живот?
- Все нормально.
- А в сумку чего уж наложил? Уходил с пустой, кажется.
- Там сера кристаллическая. Возле железной дороги набрал. Применяется против садовых вредителей.
- Ах ты, умник мой, разумник! Что б я без тебя делала!
Бабка поглядывает на внука сквозь толстые стекла очков, едва заметно улыбается и делает тоненькой иголочкой ровные стежки – чинит Валентинину блузку. Сама Валентина наконец при деле – пришел папа с сыном покупать велосипед, стайка мальчишек делает массовые закупки рыболовных принадлежностей, две девочки выбирают скакалку… Тесное помещение наполнилось гулом и шарканьем обуви по протертым половицам – обычный магазинный шум. Дядя Миша опять исчез.
Сашка от нечего делать поболтался от прилавка к прилавку, постоял возле юных рыболовов, послушал их споры, которые они вели громким шепотом:
- А я говорю – выдержит! Не фиг ноль три брать – она рубль стоит! Лучше крючков побольше купим!
- Ты что – головастиков ловить собрался? Твоя ноль два только пескаря выдержит!
- Как ты дергаешь – вообще никакая леска не вытерпит! Почему у рыб головы от твоих подсечек не отлетают - не пойму!
- Придурок! Надо толще брать! Вдруг карп клюнет?
- Сам ты придурок! Толстая леска рыбу пугает, никто на нее не клюнет!
Интересно их слушать! Так и хочется Саньке в их спор влезть, свое мнение высказать. Но он молчит, терпит. Потому что незнакомы они! А еще он стесняется…
Бабка закончила свою работу, отнесла блузку Валентине:
– Носи, не марай! Кстати, сколько с меня за покупки?
- Ой! Тетечка Васена! Как ты меня выручила – просто не представляешь! Это я тебе теперь должна, а не ты мне!
- Нет, Валя. Магазин, чай, у тебя не в частной собственности – государственный. Так сколько?
Валентина нагнулась к бабкиному уху:
- Хватит тебе, теть Васен! Он хоть и не в моей собственности, да в моих руках! Тут такое списывается, рассказать – не поверишь! А ты взяла на две копейки и беспокоишься. Давай-ка я твоему Сашке еще что-нибудь дам! – и, не обращая внимания на бабкины протестующие жесты, громко позвала:
- Саш! Подойди, сынок.
Сашка торопливо подошел.
- Сашуль, бабушка тебе еще подарок сделать хочет. Выбери себе что-нибудь.
«Эх, удочку бы бамбуковую! Да дорого – три пятьдесят. Чокнуться можно! Интересно – откуда у бабки деньги взялись? Ну, не моего ума это дело. Была - не была, спрошу!»
- А удочку бамбуковую можно? Трехколенку?
Валентина проплыла в угол, где громоздилась пирамида удочек, и выбрала две связки поровнее:
- Что ж одну? Все по две, по три берут. Держи! Лови на здоровье.
Не веря своему счастью, Сашка прижал удочки к груди, смущенно выдавил из себя «спасибо» и направился к выходу – а то вдруг еще передумают, подарок обратно заберут? Как ни странно, опасения его не были лишены основания. Бабке все это очень не понравилось! Она сама никогда не воровала, ворованное не покупала и в подарок не принимала. Но, во-первых, скандалить прилюдно было не в ее правилах, а во-вторых, подумала она так: «Валентина все равно, так или иначе, украдет то, что ей понадобилось. Так пусть от этого хотя бы моему внучку польза будет! С паршивой собаки…» Сухо попрощалась и вышла следом за внуком. Пошли вдвоем пыльной и горячей улицей к автобусной остановке. Сашка дернул бабку за рукав:
- Ба! А у тебя во всех магазинах продавцы знакомые?
- Во всех, внучек. У меня весь наш городок в знакомых ходит.
- А как ты с ними познакомилась?
Бабка промолчала, но улыбнулась, вспомнив, очевидно, по этому поводу что-то очень приятное.
- Так откуда ты всех знаешь-то? Скажи!
- В войну у нас одни бабы оставались. Мужей они летом сорок первого проводили, а зимой, весной сорок второго началось… Одна за другой, одна за другой!
- Что – одна за другой? – не понял Сашка.
- Рожать начали одна за другой. А медики все на фронтах, да в госпиталях… Вот и ходила я по дворам, роженицам помогала. Скольких приняла – точно сама не знаю. По два, по три за день! А всего – сотен шесть будет. Вот и Валентина эта, Мишка – все через мои руки на свет появились. Валентина – та вовсе мертвенькая родилась, пуповинкой удушилась. Я ей - и массаж, и в нос дула, и за ножки трясла, чтоб слизь из горла вышла… А сейчас – вон какая! Кофты по швам лопаются…
И добавила тихо, чтоб Сашка не слышал, - Прошмондовка…
Сашка этого, конечно же, не услышал, только следующий свой вопрос задал почему-то удивительно в тон бабкиным мыслям, даже не спросил, а просто сказал раздумчиво:
- А вот дядя Миша, хоть и пьяница, а тебе больше нравится, чем Валентина…
Бабка в ответ только плечами пожала. Потом немножко помолчала, как это у нее водится, и грустно произнесла:
- Миша – человек беззлобный, бессеребренник. Если б не пил – золотой человек! Трудно таким живется, оттого и запил, наверное… А Валентина… Грех великий такое говорить, но если б знала, что из нее выйдет, не стала бы я ее тогда оживлять. Мертвенькая родилась – и все тут. Бывает…
- А почему ты о ней так?
- Не знаю, поймешь ли… Она берет себе все, до чего только может дотянуться. Без зазрения совести. Прошлый ее сожитель, Володька,- он ведь от семьи, от детей к ней ушел! А она его через год – полтора бросила, и уже - с Качуриным! А до Володьки у нее Сашка Пименов был, до него – Сережка Золотов… Вот как! Тридцати еще нет – четвертый мужик! И ведь выбирает каких – чтоб к денежкам поближе! Для нее мужики – как ступеньки на лестнице. Шагает по ним все выше, все выше…
- А что там, наверху? Куда она по мужикам шагает?
- Она думает, что там - богатство и счастливая жизнь.
- А на самом деле?
- А на самом деле - то же, что и у всех остальных. Старость и смерть.
- Ну-у-у… Ей до старости еще далеко.
Бабка усмехнулась:
- Ей до дряхлости далеко. А товарный вид она уже сейчас теряет. Еще лет семь-восемь – и не на что ей будет мужиков ловить! Мужики несвежую наживку не глотают.
- Ба! Автобус!
Подкатил кургузый рыжий ПАЗик, раскрыл визгливую дверь, из чрева машины пахнуло крепким бензиновым перегаром и испарениями десятков потных тел. Бабка сморщилась, но полезла вовнутрь – не пешком же идти! Санька прошмыгнул следом. О том, чтобы сесть, не могло быть и речи. Проблема была – куда встать, чтоб на следующей остановке тебя не вынесли наружу. Тоненький Санька поднырнул под дверной поручень и расположился вместе с удочками между колен у какого-то пожилого дядьки – не слишком удобно, зато безопасно. Бабке такой маневр был не под силу, поэтому она обреченно поглядывала в окно, ожидая роковую остановку. На остановке, как и следовало ожидать, ее бесцеремонно выпихнули на улицу, а Санька пережил несколько волнительных секунд, гадая – попадет ли бабка в автобус снова, или придется ей ждать следующего. Но бабке повезло - ее узнал какой-то молодой человек и, задержав рвущихся в салон людей, пропустил бабку первой. Хлынувшая вслед толпа утрамбовала старушку чуть ли не к заднему стеклу, но это уже было не смертельно, так как ехать им предстояло до конечной, где в любом случае все выходят. Так и ехали – бабка сзади, Санька – спереди.
Когда, наконец, выбрались на волю, бабка смачно плюнула под колеса и перекрестилась:
- Тьфу! Скотовозка… Прости меня, Господи!
Сашка простодушно поинтересовался:
- Ты сейчас согрешила?
- Согрешила, милый! Но разве мыслимое дело – так людей возить? Кто такие машины на линию пускает, еще больше грешит. Ох, душегубка!
- Там, наверное, глушитель пробит, - со знанием дела начал рассуждать Сашка, - Поэтому выхлопные газы в салон идут.
- Мозги у кого-то пробиты… А если б больной человек ехал? Сердечник, например? Он бы помер в этих твоих выхлопных газах… Пошли скорее домой. У меня уже голова кругом.
Действительно, предвечерняя духота стала уже нестерпимой. Накаленная за день земля, казалось, просто высасывала из человека жизнь. Скорей домой! Скорей в спасительную прохладу сада!
Когда вошли в сени, Сашка бросился к ведру с водой, зачерпнул литровую кружку и пил, пил, пил, пока вода не заполнила его до самого горла. Бабка поступила умнее: налила чашку холодного чая без сахара и, не торопясь, выпила.
- Чай, милок – первое дело в жару. Тебе налить?
Сашка в ответ булькнул и отрицательно помотал головой.
- Зря… Вода мельницы ломает. Устала я что-то… Полежу немножко. Ты есть-то хочешь?
Сашка есть хотел. И даже очень. Но раз бабка устала…
- Да нет, бабуль. Подожду, пока отдохнешь.
- А ты не голодай! Я сегодня сметанки свеженькой принесла,- там, в сенях баночка,- с сахарком ее помешай, да с белым хлебушком поешь! Ты ведь сметанку-то любишь?
Сашка обрадовался – «Люблю!» – и тут же принялся мастерить себе ужин: нарезал ломтями белый хлеб, наложил в чайную чашку густой сметаны, сыпанул пару ложек сахара, размешал – ах, объедение! Чашка сметаны и полбатона быстро вернули его к жизни. Нечего рассиживаться – дел сколько! Первым делом надежно припрятал в сенях серу, завернув ее в старую газетку. Потом выложил на полочку новоприобретенный рыбацкий запас – леску и крючки. Подаренные Валентиной удочки нашли свое место в уголке терраски. Теперь – самое главное. Надо велик до конца собрать. Надоело уже быть безлошадным!
Выволок из сарая раму с задним колесом, руль, тазик с остальными железками, принялся колдовать, собирая нехитрый механизм. Машинной смазки не было, использовал бабкин вазелин – отличная штука, чтобы подшипники смазывать! Аккуратно установил руль на место, выровнял, затянул – красота! Привинтил переднее колесо, перевернул велосипед вверх колесами, занялся педальным приводом. Полчаса – и машина на ходу. Что там Жека про три дня ремонта говорил? Нам, стахановцам, любой срок – не срок! Пятилетку – за два дня… Протер раму, крылья тряпкой – лоск навел. Все! Можно ехать. Выкатил велик за калитку, да как надавил на педали! Пролетел улицу из конца в конец – только в ушах свистит! В конце улицы резко затормозил. Заднее колесо юзом, пыль столбом! Хороши тормоза – надежные. Покатался еще немного, да и вернулся домой – удочки собрать надо!
То, что Валентина дала – полуфабрикат. Удочки еще оснастить требуется. Во-первых, на каждом хлыстике петельку из прочной проволочки нужно закрепить. В эту петельку будет леска пропускаться. Во-вторых, надо леску с катушки на мотовильца смотать – метров по семь, по восемь, в запас. В-третьих,- на леске поплавки закрепить, грузила, да крючки привязать. Сашка эту науку хорошо освоил – который год уж рыбачит. Получается у него ловко и качественно. Сделал он петельки из миллиметровой медной проволоки и намертво примотал их на кончики хлыстиков суровой ниткой. Потом на мотовильца леску намотал, пропустил ее сквозь колечки, надел на нее сантиметровые обрезочки велосипедной ниппельной трубки – поплавки крепить. Привязал новенькие крючки. А грузила из свинцовой рубашки телефонного кабеля сделал. Удочки получились - загляденье! Поплавки снял со старых, ореховых, удилищ – хоть и старенькие эти поплавки, но еще ничего, послужат. Вышел с удочками на полянку перед крыльцом, колена соединил – ух, длиннющие какие! По четыре с половиной метра! Втрое больше самого рыболова. Стал тренироваться – отрабатывать заброс таким длинным удилищем. У калитки расстелил обрывок газетного листа, отошел шагов на шесть и бросал, стараясь положить грузило точно на этот обрывок. Сразу поймал сетку-рабицу на заборе, потом лист лопухастого хрена, который рос в углу полянки, потом несколько раз подряд попал снастью точнехонько на газетку. Ну что ж – неплохо для начала. Удочки разобрал, смотал леску, крючки за мотовильца зацепил. Готова снасть! Хоть сейчас на речку. А и правда – так Сашке на речку захотелось! Сесть бы на бережке под кустиком, глядеть бы на поплавки – ну клюй, клюй скорее! Он даже глаза прикрыл и ясно представил себе ныряющий поплавок – ох, черт! Попроситься, что ли, у бабки на завтра, на утреннюю зорьку? Не пустит ведь одного… И потихоньку не уедешь. Вот гадство-то! Не вовремя Жеку в деревню упекли. Но угрызений совести по поводу Жекиной ссылки Санька не чувствовал. «Сам виноват - не фиг языком болтать! Но ведь ему чешется, не может он утерпеть, чтоб мамочке своей приключением не похвалиться! Вот и похвалился, блин… И я из-за этого трепла теперь страдаю. Просто зла не хватает!» Связал удочки в связку, вздохнул, да и поставил в уголок на терраске. Жаль…
Только некогда Сашке тосковать подолгу, у него дел намечено – выше крыши. Вот, например,- куда бабка ступку запихнула? Пестик на своем месте – на полочке в уголке, а сама ступка куда-то испарилась. Решил напрямую у нее спросить. Приоткрыл немножко дверь в избу, пригляделся, прислушался – спит? Не спит? Бабка лежит на своей кровати, дышит мерно и спокойно. Глаза закрыты, руки смиренно на груди сложила. Спит… Сашка начал осторожно, чтоб не скрипнуть, прикрывать дверь.
- Ты чего хотел, Сашуля? – глаза уже открыты и улыбается! Ну, до чего же она притворяться любит!
- Я только спросить!
- Спрашивай, милый.
- У тебя ступка в сенях на полке стояла, она где?
- А зачем?
Сашке вдруг подумалось, что этот вопрос он слышит, сколько себя помнит. Что бы он ни просил, все обязательно интересуются, зачем оно ему. И попробуй только дать ответ, хорошенько не подумав! Тут же начинается допрос по всей форме, единственная цель которого – уличить тебя в грязных замыслах, недостойных помыслах и гадких поступках. Пожалуй, только просьба «Можно я схожу пописать?» не вызывает такого вопроса. Что ж – жизнь есть жизнь, таковы ее правила. Нельзя отменить закон тяготения, нельзя искривить солнечный луч, нельзя запретить взрослым допрашивать тебя как пленного партизана…
- Я в ней буду серу толочь.
- А зачем?
- Посыпать смородиновые кусты.
- А зачем?
- Я не пойму – ты шутишь?
- Какие ж тут шутки… Ты собрался кусты серой посыпать! Вот я и спрашиваю – зачем?
- От вредителей. От мучнистой росы. Я ж тебе еще в магазине сказал, что набрал на шпалах серы. Будем бороться с садовыми вредителями.
- У нас дуст есть.
- Ба! Где ступка?
- Ты все равно сам ее не достанешь.
Сашка начал злиться, но изо всех сил старался держать себя в руках:
- Я не спрашивал – «Дай мне ступку»! Я только спросил, где она? Это тайна? Ты совершила с помощью этой ступки убийство и теперь ее где-нибудь закопала?
Бабка всполошилась, уселась в кровати и замахала на Саньку руками:
- Что ты! Что ты, Господь с тобой! Я по осени эту ступку приспособила как гнет – капусту квасила, да ступкой придавила. Она до сих пор там. В погребе, то есть. В бочке…
- Спасибо.
Сашка вышел за дверь. «Ох, как с ними тяжело… Хуже маленьких в тыщу раз!» Пошел на погребицу, отпер дверцу, не зажигая света, залез в погреб. В потемках нашарил капустную бочку, на ощупь снял крышку, забрал осклизлую ступку, накрыл бочку и выбрался наружу. У колодца быстро отчистил позеленевший металл водой с песком и поставил ступку на полку донышком вверх – чтоб вода стекала. Вернулся к бабке.
- Ба! Медные и бронзовые вещи нельзя использовать в качестве гнета при засолке овощей! Ионы меди ядовиты! Я ступку забрал.
Бабка удивилась – Да? Никогда не слыхала! А что такое «оны»?
- Ион – атом с избытком или недостатком электронов на валентных орбиталях.
- Чаво, милай?
- Короче! Нельзя бронзовые вещи класть в еду! Серебряные – можно! У тебя серебро есть?
Бабка совершенно растерялась:
- Нету…
- Тогда вопрос закрыт. Кстати, капуста там уже пропала. Может, ее выкинуть?
- Надо бы, да руки никак не доходят…
- Фигня. Ты лежи, я выкину.
И, не слушая обычные причитания «Слава тебе, Господи, вырос помощничек…», побежал назад, на погребицу. По дороге захватил в сенях бабкин фонарик, старое почерневшее ведро и расхожую литровую кружку – не руками же протухшую капусту из бочки выгребать! Хорошо, догадался амбарный замок назад не вешать, а то мучайся, открывай… Залез в погреб, включил фонарь, повесил на специальный гвоздик. Фу, вонища из бочки! Пока за ступкой не лазил, это дерьмо не тревожил, еще терпимо в погребе дышалось. Но сейчас! Только что поделаешь… Капуста давно пропала, надо выбрасывать. И зачем бабка столько ее заквасила? Кого кормить собиралась? Загадка.
Сашка поставил возле бочки ведро, сбросил крышку. «Ё-моё… Придется через раз дышать». Убрал из бочки решетчатый деревянный кружок, начал вычерпывать мерзкую жижу и разбредшуюся капусту. Ведро полно! Скорее наверх, на воздух! Бегом отнес гнилье в угол сада, служивший помойкой, с омерзением выплеснул – и назад. Снова в погреб, снова эту дрянь черпать. Пять раз выскакивал Санька из вонючего погреба с полным ведром протухшей капусты и бежал в помойный угол. Наконец бочка опустела. Но, даже пустая, она испускала ароматы, превосходившие по мощности арктический ледокол. Сашка попробовал эту бочку приподнять. Тяжелая, зараза, но поддается! Поставил ее на первую ступеньку лестницы, потом на вторую… Так, каждый раз собираясь с силами для очередного рывка, поднял пудовую кадку до уровня творила и последним усилием отодвинул от края.
- Уф-ф-ф! Как умотала…
Сам вылез следом, выкатил бочку наружу и оставил у забора – пусть дальше бабка сама с ней разбирается. Еще раз залез в погреб, забрал фонарик и кружку. Ну и, чтоб бабка лишний раз не гундела, повесил на игрушечную дверь погребицы любимый бабкин амбарный замок.
Возле рукомойника Санька извел, наверное, полкуска хозяйственного мыла, пока, как ему казалось, отмыл руки от едкого запаха тухлой капусты. Потом понюхал свою футболку, штаны, обреченно вздохнул, и, раздевшись до трусов, намылился весь. Хорошо, что нагретой солнышком воды было в достатке. Сбегал Санька в сени, притащил таз для стирки, плеснул в него теплой воды и давай свои манатки тереть-намыливать! А что ж тут поделаешь! На старую бабку надежда слабая. Может, постирает Санькины шоболы, а может, до будущей недели оставит… Кто знает? А штаны – это такая вещь, без которой мужику никак не обойтись.
«Сейчас все по-быстрому постираю, да получше отожму. Глядишь, к утру будет сухое»,- думает Санька. А зачем ему к утру сухие штаны? Все просто - никак у него из головы мысль не выходит на утреннюю зорьку попасть! Тут главное что? Чтобы бабка НЕ СМОГЛА ему отказать. А уж он постарается! Из шкуры вон вылезет, но своего добьется.
Прополоскал Сашка штаны и футболку, тут же, на веревке, все и развесил. Мыльную воду в морковную грядку выплеснул (удобрение!), сам голышом к бабке поскакал:
- Ба! Ну, мы сегодня будем гусениц дустом травить, или как?
- Ой, милок… Не на пользу мне сегодняшняя катанка на автобусах пошла… Что-то вовсе мне худо. Давай на потом отложим, а?
- Ба, мы-то отложим. А гусеницы? Они ведь жрать не перестанут. И тля тоже…
Бабка всхлипнула:
– Хоть зарежь, а сейчас не встану! Говорю – вовсе мне плохо! Дай покою, а?
Сашка огорчился:
- Не вовремя ты расхворалась! Тогда скажи, где дуст у тебя. Что сумею – сам сделаю.
- Дуст-то в сарае, в бидоне в алюминиевом… Только что ты сам сделаешь? Вдвоем ведь надо…
Сашка тем временем залез в свой чемодан, извлек рубашку с коротким рукавом и шорты. «Я придумал, как вдвоем яблони опылять? Придумал. Ну, и опять что-нибудь придумаю!»
И ведь придумал, чертенок! Взял он черенок от багра, которым бабка из колодца потерянные ведра доставала да зимой лед колола, к этому черену привязал длиннющую срезку, а на конец срезки – марлевый мешочек с отравой. Если всю конструкцию на землю возле яблони поставить, то мешочек выше любой яблоневой верхушки окажется!
Облачился Сашка в старый бабкин халат, голову и лицо драным полотенцем замотал – одни глаза оставил. Стал похож на дикую помесь древнеегипетской мумии и огородного пугала. Ходит он в таком виде по саду и на яблоневые листья дуст из мешка трясет. Как сыпанет – гусеницы тут же из завернутых листочков выскакивают и, ополоумев, прыгают вниз, выпуская за собой тоненькую нить-паутинку. На этих нитях спускаются они на землю, как парашютный десант – пытаются удрать. А Сашка знай себе трясет: «Врешь – не уйдешь!» Хорошая у бабки отрава – быстро насекомыши дохнут, прямо на глазах. Все, чем брюхо у них было набито, извергают они аж с обоих концов, через минуту становятся мятыми и тощими, будто воздушные шарики без воздуха. Еще минутку-две подрыгаются – и затихают. Да и работнику достается – чует Санька, как начинает в носу жечь, в горле першить, в глазах щипать… «Надо торопиться, быстрее опылять, а то сам вместе с гусеницами скрючусь на травке в собственной блевотине!»
Когда последнее дерево обработал, солнышко уже за крышей соседского дома спряталось. Девятый час, значит. Побежал скорее к умывальнику, хламиду свою – долой, руки с мылом отмыл, потом стал тереть лицо. Все равно жжется! Ну и дуст, ну и отрава! Зажмурил глаза, намылил всю голову, потом пену смыл – немножко полегчало. Бросился в сени, содрал с гвоздя шоболок, что полотенцем служил, насухо вытерся. Что ж, вполне терпимо. Немножко глаза ест, да во рту привкус, будто гвозди жевал, а так – ничего.
«А бабка так и не вышла помочь. Уж не случилось ли с ней беды?» Пошел проведать. Заглянул осторожно в дверь – в избе сумрачно и тихо. Единственный живой звук – часы на стенке тикают. Осторожно вошел, приблизился к кровати, на которой бабка лежит. Хоть и мало уже света через окно проходит, а видно – лежит она навзничь, глаза плотно закрыты, рот чуть приоткрыла, не шевелится и, кажется, не дышит. Сашке стало не по себе. Где-то в кишках появилось неуютное ощущение страха, во рту стало сухо, а по спине поползли крупные, как пауки, мурашки. Появилось желание выскочить из мрачной и страшной избы на вольный воздух, на людную улицу, добежать до первого живого человека, схватить его за руку и спрятаться у него за его спиной… Ой, как страшно! Только нельзя убегать. Нельзя любимую бабушку оставить. Нужно найти в себе силы и пощупать пульс. Может быть, еще не поздно ее спасти? Сашка, дрожа всем телом, потянулся к свесившейся бабкиной руке, а бабка вдруг как хрюкнет! И давай храпеть, заливаться! Сашка даже на мгновение равновесие потерял и на пол сел. Вот дает, покойница! Он, значит, в саду один корячится, а она тут на массу давит, экзамен на пожарника сдает? Интересненько! Напала тут на Саньку такая злость, что он чуть бабку кулаком в бок не двинул!
- Ба! Ба, что ль!
Бабка сильно вздрогнула и резко открыла глаза. Очевидно, ей что-то снилось, и она никак не могла сообразить - где она и кто рядом. Чтобы быстрее привести ее в чувство, Сашка подергал ее за щеку:
- Проснись, ё!
Обидные слова уже готовы были вылиться на бедную бабкину голову, но она разглядела, наконец, в потемках внука, ласково улыбнулась и с такой нежностью произнесла - «Сашуля…», - что у Сашки не хватило духу говорить бабке гадости, и он буркнул первое, что пришло на ум:
- Ты зря легла спать на закате – голова будет болеть. И не ела ничего. Так нельзя…
Бабка потянулась и зевнула: - Не-е-е-а… Хорошо поспала! Ничего не болит. Это ты меня по магазинам замотал, негодник! – и шутя погрозила внуку пальцем.
- Все равно, встала бы, поела чего-нибудь. И я бы с тобой заодно.
- Есть захотел? Ах, ты, золотце мое! Сейчас покормлю! - Бабка шустро соскочила с кровати,- иди, полей мне…
Сашка зачерпнул из ведра полкружки и вышел вслед за бабушкой на крыльцо. Закатные облака горели пожарами, солнце, весь день белое и злое, стало большим и красным – смотреть на него было уже не больно. Бабка немножко поплескалась: навела на глаза резкость, освежила лицо. Утерлась собственным же фартуком. Поглядело на полыхающее небо, покачала головой:
- Красно солнце с вечера – моряку бояться нечего. Красно солнце поутру – моряку не по нутру.
- Это ты про что?
- Завтра опять будет жарко. Дождя не будет.
- Ну и хорошо!
- Плохо. Все сохнет.
- Ничего, польем!
- Яблони? Под каждую ведер тридцать вылить надо…
- Выльем тридцать. Колодец-то – вот он! Во дворе. Будешь черпать, я буду носить и лить. И потом – не все ведь яблони поливать нужно? «Райку», например, поливать не стоит, «медовку» тоже. Остается две «антоновки», «анис», «грушовка» и «красная». Всего-то пять штук. Сто пятьдесят ведер. За день управимся.
Бабка обняла внука, прижала к себе: - Ах, ты мой помощничек! Что бы я без тебя делала?
- Ты научи меня керогаз зажигать, ладно? Я тогда и готовить сам буду. Тебе же хлопот меньше!
Бабка согласно кивнула и пригласительно махнула рукой – пойдем, мол! Как Сашка и предполагал, зажечь керогаз и регулировать пламя оказалось проще простого. Он все отлично понял с первого раза и сам начал жарить яичницу для себя и для бабки, а ее послал в огород за зеленым луком и укропом – пусть немножко в помощницах походит. Но она вернулась подозрительно быстро и без зелени. Сашка сразу почуял неладное – что-то с ней не так. Глаза квадратные, на лице - полнейшее недоумение:
- Сашуль, почему у нас на весь сад так дустом несет?
Теперь пришла очередь удивляться внуку:
- Как – почему? Мы же с тобой собирались сегодня на закате сад ядом опылить? Ну, я и опылял. А ты что, не видела?
- Один?
- Ну… Ты же спала…
- Да разве можно ребенку такие дела одному делать? А если б ты отравился? Господи! Да что ж это делается! Да за что ж мне наказание такое! – и понесла в том же духе, в своем обычном репертуаре.
Сашка обиделся и надулся. Замолчал. «Надо же… Я сад от вредителей спас, а мне вместо «спасибо» – нате, пожалуйста! Стараешься, стараешься помочь, угодить – и никакого толку. Что ж мне, чтобы бабку порадовать, все лето в детской коляске провести? Воткнуть в рот соску-пустышку – да сидеть, агукать?»
Он терпеливо дождался, когда бабка умолкнет, и сердито поинтересовался - что же конкретно ей не понравилось? Ее сладкий сон никто не нарушал, сам он жив и здоров, а тля и гусеницы бесследно исчезли. Что же не так?
Бабка снова начала кипятиться:
- Да как же ты не поймешь? Разве можно ребенку такое делать?
Сашка перебил:
- Если я могу такое делать, значит, я уже не ребенок. По крайней мере – не малыш. И не надо меня пасти, как глупого ягненка. Хорошо?
- Я такое не хочу даже слышать! Ты стал слишком самовольным, слишком!
«Н-да-а-а… О том, чтобы утром встретить зорьку на речке, не может быть и речи. Оказывается, когда тебя слишком сильно любят, это так же плохо, как если б совсем не любили. Мало того, что она не видит, как меня своей любовью достает, она этого просто НЕ ХОЧЕТ видеть! Во как! Ой, плохи мои дела…»
Он снял с огня сковороду, поставил на конфорку чайник, заглянул в заварник – заварки тоже нет. Вытряс с крыльца старую чайную гущу, сполоснул заварничек чистой водой. Обернулся к бабке:
- Ты дай мне пройти, пожалуйста, я зелени все же нарву. А то без нее невкусно.
Такое поведение внука почему-то добило бабку окончательно. Она уселась на ступеньке крыльца и стала горько плакать. Она уже не ругалась, не причитала, не поминала Бога – просто сидела и плакала. Сашка уселся рядом. Посидел, помолчал. На улице уже совсем стемнело, небо сделалось черно-синим и между ветвями деревьев мигали белые и желтые звезды. Чем утешить бабку, Сашка не знал, поэтому кротко, по собачьи, положил ей на колени свою голову. Она тихонько перебирала пальцами его вихры и постепенно успокаивалась. На огне зашумел чайник.
- Ну что, ба, может, пойдем, поедим? А то яичница совсем остынет!
Бабка молча кивнула и поднялась.
- Ты неси, ба, сковородку и последи, чтоб чайник не убежал, а я все-таки нарву немножко лучку и укропчику.
Он резво соскочил с крыльца и ушел в глубину сада. Полной темноты в саду не было – света звезд и далеких прожекторов на заводе хватало, чтобы видеть и деревья, и кусты, и траву, но только все в оттенках черного. Сашка присел у луковой грядки, быстро нащипал молодых перышков, сполоснул их под умывальником и вслед за бабкой вошел в дом. После густого сумрака сада электрический свет лампочки-сороковки слепил глаза и заставлял жмуриться. Бабка заваривала чай. На столе уже сковорода с остывшей яичницей, тарелка с ломтями кислого черного хлеба, дощечка, чтобы порезать зелень. Бабка ведет себя странно, не так, как обычно. Глаз на Сашку не подымает, помалкивает. Может, ей стыдно?
Поздний ужин прошел в угрюмом молчании. Сашка мельком бросил взгляд на часы – ого, одиннадцать! Ну и денек сегодня выдался! Долгий, как год. А событий сколько! И хороших, и плохих… Но хороших больше. А на речку он сегодня просится не будет: бабка явно не в духе, да и он устал, как десять собак и еще один маленький кутенок. Завтра было бы неплохо поспать хотя бы часов до семи. А какая ж тогда рыбалка? На речку надо ехать к пяти, не позже. А потом уже крупной рыбы не жди – проверено.
Доскреб Санька остатки яичницы, навел себе крепчайшего сладкого чаю, прихлебывает маленькими глоточками, сам на бабку щурится – наверняка что-то сейчас скажет, вон как губы поджала! Наверное, извиняться будет. Но он ошибся. Бабка, наконец, подняла на него глаза и сказала сердито, почти зло:
- Ты стал совершенно несносным. Ты стал противным мальчишкой. Раньше ты таким не был. Ты шалил, но все мальчишки шалят. Но теперь… Капуста ему, видите ли, в погребе воняет! Червяки ему, видите ли, листья едят! Они твои, листья? Твоя капуста?
Сашка от изумления поперхнулся и закашлялся – такого он никак не ожидал! А бабка между тем, заводясь все больше, уже не говорила - кричала:
- Ты своевольничаешь все больше и больше! Ты хозяйничаешь! Делаешь все, что тебе в голову придет, распоряжаешься, как в своем доме!
Услышав такие речи, Сашкино обычное самообладание ему изменило и он откровенно запсиховал: у него затряслись губы, затряслись руки, заморгали глаза, сами собой покатились жгучие слезы. Ах, как обидно! Ах, как больно! Он всегда считал и этот дом, и этот сад своим. Так что же случилось? Что вдруг произошло? Был бы он немного старше, он бы, может быть, догадался: бабка ревниво охраняет свою территорию. Это у нее инстинкт такой – как у кошки. Она слишком долго жила одна. И она никогда и ни с кем не делилась своим правом распоряжаться в доме. Но Сашка был еще достаточно мал, ему такая мысль даже в голову не пришла. Поэтому полуночные бабкины упреки он понял так, как и должен был их понять подросток – буквально. Бабка его больше не любит, он ей мешает жить, этот дом, оказывается, ему чужой. А раз дом чужой и он в нем лишний – нужно уходить. Действительно! Что же прикажете – сидеть и ждать, когда погонят палкой? Натыкаясь на предметы (в глазах от слез все плыло и качалось), Сашка прошел в спальную коморку, вытащил из-под кровати свой чемодан, застегнул замочки и поволок его к двери. Разъяренная бабка встала в дверях:
- Куда?!
- Домой… - он едва шевелил языком – душили слезы, было очень трудно держать себя в руках, не разреветься.- У меня есть деньги… На ночной поезд…
- Никуда ты не пойдешь! Проси прощения и ложись спать!
На Сашку навалилась вдруг страшная усталость. Очевидно, моральное потрясение было слишком сильным. Но оставаться в бабкином доме он больше не мог. Он сел на свой чемодан прямо посреди кухонки и уставился в пол. В ушах звенело, в глазах плавали разноцветные круги. «Не хлопнуться бы в обморок… Позору не оберешься…»
- Проси прощения!
- За что?..
- За то, что – своевольник! За то, что много себе позволяешь! За то, что бабушку обидел!
- Прости… Я не хотел тебя обидеть…
- Иди спать!
- Я еду домой. Через четыре часа поезд…
Тут нервы у бабки не выдержали. Она села на пол прямо у порога, закрыла лицо руками и безутешно разрыдалась. Потом вдруг встала на колени, поползла к Сашке, выпучив белые глаза и простирая к нему руки. Завопила, завыла:
- Пожале-е-ей! Пожалей, не убивай насмерть! Одна отрада в жизни была – пожале-е-е-ей!
Чемодан из-под него вывернулся. Сашка грохнулся на пол. Ему стало страшно. Так страшно, что он забыл, что умеет ходить. Пополз, пятясь, от бабки, заполз в угол, понял, что бежать некуда, закрыл лицо ладонями и ужас мгновенно лишил его последних остатков самообладания…
- А-а-а-а-а!..
11.
Серые тени приближаются, движутся бесшумно и все кругами, кругами… Тянут сухие руки к лицу… Ох, как холодны их прикосновения! Что они делают?... «Люди! Кто-нибудь, где вы? Заберите меня отсюда, прогоните серых нежитей! Скорей, слышите? Они из меня жизнь вы-
са-
сы-
ва-
ют!..»
Но только эхо – ы!, а!, ут…
- Реанимация? У нас в приемном тяжелый ребенок. Да… Предварительный – отравление ДДТ. Да! Нянечку с каталкой. Сам? Вы с ума сошли! Он в коме. Быстрее можно? Работнички, мать вашу…
Телефонная трубка со звоном легла на рычаг. Крупный мужчина в белом халате обернулся на старушку, робко жмущуюся у дверей:
- Пройдите, сядьте. Вот, на кушетку. Говорите, сад опылял? А вы куда же смотрели? Спа-ли? Здорово! А почему яд в доступном месте хранился? И откуда он у Вас? Насколько мне известно, в магазинах его не продают!
Резко зазвенел внутренний телефон.
- Да! А-га… У вас есть кто-нибудь, чтоб сделать экстренные анализы? Какое утро, какое утро? Вы опупели? Я понимаю – ВЫ подождать можете… А он – нет! И где каталка, черт бы вас всех!..
Мужчина шарахнул трубкой так, что она, наверное, треснула. Яростно сопя и не обращая больше никакого внимания на полумертвую от горя и ужаса старушку, он схватил бесчувственное тельце и выскочил за дверь.
«Куда они меня несут? Какое унылое место – длинный коридор, редкие тусклые лампы, белые двери с номерами… И совсем не похоже на сон!»
Сашка приоткрыл глаза чуть шире и робко взглянул вверх. Оказалось, что несет его на руках не безликая нежить, а незнакомый симпатичный мужчина. Несет быстро, наверняка торопится, но прижимает к себе бережно, почти нежно. Заметив, что мальчик открыл глаза, мужчина ему улыбнулся, и получилось это у него настолько по-простому, настолько по-доброму, что Сашкины кошмары мигом улетучились, и он вымученно улыбнулся в ответ.
- О! Молодец! Помирать нам с тобой рановато, сынок! Мы еще повоюем! Правильно?
- Правильно… - беззвучно прошептал Сашка одеревеневшими губами.
Он быстро приходил в себя, и едва доктор внес его в какое-то небольшое, уставленное стеклянными шкафами, помещение и осторожно опустил на кушетку, Сашка вдруг резко сел:
- Где я?
- В больнице, дружок!
- А как я сюда попал?
- «Скорая» привезла. Но, как мне кажется, для умирающего ты задаешь слишком много вопросов. И скачешь чересчур шустро.
- Я чувствую себя нормально. Меня ни с кем не перепутали? – Сашка встал.
- Эй, эй! Ну-ка ляг, быстренько! – доктор попытался схватить Сашку за руку, но тот ловко вывернулся. Доктор рассмеялся,- Что ж… Если пациента трудно поймать, то, скорее всего, с ним действительно ничего страшного! Однако ты все же ляг. В больнице, брат, положено лежать! Так-то… - и шутливо шлепнул его по заднице.
Сашка покорно улегся.
- А что со мной было?
- Не знаю! Вот сейчас придет сестра, возьмет у тебя кровь на анализ, мочу… Посмотрим!
- Я не хочу!
- Боишься, когда кровь берут?
- Писать не хочу!
Доктор снова рассмеялся:
- Не беда! Когда-нибудь захочешь!
За дверью послышались легкие шаги. Дверь отворилась, вошла строгая процедурная сестра с объемистым саквояжем:
- А где ребенок?
Доктор ткнул в Сашку пальцем – вот!
- Меня вызвали к тяжелому.
- Он тоже не такой уж легкий, все руки отмотал, пока до отделения донес!
- Бросьте ваши шуточки, Виктор Петрович!
- Верочка! Не в обиду: пока вас дождешься – больной либо сам поправится, либо помрет…
- Не в обиду? У меня этой ночью – восьмой вызов! Мотаюсь из отделения в отделение, как лыска! У роженицы схватки, у мужика в урологии камень пошел, в терапии, сами знаете… - она покосилась на Сашку,- инфарктник с летальным… И вы мне такое говорите! Сходите к главному, добейтесь, чтоб по ночам в райбольнице две сестры дежурили! Ну невозможно ведь одной, я с ума скоро сойду!
Говоря все это, она, тем не менее, споро раскрыла свой саквояж, достала два плоских стеклышка, подставку с пробирками, пузырек, клочок ваты и маленькую блестящую коробочку-стерилизатор, в которой оказались хорошо Сашке известные зубастые пластинки, предназначенные для того, чтобы прокалывать детям пальцы. Чтобы не дрожать перед неприятной процедурой, Сашка придумал себе игру – когда медсестра пробивает кожу, надо не отворачиваться, а смотреть, как она это делает. Но самое главное – при этом непременно нужно улыбаться! Причем, чем тебе больнее, тем лучезарнее и жизнерадостнее должна быть твоя улыбка. Как ни странно, этот метод ему безотказно помогал. И не только при заборе крови на анализ. Однажды ему сверлили больной зуб и, казалось, что от бьющей в черепную коробку боли вот-вот оторвутся уши и выскочат глаза. Но Сашка заставил-таки себя открыть глаза и улыбаться, хотя это и трудновато было делать с открытым настежь и набитым ватой ртом, где колотился и вибрировал вечно тупой инструмент бормашины. Вот и сейчас он, внешне совершенно спокойно, протянул сестре левую руку, изобразил на лице живейшую заинтересованность и нацепил дежурную улыбку. Медичка, занятая своими стекляшками и железками, внимания на выражение лица пациента не обратила, но Виктор Петрович, ожидавший естественную в таких случаях реакцию мальчика, только что вышедшего из комы, был несказанно удивлен. Особенно его поразило то, что когда металл вошел пацану в палец, у того уголки рта поползли к ушам. Юный мазохист? Интересный случай!
- Больно, Саш?
- Терпимо.
- Но все-таки больно?
- На щекотку мало похоже. У Вас что – никогда кровь не брали?
- Брали, но я всегда отворачивался. И морщился.
- Попробуйте не отворачиваться. И не морщиться, а улыбаться! Очень тренирует силу воли.
«Ого! Так это не юный мазохист! Это – юный последователь Рахметова! Надо же… А по виду и не скажешь. Воробей ощипанный - и тот не таким худым выглядит. Но вы поглядите, каков! Герой! Что же с ним случилось? Ведь десять минут назад совсем умирал…»
- Саш, а ты помнишь, как сюда попал?
- Нет. Я открыл глаза, а вы меня несете.
- А что ты помнишь самое последнее?
Лучше б он этого вопроса не задавал! Сашка вдруг весь ощетинился, казалось, что сейчас он начнет ругаться, кричать, устроит истерику… Но он лишь на несколько секунд отвернулся, а когда обернулся к доктору вновь, его лицо было непроницаемым и безучастным. «Такая же маска, как и при заборе крови? Если больно – улыбка… А если лицо каменное, в душе – буря? Похоже так…»
- Если тебе неприятно об этом говорить – не надо. Я ведь вот что хочу выяснить… Если у тебя отравление, то лечение тебе нужно одно. А если причина в другом…
- В другом. Я, когда яд рассыпал, хорошо закутался. На меня не попало. Вы меня отпустите, а? Я домой, в город поеду…
- А ты разве не здесь живешь?
- Нет. Я к бабушке приезжал. Погостить.
- Ну вот, значит, и пойдешь к бабушке! Она тебя в приемном покое ждет. Угу?
Сашка еще больше насупился, но промолчал.
- Ба! Да я вижу, что тебе к бабушке больше не хочется?
- Виктор Петрович, хватит ребенка тиранить! У него уже слезы на глазах! – сестра закончила свои манипуляции с трубочками и пробирками и убирала их назад в саквояж.
- Нет, просто мне больно… Вы уже все сделали?
- Из пальчика – все. Но нужен еще анализ венозной. Оставь ручку на столе. – Она извлекла кожаную подушечку, подложила ее Сашке под локоть, потом туго перехватила руку резиновым жгутом.- Работай пальчиками! Кулачок сожми – разожми, сожми - разожми… Молодец!
У нее в руке сверкнула длинная и толстая игла, которой при желании можно было бы проткнуть Сашкину руку насквозь. Сашка не выдержал и отвернулся. Виктор Петрович невесело пошутил:
- Что брат, силы воли не хватило?
- Тут как в гестапо – один вопросы задает, другая иголки в мясо втыкает,- в тон ему пошутил Сашка.- Просто мне такое еще ни разу не делали. Вот я и сдрейфил малость. А сейчас – ничего. Вот – смотрю. Могу и улыбаться…
Он действительно довольно спокойно смотрел на струйку темной крови, которая бежала из отверстия иглы в подставленную пробирку, и кривился фальшивой улыбкой.
В помещение, позвякивая внушительной связкой ключей, вошла заспанная пожилая женщина. На сестру и доктора она никакого внимания не обратила, будто их и вовсе в комнатке не было, разглядела на стуле скрюченную Сашкину фигурку и мотнула головой – пошли, мол!
- Наталья Сергеевна, мы еще не закончили! Вы же видите…
- Я вижу, Таня, что уже четыре утра. И я вам не нанималась за девяносто рублей в месяц по ночам ждать, когда больной соизволит оторвать от стула зад и пойти на свое место в палату!
Сашка сразу заволновался, заметался глазами по лицам окружающих:
- Вы же сказали, что отпустите меня!
- Конечно, отпустим! – Виктор Петрович успокаивающе похлопал Сашку по плечу,- вот посмотрим результаты анализов и, если все в порядке, бабушка тебя заберет! Но пока тебе нужно лежать! И тебе нужен покой. А покой у нас где? В палате у нас покой. Вот Наталья Сергеевна тебя сейчас в палату и проводит.
Воевать дальше за свою независимость у Сашки сил больше не было. Палата, так палата. Только б до кровати добраться. Медичка Таня извлекла из его вены иглу, прижала дырку ваткой:
- Зажми локоть. Все.
Он поднялся и пошел следом за сердитой Натальей Сергеевной. Но привела она его не в палату, а в маленькую комнатку без окон. Вдоль стен тянулись грубые досчатые полки-нары, на которых громоздились большие и маленькие узлы.
- Раздевайся.
- Зачем?
- Делай, что велят, мне некогда!
Сашка обреченно стянул с себя рубашку и шортики, положил их на единственный колченогий стул.
- Обувь сними.
Наталья Сергеевна забрала Сашкины манатки и сунула их в старую драную наволочку.
- Фамилия?
- Брагин.
Она нацарапала Сашкину фамилию на клочке желтой клеенки, привязала бирку к наволочке. На полке появился еще один узел. Голый Сашка начал заметно мерзнуть. Наталья Сергеевна открыла ларь в углу и копалась в ворохе какого-то тряпья. Не оборачиваясь, протянула Сашке какой-то шоболок – примерь! Это оказались пижамные штаны. Когда-то они были коричневыми, но сейчас в результате бесчисленных кипячений цвет их стал неопределенно-серым, с выеденными хлоркой белесыми пятнами. Штаны источали непередаваемый больничный запах, от которого Сашке сделалось совсем тоскливо. Он надел обнову и тяжело вздохнул - слишком короткие и слишком широкие. На низеньких квадратных мальчиков. Сашка попытался представить себе такого мальчика и сразу недоуменно тряхнул головой – да нет, что вы! Таких не бывает…
За штанами последовала пижамная курточка – такая же застиранная, такая же пятнистая, такая же вонючая и не того размера. Сашка закатал непомерной длины рукава и застегнул единственную пуговицу. В заключение Наталья Сергеевна швырнула ему под ноги стоптанные тапки с нарисованными красной масляной краской номерами на носах. Тапки тоже оказались слишком велики, но ему уже было все равно. Он начал засыпать стоя.
- Ну, что столбом встал? Пошли!
Сашку привели в огромную палату, плотно заставленную кроватями и тумбочками. Наталья Сергеевна бросила на свободную койку стопку постельного белья и молча удалилась. Сашка огляделся. Ох, и гадюшник… «Ладно, наплевать. Спать, спать, спать…» Застилать кровать ни сил, ни желания не нашлось. Плюхнулся не раздеваясь, с головой накрылся колючим одеялом. Заснул сразу, будто в яму провалился.
В это время в приемном отделении доктор Виктор Петрович беседовал с Сашкиной бабкой.
- Василиса Александровна, вы же не маленькая, вы понимать должны! Мальчик мне рассказывать ничего не стал, а нажимать на него я не могу! Очевидно, что случившееся – не результат отравления, как вы утверждаете. Мальчика привезли в состоянии комы, он едва не погиб. Я подозреваю, что это реакция слабого организма на какой-то сильный эмоциональный стресс. Вы понимаете, о чем я?
Бабка сидела перед ним на кушетке, уставившись невидящим взглядом куда-то в пустоту. Казалось, она не слышала того, что говорил ей врач.
- Василиса Александровна! Вы понимаете, о чем я вам говорю?
Бабка с тем же выражением отрешенности на лице отрицательно покачала головой.
- Стресс – это мощное воздействие на психику человека. Например, болезнь или смерть близких, супружеская измена… Да мало ли! Что у вас сегодня вечером случилось? Как я понял, мальчик дотемна спокойно работал в саду. Работал по своей инициативе, без вашего ведома, вы в этот момент спали. Так?
Бабка кивнула – так.
- А в первом часу ночи Вы вызвали «Скорую» и мальчика в бессознательном состоянии привезли к нам. Так ответьте же мне, наконец – что произошло? Ведь что-то произошло? И Вы это отлично знаете!
Бабка еще плотнее сжала губы и продолжала молчать.
- Я так понимаю, вы будете настаивать на том, что ваш внук отравился садовым ядом?
Она снова молча кивнула – буду.
- Замечательно! В таком случае, я сию же минуту распоряжусь, чтобы ему сделали все процедуры, необходимые как экстренная помощь при химических отравлениях. Вы представляете себе, что это за процедуры?
Бабкина голова мотнулась из стороны в сторону – нет.
- Во-первых, промывание желудка. Ему введут через рот прямо в пищевод резиновую кишку и промоют холодной водой…
Бабка содрогнулась, лицо ее исказилось жестокой душевной болью.
- Во-вторых, ему сделают несколько болезненных уколов. Чтобы поддержать организм и нейтрализовать яд. Вам рассказать, какие именно уколы? Не хотите… Правильно. Нервы беречь надо – не казенные. А внук – что! Пусть колют. Не меня же! Правильно?
Старушка вдруг начала тихонько выть сквозь плотно сжатые зубы, она крепко сцепила между собой пальцы и стала мерно раскачиваться из стороны в сторону:
- У-и-и-и-и-и…
- Бабуля, бабуля, эй! Вы что? Что с вами? – доктор начал трясти бабку за плечи, надеясь призвать ее к порядку, но она не реагировала, а выла все громче и громче. В этом поначалу нечленораздельном вое теперь можно было угадать одно-единственное человеческое слово:
- Пожале-е-е-ей…
Виктор Петрович, хирург со стальными нервами и многолетним стажем, которому ничего бы не стоило в одиночку в пустом морге произвести вскрытие обгорелого трупа, вдруг, наблюдая старухину истерику, почувствовал себя неважно. Да что там – неважно! Плохо он себя почувствовал. Все-таки в морге спокойней. Жмурики таких номеров не откалывают… Вместе с тем, он внезапно понял возможную причину Сашкиного шока. «Бабка сейчас работает явно не в полную силу. Если она закатит представление по полной программе, то, скорее всего, от нее сам Сатана убежит, поджав хвост. Похоже, у нее с внуком вышел какой-то конфликт, ну, она ему и выдала кордебалет на пуантах… А мальчишка впечатлительный, и даже очень. И все-таки… Если б фельдшер на «Скорой» был неопытный, не догадался бы сделать кордиамин и массаж сердца, оно бы остановилось навсегда! Известны ведь случаи, когда люди умирали от горя. Причем, взрослые люди! А этот – совсем заморыш… Что же она ему сказала?»
Он вернулся на свое место за столом, придвинул лист бумаги и начал рисовать разные глупости – кривые рожи, пузатых человечков, переплетенные между собой буквы, извивающиеся змеей слова… Пусть бабка думает, что он усиленно работает. Когда человек закатывает концерт, остановить этот концерт очень просто – надо всего лишь убрать зрителей. Уловка удалась. Бабка, заметив, что внимания на ее страдания не обращают и жалеть не собираются, выть прекратила и сидела в уголке тихо, как мышка. Вошла сестра, молча положила перед Виктором Петровичем несколько бумажек и вновь исчезла за дверью. Он просмотрел листочки, согласно покивал головой – «Все в порядке, как я и думал». Потом обернулся к старухе:
- Так вот. Мальчика действительно нужно вернуть в город – у нас нет детского психиатра. Я напишу направление в областную больницу, там его обследуют, решат, чем помочь. И еще… Это, конечно, не мое дело, но, как мне кажется, внуку с вами плохо. И в том, что сегодня ночью произошло, я лично вижу только вашу вину. Вы взрослый человек и можете сами сделать выводы.- Он немного помолчал, ожидая бабкиной реакции на свои слова, но она продолжала упорно молчать. – Мальчик сейчас спит. Когда проснется, сможете его забрать.
Он снова отвернулся к столу, взял бланк и быстро написал направление. Приложил печать.
- Вот. Возьмите.
Бабка встала. Капая на пол крупными, как горох, слезами подошла к Виктору Петровичу и ласково тронула его за руку:
- Сынок… Прости… Прости старую дуру! Моя вина! Вот голова, вон порог – руби!
- Рубить Вам голову никто не собирается, но над своим поведением Вам стоит задуматься. И по поводу ваших с внуком отношений – тоже. – Потом вдруг не выдержал и заговорил громко, почти закричал, видно, здорово у него наболело!- Как Вам не стыдно! У Вас растет замечательный парень, Вам бы глядеть на него, да радоваться! А Вы доводите его до нервного шока, из которого он едва вышел! Откуда такой эгоизм? Откуда такая жестокость? Эх, вы…
Бабка заплакала еще горше, было видно, что убивается она совершенно искренне.
- Ладно, все. Извините, сорвался. Бессонная ночь, знаете ли…
- Ты ругай, меня, милок, ругай… Мне так легче,- захлебывалась слезами бабка, - а уж как я себя ругаю!.. Как я себя кляну!..
- Я вас, бабушка не ругаю, я вам объясняю: если между взрослым и ребенком произошел конфликт, то виноват в этом только взрослый! Запомните это, пожалуйста. Хорошо?
- Хорошо, милый…
- А сейчас у меня дела. Извините. Кстати, здесь, вообще-то, посторонним не положено. Ожидайте на стульчике, в коридоре. Всего доброго.
Бабка кивнула и вышла.
12.
Сашку разбудил странный шум, который он раньше слышал только на вокзалах и в больших магазинах – беспорядочный шелест множества перемещающихся людей и приглушенный многоголосый гомон. Он открыл глаза. Сквозь окна били жаркие лучи – ни штор, ни занавесок не было. Возле Сашки остановился какой-то старичок. Увидев, что мальчик проснулся, он уселся на краешек соседней кровати и улыбнулся. Сашка вежливо улыбнулся в ответ.
- Тебя, значит, ночью привезли?
Сашка кивнул.
- Тогда давай знакомиться. Ты чей же будешь? Как тебя зовут?
- Саша Брагин.
- О как! Не Василисы ли Александровны внучек?
- Да.
- Знаем мы твою бабку, знаем… А я – дед Алеша. Ты с чем сюда попал?
Сашка не понял:
– Что?
- Ну, что у тебя болит? Что с тобой случилось?
Сашка задумался. А правда, где болит? И ведь что-то болит… Только не скажешь так просто. Вот, например, когда с велосипеда на асфальт - голыми коленками… Или, скажем, в драке тебе - кулаком в нос! Это понятно. Тут ясно,– что болит и отчего. А сейчас? Взрослый человек сказал бы: «Душа болит!» Но Сашка этого осознать еще не мог, для него боль всегда была привязана к определенной части тела. И сейчас он совершенно не знал, что ему отвечать улыбчивому старику. Потому так и сказал:
- Не знаю…
Дед рассмеялся:
- Вот так больной! Ты, наверное, симулянт? Бабка-то твоя – большая мастерица тень на плетень наводить… С ней - ухо востро! Вот, помню, лет сорок назад…
Сашка, чтобы не разреветься, до крови закусил губу и отвернулся от старика. Но на противоположной стороне стояла еще одна кровать, на ней сейчас сидел какой-то всклокоченный пузатый мужик в полосатой пижаме и внимательно разглядывал Сашку выпученными, как у рака, глазами. Сашка перевернулся на живот и спрятал лицо в вонючую подушку. Вылезшее некстати перо больно впилось ему в щеку, но Сашка не обратил на это внимание.
- Ты, милок, зря прячешься! – словоохотливый дедуля никак не хотел отстать,- сейчас обход будет, а у тебя непорядок. Постель не застелена, лежишь на матрасе без простыни, одетый… На подушку наволочка не надета! Сестра-хозяйка придет, ругаться будет. Ты, давай-ка, вставай, да постель свою в Божий вид приведи. Я тебе добром говорю! А то хуже будет…
Пришлось Сашке подняться. Наволочку на подушку натянуть – пара пустяков. Простыней застелить пятнистый матрас – тоже. А вот с пододеяльником пришлось помучиться. Руки у Сашки короткие, сам росточком невелик – никак колючее шерстяное одеяло в пододеяльнике ровно не ложится! Наконец, справился. Чтобы больше ни одна зараза не приставала, застелил кровать ровнехонько – хоть яйцом кати, сам уселся на самый краешек и снова задремал. Уже сидя. И так, в полудреме, шевелятся у него в голове черные, горькие мысли, ползают, будто червяки-многоножки, клубками сплетаются… «Всем на меня наплевать… Бабка меня больше не любит… В больницу угодил… Здесь одели, как клоуна, всю ночь манежили, утром – хоть сдохни, но кровать в порядок приведи… Никому-то я не нужен. Всем мешаю… Это даже не обидно! Просто – больно…» И тут, в ритм ударам сердца, в Сашкиной голове стали выстраиваться такие же черные и горькие строчки:
Я не обиделся.
Обиды –
ерунда.
Но равнодушие –
жестокое
оружие…
И все мне ясно.
Понимаю:
– Да,
Я маленький,
и никому
не нужен…
В кого я верил,
предали
меня.
Чтоб слезы скрыть –
шучу,
смеюсь натужно…
А в сердце жалит
подлая
змея:
«Ты маленький,
и никому
не нужный!»
Я вижу:
вы не злы,
но вам плевать
На чьи-то слезы,
муки
и страданья!
С трудом
я начинаю
сознавать,
Что вам не стоит
больше
доверять!
Вас не хочу
людьми я
называть.
Вы недостойны
«ЧЕЛОВЕКА»
званья…
- Брагин – кто? – молоденькая сестра стояла в дверях и недоуменно прыгала взглядом по палате.- Что-то я такого не помню. Новенький? Новенькие есть?
Дед Алеша дернул впавшего в стихотворный транс Сашку за рукав:
- Эй, парень! Тебя, никак, кличут?
Сашка резко обернулся.
- Ты – Брагин? А что ж молчишь? Бегом вниз, там тебя ждут. Я говорила, что до обхода не положено… Но ты ведь быстренько, ага? И через пять минут чтоб на месте был! Обход вот-вот начнется!
- Куда идти?
- Вниз!
Спрашивать больше не хотелось. Сашка поднялся и поплелся к дверям. В коридоре повернул налево.
- Ты куда? Лестница – там!- Сестра всплеснула руками.- Из какой деревни тебя привезли? Мальчики, проводите его кто-нибудь!
Дед Алеша с готовностью кинулся помогать: схватил Сашку за рукав и поволок к лестнице, потом вниз. Сашка не сопротивлялся. В вестибюле к нему бросилась почерневшая за бессонную ночь бабка:
– Внучек мой!
Сашка встал, как вкопанный, уставился в пол. Говорить с бабкой он не мог. Глядеть на нее – тоже.
Бабка присела перед ним на корточки, хватала его за руки, все пыталась заглянуть внуку в глаза, но он упрямо отворачивался и молчал.
- Миленький мой внучек! Родненький! Прости старую дуру, прости, Христа ради! Никогда больше! Слышишь, никогда!.. Пылинки с тебя сдувать буду… Ветерку на тебя пахнуть не дам! Солнышко мое, радость моя, жизнь моя… Прости бабку, прости неумную!
Сашка громко всхлипнул. Потом поднял на бабку полные слез глаза и, запинаясь, выговорил:
- Ладно уж… Чего там… Ты… Ты вот что – ты лучше забери меня отсюда. Здесь совсем жить нельзя.
- Эт отчего ж - нельзя?- дед Алеша, который все это время не отходил ни на шаг и терпеливо дожидался, когда на него, наконец, обратят внимание, все же не выдержал и влез со своим замечанием. Решив, что этикет соблюден, он взглянул на бабку и осклабился,- Доброго здоровьечка, Василиса Александровна! Давненько с вами не виделись!
Бабка мельком взглянула на старика и отвернулась к Саньке:
- Здравствуйте, Алексей Николаевич… Конечно заберу, Сашенька! Конечно, родненький! Сейчас, после обхода, отпустить тебя обестились…
- Тогда я пойду. А то меня только на пять минут отпустили. Ты меня дождись, ладно?- добавил он с плохо скрытой тревогой.
- Ну а как же, непременно дождусь! Ступай, милый, не бойся ничего!
Сашка побежал наверх, в палату. Дед Алеша остался рядом с бабкой.
В палате Санька уселся на свою койку и стал терпеливо ждать обход. Минуты через три вернулся дед Алеша, зло зыркнул на Сашку:
- Как была твоя бабка змея, так змеей и подохнет, наверное…
Санька ничего не понял и растерянно пожал плечами. В дверях замельтешили белые халаты – обход. Все больные торопливо улеглись по своим кроватям. Сашка, который не был знаком с больничной системой, остался сидеть. К нему быстро подошла старшая сестра, наклонилась к самому уху:
- Быстро лечь!
- Но меня…
Сестра сделала страшные глаза и легонько толкнула Сашку в плечо – ложись! Он покорно лег. Врач, седая плотная очкастая дама с осанкой английской королевы, неторопливо подходила к каждому больному, что-то тихо у них спрашивала, они ей так же тихо отвечали, дама оборачивалась к старшей сестре и диктовала ей совершенную абракадабру: «Бэ-шесть, бэ-двенадцать внутримышечно…», или: «кровь на лейкоциты – цито…» Та, однако, согласно кивала и быстро строчила что-то в большой, похожей на классный журнал, книге. Очередь, наконец, дошла до Сашки. Она строго блеснула на него очками и тихо спросила у сестры:
- Что у нас тут?
Та сунула нос в свой талмуд:
- Нервный шок в результате стресса. Выписано направление в область к детскому психиатру.
- Чего-о-о?- дама грозно развернулась к сестре всем корпусом.- Кто его принимал?
- Виктор Петрович сегодня дежурил…
- Ох, и ввалю я этому умнику! Получит он у меня не меньше собачьего…- Врач снова повернулась к Саньке.- Ну, молодой человек, как себя чувствуем? Что беспокоит?
Сашка печенкой почувствовал, что жаловаться этой даме на здоровье обойдется ему слишком дорого. Поэтому он безмятежно улыбнулся и, как мог, спокойно, ответил:
- У меня все в порядке. Я здоров.
- А вот об этом уж позволь мне судить – здоров ты, или нет!- дама сердито выпрямилась.- Тошнота, понос есть? Температура? Мышечные и суставные боли, общая слабость, головокружение?
Сашка мотал из стороны в сторону головой и однообразно отвечал:
- Нет… Нет… Нет…
- Ирма Жановна, Николай Петрович просил, чтобы мальчика сегодня выписали…
Дама вновь резко развернулась к сестре:
- Да он что себе позволяет, в конце концов? Он кем себя возомнил? Анамнезы дурацкие пишет… Ребенка при смерти «Скорая» доставила – он его выписать требует! Ох, разберусь я с ним!- и снова Сашке,- Сними пижаму…
Санька расстегнул единственную пуговицу, и курточка съехала с него, как с черенка от грабель.
Ирма Жановна воткнула себе наушники фонендоскопа и начала трогать Сашкину грудь и спину холодной чашечкой.- Дыши спокойно… Так… Так…- Покачала головой,- Эх, кардиограмму бы снять… И когда аппарат у нас свой будет? Пишите: «Витаминный комплекс - внутримышечно, моча – общий, кал – общий, кровь – гемоглобин»,- и отошла к следующей кровати.
Сашка понял мало, но главную суть уловил. Первое – его никуда не отпускают. Второе – будут мучить анализами и уколами,- что такое «внутримышечно» он отлично знает. Навалилась глухая тоска и безнадега.
Обход, между тем, закончился, белые халаты удалились. К Саньке вновь подсел дед Алеша:
- Что, хлопчик, нос повесил? Не отпустили? Ничего! Подлечат – и выпустят, лишнего держать не станут.
- Мне обещали – сегодня…- буркнул Сашка.
- А ты что – в самом деле не болеешь?
- Нет. Я по ошибке сюда попал.
- И что ж тогда переживать? Иди домой, да и все! Тебе же ошейник не надели, двери открыты. Это мне отсюда, наверное, только одна дорога – на кладбище…- и дед жалобно заморгал воспаленными глазами.
- Ага! А одежда?
- Плюнь! Пусть бабка раскошелится – частника наймет. Тебя на легковухе прямо до калитки доставят. А шмотки эти она потом привезет, да на твое поменяет. Делов-то!
Сашка сразу ожил – ну конечно! Ведь не под замком же он сидит! Скорее вниз, к бабке!
- Ба, поехали отсюда на фиг! Меня добром не пускают, уколы приписали! Давай сейчас машину поймаем и сбежим!
Бабка ахнула:
- Да как же это? Разве можно? А одежка?
- До дому так доберусь, а потом вернешься, да поменяешь! Ну что ж ты стоишь, бежим!
Бабка нерешительно двинулась к выходу. Сашка ухватил ее за руку и потащил силой – быстрее! Пересекли больничный двор, вышли за ворота.
- Вон, машины стоят – иди, договаривайся!
Сашка спрятался за росшим у забора кустом волчьей ягоды и сквозь листву внимательно наблюдал, как бабка подошла сначала к одной машине, потом к другой, к третьей… Наконец, ей повезло. Она обернулась в сторону ворот и призывно махнула рукой. Сашка мигом выскочил из укрытия и, то и дело теряя безразмерные больничные тапки, бросился к ней. Хозяин «Москвича», молодой парень с живым симпатичным лицом, гостеприимно распахнул Сашке заднюю дверь и недоуменно уставился на его наряд:
- Я не понял – вы что, сбегаете, что ли?
- Ага! Заводите скорее!
- А погони не будет?
- Не знаю! Поехали, а?
- Да едем, едем уже…
Парень дождался, пока бабка усядется, и повернул ключ зажигания. Завыл стартер, зарычал двигатель и машина покатилась прочь от страшной больницы. Сашка непроизвольно оглянулся на удаляющуюся ограду и облегченно перевел дух. Водитель, с интересом наблюдавший за ним в зеркальце, весело рассмеялся:
- Боишься, ловить начнут? Не поймают! Машина – зверь, шофер – собака… Куда едем, бабуль?
- На поселок. Улица Зеленая.
- Ага… А что ж вы сбегаете-то из больницы? Лечиться надоело?
- Надоело…
- Ну-ну…
Дальше ехали молча. Как дед Алеша и предсказывал, довезли их прямо до калитки. Бабка, которая в ночной суматохе оставила незапертой не только калитку, но и входную дверь дома, побежала за кошельком – ночью уехала на «Скорой» и о деньгах не подумала. Сашка вылез не торопясь – все никак не мог насладиться внезапно обретенной свободой. Не зря говорят – все познается в контрасте. Вчера вечером он смертельно обижался на бабку, считая, что она установила для него тюремный режим. Теперь, всего лишь переночевав в казенном учреждении, он уже так не думал. А что думала бабка – неизвестно. Она всегда умела хорошо прятать свои мысли…
Сашка-академик ч. 1 гл 7-12
© Copyright: Александр Борисов, 2004
Свидетельство о публикации №204100800127
Свидетельство о публикации №204100800127
Рецензии