7.
Первым делом Сашка натаскал в бочку воды из колодца. Вечером по-любому поливать придется – так чтоб нагреться успела. Утром тридцать полуведерников на грядки вылил, теперь эти же тридцать полуведерников в бочку влил. Все по закону сохранения. Потом сходил, бабку проверил – спит, не спит? Оказалось – спит. Хорошо так спит! Храпит, как медведь.
Вернулся во двор, решил, пока есть время, сделать цевье с рукоятью к своему будущему ружью. Нашел в сарае подходящую березовую дощечку, вооружился ножовкой, острым ножом и начал выпиливать и выстругивать деревянные детали своего «оленебоя». Приклад решил не делать – слишком длинное получиться, трудно будет прятать. А открыто с ним по улицам ходить – это нужно вовсе чокнуться.
Столяр из Сашки неважный. Пока выпиливал размеченный карандашом контур – набил на ладони мозоль. Да оно и немудрено! Древесина твердая, плотная, ножовка тупая, руки слабые, да еще на самой рабочей правой руке только-только ожог зажил. Он отложил ножовку, внимательно рассмотрел повреждения. Поморщился. Убедившись, что на сегодня он свое уже отработал, Сашка оставил эту затею до лучших времен и начал метаться по двору - искать, чем унять боль. Вспомнил вдруг о вонючей панацее Ирмы Жановны – о мази Вишневского, и сразу побежал будить бабку. Та спросонок никак не могла понять: чего от нее хотят? Пришлось показать ей лопнувший мозоль. Бабка сразу заохала и запричитала. Сашка разозлился:
- Ба! Ну есть у тебя мазь Вишневского, или нет? Мне ведь больно, между прочим! Давай сначала меня вылечим, а потом будем Бога своими воплями донимать!
Мази у бабки не оказалось, но она сбегала к соседям – к Кузлиным,- принесла баночку снадобья и стерильный бинт. Сашка, припомнив Ирмы Жановнину технологию перевязки, отрезал ножницами кусок бинта, сложил в несколько слоев квадратиком, густо измазюкал коричневой субстанцией и приложил к ране, потом бабка кое-как замотала Сашкину кисть бинтом. Он пошевелил пальцами, попытался сжать руку в кулак и сокрушенно покачал головой: «Не вовремя! Ой, как не вовремя… Ну, ничего. Похожу до девяти вечера с повязкой, а потом сниму. Боль как-нибудь перетерплю, зато пальцы хотя бы спичку удержат!»
- Сашенька, если опять пилить надумаешь – рукавички надевай. Вон, в сарае лежат. Специально на видном месте держу. Копать, мотыжить, косить – все в рукавичках нужно делать. Кому нужны мозоли? Никому не нужны. К любой работе с головой нужно подходить. Себя беречь надо.
Что ей на это ответить? Тут бабка на все сто права. Сашка кивнул:
- Хорошо. Буду надевать рукавицы. А что у нас на ужин будет?
- Ох, милый… Да, похоже, кроме картошки и нечего нам готовить… Пожарю на топленом масле с лучком. Ты как?
- Я – за. А мы вечером поливать будем? Я воды натаскал…
- Ах ты, умничка моя! Золотой мой помощничек! Польем ужо. Вот солнышко сядет – и польем. А утром уж не будем поливать – лишнего тоже лить не надо.
Сашка подумал о том, что сейчас самый удобный момент отпроситься на рыбалку – бабка добрая и жрать дома нечего. Жареная рыбка сейчас очень бы кстати была!
- Ба… Давай я завтра на рассвете на речку сгоняю! На велике. Удочки у меня теперь хорошие… Наловлю рыбки, к девяти утра уже дома буду. Зайду к тебе на рынок, покажусь, чтоб ты не волновалась, а до обеда потом отосплюсь… А?
По глазам было видно – бабка борется с очень сильным искушением. Рыбу она любила, как баклан – и вареную, и сушеную, и жареную, но отпустить Сашку одного…
Видя ее сомнения, Сашка удвоил усилия:
- Утонуть я никак не смогу: во-первых – не та речка, во-вторых – я плавать умею. Хулиганы тоже не страшны – они в это время все спят. На дороге машина не задавит – я по тропинке поеду, через луга, там только коровы пасутся. Да и ехать – три километра всего! Пятнадцать минут туда, пятнадцать – обратно. Ведь ничего опасного, а?
- Ах, Сашенька! Я ведь все равно переживать буду, голубчик! Спать не буду – как буду переживать!
Сашка начал тихо психовать:
- А когда я в городе живу, и ты меня не видишь – не переживаешь? Там у нас огород не под окнами, там до нашего участка ого-го сколько! Я туда полтора часа педали накручиваю! А потом ведер на руль навешаю, да еще рюкзак на спину – и назад! А там гора – знаешь, какая! Качу велик, упираюсь, и ни одна зараза не поможет, не подтолкнет! И никто не переживает, хоть ты сдохни на этой горе! А тут четверть часа налегке проехать, рыбку поймать – обо мне переживают!
Бабка, казалось, вот-вот заплачет – загнула губы сковородником, глазами моргает:
- Да ведь один, Сашенька! Случись чего – некому даже до дома добежать, помощь позвать! Что ж ты меня, старую, без ножа-то режешь? Что ж ты надо мною измываешься?
«Ну, началось… Она, похоже, даже не слушает, что я ей говорю! Серого, что ли, попросить со мной на рыбалку сгоняться?»
- Ладно, ба… Успокойся. А если я с Серегой поеду – пустишь?
- С каким Серегой – что давеча у нас был?
- Ну да, с Шепелевым.
- Ну что ж!- Бабка, похоже, испытала огромное облегчение.- С ним – пожалуйста. Только одному нельзя… А он поедет? Может, у него и велосипеда-то нету?
- Если нет – пешком сходим. Полчаса всего идти.
- А удочки у него есть?
- Не знаю. У меня вон старые еще живые. Пусть берет, да ловит.
Бабка довольно закивала:
- Вот и ладно, вот и хорошо… Может, вправду чего принесете. Страсть, как рыбки хочется!
Сашка тут же побежал к Сережке домой – уговаривать его идти на рыбалку. Не обращая внимания на вновь оккупировавших подъезд пьяниц, перешагнул через чьи-то вытянутые прямо поперек лестничной площадки ноги и надавил кнопку звонка. Тишина. «Сломан звонок, что ли?» Постучал в дверь кулаком. За дверью прошелестели чьи-то шаги, в дверном глазке померк свет – на него смотрят. Потом робкий женский голос тихо спросил:
- Кто там?
Сашка ответил спокойно и обстоятельно, чтобы больше вопросов не задавали.
- Я Саша Брагин. Товарищ Сережи. Он дома? Мне нужно срочно с ним повидаться.
- Ты пришел один?
Сашка воздел глаза к потолку.
- Один. «И без оружия»,- добавил он про себя.- «Хорошо, «аусвайс» не требует…»
Щелкнул замок, дверь на ладонь приоткрылась, показалось испуганное женское личико:
- Проходи…
Он шмыгнул в предложенную щель, дверь тут же захлопнулась.
- Видишь, как живем? Из деревни уезжали – я так радовалась… Как же – новая жизнь в городе начинается! Светлая, счастливая! А здесь…
Сашка вежливо посочувствовал: покивал, повздыхал. Потом спросил:
- А где Сережа-то?
- Да вон, на диване. Книжку читает.
- А что ж к нам не выйдет – он же слышит, что я пришел?
Сережина мама грустно улыбнулась.
- Когда читает – ничего не слышит.
Она обернулась к приоткрытой в комнату двери, глянула на Сашку – смотри! Громко позвала:
- Сережа!
В ответ – ни гу-гу.
- Видишь? Теперь сам позови.
Сашка подошел к двери, разглядел на диване скрюченную фигурку друга, уткнувшегося носом в книгу, и крикнул:
- Серый, привет! Я к тебе пришел!
Но тот даже ухом не повел. Сидит, как сидел.
- Иди, за плечо его потряси. Да посильнее! А больше ничего не поможет.
Пришлось последовать этому мудрому совету. Прошел в комнату, огляделся. Бедновато живут! Старый, как у бабки, фанерный шифоньер, диван ямами, накрытый вытертой портьерной тканью, спартанская односпальная кровать, письменный стол и несколько полок, плотно забитых книгами. Те, что на полке не уставились, лежат стопками сверху. Телевизора нет. Приемника, проигрывателя – тоже. На окне висят скромные тюлевые занавески, зато широкий подоконник сплошь заставлен глиняными горшочками: герань, традесканция, «тещин язык»-сансивьера, кактусы, елочки аспарагуса и еще какие-то цветы, которых Сашка не знает. Он обернулся к Сережкиной маме, кивнул на подоконник:
- Красивый вы сад развели! И цветы такие веселые, жизнерадостные! У вас просто «зеленые руки»!
Та довольно зарделась – давненько, видать, комплиментов не слышала.
- Мне Сережа помогает! Я попрошу – поливает…
- Сережа – молодец. Хороший парень,- а про себя подумал: «Помощник из него, по всей видимости, вшивенький. Я вот, если что делаю – делаю от начала и до конца. А он только поливает, да и то – когда мать напомнит… Слишком он задумчивый! И сейчас – сидит, в ус не дует! Будто и нет никого в комнате. Надо его к жизни вернуть».
Подошел к другу, потряс за плечо – эй! Серый поднял совершенно пустые глаза, несколько секунд сидел, уставясь на Сашку невидящим взглядом, потом вдруг улыбнулся:
- О! Сашка! Молодец, что пришел! Я знаешь, какую мировую книгу читаю – «Приключения капитана Врунгеля», вот!
Сашка улыбнулся в ответ, кивнул:
- Хорошая книга. Я к тебе, Серый, вот что пришел. Давай завтра на рыбалку махнем, а? У тебя велик есть?
- Что? А! Велика нет…
- А удочки?
- Нету удочек,- Серега огорченно развел руками.- И, знаешь, что? Я ни разу в жизни рыбу не ловил…
Вот те на! Такого Сашка никак не ожидал. Дожил пацан до двенадцати лет – и ни разу на рыбалке не был. Не знает, с какого конца удочку взять, не может червяка насадить… Позорище!
- Вот и надо тебе к мужским делам привыкать! Ну что – идешь? Если идешь, я для тебя удочку припасу.
- Иду! Только надо у мамы отпроситься.
Сашка нагнулся к самому его уху:
- А как твою маму зовут?
- Оля…
- Это она тебе – Оля, балда! Отчество как?
- Петровна…
- Спасибо!- Он подошел к дверям кухни, куда тем временем скрылась хозяйка, и громко спросил:
- Ольга Петровна! Можно мы с Сережей завтра с утра пойдем на рыбалку? Удочку я ему дам.
Ольга Петровна, которая возле раковины мыла посуду, обернулась на Сашку и начала вытирать руки полотенцем. Ответить она явно не спешила. Смотрела на Сашку, чуть прищурившись, будто пыталась разглядеть невесть что под тоненькой Сашкиной маечкой.
- Саш, а ты в каком классе учишься?
- В седьмой перешел, а что?
- Учишься хорошо? Нравится тебе в школе?
- Учусь нормально. А в школе мне то нравится, то нет.
- Как двойку схватишь – так сразу и не нравится?- улыбаясь, предположила Ольга Петровна.
- Как лицо набьют – так сразу и не нравится,- в тон ей ответил Сашка.- А двоек у меня нет. Совсем.
- Вот как… А вот помоги мне загадку разгадать! Недавно ученики мне загадали, так я уже неделю мучаюсь – разгадать не могу!
- Ну что ж, загадывайте…
- Двадцать копеек в квадрате – это четыреста копеек. То есть четыре рубля. А корень квадратный из четырех рублей – два рубля! Как так выходит – не пойму!
Сашка ухмыльнулся: «Ясненько! Проверка на вшивость! Меня экзаменуют. Бояться, как бы любимый сынок себе в друзья дебила не завел! Тогда хотя бы задачки выбирала посерьезнее, что ли…»
- Ольга Петровна, для учителя математики здесь все очень просто. Двадцать копеек в квадрате – четыреста квадратных копеек. То есть, четыре сотых квадратного рубля. А корень из четырех сотых даст нам две десятых рубля в первой степени. Те же двадцать копеек.
Ольга Петровна притворно всплеснула руками:
- Надо же, как просто! А я сама никак не могла разгадать! А вот еще задача: Три мухи одновременно взлетели и начали летать по комнате. Какова вероятность того, что через минуту они будут находиться в одной плоскости?
- Мы вероятности не изучали,- мрачно ответил Сашка, которому этот спектакль начал уже надоедать,- Но три мухи всегда будут в одной плоскости, потому что плоскость определяется именно тремя точками. А две мухи всегда будут на одной прямой.
Ольга Петровна смотрела на Сашку с нескрываемым уважением:
- У тебя по математике, видимо, пять?
- Четыре.
- Неужели?
- Вы бы видели, какие кваказябры я вместо букв и цифр рисую – может и «два» бы мне поставили. Это у нас еще учителя добрые… Ну так как же насчет рыбалки-то? Можно нам пойти?
- А это где?
- По тропинке вдоль железной дороги – километра два, а потом еще около километра лугами.
- Я ведь тут в округе еще ничего не знаю… Вы не заблудитесь?
- Чай, не в лесу… Железную дорогу в любом случае слышно, а вышел к насыпи – тут уж вовсе надо быть кретином, чтоб заблудиться!
- А поезд вас не задавит?
- Мы на рельсы не полезем. Мы поедем на велосипеде вдоль полотна. По тропинке! Я ж объяснял…
- А у Сережи нет велосипеда…
- На одном доедем. Чуть дольше выйдет – но это пустяки.
- Ну, хорошо,- сдалась, наконец, Ольга Петровна,- Поезжайте. Я Сережу тогда пораньше разбужу – часов в семь. Не рано будет?
Сашка аж соплями хрюкнул:
- В семь? Да вы что! В семь, гляди, уж назад собираться надо! Рыбаки затемно встают, чтоб в четыре хотя бы из дому выйти! В пять, в шесть – самый клев. А там – домой. Отсыпаться…
- Так рано?- Ольга Петровна всплеснула руками.- Да Сережа ни в жизнь не встанет!
- Я зайду за ним. Постучу, разбужу. Хорошо?
- Ну, попробуй. Но если не добудишься – не обижайся. Я тебя предупредила.
Сашка улыбнулся и согласно мотнул головой. Что поделаешь! Для некоторых поехать на рыбалку – только червей накопать, а для Сашки – сплошные проблемы.
- А что у тебя с рукой, Саша? Порезался?
- Мозоль лопнул, гадость… Доску пилил, да без рукавиц.
Тетя Оля ласково погладила Саньку по голове:
- Молодец! Ты, я вижу, трудолюбивый мальчик. А мой – оболтус. Все бы ему с книжечками на диване…
Пришлось срочно заступаться за друга:
- Нет, что вы! Сережа – парень что надо! Вы просто ему почаще напоминайте про домашние дела – он все-все сделает!
Ольга Петровна обняла Сашку, прижала к себе, совсем как бабушка, и громко всхлипнула. Сашке вовсе не нравилось стоять, уткнувшись носом в тети Олин халат, но он терпел. Если на нее такой прилив умиления накатил – пусть потешится, пообнимается! Ему не жалко.
Потом они с Сережкой еще немного пошептались, уточнили некоторые свои тайные вопросы и Сашка пошел домой, ужинать. На шумной пьяной лестнице какой-то прокуренный до тошноты пацанчик, босой и в расстегнутой рубахе, окликнул Сашку, но тот даже головы не повернул. Перешагнул через ноги выпивающих мужиков и начал спускаться к выходу. Пацанчик рванулся следом:
- Ты, растудыт твою туды, мать-перемать налево! Стоять, падла!
Мальчишка, может быть, и был Сашкиным ровесником, но намного крупнее и с тем выражением на дочерна загорелом лице, которое так характерно для всех отвязанных хулиганов. Сашка остановился, обернулся к нему и смело посмотрел прямо в глаза. Тот стоял тремя ступенями выше и кривился нехорошей ухмылкой.
- Тут, между прочим, проход платный! Что там у тебя в карманах – показывай!
- Где ж ты у меня карманы увидел, дорогой бандюга?- Сашка почувствовал прилив лютой безотчетной ненависти, которую подобные типы вызывали в нем всю его сознательную жизнь. «В школе эти выродки завадили, во дворе проходу от них нет, к бабке приехал – та же история…»
- Чего-о-о?- мальчишка сжал кулаки и двинулся на Саньку.- Ты как меня обозвал, петух?
Сашке надо бы убегать, что есть мочи, а он стоит, глаза зло щурит:
- А еще ты – садист, алкаш и вор! Тьфу на тебя!- и он плюнул мальчишке на голый пупок.
- Ах ты…- Пацан схватил Сашку за горло и прижал всей своей массой к стене. Привыкнув, что мелкие жертвы ему сопротивления не оказывают, он допустил обычную в таких случаях ошибку – оставил Сашкины руки свободными. А Сашка, которого городские хулиганы били довольно часто, был вынужден освоить несколько жестоких и неприемлемых в честной драке приемов. Почуяв, что дела его плохи, он левой рукой сжал со всей дури вражеские гениталии, а когда тот, взвизгнув, отпустил Сашкино горло, ударил забинтованной ладонью пацану в нос и изо всех сил топнул подошвой сандалика по пальцам на босой ноге. Потом повернулся и бросился бежать. Забежал к себе во двор, и скорее к умывальнику! До чего же у того пацана руки липкие и вонючие – просто душа наизнанку выворачивается, аж кишки вверх ползут! «Нечего их жалеть! Это не люди. И откладывать на ночь санобработку не стоит. Утром на рыбалку, надо еще выспаться».
После ужина помог бабке полить помидоры и огурцы, потом занялся старыми ореховыми удочками - надо же и Сережке чем-то ловить! Выбросил старую леску, привязал новую. Нашел в сенях прошлогодний запас гусиных перьев, сделал пару поплавков. Закончив с удочками, накопал в перепревшей навозной куче бойких красных червячков, посадил их в консервную банку и завязал лоскутом мешковины – чтобы воздух проходил. Увязал все удильники в один пучок, приторочил к велосипедной рамке. Потом собрал свою рыбацкую сумку: сложил рыбацкий припас (запасную леску, грузила, крючки), банку с червяками, ломоть хлеба, завернутый в газету. Сумку повесил на руль и закатил велик назад в сарай. Что ж, на утро все готово…
Скоро прибежал запыхавшийся Серега. Он обеспокоено зыркнул на возившуюся на грядках бабку и махнул Сашке рукой – иди быстрее! Санька торопливо подбежал к другу, тот схватил его за руку и увлек за угол дома. Сделав страшные глаза, торопливо зашептал:
- Ты что у нас в подъезде натворил? Ты ушел – там такой крик поднялся! Киса прямо визжал – убью, кричит, кутенка! А другие его успокаивали… Я хотел, было, сразу за тобой бежать, да мать не пустила. Она, знаешь, как перепугалась! Она вообще, всякого шума на лестнице боится. Один раз там кого-то били, так она под кроватью пряталась…- Сережка шумно проглотил слюни.- Так я что говорю: теперь тебе нельзя к нам соваться – Киса тебя быстро на перо поставит. И ничего ему за это не будет – ему еще четырнадцати нет. Это он сам только сейчас орал.
Сашка удивился:
- Так он до сих пор орет? Я же его часа два назад побил, а он никак не успокоится…
Серый выкатил глаза:
- Ты его побил? Кису? Но у тебя даже ни одного синяка нет! А ты не врешь?
- Не вру. Синяков нет, потому что он не успел меня ударить. Я расшиб ему нос и убежал. Так он до сих пор не успокоился?
- Они сейчас самогонки вмазали и собираются тебя ночью сжечь!
- Как это?- Сашка прислонился к бревенчатой стене – ослабевшие вдруг ноги отказывались его держать.
- Киса орет: «Подпереть им дверь колом, да сжечь!» Они пьяные – им все равно. Сожгут!
- Они и сейчас там?
- Там, где же еще! У нас ихняя штаб-квартира. Ждут темноты, чтоб вас с бабкой запалить!
- Они сильно пьяные?
- Сильно! И еще добавляют!
- Тогда нам мешкать нельзя. Бежим!
- Куда?
- К тебе, куда ж еще!
- Тебе туда нельзя! Поймают – сразу убьют!
- Ну так – если поймают… Бежим!
Обежали Сашкин сад кругом, вытащили из-под забора заранее припрятанные боеприпасы и коробок спичек.
- Стой!
Разбежавшийся, было, Сережка остановился.
- Помоги повязку размотать.
Затянутый на совесть узелок с коротко обрезанными хвостиками никак не хотел поддаваться. Сережка пытался ухватиться за марлю коротко отстриженными ногтями, но у него никак не получалось. Сашка нервничал и торопил, потом просто разозлился:
- Не можешь развязать – обрежь на фиг!
- Чем?
- Мало стеклянок вокруг валяется? Что ж ты, я прямо не знаю!..
Серега схватил стеклянку и кое-как перепилил марлевую бечевочку. Сашка быстро избавился от бинтов, смотал их в комок. Шипя от боли, вытер ими с руки остатки мази, потом запулил в густые крапивные джунгли. Кивнул Сережке – побежали!
Возле Серегиного подъезда никого не было. Из глубины темной лестницы доносились похабные выкрики и громкий смех пьянствующей банды.
- Серый, план меняется! Бери хлопушки и перечные, раскладывай на пролете между этажами. Потом беги домой. Когда дверь откроешь, громко крикни: «Мама, я пришел!» Тут же дверь за собой плотнее закрывай и сиди тихо, как мышь! Все понял?
- А почему…
- Блин! Ты понял? Выполняй!
Серега, сложивший всю пиротехнику за пазуху, порысил к черневшему дверному проему. «Ох, только б не уронил! Только б сам в потемках мины не потоптал»,- напряженно думал Сашка.- «Пора!» Он пошел следом, стараясь идти спокойно, не вызывая подозрений. Предосторожности эти были, однако, излишними – на бегающих во дворах мальчишек никто и никогда внимания не обращал. Мало ли, отчего они бегают? Мальчишки вообще чаще бегают, чем ходят спокойно.
Вот и дверь. Сашка скользнул в тамбур, оттуда – под лестницу. Поставил банку возле самых ступенек, приготовил спичку и коробок. Он сидел в густом сумраке и напряженно прислушивался – ждал Серегин сигнал. В шуме происходившего наверху разгула трудно было разобрать отдельные слова и выкрики, но он ясно услышал щелчок дверного замка и через секунду громкий писклявый Сережкин голосок: «Мама, я пришел!»
Спичка в трясущихся руках сломалась. Он достал другую, до крови закусил губу. «Спокойней, спокойней…» Кое-как чиркнул, неверный свет колеблющегося пламени осветил облезлую стену и замусоренный пол пространства под лестничным маршем. Фитиль зашипел, разбрасывая дымные искры. «А теперь – ходу!» На ватных, непослушных ногах вышел на улицу. По-прежнему – никого. Здорово банда мирное население зашугала! Нет обычного старичья на скамейке у подъезда, нет гуляющих с колясками мам – все толпятся у соседнего дома, обходя Сережкин, как дом прокаженных. «Три… Четыре… Пять… Шесть! Сейчас!» Он обернулся. В ту же секунду черный зев подъезда озарился малиновым, потом ярко полыхнуло желтым и повалил густой белый дым. На лестнице закричали, затопали, завыли… Сашка развернулся и пошел домой. Его трясло. Уже миновав ряд гаражей, услышал гулкий выстрел мины-хлопушки, потом второй, третий… «Банда бросилась вниз и попала на наше минное поле. Теперь они как миленькие будут сидеть наверху и горько плакать! Дым от перца, дым от аспирина, дым от хлорвинила – хороший коктейль! Посмотрим, останется ли у них желание поджигать мой дом…» Во дворе он уселся на крыльце и обхватил голову руками. Пережитое волнение совершенно выбило его из колеи. С трудом встал на негнущиеся ноги и пошел к бабке. Та по-прежнему торчала в грядках.
- Помочь чего, ба?
Бабка выпрямилась, тревожно глянула внуку в лицо.
- Что-то голосок у тебя хриплый. Ты не заболел, часом? Не простудился?
Сашка с трудом улыбнулся.
- В такую жару простужаться – жлобизм… Устал что-то по улицам бегать. Я с тобой рядом посижу, травку подергаю.
- Да я морковку прореживаю, ты не сумеешь. Пойди, лучше ляг, отдохни. Ты же вставать до свету затеялся – ну и ляг пораньше. Поспи.
Сашка неопределенно мотнул головой и тяжело поплелся в дом. Стащил с себя футболку, штаны и плюхнулся на диван. За окном вдруг надрывно завыла сирена пожарной машины. Он вскочил и бросился к дверям. В сенях нашмыгнул сандалики и, как был, в одних трусах, побежал к Сережкиному дому. В голове, будто картофелина в пустом ведре, колотилась только одна мысль: «Я устроил пожар! Дом горит! Я пожар устроил!» Но дом не горел, хотя в подъезде все еще плавали косматые клубы едкого дыма. Пожарные, сунувшиеся, было, в задымленную зону, пулей выскакивали наружу, терли глаза, захлебываясь слезами и соплями, и хором матерились.
Подкатили два милицейских УАЗика, выскочили бравые молодые ребята – некоторые в форме, другие - в гражданском. Быстро о чем-то переговорили с пожарными, сели на лавку, закурили и стали ждать, когда дым рассеется. Сашка сразу успокоился. «Если б горело, или люди в опасности были – они бы на лавках не курили…»- подумал он. А, подумав так, пошел обратно домой, лег спать и заснул, как убитый.
8.
Проснулся он в потемках, будто кто толкнул. У него всегда так: когда задумает проснуться – тогда и просыпается. Будто будильник внутри спрятан. Быстро вскочил, прошлепал босиком на кухню, включил свет. На часах три тридцать. Вовремя! Зашевелилась бабка:
- Уже пошел?
- Пошел, бабань!
- Ну, в добрый час! Ни хвоста тебе, ни чешуи.
- К черту!- Сашка засмеялся.- Что-нибудь да попадется…
Быстро оделся, влез в заготовленные с вечера резиновые сапожки (роса по утрам – страсть!), погасил свет и вышел во двор. Небо на востоке уже посветлело, звезды побледнели, но до рассвета было еще далеко. Было тепло, но не жарко, в неподвижном воздухе плавали одуряющие запахи ночного сада. Сашка открыл сарай, выкатил велик и потопал за Сережкой. «Если не добужусь – один уйду! Бабка лишь тогда волноваться начнет, когда я вовремя не вернусь. А с чего мне не вовремя-то возвращаться?» Утешая себя так на случай неудачи, вывернулся из-за гаражей прямо к Серегиному подъезду. И раскрыл от удивления рот! Во дворе по-прежнему стояли милицейские машины. Но было их уже не две, а четыре. По ярко освещенной теперь лестнице вверх и вниз непрерывно ходили какие-то люди, а Сережка сидел на лавочке вместе с мамой и отрешенно смотрел в темноту. Все окна в доме были темными, светилась только квартира Улыбиных. Там, за незашторенными стеклами, мелькали темные силуэты, глухо звучали голоса. Сашка робко приблизился. Снова, как и пять часов назад, сердце заледенело от страха: «Неужели кто-то серьезно пострадал?» Ольга Петровна, обернувшись на шорох, его увидела и устало улыбнулась:
- Ты на рыбалку, Сашуль? А у нас тут такое творится…
- Что случилось, теть Оль? Пожар? Кто-то погиб?- Сашка прислонил велосипед к росшему за лавкой тополю и встал прямо перед ней.
Та поспешила его успокоить:
- Нет, нет, что ты! Просто вечером хулиганы зажгли какое-то ядовитое вещество, да сами чуть не задохнулись. Дверь они в дыму не нашли, да внизу еще что-то взрываться стало… Они все набились к Улыбиным в квартиру и там спрятались. Соседи вызвали пожарных и милицию. В милиции сейчас как раз областная проверка идет – ну так они прямо землю роют! Дождались, пока в подъезд стало можно войти – и сразу к Улыбиным. Всех забрали! Пьяных мужиков, обкурившихся подростков… Потом обыск начался. Сразу нашли самогон, брагу, наркотики, обрез ружья, патроны… Ворованные вещи! Веру Улыбину тоже арестовали. И сейчас все ищут, уж не знаю – что…
Друзья переглянулись. Чтобы не фыркнуть, Серега защемил губы пальцами и низко опустил голову. У Сашки в душе поднималась жаркая радостная волна. Получилось! Все получилось! Банда арестована, хозяйка «малины» арестована, больше Сережке и его маме не придется терпеть непрерывные издевательства и унижения. Ура? Ура!
- Теть Оль, а вы что не спите-то, а? Утро уж скоро!
Ольга Петровна снова улыбнулась.
- Ах, Сашенька! Сегодня такая замечательная ночь! Как Новый год! Ты не поверишь – у нас с Сережей просто праздник! И спать совсем не хочется…
- Ну, тогда пойдем, Серый! Рыба нас ждать не будет и сама к нам не придет. У тебя резиновые сапоги есть?
- Есть!- Сережка шустро спрыгнул с лавки,- Подожди, я сейчас!
Сашка уселся рядом с Ольгой Петровной, она обняла его за плечи и прижала к себе.
- Кто бы мог подумать, Сашок, что все так переменится! А я уж, честно говоря, совсем отчаялась! Уехать – так где и кому мы с Сережей нужны? А оставаться… Ты сам видел, что тут творилось. Но уж теперь – все! Плохое – позади, а впереди – длинная и счастливая жизнь! Ты веришь в счастливую жизнь?
- Жизнь, теть Оль, всегда счастливая! Надо только счастье свое разглядеть…
- О! Да ты, Санька, философ! Самому в голову пришло, или прочитал где?
- Не знаю…- Сашка потешно развел руками.- Вряд ли сам. Я же еще мальчик!
Сережкина мама заразительно рассмеялась, потрепала Сашку по щеке:
- Мальчик, мальчик! Конечно, мальчик! Да какой хорошенький!
Сашка засмущался, вывернулся из тети Олиных объятий, отошел на пару шагов.
- Ой… Вы меня совсем защекотали…
- А ты или щекотки боишься? Вот так солдат!
- Солдату можно щекотки бояться. А всего остального – нет!- Он уже тоже смеялся.- И я не боюсь!
Выбежал, гремя сапогами, Сережка:
- Я готов!
- Тогда – пошли! Пока, тетя Оля! Пожелайте нам удачи!
Сашка усадил легонького Серегу на багажник и они покатили темной улицей до железной дороги, потом – узенькой тропкой вдоль полотна, потом свернули на луга. Здесь пришлось спешиться и идти ногами, потому что гуляющие здесь днем коровы превратили тропу в частую гребенку. Велосипед по этим кочкам даже руками катить было тяжело: он то и дело взбрыкивал и подпрыгивал, будто пытался вырваться и убежать. Потом и такая тропа исчезла. Друзья шли высоким обрывистым берегом, заросшим мягкой муравой и земляникой. Сашка снял сапоги, вложил их один в другой и прижал пружинной скобой к багажнику – пошлепал по мокрой траве босиком. Сережка тоже разулся и нес сапоги в руках. Небо стремительно светлело – уже можно было различать цвета: зелень травы, желтизну середочек у ромашек, синь колокольчиков и незабудок… Санька поглядывал сверху на стремительно бегущую в ивовом туннеле воду и громко декламировал:
Наша речка по камням
Скачет кошкой ловкою!
Перекаты – по колено,
Омута – с головкою!
По песку и по траве
Мы босые шлепаем,
Нас комарики грызут –
Их ладонью хлопаем!
Вскоре друзья подошли к крутому повороту. Здесь река подмыла берег так, что он навис над водой отвесной кручей, сплошь издырявленной стрижиными норами. Внизу темнел глубокий омут, на его поверхности в водоворотах кружились обломанные ветки ив и пучки водорослей. Над рекой ползали призрачные клочки тумана.
Чуть дальше берег становился относительно пологим, там можно было спуститься к воде. Сашка бочком, удерживая велик за рамку, осторожно спускался по скользкой траве. Он снова надел сапоги – берег густо зарос крапивой и острой осокой. Внизу он отвязал удочки и сунул велик в ракитный куст – береженого Бог бережет. Сережка крутился под ногами и только мешал. Санька осмотрел место предстоящей ловли: «Тесновато будет для двоих… Ну да ничего! Уместимся». Вручил Сереге удочку – разматывай! Тот сосредоточенно засопел, быстро запутал леску в комок, попытался распутать, но через минуту взмолился:
- Саш, а Саш! Помоги, а?
Сашка только вздохнул. Потом достал из сумки складной нож, обрезал спутанную «бороду», сбросил с мотовилец заранее предусмотренный запас лески и заново привязал крючок, поставил груз и поплавок.
- Держи. И, пожалуйста, больше не путай. Мы пришли рыбу ловить, а не с леской воевать.
Свои удочки он уже наживил и забросил под нависший над водой куст, закрепив удильники на торчащих в береговой глине рогульках. Для Сережки он тоже вырезал из ивовых веток такие же рогульки, но воткнул их подальше от своих – чтоб не мешать друг другу. Делая такую знакомую и такую приятную работу, он снова забормотал стихи:
За кустом велосипед
Прячу я привычно.
Размотаю удочки –
Где сазан приличный?
Или язь, или карась,
На худой конец – плотва…
Как здесь, братцы, хорошо!
Аж кружится голова…
По воде, разбрызгивая во все стороны розовые отблески, пробежала легкая рябь. Что-то прошелестели высокие ивы, в густых ветвях вдруг хором защебетали, засвистели, застрекотали птицы. Сашка поднял голову, толкнул Сережку в бок – смотри! Прямо перед ними из-за края далекого леса величественно поднимался огромный красный солнечный шар. Сначала солнце показало самый краешек, будто заглянуло одним глазком – «Как вы тут без меня? Заждались?», потом вылезло по пояс, а еще через минуту по-хозяйски уселось на верхушки деревьев, свесив невидимые ножки. Серега, с замиранием наблюдавший свой первый в жизни рассвет, наконец выдохнул:
- Здорово…
Но Сашка его не слушал. Он вообще уже ничего не слышал. И не видел. Кроме, разумеется, белеющего на поверхности поплавка, который, чуть погрузившись, медленно двигался против течения. Так могла клевать только очень большая и самоуверенная рыба – всякая косопузая мелочь обычно дергала наживку, заставляя поплавок выплясывать на месте. Медленно присев, он взялся рукой за удилище и, улучив нужный момент, сделал резкую подсечку. На том конце лески почувствовалась значительная тяжесть, но прицепившийся улов совсем не сопротивлялся. Из воды вылетел здоровенный черный рак и, разомкнув в воздухе клешни, которыми он держался за крючок, тяжело шлепнулся под ноги разинувшему рот Сереге. Тот, похоже, раков до этого никогда не видел, потому что пронзительно, совсем по девчачьи, взвизгнул и отскочил в сторону. Сашка ухмыльнулся. Он осторожно взял рака за спинку и, подняв над головой, с гордостью показал другу – гляди, какой! Рак шевелил корявыми клешнями и грозно щелкал хвостом. Сережку от этого зрелища просто передернуло:
- Убери это чудовище! Выброси его сейчас же! Зачем ты его в руки взял?- но Сашка в ответ только смеялся. Он спрятал рака в сумку и нацепил нового червяка – пускай еще клюет.
Сережка все никак не мог успокоиться:
- Зачем ты взял это страшилище? Бабку пугать?
- Ага… Ее напугаешь раками… Она его в одну минуту схрумкает, а потом еще скорлупки оближет!
Серый громко икнул. Помотал головой, борясь со спазмом в желудке, потом сдавленно произнес:
- А разве… Разве ЭТО едят?!
Сашка опять рассмеялся.
- Еще как едят! Когда сварится – приходи! Угощу…
У Сережки по всей шкуре поползли крупные мурашки. Он так крепко сжал зубы, что они хрустнули – его, видно, затошнило. Он ничего не ответил, а принялся сосредоточенно смотреть на болтающиеся в метре от берега поплавки – дальше забросить не сумел.
- Серый, а Серый! Ты удочки-то забросил, а червяков на крючки не насадил! На голый крючок хочешь поймать?
Сережка, который только что узнал, какие твари живут в реке под самым берегом, отполз от воды подальше и сидел растерянный и грустный. Наверное, боялся, что подобный монстр прицепится и на его крючок. Сашка сокрушенно покачал головой и вытащил его снасти из воды. Быстро наживил Серегины крючки, отрегулировал глубину и забросил как можно дальше.
- Следи за поплавками. Будет клевать – подсекай и тащи! Понял?
Тот кивнул, но по глазам было видно, что ничегошеньки он не понял. И ловить совсем не хочет. Тем не менее, один из Серегиных поплавков вдруг качнулся и резко ушел под воду. У Сашки аж сердце зашлось, но Сережка на это никак не отреагировал.
- Тащи, балда!
Серый схватил удильник, да не тот! Сашка, едва не столкнув дружка в воду, бросился к удочке и потащил.
- Ни фига себе!
Удочка согнулась в дугу, леска звенела на пределе прочности. Закусив от напряжения губу, Санька водил громадную рыбину короткими кругами, ожидая, когда она утомится. Несколько раз рыба выходила на поверхность, лупила хвостом, обдавая мальчишек фонтанами холодных брызг, и снова скрывалась в глубине. Наконец, ее удалось подтащить к самому берегу. На этом дело встало. Поднять ее из воды было невозможно – леска слабая, крючок мелковат. Ослабить леску – рыба снова начнет метаться, как полоумная и, скорее всего, уйдет. Как же быть?
- Серый, держи удочку, только не дергай и леску не ослабляй!- Сашка сунул удильник в трясущиеся Серегины руки и лег пузом прямо в мокрую траву. Вот она, крокодилина! Совсем близко! Рыба, почуяв прикосновение Сашкиных рук, снова рванула в глубину, но Серега не подвел – мягко, но настойчиво он продолжал тянуть ее назад, к берегу. Сашка, в конце концов, изловчился и сунул пальцы в раскрытые жабры. Рыбина снова шарахнула хвостом и уткнулась мордой в береговой обрыв. Пальцы второй руки Сашка запихал рыбе в пасть, ухватился уже двумя руками и с торжественным воплем выволок ее на берег. В суматохе крючок оторвался, но это было уже неважно. Карп! Здоровенный, килограмма на три! Таких Сашка еще никогда не ловил. Он обернулся к Сережке:
- Ты что-нибудь взял под рыбу?
Серый растерянно развел руками:
- Но ты же только про сапоги сказал…
- Ох, Серега…- Сашка хотел, было, сказать что-то колкое, обидное, но промолчал. Только тряхнул кудлатой головой и положил карпа к себе в сумку. Потом протянул Сережке баночку с червями,- На, насаживай.
Тут обнаружилось, что крючка на удочке нет. Сразу догадались – остался у карпа в губе. Крючок засел крепко, пришлось повозиться, пока сумели его извлечь. На протяжении всей процедуры Серега постоянно вздыхал и жалел «бедную рыбку, которой, наверное, больно». Сашка поморщился:
- Серега, слушай! Мне, конечно, тоже рыбу жалко. Я не зверь. Но я ее хочу съесть! Понимаешь? Она – моя еда, моя добыча. Если я над каждым яйцом, над каждой котлетой буду от жалости слезы лить – я с голоду подохну! И потом – рыба-то на твою удочку попалась. Значит – твоя. Вот тетя Оля обрадуется! Вам ее два дня есть – не съесть!
Сережка удивился:
- Как же так? Ее же ты поймал, да и удочки твои…
- Эти удочки дома мои. А здесь они – твои. Клюнуло у тебя, значит – тебе повезло. А то, что помог тебе ее поймать – так одному такую зверюгу и не вытащить! Твоя рыба, не спорь! И вот что – кончай сачковать, давай, лови по-честному.
Он снова протянул другу банку с червями и тот, кривясь от отвращения, кое-как насадил червяка на крючок. И даже сам сделал довольно приличный заброс. Сашка удовлетворенно кивнул:
- Вот! Можешь ведь, когда захочешь! Все, лови теперь сам. Если опять большая попадется – помогу. А по-пустому меня не отвлекай. Я тоже половить хочу.
Сашка уставился на свои поплавки и затих. Теперь клевало у него. Поплавок несколько секунд «дробило», потом он нырнул. Санька подсек и выхватил уклейку. Для уклейки рыбка была достаточно большой, но против Сережкиного карпа она, конечно, не тянула. Но он не огорчился. Еще все утро впереди – что-нибудь, да попадется! Нацепил червяка, забросил туда же – под куст, и тихонько пропел третий куплет своей новорожденной песенки:
Здесь, под ивой, рыбий дом!
Видишь? Потянуло!
Кто там – может, крокодил?
Ну, а вдруг – акула?
Или даже – синий кит!
По спине – мурашки…
Оп! Уклейка на крючке.
Здравствуй, таракашка!
Тут рыба, будто в благодарность за рыбацкую песенку, начала клевать, как бешеная. Сережка выхватил колючего окунька и, встав на колени, минут пять безуспешно пытался его отцепить. В это время поплавок его второй удочки нырял и ходил кругами – там на крючке сидел второй окушок. Сашка принципиально не помогал – пусть приучается обходиться своими силами. У него тоже попадался окунь за окунем - видно, подошла стайка. Потом клев на некоторое время затих. Сережка в конце концов отцепил злополучного окунька и сунул его к Сашке в сумку. Потом вытащил заждавшегося второго и встал в тупик: рыбка глубоко заглотила крючок, изо рта у нее торчала только леска. Сашка, щадя нервы своего не в меру чувствительного напарника, забрал у него удочку и, отвернувшись спиной, извлек крючок сам: «Что ж, зрелище, действительно, не для слабонервных».
Несколько минут спустя начала брать крупная плотва, которую в этих местах все называют «красноглазкой». Красноглазки крючки не глотали, поэтому Сережка больше помощи не просил. Он уже вошел в рыбацкий азарт и, почувствовав на другом конце удочки сопротивление зацепившейся рыбы, лихо выхватывал свою добычу из воды, издавая при этом радостные повизгивания. Солнце между тем лезло все выше и выше, друзей стало заметно припекать. Клев ослабел и, наконец, вовсе прекратился.
- Ну, что, Серый? Пора домой, что ли?
Сережка не отвечал. Он сделал вид, что не слышит друга – сидел в напряженной позе на корточках и безуспешно гипнотизировал свои поплавки. Сашка засмеялся. «Во как его разобрало! Домой не утащишь!» И действительно! Лишь четыре часа назад был Серега бестолковым салагой, а теперь он – заядлый рыболов.
- Ладно, еще часок посидим. Только на червяка теперь бестолку ловить – ручейник нужен.
Сережка тут же поднял голову:
- Какой ручейник?
- А вот покажу…- Санька залез под прибрежный куст, подобрался к самой воде, сунул руку в торчащие коряги и выволок пучок мокрых почерневших веточек, которые туда набило течением. С этим пучком подошел к Сережке и начал отрывать от веточек похожие на сучки твердые трубочки,- Вот он, ручейник! Видишь – в домиках прячется!
Он сложил добытых ручейников в банку к червякам и показал другу, как из домика личинку ручейника доставать и как сажать ее на крючок. Забрасывая удочки, строго предупредил:
- Смотри, Серый! На ручейника тоже, бывает, крупная берет! Имей ввиду!..
Скоро Сашке попалась хорошая полукилограммовая красноглазка, потом пара подъязков один за другим, потом солидный голавль и еще одна красноглазка. У Сережки успехи скромнее – всего одна рыбка. Ручейник – наживка нежная. Клюнуло – надо сразу подсекать, а Серега не успевает. Опыта пока маловато.
Но скоро клев прекратился даже на ручейника. Сашка молча смотал свои удочки и не обращая внимания на умоляющие взгляды Сережки, выбросил в воду всю оставшуюся наживку:
- Это рыбе премия за хорошую работу!
Удочки привязали к велосипедной рамке, рыбу переложили крапивными листьями, тяжелую сумку повесили на руль. Сашка достал свою краюху, разломил и половину протянул Сереге. Тот благодарно кивнул и тут же начал с остервенением рвать кусок зубами – оголодал, бедняга… В минуту уничтожив хлебный запас, вылезли наверх и потопали домой. Они снова разулись и шли босые. Сашка катил велик и довольно насвистывал, Серега скакал рядом и пытался подпевать. Только он все никак не мог понять, какой мотив Сашка пытается воспроизвести – свистун из Сашки был аховый.
- Саш, а Саш! Ты чего свистишь, а? Какую песенку?
Санька улыбнулся:
- Да вот, сочиняется у меня в голове какая-то глупость! Тупая-претупая мелодия и такие же тупые-претупые стихи. Но все равно – смешно! А, может, просто я такой дурак, и мне это смешным кажется…
- А ты спой! Если и мне смешно будет – значит, и вправду у тебя смешная песенка получилась!
Сашка тряхнул чубом и запел:
Если встретишь ты Бабаську,
Не забудь сбабасить ей,
Что бабасить – слишком басно,
Басить надо поживей!
И Бабаська улыбнется,
Захохочет в тот же миг,
Забабасится, баснется,
Еле сдерживая крик!
Вместе будете бабасить
Вы и летом, и зимой…
Все в округе изумленно
Лишь прошепчут: «Боже мой!..»
Взявшись за руки, пойдете
По лесам и по долам,
Забабасивая басно
Прибамбасный тарарам!
И когда домой вернешься
Ты без денег и босой,
И когда в прихожей встретишь
Гостью черную с косой,
Ты басни ее с улыбкой
И бабасни по башке!
Пусть небасное созданье
Убабасится в тоске!
Сережка вежливо хихикнул. Почувствовав в его смехе фальшь, Сашка смущенно почесал затылок, немного помолчал, потом начал оправдываться:
- Да я и сам вижу, Серый… Глупость одна получилась… Действительно, не смешно ни капельки…
Серега некоторое время шел молча, потом вдруг остановился.
- А Бабаська – это кто?
Санька пожал плечами:
- Не знаю! Просто существо из абстрактного анекдота.
- Как это – абстрактный анекдот? Это про что?- Сережкино непонимание было, по всей видимости, совершенно искренним.
Сашка вздохнул:
- Да-а-а, Сергунчик… Проживание на селе тебе явно не пошло на пользу… Не знаешь абстрактных анекдотов!- Потом ехидно взглянул на друга и улыбнулся.- Ну, вот тебе классический абстрактный анекдот:
«Едут два мужика в поезде. У одного в чемодане что-то непрерывно шуршит. Сосед его спрашивает:
- Что это у тебя там шуршит?
А тот спокойно так отвечает:
- Да так… Ерунда, собственно… Шуршунчик!
Ну, соседу стало безумно интересно! Он дождался, пока хозяин покурить пойдет, сам быстренько его чемодан открыл… А там и вправду – шуршунчик!»
Сережкино недоумение уже полилось через край. Он никак не мог сообразить: всерьез ли Сашка пытается его рассмешить, или просто «гонит пургу», издевается? Может, уже пора обидеться? И все равно,- кто такой шуршунчик? Любопытство пересилило все остальные чувства и Серый все таки спросил:
- А кто такой шуршунчик?
Сашка, только и ждавший этого вопроса, фыркнул во все стороны слюнями и громко расхохотался:
- Но ведь в этом-то весь юмор и заключается! Не поймешь – о чем речь, а все равно – смешно!
Сережка все-таки обиделся. Он набычился и замолчал. Санька, все еще хихикая, решил дать другу еще один шанс:
- Серый! Вот – другой абстрактный анекдот: «Блин по стене ползет, ползет… Доползает до календаря, а там – вторник!»- и не в силах больше сдерживаться, Санька снова рассмеялся.
Серега вдруг отвернулся и пошел в сторону от дороги. По его сгорбленной спине было ясно видно, что он не просто обиделся, он – оскорбился. Сашка сразу понял свою оплошность - бросил велик прямо на коровьей тропе и поскакал по кочкам догонять уходящего друга.
- Эй, Серега! Серега! Серега, что ли! Да погоди, ты, погоди! Не обижайся… Ну, прости меня, а? Я неправ был, неправ! Прости, Серый…
Сережка остановился, как вкопанный. Он не обернулся на Сашку, так и стоял к нему спиной. Закрыл лицо руками, плечи у него вздрагивали. Сашка тронул его за руку:
- Ну, не обижайся! Что мне сделать, чтобы ты меня простил?
Серега, размазывая грязными ладонями по грязным щекам слезы, повернул к Сашке зареванное лицо:
- Знаешь, как обидно? Ты меня таким тупым выставил, таким дятлом!.. Как будто я анекдот понять не могу! А я его и правда – понять не могу-у-у-у!..- Он снова заревел белугой.
Сашка обнял его за плечи, прижал к себе:
- Ну все, Серый, все… Черт с ним, с анекдотом! Да и не анекдот это вовсе – так, подначка, подколка… Все, забудь!- и, заглянув другу в растертые покрасневшие глаза, отчего тот волей-неволей улыбнулся, ласково спросил:
- Ну что, мир?
Сережка с готовностью закивал и, все еще хлюпая, пошел обратно на дорогу. Добравшись до железнодорожной насыпи, уселись на велосипед, и Сашка изо всех сил нажал на педали. Дорога шла чуть в горку, да еще поднялся встречный ветер, крутить было очень тяжело. Временами, чтобы совсем не остановиться, ему приходилось вставать во весь рост и давить всем своим весом. Сережка болтался на багажнике безучастным балластом и, кажется, даже дремал. Сашкой овладела какая-то безадресная, ни к кому конкретно не относящаяся злость. Ритмично проворачивая неподдающиеся педали, он на каждом выдохе выкрикивал шепотом отчаянные звукосочетания-всхлипы:
Эх, мне
бы толь-
ко мото-
цикл!
Эх, мне б
ведро
бензи-
ну!
Уж я б
на проч-
ность ис-
пытал
И на
износ
рези-
ну!
Ух, как бы
мчал-
ся по
шоссе!
Летел
бы я
как пу-
ля!
И всем,
кого б
я об-
гонял,
Пока-
зывал
бы ду-
лю!
Цилиндры
выли б,
как
быки,
Дурным
и ди-
ким хо-
ром!
Кило-
метро-
вые
столбы
Каза-
лись бы
забо-
ром!
И от-
того,
что я
быстрей,
У всех
была б
исте-
рика!
Как про-
тив вет-
ра тя-
жело,
(Да в гор-
ку, блин!),
на ве-
лике...
Тут как раз горка кончилась, и дорожка пошла ровнее. Сашка поехал быстрей. Неожиданно велик сильно мотнуло в сторону, он едва не упал. Обернулся – Серега на обочине в траве валяется. Все-таки заснул, мерзавец,- свалился. Не по силам ему оказалась бессонная ночь и рыбалка на рассвете. Сидит в ромашках и колокольчиках, глазами бестолково хлопает – никак не сообразит, где он и как сюда попал. Сашка подкатил к нему велосипед и, отвернувшись, чтоб тот не видел выражение его лица, терпеливо ждал, пока дружок придет в себя и взгромоздится на свой насест. Через пять минут добрались до поселка и свернули к рынку – показаться бабке.
Та сидела на маленькой скамеечке возле самых ворот. Перед ней на перевернутом ящике были разложены пучки зелени, рядом стояло ведро картошки и ведро моркови. Увидев лихо подкативших мальчишек, она радостно улыбнулась и помахала им рукой. Сашка сунул велосипед сонному Сережке,- держи!- вложил руки в карманы и с деловым видом подошел к бабкиному «прилавку»:
- Почем лучок?
Бабка хитро прищурилась.
- На рыбку меняю!
- Кило на кило?
- Угу!
- Тогда мне – все! И пошли отсюда на фиг!
Та только ахнула:
- Неужто столько поймали?
- Пуза не хватит, чтоб все слопать… Поеду чистить, солить.
- Ах ты, моя умничка! Внучек мой золотой… Поезжай с Богом! Да с рыбой-то сам не возись! Я приду скоро, да все сделаю. Поезжай, спать ложись!
Друзья забрали у нее ключ от калитки и прокатились до Сашкиного дома. Там велосипед был спрятан в сарай, а рыба поделена. Свою долю Санька выложил в таз и залил ледяной колодезной водой, а Сережка свой улов забрал прямо в сумке и поплелся, спотыкаясь, домой – спать. Чтобы снять цепенящую усталость и зуд потной кожи, Сашка разделся и быстренько вымылся под рукомойником. Потом долго чистил зубы, выгоняя противный утренний привкус, кидал в лицо горстями холодную воду, пока не исчезло гадкое чувство «песка» в глазах. Привел себя в порядок, прошел в избу, да и улегся спать! И так ему было хорошо вытянуться в прохладе на мягком, расслабить, наконец, уработавшиеся мышцы, что губы его сами собой сложились в тихую блаженную улыбку, глаза смежились, а дыхание стало редким и спокойным. Заснул, сердяга!
9.
- Сашенька! Вставай, милый, четвертый час уже! Тебе хоть поесть надо!
Бабка стоит в дверях и улыбается, а по комнаткам плавает чудесный запах жареной на сливочном масле речной рыбы. Сашка, едва очухавшийся ото сна, вдруг чувствует зверский голод. Он шустро спрыгивает с дивана и бежит к столу.
- Ух, ты!
На огромной плоской сковороде шипят масляными пузырями зажаренные до золотистой корочки рыбины и все это великолепие густо усыпано сверху зеленым луком и укропом. Сашка сглатывает слюну и бежит дальше, во двор – умываться. Это у него рефлекс такой: проснулся,- так прежде, чем сесть за стол, нужно обязательно умыться. А то и еда не в еду будет. Побросал в лицо воды, утерся – вот теперь можно и по рыбке ударить! Вернулся в избу, бабка уж за столом сидит: в одной руке вилка, в другой – кусок хлеба. Едва Сашка рядом уселся, она тут же себе в тарелку рыбешку подцепила и – ам, ам – один скелетик от рыбешки остался. Берет следующую: ам, ам – еще один скелетик… Сашка, видя такое дело, тут же себе самую большую – голавля – ухватил. Вилка у него в руках замелькала, как сабля в кавалерийской атаке. Мигом голавля на запчасти разобрал – только облизнулся. Потом вторую рыбку оприходовал, третью… Но за бабкой все равно не успевает: если у него один скелетик в тарелке прибавился, у бабки - три. Пять минут – сковорода почти пустая. Два-три колючих окунька осталось, но доедать их желающих уже не нашлось. Бабка тут же принесла кастрюльку с вареным раком. Вытащила малиновое чудовище, посадила на тарелку. Сашке хвостик отдала, сама клешни да лапки сгрызла. Видя, с каким удовольствием бабка рыбу да раков ест, Сашка хитро спросил:
- Ну что? Надо, наверное, почаще на речку наведываться? Насушим рыбки побольше – ты и зимой ее пожуешь. Тебе же в охотку!
Бабка довольно кивнула – мол, неплохо бы…
- Тогда я завтра поутру опять сгоняюсь, ага?
Та мгновенно помрачнела:
- Один?
Тьфу ты, пропасть! Снова – здорово… Непрошибаемая бабка! Стена! Танк! Дальше развивать опасную тему он не стал. Все что бабка ему скажет, он уже давно знает наизусть. Сережку вторую ночь подряд бессонницей морить тоже не годится. Так что вывод один – завтра рыбалки однозначно не будет. А потом – увидим…
После обильного непонятно чего - то ли позднего обеда, то ли раннего ужина, Сашке опять захотелось спать. Но спать вечером нельзя – потом всю ночь глаз не сомкнешь. Поэтому решил он пойти прогуляться. Недалеко от Сережкиной двухэтажки когда-то был здоровенный пустырь. Все окрестные мальчишки называли этот пустырь «поляной». Года два назад сварили на заводе разные качели-карусели, «радугу»-рукоход, турники под разный рост, горку, да и отгрохали на этом пустыре замечательную детскую площадку. А название осталось то же – «поляна». Туда-то он сейчас и направился.
Детей на поляне не было. Даже малышей. Сашка уселся на качели, поднял голову к небу и принялся раскачиваться. Это очень приятно – глядеть в небо и качаться на качелях. Возникает ни с чем не сравнимое чувство свободы, полета, оторванности от всего земного… Неожиданно чьи-то сильные руки качели остановили. Сашка, который едва не вылетел из сиденья, испуганно оглянулся. Его окружала толпа разновозрастных пацанов во главе с Улей. Рядом с вожаком стоял тот самый Киса, который приставал вчера в Сережкином подъезде. Нос у Кисы был синим, распухшим и ноздри заметно вывернулись наружу, отчего Кисина мордочка напоминала забавное поросячье рыльце. Сашка спрыгнул на траву и, намеренно игнорируя Кису, дружелюбно кивнул Уле:
- Привет!
Тот протянул руку, Сашка ее пожал. Но все равно, чувствовал он себя очень неуютно - гадкие предчувствия сжимали сердце холодными тисками. Уля, ухмыляясь, поглядывал то на Кису, то на Саньку и молчал. И это молчание не сулило ничего хорошего.
- Вот, Сашок… Опять на тебя жалобы. Кисе нос расшиб… Ногу ему в кровь оттоптал! А сам – убежал! Нехорошо… Не по понятиям! Уж если два пацана дерутся, то все по правилам быть должно. Ты как, готов с Кисой отношения выяснить?
Сашка, не спуская с Кисы глаз, кивнул. А что ему еще оставалось? «Если один на один – тогда еще шанс уцелеть есть. А если толпой налетят…» Он обернулся к Уле:
- Один на один?
Тот рассмеялся:
- Конечно! А мы посмотрим. И чтоб все по правилам! Деретесь до первой крови или пока кто-то пощады не запросит. Идите оба сюда. Ты вставай здесь,- он дернул Кису за рукав,- А ты,- ткнул пальцем в Сашку,- Здесь! Ну, поехали!
Вся банда расселась на траве широким кругом – представление обещало быть интересным.
Сашка просто шкурой чувствовал, как Киса боится. Он выше, тяжелее, у него руки длиннее, чем у Сашки, но все равно – боится! «Что ж… Как учил Бонапарт, главное – ввязаться в сражение. А там видно будет!» Сашка прыгнул вперед, Киса махнул кулаком, но не попал – Сашка увернулся. «О-о-о… Да он совсем драться не умеет!» В то же мгновение у него в глазах вспыхнуло – Киса ловко врезал ему в переносицу носком тяжелого ботинка. Сашка покатился на траву. Банда восторженно завопила, засвистела, заулюлюкала. Санька поднялся. Из расквашенного носа лило ручьем, как из самовара. Уля встал между бойцами:
- Все! Киса победил! Теперь миритесь.
Но Сашка, захлебываясь кровью, снова сжал кулаки:
- Я могу драться! Отойди, Мишка!
- Ого!- Уля ухмыльнулся и отошел в сторону.- Ну-ну…
Теперь первым напал Киса. Он почувствовал свое превосходство и больше не боялся. Удары посыпались на Сашку как горох из мешка. Санька берег только лицо – его руки и плечи покрылись быстро синеющими кровоподтеками. Он ждал. Ждал того единственного мгновения, когда Киса потеряет бдительность и откроется. И тогда…
Киса, не встречая от противника никакого сопротивления, уже не дрался, а просто издевался. Ему надоело лупить безответного Сашку как боксерскую грушу, он решил повалять его по траве, попинать ногами. Киса обеими руками схватил Саньку за майку, хотел, видно, эффектно швырнуть от себя как можно дальше… И на полсекунды открылся. Сашка коротко размахнулся и ткнул кулаком прямо в больной Кисин нос. Тот схватился за лицо руками и опустился на колени. И тут Сашка применил свой коронный прием: развел руки и изо всех сил хлопнул уже беззащитного Кису ладонями по ушам. Тот дико завыл и, повалившись на траву, начал бешено кататься, бестолково колотя ногами. Сашка отошел в сторону, сорвал лопушок и заткнул кровящую ноздрю. Другим лопушком начал оттирать кровь с подбородка и перепачканных рук. Уля, не глядя в Сашкину сторону, подошел к валяющемуся Кисе и потыкал его ногой в бок: «Хорош орать… Вставай!», но тот продолжал истошно выть, кататься и дрыгаться. Тогда Уля зло и сильно пнул его в солнечное сплетение:
- Дерьмо!
Киса выпучил глаза и начал хватать воздух широко раскрытым ртом. Улыбин размахнулся, было, двинуть ему еще разок, но передумал. Плюнул Кисе на голову, сунул руки в карманы и двинулся к дому. Банда потянулась следом. На поляне остался только побитый Киса и измочаленный Сашка.
Сашка нашел еще один лопушок почище и присел возле Кисы на корточки. Тот уже не катался и не выл,- сидел, вытянув ноги, на вытоптанной траве, и размазывал по лицу слезы и кровь из вторично разбитого носа.
- На, заткни нос лопушком. Он хорошо кровь останавливает,- Сашка протянул лопушок и тихонько коснулся руки недавнего противника.- Давай-ка я помогу тебе кровь оттереть. А то сейчас пойдем мимо людей, так они напугаются.
Киса, хотя и взял предложенный лопух, хотя и позволил счистить с лица кровавые потеки и сгустки, но держался очень настороженно, не сказать - враждебно. Сашка нарочно старался не обращать на это внимания, уселся напротив и, потрепав Кису по руке, попытался его утешить:
- Мы с тобой как гладиаторы! Деремся на потеху другим. Ты мне нос расквасил, я – тебе, а они только смеются. А тебе еще Уля от себя добавил… Я думал, он тебя вовсе убьет! Ножищи-то у него – как у слона!
Киса всхлипнул, но промолчал. Сашка снова потрепал его по руке:
- А знаешь, если они так к тебе относятся, не водись с ними совсем! Хочешь, я твоим другом буду? Тебя как звать?
- Юрка…- Киса снова всхипнул.- Только… Плевать я на друзей хотел!- Он вдруг закричал, закричал отчаянно и зло!- Плевать! Ты же ничего не знаешь, козленок, ничего! У тебя же понятия, как у малыша в ясельках! С этим хочу дружить, с этим не хочу!..- Киса ударил кулаком по земле и замолк, захлебываясь слезами.
Сашка сокрушенно покачал головой.
- Юр, а Юр… Ты мне расскажи, в чем беда! Я, может, сумею помочь…
Юрка снова заорал, уже трясясь от злобы и отчаяния, молотя кулаками по земле:
- Ты знаешь, как пацанов опускают? Как на дно кладут? Чем ты мне поможешь, чем? Со мной до конца жизни никто теперь здороваться не будет, и быть мне вечной «шестеркой»!
- Юр, а это обязательно - быть картой в чужой колоде? Может, мы лучше людьми будем, а не картами? И не будет у нас с тобой ни старшинства, ни масти! Не все же по тюремным правилам на свете живут, есть и вольные люди. Ты сам-то - хочешь вольным быть?
- Если хочешь знать, воры – они самые вольные люди и есть,- Киса пытался говорить убежденно, но он уже и сам видел – не в его ситуации рассуждать о преимуществах воровского общественного уклада.
- И в чем же она – воровская воля?- Сашка смотрел на Юрку, спокойно улыбаясь, а тот постоянно отводил глаза в сторону.
- Вор – он, конечно, вольно живет! Что захотел, то и взял! Никто ему не начальник!
- Ой, ли? А ты, Киса, сам-то воровал? Да ладно, молчи уж! Ясно, что воровал. И что же тебе доставалось? Самые, поди, пустяки тебе доставались. Потому что те, кто сильнее, обязательно возьмут себе то, что получше! А таким, как ты, всегда будет доставаться то, что похуже. Ведь так?
Юрка надулся:
- Всему свое время придет… Если буду честным вором, если буду воровские законы соблюдать,- обязательно стану «вором в законе». И самое лучшее будет моим.
Сашка откровенно рассмеялся:
- Ну и каша у тебя в голове, брат Юрка! Честный вор – это как горячий лед! Или – сладкая хина! Человек – он либо честный, либо вор! А «честный вор» – такая же глупость, как «вороватый честный». И про законы – тоже бред… Если вор не соблюдает закон, запрещающий воровать по магазинам и квартирам, то зачем он будет жалеть другого вора? Будет возможность – он и вора обворует! Если человек, как ты сам говоришь, привык брать все, что захотел, он и будет брать, пока его силой не остановят! Поэтому единственный закон, какой среди воров возможен – это закон силы. Кто сильнее – тот и закон. Вон, Уля! Захотел тебя под дых пнуть, и пнул! А ты, случайно, не хочешь пнуть ему в обратную? Поди, попробуй!
Киса сжал кулаки, грозно поднялся:
- Слушай, петушок… Что-то ты не по делу базар ведешь! Я гляжу, ты на братву всерьез наезжаешь, падла? Не жить тебе, урод! Не жить, отвечаю!
Улыбка с Сашкиного лица сползла, он тоже поднялся во весь рост и тоже сжал кулаки:
- Ты лопушок-то из носа вынь, вояка…
Киса выдернул из ноздри зеленую затычку. Следом вытянулся длинный кровяной сгусток. Киса болезненно поморщился и тихо выругался.
- Юр, а может, не будем воевать, а? Ну, наставишь ты мне еще фонарей, ну, расшибу я тебе еще раз нос… Тебе от этого легче станет? Пошли лучше на колонку – умоемся.
Юрка молча развернулся и потопал в переулок, где находилась ближайшая водоразборная колонка. Сашка пошел за ним. Так и шли целый квартал молча: Юрка спереди, Сашка сзади. Возле колонки Киса широко, чтобы меньше забрызгаться, расставил ноги, сунул под трубу сложенные корабликом ладони и буркнул:
- Жми. Только потихоньку.
Сашка придавил рычаг. Струя ударила в Кисины руки, брызги рикошетом обильно оросили обоих мальчишек и даже неосторожных прохожих. Киса, зло матерясь, кое-как умылся и выпрямился, утираясь полой рубахи. Сашка тоже сунулся, было, под трубу, но Киса вдруг больно ударил его по заднице ногой, сам отбежал подальше в сторонку, начал корчить рожи и обзываться такими словами, что у Сашки просто уши завяли. «Тьфу»,- думал Сашка, глядя на него,- «До чего ж подлый пацан! Я с ним, как с человеком, а он…»
Пришлось идти домой неумытым. Бабка, увидев Сашкин распухший нос и извозюканную кровью мордашку, лишилась дара речи. Она всплескивала руками, открывала и закрывала рот, издавала какие-то странные булькающие и клокочущие звуки, но, как ни тужилась, ни одного человеческого слова выговорить не могла. Сашка как можно беззаботнее улыбнулся и попытался бабку успокоить:
- Ерунда, ба! На поляне с пацанами в бокс играли, да немножко увлеклись… Сейчас умоюсь и буду как новенький.
Но и после умывания симпатичней он выглядеть не стал. Вокруг глаз – черно-синие «очки», вокруг фиолетового носа – краснеющая опухоль. Добавим сюда заляпанную кровью майку – ни дать, ни взять,- живая иллюстрация к рассказу о зверствах фашистов над пионером–героем.
Бабка, которая булькать уже перестала, но говорить еще не могла, принесла ему чистое - переодеться. Сашка опять ей улыбнулся – спасибо! Но та скорбно поджала губы и только смотрела на внука полными слез глазами. Сашка тяжело вздохнул: «Ну, сейчас начнется… Честное слово – лучше еще раз вытерпеть мордобой, чем бабкины причитания выслушивать!» Но причитаний не было. Бабка дождалась, пока Сашка оденется, потом молча взяла его за руку и отвела в избу – к зеркалу. Увидев, на кого он похож, Сашка откровенно затосковал: «Эх! С такой рожей на людях не покажешься! Придется несколько дней дома прятаться…» Он поднял на бабку глаза, хотел еще раз сказать ей что-то утешительное, успокаивающее, но она почему-то резко отвернулась и вышла вон, оставив его одного.
Сашка вышел за бабкой следом, но ни во дворе, ни в саду ее не нашел. Бабка будто испарилась. Поискал, покричал – не отзывается. От нечего делать вытащил недоделанную деревяшку для ружья, начал ее ножом потихоньку строгать – придавать нужные формы. Строгает, а сам все думает – куда же это бабка убежала? Ведь именно – убежала, если б шагом шла, он бы ее увидел! Чудно…
А бабка тем временем уже вовсю вела собственное расследование. Она обошла соседние дома и очень быстро нашла свидетелей недавнего сражения. И Улю, и Кису вся округа давно уже знала как облупленных, поэтому бабка прямиком отправилась в расположенное поблизости отделение милиции. Там потребовала у дежурного бумагу и ручку и в десять минут фамильными Брагинскими иероглифами изобразила текст следующего содержания:
«Начальнику милиции Барадачеву Гиоргию Петровичу от гражданке Брагиной Василисы Александровне. ЖАЛОБА. Уважаемый Гиоргий Петрович помоги мне в моей беде Христом Богом молю. Хулиганы Мишка Улыбин и Юрка Фрязин исбили моево внучека Сашеньку ни за что ни пра что. Так что теперь надо этих хулиганов пасадить в капэзэ чтобы было непавадно а родителей штрафануть. Очень я на вас Гиоргий Петрович надеюсь остаюсь ваша Василиса Александвна».
Дежурный прочел бабкину грамоту, скривился, как от кислого, но, тем не менее, зарегистрировал заявление по всей форме и вызвал сержанта и двух дружинников. Маленький отряд, возглавляемый кипящей жаждой мести бабкой, направился на поиски Улыбина и Фрязина. Мишка Улыбин, после того, как мать была арестована, а квартира – опечатана, поселился в соседнем доме у тетки Надежды. Та приходилась родной сестрой Мишкиной матери и всю жизнь занималась тем же самогонным промыслом – видимо, работать на полях или у станков было не в традициях семьи Улыбиных. Но сама тетка Надя зельем никогда не торговала – носила на реализацию сестре. Теперь, когда фамильная самогонная лавка закрылась, тетка потеряла свою единственную статью дохода. Однако она не отчаивалась – солидные сбережения, накопленные за десятилетия бойкой торговли спиртным и превращенные в килограммы золотых украшений, припрятанных, как ей думалось, в надежных местах, сулили безмятежную и безбедную старость. Но… Напрасно, простите за каламбур, тетка Надежда тешила себя такими надеждами. Как раз сейчас, когда к ее дому направлялась милиция и народная дружина, она металась по квартире, билась головой о стены и рвала на себе волосы. У нее в одночасье исчезло все ее накопленное богатство! И то, что лежало под половицей на кухне, и то, что было спрятано в смывном бачке, и то, что она схоронила среди постельного белья… Пропало все! Золото, серебряные ложки, деньги пачками, которые тетка Надежда, не доверяя сберкассам, хранила по карманам зимних пальто…
- Мишка-а-а! Мишка, сволота! Убью-у-у-у-у!- выла тетя Надя, и в сердцах колотила о стену фарфоровый чайный сервиз, в котором еще утром лежали ее любимые бирюзовые сережки, брошь с настоящим алмазом, а еще – горсть побрякушек-«бескаменок» и с десяток простых колечек и цепочек. Теперь, само собой, чашки, чайнички и сахарницы были совершенно пусты.
- Что за шум, а драки нет?- традиционно поинтересовался сопровождающий бабку сержант, едва переступив порог тети Надиной квартиры.- Двери не заперты – заходи, кто хочет…- и, уже придав голосу приличествующую таким случаям официальность, спросил:
- Гражданка Улыбина?
Тетка Надя бросилась сержанту в ноги, встала на колени:
- Мила-а-ай! Помоги, голубчи-и-и-ик!.. Все, подлец, украл, все вынес! Пустил меня, старую, по миру! Все, что долгий век копила, в куске хлеба отказывала… Все, выродок, унес!- и, не в силах говорить дальше, она просто завопила, легла на половик и стала биться головой в гудящие половицы. Сержант и дружинники несколько секунд оторопело смотрели на бабью истерику, потом дружно, в шесть рук, подняли ее с полу и отнесли в комнату на диван. Бабка, качая головой, прошла на кухню, нашла уцелевшую чашку и принесла убитой горем Улыбинской тетке воды из-под крана:
- На-тко, попей… Что морду-то воротишь, бесстыжая! Отвечай, шалава, где племянник? Мишка твой где?
Та обернула обезображенное злыми слезами лицо.
- Где? В Караганде, карга! Что тебе, неумной, не понятно? Обокрал меня Мишка! Обокрал и сбежал! Где он теперь? Где? Если б знала – убила б ублюдка! Вот этими бы руками,- она потрясла у бабки перед носом жирными, как шпикачки, пальцами,- этими бы вот руками щенку глаза выдрала! А-а-а! О-о-о! У-у-у!- и она опять закричала, завыла, застонала, колотясь головой о диванный валик.
Сержант и дружинники переглянулись, потом все трое уставились на бабку – что дальше, мол? Бабка еще немножко полюбовалась на обворованную самогонщицу, демонстративно плюнула прямо на ковер, развернулась и вышла. За ней следом потянулись дружинники, но сержант на минутку задержался.
- Надежда Сергеевна, вы заявление о краже будете подавать, или как?
Та резко, как «Ванька-встанька», села.
- Подам! Только, кому положено, подам! Я завтра – к самому Георгию Петровичу пойду! Ах, подлецы… Ах, твари! Ах…
Сержант пожал плечами и вышел вон. Во дворе его ждала бабка и компаньоны дружинники. Вчетвером направились на другой конец улицы, туда, где проживал малолетний бандит Юрий Фрязин.
Санька, закончив строгать свою заготовку, решил придать ей товарный вид – обработать шкуркой и покрыть лаком. Чтоб было, как в магазине! Шкурка лежала в сарае. Там же, в уголке, стояла ржавая жестянка с бесцветным лаком. Насвистывая себе под нос, он подошел к сараю и сразу насторожился – дверь была приоткрыта, хотя совсем недавно он сам ее плотно прикрывал. Прежде, чем в голове оформилась какая-то определенная мысль, он толкнул приоткрытую дверь и тихо вскрикнул. В полупустом угольном сусеке на куче старого тряпья сидел Мишка Улыбин и смотрел на него перепуганными глазами. Разглядев, что пришел всего лишь мальчишка, он слегка успокоился и приложил палец к губам. Потом приглашающее махнул рукой – войди! Сашка приблизился. Мишка заговорил быстро, свистящим шепотом:
- Сашка, блин! Напугал! Бабка твоя дома?
- Нет… А ты чего тут сидишь?
- Попал я, как кур в ощип… Ловят меня по всему городу! А мне надо до завтра дотянуть, обязательно надо!- Он вдруг всхлипнул, и стало вдруг сразу видно, что грозный Уля, в сущности, еще совсем мальчишка. Он смахнул перепачканной углем рукой слезу и зашептал просительно и даже жалобно:
- Саш, ты на меня зла не держи, не было у меня другого выхода, чтобы тебя спасти. Пацаны тебя ночью сжечь собирались, еле уговорил все на драку свести – мол, набить тебе морду, да и дело с концом! Синяки – тьфу, заживут! Зато дом цел… Ты вот что… Ты никому не говори, что я здесь! Меня здесь искать никто не будет…
Сашка удивленно вытаращил глаза:
- А что ты натворил?
Мишка махнул рукой:
– А!.. И не спрашивай… Хотя… Тетка, поди, уж по всему поселку раззвонила. Ты не знаешь: мать-то у меня забрали. А деньги наши все у тетки хранились. Как она обрадовалась, когда мать арестовали! Думала, что теперь все – ее! Только не на тех напала! Тут они – денежки… Завтра мать отпустят под подписку о невыезде. Но мы на эту подписку плевали! Купим новый паспорт и уедем! Далеко уедем, не найти! Эх, до завтра бы только продержаться…
Мишка тоскливо смотрел в затянутый паутиной угол и шмыгал носом. Потом вдруг с надеждой заглянул Саньке в глаза:
- А что? Поселимся, где никто нас не знает… Домик купим, я на шофера выучусь… Из армии вернусь – работать буду! А матери запрещу самогоном торговать! Только б до завтра дотянуть…
- А почему – «дотянуть»?- робко поинтересовался Санька.- Боишься, в милицию заберут?
Мишка скривился в горькой усмешке.
- Милиция… Чижик ты еще, Сашка. Какое ж ты дитя малое… Ничего в жизни не понимаешь.
- Ну, объясни!- обиделся Сашка.- Может, пойму!
- Милиции я не боюсь. Все законы – за меня! Только ведь тетка наверняка «деловых» к поискам подключила. От них пощады не жди… Я столько унес – не сносить головы, если поймают! Они за десятку человека на перо ставят, и даже не чихнут! А тут…- Мишка схватился за голову и затих.
Его страх каким-то мистическим образом передался Сашке. Он вдруг представил себе, что это его, Сашку, разыскивают сейчас все городские и районные бандиты! И это он, Сашка, забился, ища спасения, в чужой сарай! Сидит и с ужасом ждет: вот скрипнет дверь и войдет… Кто войдет? Да какая разница – кто! Войдет, увидит чужака, поднимет крик!.. И вот уже выгоняют его, Сашку, на пустынную и страшную улицу, где спрятаться негде, где он обречен… Бр-р-р! Кошмар какой…
- Миш, ты есть хочешь?
- Не знаю… Я, вообще-то, уже и не помню, когда в последний раз ел!
Сашка встрепенулся:
- Я мигом! Только у нас ничего особенного нет… Колбасы там, консервов… Могу принести вареной картошки, хлеба и зеленого лука.
- Давай! Как ты про еду заговорил,- у меня сразу в животе революция началась! Кишка кишке бьет по башке…
Сашка побежал в дом, накидал в тарелку холодной вареной картошки, отхватил ножом здоровенную краюху хлеба, надергал на грядке лука и бегом вернулся к Мишке – ешь! Тот сразу набил рот, как хомяк, глотал почти не жуя. В одну минуту все умял и виновато спросил:
- А еще ничего нету?
Сашка быстренько приволок оставшихся от своей недавней трапезы жареных окуньков. Мишка проглотил их, почти не выбирая костей, и сразу закашлялся.
- Косточка поперек глотки встала…- сипло проговорил он сквозь проступившие слезы.
- Глотай, скорее, корочку!- тут же захлопотал Сашка,- Она косточку за собой утянет!
Мишка с трудом проглотил неразжеванную ржаную корку, вытер слезы и улыбнулся:
- И правда – проскочила! Спасибо!
- Да ладно, чего там…- Сашка засмущался. Потом хлопнул себя по лбу – «Ах, растяпа!», тут же побежал, принес большую кружку свежей воды. Мишка с жадностью напился.
- Эх, сейчас заснуть бы!.. А как проснусь – чтоб все сном оказалось…
- А может, тебе все-таки в милицию сдаться?- предположил Сашка, опасливо поглядывая на собеседника,- Вернешь тетке деньги, да и делу конец!
Мишка аж подпрыгнул!
- Ты совсем чокнулся? Мне в КПЗ даже до утра не дожить – факт! За такие бабки меня не то что в милиции – в камере КГБ шлепнут! Нет, Сашка. Одно мне спасение – бежать.
- Ну, тогда один беги! Прямо сейчас, как стемнеет! Одному тебе намного проще исчезнуть!
- Ты что, предлагаешь мне мать бросить? Чтоб она годами в тюрьме гнила, да там и померла?- Мишка даже кулаки сжал и глаза в щелки сузил!- У нее язва! У нее пневмония постоянно, бронхиты! Ей в тюряге просто не выжить! Пойми, дурачок,- я ее спасти должен. Должен увезти ее отсюда!
Сашка понимающе покивал. А про себя подумал: «Если б один – ушел бы ночью пешком вдоль железки километров на двадцать в сторону Москвы, там на каком-нибудь полустанке спокойно бы на поезд сел, до Моршанска бы добрался. А там – куда хочешь! Вольный простор! Но с матерью…»
- Слушай, Мишка! В сарае тебе сидеть нельзя. Сюда бабка то и дело заглядывает. Ты забирай-ка эти шоболы, да пойдем, я тебе покажу, где можно лучше спрятаться.
Он провел Мишку в заросший угол сада, где еще в прошлом году они с друзьями, играя в партизан, соорудили в самой чаще вместительный шалаш. Сейчас от партизанского убежища остался только каркас из сухих палок, но наломать сливовых и вишневых веток, да покрыть шалашик заново – минутное дело!
Улыбину новое укрытие понравилось. Он живо устроил себе постель из мягкой травы, побросал сверху захваченные из сарая тряпки, лег, с удовольствием вытянулся, блаженно улыбнулся и зажмурился, как кот. Сашка осторожно тронул его за руку:
- Миш, а Миш! Ты завтра один никуда не ходи, ладно? Я утром сам твою маму найду… Если ее отпустят, конечно! Передам ей, что ты скажешь – ну, там, где встреча, когда… А ты тут сиди! Тебя здесь в жизни никто не найдет! Хорошо?
Мишка приоткрыл один глаз:
- Ладно. Там видно будет. Ты иди. Слышишь? Бабка тебя кричит.
И действительно - на весь сад разносился истошный бабкин крик – «Саша, Саша!» Санька продрался сквозь заросли и рысью помчался по тропинке. Во дворе его встретила насмерть перепуганная бабка, которая потеряла внучка в собственном саду, а у нее за спиной толпилась целая делегация: мужчина в милицейской форме, еще двое в штатском, незнакомая женщина лет сорока и старый знакомый Киса, которого женщина держала за ручку, как маленького. «Кискина мама»,- догадался Сашка.
С появлением Саньки женщина начала ругаться самыми черными словами, через каждые два-три слова называя его «хулиганом», «зверем», «бандитом» и другими эпитетами, включая непечатные. Бабка тут же принялась в ответ кричать на женщину, поднялся невообразимый шум, сержант пытался их утихомирить, но его никто слушал. Суть скандала сводилась к тому, что Кисина мать требовала наказать Сашку, который в кровь избил ее сына, а бабка требовала забрать в милицию Кису, который в кровь избил ее внука. Наконец, терпение у сержанта лопнуло, он набрал полные легкие воздуха и заорал так, что у окружающих заложило уши:
- Пре-кра-тить! Немедленно прекратить! Я требую порядка!
Дамы мгновенно заткнулись и преданно уставились ему в рот. Милиционер, разглядывая изрядно подсиненные мордашки пацанов, обратился теперь к ним:
- Кто может мне вразумительно объяснить, что между вами произошло?
Сашка искоса зыркнул на Кису. Тот стоял насупившись, сосредоточенно разглядывал свои ботинки и говорить явно не собирался. Пришлось отдуваться одному.
- Мы с ним,- он махнул рукой в сторону Кисы,- поспорили, кто сильнее. Другие пацаны говорят: «Надо устроить соревнование по боксу!» Мы оба согласились. Правила были такие: ниже пояса не бить, ногами не бить, раунд закончится, когда кто-то драться больше не захочет. И все внимательно смотрели, чтоб все было по-честному!
Сержант заметно заинтересовался:
- Ну и как? Кто победил? А то, судя по вашим фонарям, передо мной тут одни проигравшие!
- Я победил,- солидно заявил Сашка.- А он,- снова взмах в сторону Кисы,- проиграл! Я ему под конец так двинул, что он на травку сел и заплакал – мамочку звал!
Милиционер громко захохотал. Кисина мать бросилась на Сашку с кулаками:
- Я тебе покажу, ублюдок, как моего сына бить!
Бабка тут же вцепилась ей в волосы. Снова поднялся невообразимый крик и визг остервенелых женщин. Сержант кивнул дружинникам, драчунов силой растащили в разные стороны, но крику от этого не убавилось и милиционеру снова пришлось на них как следует рявкнуть. В наступившей тишине он назидательно поднял палец и строго произнес:
- Гражданка Фрязина! Гражданка Брагина! Если вы не прекратите это хулиганство, я сейчас вас обоих заберу в отделение, составлю протокол и вы будете оштрафованы! Обе!
Потом немного успокоился и добавил уже вполне миролюбиво:
- Милые женщины! Ничего страшного не произошло. Мальчишки устроили бокс. Все было по правилам.- Он обернулся к Юрке,- Все ведь так и было, как Саша рассказал?
Киса, красный как рак, нехотя кивнул. Еще бы! Стыдища какая – приходится сознаваться, что его побил мальчишка, который ниже ростом и легче килограммов на десять! Сержант уже снова улыбался:
- Ну что, инцидент исчерпан? А ну, мелкота, быстро миритесь! Сейчас же, при мне, при матери, при бабке! Подойдите друг к другу, зацепитесь мизинцами, повторяйте: «Мирись, мирись, мирись! И больше не дерись! Если будешь драться – я буду кусаться!» Вот так.
Гости потянулись к калитке, Киса уходил последним. Уже выйдя на улицу, он оглянулся и посмотрел на Сашку с такой лютой ненавистью, что тот сразу понял – никакого мира между ними не будет. Никогда.
Оставшись наедине с внуком, бабка смачно плюнула и зло спросила:
- Что ж ты меня предал?
Сашка от изумления сел прямо в траву. Он вытаращил на бабку непонимающие глаза и зашлепал губами. Та между тем продолжала:
- Ты зачем сказал, что у вас был бокс, и ты его победил? Надо было сказать, что они на тебя напали просто так и избили! Чтобы их в милицию забрали, да в холодной камере подержали, подлецов! Я на них заявление подала, а ты меня продал! Эх, ты!
Она поджала губы и, крайне недовольная, ушла в дом. А Сашка, буквально пришибленный бабкиными высказываниями, так и остался сидеть на траве и потрясенно хлопать глазами. Бабка снова вернулась, выглянула из дверей:
- Ну, что сидишь? Иди в избу!
Он поднялся, отряхнулся, покорно поплелся за ней. На кухне бабка остервенело гремела посудой: тарелки и вилки не ставила на стол – швыряла. Оскорбленный и напуганный Сашка робко присел на краешек сундука, ожидая продолжения выволочки. Бабка, возмущенная донельзя, все никак не могла успокоиться. Ей, наверное, очень хотелось закатить истерику, накричать на внука, но, помня свое недавнее обещание обеспечить мальчику спокойную жизнь, которое от нее потребовали в больнице, держалась изо всех сил. В конце концов, она уселась на табурет напротив Сашки и начала высказывать свои претензии.
- Завтра воскресенье! Я батюшке похвастала, что внучек православием интересуется, Писание читает! Уговорила, чтоб он тебя благословил! А ты? Как с таким лицом пойдешь? И что я ему теперь скажу?
Сашка пожал плечами:
- Скажи – заболел…
Бабка закипела, как полупустой электрочайник.
- Врать меня учишь? В Божьем храме врать?
- Скажи правду… Подрался, мол…
Тут бабка просто подпрыгнула на табурете!
- Как ты можешь такое говорить? Я батюшке тебя так нахвалила, так расхвалила, а теперь скажу – подрался? Я с какими глазами теперь вообще в церковь войду? Как ты меня подвел! Ах, как ты меня подвел! Милиции продал! Перед батюшкой опозорил!
У Сашки вдруг начались сильные головные боли. Даже немного тошнить стало. Скорее всего, это было из-за драки с Кисой – слишком много и слишком сильно бил Фрязин его по лицу. Да еще поломанный режим дня – ранний подъем, рыбалка, пропущенный завтрак, обед… Да еще совершенно невозможная жара, какой даже старики припомнить не могут! Но Сашка обо всем этом не думал. Он просто сидел на сундуке и, прикрывая глаза, зябко ежился, когда очередная волна боли пронизывала мозги и беспощадно била в глаза, в виски, в затылок… Бабка между тем распалялась все больше. Она, как видно, забыла-таки обо всех своих обещаниях и кричала, кричала!.. Сашкины боли сделались совершенно невыносимыми. Бабкины вопли уже не воспринимались им как слова – эти крики били в лоб, будто молотки, аж в глазах пыхало. Он обхватил голову руками и, закрыв глаза, тихо раскачивался из стороны в сторону, до крови закусив нижнюю губу, чтоб не орать. Заполнив всю голову, боль поползла вниз по позвоночнику, заставляя Сашку выгибаться назад и отчаянно шевелить лопатками. Больше терпеть он не мог. Чуть-чуть приоткрыл один глаз – свет засиженной мухами лампочки вызывал боль не меньшую, чем шум, производимый бабкой,- приподнялся, кое-как сделал несколько шагов до дивана и опустился лицом в подушку. И позволил себе потерять сознание.
10.
Мишка Улыбин сидел в шалашике на куче травы и сквозь ветки смотрел в заполненное звездами небо. Курить он больше уже не мог – тошнило от одного взгляда на сигаретную пачку. Он прождал Сашку весь вечер, до глубокой темноты, потом не выдержал, прокрался к дому и немножко послушал под дверью. Покачал головой, тяжело вздохнул, попил приготовленной на полив воды из бака возле колодца, да и поплелся назад, в шалашик. Спать не хотелось. Сидел, смотрел в черное небо и разглядывал мигающие летние звезды. О грозной опасности, висевшей над головой многотонной глыбой, старался не думать.
«Говорят, что звезды – такие же солнца, как и наше. Многие даже крупнее и светят ярче. А маленькими кажутся просто оттого, что слишком далеко. А вот интересно – как далеко? И что там – за этой далью, за звездами? Вот, говорят: Вселенная бесконечна! Но ведь так не бывает? Конец бывает у всего. И начало бывает у всего… Что-то в школе говорили,- уж не помню,- все появилось из Большого взрыва. Из осколков этого Взрыва. Но что взорвалось? Это же, наверное, что-то очень большое взорвалось? И этот Взрыв считают Началом Вселенной. А потом осколки разлетались, разлетались… А тот осколок, который летел впереди других, и был, наверное, Концом Вселенной. И если эти осколки продолжают разлетаться, то, значит, у Вселенной все-таки есть край? Только этот край все время от меня убегает дальше и дальше, поэтому догнать его невозможно. И вот люди решили: Вселенная бесконечна. А на самом деле – просто не видят они Края Вселенной и добраться до него не могут! А жаль! Было бы здорово отправиться на звездном корабле искать этот самый Край! Лететь, лететь… За иллюминаторами звезды проплывают, вокруг них планеты кружатся, а на планетах живут инопланетяне! А я им – здорово, мол, братва лихая! Ну что, покурим, за жизнь побазарим?»
Мишка, улыбаясь собственным фантазиям, в самом деле закурил и стал представлять себе инопланетян. Получались лупоглазые зеленые человечки с антеннами на головах и длинными пальцами – щупальцами. Этими зелеными отростками берут они любезно предложенные Мишкой сигареты и с гордым, независимым видом прикуривают. И тут их огромные шарообразные глазки сразу вываливаются из орбит, повисают на стебельках, а скользкая шкурка покрывается серо-буро-малиновыми пятнами! Начинают человечки кашлять, забавно извиваться и приседать… Чтобы не хохотать в голос, Мишка засунул себе в рот кулак и, вывалив глаза ничуть не меньше, чем инопланетяне в его воображении, начал беззвучно трястись и дрыгать ногами. Потом успокоился, курнул еще пару раз и щелчком отбросил «бычок» в заросли.
«Хорош веселиться. Надо поспать хоть маленько, а то завтра весь день как вареный буду».
Он улегся на Сашкиных шоболах, свернулся калачиком и закрыл глаза. Перевозбужденный мозг сразу же начал прокручивать в его полусонном сознании картинки минувших шетоломных суток: крики и вопли за дверью, толпа пьяных мужиков в клубах ядовитого дыма, налет милиции, обыск, арест матери… Вот милиционеры отводят его к тетке и сдают с рук на руки, тетка притворно ахает и жалеет «сиротку», а сама все отворачивается, чтобы никто не видел ее торжествующую улыбку… Вот рассвет в теткиной квартире: он лежит на диване, притворяется спящим, а тетка скользит по комнатам из угла в угол, как белое привидение - в одной ночнушке! Это она проверяет все свои тайники – все ли на месте, ничего не пропало? А Мишка наблюдает за ней сквозь неплотно сомкнутые ресницы и загибает пальцы: туалет – раз, половица – два, сервиз – три… Вот тетка его будит, гонит на улицу. Ей наплевать, что он не выспался - у нее дела, ей нужно идти. А оставлять Мишку в квартире одного она не будет – дураков нету! И он слоняется по двору, дремлет на скамеечке… Вот Киса – стоит перед ним, как Табаки перед Шер-Ханом… Жалуется на Брагина, грозится сжечь его вместе с бабкой! Рядом остальная малолетняя братва – стоят полукругом, немилосердно раздирают комариные укусы на голых руках и ногах… Они согласно кивают и улыбаются – сжечь, сжечь! Вот окровавленный Санька бьет Кисе по носу и тот валится на траву, как мешок с навозом! Он воет таким мерзким голосом, что Мишка даже сквозь дрему морщится и переворачивается на другой бок. Потом он снова видит теткину квартиру. Надежда Сергеевна выгнала его на кухню, сама в комнате переодевается в домашний халат. Он сидит на жесткой табуретке и отрешенно смотрит в окно. Тетка входит, не обращая на голодного племянника внимания, зажигает колонку и скрывается в ванной. Слышно, как она плюхается и фыркает, смывая свой прокисший пот и пыль жаркого дня… Мишка, почти в сомнамбулическом состоянии встает с табуретки, снимает висящую на ручке кухонной двери холщовую авоську, в которой тетка обычно носит из магазина хлеб, поднимает половицу и забирает тяжелый газетный сверток. Потом так же медленно и спокойно опустошает сервиз, туалетный бачок, в комнате раскрывает шифоньер и выбирает из белья золото и тугие пачки денег… Сумка становится очень тяжелой. Выдержат ли ручки? Он выходит в прихожую, потом на улицу, сворачивает за гаражи. Оглядывается - нигде никого. Ловко перемахивает забор Брагиных, его больно царапает крыжовник, кусает крапива, но он внимания на такие пустяки не обращает… Вот он сидит в темном сарае на угольной куче, дверь открывается, екает сердце… Из двери к нему тянуться руки, их становится все больше и больше, они извиваются и ползут как змеи, хватают сумку, которую он изо всех сил прижимает к груди, тянут, пытаются вырвать… Другие лезут зелеными липкими пальцами в лицо, берут за горло, душат…
Ох!.. Мишка резко сел на своей травяной постели и зябко передернулся: кошмар какой! Вокруг было уже совсем светло. Солнце давно встало, по листьям и траве скакали веселые желтые пятна. Он с хрустом потянулся, расправляя затекшие мышцы, тихо подобрался к краю зарослей, осмотрелся. Никого. Вернулся назад, залез в сумку, вытащил пачку красных десяток и сунул под кучу тряпья. Улыбнулся – то-то Сашка удивится и обрадуется! Потом, пригибаясь, быстро добежал до забора, перелез на ту сторону, еще раз огляделся, прошел к своему подъезду и, стараясь не топать, поднялся на второй этаж. Дверь квартиры была заперта на ключ, изнутри не доносилось ни звука. Он порылся в кармане, достал ключ и открыл замок. Проскользнул в прихожую, дверь за собой аккуратно прикрыл – только щеколда щелкнула. Прошел на кухню, поставил сумку возле газовой плиты и вытащил старый посылочный ящик с картошкой. Прямо на пачки с деньгами, на свертки с золотом набросал грязные клубни, потом ящик задвинул назад под стол, а сумку так и оставил - чуть ли не посреди кухни. Открыл кран, с удовольствием умылся холодной водой – «А то прямо глаза склеиваются!» Только после этого пошел в комнату, уселся на кровать, обхватил голову руками и стал ждать возвращения матери.
А что же Сашка? Он и в самом деле заболел. Вечером терял сознание, перепуганная бабка собиралась, было, вновь вызывать «Скорую помощь», да он пришел в себя и попросил этого не делать – ему, дескать, уже лучше. Попросил еще положить на лоб холодный компресс, потом кое-как заснул. Ночь прошла спокойно, а утром снова стал мучиться головными болями; изводила тошнота, даже один раз случилась рвота. Есть он ничего не мог, только лежал, закрыв глаза, да изредка морщился, когда боль становилась совсем нестерпимой. Около восьми часов утра бабка все-таки была вынуждена вызвать «Скорую», а спустя еще часа два он уже был переодет в традиционные больничные обноски и лежал на кровати в травматологическом отделении с диагнозом «сотрясение мозга». После нескольких уколов ему стало легче, головные боли уже не были столь жестокими, он медленно приходил в себя. И первое, о чем вспомнил, был Мишка Улыбин. На Сашку сразу напала тоска: «Подвел! Ведь как подвел! Что же теперь будет?» Страшные предчувствия сдавили сердце; он отвернулся к стенке, уткнулся носом в подушку и тихо заплакал. Мимо шаркали какие-то люди, скрипели и стонали пружинные кровати, звучал беспорядочный шум голосов, но на плачущего мальчишку никто никакого внимания не обращал – наверное, думали, что он просто спит. Неожиданно кто-то тронул его за плечо. Сашка медленно повернулся и открыл полные слез глаза. Возле кровати стояла бабка в белой больничной накидке, а из-за нее выглядывала лопоухая мордашка Сереги Шепелева. Ему тоже выдали белый халат, который шлейфом волочился за ним по полу, отчего Сережка был удивительно похож на Маленького Мука.
- А мы тебе ранней клубники на базаре купили!- радостно сообщил Серый,- А еще сегодня Мишку Улыбина и мамашу его прямо у них в квартире зарезали!
Сашка дико взвизгнул и резко сел. Несколько секунд он напряженно всматривался Сережке в глаза – «Врешь, ну скажи, что ты врешь!», но тот только улыбался по инерции, да недоуменно пожимал плечами – что это друг так психует? Было бы из-за кого… Потом Сашка обмяк и обессилено опустился на подушку. Палата пошла у него в глазах кругами, все заполнила звенящая чернота, тошнота не позволяла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Бабка заполошно побежала искать сестру, через минуту вернулись уже вдвоем, позеленевшему Сашке сунули под нос ватку с нашатырем. Посетителей сестра тут же стала выгонять, но бабка уперлась и уходить наотрез отказалась. Сережка послушался только наполовину – вышел в коридор и остался возле окна. От ударной дозы паров нашатырного спирта Сашка, наконец, мотнул головой и открыл глаза. Сестра, было, снова сунула ему под нос вату, но он отстранил ее руку и сел. Его тут же снова уложили – нельзя! Противиться он не стал. Тихо подозвал бабку, показал рукой на соседнюю кровать,- садись, мол,- потом попросил рассказать о случившемся подробнее. Но бабка сама знала очень мало – одни слухи. Тогда позвали Сережку. Ведь это его мама, уходя утром на большой воскресный базар, обнаружила, что квартира соседей открыта, а они сами лежат на полу в лужах крови. Сам Сережка в страшную квартиру не заходил, но тетя Оля рассказала все сыну очень подробно, и теперь он, захлебываясь от возбуждения, торопился поведать это Сашке и столпившимся вокруг многочисленным слушателям. Убиты Улыбины были зверски, их строгали чуть ли не ломтями, очевидно их пытали. Вся квартира была разгромлена, одежда выброшена из шкафов и расшвыряна по полу – убийцы что-то искали. Наверное, нашли. Тогда они добили свои жертвы, перерезав обоим горло, и скрылись. Чтобы крики несчастных не всполошили соседей, рты им заткнули свернутыми из тряпок кляпами, а чтобы не сопротивлялись – связали электрошнурами, оторванными от утюга и телевизора.
Сашка слушал ужасную историю, до боли прикусив костяшки пальцев – «Только б не закричать!»
Толпа больных, заинтересованных Серегиными россказнями, росла даже не по минутам – по секундам. Весть об убийстве известной самогонщицы и ее сына уже облетела всю больницу, каждый старался пробраться поближе к рассказчику и узнать о трагедии как можно больше. Шепелев с удовольствием отвечал на бесконечно повторяющиеся вопросы, снова и снова рассказывал одно и тоже о лужах крови и растерзанных телах – ему очень нравилось быть в центре внимания. Сашка незаметно дернул бабку за рукав:
- Выгони… - он показал глазами на Сережку,- Убери его… Пожалуйста!
Бабка мигом все поняла. Она нагнулась к Сережкиному уху, что-то прошептала, поглядывая на внука, Сережка встал, улыбнулся Сашке, помахал рукой и направился к дверям. Толпа слушателей хлынула за ним.
- Что ж ты так распереживался?- Бабка ласково взяла Сашку за руку.- Собакам – собачья смерть! Он-то, Мишка-то, тебя не жалел! Окружили тебя всей бандой, да с Юркой Фрязиным стравили! Оттого и лежишь сейчас здесь, а не дома… И мамаша его не лучше – всю жизнь отравой торгует! Сколько мужиков из-за нее вконец спилось, сколько семей порушилось… Тьфу! Псы! Слава тебе, Господи! Прибрал…
Сашка отвернулся к стене - разглядывал ямки и трещинки на старой желтой краске. Ему снова было плохо, его снова тошнило. В приемном покое Ирма Жановна говорила, что тошнота – это следствие сотрясения мозга. Но сейчас он знал точно – его тошнит от бабки. И от Сережки. И еще от полусотни охочих до кровавых подробностей людей, которые находят странное удовольствие снова и снова обсуждать, как убивали, чем вязали, смакуя особо отвратительные подробности…
«Они не собаки!»- думал Санька,- «Они – люди! Для кого-то они плохие, для кого-то – хорошие… Кто-то их вообще не знает! Но они – люди. И погибли из-за меня».
Вместо эпилога.
Сашка пролежал в больнице еще восемь дней, выписали его только через неделю во вторник. Пару раз к нему приходил Сережка, приносил кулечки с шоколадными конфетами, одну из которых из вежливости съедал Сашка, а остальные – сам сердобольный посетитель. А еще Сережка приносил дворовые новости. Рассказал, как Улыбиных хоронили, как кричала и убивалась Верина сестра Надежда… Как пришла провожать Мишку вся поселковая шпана, да только милиция запретила им за гробом идти и быстро расшугала блатную шушеру по окрестным дворам! Да и само шествие было недолгим – от подъезда до улицы, да метров пятьдесят улицей до грузовика с откинутым задним бортом, который никто не догадался украсить хотя бы цветком или сосновой веточкой…
Вместо Ули поселковой бандой верховодит теперь Киса. Его не узнать! Ходит павлином, руки в карманах, курит в открытую, тумаки и пендели раздает налево и направо всем без разбору! Единственным напоминанием о прежнем бедственном положении воровской «шестерки» остался у Кисы распухший нос, да «фонари», что ему Санька поставил.
А еще стало известно, что Надежда Сергеевна Улыбина оформляет квартиру погибшей сестры в свою собственность как наследство. Она уже врезала в дверь новый замок, вывезла куда-то мебель и пустила квартирантов. Самогон она гнать не прекратила, а в качестве продавца наняла одинокую старушку в том же самом доме, только не на втором этаже, а на первом. И уже вновь в Шепелевском подъезде и днем и ночью гуляет и веселится пьяная братва, курит анашу и гадит прямо на пол под почтовые ящики.
Старый участковый, Владимир Тимофеев, сейчас под следствием. И вряд ли выкрутится, потому что в районной газете про него даже фельетон напечатали. Теперь на их участке новый участковый. Он уже один раз почтил самогонную лавку своим присутствием – указал торговке на недопустимость ее асоциального поведения и назвал новую сумму дани. Старуха вопила так, что было слышно во всех квартирах дома и даже на улице. Основная ее претензия сводилась к тому, чтобы милиция, в конце концов, определилась, решила совместно с Косым все вопросы дележа прибыли, а таких, как она, скромных тружеников, не донимали бы многочисленными поборами, а раз и навсегда установили бы единый фиксированный налог.
Но были вещи, которых Серега не знал, а потому о них никогда не узнать и Сашке. Бабка, в очередной раз обходя свои владения, обнаружила, что шалаш, от которого оставался один скелетик, вновь покрыт свежими ветками. Она, конечно же, не преминула туда заглянуть. Забрала свои тряпки, а вместе с ними – пачку денег, оставленную покойным Мишкой Улыбиным в подарок Сашке. Никому о своей находке бабка не сказала, в том числе и внуку, только передачки в больницу стала носить не такие нищенские, как раньше, а чуть приличней: хорошие фрукты, шоколад и лимонад.
Надежда Сергеевна Улыбина вернула свое потерянное богатство удивительно дешево – Сява и еще один из пацанов «с железки» по кличке «Кубометр» взяли с нее лишь пятьсот рублей на двоих. Ни Сява, ни Кубометр в квартире Улыбиных ничего не искали – погром был учинен уже после того, как хозяева были мертвы. Да и не было никакой необходимости в поисках - свою пропавшую хлебную авоську Надежда Сергеевна узнала сразу. Стало быть, терзали они мать и сына просто так – на потеху себе, да на забаву мстительной родственнице. Собственно говоря, Надежда Сергеевна могла бы убийцам совсем ничего не платить – приказ убрать Мишку и Веру Улыбиных они получили еще накануне, от Косого. А тот, в свою очередь, получил такое распоряжение от своего непосредственного шефа – начальника райотдела милиции Георгия Петровича Бородачева. Потому ее и выпустили – чтобы убить вместе с сыном. Знали они слишком много. Могла полуграмотная Вера Сергеевна ляпнуть на суде о милицейских поборах с самогонщиков, об ими же организованной торговле анашой, о целой индустрии перепродажи ворованных и конфискованных вещей… Да мало ли о чем могла она рассказать!
Бывший их участковый Тимофеев до суда тоже не дожил. На прогулке подобрал осколок стекла и ночью перерезал себе этим осколком вены на руках и на ногах. А еще умудрился до черноты избить себе лицо и проломить свою голову каким-то тупым и тяжелым предметом.
Вот и вся история…
Что говорите? Хотите знать, что дальше с Сашкой было? Да ничего особенного не было. Из больницы Сашку забирала мать, которую бабка предварительно вызвала телеграммой. В коридоре его переодели в нормальную одежду, вручили чемодан и сразу повели на автостанцию – отдых в гостях у бабушки закончился. Брать на себя ответственность за все, что еще может случиться с внуком, бабка больше не решилась.
Сашка-академик ч. 2 гл. 7-12
© Copyright: Александр Борисов, 2004
Свидетельство о публикации №204100800129
Свидетельство о публикации №204100800129
Рецензии