Баба Маня

Она жила на берегу бурной, но мелкой речонки совсем одна. Ее ветхий домик начинал отапливаться облупившейся русской печкой, как только температура опускалась до пяти градусов. Ей было, наверное, тысячу лет. Скрюченная, маленькая, с длинным орлиным носом, она напоминала Бабу-Ягу из детских сказок. Ее сторонились и считали ненормальной. А я прибегал к ней почти каждый день, тайком, через лес, в обход. Прибегал и садился на ветхие ступеньки перед домом. Играл в камешки, о чем-нибудь думал, а потом не выдерживал и заходил внутрь. Дверь отвратительно скрипела, но это слышал только я.
- Баб Ма-ань, - призывно вопил я, зная, что все равно делаю это зря.
Она обычно копошилась в каком-нибудь углу. Меня всегда удивляло, что когда бы я не пришел, Баба Маня всегда была чем-нибудь очень занята. Я оглядывался, примечая какие-нибудь изменения в избушке, потом плюхался на высокую табуретку, стоявшую около стола и подзывал такого же старого и глухого, как сама Баба Маня, кота Ваську. Рыжий, облезлый, слепой и уродливый, он, тем не менее, никогда не терял самоуважения и всегда подходил, только когда хотел того сам. Баба Маня обычно долго еще не замечала меня и продолжала заниматься своими делами. А когда, наконец, поворачивалась, принималась вздыхать и охать.
- Ууу-ух, напугал, старую. И чавой-то повадилси ко мне бегать? Ууу, злодей. Знавала я вас, таких. Ребятишки они ведь только по лицу разные, а внутрях-та все одинаково.
Я смеялся.
- Не, баб Мань. Я особенный. Яркая индивидуальность.
- Чаво? Ты мне не тычь иноземными словами. У нас тожа своя индуяльность есь.
И она еще долго что-то недовольно ворчала.
- На, вот, хватай, - и она пихала мне в руки горбушку белого хлеба, который сама пекла. Хлеб был горячий и мягкий. Я дул на него и перекидывал с руки на руку, чтобы он быстрее остыл. А Баба Маня усмехалась.
- Василий, ты ж глянь, який дуралей. Ну, чаво пришел-то, у меня делов еще пруд пруди, а ты втута с хлебом играешьси.
- Да, баб Мань, - жадно откусывая от горбушки, говорил я, - не то, чтобы это… «Играться». Я послушать Вас пришел.
- Чаво-чаво? Ты не шепчи, я ж глухая.
- Расскажите мне, - кричал я ей, - про жизнь свою.
- И не вопи, чай не в поле, - строго осаждала она меня. – Про жизнь ему рассказы сказывать… Василий, слышь?
Васька поднимал голову, смотрел немигающими белыми глазами на бабу Маню и почему-то начинал мурлыкать. Она сокрушенно качала головой и говорила:
- Совсем старый стал. Эх, совсем старый.
Мне становилось смешно. В такие минуты в ней проскальзывала жалость и некоторое снисходительное умиление по отношению к коту. Наверное, она считала себя молодой и полной сил.
- Да, мне ж нечего сказывать. Ты, поди, и так все знавашь. Вот седни только, - неожиданно взбадривалась она, словно вспоминала что-то очень занятное, - спина прошла. Да зато ногу прихватило так, что хоть вой. А ведь я не волк. Как ж мне боль терпеть?! – недоуменно вопрошала она. – Знавашь, я ведь седни сон такой видала. Красивый сон. Будто бы иду я, моложавая еще, красявая, иду белыми ноженьками по траве. А она вся росистая. Я и думаю. Ну, тама, во сне. Думаю: «Трава чавой-то росистая. Плакает, кажись, кто на небеси-то». И проснулась. Знавашь, чаво сон-то значит?
Я качал головой, а она усмехалась.
- Да куда тебе, городскому-то? И чему вас тама учат?... Помру я, видать, - вздыхала баба Маня. – Точно помру.
Я пытался что-нибудь приободряющее ответить, но она перебивала.
- В понедельник помру.
- Почему в понедельник? – не понимал я.
А она хитро улыбалась:
- А день нехороший. Не люблю понедельники.
Я смеялся, и она хихикала. А потом опять серьезно продолжала:
- Неть, в начале недели помирать нехорошо. Надо к среде. Но среда день хороший. Помру в четверг. Ой, батюшки, так в четверг же Святого Угодника день. – Потом она задумывалась и, наверное, забывала, о чем горевала. – А я помидоры седня собрала. Еще зеленые совсем, но все равно. Как-никак урожай.
- Баб Мань, расскажите про войну, - просил я.
- Нечего про нее рассказывать. Пережили и ладно, - сердилась баба Маня, принимаясь за уборку. – Я тебе про речку расскажу. Знавашь, как яе звать?
- Откуда, баб Мань?
- Откуда-откуда, - передразнивала она, - от урблюда. Горелицей ее звать. Потому что давеча, лет сорок назад, на ней дома были. Но сгорели.
- А ваш, почему не сгорел, баб Мань?
- Почему-почему. Тогда мой Васька огонь почуял и начал носиться по всему дому, как угорелый. Я и поняла: беда. Созвала всех из деревни, и потушили. А в тех, сгоревших, домах трое погибло. Да Ивашка мой там жа. – Баба Маня всплакнула. – Дождь потом пятеро суток лил. Думала, потонем. Но ничего, как вишь… А тама река потекла. Так мы ее Горелицей и прозвали.
- Баб Мань. Расскажите про Ивашку.
И баба Маня рассказывала. Ивашкой звали ее любимого сына. Красивый был мальчонка. За ним все девчонки из деревни бегали. Да он и рад был. Со всеми гулял, дружил. Ивашку все любили. Рукастый парень был, не лентяй, не пил, а в деревне такие и подавно ценятся. Но приехали однажды к ним из другой деревни на праздник ребята, человек тридцать. Веселые, задорные, а с ними девушка. Гибкая, худенькая, глаза синие-синие, волосы льняные по талию, смешливая, озорная.
- Оть Ивашка-та мой головушку и потерял, - вздыхала баба Маня. – А она все шутила, все смеялася. А Ивашка и спати не ложился, и есть перестал. Страшная эта штука – любовь-та. Хотя те это невдомек. Мал еще. Миру не повидал. Зеленый еще.
- А как Ивашка-то потом? – не унимался я.
- Зачах совсем мальчонка. Вот и начал смерти искать. А кто яе ищет, тот яе и находит. Полез он огонь тушить, и сгорел совсем.
Я грустил, а баба Маня краешком передника глаза вытирала, потом вдруг вскакивала и начинала опять говорить о делах. Я пытался уговорить ее еще что-нибудь рассказать, и она сдавалась.
- Как-то раз в деревне дед один захворал сильно. Все ходили его лечить. И я ходила. Я ведь травки разныя знаю, полезные и нет. Но деду, видать, время пришло: пора уже. Все молились, чтобы помер скорее, уж очень он мучался. А жизнь вцепилась в него мертвой хваткой. И ни в какую. И я сжалилась как-то. Напоила его травками всякими, и он к утру холодный уж был… - баба Маня стала говорить тише и как будто печальнее. – Я думала, облегчение ему принесла, а люди ведь злые. Они все не так растолковали. И стала я для всех ведьмой. Поначалу, косились, да не разговаривали. А потом еще хуже стало. Гнобили меня до смерти, со свету сживали, покой я совсем потеряла. Вот и забилась на окраину. Деревенские-то дома все ближе к полям перестроили, а я тут, в лесах. И впрямь, ведьма. – И баба Маня хохотала от души, а я смотрел на ее смеющееся морщинистое лицо и не понимал, как можно ее гнобить…
А потом была очень холодная зима. Все сидели по домам, даже мы, ребятишки, «носу на улицу не казали». А как чуть потеплело, я сразу пришел к бабе Мане. Домишко ее занесло по самую крышу, дверь откапывать пришлось. А внутри тепло, как всегда, и душно. А сама хозяйка на кровати лежит и охает. Я кинулся к ней.
- Вот, подкосила меня эта зима, - простонала она, - силушек нет. Помираю я.
- Баб Мань, да что ж так? Нельзя так!
- Время, значит, пришло. Помнишь, я сон-то, про травушку росистую видала?
- Так это ж давно было.
- Давно, - вздохнула она, - так я давеча опять его видела. Помру я.
Я убежал в деревню за помощью, но никто к ней не пришел. Я кричал, просил, но все говорили, что «наказал Боженька старую» и закрывали двери. Со слезами вернулся я к бабе Мане, а она улыбнулась и тихо так сказала:
- Не достучишься ты до них. Я ж - ведьма. Да, ты не кручинься, мое время пришло. Я к Ивашке иду. Так скучала по нему, родненькому.
- Я… я… Баб Мань…
- Не кручинься. Я тебя ждать буду. Как твое время придет, так свидимся. Тама и Ивашку повидашь, и меня, - потом баба Маня всплакнула, - ты вот Василия маво только не покидай. Он ведь совсем старый стал…
И она к вечеру умерла. Васька не прожил у меня и недели. А на следующее лето я уехал с родителями в город. Для меня началась совсем другая жизнь. И в деревне я больше не бывал. Прошло много лет. Только вот до сих пор мне иногда снится, как молодая девушка идет босыми ногами по мокрой от росы траве босиком. И когда я просыпаюсь, мне хочется плакать. Ведь, это где-то там, может, вспоминая обо мне, тихо плачет в уголочек фартука моя милая баба Маня…


                02.10.04