Борис климычев золотые яйца рассказики

Климычев Борис Николаевич. Адрес: 634069 Томск, пр. Ленина, 111. Комн. 8 ),  тел. 51-52-52, поэт, прозаик.
Почетный гражданин г. Томска.


Борис Климычев


ЗОЛОТЫЕ ЯЙЦА
КУЛАШКИНА


Родись Петр Петрович Кулашкин при царизме-капитализме, может, ни читать, ни писать не умел бы. Но при Советах проклюнулся. Вырос, окончил вуз, ученый. Вроде - хорошо. Но как скучно в лаборатории! Раз слышит, за окном народ партократов костерит. Выскочил: - Вы -чо? Разрешено? Всем? Понял!
Рванул Кулашкин в институтский туалет, партбилет  -    в клочки и -    в унитаз. Вода с клекотом смыла кулашкинскую партийность.
Через день в газете "Народная отдушинка" Кулашкин  призвал всех коммунистов поголовно посадить  на кол.
Митинги пошли. Кулашкин вылезет на возвышение, ухватится за микрофон и вопит до хрипоты: - На кол!
Включишь телеяшик, а Кулашкин из него голову высунет: - На кол!
Заметили на вершине горы, доложили боссу:

- В Пимске-городе один орет громче  тутошних.
-  Молоток! -    одобрил босс, -    сделать его главнейшим ковбоем Пимской области!..
Выдали Кулашкину джинсу с золотыми наклепами, сапожки-самоплясы, перчатки-самогребы. Худо ли? В самоплясах ты на любом балу -    первый, самогребы, хоть квартиры, хоть деньги -    сами гребут.
Кабинет у Кулашкина больше вокзального сортира, телефонов -    две дюжины, телекамеры по всем углам. Кулашкин чихнет, а из динамиков: "Будьте здоровы, ваше ковбойство!"
Во всех телеках, по всей Пимщине Кулашкин с указкой в руке виден. Водит палочкой по графику, показывает -    насколько лучше жить стало, а пимичи смотрят и голодную слюну сглатывают,
"Пимский Буревестник" по пять портретов Кулашкина  в каждой газете печатает. Домкрат-демократ! Вверх подымет!
Писатель Нил Чернилов все чернила извел, все шариковые стержни истер, все фломастеры измусолил. Ученикам в школе уж писать нечем. А Нил не унимается: "Домкрат-демократ!"
Потом забугорные генералы стали с Кулашкиным  по Пимскому секретному объекту бегать. Кулашкин  в телевизоре гуторит:
- Пимичам ядреное хранило надо! Ядреные материалы  из ШСА привезу, богаты будем, ядрена мать! А вы, зеленые, не шибко зеленейте, а то красно-коричневыми  объявим. Это нам, ковбоям, раз плюнуть! Выборы подошли. Кулашкин на народные деньги понапечатал своих портретов полмильена, да биографий полсиксельеона, все заборы заклеил даже дырок не видать!
Из всех почтовых ящиков Кулашкинские портреты торчат.
Избирался он по сельскому округу. Крестьянам сказал:
-  Изберете в депутаты, все в двадцать четыре часа у вас налажу.
Сено не готовьте, мерикански таблетки пришлю, одну буренке дашь, ей на месяц хватит. Доиться  будет пять дней в неделю самогонкой, а два дня -    пивом, причем один день -    жигулевским, другой бархатным. Куры будут яйца нести двухжелтковые, -    каждое десятое -    золотое. Хватай его, в Пимск к магазину  "Янтарь" тащи, цыганке его продашь, обновку справишь.
Как такого не избрать? Отбыл он. В каком-то хомутете ковбойском сидит. А про таблетки чой-то забыл. Буренки не то, чтобы -    пивом, вообше ничем не доятся, куры перья потеряли, и квохтать уже не в силах , дохнут -    жуть!
Избиратели про Кулашкина забывать уже стали, а он -    тут как тут! Но уже не в джинсе ходит, а в картузе и в рубахе с петухами. Рубаха расстегнута до пупа, на груди -    наколка "Бей сионских мудрецов!" На правой руке наколото "Век думы не видать!" На левой -    "Не забуду Зюганова родного!" И опять Кулашкин  в телеке с указкой, а график весь из сарделек и сосисок составлен. Вот чо бает:
- Православные! Сколь можно возле витрин животами  урчать? Изберите меня самым наиглавнейшим, уж я вас ублаготворю! Не сомневайтесь! Я ж ученый! Кажному на балкон али в кладовку ящик поставим с ядреными отходами из ШСА.
В эти отходы попку от сосиски воткнешь, через тринадцать дней вырастет сосисочное дерево в тринадцать ветвей, на каждой ветке -    по тринадцать сосисок. Сорвешь их, сваришь, а на другой день новые нарастут... Поняли за кого голосовать надо?
Пимичи затылки почесывают. Задумаешься тут! Чо мы, пимичи, в нашем древнем городе, кроме флюгеров на крышах видели? Ничего не видели. Оно и пивка хочется, и сосисочек. Проголосуем, бывало, откроем  рот, закроем глаза, ждем: может, кто сосиску в рот сунет?
Как бы не так! Можно до второго пришествия  ждать. Вот если бы правило такое ввели: сунул бюллетень в урну, а оттуда достал бы полбутылки и палку колбасы. Мы ведь много-то не просим, нам не  до золотых яиц, нам лишь бы колбаса торчала.

ДЕМО-ДЕМО-ДЕМО-КРА...


   Одежда была, не одежда, а швы,
   В заплату -    заплаточка вшита,
А в швах этих прятались хитрые вши,
Они ведь кусаются, вши-то!..

Сочинил эти стихи, вспоминая войну, голод, холод, бездомность. Детство. Юность.
Отрыгнулось мне. К двадцати с лишним годам почти инвалидом стал.
Но вкалывал, калымил еще. Отдыха не знал. Экономил.
Достану сберкнижку: еще циферка! Накоплю, чтобы уж никогда -    ни холода, ни голода, ни бездомности.
Лишь к старости гарантийную сумму собрал. Машину  мог взять, домик у моря или хотя бы у речки.
Перестройка пришла. Свобода! Да! Килька, минтай, суповой набор, труно, но моно...
Потом -    бац! Перестали деньги со сберкнижки выдавать. А когда выдачу возобновили, я на свои двадцать  с лишним тысяч рублей мог купить машину лишь в отделе игрушек универмага, ну и домик там же, соответственно.
В принципе -    грабеж в особо крупных размерах, совершенный группой по сговору... А мой друг-демократ  Вова Акиндин объясняет: -   Стагнация, инфляция, эмиссия. Рынок заработает,  и будут миллионы собственников...
А в центре Пимска, как грибы после дождя, стали дворцы расти. Кто в них будет жить? Догадываюсь, что не я.
Выборная кампания прошумела. На заборах размножились  плакаты "Выбора России". Верховой на вздыбленной лошади подражал Медному Всаднику. На одном плакате кто-то подрисовал под верховым череп и две берцовые кости. Взглянув на них, я понял надо бежать в магазин.
Над городом все еще висела агитационная колбаса  с нерусской надписью "Салями". Ее запустили в небо накануне выборов, потратив на это деньги, отпущенные  на ремонт теплотрассы. В последний день выборов  агитировать было нельзя, но снять колбасу не сумели: зацепилась там за что-то невидимое, да так и осталась.
Насмотревшись в бакалее на всякие вкусности, я привычно срифмовал ситуацию:

Нагляделся я на бакалею,
От слюны теперь я околею

С этим двустишием и тяжелым мешком вывалился  я из магазина  и носом к носу столкнулся с Левоном Вусовым, который прогуливался  в обществе двух собак -    боксера и боксерки.
-  Сахар? -    понимающе ткнул пальцем Левонтий в мой мешок.
 -  Рис! -    пояснил я. -  Коммерцией решил заняться'?
-   Себе взял. Рис дешевле прочих круп, а хранится практически вечно.
Левон-Левонтий был мал ростом и, может, именна  потому занимался монументальной скульптурой. Кроме того, он был актёрам театра на Шуршайке, речка у нас в  Пимске есть такая. Говорили, что Левонтий собирается установить на главной площади Пимска статую Вовы Акиндина, как передового дежурного электрика водоканалтреста и крупнейшего теоретика рыночных отношений, последователя какого-то там Джеффри Сакса. Вова будет вышиной в двенадцать метров, чтобы видно его было из любого уголка города. Еще раз ткнув коротким пальцем в мой мешок, Левонтий подозрительно спросил: А ты за кого голосовал? Поди, за этого, коричневого?
Левонтиевы боксеры показали мне свои страшные  клыки. -  Что ты? -    поспешил сказать я, -  за Травкина я голосовал. В голове у меня зазвучали совсем уж недоношенные  стихи:

Демо-демо-демо-кра -   
Это красная икра!

Внутренний голос подсказывал, что в демократах  есть какай-то коасноватый оттенок, как в индейцах.
 -    А почему не за Айдара голосовал?! -    впился в меня синими лучистыми сверлами Левонтий.
-    Почему-почему! По кочану! За кого хочу, за того и голосую. Демократия же! Фамилия мне понравилась, ласковая такая, аж погладить хочется. И убери  своих боксеров с дороги, мне мешок тяжело держать!
Левонтий завопил мне вослед: -    Покайся, брат! Мария Деви Айдар вскоре сделает  так, что все неверующие погибнут, вертепы их разрушатся, а колеблющиеся устрашатся! Только мы айдариане спасемся и станем собственниками! Остальных  ждет гиена огненная, а может что и похуже!..
Я подкинул мешок на плечо и побежал домой в уютную квартирку, где на книжном стеллаже стояла, поблескивая эмалью, новенькая игрушечная "Волга", купленная мной за снятые со сберкнижки многолетние сбережения.

 ФЕДЯ ГРИФАУМ


На днях Левонтий Вусов забежал ко мне на рюмочку  чая.
- Понимаешь, старик, решил я вырубить из Эльбруса  статую самого... -    он назвал фамилию известного  пимского демократа. - Из Эльбруса? Левонтий, ты не того? Эльбрус ведь во-он какой, а ты? -    показал я Вусову его рост ладонью, -    Как же ты вырубать станешь?
-  Направленными взрывами, -    убежденно ответил  Вусов. -    Чо там? Больше толу-аммоналу, проведу потом доводку кайлом и ломом. Зато уж на века! Из космоса и то будет видно. Проблема в том, что таможни, пропуска, стрельба. Шальная пуля -    и пропали великие замыслы. А у нас в области скал нет, кроме Синего Утеса, но там не разрешат рубить -    дом отдыха, больница. - А ты бы пока на Алтае тренировался, а уж кончится на Кавказе заваруха, тогда...
 - Насчет Алтая думаю, в театре отпуск взял. Да, понимаешь, Дамка у меня ощенилась. Щенков надо в хорошие руки отдать.
Слушай, хочешь щенка продам символически, за пятак? Вырастет -    охрана будет. -  Куда мне. Самому жрать нечего. И чо у меня охранять? -  Ты ваучер куда вложил?
- Да никуда. В энное место поместить - бумага жестковата.
- Ты это брось. Какие акции попадут. А то только успевай дивиденды получать, поворачиваться.   
Ты как думал? Я вот со спектаклем в штатах был. Ездили по приглашению общества любителей глотания пиявок. Водопады, каньоны, озера -    все на месте. Но главное, как живут, как разлагаются, гады-капиталисты! Купит  акции -    в казино играет, на пляже в Майами сидит с девками, или просто о смысле жизни думает, а дивиденд  ему идет... - Ты что в этом обществе глотания пиявок делал? - Как что? Наблюдал, как пиявок глотают. И сам проглотил сотни две. -Ты так любишь глотать пиявок? Кстати, их вареными дают или маринуют?
- Нет, живых глотал. Не из любви, конечно, а чтобы поездку нам это общество оплатило...
Так возьмешь  щенка?
-А чем кормить? Пиявками?
- А чо там? Он маленький, ложку каши шесть раз в день. А большой станет - купишь ему корм такой собачий, Федя Грифаум называется. Большие расходы? Брось! Я давно собак держу. Они поедают собственное  дерьмо. Инстинкт предков, Там, знаешь, калий, кальций и прочие микроэлементы. Вот и жрут, чтоб не пропало. Раз в неделю корму дашь, а остальное время дерьмом сыты... Ну, жди!..
Наутро Левонтий объявился у меня без собаки. Я облегченно вздохнул, передумал, значит! Но Левон вытащил из кармана портмоне, а из портмоне крохотную  собачонку, и поставил на пол. Физиономией крошка точь-в-точь походила на Черчилля. Она тявкнула  отвратительным голоском, сделала лужицу, мигом шмыгнула в мой новый штиблет и создала там кучу желтой запашистой кашицы. -    Так мы не уговаривались! -    потянул я ее из штиблета, при этом она успела трижды укусить меня остренькими зубками. Я заметил, что зубов у нее полно  и в протезисте она явно не нуждается.
- Боксерка! - пояснил Левонтий, - Флорой зовут. Ну, давай пятак, я пошел...
Он удалился, а собачонка принялась рвать обшивку  дивана. Я отнес ее на кухню и сел за пишущую машинку, притворив кухонную дверь. Через некоторое  время в кухне послышался взрыв. Я ринулся туда. Собачонка описала лежавший на полу шнур холодильника, произошло замыкание.
Весь день я бегал по квартире с тряпкой. Я и дал-то собачке всего ложку пшенной кашки, а пришлось  убрать в комнате и на кухне около сорока внушительных  кучек.
Давно я так не уставал! Засыпал я с мыслью о Флоре. Как она умудряется ложку пшенной каши превратить  чуть не в ведро вторичного продукта? Загадка природы!
Ночью мне снилось, что я живу на Канарских островах, в белом бунгало, во дворе на канапе лежат обнаженные креолки и мулатки, и каждая из них манит  меня пальчиком. А возле моей кровати стоит огромный  сейф с дивидендами, а возле него сидит изрядно выросшая Флора и свирепо скалит зубы. Шелестят  пальмы...
Очнулся я от холода и понял, что Флора шелестит  на полу какой-то размахрившейся бумажкой. О, Боже! Да это же мой ваучер! Видимо, свалился со стеллажа, на котором я складываю рукописи и прочие бесполезные бумаги, ваучер упал оттуда и Флора им играет. Кошмар! Почти весь изодрала! Я вскочил; -    Отдай, подлая!
Я рванул ваучер к себе, она -    к себе, бумага разорвалась. Свой обрывок ваучера Флора с победным рыком разодрала в клочья, а на тот клочок, где еще было можно разобрать печать, скоропостижно пристроила  большую кучку дерьма.
"Хрен тебе, а не Федю Грифаума! -  подумал я. -    Будешь у меня жить на одной пшенке, дрянь ты этакая!"


ДОРОГИЕ УШИ

Эта история (или же истерия?) с собачьими ушами  началась месяца три тому назад. Подаривший мне месячного щенка боксера, Левонтий Вусов напомнил по телефону:
-    Уши надо непременно купировать, Флорочке уже скоро два месяца. Я достал с полки тяжеленный толковый словарь. Стал листать. Купаж. Купажировать  -    смешивать вина и соки с целью улучшения вкуса и качества. Гм, купе... Отделение для пассажиров ... Купидон, Купино. Купина неопалимая... Нет такого слова -    купировать!
Звоню Левонтию.
-    Это означает -    обрезать уши! -    хрипит он в трубку.
 -    Зачем? Этика, эстетика, косметика! Оставить  так? Оставить боксера с длинными ушами? Ты в своем уме? Его же другие, обрезанные собаки, за уши трепать будут. У него обрезанные собаки, за уши трепать будут. У него же разовьется комплекс неполноценности.
Кто купирует? В мединституте один. Сколько? Раньше брал сто тыщ. Что? Конечно, за каждое ухо. За два уха -    двести, за три -    триста... Считать умеешь? Да ты иди, обрезай, пока не подорожало, инфляция же!
-    Ё-моё! -    думаю, -    это же две моих пенсии!
Гм... Знакомых у меня полгорода. Неужто никто из них не умеет собакам уши отрезать?
Владимир Акиндин сказал:
-    Ежели отрезать уши вместе с головой, так это могем... Мы тут с сантехниками уже с десяток приблудных  псов на шашлык заделали. Под самогон и  брагу очень хорошо идет... Породистая? Что ж, собачкой  с родословной еще лучше закусить, приятнее...
Я деликатно послал Акиндина в не очень от него отдаленное место.
Истерический женский голосок из собачьего клуба  "Барбос демократии" сказал:
- В Америке собакам ушей давно уж не обрезают. По новым стандартам -    никому, ничего не надо обрезать ...
Вздохнул я. Слава тебе, демократия! Салют, Америка! Двести тысяч останется в кармане. Звоню Вусову.
Трубка на другом конце провода аж захлебнулась  от негодования:
- Это сявки зеленые выдумали! Всякий нормальный  собачник тебе скажет, что собака с необрезанными  ушами -    не собака!
Стал я приглядываться к соседским догам доберманам  и боксерам. Гм... у всех догов и боксеров уши подрезаны. Да, прилично, гигиенично, но где деньги взять?
Один молодой поэт из моего кружка, Гена Большугин, намекает вкрадчиво:
- Вы давно уже обещали подборку моих стихов в газете "Полдень" опубликовать, стишки подработать ... А я ведь -    ветеринарный врач. -    А ты резал собакам уши? -    Собакам -    нет, но вы спросите хряков с нашей фермы, я им все лишнее удалил, ходят, как младенчики ...
 Я не буду рассказывать вам, как мы связывали Флоре пасть двумя рулонами лейкопластыря, и как она при этом откусила Гене кончик мизинца. Не смогу я описать ее рев и жалобный вой. Горсть таблеток аминазина, которые ей скормил Гена, на нее не произвела впечатления. Гена попытался вколоть ей хотя бы в одно ухо новокаин, но она так дергала головой, что согнула в два колена весь наличный запас иголок.
Операцию Гена закончил через три часа, его и меня колотила дрожь. Флора уже и пикать не могла.
Теперь она сидит на подстилке напротив моего письменного стола и смотрит на меня с презрением и укором. Глаза ее говорят абсолютно ясно: "Тебе, старик, не собак держать, а с тараканами в догонялки играть. И не вздумай подборку стихов этого коновала в "Полдень" нести. Разорви стихи живодера в мелкие клочья и пусти по ветру. Усек'?!"


ДАВАЙ СОЧИНИМ ПЕСНЮ

Я шел к композитору и сильно робел. Его звонок в нашу редакцию был неожиданным. То, что послали к нему именно меня -    большое счастье: он напишет на мои слова песню, ее подхватит народ, и всегда рядом с фамилией композитора будет стоять мое скромное имя.
Композитор жил в отдаленном районе. Здесь после  землетрясения строились стихийно -    мазанки жались  одна к другой, теряясь в зарослях плюща, джиды, винограда. Табличек с названием улиц в этих лабиринтах  не было, но я был уверен: стоит назвать фамилию  композитора, тотчас укажут, куда идти.
-Мне бы Реббеко... - обратился я к тощему мальчишке, тащившему куда-то барашка.
-  Я бебека, я мемека, я медведя забудал! -    заорал пацан и исчез за углом ближайшей мазанки.
-  Мне композитора Реббеко! -    сказал я старичку интеллигентного вида. Этот уж должен знать. Старичок  оказался армянином, я понял это по своеобразному  выговору:
 -  Чайковский слышал, Хачатурян слышал, такой композитор-мамазитор не слышал!
Древняя украинка в черном монашеском одеянии  подсказала: -  У Розы Фулеевой якийсь живе, тильки вин зараз  спит...
Лежавший на полу в полумраке мазанки, здоровяк  приподняся, потирая ладонью поросшую густой шерстью грудь:
- Я Реббеко. Прикемарил немного. Жарко, дьявольщина. - Вы нам звонили насчет песни. -  Звонил. О-чень рад. Сейчас займемся. Текст мне нужен такой, чтобы лирично было, патриотично и колорит чувствовался. На конкурсах этих требования,  дьявольщина!
Я огляделся. В жилище композитора не было ни фортепиано, ни вообще какого-либо музыкального инструмента. Спросил его -    на чем играет. - На трубе, -  пояснил Реббеко, -  в оперном театре, дьявольщина! Да я тебе так напою кое-что, а ты "рыбу " запиши, ну слога там, размер.
Мотив Реббекиной песни здорово напоминал давно знакомое: "В далекий край товарищ улетает", но я не посмел сказать ему об этом. Реббеко хлопнул себя огромной  лапой по животу: "Есть хочется, дьявольщина! Спи не спи, а хочется, да...". Он зазвенел на подоконнике  посудой, и мне невольно вспомнилось, как у одного  писателя меня угощали говядиной с хреном. Под ложечкой заныло. Реббеко извлек из кружки изрядный  огрызок колбасы, отер бумажкой:
- Ты ее не будешь - заплесневела, мухи засидели. Хррум! -    откусил он пол-огрызка. Я почувствовал, что мой пустой желудок начал протестующе сокращаться. -  Хррум! - отправил Реббеко в рот остатки колбасы.
Договорились, что я принесу текст через неделю. Текст не получался. А однажды с бульвара я увидел, как Реббеко шел за катафалком, прижав к губам трубу, медленно раскачиваясь в такт мелодии, Я решил песню вообще не писать.
Представитель музыкального мира сам нашел меня.
 - Сколько за текст для песни возьмешь? -    спросил этот похожий на пожилого рецидивиста человек. Я сказал, что не пишу текстов. - Брось! Не прибедняйся, уважаемый, читали в газете. Ансамбль таксистов тебя просит-умоляет. На смотр ехать надо. Музыку сочинили, а текст -    не совсем ... "Нам разум дал баранку и багажник, а вместо сердца пламенный мотор..." Комиссия не допускает. Ребята для тебя кое-что собрали тут... прими, не обижай.
Я велел спрятать деньги и сказал, что напишу бесплатно. - Как можно, уважаемый?! Почему бесплатно? - Ты в такси сел, счетчик щелкает, ты мне текст пишешь,у тебя счетчик щелкает. Правильно?..
Он привез меня в автопарк. В моечной шумно дышала вода. Из приземистого строения вырывалась ритмичная восточная мелодия.
Мы вошли. Музыканты, занятые своим делом, не заметили нас.
Мой провожатый хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание, приказал сыграть мелодию песни таксистов.
Я быстро набросал в блокноте текст. Мой сопровождающий  прочел и пришел в восторг. Я теперь помню лишь припев:

Как огромный сад - город Ашхабад.
Все его дороги предо мной лежат,
Позови меня, буду тут как тут
И тебя домчу в несколько минут...

Таксист прищелкнул пальцами, выволок меня на сцену. Глаза его сверкали: -    Слушайте, таксисты, азербайджанцы, русские, туркмены, армяне, курды и два цыгана! Слушайте все! Посмотрите внимательно на этого человека. Это великий шахир всех времен и народов! Это я вам говорю, Рафик! За пять минут он нашел для нашей песни слова, которые другому и за десять лет не найти. Он дарит текст коллективу!
Посмотрите на него, запомните и уважайте!
Недели через две, когда я переходил проспект возле парка, меня стала преследовать черная "Победа ". Казалось, меня хотят задавить. Но водитель распахнул  дверцу и ухватился за мою рубаху: -  Куда идешь? - В гастроном! -  невпопад сказал я.
Он вдернул меня в машину, и мы помчались. Возле  гастронома я хотел рассчитаться, но он сказал:
- С тебя не берем. В магазине долго будешь?
- Долго, -   сказал я, чтобы отвязаться. - Ладно, будем ждать, -    мрачно согласился он и уронил черную бороду на обмотанный цветной изолентой  руль. Я понял: его лицо мне незнакомо, их там в оркестре много было, я всех запомнить не мог, а они меня все запомнили.
В магазине мне делать было нечего, но неудобно было возвращаться без покупки. Чтобы зря не тратиться, купил три пачки соли. Бородач одобрительно сказал: - Баклажанчики-маклажанчики солить будешь, помидорчики-коридорчики. Где живешь?
Он подвез меня прямо к подъезду, гуднул на прощанье  и умчался. Я высыпал соль на клумбу. Всего шесть копеек пропало. Подумаешь!
Я любил бродить пешком по городу-саду любоваться  парками, людьми, следить за играми детей у фонтана. Но стоило мне появиться на улице, ко мне подлетала черная, белая или бежевая "Волга" и водитель  черный, рыжий или вообще бритый без волос, спрашивал: - Куда идешь?!
Я стал от них прятаться в тихих кривых переулках, в глубине садов и парков. Однажды я встретил в одном саду Реббеко. - Оперу пишу, дьявольщина! -    похвастал он, -  пианино  купил, квартиру получил двухкомнатную в четвертом микрорайоне. Нашу-то Тупиковую снесли, да...
Я поздравил его с получением квартиры и приобретением  инструмента. Он ухватил меня за пуговицу:
-Может, ко мне зайдем, я из оперы кое-что проиграю, ты либретто начнешь писать? - Не-а, -    ответил я, -    мне почему-то вспомнились кусок колбасы и булочка.
Вскоре я уехал из Ашхабада и теперь уж никогда не узнаю -    написал ли Реббеко оперу.
После доводилось мне писать тексты для других самодеятельных и профессиональных композиторов, успех был скромным. Сам пишу романсы, которые не приносят мне ни славы особой, ни денег. В городе, где я живу, такси проносятся мимо, не обращая внимания на мою поднятую руку. Думаю тоже было бы и в Ашхабаде. Другие люди пошли, другие песни.



ГРУППА -    ТРИ ТРУПА


Когда я вернулся с юга и устроился работать в городке Тасино, Овидий Козлов как раз заканчивал там музшколу по классу виолончели. Во время первого  его сольного концерта погас свет, Овидий свалился в оркестровую яму. В результате одна нога у него стала короче, как раз та, которой он привык при игре такт отбивать.
Овидий в худруки пошел. У нас как? Кто не может  сам делать, тот других учит.
На концертах мы с Овидием устраивались на приставных стульях четвертого ряда, Овидий ладонь к уху приставит и докапывается: все ли бемоли и диезы  на месте? А я просто слушаю.
Саксофон гнусавит, как соседка моя, когда ей муж не донесет зарплату, контрабас гукает, как наш директор, когда ему удается  доказать в министерстве, что план завышен
Раз Овидий мне в редакцию звонит:
-Бубновые струны" прибыли, приходи!
Пришел. Прожектора по занавесу зайчиков гоняют. Громыхнуло, словно два товарняка столкнулись, дым пошел, как после хорошего пожара, и  занавес открылся.
Парни в малиновых плюшевых пиджаках -    вальты бубей, целая козырная сдача. Они романс 'Однозвучно звенит колокольчик" в ритме "Жаннеты" разделывали.

        Однозвучно-зве
        Нит  колокольчик
          И вдали отдавая
     Слегка!
Уа-уа-уа!

Один парень хрипел и рычал в конце каждого куплета, словно его душили, хотя его никто пальцем не тронул.
Ox, гром был! Стулья, привинченные к полу, сорвались, люстра упала на голову Жоре по прозвищу  Шейк. Голова у него стала трястись. Да он все равно каждый вечер ею на танцплощадке трясет.
За лета в Тасино побывало с десяток рок-групп. Парни то в греческих хламидах пели, то в кавалерийских  буденновских галифе, то голые до пояса, то наоборот  - ниже.
Овидий уже не сидел со мной в зале, в гримерной прятался. Зайдешь к нему, он бормочет:
-  В гробу переворачиваются...  классики, великая национальная культура...
Однажды Овидий сорвался. Прибыли тогда "Железные  сарматы" Приличные вообще-то ребята. Занавес  сразу открыли безо всякого там дыма, и ихний руководитель в кожаных лаптях и в звериной шкуре  представил гитариста:
 - Витя Жеребцов-Копейкин!
Долговязый Витя вежливо поклонился и щипнул на железной гитаре толстую, как бельевая веревка, струну. Электроорганист провел пятерней по клавишам, орган заверещал, словно сразу пять свиней резали.
Ну, представились "Сарматы" и давай наяривать. Я уж смак в этих делах стал находить: ритмы, позы там всякие, в воплях тоже свои оттенки есть.
Заглянул в перерыве за кулисы, а Овидий за голову -    держится: -  Надоели, заколебали, затюкали!
А Жеребцов-Копейкин искал бумагу, чтобы пирожки  из буфета принести, нашел за шкафом фортепианный  сборник спросил руководителя своего:
 -Кадик, чо это? Яроглихвы?
 - Не-а -ответил сарматский худрук, -    это когда импровизухи не было, темные люди, чего играть, на бумагу записывали...
Овидий и психанул, схватил со щита пожарного топор и на сарматской гитаре струны перерубил. Копейкин за голову схватился:
- У нас во втором отделении самый навар! И струн запасных нет!
Вызволи сварщика. Он аккордно-премиальную оплату потребовал: сваривал-то аккорды!
Концерт "Сарматы" довели с блеском до победного  конца.
После я в Томск переехал и потерял беднягу Овидия  из вида. И вот, недавно... Плакат на стене большого  концертного зала; "Группа -    три трупа... Всемирная известность... Только два концерта..." В кассе билетов  уже не было. Достал журналистское удостоверение. А в дирекции сказали: - Только если ихний менеджер согласится...
Смотрю, выходит лощеный старо-молодой джентльмен, благоухающий французскими духами. Лицо его мне почему-то знакомо. Овидий? Так нет. Тот хромал, а этот пружинящей походкой козыряет и ростом  выше. Джентльмен вдруг показал мне ряд ослепительных  зубов: - Я это, не удивляйся. После США и Канады несколько концертов в родных пенатах... Не хромаю? В Австралии доктор Шарлатэн за полмильена зелененьких  страусиные сухожилия мне вживил и роста добавил. Нам, артистам, вид положен. Зубы вот американские  ношу, в Париже курс омоложения прошел ...
- Да уж... Но это сколько ж денег надо! -  Работаю. ДДТ, "Машина времени" -    архаика. Надо новое найти, нащупать. Ночей не спал. Сейчас, брат, посмотришь, послушаешь. Выносят их, троих, на носилках люди в белых халатах. Ну, лежат они, синие-синие, это прожектор такой... Лежат, потом оживают, розовеют, раскаляются постепенно... Символ  такой... Сколько творческих поисков было! Тружусь, как вол. Но и живу. Телевизор -    "Ссанье", пылесос -    "Ссанье", все "Ссанье"! Лимузин, дом с тремя бассейнами, а в другом городе -    бассейн с тремя домами. -  Но ведь ты говорил -    консервный звук профанация ...
- Эк, вспомнил! Закостенелость это наша была, ороговелость.
- Ты говорил -    классики переворачиваются в гробу.
- Никто там не переворачивается! Скрипку тоже сперва в штыки приняли. А потом что было? Паганини, то, се. Прогресс остановить нельзя. Айда в ложу!
Мы с шиком уселись, нам подали в ложу шампанское  и фрукты, за счет Овидия, разумеется. И три трупа сначала были натурально мертвые, а потом ожили  постепенно. И зубами клацали, и костями стучали. И я убедился, что Овидий в своем деле -    Паганини и даже выше. Нащупал!
Потом всю ночь мне эти трупы снились. Сила!






Дьявольское Био


ВОДЯНОЙ С НИЖНЕЙ УЛИЦЫ


Отрочество провел в Караганде. Кара -    черный значит. Терриконы, шурфы, траншеи. Вентиляторы шахтные гудят, словно черти под землей. Ссыльные, пленные. Чечены, ингуши, цыгане, молдаване, немцы,  японцы.
Ночью по городу ходить страшно. Глухо, темно, бесконечно. Шахта-поселок, шахта-поселок. Хаос. Конец света.
Центр -    Новый город. Тогда там уже были большие  здания, тона -    розовые, золотистые. Обком. Горсовет. Юный парк. Водоем. Затем -    землянки, Нижняя, Средняя, Верхняя улицы.
Мы жили на Нижней, в саманухе. За нашим двором  -    Дом отдыха "Шахтер", а за ним -    особняк секретаря  обкома Шибаева. Ему водовоз возил воду из какого-то особенного колодца, а мы брали ее прямо из водоема, ибо поблизости колодцев не было.
Удивляло, что у водоема не было имени. В жару ребятишки тут купались.

Я брезговал. Войдешь в воду, ноги вязнут, со дна поднимается вязкая муть.
Если я отплывал от берега метра два, меня охватывал такой страх, что я сразу поворачивал обратно. А в своем родном Томске я даже полноводную Томь переплывал! А тут ерунда: лужа, муть, навоз, щепки, а переплыть эту лужу -    страшно. В чем дело?!
Среди бела дня в начале лета утонул пацан по кличке Пыжик. Лучше всех плавал, но нырнул и не вынырнул. Потом еше пацан утонул, еще.
 Счет потеряли. Толки пошли про акулу, которую привез какой-то  моряк еще маленькой, да и запустил в эту лужу. Акула  выросла большая, жрать ей теперь надо.
Пришел какой-то мужик в очках, вбил в берег кол, пришил к нему' тонкими гвоздями табличку:  "Купаться воспрещается! Штраф 25 рублей!" После этого и купаться, и тонуть стали в два раза больше.
Стали вызывать водолазов. Два мужика качают помпу, а третий в водоеме шарит. Случалось, водолаз выйдет на берег, снимут с него шлем, а он:
- Муть сплошная, не найду никак, передохну немного...
Видел я раз, как он родителям юного утопленника  передавал. Вопли матери мне аж по сердцу резанули.
Водоем мне стал омерзителен. Я  стал воду носить из дальнего колодца. Час ходьбы -    два ведра воды. Отдыхать я ходил уже не на берег водоема, а в заросшие  ветлой заброшенные поселки. Там было тихо и можно бы: мечтать о какой-то иной, теплой и доброй жизни.
И вот по околотку разнеслось: водолазов арестовали! За найденного утопленника им полагалась премия. Утопленники случались редко, а выпить-то всегда  хочется. Внедрили рационализацию. В легком водолазном  костюме подкрадывается он в кустах к дальнему берегу водоема, незаметно влезает в воду, идет по дну туда, где купаются. Нырнет пацан, а он его хвать, и прижмет ко дну. Остается незаметно выйти, спрятать скафандр в мешок и идти домой, ждать, когда вызовут на поиски.
Газеты об этом не писали, а если суд был, то секретный. Один из водолазов на Нижней жил, проверили: исчез. А через какое-то время изба, в которой жили его жена с матерью, сгорела в ночное время,
И я понял теперь, почему так жутко мне было купаться в этой воде -    энергетика...
 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ДОМ


Люба Батаргина работала в редакции машинисткой. Она пустила меня на квартиру. Дом стоял как раз напротив шелкомотальной фабрики. Жили на втором этаже.
В выходные пили кубинский ром. Все хорошо, но фабрика стучала в окна так, что я потерял покой. Стучит и стучит в две смены, как молотком по голове. Люба говорит: -    А я как-то не замечала.
Восьмилетняя Любина дочурка Лилечка тоже на эту фабрику не реагировала.
Через месяц я Любе сказал: -    Не обижайся, но я буду другую квартиру искать, как мне с больной головой статьи-очерки писать?
Она отвечает: -   А знаешь, мне этот шум тоже надоел, я сменяю квартиру на другую, в тихом районе...
Несмотря на малый рост и хрупкость, Люба поражала  энергией, казалось, нет для нее преград. В трех учреждениях работала, вечерами диссертации аспирантам печатала, дома аж пополам ломалась: наводила марафет, уют делала, и всегда при этом улыбалась  во весь рот, и напевала,
Через неделю сгрузили мы весь Любин скарб в кузов грузовика, и он увез нас к самому подножию синего Копет-Дага.
В новой квартире была еще и просторная лоджия, я сразу установил там столик со своим дряхлым "Ундервудом ". Буду творить с видом на горы. Тишина-то, какая, Господи!
Вышел с Лилькой прогуляться, старушонка на лавочке дышит. -   Красотища у вас тут! -    говорю.
 А она мне: -  Вы с седьмой квартиры? На машинке стучите? В лоджии? Ваш предшественник к перилам лоджии веревку привязал и повесился, а ноги в аккурат у моего окна болтались.
- Могли при ребенке не вдаваться в подробности, -    говорю ей. -    Нам вообще-то нет дела, мы-то не повесимся,  и болтать ногами перед вашим окном не станем
- Как знать, как знать! -  сказала зловредная карга. Я дернул Лильку за руку и поспешил в глубь сада. Вскоре Люба устроила скандал. Почему пришел поздно и вином пахнет, и, вроде, рубаха помадой испачкана? Сказал строго: -  А тебе что за дело?
А она: -  Бывают заразные болезни, а у меня ребенок. -  Сто тридцать раз апчхи! -   говорю, -   ты не профком  и не санэпидстанция.
И пошло, поехало! Лилька и то стала нервной,
говорит, что в школе здешней ребята совсем не такие, как на шелкомоталке, девчонки все кривляки, а парнишки  -    нахалы.
И тихо, и зелено, а покоя нет. Неясная тревога у нас поселилась. Я плохо спать стал, вижу, что и Любе не по себе, но она бодрится: -   Отличную квартиру выменяли! Только вот пятно  на стене, никак забелить не могу, у них тут ковер был, кровать стояла.
Посмотрел я: -В выходной займусь. Дефект. Надо штукатурку отбить и заново место отштукатурить, тогда забелится.
И вот - выходной. Отбил штукатурку, по комнате смрад пошел. Стукнул молотком по кирпичу, он внутрь стены провалился, а там...
Дом строили зеки. Хотели их вечером в колонию вести, одного не досчитались, Обыскали все, как в воду канул. Так он в бегах и значился. А зеки-то в стену его замуровали, антисейсмические стены толстенные  тогда выкладывали. 
Уж в чем он виноват был? Стала в квартире энергетика плохая.
Ушел я от Любы, уехал из Ашхабада. Лильку было жалко, она ко мне так привязалась!
После узнал, что Батаргины переехали уже в третью квартиру, еще ближе к горе, на подошву холма. Люба вскоре вышла замуж. Лилька в третьей по счету школе нашла хороших друзей, стала отлично учиться.
А однажды я увидел ее портрет в цвете и во всю страницу в  журнале."Огонек". Красавица -    ни в сказке  сказать, ни пером описать. И подпись: "Ашхабадская бортпроводница, член комсомольско-молодежного  экипажа Лилия Батаргина". Да... А я вот уехал. И жизнь прошла... И вообще...
Вот что она, чертова энергетика, с людьми-то делает!

ЛЕГЕНДЫ О ЛЮБВИ

Любовь жестокая

Вспоминает Лидия Сергеевна:
- Жили возле нас Мартынюки. Он в тридцать седьмом доносы на всех соседей писал. По его заявлениям  посадили Малиновских, Кугель, печников Баронов.
Мартынюк в войну помер. Вдове его, Дарье Семеновне, было уже семьдесят пять. Пустила она в квартирантки Аню Мешалкину. А до этого Аня жила в подвале. Говорили, что хозяйку подвала, старушку, она подушкой придушила, похоронила, а потом стала в подвале стройбатовцев по ночам принимать.
Дарья Трофимовна про эти разговоры знала, но не всему верила.
Анюта сперва с ней ласкова была, а потом спихнула  ее в маленький чуланчик. А когда познакомилась  с красивым одним военным, то и придушила хозяйку подушкой, чтобы не мешала. Такой у нее уже метод выработался. Видели соседи в щелку, хрип Дарьин слышали, но заявлять не стали, боялись, что дом Анюта подожжет, да и любовник у нее -    майор!
А он был не ранен, но почему-то ему воевать нельзя было.
Ходил, на весь переулок сапогами скрипел. Он-то  майор, а она-то совершенно безграмотная. Боялась она, что уйдет от нее к другой, к образованной какой-нибудь. Ну, и поила его разным зельем, но перестаралась. Почернел он, майор-то, и помер.
А сама она лишь в прошлом году скончалась. Набожная такая старушечка, всегда в черной косынке.

Любовь  милосердная

Рассказала сестра Алина:
-    Судьба получше, чем в иных книгах все устраивает.
Тут у нас в леспромхозе работал Петя Лугачев, красивый такой здоровячок. В сорок третьем на фронт его взяли, ранили.
Глаз ему один совсем выбил, второй постепенно сам ослеп. Вот такой он и домой вернулся. Беда!
А в поссовете нашем работала Женя. Жених у нее был Иван. Уж такая у них любовь была неземная! Ивана тоже взяли на фронт, и погиб он. Она уж ревела, ревела, руки наложить на себя хотела. И ни на кого другого даже глянуть не желала.
А тут Лугачев вернулся. Пошла она его проведать, просто так. Говорит ему: "Ты счастливый, потому  что живой".
Петя попросил его в кино сводить. Пошли. Она смотрит и говорит ему, что показывают. А кино тогда показывали в конюшне.
Раз сходили, два сходили, предложил он ей выйти  за него замуж. Она сказала, дескать, подумаю.
Поплакала она и решилась. Ну, как инвалиду откажешь?
Сначала жили у матери в избушке, а теперь на том же месте дом отстроили. Поставили они дом из дерева, потом одели деревянный дом в кирпичные стены, деревянный дом остался внутри.
Выписали Пете собаку-поводыря. Петя провода для телефонов вручную оплетал изоляцией, так и зарабатывал.  Так семья создалась. А теперь у них трое детей с высшим образованием.


ЛЮбОВЬ НЕПОНЯТНАЯ

Рассказал Камил Мустафин:

- В сорок девятом году поступил я на наш "почтовый" счетным работником. Не все равно нам, где считать? Зато на "почтовом" платили больше, паек давали специальный.
Было там два мужских лагеря и один женский. Охраняли зеков люди с востока.
Вижу, двадцать девять корпусов в зоне, а один -    за зоной.
А что там -    неизвестно. Монтажники свое делают, а что за объект не знают. И каменщики, и плотники  -   тоже. Выполнил дело и больше этого участка не увидишь. Секреты!
Главным над всем был человек по кличке Бос. Вообще-то обутый ходил, зачем так прозвали? Ну, Бос да Бос. Жил на "Чекисте" в шикарном особняке. Кто такой? Никто не знал. Очень важный. Ходил в полувоенном, но без погон. Всех материл шибко, и все боялись. Говорил ли чего? Говорил, мол, в академии учиться надо, тогда все знать будете!
А в особняке только птичьего молока у него не было. И женщина была курящая, а жена ли, просто ли шлюха -    никому неизвестно.
Шоколад жрала и молчала, как рыба.
А однажды Бос исчез. И в особняке ничего не тронуто, говорили, даже кальсон запасных с собой не взял, не то, чтобы чего-то еще.
В Америку улетел, предателем оказался. И баба та куда-то делась. У него, у Боса, самолет личного пользования имелся. Вот и улетел он, и все тут.

ЛЮБОВЬ СПОРТИВНАЯ

Рассказал мастер спорта по акробатике Толя Пастухов.
- Всю жизнь - на гастролях, то сам по соревнованиям  сальто крутил, то учеников возил.
Побывали на  севере и на юге. Питался по талонам, случались деньги  -    шел в ресторан.
А из всех городов больше понравилась  Рига. Знаешь, народ такой солидный, тихий.
Прихожу в Риге в ресторан. Официанты все, как один, мужики и все с  проборами, и волосы блестят. Европа! Никакого хамства, как у нас.
Ну, принял я дозу, глазами по сторонам лупаю. Подсаживается одна: голова прямо из ног растет циркуль! Я ей -    едва до пояса, промеж циркуля, не сгибаясь, пройти смог бы. Такие в Риге девки высокие. Но красавицы все до одной.
Так. Предлагаю коньяк. Пьет. По-русски она слабо чирикает, однако щебечет: "Натолли, Натолли!"
Так. Провожаю. Возникают в каком-то тупичке три амбала. Двое со спины заходят, а один -    спереди и большим таким кулаком размахивается: "Ты с мой супруга ходиль! Я тебя биль!" А она все щебечет: "Натолли, Натолли!"
Я у нее промеж ног прошмыгнул и сразу сальто через забор скрутил. Нате-ка, выкусите! Я ж сальтоморталист! А куртка моя кожаная у них осталась. Хороший этот город Рига!



СКОК С ПРИВЕТОМ


Пецца не любил тратиться на наводчиков. И хотя это могло повредить его репутации "честного вора", он все же устроился на работу. Сторожем в детский садик. Это было хорошо для "отмазки". С другой стороны  позволяло обходиться без наводчиков. Ночью Пецца наблюдал из окошка детсада за соседними многоэтажками: где там, в какой квартире, не загорается свет?
Вон там, в среднем подъезде на третьем этаже, окна вчера были темными и сегодня тоже. Кажется, это будет квартира сорок восемь. Уточним. Поковыряемся  в почтовом ящике. Может, что из писем можно будет узнать: куда хозяева убыли,  и на какой срок. Опять же -    газеты. Если их скопилось много, то хозяева  в отъезде уже давно. Ну,  потом можно будет квартиру  "прозвонить". А потом и зайти в нее.
Писем в ящике он не нашел. Газеты были: за три дня. Он звонил в сорок пятую квартиру в полночь, утром, днем. Никто не отзывался. Если бы вышел сосед, Пецца спросил бы его:
- Куломзины здесь живут?
Почему именно эту фамилию? Счастливая. Он давно ею пользуется. Сосед, конечно, ответил бы: -    Такие тут не проживают.
Пецца извинился бы и ушел,
Но соседи не выглядывали на площадку. Все было хорошо. И на следующий день в одиннадцать утра Пецца  пошел на дело. Он всегда вскрывал квартиры в одиннадцать пятнадцать. Были у него две легких сумки, нейтрального цвета. Во внутреннем кармане были: пилка-змейка, несколько разной конфигурации длинных отмычек. Возле двери Пецца надел на руки резиновые перчатки. Любой замок он вскрывал в считанные  секунды. Нынче квартирами занимаются многие. Всякие неучи и оболтусы, приходят со связками ключей, стоят, ковыряются в замочной скважине, то одним, то другим ключом. Иногда до того увлекаются, что даже не заметят, как их повяжут. А бывает совсем уж смешно. Придут компанией, кто-то внизу на стреме  стоит, а кто-то на этаже возле двери вертится. Если ногой дверь вышибить не могут, так подламывают ее фомкой. Шум. Грязь. И если даже не погорят сразу, так наследят столько, что потом им следователи всю свою папочную безнадегу пришьют.
Конечно, Пецца тоже не сразу стал профессионалом. В детстве еще, бывало, хвалился пацанам: А я скок залепил!
А весь скок -   сбитый с бабкиной кладовки старый замок. Стащил банку варенья смородинового, да пару банок разбил нечаянно. Но было лестно сказать пацанам: - У меня уже три привода...
Постепенно баловство переросло в серьезные дела. Были три ходки в лагерь. Но сроки все небольшие, освобождали Пеццу досрочно. Жить он любил больше на воле, хорошо, вежливо. Трудней всего было от своих  же лагерных корешей отмазываться. С выпивкой пристают. В разные разборки вовлекают. Пецца же хочет над хорошей книгой покайфовать, лежа на диванчике  в своей однокомнатной квартирке, кофею попить, шоколадками закусывая. Ну и маруху фартовую привести -   тоже хорошо.
И еще -  театр. Пусть не московский, местный, все равно. Ходят люди по сцене, иронизируют, негодуют, плачут. А Пецца сидит в шестом ряду, третье место справа, в костюме, в галстучке, левую руку, с наколкой в кармане пиджака  прячет - джентльмен.
Гм... замочек в этой квартире просто примитив. Открыть - раз плюнуть. Беспечный все-таки народ! Уехали, бросили квартиру, на такой дерьмовый замчишко  понадеялись...
Профессор Александр Иванович Абозин купил дачу в шестидесяти километрах от города, в глухой деревушке. Да и дача, не дача, просто избушоночка малая, но при ней огород. Александр Иванович, бывало, лекцию студентам читает, а в уме одно: пора огород  вспахать, пора семена готовить...
Выпадет свободный денек, он велит жене, Ксении  Петровне, готовить корзину и рюкзак. Идут на  вокзал,  и  - в свою Бываловку.
Ходит там профессор в застиранном, залатанном старом трико, весь в земле, в назьме перемажется и счастлив. На фиг всю эту науку, всю культуру. Салат и бутун выбросят зеленые перья, а профессор пальцами  вокруг этих перышков землю рыхлит, аж сияет. А как начнут созревать картошка, свекла, морковь? То-то  радости!
Огурчик молоденький отыскать в узорчатой  ботве -    счастье!
Бригадир тамошний дал Александру Ивановичу килограммов двадцать печенки. Почти бесплатно. За бутылку. Вместе и распили. Бригадир говорил: -    Я тебя, Иваныч, за что люблю? Ты нос не задираешь. Простыми людьми не гребуешь. Я вот всю жизнь свиньям хвосты крутил, а ты со мной пьешь на равных. И я понимаю. Был в городе в столовке. Там мне, знаешь, подали -    пэчень ж-жаренная -    называется. Кусочек с хрен моржовый и аж три тыщи стоит.Твою мать... Уж этого-то дерьма.
У меня на ферме, что ни день хряки дохнут. У нас эту печенку еще не каждый  скотник жрать станет... Жистя городская, тоже нелегкая...
С последним автобусом Александр Иванович отбыл  в город, дабы скорее загрузить печенку в холодильники. Вез он ее в целлофановых мешках, уложенных в две грибных корзины. Дома брякнул корзинки возле порога, снял с себя одежку и упал на кровать. Выпивка, да и дорожная тряска умотали.
Утром Александр Иванович первым делом вспомнил про печень. Ксения Петровна приказала ему печенку разделать сразу по прибытии домой. А он... Ну, ничего. Жена приедет едва ли к обеду, за это время он успеет все исполнить.
Александр Иванович поднял корзины, под которыми  за ночь в прихожке образовались две лужи крови, пошел в кухню и стал терзать раскисшую в теплой квартире за ночь печенку огромным австрийским тесаком, подарком нерусского математика.
Ухо профессора уловило скрип в замочной скважине. "Приехала!" -    подумал Александр Иванович и пошел навстречу жене, оправдываться. Он слышал, как она вошла, топталась в коридоре, ее закрывал выступ санузла. Профессор крикнул:
-  Привет. А я тебя жду!
И появился перед Пеццой, у которого при виде человека в окровавленных трусах, стоявшего в лужах крови с тесаком в руке, отвалилась челюсть.
 - Печенка... -начал профессор...
- А-а! - взревел Пецца, роняя отмычки и выскакивая  из двери. -    Кар-раул! Убивают! Помогите!..


ТАК СКАЗАЛ ПОРФИРИЙ


Бывший следователь прокуратуры, хороший знакомый, добрый парень рассказывает:
-  Допрашивал одного москвича, чего, мол, в Москве  не жилось?
Он говорит, что Порфирий во всем виноват. До этого жил Богомяков Сашка спокойно, работал на Пресне, был слесарем, в цеху было много женщин молодых и симпатичных. Если Сашка и выпивал, то только по субботам и то в самую пропорцию, под столом  не валялся.
Познакомился с одной молодячкой, она ему сразу:
 - Деткой увлекаешься?
Он сперва не понял, что это -    детка. Она объяснила, мол, учение такое, был такой старец, Порфирием  Ивановым звали, много в жизни перенес.
От болезней этот Порфирий спасался холодом, по снегу босиком бегал, обливался колодезной водой, сопли глотал, дескать, все должно быть натурально, организм  сам знает, что ему делать.
 Условие такое поставила; войдешь в секту детковцев, будешь со мной дружить, а нет -  извини.
Сашка согласился, Придут в залу такую, там портрет этого старца висит, старец здоровенный, седокудрый, взгляд строгий. Ну, помолятся на этот портрет, разденутся до плавочек, и по снегу к пруду бегут купаться. Поначалу Сашку дрожь от этих процедур била, потом привыкать стал. Да вот беда, с похмелья стал ему старец сниться, ничего не говорит, а только пальцем перед носом водит. "К чему бы это?" -    думает Сашка. Однажды свою любезную с другим мужиком в постели застал. Расстроился: вот тебе детка, вот тебе и Порфирий Иванов.
Пошел в воскресенье в Сокольники, и выпил-то всего "партейного" стакан, а чего-то нехорошо стало, бежит по аллейке, смотрит, а в небе огромная голова Порфирия из облака высунулась, и Порфирий громовым  голосом говорит:
 -  Делай зло людям!
Сашка припустил бежать еще быстрее, а Порфирий  не отстает:
 - Делай зло! Делай зло!
Богомяков и не выдержал, догнал какую-то женщину  и свалил, хотел зло сделать, а женщина как завопила, тут, откуда не возьмись, выскочили два милиционера. Сашка -  бежать, скакнул в лесочек. А из облака опять высунулась голова Порфирия:
-  Я кому сказал, делай зло!
Сашка из лесочка выскочил, увидел на дороге фигуру, кинулся на нее, повалил, а фигура-то мужиком  оказалась.
 Мужик ка-ак врежет Сашке промеж глаз, а тут и милиционеры подоспели, взяли Сашку за белые руки и поволокли в клоповник, а Порфирий на этот момент за облако спрятался, как и не было его.
Ладно, дали Сашке срок и попал он в Томскую колонию. Сидит. Работает, старается, у начальства на хорошем счету. Все хорошо и сидеть уже недолго, скоро отворят железную калиточку и скажут: "Пожалуйте, нах Москау!"  Однако, все не так вышло.
Откуда  не возьмись, над бараками из облака Порфирий высунулся и опять Сашке глаголит:
- Делай зло!
Сашка топор за пазуху и в сортир...
Потом пострадавший зек рассказывал, как дело было. Сидит этот зек над дыркой, о чем-то о своем задумался.  Совсем не обратил внимания на мужика, который над дыркой напротив сел. Вдруг видит: мужик топор из-под телогрейки выхватил и размахивается.
Зек успел руку подставить, не то бы точно топором по черепу получил.
С пораненной рукой, со спущенными штанами, на полусогнутых зек выскочил из сортира и завопил. Тут Сашку и повязали.
Следователь его и спрашивает:
-  Ты не чувствуешь себя больным? В роду душевнобольные были?
- Не было больных, - отвечает Сашка, -  я тоже здоров, это все Порфирий...
Сдали Сашку на экспертизу, отдохнул он на психе  три месяца. Все-таки признали вменяемым, досиживать  отправили. Вот тебе и Порфирий!


АСТРАЛЬНЫЕ ТЕЛА


В двенадцать в обширном музейном здании где-то  заскрипел паркет. Ночной сторож, он же студент юрфака, Валерка Безин оторвался от учебника "Кто бродит? Граф Орлов вылез из рамы и теперь вызволяет из багета государыню? Или -    вор? А что брать? Муляж золотого слитка? Мумию доисторического мужика? В дремучие времена он был мумифицирован копчением, припахивает украинской колбасой, но на закуску явно не тянет..."
Валерка заглянул в зал, в невысоком, шаркавшем  по паркету субъекте он узнал... Ленина! Гм... актёр ночью в образ вживается?..
Ленин взял Безина под руку: - Студент юрфака? Как догадался? Так я ж -    гений! Зачем -    здесь? Если от тебя остается лишь астральное  тело, так хочется войти в прежний облик! Вчера на площади статую свалили, сюда привезли.
– Статуя в сарае, -    сообщил Безин, -    а не лучше ли было вам влезть в мавзолее в свое подлинное тело?
- Э, батенька, неэстетично это. Статуя -    иное дело, искусство.
Пошли во двор к сараю. Из тьмы вдруг выдвинулся  усатый старик в полувоенном костюме.
- Вы-то что тут делаете? -    обратился к нему Ленин. - Ностальгия, Владимир Ильич, -    ответил старик  с сильным грузинским акцентом и Валерка узнал Сталина. - Ностальгия, -    недовольно повторил Ленин, держава  развалена,отрыгнулись жестокости ваши.
- Врут продажные писаки! -    вспылил генералиссимус, -    чего только не пишут. Будто я в суп товарищу Свердлову плюнул, будто Кирова велел убить. Оппозиция? Ну, было. Так ведь это во все времена было. Нынешние в оппозицию не стреляли, что ли? Еще как! Из танков! Мы хоть в застенках, потихоньку, из пистолетов.
 Да ведь мы не из кресла в кресло пересели, как эти, тюрьму прошли, каторгу. Я трижды из ссылки бежал, в ледяную полынью проваливался. Натерпелись. Имели право и с оппозицией не церемониться...
- А часто ли астральные тела навещают землю? -    заполнил паузу Валерка.
-  Мировой разум не рекомендует и даже запрещает  это, -    пояснил Ленин. -  Однако, иные астралы входят в земную сферу, знаете, это когда Барабашка стекла бьет, с огнем балуется, матерщину на стенах пишет. Чаще это -  темные люди, хулиганишки бывшие. Но случается бузить и нашему брату-интеллигенту.
- А почему Мировой не поощряет контакты?
- Чтобы живущих не беспокоить. В средние века разрешалось бродить по Британским островам, туманы там, привидениям хорошо маскироваться.
Сейчас за нарушение правил могут заслать в такой угол Космоса, что до земли вовек не доберешься. Вы уж, коллега, не афишируйте встречу с нами, - попросил Валерку бывший вождь мирового пролетариата. -Могила! -  сказал Валерка.
 -А не могли бы вы, Владимир Ильич, помочь мне сдать зачеты, ведь вы тоже на юрфаке учились. - Зачетка у вас с собой? -  Все мое ношу с собой, -    сказал Валерка, доставая  зачетку из кармана куртки, раскрыл ее, ахнул: в зачетке стояли аккуратные подписи преподавателей. -    Здорово! Вот спасибо, Владимир Ильич, а не могли бы вы сделать, чтобы Петька Бебесов забыл навсегда, что я ему должен двести тысяч и еще -    чтобы в общаге у нас текло из одного крана - молоко, из другого - портвейн?
- Петьку уже по "скорой" в больницу везут с сотрясением  мозга и полным выпадением памяти, а молоко  и портвейн сейчас потекут.
- Владимир Ильич, портвейн сейчас - не надо, пусть это чудо начнется завтра в двенадцать, когда я с вахты приду.
- Ну, пусть так, - согласился Ленин.
В этот момент они вошли в сарай. Увидев статую с отбитым носом и со сломанной ногой, Ленин погрустнел.
- Я бы с них шашлыков настрогал! - насупился генералиссимус. Скульптуру не щадят... - Что взять с малохольных! - махнул рукой Ленин, - идемте, товарищи.
Сталин сказал:
- В Никитину оттэпэль, когда в Пимске мои статуи ломали, у местных начальников из кранов моча текла, сантехники с ума посходили, а предисполкома с секретарем обкома гонореей заболели. - Ну, вы шутник, батенька! - заливисто рассмеялось  астральное тело Ильича. - Но вы зло пошутили! А почему именно Пимск вас волнует? Ведь статуи сносили по всей стране. -  Так ведь молодость мне тут вспоминается, Каким я в ссылке был. Со Свердловым по теоретическим вопросам  спорили чуть не до драки, но в суп я не плевал ему. Ух, я бы этих писак! Кстати, и вас я тоже не травил ядом. Зачем? Вы и так неизлечимо были больны. Так нет, всех собак на меня теперь вешают, сволочи!
 - Да знаю я, Иосиф Виссарионович. Там в Космосе  мы ведь все про всех знаем, чего же кипятиться? Ваша вина в том, что горяч были, самолюбив слишком, зазнались под конец. Но это со многими случается, кому власть дается. Что прошлое вспоминать. Зато держава крепко стояла. Что уж. Поднадоели мы молодому  человеку. Пора нам в Космос возвращаться. - Нет, вы мне совсем не мешаете! -    искренне сказал Валерка, большое спасибо за визит, заходите хоть каждое мое дежурство.
В этот момент заговорило радио. Оно что-то скороговоркой  отрапортовало про наши победы в Чечне, затем из динамика понеслась разухабистая песенка:

Валера, Валера, ты сын миллионера,
Галантный кавалер и сам миллионер!

Не успела кончиться песенка про миллионера, в динамике зазвучал хор, исполнявший песню про ухаря  купца:
Дочка-невеста на зорьке пришла
Полный подол серебра принесла...

- Вот так они Россию растлили, негодяи! -    завопил  Сталин, хватая динамик, чтобы разбить об пол, растоптать.
 -  Казенное имущество! -    закричал Валерка. - Хорошо, не буду, -    сказал вождь и повесил динамик  обратно на гвоздик.-  До свиданья, дарагой товариш! Делу Ленина -    Сталина -    будь готов! -   
- Всегда готов! -  отозвался испуганный Валерка.
Два астральных тела взмыли ввысь, к звездам. Сталин спросил спутника:
- Как вам, Владимир Ильич, понравился этот конопатенький и ушастенький? Получится из него юрист или еще что-нибудь?
- Миляга вообще-то, сам русый, а глаза черные. А почему вы им заинтересовались? -Так ведь праправнук это мой. Согрешил я в ссылке с одной местной крестьянкой. И ведь чем-то на меня смахивает, вы так не считаете?
-  Не приглядывался... Но, кажется, что-то есть. Вы, батенька, жох были в свое время. Хотя... кто не грешил в молодости? Только больной или совершенный  дурак, это уж всенепременно.
А в Пимске в это время творилось нечто невообразимое. Люди выбегали из квартир и бежали в милицию, в жилищные управления с криками и воплями. Все динамики и приемники во всем городе играли гимн "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь", а в промежутках между исполнением  гимна читали голосом  Левитана: "Приказ Верховного главнокомандующего... всем продажным писакам, ежедневно забивать в определенное место по самому большому банану, какой только найдется в данный день на местном рынке..."