Долгий день короткой жизни гл. 1-4

ДОЛГИЙ ДЕНЬ КОРОТКОЙ ЖИЗНИ
(Провинциальная хроника)

Глава первая. ВЕЧЕР

- Знаешь, я уже вижу: не стоит нам больше встречаться. Скажи сейчас то, что должен сказать мне, я скажу то, что должна сказать тебе… И все.
- Не понимаю, что я должен тебе говорить, - Лена почувствовала зазвеневшее в его голосе напряжение.
- Хорошо. Я подскажу!- В ушах шумело. Она закусила до крови губу, пытаясь сохранить остатки самообладания.- Ты должен сказать: Бирюзова, ты мне надоела! Прекрати навязываться, оставь меня в покое! Ты замучила меня своей любовью!..
- Может быть, я бы и хотел этого… Но в таких выражениях… Так грубо… - Его голос звучал уже совершенно спокойно. - Видишь ли… Я всегда воспринимал тебя только как друга. Я пытался себя пересилить, но не смог.
"Боже, какой уродиной он меня воспринимает! Какой стыд…" - Лена задохнулась. Она сжала трубку так, что пальцы побелели.
- Сережа… Я тебя очень прошу… Забудь, пожалуйста, мой телефон… Мое имя… И то, что я вообще когда то жила на свете. Прощай, - и, прежде чем успела опустить трубку на рычаг, услышала произнесенное с явной улыбкой:
- Пока!
Вот и все. Вселенная не рухнула, Земля не сошла с орбиты, все живы и здоровы. Но во всем этом нет уже совершенно никакого смысла. Много лет он был тем фундаментом, тем стержнем, на котором держалась ее жизнь, все ее прошлое, настоящее и будущее. Теперь этого стержня нет. Теперь все висит в абсолютной пустоте, в глубоком вакууме…
Лена потерянно огляделась вокруг. Как странно… Какие простые и ясные, совершенно спокойные, холодные мысли… Зачем? Зачем все? Как больно… Нужно идти домой. Зачем? Домой…
Она брела пустыми, заметенными снегом улицами. Глаза ее были сухи, хотя боль в сдавленном сердце временами делала невозможным следующий шаг. Тогда она на секунду останавливалась, делала осторожный выдох, медленный вдох и шла дальше. У дверей подъезда столкнулась с соседкой. Та что-то громко спросила, широко улыбаясь и кивая на распахнутое пальто Лены. Лена видела шевелящиеся губы на радостном мясистом лице, но слова прозвучали для нее бессмысленным шумом, совершенно непонятным набором звуков. Вместо ответа она просто кивнула, обошла растерявшуюся соседку стороной и пошла вверх по темной лестнице. Перед дверью квартиры остановилась. Некоторое время ей понадобилось, чтобы сосредоточиться и собрать в кулак остатки воли. "Я же мать семейства... Меня ждут  дети. Меня ждет муж... Ведь ждут!" Чтобы хоть как-то заглушить невозможную боль в сердце и заставить себя вернуться в реальность, она всерьез, изо всех сил впилась зубами в костяшки пальцев. "Один… Два… Три… Все. Я совершенно спокойна. Вперед." Щелкнул замок, Лена уверенно шагнула в ярко освещенную прихожую. Младший Санька (улыбка до ушей) выскочил из спальни и привычно бросился было к матери, но, не увидев в ее руках хозяйственной сумки, моментально скроил недовольную физиономию: безобразие, ничего вкусного не принесли! Юркнул назад. Выглянул старший Женька. Тот уже совсем взрослый: дежурная улыбка и дежурный доброжелательный голос.
- О, мама пришла.
- Как дела?
- Нормально. Ни по какому не спрашивали.
- Это ненормально. Нужно, чтобы спрашивали. И ставили пятерки.
- Если спросят - поставят.
- Папа дома?
- Угу. Ужин готовит.
Женька с достоинством удалился.
Боль в сердце слегка отпустила, но ее сменила жуткая боль в висках. Лена переобулась в шлепки, повесила куртейку и прошла на кухню. Дима колдовал у плиты. Оглянулся на вошедшую жену, улыбнулся.
- Драсти! На ужин будет жареная картошка. С чем съедим - с огурцами или кильку откроем?
- Я что-то не хочу есть. На работе - совершенный дурдом. Голова просто раскалывается... Можно я лягу?
Дима сразу поскучнел.- Ну вот... Опять еда на мне... Я думал - поможешь... А головную боль терпеть нельзя. Съешь таблетку, что ли...
Это почему-то задело Лену. Она резко обернулась в дверях, в глазах злоба и откровенная ненависть:
- Что, перетрудился? Трудно себе и детям пожрать приготовить? Я обстирываю всю вашу банду, выгребаю за вами горы грязи - этого никто не видит! И ты!.. Ты! У-у-у, неблагодарные твари!..
Когда-то давно, сразу после свадьбы, Диму несказанно удивляли такие выходки жены. Он смертельно обижался, были скандалы, почти драки. Однажды Лена ударила мужа сковородой, в другой раз кинула в него кастрюлю с горячим борщом, но чаще просто по-бабьи хлестала ладонью по лицу. Дима хватал ее за руки и пытался удержать, но жена начинала самым бессовестным образом лягаться и кусаться. Дима отворачивался, закрывал лицо и ждал, когда любимой супруге надоест колотить его по спине. Потом несколько дней они не разговаривали, но постепенно все возвращалось на круги своя, обиды забывались. Теперь же Дима внешене практически не реагировал на оскорбления в свой адрес. Он, конечно, обижался, но выражалось это только в том, что он на некоторое время замыкался в себе, переставал улыбаться, и рот раскрывал только в случаях крайней необходимости, в остальное же время молчал.
Лена ушла в ванную и долго пыталась остудить пылающее лицо ледяной водой. Потом зарылась носом в мохнатое полотенце и с полминуты стояла, слегка раскачиваясь, ожидая, когда утихнет шум в ушах. "Спокойствие. Только спокойствие. Так нельзя. Совсем баба чокнулась", - уговаривала она себя, без особого, впрочем, успеха. Отняла полотенце, увидела себя в зеркале и стала внимательно рассматривать свое отражение. "Постарела. И подурнела. И раньше красавицей не была, но это уж слишком. Какая ж я дура - с такой мордой навязывалась Сереже... Что, получила по носу? Так тебе и надо, старая кляча! Повесить бы тебя за ноги и бить палкой…" Ругать себя вошло у Лены в привычку. Всякий раз, когда ей не удавалось сделать что-то так, как она была должна сделать, или когда, дав волю эмоциям, совершала очередную глупость, она начинала крыть себя самыми черными словами. Это помогало. Главное - убедить себя, что твои неприятности и личные трагедии являются прямым следствием собственных ошибок и собственных недостатков. И получается, что обижаться нужно только на себя, а долго обижаться на себя она не умела.
Если честно, обзывая себя старой клячей, Лена явно кривила душой. Для своих сорока лет она выглядела неплохо: хорошая фигура, хорошие волосы, выдерживающие любую завивку и окраску, довольно правильное лицо. Ну, есть, конечно, морщинки. И небольшие припухлости под глазами. По утрам хватает пятнадцати минут, чтобы нарисовать вполне привлекательную мордашку. Вот только зубы подгуляли. Все говорят, что здесь, в Савинке, у всех поголовно выкрашиваются зубы из-за каких-то химикатов, растворенных в питьевой воде. Откуда эти химикаты, что это за химикаты - никто, естественно, не знает. Но слухи ходят. И зубы выкрашиваются. Сейчас, конечно, в крупных городах на каждом углу стоматологические клиники, где зубы вам сделают любые, какие пожелаете, платите только деньги. Но деньги для Лены - проблема гораздо более тяжелая, чем крошащиеся зубы. Ее зарплаты верстальщика в районной газете едва хватает кое-как прикрыть срам, и если б не Дима… Дима - программист в одной уважаемой конторе и жалованье у него максимальное для захолустного райцентра - почти сто долларов! Можно обувать, одевать и кормить мальчишек. Но на зубы все равно не хватит. Как говорится, выжить можно, а жить – нельзя…
Заметив, что ее мысли съехали в привычную колею, Лена решила, что морально готова к общению с семьей, быстро влезла в халат, нацепила передник и вернулась на кухню. Дима мрачно сопел и сосредоточенно чистил картошку. Лена молча встала рядом. Уже через несколько минут в раскаленном сале яростно шипела картофельная соломка, а повеселевший Дима, блестя глазами, оживленно рассказывал о каких-то своих компьютерных проблемах, которые казались неразрешимыми, да вдруг решились, как его хвалил начальник и обещал похлопотать о прибавке… Лена делала вид, что это ей интересно, чему-то из вежливости поддакивала, что-то, опять же из вежливости, переспрашивала, но мысли ее бродили слишком далеко от того, о чем трепался муж. Последняя фраза ее, правда, заинтересовала.
- Сколько прибавят?
- Чего прибавят? - Дима искренне удивился.
- Ты сказал: начальник обещал прибавку.
Диме стало смешно.
- Прибавку он обещал, но ее, разумеется, не будет. Сама посуди: ему придется хлопотать об этом перед вышестоящими, никто его не поймет. В среде крутых не принято опускаться до проблем лохов. А мы с тобой относимся именно к лохам. Раньше нас называли бы холопами, чернью, быдлом, пролетариями… Сейчас - лохами.
Диму медом не корми - дай порассуждать, как он сам выражался, "о подлом устройстве социальной среды".  Лена подумала, что если он сейчас же не заткнется, она вывалит шкворчащую картошку ему на голову. Ситуацию спас Санька. Он вприпрыжку влетел на кухню, - Чего на ужин? - и сунул нос чуть не в самую сковородку.
- У-у-у-у… С луком! Ну зачем, для чего вы сделали еду противной? - губы дрожат от обиды, в глазах вот-вот появятся слезы. Еще бы! Его любимую жареную картошку посмели испортить луком! Вандалы! Варвары!
Дима отвесил недовольному подзатыльник и строго объяснил, что лук порезан крупно, если кому-то жареный лук не нравится, может его у себя в тарелке выбрать. И вообще! Все любят с луком, а Его высочество лук не жрут-с…
Лена тяжело вздохнула и стала раскладывать еду по тарелкам: горка картофельной соломки, несколько желто-зеленых колесиков маринованных огурцов, ложка непонятной красно-бурой мешанки, которая оказалась в жестянке с этикеткой "Кильки каспийские в т/с". Этого самого т/с в банке было ровно половина. Остальное - плавнички, хвостики, скелетики, глазки и другие, уже не поддающиеся идентификации фрагменты несчастных рыбешек. Тем не менее, на вкус жуткая рыбья каша была вполне приемлемой и, скорее всего, содержала указанное на этикетке количество калорий, белков, жиров и углеводов.
Явился Евгений. Как всегда, с гордо поднятой головой и улыбкой монарха.
- О, картошечка!
Этот  съест и лук, и чеснок, и, если подадут, жареную лягушку.
Себе Лена положила совсем немножко - просто за компанию. Дима полез в шкафчик и достал два стаканчика.
- Головные боли - следствие сужения сосудов, - заявил он, - Сашка, достань-ка там…
Сашка полез в холодильник и вытащил початую бутылку водки.
- У-у-у… Алкоголики…
Водка в семействе Бирюзовых была делом обычным: захотели - выпили. Но понемножку. Дмитрий ловко наполнил стопки, поднял свою:
- Ваше здоровье, мадам!
Выпили. Лена несколько раз ковырнула вилкой, пожевала огурец. Кивнула на бутылку - наливай, мол, еще. Муж удивленно поднял бровь и налил жене аж с бугорком, свой же стаканчик оставил пустым. Когда Лена попросила третий, он участливо поинтересовался, давно ли у супруги пагубная зависимость.
- Не нуди. Лей.
Четвертый семидесятиграммовик она налила сама. Дмитрий молчал и что-то сосредоточенно разглядывал на дне уже пустой тарелки. Женька ухмылялся. Санька откровенно хихикал. Лена тяжело поднялась, икнула, глубоко качнулась и, спотыкаясь, потопала в зал. Залом Бирюзовы именовали комнатку, в которой находился телевизор. Там же стоял пожилой диван, на котором спали старшие и на который сейчас не раздеваясь упала пьяная хозяйка. Упала и мгновенно отключилась.
Когда Лена открыла глаза, в комнате царили тишина и темнота. Димы рядом не было. Очевидно, он спал в другой комнате вместе с мальчишками. Под головой Лена обнаружила подушку - муж поухаживал, но раздевать ее и застилать диван простыней  не стал. Было непередаваемо тошно. Голова ощущалась какой-то плюшевой и сильно кружилась. И еще было чувство вины за что-то. И была БОЛЬ. Боль была не  физической, привязанной к какому-то определенному органу или части тела. Эта боль заполняла ее всю, останавливала биение сердца, замедляла ток крови и сжимала легкие, заставляя задыхаться. И этой болью был Сергей. "Ах Сережа, Сережа… Что ж ты наделал?.. За что ты со мной так? Зачем?.."
- Зачем? - повторила она вслух. Ей захотелось заплакать. Заплакать горько и безутешно, зарыдать, завыть в голос, чтоб вытекла из души эта липкая боль горючими слезами... Но слез не было. И только губы беззвучно шептали:
-Зачем?.. Зачем?.. Зачем?
"Что - зачем?"- вдруг спросила она себя.
- Зачем - все? Зачем я здесь? Я не хочу быть здесь!
"А где ты хочешь быть?"
- Нигде. Я НИГДЕ не хочу быть. Я не хочу жить ТАК. Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ. МНЕ ВСЕ РАВНО. НЕ ХОЧУ.
Теперь все ясно. Теперь она знает, что делать. И эта невыносимая боль скоро пройдет. И все кончится. Все кончится… Пискнул электронный будильник. Сколько сейчас - два, три? Хотя, какая разница…
Лена с трудом встала и побрела в ванную. Горячая вода била тугой струей и ванна в спящей квартире гудела на какой-то суровой и грозной ноте. "Надо же", - подумала Лена - "Соберешься стирать - вода грязная и струйка в спичку. А сейчас прямо хлыщет, да чистая какая…" Она стала шарить на полочке - где-то у Димки должны быть лезвия. Ах, вот они. Но только совершенно не годятся: тонкие металлические полоски спрятаны в неразъемных пластмассовых чехольчиках. И как же быть? "Ну почему же именно бритва?" - Лена прошла на кухню. Острые ножи - Димкин пунктик. Всякий раз, начиная готовить свой очередной кулинарный шедевр, он первым делом вооружался наждачным брусочком и приводил режущий инструмент в идеальное состояние.
«Так. Маленькие ножи не годятся. Коротким лезвием придется не столько резать, сколько мять, для этого нужно большое усилие. Не сумею».
Лена выбрала единственный подходящий - с длинным изогнутым лезвием, тот самый, который Дима всегда использовал при разделке мяса. Попробовала острие пальцем, вздохнула. Нет, не зря все-таки муж ей постоянно твердит: не режь на стекле и фарфоре! "И кто же к ужину резал огурцы прямо в тарелке? Я и резала..." Пришлось искать точильный брусок, потом пытаться выправить завернутую кромку...
- Мать, ты совсем совесть потеряла!
Санька. Стоит в дверях, ручонками обхватил плечики, тощие коленки вместе свел, блестит сердито очками. Совсем зрение у пацана испортилось. Привык к очкам так, что даже спит в них.
- Вчера нахрюкалась, а меня посуду мыть заставили! Ночью водой шумишь, железками шмурыгаешь, свет жжешь! Мне в школу, мне вставать рано, ты забыла? Время - второй час ночи!
Схватила, обняла, прижала к себе, долгожданные слезы радугой заволокли все вокруг.
- Все хорошо, маленький... Все хорошо. Мама не будет больше плохой. Хорошей мама будет… Иди спать, зайчик. Иди…
- Я в туалет шел, между прочим - буркнул Санька, но уже не зло, а вполне миролюбиво.
Лена погасила на кухне свет, вернулась в ванную, разделась, побросала одежду в таз - все стирать, все! - и погрузилась в теплую воду. Тщательно терла зубы щеткой, стараясь избавиться от мерзкого вкуса во рту, мылилась душистым мылом, выгоняя гадкий запах водочного перегара. Выпустила воду, отмыла ванну едким стиральным порошком, сполоснула чистой водой. Все. Теперь все. Лена, наивная влюбленная дурочка, идеалистка, дожившая до сорока и до сих пор верящая в чудеса, сегодня умерла. Осталась Елена Петровна Бирюзова - верная жена и добродетельная мать семейства. Бывший дипломированный специалист по программному управлению станками и промышленным роботам, а ныне - оператор компьютерной верстки в районной газетенке "Савинская новь", которую читатели  именуют не иначе как "Савинский брехунок", "Сплетница" или "Савинская вонь". И ее удел - до конца своих дней играть опостылевшие роли жены, матери и старательной работницы. И можно идти спать.
Но сон не шел. Лена лежала на спине, вытянув руки вдоль тела и, не мигая, глядела в темный потолок. "Жизнь прошла и ничего хорошего у меня больше не будет. Дети растут и мама становится им не нужна. Нужна ли я мужу? Как партнер, как компаньон для совместного ведения хозяйства - конечно. Но любви нет. И счастья нет. А было ли?" Она стала вспоминать, когда в последний раз испытывала блаженное состояние безмятежного покоя, радости не по поводу, а так, просто оттого, что живешь на свете, что все у тебя хорошо и кажется, что весь мир тебя любит и рад тебе. Когда-то так было... Ведь было же!

Глава вторая. БЕССОННИЦА

В детстве для счастья нужно было так мало - отец пришел с работы пораньше, подхватил на руки, целует в щеки, в нос... Мама перестала стучать на швейной машинке и зовет примерить новенький сарафанчик, украшенный ленточками и бантиками... Или ярким летним утром вся семья отправляется за город. На автобусной остановке ей подают стакан сладкой газировки (двойной сироп), а впереди - бесконечный, как бывает только в детстве, день! Синяя река с теплой водой, белый песчаный берег и громадные корабельные сосны, и в тени этих сосен, прямо по ковру из опавших иголок - темно-зеленые земляничные кустики, где под листочками прячутся ни с чем не сравнимые по вкусу ягоды...
А потом? Потом школа, фартук в чернильных пятнах, пятерки, двойки, потерянный дневник, разодранный учебник… Ага, это я Мишке по прозвищу "Киса" по башке стукнула! Или контрольная, а ручка забыта дома ("Голову не забыла?") И торжественная линейка:  прием в пионеры, а ее нахальный водитель грузовика (конечно же, нарочно!) окатил грязью... И все же, как счастлива она была тогда! Как легко мечталось о какой-то необыкновенно светлой, радостной будущей взрослой жизни!
А еще через несколько лет - комсомол и работа в активе школы, почетные грамоты за отличную учебу и примерное поведение. Ну и, конечно, Валя Горюнов... Пухленький, тихий, умненький мальчик с глазами невероятной синевы и мягким голосом. Ах, как она его любила! Как старалась, чтобы он обратил на нее внимание, выделил из толпы одноклассниц и выбрал именно ее. И как была счастлива, когда Валя, поддавшись на уговоры, соглашался остаться в классе после уроков и терпеливо объяснял ей какую-нибудь задачку, решение которой она и без того прекрасно знала. Как захватывало у нее дух только оттого, что ее любимый, самый лучший на свете рядом, что он разговаривает с ней и слушает ее и можно иногда, как бы нечаяно, прикоснуться к нему... Ей казалось, что такая бесконечно огромная любовь и длиться должна бесконечно долго, всю жизнь, что если эту любовь у нее отнимут, она тут же умрет. Но Валю Горюнова девочки пока явно не интересовали, и к выпускному балу любовь прошла сама собой, причем, что удивительно, совершенно безболезненно и бесследно.
А потом случилось несчастье - умер папа. Умер не болея, на своем рабочем месте. Сначала думали, что у Петра Николаевича просто устали глаза и он опустил голову на сложенные руки, как делает всякий бухгалтер, когда бесконечные колонки цифр в машинописных портянках-ведомостях начинают сливаться в серые столбики и сосредоточиться уже нет никакой возможности. Потом кому-то понадобилась его подпись, поднялся жуткий переполох, вызвали "Скорую"... Петру Николаевичу Ершову шел сорок третий год.
Мама Лены, Вера Ивановна, была совершенно раздавлена нежданно свалившимся на нее горем. Она перестала замечать что-либо вокруг себя; когда к ней обращались, она никак не могла сосредоточиться и понять, чего от нее хотят. Организацию похорон взяло на себя предприятие, где Петр Николаевич работал последние годы своей жизни. А в доме пришлось командовать семнадцатилетней Лене. Нужны были деньги. Много денег! На водку и закуску рабочим кладбища, в церковь, где Петра Николаевича собирались отпевать, на закупку продуктов для поминок: в день похорон, на девятый день, на сороковой… Свою жизнь Петр Николаевич прожил, что называется, «на одну зарплату». За двадцать пять лет беспорочной службы он заработал скромную квартиру-полуторку в унылой хрущовке, костюм и туфли на выход, черно-белый ламповый телевизор «Рекорд» и велосипед «ЗИФ». На собственные похороны он заработать не сумел. В доме не было ни одной вещи, которую можно было бы продать и рассчитаться по долгам. А долг был огромный – более полутора тысяч рублей! Осиротевшим маме с дочкой оставалось только одно: поменять свою полуторку на каморку в коммуналке с доплатой. Квартиру было жаль до слез! Но другого выхода просто не было. Бедный Петр Николаевич! Если б он мог предположить, что его переселение в мир иной сделает практически бездомными жену и дочку, он бы, наверное… А что - наверное? Ничего. Совсем ничего…
В морге Лене выдали справку, где причиной смерти указывался обширный инфаркт миокарда. Уже потом, после похорон, когда выплакали все слезы и подошел срок снять с зеркала темное покрывало, Лена решилась выяснить один мучавший ее вопрос. Она встретилась с хирургом-паталогоанатомом, делавшим Петру Николаевичу вскрытие и спросила, долго ли, по его мнению, длилась болезнь отца. Тот ответил: да, достаточно долго, как минимум лет пять - шесть. Были обнаружены следы нескольких микроинфарктов и просто удивительно, почему в его карточке нет об этом никаких записей. Лена сказала, что папа никогда на здоровье не жаловался, в больницу практически не обращался.
- Ваш отец совершенно напрасно терпел сердечные боли. Если б он обратился за врачебной помощью вовремя, был бы жив. У нас с ишемией если не второй, то каждый третий точно. И ничего - живут, - заметил хирург на прощание, - Между прочим, у Вас, красавица, скорее всего, сердце тоже слабовато. Наследственность - штука серьезная. Имейте в виду...
За мрачными похоронными хлопотами Лена упустила время вузовских вступительных экзаменов и сумела поступить только на вечернее отделение в технологический институт. На специальность ЭВМ, куда бы ей хотелось, не попала, набранных баллов хватило лишь для зачисления на менее престижный машиностроительный факультет. Устроилась на работу, причем очень удачно: завод рядом с институтом (две минуты гуляющим шагом), шикарный современный цех, все работники в белых халатах, везде чистота и идеальный порядок. Завод выпускал компьютеры, которые в те далекие времена носили гордую приставку "супер" - величественные машинные залы, заполненные блистающей стеклом и хромировкой машинерией, будто сошедшие со страниц фантастических романов. Уже значительно позже, лет, примерно, через десять, на закате советской власти и Советского Союза, это направление развития вычислительной техники было признано тупиковым и компьютерные динозавры в одночасье вымерли. Но это было потом. А тогда... Тогда Лена Ершова каждое утро шла через проходную с гордым чувством причастности к великому делу. Подобное, наверное, испытывал герой-космонавт, шагнувший на площадку подъемника, или спортсмен, идущий на олимпийский рекорд и знающий, что сейчас весь советский народ смотрит на него с любовью и надеждой. Именно с таким чувством шла Лена к своему рабочему месту. Она надевала белый халат, брала в руки паяльник и, казалось, вся страна, затаив дыхание, следила за процессом монтажа изделия номер такой-то, которое после наладки встанет на свое место и новенький суперкомпьютер, несущий в себе частичку и ее, Лены Ершовой, труда, будет решать грандиозные задачи построения коммунизма в одной, отдельно взятой стране. Даже в том, что на предприятии царил режим всеобщей секретности, когда любой чертеж, любая схема имели соответствующий штамп, Лена видела повод считать свою работу очень важной и очень значительной.
Учиться в институте ей тоже очень нравилось. Занятия начинались в шесть вечера, а заканчивались около десяти. Отработав смену на заводе, Лена до начала лекций успевала поужинать в студенческой столовой, поболтать с друзьями, которых у нее появилось очень много, и даже повертеться перед зеркалами, "навести марафет", чтобы потом сидеть в аудитории с величием королевы под щекочущими восторженными взглядами однокурсников. Она молода, красива и свободна. Все в ее жизни так, как должно быть. Это ли не счастье?
А вот отношения с парнями у Лены никак не складывались. При обилии ухажеров, серьезных отношений у нее ни с кем не было. Причем, происходило это не оттого, что она придерживалась правил пуританской морали, и не оттого, что была лишена чувственности. И уж совсем не от того, что предъявляла к мужчинам слишком высокие требования! Все было намного проще и печальней. Она вновь была влюблена, и любовь ее вновь была неразделенной и безнадежной. Звали его Валера Бакушев, он был ее одногодком, а учился на дневном отделении приборостроительного факультета. Может быть, со стороны это покажется смешным и глупым, но Лена безумно любила его еще до того, как узнала его имя. Просто увидела - и сразу влюбилась. Потом их познакомили, она пыталась сблизиться с ним, но девушки явно баловали Валерку своим вниманием, и Лене оставалось только молча страдать, видя как отчаянные конкурентки обходят ее по всем позициям. Так продолжалось довольно долго - целых два года. Ухажеры, видя абсолютную бессмысленность своих усилий, оставили Лену в покое. А Бакушев на третьем курсе женился на Катьке Северьяновой, жгучей брюнетке с фигурой фотомодели и кукольным личиком. Для себя Лена сделала неприятное открытие: она слишком серьезно относится к собственным чувствам. Другие девчонки могли запросто любить одних, а встречаться с другими, дурить им головы, вымогать презенты, набиваться на приглашение в ресторан или кафе... Для них любовь зачастую была веселым развлечением, игрой. Лена так не умела, не могла. Подруги называли ее дурой, чокнутой, говорили, что с ее внешними данными она могла бы охмурить всех парней района, а Лена по-прежнему оставалась одна. Женитьбу Валерия она переживала очень болезненно. Ей до слез было жаль себя: разве недостойна она ответной любви? И чем она хуже других? Как обидно! И как это ужасно!
Но по-настоящему ужасное случилось позже. С чего же все началось?.. Ах да, начальник цеха предложил ей, к тому времени уже бригадиру группы электромонтажниц, временно заменить некстати забюллетеневшего мастера на участке травления печатных плат. Несмотря на исключительную важность выпускаемой продукции, участок постоянно лихорадило, план хронически не выполнялся, процент брака в несколько раз превышал допустимые нормы. Причины столь плачевного положения крылись в том, что этот участок, относящийся к категории особо опасных, отличался чрезвычайно вредными условиями труда, и потому добровольцев, желающих там работать, не находилось. Обычный контингент участка травления составляли разнообразные нарушители трудовой дисциплины, для которых единственной альтернативой было увольнение по нехорошей статье. Но, польщенная оказанным доверием, соблазненная тридцатирублевой прибавкой, Лена согласилась.
Новая работа оказалась очень тяжелой. Чтобы навести на участке хоть какой-то порядок, ей пришлось там буквально дневать и ночевать. Зачастую, чтобы заменить загулявшую работницу, ей приходилось самой вставать к травильной или лудильной машине. В результате - почти месяц пропущенных занятий, выговор от старосты группы, вызов в деканат, и все это накануне сессии. Лена схватилась за голову, стала лихорадочно восстанавливать пробелы в конспектах, сдавать отчеты по пропущенным лабораторным, чертить листы к курсовому проекту, но с ужасом понимала, что сдать все долги до сессии она не успеет. Она вернулась на прежнюю должность и сразу взяла отпуск без содержания. Целыми днями ей теперь приходилось просиживать над учебниками в читальном зале институтской библиотеки, где как-то незаметно познакомилась с Лешей Романовым, маленьким тощеньким очкариком с четвертого курса. Когда Лена рассказала ему о своих бедах, Леша предложил свою помощь и буквально продиктовал ей пояснительную записку к курсовому проекту. Проверил чертежи, нашел грубые ошибки и сам начертил все заново. Пропущенные темы по всем предметам объяснил толково и доходчиво, после чего Лена легко получила зачеты, а потом успешно сдала все экзамены. Ну скажите, как после этого она бы смогла запретить Алешке за собой ухаживать? Они стали встречаться. Лешка был заядлым мотоциклистом и Лену приводили в детский восторг их далекие загородные прогулки, причем всякий раз в те места, где Лена до этого никогда не бывала. Кроме того, Леша был очень начитан и обладал талантом расказчика, разговаривать с ним было всегда интересно. Казалось, что он знал все и обо всем. И все-таки она его не любила. Он ей даже не нравился. То есть, как человека, как друга она его очень уважала, была бесконечно ему благодарна за то, что он для нее делал, но, на свою беду, Алеша не относился к тому типу мужчин, которые нравятся женщинам, и Лена не была исключением. Однако расстаться с ним она не спешила. Как-то само собой вышло так, что он оказался единственным человеком, с которым можно было откровенно говорить о чем угодно и быть уверенной, что тебя поймут правильно, который всегда тебе рад, всегда готов помочь, на которого можно положиться, который не предаст... Все-таки, это очень приятно, когда тебя по-настоящему любят! Лена даже позволила ему ласкать себя и это ей понравилось. В то же время было совершенно ясно, что добром это не кончится.
Однажды Лешка пригласил ее к себе домой, предварительно сплавив куда то родителей, усадил в кресло, быстро накрыл шикарный стол с шампанским и деликатесами, убежал в другую комнату, вернулся с умопомрачительным букетом белых роз и, встав на одно колено, попросил Лену стать его женой. Такого поворота событий она никак не ожидала, даже рот от растерянности открыла. Потом попросила время подумать, а букет сунула в вазу в центре стола. Ничего не подозревающий, ослепленный любовью Алеша с радостной готовностью согласился: подумать - так подумать, в книжках все девушки так отвечают... Стрельнул шампанским, предложил тост - За нас! - потом полез целоваться. Лена малодушно позволила обнять себя, но ответить на поцелуй не смогла. Сидела неподвижной куклой, опустив глаза в пол.
В прихожей пропел звонок и Лешка побежал открывать. Вернулся он с молодым человеком весьма приятной наружности, отрекомендовал - Мой лучший друг, Виктор Коротков. Прошу любить и жаловать! - присел на подлокотник кресла, обнял Лену за плечи, - А вот моя Лена!
Это ее покоробило – «По какому праву он называет меня своей?» - но промолчала. Витю усадили за стол, выпили, закусили, еще выпили. Ребята травили анекдоты, Лена хохотала. Появилась водка, веселье хлестало через край. Включили магнитофон, начались танцы. А потом Леша на пару минут отлучился и, вернувшись, обнаружил свою подвыпившую подругу в объятьях Вити. Они целовались. Целовались страстно, взасос. С Алексеем она не целовалась так никогда. Если б Лена была трезвой, она б сквозь землю от стыда провалилась, но сейчас лишь шаловливо погрозила несостоявшемуся жениху пальчиком: 
- Лешка, не смей ревновать!
Потом ребята вдвоем проводили Лену домой и с рук на руки сдали окосевшую дочь расстроившейся Вере Ивановне. Утром следующего дня она ужасно страдала похмельем, жег стыд за вчерашнее, но уже к обеду стало легче. Она села перед телефоном и стала обзванивать знакомых, пытаясь выяснить все, что только можно, о Викторе Короткове. Что и говорить, Витя ей понравился: настоящий парень, не чета этому недокормленному цыпленку Романову. Уже через час она знала и его телефон, и место работы, и где живет, и, самое главное, что у него сейчас, насколько известно, нет девушки. Лена тотчас же решила ему позвонить. И повод приличный: надо же выяснить, как разошлись вчера по домам, как самочувствие... Как ни странно, Виктор ее звонку не обрадовался. Он мрачно поздоровался, некоторое время молча слушал ее веселую трескотню, потом произнес, будто камень уронил:
- Значит, не знаешь... Лешка погиб.
И, глотая невидимые слезы, рассказал помертвевшей от ужаса девушке финал вчерашних событий:
- Как мать тебя увела, Лешка ко мне обернулся. Кулаки сжал, зубами скрипит, в глазах слезы: - Я считал тебя другом! - и пошел... Мне б, дураку, остановить его! Не решился... Пошел за ним. На душе тошно!.. Не простит, думаю, ни за что! Гляжу - к гаражам свернул. Мне и невдомек... А потом слышу - мотор тарахтит. Его мотор! И мимо меня с ревом, чуть не на одном заднем колесе! А как из переулка на дорогу вылетел, через секунду-две слышу - грохот, тормоза визжат... Я - бегом! Только за угол – а там поперек улицы рефрижератор сложился. Водила из кабины лезет, аж трясется, белый весь... Не виноват, - бормочет, - не виноват! Он будто специально под колеса влетел! То-то, что специально... Уж я Лешку знаю. Знаю, как он тебя любил...
Виктор помолчал.
- Вот так. Убили мы его. А на похороны не ходи! И мне больше не звони...
"Эх, Леша, Леша... Я же с этой виной всю жизнь прожила… Будешь мне укором до конца дней моих. И нет мне прощения!.."

Глава третья. УТРО

- Нет мне прощения... - прошептала она, глядя в темный потолок, - и Сережа, мой единственный, мой любимый Сережа - кара моя за то, как поступила я с Алешей...
Будильник на полу начал отрывисто и противно пищать. Что ж, пора вставать. Начинается новый день.
Ой, мамочки, до чего ж тяжко зимой вставать рано! Да еще после бессонной ночи. Да еще с такого перепоя! Ну да ладно. Не у станка же смену отстояла - лежала, дурью маялась. Могла бы и спать, никто не мешал. Лена прошмыгала на кухню, поставила на огонь чайник и сковороду с недоеденной в ужин картошкой. Потом умылась, привела себя в порядок. Теперь можно будить Димку и детей.
Пока мужичье топталось из туалета в ванную и обратно, накрыла на стол и включила телевизор. Бойкая ведущая ОРТ взахлеб рассказывала о взорванном под Краснодаром автобусе, о раненых и погибших. Потом почти то же самое повторила о событиях в Израиле и Ираке. Лена слушала вполуха, голова была занята другим. "Как жить? Как жить? Как жить?" Вопрос бился о стенки черепной коробки с такой силой, что, казалось, вот-вот вывалятся глаза. "У-у-у, блин... Ну почему другие пьют и им становится легче, а мне - только хуже?"
Перемещаясь по кухне практически на автопилоте, собрала завтрак. Муж и сыновья уселись вокруг стола и принялись вяло уничтожать ставшую уже невкусной вчерашнюю картошку. Дима молчал. Явно обиделся за вчерашнее. Ну и наплевать. Не нравится - пусть уматывает куда хочет. Только ведь не уйдет. Во-первых - куда ему идти? Разве, в бомжи... И потом - ведь любит, дуралей... Сколько Лена выпила у него крови, а он ее все любит. Все прощает. И то, что можно простить, и то, что нельзя... Вот и сейчас: сидит туча-тучей, без энтузиазма глотает мерзкую картошку. А подойди, приласкай, скажи что-нибудь нежное... Да можно ничего не говорить! Так, прижаться щекой к его колючкам, потереться носом, коснуться губами... И все! И растает мужик, заулыбается, обнимет, прижмет, аж дыхание остановится... Только не подойдет она. И ласкаться не будет. Пусть жрет быстрее и валит на работу к едреней Фене...
У-у-у-а-у, как голова болит! Где-то цитрамончик был... Или аспиринчик... Ага, вот. Лена через силу проглотила застревающую в горле пилюлю, хлебнула водички. Ой, нет... Содержимое желудка стремительно метнулось ввысь. Лена бросилась в ванную, крепко зажав рот ладонью. Уф-ф! Полегчало... Чистим зубы - и бегом в редакцию. И сразу к главному в ножки: "Константин Геннадьевич, пусти в отгул, а? Плохо мне сегодня. Ой, плохо-о-о... Или застрели, чтоб не мучалась!" Эх, умыться бы сейчас! Краска, зараза, потечет. А снова краситься - это какую силу воли иметь надо... Нет уж. Где тут у нас курточка, где шапка? Скорей-скорей на улицу, на мороз! Сейчас ветерком обдует, легкие провентилируются, тошнота отступит, мозги прочистятся... Господи, и выпила немного, а болею как! Все-таки старость - не радость. А вот и "Стиморол" в кармане нашелся. Сколько там подушечек - три, четыре? Ну-ка их все в рот и жевать, жевать...
Когда Лена добрела до своего кабинета, она уже действительно чувствовала себя несколько лучше. И к главному редактору не пошла: во-первых, вряд ли отпустит, во-вторых - кто же будет верстать газету? К обеду по-любому надо сдавать кальки в типографию. И что, прикажете поставить в номер извинение - мол, уважаемые читатели, поскольку оператор компьютерной верстки такого-то числа был с большого бодуна, газета вышла с опозданием? Нет уж. «Не гуляйте по Арбат, а арбайт, арбайт, арбайт!»
Включила компьютер, начала разбирать заготовленные к сегодняшнему номеру материалы. Ну вот, опять на первую страницу не готовы тексты! Елки-палки, до чего же корреспонденты безответственные, начинают работать, когда уже откладывать некуда! И фотографии – жуть… Купили фотографу цифровую камеру, казалось бы – чего проще? Наводи да щелкай, пятилетний ребенок справится. Как же этому деятелю удается обдурить хитрую автоматику и сделать никудышные снимки? Ни резкости, ни яркости… А уж композиция! Ну, про композицию вообще лучше молчать. Что ж, попробуем из этого дерьма что-то сделать… Лена с головой погрузилась в свою привычную работу. Значит так: фотка в газете будет черно-белой, естественность цветов не нужна, была бы приемлемая контрастность и узнаваемость персонажей. Затесавшуюся в кадр на передний план собаку немедленно убрать, разбитый трактор убрать тоже… Сместить центр снимка вверх – незачем грязную дорожную колею демонстрировать… И чуть-чуть увеличить. Замечательно! Совсем другое дело. А здесь у нас кто? О, глава района собственной персоной. Беседует с жителями села. И по какому же случаю такая знаменательная встреча? Что тут про это в черновичке написано? Ага, «Навстречу выборам». Ясненько… Хорошо, что дома проблевалась, а то бы от этой лоснящейся рожи прямо здесь грех бы случился, потом самой же  отмывать…
Всякий раз, когда Лена вспоминала свою единственную встречу с хозяином района, ее  начинали душить стыд и ненависть. Это случилось лет шесть назад, когда она, тогда еще безработная домохозяйка, в отчаянии от того, что нет денег купить детям тетради к школе, пришла к этому человеку просить положенные ей детские пособия. Эти пособия составляли мизерную сумму, но и та не выплачивалась годами. Если б деньги отдали, хватило бы и на тетради, и на учебники и на ручки с карандашами… С Димкой тогда случилась крупная неприятность – угодил в урологию с почечной коликой. Больница за неделю слопала весь семейный бюджет, а на носу 1 сентября. У всех знакомых крупные траты, занять не у кого. Вот и пришлось идти к начальству с протянутой рукой. Накатала заявление, записалась на прием. После длительного ожидания в коридоре, где даже присесть было некуда, состоялась аудиенция. Чиновник осведомился о причине финансовой несостоятельности просительницы, потом сообщил, что денег в бюджете нет и детские пособия временно выдаются только семьям, где безработными являются оба родителя. Ну, еще в случае чьей-либо смерти. Лене бы повернуться и уйти, но она разволновалась, стала лепетать какую-то несуразицу о том, что уже пять лет не может найти работу, что муж сейчас очень болен, что едят они в последнее время одну картошку, на своем огороде выращенную… Кругломордый господин улыбнулся, покачал из стороны в сторону пальцем, прерывая поток ее эмоций, и сказал буквально следующее: «Вы привлекательная женщина, а в городе достаточно богатых мужчин. Сейчас даже соплячки неплохо зарабатывают, а уж Вам с вашим опытом и жаловаться стыдно!» Потом совсем на «ты» перешел – Надевай розовые колготки в цветочек, да иди на трассу. К ресторану. Там не ты, там у тебя просить будут!
Потом завел глаза к потолку – Боже, до чего ж вы, попрошайки, надоели...
Как Лена оказалась на улице, она не помнила. Лицо горело так, будто пощечин надавали. Ноги ватные, руки трясутся, в ушах звон, в глазах сумерки…
Вот и сейчас, смотрит на фотографию, а уши малиновым светятся. Сколько лет прошло, а до сих пор так стыдно, хоть сквозь землю провались. Однако с любезным Василием Анатольевичем тоже что-то делать надо. Фотомастер тужился запечатлеть хозяина крупно, но середину кадра опустил до уровня начальственных гениталий, отчего лица окружавших главу людей оказались частично срезанными. Может быть, есть другие кадры? Лена еще раз бегло просмотрела графические файлы. Увы… Другие снимки оказались негодными совершенно. Значит, надо исправлять этот. Работы оказалось много. Сначала она вырезала каждый персонаж, помещала его, как на кальку, в отдельный слой, потом чистила и приводила в порядок задний план, потом строго по центру разместила Василия Анатольевича, а вокруг - всех его счастливо избежавших обрезание собеседников. Красота! «Теперь делаем фото размером в треть страницы, помещаем чуть ниже газетной шапки, заголовочек покрупнее, шрифтик помпезненький… И не забыть подпись под снимочек: «Наш кандидат в депутаты областного законодательного собрания Василий Анатольевич Пустин в гостях у Федоровских животноводов». Чтобы хоть как-то восстановить душевное равновесие, Лена нарисовала вокруг имени-фамилии черную рамку. Полюбовалась минутку, потом рамку убрала: ладно, живи уж… 
За дверью в коридоре уже вовсю стучали каблуки и зудели голоса – редакция совершенно проснулась и производственный процесс набирал обороты. Влетела запыханная напарница Зинаида – Меня еще не уволили?  Швырнула на стул в углу пальто и шапку, ткнула кнопки питания на мониторе и компьютере, на мгновение задержалась у зеркала и галопом понеслась собирать у корреспондентов их писанину. Лена рассеянно глянула на часики в углу экрана. Ни фига себе! Десять доходит… А первая страница по-прежнему на нуле!
Через двадцать секунд Зина вернулась с ворохом исписанных вдоль, поперек и даже по диагонали бумажек. Вывалила кипу на стол, плюхнулась на стул и начала с невообразимой скоростью молотить пальцами в несчастную клавиатуру. Та обреченно трещала и постанывала.
Нужно заметить, что пять лет тому назад в редакции компьютеров не было. Зинаида в те времена трудилась машинисткой и привычка долбить кнопки со всей дури сохранилась у нее как раз с той поры. Материалы  тогда печатались на пишущей машинке по 50 символов в строке, с широкими полями и полуторным межстрочным интервалом – для редакторских правок и бухгалтерского расчета гонорара, а фотографии фотограф делал сам от начала и до конца. Для этого ему была выделена темная каморка, где он химичил с разными проявителями-закрепителями, печатал и сушил снимки, и втихаря пил водку. 
Готовые снимки и распечатки текстов сдавали ответственному секретарю, который делал макет будущей газеты, распределяя на больших бумажных листах все то, что должно было войти в номер. Далее этот макет проверял и подписывал главный редактор (если просочится ошибка, исправить будет невозможно!), всю эту бумажную гору сдавали в типографию, там лихая бригада наборщиков и линотипистов делала набор и потом газету печатали. Колготы всем, мороки!.. Назывался этот процесс «высокая печать».
Но вот закупили оргтехнику, приняли в штат безработную Лену в качестве главного компьютерного водилы с окладом аж в триста тысяч неденоминированных рублей, престарелого алкаша-фотографа выгнали на пенсию, взяли на это место пустовского родственника Саньку, тоже алкаша, но  помоложе, и жизнь в редакции изменилась как в сказке. Теперь уже ответственному секретарю не надо было горбатиться над макетами с линейкой-строкомером, вычисляя размер и местоположение заголовков, статей и фотографий. Фотографу отпала необходимость проявлять и печатать снимки. Журналисты могли валять дурака по два-три дня, а задания сдавать в самый последний момент. И редактору не нужно читать черновики, а уж корректору – тем более! Потому как абсолютно все дела и заботы, связанные с изготовлением газеты автоматически легли на двух глупышек со смешными окладами. Одна с пулеметной быстротой набирала тексты, другая так же споро раскидывала материалы по страницам, по ходу дела приводила в божеский вид снимки, вычитывала статьи, исправляла бесчисленные ошибки и ляпы. Принтер выплевывал готовые страницы, корректор, ответственный секретарь и редактор с умными лицами эти страницы просматривали, делали замечания: «Заголовок мелковат!», или «Кто такой линией отбивку делает! Руки тебе оторвать!», но номер подписывали. Оставалась мелочь: распечатать кальки (те же газетные страницы, только на прозрачной пленке и в зеркальном отражении «шиворот-навыворот»), да отнести их в типографию на офсетную машину.
В типографии, кстати, за пять лет тоже произошли значительные перемены.  Все наборщики и линотиписты исчезли, их заменили двое рабочих, обслуживающих офсет. Они же выполняли обязанности грузчиков и резчиков бумаги. Начальник типографии, бухгалтер и кассир остались, само собой, на своих местах. Ну и сторожа, конечно, куда ж без них. Лена как то посчитала: переход на новую технологию сделал безработными два десятка типографских рабочих. Если б начальник типографии был бы расторопней, всем можно было б найти дело: бланки какие-нибудь печатать, этикетки разные… Пусть бы у людей хоть какой-то заработок был! В конце концов, по полсмены можно было б работать, или через день…

Глава четвертая. ДЕНЬ

Через полчаса Зина перестала тарахтеть клавишами.
- У меня для первой все готово!
Лена забрала тексты и углубилась в чтение. Интересно, когда-нибудь ей дадут материал, в котором ничего не нужно будет менять и исправлять? Первое время Лена, обнаружив ошибку, мчалась к корректору или ответсекретарю с вопросом: - Это так надо, или описка? - за что незамедлительно получала по шапке:
-Распечатай материал гранками и подай на проверку как положено!
Лена удивлялась:
- Да вот же все, вся страница распечатана уже! А гранки вам Зинаида раньше сдавала вычитывать…
- Ну вы только посмотрите, как она из себя умную корчит! Тебя с улицы подобрали не для того, чтоб ты тут выпендривалась, а для того, чтоб делала, что велят! Раз тексты проверены – все там правильно!
И все тут.
Когда Лена в первый раз решилась на свой страх и риск самовольно исправить явную белиберду, ей потом от ужаса совершенного проступка даже плохо сделалось. В жутком волнении она ночь не спала и весь следующий день ходила сама не своя. Однако никто ей ничего не сказал. Когда в следующем номере ей вновь попались ошибки, она их исправила уже совершенно спокойно, никого не ставя об этом в известность. Дальше – больше. Если материал ей не нравился, она переписывала не только отдельные предложения, но и целые абзацы. Откровенно слабые статьи после такой обработки становились живыми, удобочитаемыми и безукоризненными с точки зрения норм языка. Самое интересное, что и корреспонденты, и сам главный редактор, страдавший хронической графоманией в тяжелой форме, делали вид, что ничего не происходит. Они упорно не замечали того, что из номера в номер статьи, подписанные их фамилиями, становятся все лучше и лучше. Потом некоторые корреспонденты, справедливо рассудив, что писать заметки полностью – пустая трата времени, все равно их Ленка потом по-своему пересобачит, стали сдавать Зинаиде в набор совсем сырые интервью и голые, второпях записанные факты.  Справедливости ради заметим, что редактор так никогда не делал. Он старательно сочинял опус за опусом, где подробно описывались благодеяния губернатора, глав администраций и представителей бизнеса. Очевидно, лизание вышестоящих задов доставляло ему высшее наслаждение и он не мог отказаться от этого удовольствия ни под каким предлогом. Только править все это было для Лены сущей пыткой! Она с удовольствием бы согласилась написать всю газету самостоятельно, лишь бы не мучаться, компилируя махровый примитивизм начальничьих фраз и оборотов во что-то похожее на газетную передовицу.
- Что ж, давайте-ка посмотрим, что у нас на этот раз! Это пойдет, это тоже… А вот это никуда не годится: «… недаром у нас принят ряд законов о социальной защите инвалидов, ветеранов, участников войны и им подобных…» А вот еще: «… как жить на окраине географии района без телефона?»  А здесь у нас что? Ага, редактор призывает жителей Савинки принять активное участие в выборах президента: « … неужели станем бельмом в глазу области и будем склоняемы всеми и вся, станем чужаками, изгоями? Простите, земляки, избавьтесь от иллюзий сказок, нашушукиваемых древними сказочниками, - на дворе давно реальная жизнь!»  Н-да, круто сказано… Или вот: «Давайте уважать себя и других, хотя бы наших детей, которым будет стыдно называться савинцами, если их родители, дедки и бабушки до сих пор, извините, болтаются в проруби и не могут прибиться к берегу».  Может быть, кто-то знает, как это исправить?  Лично я – пас.  Здесь шеф сам себя переплюнул. Хвалить начальство у него еще как-то получается, а вот кого-то критиковать - никак не может. Матом в газету писать нельзя, а по-другому  не умеет. Ничего не поделаешь. Извиняйте, Константин Геннадьевич, оставляю все как есть. Запятые только поправлю - и шабаш. Ни одного слова из вашей сегодняшней песни не выкину.  И статью вашу про визит районного главы к несчастным животноводам тоже не трону.  Искренне написано, с чувством! Орфей для своей  Эвридики таких бы слов не нашел,  какие Вы для босса подобрали! А то, что лесть у Вас корявенькая вышла, кое-где ухо режет - ничего страшного! Василий Анатольевич, как говорится, ни в Сорбонне, ни в Кембридже штанов не протирал. Он у нас руководитель от сохи, крестьянского происхождения. Ему чем проще, тем доступнее.
 Что тут у нас осталось? Пара заметок из криминальной хроники: одно убийство, одно изнасилование, три факта воровства. И это за неделю! Странно, что-то мало. Наверное, из-за усилившихся морозов. Урки наши всегда бритые, всегда без шапок. Вот и не хотят сейчас лишний раз уши морозить.
Так. Все материалы готовы. Осталось раскидать это добро по странице. Фото уже на месте, заголовок к передовице тоже, текст в шесть колонок пустим, справа – криминал, в верхней части редактор Пустова хвалит, в нижней – он же ругает тупое савинское население. Сколько там натикало? Одиннадцать двадцать три? Слава тебе, Господи, успеваю!
Лена быстренько откатала на принтере недостающую страницу и понесла готовый макет на проверку. Ответсекретаря на месте не оказалось. Время к обеду - наверное, ушла по магазинам. Придется самой идти к редактору. Ну до чего ж  не хочется с ним встречаться!
Отношения у Бирюзовой с непосредственным начальником были достаточно сложными.  Константин Геннадьевич относился к тому типу людей, для которых понятия «честь», «совесть», «гордость» не существовали. И, конечно же, он не терпел проявления  таких качеств в других людях. Кроме того, сам себя он считал совершенно неотразимым мужчиной и приходил  в ярость, если женщина, тем более подчиненная, не бросается ему на шею, когда ее манят пальчиком.  Разговаривал редактор с Леной  всегда подчеркнуто грубо, зачастую мог прилюдно пустить по матери.  В пьяном виде (а пил он помногу и регулярно)  был совершенно непереносим. Когда, пять лет назад, Лена устраивалась на работу, начальник сразу намекнул на то, что был бы не против узнать ее поближе. Но тогда она посчитала это не слишком умной шуткой и не придала большого значения.
Прием в редакцию нового работника осуществлялся на конкурсной основе. Найти на должность оператора компьютерной верстки порядочного и ответственного мужчину  редактору не удалось (по штатному расписанию полагался слишком маленький оклад), а из соискательниц лишь одна Бирюзова оказалась способной справится с работой и быстро, и качественно.
Вообще, в Савинке существовала довольно своеобразная технология заполнения штата любой конторы, любого цеха, любого магазина. На места различных руководителей, заведующих и заместителей  попадали исключительно родственники и знакомые людей при власти, либо мафиозные элементы. Продавцами, грузчиками, рабочими, сторожами, водителями также принимались различные родственники и знакомые, но уже не столь знатных персон. Если среди «крутого» контингента желающих занять вакансию не находилось, то брали любого подходящего пенсионера с условием, что он освободит место по первому требованию. Так консервировались рабочие места для юной блатной поросли. Вакансии постовых ДПС, контролеров электросети, инспекторов пожнадзора, горгаза и им подобные, где основной доход работника проистекал от тесных контактов с населением, продавались за деньги. Тариф составлял от полутора до двух будущих годовых окладов. Другие вакансии за деньги  продавали редко. Вызвано это было, по всей вероятности, отсутствием отработанной процедуры дележа доходов между продавцами и нечетко определенными границами чиновничьих вотчин. Да и соискатели чаще всего были людьми безденежными, оплатить свое трудоустройство в рассрочку они бы еще смогли, но требовалось отдать все и сразу.
Гораздо сложнее было найти приемлемую кандидатуру на должность, к примеру, бухгалтера. В этом случае обычный Савинский гражданин не годился: нужно делать ответственную конкретную работу. И здесь уже появлялась некоторая вероятность устроиться людям чужим, приезжим. Ну, а на должности экзотические, где требовались специфические знания и умения, приходилось брать «с улицы», не обращая внимания на родственные связи и клановую принадлежность, лишь бы с работой справлялись. Правда, и оклады таким «подкидышам» назначались самые минимальные.
В первый же рабочий день редактор, будучи изрядно навеселе, предложил Лене прокатиться на редакционной «шестерке» за город, попить там пивка с шашлычком, ну и вообще - развлечься. Сначала она пыталась все обратить в шутку, потом старалась по-хорошему объяснить, почему она этого сделать не может, потом просто рассердилась. Начальник тоже всерьез завелся. Накричали друг на друга, злые разошлись по своим кабинетам, едва не подрались. Лена считала себя уже уволенной и на следующий день на  работу не вышла. Не тут-то было! Утром шеф позвонил Лене домой, сказал, что ее ждет газета, что времени у них катастрофически мало, типография ждет кальки. Хотя прощения он не попросил, Лена вернулась на рабочее место. Газета вышла в срок. Подобные ситуации повторялись довольно регулярно, однако накал эмоций от скандала к скандалу становился все слабее. У Лены выработался некий иммунитет к постоянным оскорблениям и унижениям со стороны начальника. Что делать – хозяин, таким закон не писан. Если шеф доставал слишком сильно, она вяло отбрехивалась, в других случаях просто смотрела в пол и молчала. На вопросы старалась давать односложные ответы, на конкретные приказы сделать то-то и то-то неизменно отвечала: «Хорошо». И держалась от него подальше.
Но сегодня встречи никак не избежать. Без подписи шефа типография кальки не возьмет. Ладно, переживем! Лена тяжело вздохнула и толкнула дверь редакторского кабинета. Открывшаяся картина заставила ее мгновенно ретироваться. Но начальник успел ее заметить и заорал:
-Ленк, ну-ка поди сюда!
Пришлось войти. Дышать в кабинете было совершенно нечем. Редактор развалился в кресле и нещадно дымил едкой «Примой». На столе водка, пара пластмассовых полторашек из-под пива, растерзанная сушеная рыбина и покусанное яблоко. Сидит сердитый, глаза к переносице свел, рот корытом. Рядом на стульчиках расположились гости: цвет местного казачества. Один совсем головку не держит, уткнул личико в стопку документов и глазки прикрыл. Давно, видно, лежит, вон сколько слюней на бумагу натекло… Другой держится молодцом. Рожа красная, хоть прикуривай, усы дыбом, рот до ушей! Ткнул пальцем в сторону Лены:
- Ех, какие у тя водятся! Слышь, муля-красотуля, хошь казачкой стать?  Эт мы враз!
Начальник пьяно ухмыльнулся:
- Не-е-е! Ленка тебе не даст! Ей по должностной инструкции один я положен. Ну, чего вылупилась? Давай сюда макет! Посмотрим…
Пошелестел страницами, расписался. Повернулся к краснокожему другу, потряс кулаком:
- Вот где они у меня все, суки!
Швырнул макет Лене:
- Уе… !
Лена не двинулась с места. Лицо пятнами пошло, кулачки сжала, аж костяшки побелели, глаза в щелочки сузила, а из щелочек ярость и обида так и брызжут!
- Как Вы смеете, мерзкое животное, говорить обо мне, как о своей собственности?!  Я Вам кто – жена, подружка? Извольте вести себя уважительно, не то я…
Лена сгребла страницы в охапку, прижала к груди и, вся в слезах, стремительно вышла вон. Сзади загремело отброшенное кресло: оскорбленный начальник бросился за ней следом.
- Это ты на кого?! Ты меня? Ты, ****ина, меня животным обозвала? Ты мне чем грозишь?! Ты на себя посмотри, проститутка! Ты сдохнешь в нищете, падла, я тебе сделаю! И е…рь твой с работы вылетит, как миленький! Вы с ним кто? Вы что о себе думаете? Вы - никто! Вас из милости держим, кормим, а вы - брыкаться? Тебе бы, сучища, тебе бы тише воды, ниже травы!..
- Мамочки!
Лена мчалась по коридору, не чуя под собой ног. Даже тапок потеряла. Да уж, попала, так попала… Прыгая, как коза, через две ступеньки, слетела на первый этаж, в типографию. У двери задержалась: как там погоня? Но шеф спускаться за ней не стал. Стоит на третьем этаже и орет. Гулкие матюги скачут по лестничным пролетам, как мячики, аж стекла в рамах резонируют. Лена вытерла слезы и незаметно прошмыгнула в туалет – тушь потекла, надо теперь глаза отмывать.
- И что так психанула? В первый раз, что ли? На них же нельзя обижаться, их лечить надо! А выпрут с работы, лучше будет? Сейчас копейки считаем, а тогда как? В петлю? Под поезд? Надо держать себя в руках. А то ведь вон как опозорилась! Перед скотами нюни распустила!  Нет, больше эта тварь моих слез не увидит, пусть хоть наизнанку от злости вывернется!
Обещание не реветь по пустякам Лена давала себе постоянно. И постоянно его нарушала. Даже специально нашла книжку Дейла Карнеги и внимательно изучила раздел «Как перестать беспокоиться и начать жить». В теории все выглядело прекрасно, а на практике… Ну не получается не беспокоиться! И жить не получается.
Левой ноге почему-то стало мокро и зябко. Лена глянула вниз: стоит босой ногой в луже. Тьфу… Осторожно высунулась обратно на лестницу. Как там – угомонился? Поскакала вверх на третий этаж, нацепила потерянный тапок, потом снова вниз.
В типографии тишина. Огромный зал, заполненный никому не нужными машинами для высокой печати, и ни души. Люди, ау! Ничего, знаем, где живые прячутся. Лена прошлепала через весь зал к обшарпанной угловой двери. За дверью каморка, там и  обитают уцелевшие после последнего локаута типографские работяги. Лия и Колька-Молчун обслуживают единственную находящуюся в работе машину «Доминанта» - старенький офсет, на котором они печатают районную газету. Колян режет бумагу, настраивает агрегат, заправляет краской, а Лия готовит большие алюминиевые пластины, фотоспособом переносит на них изображение с прозрачных калек. Эти пластины потом помещают в «Доминанту», в нее же укладывают здоровенную стопу бумажных листов и жмут большую черную кнопку. Если у «Доминанты» хорошее настроение, она начинает бойко размахивать своими манипуляторами, выхватывать из стопы листы, заглатывать их и тут же выплевывать готовые оттиски. Но чаще старуха грустит и тогда бумага валится у нее из рук, рвется и мнется, оттиски лезут то бледные, то с потеками и приходится Николаю хватать в зубы гаечный ключ и лезть в масляные дебри рычагов и шестеренок.
Сейчас типографские могикане готовились к трапезе: на колченогом табурете самодельная плитка, на плитке мятая алюминиевая кастрюлька, в кастрюльке булькает картошка. Стол застелен серой газетной бумагой, на импровизированной скатерке полбуханки черного хлеба, пара луковиц, блюдце с соленым огурцом, банка с самодельной овощной икрой и еще одна банка с солью.
Лийка, веселая брюнетка неопределенного возраста, встретила Лену неизменной улыбкой:
- Ленка, приветик! Обедать с нами будешь?
- Привет. Я вот кальки принесла. И макет.
- О, молодец! Давай сюда. Ужо часам к двум пластины сделаю, в три печатать начнем. Ну так будешь с нами жрать или нет?
Есть Лене хотелось невероятно. Все трое расселись вокруг стола и принялись аппетитно чавкать.
Лийка повернулась к Лене:
- Чего это ваш дурак сейчас разорялся на весь дом?
- Это он на меня…
Лия изумленно раскрыла рот, захлопала ресницами:
- Э-ы… Кха! Не поняла…
Лене пришлось вкратце изложить суть конфликта. Лия присвистнула: - Ни фига себе! Я б ему бутылку об башку разбила. И пусть меня потом судят!
- И осудят, и засудят. Он же у нас не простой дурак, он депутат в местном самоуправлении.
- Ну и пусть! Нет, Ленка, не можешь ты за себя постоять! Хоть ты и ученая, а дура.
Лена покорно понурила голову. Что тут возразишь? Дура, дура и есть. «Разве умная бросила бы нормальный цивилизованный город, разве умная поселилась бы здесь?»,- думала она. – «Только дура будет за тридцать пять долларов в месяц тащить на себе всю газету, да еще втайне этим гордиться! Только дура будет бесконечно терпеть домогательства и оскорбления! Только дура будет шесть лет любить чужого мужа, шесть лет мечтать о его разводе, чтобы потом, когда этот развод случится, получить пинка под зад! И круглая, наикруглейшая дура будет об этом так убиваться…» Снова сами собой потекли слезы. Лия раскрыла рот, потом вскочила с места, обняла Лену за плечи.
- Ну–ну–ну! Чу, моя хорошая, чу! Ну что ты? Плюнь на все, не плачь! Все мужики кобели и сволочи, слезинки нашей не стоят. Хочешь, сейчас пойдем к вам наверх, там ваш придурок, наверное, уже готовый. В кресле, поди, развалился и дрыхнет. Мы потихонечку зайдем и ему на яйца бантик привяжем! Вот смеху будет! У меня, гляди, и ленточка есть! – и Лийка на самом деле продемонстрировала присутствующим яркую алую ленту. – А Колян на стреме постоит!
Лена представила начальника со спущенными штанами, с алым бантом между ног и прыснула сквозь слезы.
- А потом, - продолжала фантазировать Лийка, - возьмем у Сашки фотик и сделаем вот такой снимок!..
- И поместим в газету, - улыбнулась Лена. – Ладно, спасибо за хлеб-соль, пойду я. Мне уже для понедельничного номера надо материалы готовить. А то в субботу выходить не хочется.
Лия сразу посерьезнела:
- Ты с ума не сходи. Что задницу-то рвешь? Думаешь, орден дадут? Обед только начался – посиди с нами, отдохни. Или по улице пройдись, магазины проверь. Вон, в зеркало на себя глянь: бледня-бледней! Это все твои компьютеры гадские! Сколько человек из-за них без работы остались! И из тебя вон тоже кровя тянут… Расстреляла бы всех, кто их придумал!
- Да компьютеры-то здесь причем? Они же для облегчения работы служат.
- А не надо мне облегчения! Я бы не смену, я бы по две смены работала, платите мне только две зарплаты! Нет, Ленка! Ты вот умная, так скажи: кому это нужно - людей впроголодь держать? Почему у нас зарплаты, как, я не знаю!.. Как в Мексике? Но там хотя бы тепло! А здесь, чтобы от холода не околеть, одной одежки надо два шкафа накупить! И на огородах долбимся-долбимся, а толку нет! В прошлом году у всех картошка погнила и фиг где купишь! Цены были – не подступиться! В этом году у всех ее навалом и никому не навяжешь, ни ведра не продала…
- Брось ты, Лийка. Без меня ты отлично все знаешь. Живут те, кто ворует, кто торгует или кто у власти. Ни я, ни ты, ни Коля к этим категориям не относимся. Кто ж нам виноват?
- А все-таки раньше такого не было. Раньше рабочие лучше жили. Я имею в виду – при советской власти. Тогда так не хапали. Так не воровали.
- Так не воровали. Воровали иначе. Вспомни старый анекдот: самая благополучная советская семья – он таксист, она – официантка.
- Что ж ты-то в официантки не пошла? Глядишь – и сейчас бы не бедовала!
- Не могла я. Занята была.
- Чем? Таксиста искала?
- Нет. Коммунизм строила.
- А что ж бросила? И строила бы себе дальше! Мне и сейчас страсть как охота при коммунизме пожить!
- Да понимаешь, какое дело… Когда уже фундамент готов был, в проекте ошибка обнаружилась.
Лия рассмеялась:
- Не повезло!
- Не повезло, - улыбнулась Лена.
Колян перестал жевать, кивнул и тоже улыбнулся. Точно, мол, не повезло! Потом скромно кашлянул и высказал свое мнение:
- Если все торговать будут… Или, скажем, командовать… Тогда кому ж у станка стоять?
- Ой, Коленька человечьи слова вспомнил! Когда же я от тебя последний раз речи-то слышала? Не помню в среду, не помню во вторник! И то всего лишь на хер меня послал, когда я просила подачу бумаги отрегулировать!
- Так я ее как раз и делал тогда… А ты все пристаешь… - Колька явно засмущался. При Бирюзовой он никогда не выражался и вообще, смотрел на нее, как на ходячую икону.
Лена решительно встала.
- Пора мне. Спасибо, девочки-мальчики, но мне и вправду бежать надо. Пока!
- Пока, Ленусик! Ты, главное, нос не вешай! Если что – заходи! И если ничего – все равно заходи!